Если бы ректор своевременно оформил мои документы в аспирантуру и на деканство факультетом общественных профессий, то не увидел бы я Урала и не вспоминал сейчас с любовью и грустью Таборскую редку.
В это загадочное место нас с грейдеристом Генкой отправил в первый же мой день на трассе старший прораб Жулимов:
– Вы эта-а-а, поезжа-а-йти, та-а-ам щебё-ё-нку-у уло-жи-и-те,– нескоро я привыкну к медленной уральской речи, которую через 17 лет освоят все пародисты Рос¬сии.
Так же плавно и неспешно Генка мне растолковал, что Таборская редка – это редкий лес, в котором когда-то стояли табором то ли цыгане, то ли косцы.
Место это было удивительное, как и вся местность, по которой мы строили автодорогу. Дикая, первозданная красота, обилие птицы, грибов, ягод, зверья.
Стоял октябрь – лучшая пора на Урале. Горы расцвели всей тёплой гаммой спектра – от солнечно-жёлтого цвета берёз до краплака осин. Тёмная зелень елей и сосен казалась ещё темнее в серебристом отсвете камня. Брызги рябины падали на светлую охру лиственниц.
И все эти куртины имели много планов, чередовались одна с другой, как декорации в театре, отчего с новой точки глазам всегда представала совершенно новая кар¬тина, новый вид, рождая и новые ощущения.
Я любил в свободное время бродить по Таборской редке без цели, без дум – просто наполняясь тишиной и великолепием природы. Иногда я присаживался на кучу щебня, которую нам завозили из разных карьеров Урала, и выискивал красивые камушки, среди которых попадались и уральские самоцветы. Сейчас я возьму с книжной полки кусочек малахита и расскажу вам несколько историй, случившихся на Таборской редке.
След метели
Ноябрь пришёл лёгкой порошей, небольшим морозцем с бодрящим ветерком. Я шёл по трассе, то и дело присаживаясь на корточки, чтобы определить, не осталось ли после грейдера завалов – проще говоря, ямок,– и правильно ли выполнен профиль полотна. Уральский щебень светло-серый, к тому же местами припорошён снегом, и потому глаза быстро уставали. Немудрено, что быстрый промельк какого-то существа я поначалу принял за позёмку. Но следы «позёмки» на дороге остались – их торопливая цепочка заканчивалась под огромной глыбой доменного шлака, которым мы укрепляли обочины.
Тихонько подхожу, наклоняюсь к отверстию маленькой пещерки, как вдруг оттуда на меня резко высовывается исполненная величайшего любопытства мордашка с весёлыми бусинками глаз. Это что же за зверь такой?
Мгновение смотрели мы друг на друга, глаза в глаза. Затем зверёк шмыгнул в своё убежище. Тут подъехал самосвал, и я, нарочно громко топая, подошёл к водителю: «Что это за зверь такой у вас водится?»
Пока я описывал приметы чуда-юда, оно перебежало под другую глыбу. И по чёрному кончику хвоста я дога¬дался – горностай!
Ах, как мне захотелось поймать этого королевского зверька! И водитель, схватив рукоятку, тоже кинулся его добывать, в горячке не подумав, что может просто его раздавить. «Я сейчас варежку принесу»,– горячился он. «Не надо, пусть живёт на воле!»
Непрестанно оглядываясь, мы вернулись к машине. Белый вихрь метели промчался ещё раз – на этот раз в тайгу, и исчез в мгновение ока.
Потом я не раз приезжал на это место, но, кроме следов, так ничего и не обнаружил. Следов было множество – может быть, это наш горностай определил себе мес¬то охоты или отдыха, может быть, он был не один.
Позже я прочитал у Брема об этом удивительном животном и понял, как мы с шофёром рисковали. Горностай не боится нападать на обидчика, будь это сам человек. И горе тому, если на воинственный клич одного горностая откликаются его сородичи.
Очень трудно приручить горностая. Так что в знаменитой картине Леонардо заложена и мысль о всепобеждающей силе женской красоты, способной укротить даже вольнолюбивого маленького разбойника! А может быть, гениальный художник тогда уже понимал, что быть частью королевской мантии – не лучшая судьба для живого и прекрасного.
Лисёнок
Стоял январь, но накануне случилась оттепель, и зима никак не могла вернуться в прежнюю колею. Дни стояли тихие, солнечные, пушистые. Благодать!
Мы с Генкой едем чистить от снега щебёночное полотно, потому что скоро приедет комиссия его принимать, а той надо, чтоб всё было как по проекту – хоть летом, хоть зимой. Ей наплевать, что снег сам по себе вытает, что мы вынуждены будем в третий раз лопатить эту щебёнку перед укладкой асфальта, а в смете такого не заложено. Но даже злость от этой дурости не может омрачить великолепия дня. Её и нет – злости. Мы едем и смеёмся над дураками-чиновниками и над человеческой глупостью вообще.
Вот уже скоро поворот на Таборскую редку. И вдруг тишину и великолепие взрывают выстрелы. Один. Второй. Третий. И все дуплетом.
– Неужли зайцев развелось? – говорит Генка.– Али ружье пробует.
Поворачиваем и видим, как по глубокому снегу на широких лыжах ползёт толстопузый коротышка. Вес его явно не по лыжам и не по насту – он постоянно проваливается, заваливается то на один бок, то на другой, а тут ещё и ружьё мешает. Поднимет его, пальнёт, опять завалится на бок и опять рывками ползёт.
А впереди него – тоже утопая в снегу, волоча за собой палку с капканом, также рывками – бежит молодая лисица. Она поневоле помогает своему преследователю, пробивая в снегу траншею, всю усыпанную алыми каплями крови. Погоня идёт давно, рыжая устала. Она то и дело ложится на снег, но тогда толстый снова прицеливается и стреляет. Но то ли дробь мелкая, то ли стрелок дрянной, только после залпа лисёнок вновь бросается грудью на снежную стену, вновь рывками старается пробиться к дороге, с каждым разом оставляя за собой в траншее всё больше и больше алого, которое лыжи пузана перемешивали с голубоватым снегом. Смотреть на это было невыносимо.
Генка схватил тяжеленную ручку от старого «зиса», всегда для чего-то валявшуюся в кабине, и выскочил на дорогу. Вообще-то уральцы матерятся слабо – слабее, чем мы, сибиряки,– говор-то у них распевный. Но тут Генка выдал всё, и даже больше. Суть матерщины сводилась к тому, что если этот гад не умеет стрелять, то пусть не издевается над животиной. А то он, Генка, зисовской рукояткой ему мозги сейчас вышибет.
И вышиб бы, не посмотрел, что мужик с ружьём. Но по глубокому снегу до мужика было не достать.
А тот – как-то воровато-испуганно оглянулся и вдруг побежал изо всех сил вперёд.
Я затащил Генку в кабину, грейдер дал газу, и мы уехали.
Таборская редка осталась позади. Там ещё пару раз прогремели выстрелы, потом всё стихло.
Мы ехали и старались не смотреть в глаза друг другу. Потом Генка сказал:
– Не, лучше рыбалка. Тот же азарт, та же водка, наконец. Только рыбья кровь не как звериная – на людскую не похожа...
Волк
В уральскую тайгу пришла весна. Ах, как всё же удивительна своими контрастами страна Россия! – в распадках гор и на невысоких горах раскинулся старинный город металлургов Алапаевск. А сразу за ним – тайга, глушь, болота и лежнёвки. По ним-то и решили люди проложить автодорогу на Серов. Участок, который я взял в своё прорабство, строили уже лет десять, кое-где уложив асфальт, но между ним оставались ещё не подготовленные отрезки. Где-то нужно было закончить щебёночное основание, а где-то победить топь. В одном месте до меня уже тщетно пробовали забутить камнем болотину, но как только всем казалось, что дорога больше не будет тонуть, всё начиналось сначала: полотно проваливалось в трясину. Да и вообще на каждом из 17-ти километров моего участка был какой-нибудь строительный сюрприз, поэтому я пешком исходил свой участок, знал все пикеты, все проблемные места, куда и направлял рабочих.
Все мы с нетерпением следили за шествием весны, чтоб, наконец, покончить с долгостроем и двигать трассу дальше. И весна шла – поначалу на взгорках вытаяли плешины чёрного асфальта, потом на щебне стали протаивать снеговые корочки – камень хоть и был беловат, но быстро нагревался под вешними лучами и топил снег.
Природа пробуждалась на глазах. Раним утром из окон рабочего автобуса мы любовались старинным чопорным танцем журавлей, схватками задиристых молодых косачей, которые устраивали рыцарские турниры на сухих полянах с едва-едва пробившейся первой зеленью. В маленьких бочагах в кюветах вскоре появились первые утки. А когда серовато-коричневый лиственный лес с малахитовыми прожилками елей и сосен вспыхнул изумрудом, то тут уж подала свой голос кукушка – всё, друзья, перезимовали, выжили!
Набив на дороге ноги, я порою сходил с трассы и уходил в чащу. Там уже начинали появляться медуницы, с обломанных веточек берёз капал сладкий сок. Тишина – необыкновенная! Душа отходила от производственных и житейских проблем, растворяясь в этой первозданной благодати.
Этот взгляд я поймал на себе сразу. Настолько он был материален. Почувствовав его вдруг, я повёл взглядом по сторонам и быстро нашёл источник этого непонятного излучения. Метрах в сорока от меня в редколесье стояла серая фигура. Глаз не было видно, но из контура головы из тёмных глазниц невидимыми лучами на меня струился взгляд.
Второй раз в жизни я видел волка так близко. Впервые это было в раннем детстве, в омской деревеньке Лаврино, когда мы с квартирной хозяйкой и её дочерью пошли поздним зимним вечером проверить колхозных телят на ферме и наткнулись на цепочку красных огней у старого загона. Тогда, к счастью, звери не бросились на нас. Видимо, были сытые, или побоялись керосинового фонаря. Мы закричали предупреждающе, и красные огни пропали. Ну а как сегодня поведёт себя этот волчара?
Мы с ним долго стояли и смотрели друг на друга. Без страха, без угрозы – просто вглядывались и стараясь понять чужие мысли. Было понятно, что волк нападать не собирается. И он тоже стоял в раздумьях: что задумал человек? «Серый,– ровным голосом заговорил я, – куда это ты собрался?» Волк слегка повернул голову набок, словно вслушиваясь в слова. «Извини, дал бы колбаски, да нет её, – продолжал я. – Может, сигареткой угостить? Хотя нет, это вредно для здоровья, даже волку». Волк по-прежнему стоял, как вкопанный, не шелохнувшись, но в явно выжидательной позе. Наша встреча не входила в его планы, и теперь он не знал, что делать. Показывать человеку спину было не в его характере. Я сделал пару шагов вперёд, продолжая с ним разговаривать, но он не шелохнулся. Так мы и стояли с ним друг против друга с четверть часа. Тишину леса лишь изредка нарушал шорох поползня, перескакивающего со ствола на ствол в поисках насекомых. Я докурил третью или четвёртую сигарету, мне эти переглядки уже надоели. « Ну, ладно, дружище, бывай!» И пошёл в сторону трассы. Обернувшись через мгновение, увидел, что он тоже пошёл в обратную сторону и тоже в полкорпуса большого тела обернулся и посмотрел на меня.
Умный зверь. Загадочный. С древнейших пор человек и волк живут в соседстве, опасаясь и вредя друг другу, испытывая в то же время некий пиетет. Хотя, как разобраться, нам нечего делить в лесу, и можно по-свойски встретиться и разойтись.
Лоси
И снова октябрь. Я еду на трассу. Но на этот раз – прощаться. Уложен последний участок асфальта. Билет в кармане. Катись оно куда подальше, дорожное управле¬ние с дураком начальником родом из паровозных кочегаров! Катись и Свердловскавтодор с дружками этого дурака, которые вдруг предложили мне должность главного инженера в другом управлении! Мне 25, а сердце уже не тянет от всех горений на работе и борений за неё. Домой! В Сибирь-матушку!
Рабочие стояли и ждали. Двадцать мужиков и пять баб, которым я всю зиму писал дутые наряды на рубку, обрубку, распиловку, колку и укладку в поленницы просеки на Таборской редке. По этим нарядам выходило, что они вручную свалили тайгу аж до тундры. Что наряды были дутые, в Свердловске знали, но людей нужно было удержать до лета, им хотя бы по минимуму нужно было платить, и все закрывали на это глаза. Потому что куда важнее было сдать дорогу.
Нас разделяли метров двести свежеуложенного асфальта. Я вышел из машины и пошёл эти метры пешком, по привычке осматривая полотно. Рабочие улыбались – придраться было не к чему.
И тут я почувствовал, что помимо их глаз на меня смотрят другие. На опушке, в полутени стояли лосиха и длинноногий лосёнок. Они собрались было перейти дорогу, но или непривычный запах асфальта, или скопление людей их насторожили. Неподвижно стояли они под кроной осинки, внюхиваясь, всматриваясь в эту неопределённость.
Первым отважился лосёнок. Он осторожно ступил на незнакомую поверхность, а затем стремглав бросился в деревья на другой стороне.
За ним последовала лосиха. Она понюхала асфальт, с достоинством прошествовала по нему, оставляя глубокие следы, посмотрела на людей и всё так же степенно вошла в лес.
Сколько лет ходила она этим путём, и вот – нате вам!
Она ещё не знала, что человеческое благо – прекрасная дорога – обернётся для исконных обитателей этих мест трагедией. Что со временем опустеют поляны, на которых весной токовали тетерева, танцевали свадебный вальс журавли. Пока люди ездили по старой лежнёвой дороге, они не особо досаждали зверью и птицам. Асфальтовое полотно открывало человеку путь в этот малодоступный мир.
И я, гордившийся, что строил эту дорогу, вдруг по¬чувствовал себя виноватым за все трагедии, которые от¬ныне ожидали этот ставший вдруг беззащитным маленький уголок дикой природы.
1979 г.