22
Всё человеку выделяется как бы авансом, частью того, что предстоит получить в наследство. Всё для того, чтобы человек испытал себя. Страх,- так переживать его учиться надо, риск,- так на неудачу жаловаться не стоит. Все во что-то вовлечены. Мне-то, что с этого? Если попал в толпу, а толпа несётся к пропасти, разве есть возможность выбраться? Кругом выпученные глаза, расшеперенные рты, ощущение пустоты. А тебя несёт, несёт.
Свои эмоции надо запускать туда, где скорее с выгодой отдачу получить можно.
Да и вообще, хороший человек всегда запаздывает, всегда ему не везёт, это плохой любит приходить вовремя.
Не понимаю, не слишком хорошо смыслю, о чём сейчас раздумываю. Вызывающее поведение. Чванюсь тем, что сам по-настоящему не переживаю. Из приличия, что ли, в стороне постаиваю и страдаю?
Дух тревоги усиливался. Сердце вовсю трепыхается.
И хочется, и колется. Не выказываю любопытства – просто впитываю происходящее. В одном направлении ток идёт. Не от одного к другому, а наполнение ожиданием чередуется тревогой, что блага жизни, которые доставались легко, не приходилось их вожделеть, теперь за ними в очередь становиться надо.
Чёртова жизнь, ну как тут не умиляться и не злобиться, не быть удивлённым? Слова – пустой звук, слова рождаются не от подлинной необходимости. Подпёрло к горлу, ни охнуть, ни вздохнуть.
Понятия не имею, о чём говорить. То, что заложил в себя в это утро, никак не выскакивало, заклинило пулемётную ленту. Давлю на спусковой крючок,- толку никакого.
Оно и к лучшему. Оттараторил бы, и что? Сам бы стал мишенью. Остановиться вовремя надо.
Всё нужно, чтобы что-то чем-то уподобилось. А если форма происходящего не поддаётся определению, если происходящее для того, чтобы быть, без замысла и цели, просто так, то играй игру, изображай других. При этом лучше всего молчать.
В силу какой-то возникшей неведомой связи, которая напоминала что-то типа дружбы, я наши отношения считал истинными и непреходящими. В этом была странность. Мы объединились, чтобы заполучить своё.
Я – вещь. Вещь молчит, существует как форма. Допустим, не дверка шкафа скрипит, а скрипят петли, на которых она навешана. Чтобы удержаться, чтобы остаться, чтобы быть в этом мире, нужно уметь цепляться и хотеть. Моя правда в том, что ничто в отдельности не может сбить меня с пути, всё я воспринимаю как нечто целое.
И хотения во мне достаточно. Но беда в том, что я хочу без связи с сутью, не взаимодействую со всеми, нет у меня общего взаимодействия. Моё колёсико не сцепляется в часовом механизме, крутится само по себе.
А ведь условностей уйма: то нельзя, этого не касайся, всё соблюдать надо, никуда не деться от чужих ушей и глаз,- разве это не мучительно, разве такое может длиться вечно? То одно выявится, то другое становится совсем не тем, что ждал.
То-то, ждать можно бесконечно. Пустой звук. Я слышу этот пустой звук, слышу даже во сне. И прекратить этот звук можно, повернув рычаг внутри себя, то есть, направить пустоту звука на других. И проследить, как звук утончается, растворяется, опускается на дно сознания.
Хорошо бы понаблюдать, какое действие произведёт звук на других, полюбоваться бы неотвратимостью разоблачения. Что, когда выговариваюсь, голова уменьшается в объёме? Надо как-нибудь замерить. Что-то ни разу не видел распухшей головы.
Волшебной минуты жду. Никак не наступит та волшебная минута, в которую ни о предательстве, ни о забвении не будет думаться, в которую собственная ценность стократно возрастёт.
Понимаю, в глубине души не на что опереться. Возлагать надежду на некую силу, на барина, который приедет и рассудит, который местечко освободит возле трона, и мне выпадет честь поприсутствовать, поучаствовать в дележе,- глупо. Барин лучшее себе заберёт.
Для мужиков я готов быть кем угодно, для Елизаветы Михайловны кем-нибудь другим, лишь бы для себя оставаться самим собой. Кстати, Елизавета Михайловна волнует своей сдержанностью, ещё чем-то, чего выразить словами не могу.
Почему вдруг почувствовал какую-то глубокую связь между чем-то в самом себе и чем-то, что соединило нас. Единство душ? Бред. Ощущение единства душ не возникает мгновенно. Прелюдия должна быть. В прелюдии таится правда, к которой каждый пробивается ощупью. Всякий ищет, к чему бы себя привязать. Свобода…А на фига эта свобода без причины и без цели, без изобилия получать, без смысла? Не знаю, чего хочу.
Я даже не могу сформулировать, чего не хочу лишиться.
Жил, жил, что-то создавал, были какие-то устремления, всё казалось прочным, и вдруг, бац, одним прыжком в это утро перемахнул через всё и вознёсся, нет, провалился в тартарары. Оттуда разглядел, что нет построенного, нет фундамента, нет стен, нет крыши – леса громоздятся и лестницы торчат, никуда не ведущие.
Вроде, лестницы торчмя стоят, забирайся по ним к звёздам, пару-тройку алмазов сруби,- до конца жизни хватит шиковать. Кто знает, опирается лестница вверху на что-то, или пустота над ней, а если придётся падать? На небо я не ходок.
Свобода мне не свойственна. Ничего не хочу терять из того, что имею. Слишком я тяжеловесен, чтобы порхать с одного цветка на другой. Да и цветки, стебелёк у каждого ненадёжен, тонок, обломится ненароком.
Страдаю от несправедливости.
Надо поскорее закончить с неопределённостью. Я готов поделиться своими суждениями. Они малы, они только мои. Но принадлежащую мне малость можно раздуть, можно сделать из мухи слона.
Смотрю на всех, как человек, которого обманули, хотя сам я никого не обвиняю.
Вчерашнее – это прошлое, оно осталось позади. А то, что позади, того больше нет. Люблю создавать в своём воображении картинки.
В солнечном луче пылинки танцуют, чему-то радуются. Смысл, наверное, есть в этом. Этот смысл отдаётся восторгом, и упоённо начинаю мечтать, и хочется добраться до того места, откуда откроется начало всего.
Пространство вокруг искривлено. Это и хорошо. Лишь подходя, можно разглядеть подробности. А как бы хорошо было это самое пространство выпрямить, и я, находясь сбоку, сразу бы начало и конец взглядом схватывал бы.
Вот говорят, что помнить начало надо. Надо-то надо, но не просто так начальная точка забывается, не спроста никак не удаётся размотать клубок жизни, не прийти к началу, держась за нитку души. Переплетения помешают, узлов всяких жизнь навязала.
Ни я не виноват, ни кто бы то ни было. Годы виноваты, перестройка, она вселила надежды, она отдалила всех от каждого. Она порушила нравственность — брать и властвовать стало целью, эта цель омертвила всё.
Время сушит воспоминания, нет вечной благодарности, хула и милость, зачастую, зависят от настроения, с каким человек встал, с правой или левой ноги, почистил или не почистил с утра зубы.
Ну, каким бы ни был я плохим, на казнь меня не поведут. А вообще, с чего такие мысли голову посетили? Что заставляет так думать? Уж конечно, не угрюмость, не желание присоседиться к вечности.
Мысли разрозненные, как облака они плывут по тёмному небу, гонимые неведомой силой. Срываются, чиркнут, и нет их. И внезапно огромность всего поразит: и огромность неба, и терпеливость земли.
А хотя бы и так. В вечности ничто не исчезает. Следы остаются. Пережитое мгновение тончайшими волокнами в оболочку кокона окутывается. Замкнутый отдельный мир продолжит жить, сам по себе, без причин и следствий, до поры хранить себя будет. Как бы я ни старался подлаживаться под требования, в душе копится мутный осадок, порождая беспомощность и ощущение одиночества.
Успокаиваю себя: мил друг, успокойся, никто вешать не собирается. Ещё и занозистую, грубую верёвку не сплели, ещё и собаку не поймали, из которой мыло сварят, еще и палач не утверждён.
Утро обещало другое наполнение, должен был начать делиться своим драгоценным «я», потому что, по ощущению, во мне светлый источник забил. Пузырьки начали подниматься со дна, муть расталкивать. Что-то поспособствовало, прорвало плотину. Светлый, пенистый поток, не пиво же, конечно, к пиву я равнодушен,- конская моча, она и есть моча, но угрызения почувствовал, а угрызения, именно тот поток, который сопровождает поступок.
Наверное, из-за этого так бессознательно и порывисто движение, влечёт прислониться к стене, к спине кого-нибудь, чтобы к кривлянию судьбы загодя подготовиться. Удивительно, проницательность судьба не воспринимает. Внезапность и непредвиденность, конечно, поражают.
Сучок привлёк внимание на стене бытовки — чёрный, с разводьями, чем-то напоминающий огромного разлапистого паука.
В эту минуту мне как бы и плевать, чем озабочены мужики, с какими мыслями шёл на работу. Всё, что творится в стране, никакими моими усилиями не исправить. Не я затеял перестройку, не я меж своих распределил народное добро, не я недовольство в народе взращиваю. Я не подлаживаюсь, не стал чурбаком безглазым, не придумываю себе занятие, чтобы забыться.
Я снова подметил беглый беспомощный взгляд Елизаветы Михайловны, который сказал, как она одинока. Я разглядел лицо мученицы под маской. Мученицы, которую мучить хочется. Мне почему-то захотелось доставить ей радость, но так, чтобы не связывать себя. Как это?
У женщины на душе должно быть хорошо и спокойно.
Неуютно себя чувствую. Неуют дома – это одно, неуют на работе – это лишение пространства и прав, это обречённость невыбора. Неуют – это начало свободы. Открытые двери свободы ничего не значат.
- Горбушкин, ты чему смеёшься?!
Ведь это меня спрашивают. Я – Горбушкин. Ведь это я, сам не зная почему, засмеялся. В этом крике была не раздавливающая властность, а истерическая бессильность. Крик спустил меня с небес на грешную землю.
Стеклянно звенели слова, щемящей тоской отозвались. Неспокойно, тревожно сделалось. Не понять, о чём только что мечтал.
Несёт горьковатым дымом. Сразу почудился костёр, заныло сердце.
- Так, мужики, толку никакого здесь орать. - Это были первые мои слова, какие проговорил вслух. - Мне смешно потому, что понял бестолковость криков.
- Понятливый, больно,- смотря немигающе-пристально, с обжигающей яростью процедил сквозь зубы Зубов.- Нас мордой об асфальт ударили, а он смеётся. С такими понятливыми каши не сваришь.
Мне как-то было всё равно. Напоказ свою душу я не собирался выставлять. Сгореть допрежь времени не хочу. Но и изолировать себя от жизни не удастся, жаден по своей природе человек, как бы ни пытался, кто, усидеть на двух стульях, не знать ничего и в то же время пытаться знать, выбирать придётся.
А где-то за облаками луна сияет надкушенным диском. И ей плевать, что здесь происходит.
Сумбурные до дикости мысли.
Тщеславие, оно делает существование реальным. Благодаря желанию растворить себя и быть растворённым имею какую-то индивидуальность. Бог с ним, что меня не понимают. Индивидуальность – граница, которая кладёт пределы желанию, перешагнуть её мне, ещё не родившемуся, или только-только появившемуся на свет, ещё предстоит.
Я никому не говорю о своей сумятице внутри. Не кичусь понятливостью. Что-то не допускает до откровенничанья, будто бы, если б я рассказал кому-то, то это лишит меня благостной милости благодарного воспоминания.
Пара лет пролетело, ничего не вспоминается. В памяти они остались словно промелькнувшие в окне быстро мчащегося вагона — размазанные по стеклу.
И всё же… Какой бы отрезок жизни ни прожил, тот отрезок всё равно будет коротким по сравнению с миллионами лет от зарождения этой самой жизни. Никогда человек не может сложиться окончательно. Есть в каждом угластая льдинка. И не понять, зачем интересоваться чужими мелочами, которые счастья не добавят. Ляг, сложи руки на груди, закрой глаза – вот окончательное положение умиротворения.
Хочешь жить, умей вертеться. Аксиома. Дилемма. Чего там, плюй на всех и вся, изображай сострадательность, может, таким образом, появится возможность избавиться от безразличных мне людей. Они кружат и кружат вокруг, как вороньё вокруг кучи, будто в точности знают, что скоро возможность поживиться появится.
Обвал. Лавина острых камней несётся сверху. Желания не совпадают с возможностями. Нет, я не видел ни крутых скал, ни глубоких ущелий, ни стремительных горных ручьёв, и никто не кружит вокруг меня. Мне без разницы, на земле я или под землёй. Поток бурлит. Управлять потоком,- это заранее новое русло для него подготовить надо было.
Не настолько я прозорлив. Случайная встреча с духом, хоть женщины, хоть духом обстоятельства, не всегда результативна. Я не способен увидеть пропасть до того, как полечу в неё. Жизнь лихо подстригла мечты, покромсала желания, ничего не дала просто, всё приходилось выдирать у неё силой. Хорошо, что кровью не начал харкать.
Через горести и утраты мы идём к счастью. Какое оно?
Ну, никак не избавиться от наваждения, будто устремлены на меня два глаза. Ослепительные глаза, как два прожектора пробивают туман. Вокруг всё затянул туман.
Риск противопоказан мне. Я буду обходить лужи, чтобы не замочить сапоги, я заранее выставлю вперёд руку, чтобы ветка не хлестнула по лицу, я не рискну окунуться с головой на незнакомом месте.
Ну и нечего тогда ждать чего-то особенного. Поэтому тоскливо и горько. И холодно и неуютно. А ущербная луна где-то прячется за грязные лохмотья облаков.
Смотрю на жизнь как в перевёрнутый бинокль. Всё отодвигается в дальнюю даль, выглядит крошечным.
Вбил в голову, бог знает что. Люблю создавать воображаемые картинки. Кручу ручку мясорубки, двадцать червячков одновременно выползают из отверстий.
Трудно подобрать слово, каким себя чувствую. Какое-то усталое изумление – вроде все мы, работяги, близко друг к другу и в то же время так далеки друг от друга. Не всякий математик сможет рассчитать орбиту, точки пересечения каждого с каждым: сближение, неминуемое непрестанное расставание, дружбу с каким-то подтекстом. Одно дёшево достаётся, ты, вроде, и не домогаешься, что-то само в руки идёт, а что-то, на то готов жизнь положить, оно никак не даётся.
Мысль в голову пришла: нас с Елизаветой Михайловной объединяет чувство одиночества в толпе. Невелика толпа, но и десять человек создают видимость противостояния. Восемь человек сознают себя на своём месте, они всюду на своём месте, они не сомневаются, ни минуты растерянности – ори, кричи, требуй, рви из глотки. Сегодня получилось, завтра утроим усилия, ещё большего добиться можно. Как не позавидовать этим людям. Им свободы много разрешалось. Ненависть горит в их глазах.
Стоя в толпе, я за себя и за Елизавету Михайловну ощущал, насколько мы с ней чужды окружающему. А ведь невозможно другими глазами смотреть на всё это. А ведь действительно, что за причина смотреть на окружающее по-особенному, как если бы не отделяя себя? Это не вопль души, это жажда ясности и простоты.
Потерял взаимосвязь. Глаза закрыл, и десятки чёрных точек начинают свистопляску, пропадают и появляются ниоткуда. Эти точки тащат за собой цепь из слов, возвращают мысли вспять. Держаться нужно большинства. Чтобы восстановить утерянную взаимосвязь, чтобы доискаться того места, где осталась не заделанной щель, через которую чернота прёт, которая и есть причина разлада, нужно смириться. А иначе аукнется.
Жаль, не вмонтировано в человека устройство, которое с точностью до градуса, подсказывало бы направление на Север. На Север смотреть надо, там прародина наша. Стрелка компаса на Север указывает.
Яблочко от яблони недалеко падает. С чего об этом подумалось?
Бог его знает, над чем ломаю голову. Выход какой-то ищу Выход для себя или для всех? Для себя – ладно, а все, может, не нуждаются в выходе, мой поиск им и не нужен. Нужды особой нет, они в череде событий, они – фаталисты.
Весёлые у меня мысли. И сам я весёлый человек, люблю всё смешное. Люблю смешные книги, смешных людей. Смешных людей вокруг много.
Называй кого как угодно. Большинство – безответственные люди, они не пытаются переоценить ценности, они ни из чего не извлекают выводы, они не видят ничего на два шага впереди, они не замечают перекрёстки судьбы. Больше чем случайно узнали, знать не желают.
Рассуждения ни о чём, лишают сил, что-то иное, ни с чем не связанное, наваливается непомерным грузом. Заносит то в одну, то в другую сторону. Никаких закономерностей в этом нет. Трагедию из ничего невозможно представить. Понятия не имею о принципах построения жизни. Всё недоступное, недосказанное, явно не выраженное, намного важнее, чем то, что лежит на поверхности.
В какой-то момент осознал, что мы стоим с Елизаветой Михайловной лицом к лицу. Между нами располагается странная стена, странная тем, что она как бы проседает, клонится, и вот-вот я смогу перемахнуть через неё. Нужно выждать немного. Под ногами кипит варево. Приходится переступать ногами. Варево никогда не сварится с моей стороны. Я даже не хочу пробовать.
Топчусь, понимая, что время вот-вот будет упущено. Подсчётами занимаюсь. Считаю в уме. А ведь от подсчётов расстояние ни от чего-то, ни к чему-то никогда не уменьшится, но и не увеличится. Жизнь идёт по-другому закону, и для того, чтобы разобраться с собой, нужно шагнуть вперёд.
Будто сижу за столом и тискаю пальцами хлебный мякиш: то катаю из него шарик, то расшлёпываю его в блин, и снова комкаю липкий кусочек. А может, жизнь меня комкает?
От неприязни можно почужеть. Неприязнь стены городит, неприязнь заставляет вертеться на вертеле над костром. Что-то бок начинает печь, слишком близко находится женщина.
Если я такой умный, почему так плохо живу? Где мой перекрёсток, где место, на котором не только выбор делается, но и приобретения получить можно?
Что имеешь, то храни. Всё время кажется, что чьи-то чужие внимательные глаза следят за мной, и каждую минуту жду резкого приказывающего окрика.