И в третьёй раз за утро пытался сварить он себе кофе. И не уплавил его. Не опрокинул на газову плиту и не насыпал в него соли вместо сахару. Получился напиток тёмным и тягучим, словно сок свежесрубленной июньской сосны. Пенка была плотна и бархатиста, аки нова поролонова губка для мытья посуды, а цветом – буде швейцарской шоколад Бабаевской фабрики, токмо красивее. И дал он ему хорошенько отстояться, сам истекая ротовой слюной и слабея умом от волшебного пряного запаха. И не стал он сыпать в кофе не соли не сахара, а добавил лишь малую толику свежих пятнадцатипроцентных, цвета слоновой кости, цельномолочных сливочек. И свернулись сей же момент сливочки перламутрово-белыми катышками, и забродили живо и радостно в помутневшей серой трясине.
Выплеснул он одним резким движением свой утренний кофе в ржаву кухонну мойку, повторяя, как полоумной, древнепотребительско проклятье: «Вот же тварь ты живобродяшша, агропромхимическо паскудство! Штоб тебе ни пика продаж, ни тетрапаковской стерильной упаковки! Проклинаю тебя на веки вечные сальным чапельником и алюминиевой литой мясорубкой!» Схватил, свежим масдамским порошковым сыром да пармской пластмассовой ветчиною крытый, полуфунтовой самосделанной бутерброд и зажевал его целиком всухомятку!