Три рубля

               
               
                1

Зима. Морозный вечер. Небо было усеяно множеством звёзд. Ещё было не поздно, около девяти, но стоит только немного отойти в сторону от центра города, как прохожие встречаются уже очень редко. Иногда в том или ином дворе можно увидеть небольшую группку молодёжи, жавшуюся у подъездов. Они весело разговаривали, громко смеялись и курили сигареты. Глубоко затягивались дымом и часто поплёвывали на снег, между затяжками. А в домах жизнь кипела во всю, только редкое окно не было освещено. В некоторых, на занавесях или шторах, мелькали тени жильцов. Через открытые форточки на улицу доносились звуки музыки, хорошо поставленный чёткий голос диктора, перебранка между супругами, речь Горбачёва который что-то настойчиво хотел «углубить» и «расширить» и прочее, и прочее.

По утоптанной снежной аллейке, сильно пошатываясь, шёл невысокого роста человек. Он что-то бормотал себе под нос и время, от времени повышая голос, скверно ругался грубым матом. Не было сомненья в том, что он грязно пьян. Остановившись под уличным фонарём, он аккуратно поставил небольшую хозяйственную сумку возле своих ног. Затем вынул из бокового кармана раскупоренную бутылку вина "Славянского", затканную свёрнутой из газеты пробкой, поднял её вверх и посмотрел сквозь зелёное стекло на светившую лампу фонаря. Четко было видно, что бутылка примерно на одну треть была наполнена. Прохожий широко улыбнулся, и зачем-то взболтал вино, в следующий момент вынул самодельную газетную, пробку и отбросил её от себя в снег. Приложил горлышко к губам, задрал подбородок к верху, стал быстро пить. Вино, побулькивая в бутылке, переливалось в рот, он, зажмурив глаза, с большим удовольствием громко глотал. Хмельной напиток быстро закончился. Мужичёк, открыв глаза, с недоверием посмотрел на лампу фонаря через бутылку, но она была совершенно пуста. Сдвинув плечами в лёгком недоумении, он заботливо всунул бутылку в сумку, раздался громкий стук стекла пустых бутылок. Выпрямившись, стал усердно рыться в карманах, что-то там настойчиво отыскивая. Его сильно шатало, и он всё время вынужден был, перебирая ногами, топтаться на месте, чтобы удерживаться в вертикальном положении.

Довольно яркий свет фонаря давал возможность хорошенько рассмотреть этого прохожего. Из-под старой, растрёпанной, потерявшей форму кроличьей шапки, что блином лежала на голове, торчали жирные пряди грязных тёмных волос неопределённого цвета. Красная, опухшая от беспробудного пьянства рожа заросла недельной густо поседевшей щетиной. Тупой взгляд полузакрытых глаз. Он что-то бормотал себе под нос и время от времени его губы кривились в презрительной усмешке. Лёгкая, выгоревшая, видавшая виды балоневая куртка, вся в жирных пятнах, висела на нём, как на вешалке. Старые, грязные, помятые до невозможности тёмные брюки, с непомерно выдувшимися коленями, были очень широки для него. Они гармошкою спадали на старые, стоптанные на один бок, со сбитыми носками туфли. На которых были хорошо видны следы ещё осенней грязи.

После долгих поисков, наш нетрезвый прохожий, наконец, извлёк из кармана коробок со спичками и помятый окурок сигареты "Прима". Покрутив окурок в пальцах он, не разобравшись, засунул чёрной ранее затушенной стороной в губы и нетвёрдыми, заторможенными движениями непослушных пальцев, поломав две спички, наконец, смог удачно попасть по тёрочке, зажечь спичку и подкурить. Выпустив несколько раз большие клубы дыма, он взял за ручки сумку и побрёл своей дорогой. Но с каждым шагом, он всё сильнее и сильнее стал шататься, видно было, что его всё больше и больше разбирает хмель. Глаза закрывались, обессиленные ноги подгибались, отказывались нести его худое тело. Он несколько раз падал, разбил руку, бровь, одну из бутылок в сумке. Но с большим трудом снова поднимался, и ужасно шатаясь, шёл дальше. И снова падал, и снова поднимался, и шёл-шёл, уже не разбирая дороги, напрямик, через газоны. Наконец вышел на неширокую тропинку, которая доходила до траншеи и резко обрывалась – продолжалась только на другой стороне. Так он дошёл до траншеи, но ни остановиться, ни перепрыгнуть уже не мог, и так как шёл, так прямо и свалился в неё. Падая, он инстинктивно взмахнул руками, желая за что-то схватиться, при этом выпустил сумку, она перелетела неширокую канаву и упала, громко звякнули разбиваясь пустые бутылки, ударившись об утрамбованный снег и лёд. Полежав немного на рыхлом снегу он, наконец, пошевелился. С трудом раскрыл мутные, тупые глаза, покрутил головой, осматриваясь, и стал подниматься, и вылезать из канавы. Края её хоть и немного осыпались, но были ещё довольно таки круты. Наш горемыка раз пять пытался выбраться, но он был очень пьян. Обессиленный и разморенный алкоголем всякий раз делал неверные движение, отчего соскальзывал уже с самого края канавы и снова падал на её дно. В пятый раз скатившись, он что-то промычал, очевидно, хотел выругаться, но и на это уже не было сил. Обессиленный и покорный судьбе, он скрутился калачиком на дне канавы и притих, засопев усиленно носом.

Сама канава была не очень глубокая, да и осыпавшиеся края не так уж и круты. Для трезвого человека выбраться из неё не представляло никакого труда, но для нашего в стельку пьяного прохожего – это было непреодолимое препятствие.
 
Вскоре, минут через пятнадцать, на той же аллейке появился другой мужчина средних лет. Его звали Петром Алексеевичем, он работал мастером на обувной фабрике в пошивочном цехе. Шёл он в том же направлении и видимо спешил, но подошва его полусапожек настолько расскользилась, что не давала возможности идти твёрдо и уверенно. Мужчина быстро, но осторожно семенил короткими шажками и часто подъезжал на ногах по скользкому утрамбованному тысячами ног снегу.  Дойдя по аллейке до той тропинке, что вела через газон к траншее, он свернул на неё. Потому что до мостика, перекинутого через канаву, было ещё метров пятьдесят-шестьдесят, а перейдя его, Петру нужно было бы столько же возвращаться назад, чтобы пройти к своему дому. А свернув на эту тропинку, он на много сокращал дорогу к своему подъезду. Перепрыгнув канаву, он выходил буквально в тридцати шагах от своего подъезда. Этой тропинкой пользовались многие жильцы не только его, но и соседних домов, возвращаясь домой с этой стороны. Шёл по утоптанной неровной тропинке очень напряжённо, так как подошва его полусапожек очень скользила. Дойдя до канавы, Пётр с ходу оттолкнулся и легко перепрыгнул её, но на противоположном краю поскользнулся на кочке утоптанного снега, и ноги его поехали в низ. Он упал грудью на край канавы, и почувствовал, что ноги его упёрлись во что-то мягкое и сразу, снизу раздался сдавленный стон. Услышав его, Пётр молниеносно и сам не понял, как в один момент выскочил из канавы. Он ничего не успел ещё подумать, но животный страх как-то сразу заполонил душу, погнал его подальше от траншеи. Но, немного прошагав, он спохватился и остановился в растерянности, не зная, что предпринять.

- "Кто же там лежит?" – сверлил его мозг вопрос и, размышляя, потихоньку успокаивался: - «Раз застонал – значит, человек живой".
Несмело, с тревожно бьющимся сердцем, Пётр приблизился к канаве и осторожно, вытянув шею, заглянул в неё. Хоть было и темно, но на белом снегу четко вырисовывалась свёрнувшаяся калачиком фигура человека.
- "Мужик. Что с ним?" – с тревожно бьющимся сердцем подумал он и тут же попытался себя успокоить пробормотал: - Пьяный видно! Вот это ж надо? Понажираются, как свиньи, а потом валяются где попало. Совсем никакой меры не знают. Тоже мне – мужики!

Пётр безнадёжно махнул рукой, повернулся и пошёл прочь от ямы. Сделав с десяток шагов, остановился в нерешительности. На душе было как-то нехорошо, он чувствовал, что так не годится поступать, но какой-то лёгкий и непонятный страх, в котором он и сам себе не хотел признаться, гнал его прочь.
- "А вдруг это не пьяный. Может больной человек! Сердце схватило или ещё какой-то приступ – вот и упал. Если сейчас не помочь, то мужик просто замёрзнет на таком морозе", - подумал он и остановился. – "Нет, нужно вернуться, посмотреть. Может, действительно, помощь нужна человеку и как назло никого нет", - при этой мысли он внимательно огляделся вокруг, но нигде ни души не было видно.

Пётр осторожно, на скользкой подошве, подошёл к краю канавы и остановился. Слегка согнувшись, внимательно рассматривал человека лежащего в яме. Он постоял немного, потоптался, не решаясь сразу срыгнуть, всматривался, прислушивался, но ни дыхания, ни движения не заметил.
- "Может, уже помер? - невольно мелькнуло в голове и от этой мысли на душе его похолодело.

Но тут мужик слегка пошевелился и тихо простонал. Пётр вздрогнул от неожиданности, однако сразу же немного успокоился.
- Живой, - с облегчением выдохнул Алексеевич и спрыгнул в канаву.
Нагнулся над лежащим, тот, свернувшись калачиком, лежал на боку, подложив руку под голову, а другой накрыл лицо.
- Эй, мужик? Что с тобой? Что случилось? Чего лежим?- легонько потормошил его за плечо Пётр, но от этого мужчина только громче засопел носом.

Пётр присел возле него и осторожно перевернул его на спину.
- Ба-ба-ба-ба, - что-то невнятно пробормотал спящий и Петра обдало таким вонючим и густым запахом перегара, что он поневоле отвернул нос в поисках свежей струйки воздуха.
- Фу-у-у, вот это нажрался! – выдохнул Пётр и помахал правой ладонью с растопыренными пальцами у себя перед носом.

Затем внимательно посмотрел в заросшую и опухшую от пьянки рожу и не сразу признал в нём своего старого ещё по юности друга. Это был Иван Ломов, в прошлом они очень дружили. А дружба эта завязалась ещё со школы. Учились они в одном классе, сидели за одной партой. Затем вместе пошли в ремесленное училище, и только армия их разлучила на два года, но вернувшись, они снова, как и прежде, были неразлучны. И лишь когда поженившись, как-то потихоньку, незаметно стали отдаляться друг от друга. Виделись всё реже и реже и отношения со временем с дружеских перешли в просто приятельские, а затем и совершенно прекратились.

Иван и прежде, будучи ещё парнем, любил заглянуть в стаканчик, а через сколько-то лет, после своей женитьбы, по какой-то причине стал всё чаще и чаще выпивать. Всё чаще и чаще являлся домой навеселе и вследствие этого в доме у него начались скандалы. А дальше - больше и яростнее. Часто доходило до драк. Иван несколько раз пытался бросить пить, но не сдерживался и снова напивался. Утром у жены на коленях просил прощение за вчерашнее, обещал, что в последний раз, а вечером приходил в невменяемом состоянии. Со временем начал входить в запои, на работу стал приходить в болезненном состоянии. Дело не спорилось, всё валилось из рук, он искал возможности похмелиться и на работе по этому поводу незамедлительно начались неприятности. В семье накал отношений дошёл до придела и в один прекрасный день, жена его ушла, взяв с собою десятилетнюю дочь. Но это не остановило его, а как бы даже развязало руки, и он входил в длительные запои, которые заканчивались только вместе с деньгами. Потом как-то случайно Пётр узнал, что Ивана выгнали с работы, толи за пьянку, толи за прогулы, а может за всё вместе взятое. Он сразу даже не поверил, что тот мог так низко опуститься, ведь хорошо знал, каким большим специалистом был Иван, что называется, матер своего дела. Начальство его очень высоко ценило, всё время прикрепляли к нему учеников, он был гордостью цеха, портрет его из года в год висел на доске почёта, но слухи подтвердились и это известие очень опечалило Петра.

Встретившись как-то после этих событий, Пётр попытался было поговорить с ним, желая вникнуть в его проблемы и по возможности помочь ему, но при первых же словах, натолкнулся на жестокий отпор, на холодную стену отчуждения. Пётр начал было ещё, что-то говорить, совестить, но Иван не намерен был продолжать этот разговор и резко перебил:
- Харош триндеть! Не маленький! Пошли лучше выпьем. По соточке и заодно поговорим, если так уж тебе хочется, – предложил он, почёсывая затылок и замер в ожидании положительного ответа, не сводя глаз с лица Петра.

- Какой там выпьем? Тебе даже и нюхать водку нельзя не то, что пить! Ты давай прекращай эту пьянку – пропадёшь ведь. Ты…
- Ну ладно не хочешь не надо, - снова перебил его Иван и быстро попросил: - Одолжи пятёрку. Очень нужно.
- Ты ж пропьёшь, - сказал Пётр, испытующе глядя на товарища.

Иван помолчал с десяток секунд, чувствуя некую неловкость под столь внимательным взглядом бывшего друга, затем быстро и с лёгкими нотками раздражения в голосе заговорил:
- Ну, может и пропью, а тебе-то что? Я ж прошу одолжить. Я ж тебе отдам их! Верну потом! Когда-нибудь.
- Нет! На пропой у меня нет денег! – твёрдо отказал Пётр.
- Ну, тогда пошёл ты на…! – не церемонясь, послал Иван бывшего друга по очень короткому и всем известному адресу.

Ломов крайне недовольный тем, что все вмешиваются в его личную жизнь, отвернувшись, пошёл быстрой походкой, что-то бурча себе под нос и нервно размахивая руками. Иван беспрепятственно катился по наклонной прямой. Через полгода он уже продал или поменял на спиртное всё из дому, оставив только самое необходимое, из того, что оставила ему его жена, после раздела. А необходимым оказался голый матрац, замусоленная подушка и старое шерстяное одеяло, прожженное в нескольких местах сигаретой. Через год продал дом, и никто из бывших его товарищей не мог сказать, где он живёт или ночует. Пётр, возвращаясь с работы, иногда встречал, совершенно случайно, бывшего друга. Но Иван, только завидев его, старался быстро перейти на другую сторону улицы или же пытался затеряться в толпе, что ему всегда прекрасно удавалось. Так он уходил от неприятных встреч и ненужных ему разговоров. Пётр видел, как Иван быстро опускался, деградировал, но второй попытки хотя бы поговорить он не сделал – обида мешала. Сейчас глядя на этого вконец опустившегося, спящего прямо на снегу и явно замерзающего человека, ему вспомнились школьные годы, чистая дружба в юности и стало очень жаль, этого уже, скорее всего, пропащего человека.

- Вставай, Ваня, вставай! – говорил Пётр с тёплыми нотками в голосе, тормоша пьяного. – Проснись, проснись, а то замёрзнешь! Поднимайся! Давай поднимайся!
Но в ответ ему было только пьяное бормотание, в котором и при большом желании ничего невозможно было разобрать.
- "Что с ним делать? Где он живёт? У кого ночует? Куда его вести?" – задавал себе вопросы Пётр, но ни на один ответа у него не было.
- Вставай, Ваня, слышишь? Вставай! – тормошил его Пётр, но это было всё бесполезно. – И угораздило же тебя так нажраться! – с досадой говорил Пётр, пробуя поднять бывшего друга, и к своему большому удивлению, без особых усилий приподнял его за плечи.

- Да, похудел ты, дружаня, остались одни кости да шкура. Если б не шапка с ботинками, то тебя уже б ветром носило по улице, - невесело пошутил Пётр и проложил Ивана грудью на край канавы.
Затем, придерживая его левой рукой за воротник, а правой взял за поясок брюк и, напрягшись, поднимая худое тело. Высадил его из канавы, и отодвинул руками от её края. Иван, раскинув руки, лежал на голом снегу, шапка сползла с головы и находилась рядом. Пётр быстро выскочил сам наверх, нахлобучив ему на голову потёртую шапку и взяв бывшего друга под мышки, оттащил к самой дороге.

- Вань! Вань, проснись! Проснись, говорю, - просил Пётр, хлопая по щекам пьяного, пытаясь привести его в сознательное состояние. Но все попытки его были напрасны – Иван только мычал во сне и отворачивал лицо, желая избежать лёгких, но неприятных пощёчин.
- "Куда его девать?.. Милицию вызвать?.. Скорую помощь?.. Что мне с ним делать?", – сверлили мозг Петра вопросы.
В милицию, как-то было неудобно ему сдавать бывшего друга, чтоб завезли в вытрезвитель. Ведь утром у Ивана были бы неприятности и обязательно выписали бы штраф. Он бы, конечно, отвёл его домой, но и малейшего понятия не имел, где тот живёт. К себе домой взять Ивана, он тоже не решался, так как знал, что жена будет очень недовольна таким сюрпризом.

- "Что делать?" – в растерянности думал Пётр и снова принялся тормошить Ивана в надежде, что приведёт его в чувство на столько, чтобы можно было узнать адрес его проживания. Но как он не старался, а кроме грубой матерщины он ничего более ценного не смог услышать от бывшего товарища. Появился прохожий в длинном пальто с поднятым воротником, с глубоко всунутыми в карманы руками. Он, слегка ссутулившись от мороза, шёл по аллейке к мостику.
- Товарищ! Эй, товарищ, помоги, - позвал его Пётр, но прохожий, только покосился на него и глубже и втянул голову в воротник, прибавил шагу, продолжая свой путь.

- Да, постой же, мужчина! Помоги! Куда ты? Постой! Вот тут человек замерзает! Да постой же ты, торопыга! – громким голосом просил Алексеевич.
Но прохожий краем глаза увидел, что Пётр сделал несколько шагов в его сторону, ещё глубже втянул голову, больше нагнулся вперёд и, нажимая на ноги, ещё быстрее зашагал к мостику. Увидев, что с этим прохожим каши не сваришь, вокруг не души, а мороз уже здорово прихватывал ноги и руки, добирался под пальто.
- «Если мне так холодно, то, каково ему?», - подумал Пётр, глянув на лежащего, на утоптанном снегу, лицом к небу Ивана, в тонкой курточке и стоптанных туфлях, поёжился, понимая, что нужно что-то незамедлительно предпринять.

- Эх, была не была! – махнув рукой, с досадой в голосе произнёс Пётр, поняв, что этот вопрос ему придётся решить самостоятельно.
Он настойчивыми и энергичными движениями всё же растормошил Ивана, кое-как привёл его немного в чувство и поднял на ноги. Иван грязно заматерился, открыв мутные без искры сознания глаза, глянул на Петра.
- Пошли, пошли, Иван! Пошли, Ваня,– говорил Петр, увлекая его за собой.
Ломов снова закрыл глаза, уронил голову на грудь и с большим трудом сделал шагов пять, ноги его подкосились, и он повалился на снег, увлекая за собою и Петра.

-  Чтоб ты был жив здоров, и не болел, дружаня старый, - с сердцем проговорил Петр, поднявшись на ноги и стал быстро струшивать снег со своей одежды. – Да, чтоб ты завтра похмелиться не смог и так бы пить бросил. Пьяньчуга ты этакая, - бубнил он себе под нос, снова поднимая Ивана на ноги, скользкая подошва полусапожек опять подвела: правая нога на которую он сделал больший упор, поехала по снегу, и Пётр снова повалился на землю.
- Да где ты взялся на мою голову, - ругался Петр, в очередной раз, поднимаясь на ноги и поднимая бывшего товарища, но с тем же результатом.
- Да какой дурак это на полусапожки с такого скользкого материала подошву поставил? Какому это дураку, такое могло прийти в голову? Тоже мне мастера! – ругался Пётр, понимая, что идти с Иваном он сможет только по рыхлому снегу.

Но где его взять, если дорога как стекло укатанная колёсами машин. До подъезда было совсем рукой подать, наискосок дорогу перейти, но как это сделать? если подошва до такой степени скользила, что невозможно на неё хорошенько опереться. Пётр смотрел то на лежащего у своих ног Ивана, то на ступеньки подъезда не знал, как быть, что придумать, чтоб преодолеть такое, по сути, небольшое расстояние. Потом взял Ломова правой рукой за воротник, в левую его шапку и, согнувшись на один бок, легко потащил по укатанной скользкой дороге к подъезду, осторожно ступая ногами, чтоб не поскользнуться и не упасть самому.

Площадка и ступеньки подъездом, были густо засыпаны песком, заботливой рукой дворника. Здесь Пётр уже с большим облегчением вздохнул, ощутив под собой надёжный грунт. Не церемонясь, взвалил Ивана себе на плечо и понёс на четвёртый этаж к своей квартире. Хоть Иван и показался сначала очень лёгким, но выйдя с ним на четвёртый этаж, Пётр совсем запыхался и пот катился с него градом. Не снимая старого товарища с уже затёкшего плеча, он несколько раз с нетерпением позвонил. Ноги его ныли, спина болела, плеча уже не чувствовал и ждать, казалось, не было сил. Левой свободной рукой полез в карман брюк за ключами. В этот момент послышались тихие шаги его жены Марины за дверью и щёлкнул замок. Пётр не дожидаясь пока она сама её отворит, толкнул дверь плечом и прямо ввалился в квартиру, слегка оттолкнув жену. Разворачиваясь в узком коридоре, чтобы захлопнуть за собою дверь, он нечаянно ударил Ивана головой о стену. Бывший друг негромко ойкнул, видно ударился больно и очевидно очень возмущённый такой неаккуратностью к своей персоне зашевелился на плече. Пётр быстро поставил его на ноги. Просунул свою правую руку под его подмышки и, таким образом, обняв его, прижал к своему боку, старательно поддерживал Ломова на ногах. Иван потянулся рукой к ударенному месту на голове и, не открывая глаз, стал медленно его почёсывать пальцами с жирной полоской грязи под ногтями. Марина в высшей степени изумления, во все глаза, смотрела на них, на разбитое и в крови лицо незнакомца и в её взгляде застыло выражение большого испуга и немого вопроса.

- Что случилось? – чуть ли не выкрикнула она, голосом полным тревоги.
- Да вот… - виновато улыбаясь, произнёс Пётр, кивнув на Ивана, и нахлобучил ему на голову его облезшую местами шапку.
Сам быстро снял с мокрой головы свою шапку,  вытер ею обильный пот со лба и забросил её на полку над вешалкой.

Марина внимательно посмотрела на спутника мужа. Перед ней стоял опустившийся мужчина в ужасно грязной одежде, с разбитой опухшей пьяной рожей, так как то опухшее, заросшее недельной щетиной, с припухшим красно-синим носом и большими мешками под глазами – никак нельзя было назвать лицом.

Иван, крепко поддерживаемый Петром, стоял, слегка покачиваясь на ослабленных ногах и вдруг, то ли почувствовал столь пристальный взгляд Марины, или боль после удара о стену привела его в чувство, а может ещё по какой другой причине, но вдруг он высоко поднял голову. Открыл мутные, поддёрнутые пьяной дымкой глаза, в которых кроме тупости и пустоты, ничего не отразилось, провёл вокруг невидящим взглядом и остановил глаза на хозяйке. Иван слегка прищурил правый глаз, рассматривая лицо, невесть откуда взявшейся, симпатичной женщины и вдруг какая-то ещё искорка сознания, на миг, блеснула в его взгляде.

- Здрас-с-сте, вы ко мне? – пьяно, заплетающимся языком спросил Иван, и лицо его расплылось в счастливой улыбке, затем он отвёл правую руку в сторону, упёршись ею в пальто хозяйки, висевшем на вешалке и покачиваясь, добавил: - Извините, се-сегодня ничего не получится. Приходите в следующий раз. До свидания! - на этом силы его исчерпались, ноги его подкосились и он рухнул на пол увлекая за собой и Петра.
Пётр, тихо выругался, отпустив Ивана, стал подниматься на ноги, стараясь не поднимать головы и не смотреть на жену. А Иван быстро скрутился калачиком и громко засопел носом.
- Что это? – сухо и твёрдо спросила Марина, наконец, поняв, что спутник мужа мертвецки пьян и сердитыми глазами смотрела на снимающего пальто мужа.

- Это? – с деланным безразличием переспросил Пётр, вешая своё пальто на свободный крючок вешалки.
Пётр очень не любил скандалов и совершенно не знал, чтобы такое придумать, чтобы Марина не нервничала и не ругала его за то, что он привёл в дом Ивана и просто тянул время.
- Да! Это! Это! – с раздражением в голосе подтверждала Марина, в упор глядя на мужа, глазами метавшими молнии.
- Ах, э-э-это, - протянул Пётр, глянув на Ивана и с видимым удивлением стал рассматривать лежащего, вроде бы и сам его только что заметил, в голову ничего не приходило и он понимал, что скандала не избежать и, следовательно, нужно говорить, как есть. - Так это же Иван Ломов. Неужели не узнала?

Марина внимательно и долго смотрела в лицо пьяного. Наконец брови её удивлённо поползли вверх, глаза расширились до придела.
- Да-да, это он, - подтвердил Пётр, внимательно следивший за мимикой супруги.
- Он весь грязный, вонючий. Он что?.. Бомж?  – спросила Марина, брезгливо морща носик и слегка скривив губы. – Зачем ты его к нам в дом приволок?

- Да, что я должен был сделать? – защищаясь от претензий жены, с лёгким раздражением в голосе пошёл в атаку Пётр: - Он прямо на снегу лежал. Возле нашего подъезда валялся. Присмотрелся - Ванька. Как же я мог оставить его замерзать на морозе. Можешь кричать сколько угодно! Но я не могу оставить беспомощного человека зимой на улице – это же верная смерть! Как я смог бы дальше жить после этого?! Да я потом никогда не смог бы себе простить такого поступка!
Марина только тяжело вздохнула на его слова, в душе согласившись с доводами мужа. Но вид Ивана её беспокоил.
- А где мы его положим? – тихо спросила она.

-Давай в зале на диване, - быстро ответил Пётр, так как решил ещё в подъезде этот вопрос.
- Сотри: какой он весь грязный. Неизвестно сколько немытый. Волосы вон, какие грязные, засаленные, слиплись в жирные пряди. Фу-у-у. И вшей наверно у него полно.
От последних слов Марины Петра аж покоробило. – «А я его на себе нёс. Это могли и ко мне перел…», - с брезгливостью подумал он и запнулся на полуслове боясь додумать это предположение до конца и в этот момент, как назло, зачесалось в волосах над правым ухом. - «Неужели», - мелькнула мысль, и его аж передёрнуло от такой возможности.

- Может, матрац возле дивана положим? И на нём постелем? – как бы советуясь, быстро заговорил Пётр,  желая почесать голову, но остерегаясь это сделать при Марине, чтобы не наводить её ни на какие дурные мысли и с готовностью предложил: - А потом я всё продезинфицирую.
Марина вяло махнула рукой, мол, делай, как знаешь и глубоко вздохнув пошла на кухню.
- Так что мне делать? – спросил Пётр, поняв, что Марина вошла в его положение и ругаться уже не будет. – Где его положить?
- Ложи на диван. Пусть как человек поспит, - послышался из кухни её голос с явными нотками жалости.

Пётр быстро почесал голову и подумал: - «Это ж надо быть таким мнительным. Не успела Марина сказать про них, а у меня уже и голова зачесалась и мысли дурные навалились. Глупость какая-то, но в аптеку зайти надо». Через минуту снял с Ивана куртку, стоптанные туфли и так, не раздевая больше, положил на диван. Сунув ему под голову, со слипшимися от грязи волосами, небольшую диванную подушечку.

- Ничего, Вань, всё будет хорошо. Завтра проснешься, выкупаешься в своё удовольствие, - тихо говорил Пётр, укрывая друга юности лёгким одеялом, хотя понимал, что он его не слышит. - Переодену я тебя. Побреешься, затем пойдём в парикмахерскую подстрижёмся. Ой, Вань! - аж встрепенулся Пётр от пришедшей ему в голову мысли: - Знаешь? я завтра позвоню Николаю Ивановичу он работает мастером цеха на конденсаторном заводе и попрошу за тебя. Он не откажет мне. Он возьмёт тебя. Возьмёт! Ты ж профессионал высшего класса, у тебя золотые руки, так что он возьмёт тебя к себе на работу. Только, Ваня, пить придётся бросить. А поживёшь пока у нас. А там видно будет. Может, в общагу тебя устроим. А Маринка моя очень добрая, она только вид строгой делает. Она не выгонит. Она всё понимает. Да не переживай Ваня, всё у тебя выправится. Ещё заживёшь, как положено. Всё будет хорошо.

А Иван только громко сопел под тихий участливый тон голоса товарища. Петр с жалостью ещё раз посмотрел на Ломова, громко вздохнул и, потушив свет, вышел из комнаты. Ещё долго они разговаривали с Мариной на кухне, вспоминали весёлые события из беззаботной юности и в этих приятных воспоминаниях, часто присутствовал и Иван со своей, тогда ещё будущей, женой и многие другие ребята и девушки. Прекрасная была пора расцветающей жизни.

                2

Иван проснулся или вернее сказать вышел из того бессознательного состояния рано утром. Переворачиваясь с бока на бок, услышал под собой звук пружин и этот звук для него был чужой, незнакомый. Открыв сонные глаза, он тупо поводил ими по комнате, которая была, довольно хорошо освещена уличным фонарём, свет которого бил под углом прямо в окно. Закрыв глаза, Иван снова опустил голову на подушку. Сами мозги его страшно болели, но Ломов, невзирая на это, напряжённо пытался вспомнить: где это он? Куда это его занесло? Но так ничего и не смог припомнить. Голова его раскалывалась от боли, он страшно хотел пить, его сильно сушило, казалось всё в середине уже полностью пересохло, во рту не было даже слюны и неизменная, по утрам тошнота отравляла и без того невыносимое состояние. Во всём теле ощущалось необычайное бессилие: голова, руки, ноги, казалось, налились свинцом и были невероятно тяжёлые, а все мышцы были расслаблены и совершенно не имели силы. Сейчас следовало б собрать всю свою силу, подкрепить её всей своей волей, чтобы заставить оторвать ноги от дивана и опустить на пол. Подняться и пойти в поисках воды, было для него великим трудом. Делом почти невозможным. А позвать кого-нибудь и попросить, чтобы принесли воды, он не мог. Он даже не знал, кого звать. Да и вообще это было бы уже сверх наглости.

- "Где же это я очутился?" – снова подумал Иван и услышал, как в другой комнате зазвенел механический будильник и резко прекратил, очевидно, кто-то выключил.
Послышалось скрипение досок пола, выдавая этим шаги человека. Кто-то поднялся с постели, прошёлся по комнате, щёлкнул выключателем света. Затем услышал мужской голос и сразу в ответ женский. Сами голоса были слышны, а вот о чём они говорили, разобрать было невозможно. Стукнули двери соседней комнаты, затем прошли шаги мимо двери комнаты, где он лежал. И снова стукнули двери, но где-то немного дальше по коридору. Он догадался, что кто-то прошёл в туалет. Вскоре зашумела, сливаясь, вода и Иван понял, что догадка его правильная.

- Так что?.. По молоко сейчас идти? – спросил знакомый мужской голос, проходя как раз мимо двери комнаты, где лежал Иван.
- Ну а как же? Поторопись, пока ещё раненько, а то набегут люди и, тогда, в очереди стоять будешь, - громко сказала женщина.
- Ладно, сейчас соберусь, - где-то подальше, наверно уже из кухни или из ванны прозвучал мужской голос.
И только вот сейчас, как искра блеснула в туманном сознании Ивана и он узнал голос своего друга юности Петра.
- "Как же это я попал к нему?" – даже испугался Иван, потому что очень, не хотел встречаться с бывшим другом, потому что не желал, чтобы тот видел его в таком обтрёпанном виде.
 
Хоть Иван всегда храбрился, делал  вид такого делового ухаря перед собутыльниками и не только им, а даже и сам себе врал, в том, что он ничуть не изменился и остался всё таким же, как и был. Но подсознательно, он всё же знал о своём падении, прекрасно понимал и то, что всё врёт и себе и другим, но гнал эти мысли прочь. Только лишь они появлялись, душил их в зародыше, чтоб не успели они разрастись, чтобы не стал он анализировать и думать об истинном положении вещей. Просто не было уже ни смелости, да и сил, чтобы сказать честно, в первую очередь себе, и начать жить по-другому. Было уже очень поздно. У него не было ни воли, ни желания уже что-то менять, а тем более начинать жизнь сначала. По сути, он себя уже похоронил, а продолжал жить только по инерции, растрачивая остатки своей жизни. Гробил своё здоровье ежедневно, прямо с какой-то маниакальной настойчивостью самоубийцы и вопрос физической смерти был уже делом только времени.

- "И как же меня сюда занесло?" – с досадою думал Иван, не зная как можно было ему отсюда незаметно выбраться, чтобы не вступать ни с Петром, ни с его женой в разговоры. К физическим болям Ивана добавились ещё и моральные страдания.

Через несколько минут, дверь с лёгким стуком отворилась и в комнату вошёл Пётр. Щелчок выключателя – вспыхнул свет. Иван притворился спящим. Алексеевич несколько секунд постоял, внимательно глядя на бывшего друга и грустное лицо его, выражало жалость и сострадание, хотя едва улавливался и лёгкий оттенок брезгливости.  Потом он  тяжело вздохнул и шагнул к серванту. Открыл дверцу и с верхней полки достал он немного денег, с десяток купюр, и взял одну трёхрублёвку, засунул себе в карман, а остальные положил на место. Иван, слегка приоткрыв глаза и через ресницы, следил за ним. Пётр закрыл дверцу серванта, вышел из комнаты, предварительно потушив свет. После его ухода с минуту невнятно слышалась беседа между супругами, а затем хлопнула входная дверь, закрывшись.

- "Ушёл по молоко", - сообразил Иван, всё также продолжая лежать, не умея придумать, как выкрутиться из этого неприятного положения, чтобы не встречаться ни с Петром, ни с его женой.
Через минут десять, послышался звон кастрюлей, ложек, тарелок с которыми что-то делала Марина на кухне.
- "Что-то готовить начинает", – подумал Иван, и тут его осенило: - "Она же на кухне! Значит можно попытаться выйти незамеченным".
 
От этой мысли его, почему-то аж жаром обдало и, даже, боль немного утихла, и сил, казалось откуда-то, прибавилось. Он осторожно, стараясь, чтобы не скрипнули пружины дивана, поднялся на ноги и хотел, было выйти из комнаты, но остановился – шагнул назад к серванту, открыл дверцу и в неясном свете увидел деньги. Взял их почему-то развернул веером, поднес к окну, в которое бил свет фонаря, машинально посчитал. Было пятьдесят шесть рублей: пять десятирублёвых и две трёхрублёвые купюры. После этого он испуганно, несколько раз, оглянулся на дверь, напряжёно, прислушиваясь. Марина всё ещё была на кухне, послышался шум воды. Значит, открыла кран, и опасности, что его сейчас застукают, не было. Хозяйка всё также стучала тарелками и кастрюлей на кухне. Держа веер из купюр в левой руке, Иван взял правой три рубля, быстро всунул их в карман, остальные хотел было положить на место, но левая рука не донесла их до полочки серванта, а предательски свернула на полпути и всунула деньги в другой карман грязных, мятых брюк. Ему было немножко неудобно так поступать, но жажда великая похмелиться сейчас руководила им. Он знал, что ему в тысячу раз будет хуже, чем сейчас, если он не похмелится, поэтому эти три рубля ему были крайне необходимы. А вот остальные деньги он даже и не думал брать, их взяла жадность. Иван почувствовал сильную неловкость, ему не хотелось так поступать, но затянувшееся безденежье, уже тоже порядком надоело. Теперь, с этими деньгами он может зайти в пивную королём, купить себе одну, две, нет три… Да что там мелочиться, купит столько сколько захочет даже пять бокалов пива и не придётся заглядывать никому в рот, не нужно ему будет заговаривать с знакомыми и незнакомыми выпивохами, для того чтобы выпросить двадцать две копейки на бокал пива или попросить, чтобы ему его купили. Он бы теперь мог запросто купить не только пива и вина, но и водки, да даже коньяка может купить столько, что можно не только залиться, но и сгореть от бычьей дозы алкоголя. Та, что там говорить! Да на эти деньги преотлично погулять можно! Для него сейчас эти деньги  казались целым состоянием. А раздумывать над тем, удобно ли так поступать или нет, сейчас было не до этого, не ко времени и не к месту. Сейчас была нервная обстановка - в любую минуту могла войти жена Петра и застать его на горячем. Сейчас нужно было срочно уматывать и найти, как можно быстрей, похмелиться. Закрыв дверцы серванта, подошёл к двери, на несколько секунд замер на пороге комнаты, вслушиваясь в шум, доносившийся из кухни. Потом, с замиранием сердца, тихонько приоткрыл дверь, осторожно ступая, вышел из комнаты – прошмыгнул в коридор. В коридоре горел свет, очевидно Петр, уходя, забыл выключить и Иван сразу же увидел свою курточку, она лежала в уголку возле дверей на его туфлях и потёртая, местами облысевшая шапка была сверху. Его одежда находилась в углу, как наказанная, как сирота и совершенно отдельно от вещей хозяев. Глаз его быстро отметил, что на вешалке было достаточно места для его куртки, но её не повесили рядом с верхней одеждой хозяев, шапку не положили на полку рядом с шапкой хозяйки.
 
- «Смотри: побрезговали», - с обидой подумал Иван.
Ломов быстро пробежал взглядом по полочке для обуви,  снова глаза его перешли на вешалку с верхней одеждой. Рядом было установлено зеркало средних размеров с неширокой полочкой, на которой лежали ключи, расчёска и стояла стограммовая бутылочка с мужским одеколоном "Шипр", чуть-чуть неполная и малюсенький пузырёк с духами «Шахеризада». На духи он не обратил никакого внимания, а при виде одеколона, глаза его загорелись, он резким движением схватил бутылочку и поспешно всунул её в карман брюк. Затем быстренько положил шапку на голову, поднял курточку и, зажав её подмышкой, вскочил в, свои старые, растоптанные с верёвочками вместо шнурков туфли. И так, не зашнуровывая, повернулся к двери, очень внимательно прислушиваясь к шуму, доносившемуся из кухни. Трясущимися, но очевидно от нервного напряжения не так сильно, как обычно по утрам руками, он довольно таки тихо, не щёлкая замком, открыл дверь и вышел на лестничную площадку, легонько прикрыл её за собой, быстро стал спускаться по ступенькам вниз, на ходу надевая грязную курточку. Выскочив из подъезда, он быстро осмотрелся, и его аж передёрнуло от неожиданности - прямо по дороге, освещённой уличными фонарями, к подъезду шёл Пётр с бидончиком молока в руках. Шёл он осторожно по укатанному снегу, опасаясь поскользнуться на скользких подошвах своих полусапожек. Расстояние между ними было ещё приличное и Иван с бешено колотившимся сердцем, резко свернул вправо и под окнами первого этажа прямо пробежал за угол дома. Снег под ногами предательски скрипел и это его пугало, но из-за расстояния Пётр не слышал и поэтому не отрывал глаз от скользкой дороги, шёл медленно, очень аккуратно ступая. Забегая за угол, Иван оглянулся и увидел, что Пётр, всё так же, осторожно шагая, не поднимая головы, смотрел себе под ноги, шёл к подъезду. Следовательно, его не увидел.

- «Слава богу – пронесло!» – с лёгкой радостью подумал Иван, быстро шагая прочь от дома Петра.
Сунул Ломов руку в карман, вытащил деньги и, как бы желая ещё раз убедиться, что они действительно есть, снова пересчитал их.
– Пятьдесят три, - едва слышно прошептал он, радостно улыбнувшись и поспешно спрятал их в боковой карман куртки.
Пройдя несколько дворов, он, наконец, вышел к гаражам, что стояли в ряд, отступив несколько метров своими задними стенками от забора детского садика. Они выстроились в тихом месте недалеко от ликёроводочного магазина, и многие, кому негде было выпить, прямо из магазина шли к этим гаражам и растворялись за ними. Довольно широкая тропинка была протоптана к гаражам, говорила о том, что это место активно посещается.

Дойдя уже почти к самим гаражам, Иван вдруг остановился, увидев, как из узкого пространства, сантиметров в шестьдесят, что оставили при установке между первым гаражом и вторым, вышел, такой же обтрёпанный субъект. С красным носом и опухшим лицом, как и сам Иван в руках у него была авоська с десятком - полтора пустых бутылок из-под вина.
– Привет, Ванюха! Выпить есть? - с интересом спросил тот, после приветствия и замер в ожидании ответа.
- Та, откуда, - поспешно ответил Ломов, крепко сжав пальцами в кармане бутылочку с одеколоном, - Вчера всё выжрали! – при этих словах он для пущей убедительности безнадёжно махнул левой рукой. - А было много. Мы вот здесь за гаражами сидели. А-а-а ты гад, Лёха,  уже нашу тару собрал, - сердито сказал Иван, зацепившись взглядом за авоську с пустыми бутылками и прямо не в силах оторвать от неё взгляда.

- А шо? Га-га-га, - заржал самодовольно пьяница, и посоветовал: - Нужно вставать пораньше, Ванюха. Недаром в народе говорят: кто рано встаёт тому Бог даёт. В нашем деле главное - не зевай. А ты спишь долго. Наверно у какой-то старой шалавы под боком пригрелся и проспал свою тару. Га-га-га… - смеялся Лёха неприятным хриплым смехом.
- Так, - командным голосом заговорил Ломов, - сдашь бутылки и с тебя кружка пива – понял! Я тебя попозже найду. Поставишь! Понял!   
- Ага, - сразу согласился красноносый Лёха, хотя такое предложение ему явно не понравилось, но он не стал спорить, а быстро поставил условие:  - Только найди пораньше, а то я и сам всё выпью".

Сказав это красноносый Лёха, ссутулившись быстро зашагал к магазинам. Иван остановился, смотрел ему в след, чётко понимая, что как только этот тип пропадёт из вида, то его сегодня и при большом желании и даже с помощью служебных собак не удастся отыскать. Этот бокал пива ему сегодня был не нужен. Ломов великодушно дарил его этому бедняге. Но нарычал на Лёху для порядка, чтобы тот знал, кто здесь старший и нефиг чужую тару собирать.
 
Иван слегка улыбался - у него сегодня в кармане были деньги, живые деньги и это грело ему душу, поднимало настроение. Иван подождал, пока Лёха завернёт за угол дома и быстро зашагал за гаражи, ему становилось всё хуже и хуже. Ломов проскочил в узкий проход, между первым гаражом и вторым, судорожно сжимая бутылочку с одеколоном в кармане. Пройдя весь проход боком между стенками гаража, он очутился на небольшом клочке земли, примерно метра полтора на четыре, с трёх сторон окружённых густыми, высокими кустами. С четвёртой его закрывали задние стенки гаражей. Напротив гаражей, за голыми, сейчас, в зимнюю пору, кустами, виден был забор. А за ним территория детского садика. С заметённой снегом песочницей, с слегка наклонённым железным грибком, с шапкой снега сверху. И с пустой, засыпанной снегом, беседкой, выглядевшей, как-то особенно сиротливо.

Этот, вытоптанный, свободный от кустов укромный уголочек. С плотно утрамбованным, многими ногами посетителей, снегом, был густо усеян, всевозможными пробками от бутылок и разнообразными окурками папирос, сигарет с фильтром и без фильтра. Кое-где под кустами, из-под снега, выглядывало битое зелёное стекло от бутылок. На сухом сучке куста висел гранёный стакан, до такой степени залапанный руками посетителей, что его стекло, давным-давно стало очень мутным и почти не прозрачным.
 
Иван снял его с сучка, дунул в середину, протёр ободок своей грязной рукой, стирая следы жирных губ, вчерашних собутыльников и остался, по-видимому, доволен проведённой «дезинфекцией». Достал бутылочку одеколона, открутил пробку и вылил всё содержимое в стакан. Одеколона было почти полстакана. Иван чувствовал себя уже преотвратительно, сильно подташнивало, чувствовалась общая слабость. Руки его очень тряслись, а вдохнув ещё запах спиртного, почему-то стала трястись и нижняя челюсть. Пока он держит руку со стаканом на уровне живота, то ещё было терпимо, но только стоило поднимать её немного выше, чтобы поднеси к губам стакан, то рука начинала так трястись, что всё содержимое тут же можно было расплескать и с этим он, ничего не мог поделать. Это началось давненько и каждый день повторялось по утрам, к этому Ломов уже успел привыкнуть. Зажав стакан, двумя руками, на уровне груди и с силой упёрся кистями рук в холодное, промёрзлое железо стенки гаража, от чего они перестали дрожать. Шумно выдохнув, Иван слегка присев припал губами к стакану, стал медленно, глоток за глотком, как бы цедя сквозь зубы, пить одеколон, одновременно подгибая ноги в коленях, опускался всё ниже и ниже, опрокидывая стакан вверх дном, не отрывая при этом рук от железа и не ослабевая нажатия. Руки не дрожали, дрожала только нижняя челюсть, выбивая дробь зубами о стакан, но даже при этом, Иван ухитрился не пролить ни капли. Выпив до дна, Ломов резко выпрямился, скривил мерзкую гримасу, сплюнул, тут его несколько раз передёрнуло и только после этого, он с неким облегчением выдохнул. Извлёк из кармана куртки, несколько сухих крошек от вчерашней булочки, усыпанных табаком и пылью. Отряхнув их слегка от этих "пряностей", он кинул крошки в рот. Жевал с выражением гадливости и только после этого повесил назад на сучёк стакан и даже немного посветлел лицом.

Вышел из-за гаражей и, прислушиваясь к изменениям, происходящим в его организме, пошёл Иван к магазинам. На углу возле закрытой ещё пивной, увидел он небритого мужчину, что нетерпеливо топтался на месте. Это был мужчина небольшого роста, вертлявый, быстрый, с резкими движениями и с нагло оскаленными в улыбке жёлтыми, широкими зубами, с вечно запухшим лицом, где вместо глаз наблюдались только узенькие щелки. Это был один из тех людей, которые всегда готовы, кому угодно и когда угодно, подпевать и поддакивать, лишь бы им только, почаще, да и пополней, наливали. Все звали его Чижиком, так как вряд ли кто, даже из тех собутыльников, что каждый день с ним пили, знали его настоящее имя, да это, впрочем, и никому не было интересным. Он такой же обтрёпанный, как и сам Иван, стоял и держал небольшую сумочку из толстой ткани, а так как он был в вечном движении, то поминутно, перелаживал её из руки в руку, от чего, и звенели в ней две пустые бутылки, ударяясь боками одна о другую.

Иван всё с таким же серьёзным выражением лица, внимательно прислушиваясь к своему организму, подошёл к нему что-то буркнул, очевидно, это должно было означать радостное приветствие. Чижик же, увидев Ивана, оживился, рот его оскалился в жёлтозубой улыбке, запухшие глаза почти совсем спрятались, вместо них видны были только складочки припухшей кожи. Которые время от времени приоткрывались и между ними появлялись чёрные точки зрачков.

- Ну и рожа, ха-ха-ха, - засмеялся Чижик, устремив указательный палец на Ивана. – Что? дурно, да? Ха-ха-ха!!! А вчера хорошо было, да? Ха-ха-ха!!! О! А кто это тебе морду разбил? – со смехом спросил Чижик, указывая всё тем же пальцем на разбитую бровь и не дожидаясь объяснений от подавленного глубоким похмельем Ивана, говорил дальше: - А вчера!… Ай, ураган!!! О! А где это ты вчера делся? А-а-а, ты с тем пингвином ушёл, - сам вспомнил Чижик и стал рассказывать вчерашнее событие: - А мы вчера ещё Макса встретили с корешем, да как дали банку, ха-ха-ха!!! Помню, сразу четыре бутылки выжрали. Потом тот кореш его, ещё сбегал, принёс пять или шесть, не помню, да как понажиралися, что аж чертям стало тошно!!!  Ха-ха-ха!!! Не знаю, что там у них произошло, что кому и кто сказал - не знаю. Не слышал. Но вдруг Киса, что-то выдёргиваться начал, что-то на Макса стал бросаться, а тот, не долго думая, как заехал ему в харю. Киса только брык, как стоял, так и выстелился. Кровь как брызнет, шнобиль мигом распух. Киса поднимается, шары вылупил, морда перекошенная, зла-а-ая ужас один. Ну, думаю, труба, порешит Макса. Поднялся Киса, весь в крови и с такой злой рожей, что аж страшно. Хромает к Максу, а тот и сам мэртвый, ну в дупль, ели на ногах стоит и, прикрыв шары, что-то бормочет себе под нос, покачивается. Киса задрав голову вверх проходит мимо Макса, даже плечом слегка задел, прямо в упор его не видит. Подходит к столбу и полез на него, говоря: - " Что залез, падло? Думаешь спрятался? Да я тебя, гада, всё равно достану! Я те…". – Ха-ха-ха!!!  Да я чуть не усался со смеху! Киса свалился со столба, Макс стал его поднимать и сам на него сверху упал. Я ржал, ржал с них, а потом смотрю, а ещё полбутылки муляки осталось. Пока они там поднимали друг друга под столбом, я сам заглотнул вино и… что-то не помню… Где они делись? Куда пошли? Бог их знает.

Чижик рассказывая всё это, что-то приближался, принюхивался к Ивану и наконец, явно унюхав запах одеколона, с завистью произнёс:
- Да ты уже и похмелился, братуха. А я умираю…  Ой как дурно. У тебя ничего нет? – с робкой надеждой в голосе спросил Чижик.
- Да вот, только что полфлакуши заглотнул, а то самого… - недоговорил Иван и безнадёжно махнул рукой.
- Не мог не спешить? Сейчас бы вместе выпили б, - с укором в голосе произнёс Чижик.
- А чего ж ты мне раньше не повстречался? Да и шо там пить было? Двадцать капель. Баловство одно.

- Никого нет, - сказал Чижик, осмотревшись кругом, пробежав грустно взглядом по снующим вокруг, спешащим на работу людям и задумчиво продолжал мысль: - Через час магазин откроют, вот сдам две бутылки, и куплю бокал пива. Может хоть немного полегчает.
Воцарилось молчание, каждый думал о своём.
- Ты пустой? – немного погодя не то сказал, не то спросил как-то безнадёжно Чижик, зная наперёд ответ, но разговаривать о чём-то нужно было, не молчать же всё время.
- Знаешь, Чижик, мне так хреново, так колотит,  что уже прямо не могу. Вот бы самогоночки раздобыть.

- Есть сармак? – аж встрепенулся Чижик, в один момент весь напрягся и насторожился, как охотничья собака, зачуявши дичь, и вопросительно-радостными глазами смотрел на Ломова.
- Да пару копеек есть: бутылку взять можно.
- Пошли, - быстро выдохнул Чижик и расцвёл в улыбке, от чего глаз его не стало видно, радостно продолжал: – Ой, Ванюша, друг родной, сейчас всё устроим. Всё будет в ажуре.
Рассветало. Они быстро направились прочь. Чижик с приподнятым настроением, чуть ли не вприпрыжку шёл и что-то быстро рассказывал, хохотал, сильно жестикулировал, забегая то с одной стороны Ивана, то с другой.


Наступил холодный зимний вечер, сумерки стали опускаться на землю, мороз усилился, поднялся небольшой ветер и начали пролетать в воздухе редкие снежинки. За гаражами находилась небольшая группа мужчин. Кто выглядел чуть лучше, кто хуже, но достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что это все одного поля ягоды. Среди них стоял очень пьяный Иван, с перекошенным от хмеля лицом и со стаканом в руке, наполненным до краёв красным креплённым дешёвым вином, он пытался что-то рассказать своим непослушным, заплетающимся языком. Рядом не менее пьян стоял Чижик, с черточками вместо глаз и с какой-то придурковатой улыбкой. Остальные трое были слегка выпившие.

- Да хватит болтать. Давай уже пей, не задерживай тары! – перебил разглагольствование Ивана мужчина уголовного вида лет тридцати, в нетерпении подгоняя.
- Да, да, щас, - ответил Иван, улыбаясь всё ещё чему-то, так и не рассказанному и поднёс стакан к губам, стал так же медленно, как и утром, всасывать в себя вино.
- Бр-р-р, - фыркнул Иван, допив до последней капли и мотая головой, сплюнул, передавая стакан по кругу, рядом стоящему товарищу.
 
Слюна была липкая, тягучая и красная от вина. Плевок не долетев до земли, повис на полдороге, на тонкой слюненной нити. Иван подался немного вперёд, чтобы плевок не повис на нём. Плавно мотал головой, желая избавиться от него. Но тонкая слюненная нить всё не рвалась и плевок, только, раскачивался из стороны в сторону, угрожая сесть, если не самому Ломову на брюки, то его соседу, который тоже с опаской наблюдал за полётами этого "аса". Иван, отчаявшись подобным образом избавиться от этой напасти, взял, возле самых губ, нить в пальцы, сбросил плевок на снег, и наступил ногой ещё сверху, как бы в наказание за подобные шалости. Потом потёр пальцы между собой, потянулся к саквояжу, лежавшему на боку в центре круга образованного собутыльниками. На нём была расстелена, вся в жирных пятнах, газета, сверху которой лежало немножко порезанной на кусочки колбаски и пару кусочков хлеба. Рядом с саквояжем, в снегу стояло ещё три бутылки по семьсот пятьдесят грамм вина. Иван кинул в рот кусочек колбаски, потом отломал двумя пальцами, немного хлеба и отправил его следом за колбасой, стал медленно пережёвывать.

Увидев, что вино в бутылке кончилось, а стакан, очередному жаждущему,  не был полным Иван пьяно заговорил, поощряя собутыльников, хотя те совершенно в этом не нуждались, да и вообще в скромности их нельзя было даже заподозрить.
- Бери, бери открывай следующую. Доливай ему… Пейте, пейте я угощаю!
- Да, да, сегодня Ванюша угощает, - поддакивал Чижик, пьяно улыбаясь. – Мы сегодня с ним целый день пьём. Ванюша добрый.
- Да, я угощаю! – заплетающимся языком говорил Иван. – Пейте, пейте! Надо будет – ещё возьмём! Знай мою доброту! Пейте – у меня сармак есть! Я тоже вам не пешка!.. Что деньги? Деньги – это ерунда! Деньги – это пыль! Надо будет – сделаем ещё! Да! – сделаем ещё! Сколько надо будет – столько и сделаем! Да вот… Пейте!

Стакан обошёл круг и снова вернулся к Ивану.
- Хорош болтать, - сказал тот же уголовного вида мужчина, протягивая Ивану стакан вина, он был ещё трезв и пьяная болтовня Ломова его явно раздражала. – На, тяни быстрей. Не задерживай тары.
- Э-э-э! Да, щас, Моня, не гони, - сказал Иван пьяным языком, прищурив один глаз, целясь на стакан и масляно чему-то улыбаясь.
- Да тяни-тяни бегом и тухни, - погонял нетерпеливый Моня с неприязнью глядя на пьяного грязного Ломова.

Иван прикрыв глаза, сильно пошатываясь, медленно стал цедить вино сквозь зубы. Наконец выпил – крякнул, шумно втянул воздух носом, выдохнул через рот, причмокнул, сплюнул, вытер грязным рукавом куртки мокрые губы, так же бросил в рот по маленькому кусочку колбасы и хлеба, полез в карман за сигаретами. Как-то так театрально, чтобы все видели, достал пачку дорогих сигарет "Космос", вытянул сигарету и сунул в губы.
- Дай и мне! Дай закурить, - быстро попросил Чижик сунув пальцы в пачку с сигаретами, пока Иван её не закрыл и вытянув две сигареты, но не смутился, одну сунул в рот а другую торопливо вставил за ухо.

- На, угощаю! – театрально выставил руку с пачкой впереди себя, произнёс Ломов.
- Да Ванюша угощает. Ванюша молодец, - вторил Чижик с трудом раскрыв свои щелки глаз и заискивающе пытался заглянуть в затуманенные глаза Ломову.
Двое незнакомцев взяли по сигарете закурили.
- На, Моня, угощайся, - предложил Иван, протягивая открытую пачку.
- У меня свои! - ответил тот и даже не взглянув.
- Да бери, угощайся! Козырные ведь сигареты, - пьяно настаивал Иван явно хвастаясь дорогими сигаретами.
- Да бери-бери, Моня, хорошие сигареты. Ванюша угощает, - вторил Чижик, заискивающе улыбаясь.

- На, бери, - настойчиво предлагал Иван, сунув чуть ли не к самому лицу пачку с сигаретами.
- Отвали, Ванюха! Я такую херню не курю! - решительно и с пренебрежением отказался Моня и даже отодвинулся на шаг от протягиваемой Иваном пачки и, очевидно, чтобы немного смягчить свой грубый отказ пояснил: - Они слабые для меня.
- Ну, как знаешь. Не хочешь козырных тогда кури свою херню, - с недовольством в голосе проговорил Ломов, пряча пачку в карман и достав коробок - чиркнул спичкой, подкуривая.

Чижик тоже слегка склонившись быстро сунул свою сигарету к горящей спички Ломова и, подкурив, выпустил большие клубы дыма. Глаза Ивана слипались он с трудом их раскрывал, видно было, что он с каждой секундой всё сильней и сильней пьянеет.
- Пейте, пейте, гады! Пейте сволочи, я угощаю! – громко с агрессией в голосе заговорил Иван, непослушным заплетающимся языком, обидевшись на пренебрежительные слова Мони.
- Да-да, Ванюша сегодня угощает. Ванюша добренький сегодня, - вторил Чижик.
- Да, я угощаю! Я угощаю! Пейте, пейте ханыги, знайте мою доброту! Я угощаю!!!

- Ах ты шакал! - вспылил Моня, держа в правой руке полный стакан, а левую сжав в кулак, подступая к Ивану, - Что ты сказал? Ты что нюх потерял? Кто это "сволочи"? Кто "ханыги"? А?
- Пей, я сказал! Пей! я угощаю! – тупо выкрикивал Иван, и злыми глазами уставился в недовольного Моню.
- Нет, стой! – напирал на Ивана собутыльник. – А ну скажи: кто это "сволочи"? Кто это "ханыги"? А? Это ты нас?! Это ты меня сволочью обозвал? Это значит мы ханыги?
- Да пошёл ты на …! Пей пока наливаю! – пьяно кричал в ответ Иван. – А то щас возьму да и выгоню с компании!
- Ты кого это посылаешь, уродец? – в ярости спросил Моня, решительно шагнув к Ивану.

- Та дай ему, Моня! Дай, козлу хорошенько! – пьяным злым языком выкрикнул один из собутыльников и лицо его исказилось от злости. – А то уж очень развоображался, сволочь! Смотри, как язык распустил!
- Я вас, козлов, угощаю! Пейте ханыги и помните мою доброту! Пейте, сволочи, за моё здоровье, я угощаю! Пейте-пейте! У меня деньги есть… Я человек! А вы – ханыги!
- Та пошёл ты на хер со своим вином! На – подавись! – крикнул Моня и вылил в рожу Ивана содержимое стакана и, передавая, сунул его в руку следующему.
Иван схватился за лицо руками, затем рукавами куртки стал вытирать его от вина.

- На тебе, это за козла… - зло выкрикнул Моня и с силой, ударил кулаком Ивана в зубы.
Ломов упал в снег, инстинктивно закрывая голову руками. Два товарища Мони подключились к избиению и с остервенением наносили удары ногами по корчившемуся на снегу Ивану.
- На, на, получи!.. Это тебе за "ханыг"!.. А это за "сволочей"!.. – приговаривал Моня, стараясь побольней ударить твёрдым носком сапога в лицо.
Чижик быстро, трусливо осмотрелся и в момент, оценив ситуацию, подскочил к Ивану.

- Кто это "ханыги"? Кто "ханыги"?  А? – покрикивал Чижик, ударяя Ивана ногою по ребрам.
Через несколько минут всё было кончено. Собутыльники уморились избивать, а Иван с разбитым окровавленным лицом, лежал на спине, на снегу, широко раскинув в стороны руки. Собутыльники, тяжело дыша, остановившись, тупо смотрели на недвижимого Ломова.
- Что? Грохнули козла? – с напряжением в голосе спросил Моня, громко отдуваясь, собственно ни к кому конкретно не обращаясь.
Один из собутыльников наклонился над Иваном, внимательно глядя в его окровавленное лицо, прислушался.

- Нет! Жив сволочь - дышит! Пусть малость, отдохнёт, остынет, а то уж больно горяч стал, - сказал с ехидной усмешкой он.
- А ну, Прыщ, потруси его, - скомандовал Моня.
- В курточке в боковом кармане у него деньги, - заискивающе улыбаясь пьяной улыбкой, подсказал Чижик. – Он целый день их оттуда достаёт.
Прыщ расстегнул две верхних пуговицы на курточке Ивана и залез рукой в боковой карман. Быстро извлёк оттуда деньги. Развернул - было две десятирублёвки, пятёрка и два по рублю. Он хищно засмеялся и быстро всунул их себе в карман, под обстрелом внимательных, жадных глаз приятелей.

- Куда цапнул? – сердито спросил Моня, сверля Прыща злыми глазами. - Сюда гони! – И протянул правую руку ладонью кверху.
- Та пусть там будут, - улыбнувшись улыбкой идиота произнёс Прыщ, поднимаясь на ноги и сделав шаг назад от нервного товарища.
Все с интересом и напряжением смотрели, чем закончится эта сцена.
- Гони мигом! Кому сказал! А то я щас тебе нос сломаю и скажу: «пусть так будет», - с металлом в голосе пообещал Моня.
- Да шо ты на самом деле? – стушевавшись под жестоким взглядом товарища Прыщ, доставая из кармана деньги.- Я же пошутил. А ты сразу «нос сломаю, нос сломаю», - говорил он ложа деньги в ладонь Мони.

Моня сжал купюры в руке и всунул в карман куртки под напряжённые взгляды товарищей.
- Пропьём вместе, - сказал он, и все взгляды в момент смягчились, повеселели.
- Правильно, Моня, говоришь! Мудрое решение, - заискивающе заговорил пьяный Чижик, раскрыв руки и устремился с намерением обнять. - Моня, ты человек!
- Стоп, Чижик! Стоять! – громко, командным голосом сказал Моня, выставив впереди себя руки, готовый оттолкнуть и сделал шаг назад. – Так, не подходи ко мне! Ты меня всего замажешь! Слышишь! Обниматься удумал, бомжара.

Чижик застыл в метре от Мони, растерянно моргая глазами, руки его потихоньку опускались. Он испугался, что дальнейшие события примут неприятный оборот для него и быстро заговорил, стараясь польстить:
- Да ты что, Моня? Я ж от души хотел… Ты настоящий человек! Я уважаю тебя! Правда!
- Хочешь уважать – уважай, а обниматься не лезь! Я тебе не девка! Лучше найди себе старую шалаву для этого. Можешь на свалку сгонять, к Маньке Мусорщице, с бутылкой она тебя примет.
Все заржали от этих слов, с неким презрением поглядывая на грязного Чижика. А он ссутулившись улыбался широкой улыбкой глупого человека, понимая, что ситуация складывается как-то нехорошо для него.

- Да на шо мне та Манька нада, - заговорил Чижик, - а бутылку я и без неё успешно выпью.
Моня вынув из кармана деньги, взял два рубля по рублю, сложил их на половину, затем снова на половину. Чижик неотрывно смотрел на деньги. 
- Это тебе, Чижик, – произнёс Моня и пальцами бросил в него.
Чижик с неожиданным для пьяного проворством поймал их, развернул, как бы желая проверить, действительно ли брошены были деньги. Потому что пацаны с ловкими руками иногда делали прямо чудеса. Убедившись, что это действительно купюры быстро сунул их в карман.
А тем временем Моня говорил:
- Твоя доля. Там хватит тебе и на большую вина, и на пару бокалов пива. Так что давай вали уже отсюда. А мне с пацанами одну тему перетереть нада.

Чижик затоптался на месте, не уходил и всё косился на две ещё полные бутылки вина. Моня заулыбался, понял его, в данную минуту, сокровенное желание.
- Прыщ, налей ему ещё полстакана, а то он с жадности собственной слюной захлебнётся. Пусть выпьет на дорожку и валит уже.
- Спасибо, Моня, ты настоящий человек, - радостно заулыбался Чижик, беря в руки наполовину неполный стакан с вином, жадно в три глотка выпил и быстро обтёр губы заговорил: - Ты человек, Моня. За что я тебя и уважаю.
- Так, Чижик вали уже на хрен и не зли меня, а то щас точно заработаешь в ухо, - с раздражением в голосе сказал Моня.
- Всё, спасибо, Моня. Ты человек! - быстро проговорил Чижик и в момент скрылся в проходе между гаражами.

Допив вино, они, весело разговаривая, ушли, даже не взглянув на Ивана. Через минут пять после их ухода, Ломов пошевелился, открыл мутные глаза и скверно ругаясь, принялся подниматься. Встав на ноги он сразу же сунул руку в карман, где были деньги. Долго рылся, но не нашёл там ничего, грязно выругался и заглянул в пустую бутылку, валявшуюся рядом, вылил в рот оставшиеся там капли вина и отбросил её. Потом кое-как обтёр лицо снегом от крови и, насупившись, ушёл сильно пошатываясь.

Уже было темно, ветер усиливался, снег сыпал всё гуще и гуще, разыгралась метель. Иван часто спотыкаясь и падая всё так же сильно пошатываясь, куда-то шёл. Вдруг он что-то вспомнил, резко остановился и всунул руку в карман брюк, стал там шарить и, наконец, извлёк три рубля. Увидев деньги, окровавленное разбитое лицо его расплылось в довольной пьяной улыбке. Зажав крепко в руке купюру, а руку всунул назад в карман, он продолжил свой путь. Немного погодя он снова вышел на ту же самую аллейку, что и накануне вечером, так же свернул на тропинку и снова дошёл до канавы. Остановился, что-то примерился, попытался сильно оттолкнуться ногой, но так и не смог перепрыгнуть, свалился на дно канавы. Повозившись немного, он также как и вчера свернулся калачиком и затих. Разыгравшаяся метель, быстро засыпала его снегом. А Иван, ощущал в крепко зажатом в кулаке деньги и в полусне улыбаясь, радовался, что завтра будет на что похмелиться. Завтра он снова будет пьян.


Через месяц, когда снег стал таять, труп Ивана нашли в канаве. На разбитом лице его так и застыла тихая, по-детски радостная улыбка, а в руке он всё ещё крепко держал три рубля. Свою надежду на завтрашнее похмелье.
   
                КОНЕЦ.