Они шли по проселочной тропике, с обеих сторон которой пытаясь дотянуться до друг друга склонялись длинные перья травы, к слову сказать, меж ними были и полевые цветы, которые тоже были бы рады обнять собрата-клевера с той стороны тропы, да руки, даже если бы они и были, у них, у цветов, коротки, не дотянуться.
Их было трое. Имена и возраст у них у все были разные, но нам не так важно, как их звали, потому что в этом рассказе никому не придется разговаривать между собой. Трое идут в глубокой тишине, смотря исключительно себе под ноги, но то и дело, младший из них запинается, потому что хоть и смотрит себе под ноги как сквозь зубы советовал ему старший, да его ноги совсем не привыкли ходить по такой пыльной и каменистой дороге, он порывается захныкать, но будто зная, что мы следим за ними, сдерживается, подтягивает сползающие штанишки и идет дальше.
Старший из них троих молчит больше всех, он идет в глубоком сосредоточении, изредка капельки пота стекают ему на лоб, с точностью стрелка он смахивает их рукавом рубашки, и возвращается к своим мыслям.
Вечно ему приходится отчитываться перед другими за то, что делают эти оба, дудки, в этот раз пусть выкручиваются сами! В конце концов, никто не тянул его, Среднего, за язык. Ну да, нравится она мне, но это же не повод вот так просто подходить к ней, пока она совсем одна у пруда, без сестер и подруг, как белая лебедь среди всего этого цветастого безобразия, и нести всякий вздор. Сейчас вернемся домой и начнется: «Соседи снова жалуются, не уже ли говорят, вы не можете привить своим юношам ни морали, ни благочестивых помыслов! А еще интеллигентная семья!». Знаем-с, проходили. Вечно мне приходится.
Средний идет тоже молча, но изредка он посылает вопрошающий или раздраженный взгляд на старшего, но тот не замечает ни вопрошания, ни раздражения. Чего он все время тележится! Все же просто, подошел, представился, завязал легкий разговорчик, такой треп ни о чем, и тут раз она уже и хохочет-заливается и сама не против пройтись вечером вдоль берега. Нет, стоит по струнке ровно, краской весь зальется, движения лишнего не сделает, чтобы не вспотеть. Ну и дурень, а он же самый старший у нас. Ну подошел я, ну испугал ее немного, тростиночкой по щеке провел, велика беда! Вечно он тележится!
Младшему тяжелее всех. Малого того, что все время хочется пить от такой жары и тех конфеток, которыми его угостила соседка, так еще и приходится спешить за этими двоими. А как ему хотелось дотронуться до завитушек у той красивой девочки у пруда, платьеце у нее было в цветочек, просто прелесть. Хотелось ему потрогать атласную ленточку из ее шляпки, она была похожа на язычок змеи, развиваясь и дрожа на жарком июльском ветерке. А щечки у нее были такие же, как у него самого, мягкие и теплые, как ему хотелось взять ее за руку и побегать, показать ей чудищ-жаб, показать ей дерево, с которого он почти упал вчера, да Старший подхватил. А тут пришлось так быстро уйти, совсем не понял, что случилось. Вот бы завитушки потрогать.
Проселочной тропой они дошли до дома. Сняли с себя запыхавшиеся ботинки и пошли в сад. Старший взял свой блокнот и записал: "Сегодня был на пруду. Там была Л., она была одна, спала под тенью клена. Я сорвал травинку и провел ею по ее щеке. Она не сразу проснулась, так смешно пошевелила носом, будто собирается чихнуть. Открыв глаза она немного испугалась. Я извинился, что пришлось ее разбудить, и начал врать что-то про надвигающиеся тучи и прочий вздор, только бы сказать ей что-то. Она буднично поблагодарила меня и сказала, что в таком случае дождется сестер и они пойдут домой. Все бы отдал, чтобы погладить ее волосы. Но снова струсил. Завтра попробую еще раз.