(казачья сказка)
Жили-были казак с казачкой у самого синего неба. Короче, на горе они жили, но не высокой и злой, а низкой и доброй. Хорошо жили казак с казачкой, было у них все как у людей и даже немного больше. Казак был статен, красив собой, умен до безобразия, остер на язык и в любовных утехах горяч. Не было в нем никакого изъяну или недостатку, акромя одного, да и то со слов казачки. Был у казака небольшой пивной животик, но разве это недостаток для казака. Казак без пивного животика, как незамужняя баба без котика. Ни уму ни сердцу.
Однако, не понимая сей нехитрой житейской мудрости, казачка все шпуняла казака словесами недобрыми за его пивной животик. К слову сказать, сей пивной животик был нагулян казаком еще в молодости, когда ходил он походами с самим казачьим полковником на границу Я и ОНО. Много раз ходил, оттого и задобрел малёхонько.
И как только не пытала казачка казака дабы избавить его от ентого, ей кажущегося изъяну, и кашами овсяными с утра его потчевала, и вечерами кефирами поила, а мучного на ночь откушивать не давала, и в спортзал его блатовала, и на сеновале изнуряла, а все бестолку. Но женское коварство, оно ведь бежит впереди паровозу. Бывало, придет казак поздно вечером домой, а казачка ему молвит: «Вот мама моя для тебя вартрушку вкусную спекла. Будешь?». Ну и как казаку от тещиной вкусной ватрушки отказаться? Никак не отказаться. И съест казак тещину ватрушку со сметанкой на ночь, хоть даже и не голоден совсем. А тещина ватрушка, это вам не чизкейки заморские какие, которых чтоб наестся нужно десяток слопать, тещина ватрушка она ого-го какого размера. А как съест казак такую ватрушку, сразу начинает казачка свою песнь о главном, о том, что, дескать, отрастил он свое пузо, аж в пол-арбуза. Вот оно, какое женское коварство, что бежит впереди паровоза.
И так казачка своим майнкамфом умучила казака, что самому ему свой пивной животик нравиться перестал. Поселил, значит, ехидный бабий язык в мозгу казака ядовитого гада, что в народе зовется несовершенством. И извел бы этот враг рода человеческого казака в конец, но наш герой по завету пращуров сварил доброго самогону, на сорока горных травах его настоял, выпил, да изгнал навсегда из мозгов своих гада собственного несовершенства. И вновь возлюбил свой пивной животик, как самого себя. И опять стал чист и непорочен, словно первый атаман ставропольских казаков-постмодернистов, любивший откушать абсент в компании самого Шарля Бодлера и его несносной жены-негритянки в Парижах.