Боевая тревога по всему флоту

               

        История, которую я с вашего позволения расскажу, произошла  в конце шестидесятых годов на Северном флоте, на базе подводных лодок в г.Полярном, что на Кольском полуострове. Называть точную дату я не буду, так как не знаю достоверно, лежит ли гриф секретности на том событии или нет.
В тот день стояла замечательная погода. Крайний Север находился в дивной фазе летнего солнцестояния, когда незаходящее светило освещало каждый уголок мироздания, и наш в том числе, где притулилось одно из старейших соединений больших дизельных субмарин. Воды Екатерининской гавани, закрытой со стороны Кольского залива большим скалистым островом, отливали чернильной синевой и изредка бликовали на переломах ленивой волны. Сопки, местами позеленевшие от распустившейся флоры, были свежи и, будто, вымыты каустиком после большого флотского аврала. Наш бывший гвардейский тральщик, полученный в далёком 42-ом году у американцев по ленд-лизу, стоял на третьем причале. Он давно отслужил свой срок, как военная единица, был разоружён и переделан во вспомогательное плавсредство, которое обеспечивало нужды упомянутой мной базы. Стал он на старости лет военным транспортом ВТР-21. Что и было выведено большими белыми буквами на его серо-голубом борту.
В годы последней войны он прославил себя победами в морских баталиях на арктических коммуникациях. Был он максимально укомплектован палубной артиллерией, пулемётами системы “Oerlikon”, минами, тралами, глубинными бомбами, а также имел преимущество в ночных дозорах, неся на высокой рубочной мачте радиолокационную антенну. В начале сороковых это считалось новшеством и большим секретом. У гитлеровской Германии они были на особом счету. У нас – тоже. Гвардейский флаг наш тральщик получил после ночного тарана фашистской субмарины, которую пустил на дно,  хорошо «запахав» место столкновения глубинными бомбами. Мы, экипаж ВТР-21, гордились геройским прошлым  нашего  тральщика, и по старой традиции любовно называли «амиком». Название, видимо, шло от его американского происхождения, а все тральщики этой серии в годы войны имели на борту литер «АМ».
Итак, наш  «амик» стоял у причала на спокойной воде Екатерининской гавани, подключённый к береговому электропитанию. Был воскресный день, обеденное время. Командир корабля, которого за глаза все звали Пиклером (по схожести с одним из героев венгерского фильма, который тогда находился у нас в прокате), и командир БЧ-5 ФэПэ (сокращённое от Фёдора Петровича) сочли уместным отобедать на своих береговых квартирах. Дежурным по кораблю оставался помощник командира младший лейтенант Синёв, по кличке «поручик».    

        После сытного флотского обеда я заступил на вахту у трапа.
В полдень прилив достиг своего апогея, и наш ВТР-21, выкрашенный, как и все флотские военные единицы, в шаровую краску, поднялся над причалом на всю высоту своего надводного борта. (Разница в приливных уровнях в тех местах доходила до четырёх метров). Я потравил натянувшиеся, было, швартовы. Сбросив несколько шлагов с кнехта, увидел, как стальные концы с хрустом  поползли вниз, снимая накопившееся в них напряжение. Теперь вся база со стоявшими у причалов подлодками, город с разбросанными по сопкам домиками и знаменитым циркульным магазином с помпезной, но хорошо вписанной в скальный рельеф радиусной колоннадой, в фокусе которой стоял когда-то памятник Сталину,  небольшое соединение минных тральщиков на основном выходе из гавани, – всё хорошо просматривалось с высоты полубака. Пришлось также приспустить и деревянный трап, который встал почти вертикально.
        – Если прилив пойдёт дальше, – подумал я, – надо будет перенести его на ют, где борт значительно ниже.
        Но для этого придётся вызывать «поручика», который наверняка сейчас завалился на свою койку, соблюдая неписаные морские традиции. А ему, в свою очередь, придётся поднимать с коек одного-двух матросов на помощь. «Не будем тревожить идиллию «адмиральского часа» – подумал я. Тем более, что сам, находясь под  впечатлением яркой летней картины нашего уютного уголка Заполярья, пребывал в состоянии отрешённого созерцания природы – в нирване послеобеденного пищеварения.
        Я прошёлся по левому борту полубака, сделал несколько энергичных приседаний и сподобился три раза выжать нашу самодельную сварную гирю, залитую внутри свинцом и весившую, как минимум, 40 килограммов. Это было необходимо, чтобы отогнать от себя чары Морфея, плотно подступившие ко мне, согласно флотскому распорядку дня. Да и Пиклер мог нагрянуть нежданно-негаданно. А он  жутко не любил полубодрствующих, полуспящих матросов и особенно на вахте у трапа. В таких случаях он обычно повторял свою любимую фразу:
        – Вы сегодня похожи на льва… Которому всадили в задницу двойную дозу люминала. Таким «львам» надо не у трапа стоять, а в гальюне сидеть, в такой Вы пребываете прострации. Идите, умойтесь холодной водой, а я здесь пять минут постою. Пусть Вам будет стыдно, что командир за Вас вахту несёт.
        Я делал всё возможное, чтобы не быть похожим на льва под действием люминала и весьма в этом преуспел. Я представил себя художником, пишущим эпическое полотно, где природа Севера переплелась со второй, не менее мужественной природой подплава. Рукотворные силуэты застывших у своих причалов субмарин были строги и немы. Возвышающиеся над ними скальные сопки, слепленные  матерью-природой намного раньше, стояли как бы в забытьи. И только выросшие на них отдельные дома, – особенно циркульный магазин с высокой и редкой балюстрадой и здание штаба с казармами подплава, где посередине над  высокой  готической аркой на самом верху фасада выпукло большими гипсовыми буквами проходила надпись «ПОМНИ ВОЙНУ!», – оживляли суровый пейзаж.
        Делая очередной мазок кистью по развернувшемуся передо мной полотну, я увидел, что дремлющая статика пейзажа стала приходить в некое движение. На срезе ближайшей сопки, за которой находились столовые и казармы лодочных экипажей, вдруг появилась целая шеренга матросской рати. Она ринулась вниз по сопке, не разбирая торных путей, а за ней тут же встала другая, кинувшаяся вслед за первой. Шеренги всё сваливались и сваливались, пока вся сопка, и ближайшие с ней тоже, не покрылись бежавшим опрометью вниз военно-морским людом. Лихие матросы, старшины и мичманы неслись вниз с невероятной скоростью с развевающимися от быстрого бега гюйсами и клёшами, придерживая на ходу свои бескозырки и «мицы», временами взмахивая для балансировки руками. «Точно ошпаренные, – подумал я, – но красиво». Ничего не скажешь – красиво и грациозно. Какой спуск! Картина Сурикова «Переход Суворова через Альпы» бледнела перед этим представлением. Я на время замер у своего «мольберта», так и оставшись с поднятой для мазка кистью, оторопело глядя на пришедшую в движение натуру. Все ближайшие сопки запестрели и ожили от великого скопления стремительно бегущих людей.
        Спускаясь ниже, на уровни причалов, военморы разбегались по своим боевым единицам: подводным лодкам, катерам и тральщикам. Сопки вмиг опустели, и началась видимая и невидимая возня у своих заведований: заводились дизеля, проворачивались рули, задраивались люки, убирали береговые сходни. Судя по высоким «аэродромным» тульям морских фуражек, у некоторых лодок появились офицеры высших чинов. Я внимательно и с удивлением наблюдал картину происходящего. У одной из подлодок, стоящей у понтонного причала, над ходовой рубкой появился лёгкий дымок, и она почти сразу, сбросив швартовы, взбурлила винтами воду и стала отходить, взяв курс на выход из Екатерининской гавани.   
        «Странно, – заметил я, – вышла вроде как под аккумуляторами, дизелей не слышно, а дымок идёт. Не командир же трубку на мостике курит».
        Дым через минуту-две прекратился, и к этому времени отчалила вторая лодка, пристроившаяся в кильватер к первой. Следом за ними сорвались со своих мест два торпедолова – небольшие и очень быстрые катера, обслуживающие лодки на учебных торпедных стрельбах. В воздухе ощущался звон сорванной басовой струны какого-то вселенского инструмента. Это ощущение подтвердилось суровым приказным голосом снизу:
        – Вахтенный! Почему трап раком стоит?!
        Я посмотрел с высоко поднявшегося полубака вниз на причал и увидел там Пиклера и почти болтающийся в воздухе трап, прилипший к борту нашего транспорта. Потравив концы, крепящие трап, я упёр его в причал, а Пиклер потянул его на себя. Таким образом трап приобрёл некоторый угол, дающий возможность, хоть как-то по нему взобраться на борт. Когда из-за борта показалась фуражка Пиклера, а потом его капитан-лейтенантские погоны, я подал ему руку, чтобы он, не дай Бог, не сорвался на последней балясине, а потом, приложив её к бескозырке, бодро отрапортовал:
        – Здравия желаю, товарищ командир! За время несения вахты замечаний и происшествий нет. Вахтенный у трапа старший матрос…
        – Как это нет происшествий?! – заорал Пиклер, не дослушав до конца мой рапорт. – А Вы знаете, что объявлена боевая тревога по всему флоту?! Лодка с ядерным бэзэо загорелась! А он мне: «… происшествий нет»! Да мы сейчас все взлетим к чёртовой бабушке, невзирая на отсутствие Ваших замечаний! Вы что, не видите, что вокруг делается?! Мне рассыльный уже успел  конверт доставить с приказом немедля объявиться по месту службы и привести корабль в боевую готовность номер один! А Вы мне «батоны в уши толкаете». Почему до сих стоим на береговом питании?!
– Приказа не было, – стал оправдываться я.
– Сейчас над Полярным атомный гриб поднимется! А Вам приказ нужен?!
К этому времени выскочил на палубу заспанный «поручик» Синёв. (Я успел дать три коротких сигнала по авральной сигнализации, означающие приход командира). Он на ходу застёгивал китель и поправлял фуражку.
– Товарищ командир, дежурный по кораблю младший лейтенант… – начал рапортовать «поручик», но Пиклер не дал ему договорить.
– Вам что, люминалу в зад вкололи? – начал выводить своё любимое командир. – Вы знаете, что проспали боевую тревогу?! Весь флот уже на ушах стоит! Мы на краю катастрофы, может быть, а здесь, видите ли, адмиральский час! Так мы и Апокалипсис со вторым пришествием проспим.
        К этому времени подтянулся и командир БЧ-5 ФэПэ.
        – В чём дело? Почему такая тишина? – засуетился он.– Почему кабель не на борту?
– Проспали всё к ядрени фени! – махнул рукой Пиклер и приказал строгим голосом, – объявляйте боевую тревогу! С минуты на минуту могут дать сигнал на выход в Кильдинский плёс.
Экипаж поднялся по тревоге быстро, завели дизель-генераторы, перешли на бортовое электропитание, провернули главные машины. Судно ожило, наполнившись внутренней дрожью скорого отхода. ФэПэ вышел на палубу с большим пожарным топором и направился ко мне.
– Всё, – сказал он, – времени у нас ни на что нет! Все на боевых постах. Кабель сматывать некому. Не до того сейчас. Как только сбросим концы и дадим ход, руби его, гада, как врага народа. Чтоб с первого раза перерубил! А то искрой ещё шандарахнет, потом откачивай тебя. Сам виноват. Надо было в оба глядеть и обстановку сечь. Раз бежит братва сломя голову по сопкам, значит нелады где-то. Соображаешь? Вызвать дежурного по кораблю, обратить его внимание, сложно, что ли? Может быть, кому-то из вас и пришла бы в голову мысль позвонить дежурному по эскадре, справиться в чём дело. Хотя и так ясно, что не первый акт «Лебединого озера» начался.
Я взял топор на изготовку, встал, как палач перед плахой, и наметил удобное место для разруба. Кабель был толстый (три жилы по семьдесят квадратных миллиметров), новый, в негорючей резиновой оболочке. Такой разрубить с одного раза – нужно недюжинную силу иметь. «Вот и проверим себя, – подумал я, – зря я тягаю самодельную гирю под 40 килограммов весом, или нет»? Стоял я так минут пять. Потом открылась вдруг дверь в надстройку и в проёме показалась голова ФэПэ. Только и сказал он:
– Руби!..
        И сразу же задраил за собой дверь. Я вспомнил свою подработку на железной дороге, где научился с одного удара загонять в шпалы костыли, замахнулся, подняв высоко лезвие топора над головой и, перехватив нижнюю часть топорища в обе руки, изо всех сил ударил по толстой шкуре кабеля. Как будто рубил я не кабель, а ненавистного всем ядовитого змея. «Змей» рассёкся сразу же, но при соприкосновении с токоведущими жилами произошло короткое замыкание, давшее яркую вспышку, которая меня буквально ослепила. Следующее, что я почувствовал – это сильнейший удар по лбу. Потом уже выяснилось, что или от электрической дуги, или от амортизации о палубный стальной лист, топор тут же отскочил назад и обухом ударил по моей голове. Ничего не соображая, и почти ничего не видя, я упал на карачки и уставился в закрытую туманом панораму дня. Когда туман в голове немного рассеялся, я услышал над собой тревожный голос:
– Ну, как, всё в порядке? Или помощь нужна?
        Надо мной стоял ФэПэ с топором, лезвие которого было выедено, будто электросваркой.
        – Всё в порядке, – ответил я, – боевая тревога по всему флоту. На себе это чувствую. Сначала подумал, что торпеда с атомной боеголовкой взорвалась.
        – Теперь будешь знать, что такое «готовность раз», – нравоучительно добавил Фэ-Пэ. – Тяжело в ученье, легко в гробу.
        А он знал, что говорил. Не зря служил на нашем «амике» со дня приёмки корабля в Штатах.

        Мы вышли на середину Екатерининской гавани и тут же стали разворачиваться назад к причалу. Наша помощь не потребовалась. А уже через час дали отбой общей боевой тревоги. Подводники сами потушили очаг возгорания, который находился в носовом торпедном отсеке. Оказывается, лодка только что пришла из длительного автономного плавания с полным боевым запасом торпед и стояла под разгрузкой атомных боеголовок. В обеденное время на ней самопроизвольно загорелся регенеративный патрон, служащий для поглощения углекислоты и выделения кислорода. За отсутствием командира управление лодкой взял на себя третий помощник. Быстро сыграли пожарную тревогу, заперли в горящем отсеке аварийную партию и отошли от причала на электромоторах, взяв курс подальше в открытое море.
        Обратно лодка возвратилась через час в сопровождении двух лёгких катеров-торпедоловов. Пожар ликвидировали. Боезапас и люди, слава Богу, остались цел. И мы все тоже остались целы, и это вселяло надежду на будущее.
Пиклер за не бдительное несение вахты хотел наказать меня тремя нарядами вне очереди, а дежурного по кораблю «поручика» Синёва лишить увольнения на берег на месячный срок. Но, узнав о полученной мной травме от пожарного топора, смягчился и не стал наказывать ни меня, ни «поручика».
        – Сам себя и наказал, – сказал он мне в назидание, – хорошо ещё всё так обошлось, взорвался бы боезапас на лодке, от нас бы пух и перья полетели. Да, пожалуй, и перьев бы не осталось. А про дальнейшее лучше и не думать.