Утром мороз разрисовал окна диковинными деревьями. Серёжка подбежал к стеклу, попытался рассмотреть, что творится на улице. Но в маленькую щёлочку были видны одни металлические гаражи, окружавшие дом. Малыш вздохнул и пошёл на кухню, где, стараясь греметь посудой потише, готовила что-то вкусное бабушка.
– Баба, опять на улицу нельзя? – в голосе его были грусть и обречённость.
– Проснулся? А я тебе блинчиков напекла,– бабушка недослышала, да и вопрос ребёнка прозвучал тихим шелестом снежинок за окном.
– Баба, мне опять на улицу нельзя? – трогая её за фартук, повторил Серёжка.
– Сыночка, так ведь ты ещё кашляешь. Вот поправишься, тогда пойдём. На лыжах покатаешься, с мальчишками в хоккей поиграешь. На вот, прими таблеточку.
Серёжка процесс лечения освоил давно. Ещё в три года, как пошёл в детсад. А сейчас ему целых пять. Он взял зелёненькую таблеточку:
– Баба, а травку?
– Вот, вот, тёпленькая,– бабушка подала стаканчик с травяным отваром.
Серёжка выпил душистый напиток.
– Иди умывайся, кушай, пока блинчики горячие.
– Баба, я с повидлом буду, ладно?
– Ладно, сыночка, ладно. Я тебе вчера в магазине купила,– старушка вздохнула. Чтобы угодить внуку, она битый час протолклась за кооперативным повидлом. Рядом с нею стояли женщины – кто её лет, кто помладше – и все сетовали: «Надо же, как цены подскочили. И куда же дешёвое подевалось?»
Перед завтраком бабушка подала Серёжке ложечку прополиса с маслом:
– Вот медку лечебного съешь. Пчёлка тебе принесла..
Эту малоаппетитную вещь бабушка наловчилась скармливать внучку с помощью хитрости, сверху уложив опять-таки повидло.
– Баба, а у нас в ограде улей стоял. Соседский дядя их держал в огороде. Ох, они и кусучие! – и он стал рассказывать, как однажды помогал маме делать грядки, а его укусила пчела. – Вот сюда,– он показал щёку.
– Больно было? – поцеловала его бабушка.
– Нет. Папа сразу меня вылечил.
Серёжка слез с табурета и отправился в комнату.
– Баба, а скоро мастер придёт? – недавно у них
сломался телевизор, и Серёжка лишился последнего удовольствия в своём карантине – мультяшек.
– Обещал в субботу,– бабушка уже замучилась с этим телевизором: толком не ремонтируют, а как квитанцию выпишут, то охнешь: тает пенсия, ох как быстро тает. Уж как ни экономит она, но экономить всё тяжелее. Иной раз и посмотрит на сберкнижку, где лежат те – на последнюю на этой земле дорогу.
Серёжка сначала полепил из пластилина, потом надел папин хоккейный шлем, взял клюшку и шайбу и погонял её. Бабушка, сберегая пол, застелила его старыми газетами, поэтому шайба не скользила, а кувыркалась. Хоккей получился неинтересный. И малыш пошёл к кошке. Старая Машка, уткнув нос в подбрюшье, спала возле батареи.
– Эх, Машка, Машка,– вздохнул Серёжка.– И тебе нечем заняться. Хоть бы котяток мне родила, я бы с ними поиграл.
Давным-давно он просит папу купить ему щеночка и котёночка. Тот всё обещает, но не покупает: трудно держать их в коммунальной квартире. Был у них котёнок, а когда вырос, пришлось его отдать. И Афоня был – собачка.
– Баба, а кто Машку купил?
– Папа на улице подобрал.
Значит, может папа. Надо будет ещё раз попросить.
Серёжка сел рисовать. Но рисовал он не кошку, не собаку – автомобили. Вот на этом приедет папа и увезёт его домой... Он соскучился по дому, по детсаду. У бабушки хорошо, но скучно, а там скоро ёлка...
– Серёжа, ты бы поспал,– бабушка стала взбивать подушку.
– Баба, а когда ты умрёшь? – вдруг спросил он.
– Да я ещё хочу пожить, чтобы увидеть, как ты пойдёшь в школу, как будешь учиться.
– Я в школу не пойду.
– Почему?
– Двойки и тройки не хочу получать. А вообще-то я жить не хочу...
– Почему?!
– Меня все ругают,– тяжёлый вздох.
Бабуля погладила по льняной голове, привлекла хрупкое тельце, чмокнула в щеку (малыш сердито вытер):
– Но ведь тебя ругают, когда ты совершаешь нехорошие поступки, так ведь?
Серёжка кивнул. Но тут же поднял на бабушку грустные глаза:
– Но я же ещё маленький.
В дверь позвонили, и малыш обрадованно кинулся к ней:
– Баба, я открою! Это, наверное, Алёшка пришёл.
Но за дверью стоял не соседский Алёшка, который приходил после школы играть к Серёжке, а соседка:
– Вам письма пришли,– протянула она целую пачку.
Письма были от мамы. Она ему писала их чуть ли не каждый день, но лишь на исходе второй недели они добрались до адресата – все вместе. Серёжка забрался бабушке на колени, они разложили письма по порядку и принялись читать. А вечером, когда уже ложились спать, вновь раздался звонок в дверь. Серёжка перебил бабушку, читавшую ему сказку: «Баба, звонят!» – Соседка позвала к телефону: звонила мама. Серёжка разговаривал с ней, а в носу что-то свербило, и голос готов был дрогнуть. Он чувствовал, что и у мамы где-то подбираются слезинки: «Серёженька, ты потерпи немножко. Как только перестанешь кашлять, мы тебя заберём...»
Вернувшись в спальню, Серёжка взял одно из писем, приложил к губам и прошептал:
– Этот листочек пахнет мамиными руками.
Удивительна детская душа! Сотни вёрст, множество дней шло письмо. Сколько рук касались его. А ребёнок за наслоением запахов нашёл тот, единственный,– дорогих маминых рук!
Ах, если бы взрослые оберегали это великое детское чувство – узнавать даже мимолётное прикосновение матери через время и пространство,– сколь милосерднее, нежнее была бы вся наша планета! Ах, как ей не хватает детского трепета души и сердца – нашей старой планете и её издёрганным обитателям!
1990 г.