Давай пусть всё будет как прежде. Отменять мы ничего не будем: что было, то было. Отменять то, что было, – это неприлично и невозможно. Не знаю, чего в этом больше; но мы можем вместе подумать. Я что-то не то говорю? Мысль движется в неверном направлении? В конце концов, мы ничего такого не сделали: я не убивал твоих детей, ты – моих. К тому же они у нас общие (если есть; если будут или – если были бы). Так что всё в порядке, и мы можем начать всё с начала. Вот только надо договориться, какое оно было, какое оно будет, это начало. Мы – Бог даёт нам эту возможность – можем выбирать. Не всем так везёт, как нам. У нас есть право выбора. Мы же люди.
Однако всё равно это будет как если бы мы – вместе – ходили по квартире и выбирали вещи. Предположим, это вот стаканы: посуда. Посуда, как известно, бьётся. Это важно для аналогии. Этот стакан нам не нужен – разбить! А вот тот поставить на видное место. Пусть его там раньше и не было. Пусть его вообще не было – но вот он есть, и хорошо! Через час квартира приобретёт совершенно другой вид: тот, который мы с тобой хотим видеть. Мы же можем это сделать!
Можно даже рассудить, что всё на свете сводится к удачной перестановке всё тех же вещей, которые у всех есть; тех же вещей, которых нет у нас, на самом деле нет ни у кого; только дураки и мошенники их придумывают. Лжецы из корысти или по глупости.
Но тут ты можешь сказать, что мы всё-таки отменяем прошлое, подвергаем его ревизии, добавляем нужное и убавляем ненужное. Это внутренне противоречиво! Человек стремится к лучшему – но где именно он стремится к лучшем, это уж его право. Везде человек стремится к лучшему, так и знай! Человек стремится к лучшему в своём прошлом? По-моему – это замечательно!
Но, допустим, ты права в своих безосновательных притязаниях на знание своего собственного прошлое. Про аттическое далёко я уж молчу. Тогда, вероятно, ты его, своё прошлое, помнишь гораздо лучше, чем я. Потому что если ты возражаешь мне в том смысле, что, мол, наше прошлое переделывать нельзя, то ты, вероятно, знаешь его лучше, чем я. Как шахтёр свою шахту, как слепец свою трость. Как холостяк свой… угол! Потому что решать о вещах такие вопросы, как – можно их изменять или нет, – может только тот, кто знает их до последнего гвоздя. Специалист, профессионал. Тогда он знает всё об этой вещи, и ему решать, оставить её такой, какая она есть, или же как-нибудь изменить. Или, допустим, выбросить. Но если ты такой специалист по прошлому, тогда скажи мне, моя милая, что ты ела утром? А, ты знаешь! А вчера утром? А год назад утром? А, то же самое, что и сегодня! Но это не ответ. Ты говоришь о шаблоне, не о жизни. Ты считаешь, что всё всегда было так. А это значит, что ты хочешь, а вернее, думаешь, что хочешь, чтобы всё всегда было так. Но как это – так? И главное – когда? Когда родилось это «так», которым ты пытаешься заселить и будущее, и прошлое. Да никогда! Это та «вещь», тот «момент», который тебе нравится, но которого никогда не было. Большое несуществующее недоразумение, которое ты стремишься незаконно протащить в будущее, минуя таможню не только здравого смысла, но и радостного настроения. Зачем? Чтобы оно существовало вечно. И вечно тебя травило.
Ты рисуешь жизнь в сумеречных тонах!
Но ты продолжаешь считать себя специалистом по жизни. С чего такая спесь? Такая безграмотность, моя дорогая?
Хотя я могу с тобой не согласиться, ибо я встретил тебя, красивую девушку, какой ты и должна быть. Чем это хуже забытой яичницы из 2011-го или 1999-го года, о существовании которой можно только упоминать, но доказать, что оно имеет под собой что-то большее, чем предположение, невозможно? Всё меняется, и прошлое в том числе. В конце концов речь идёт о совместном проживании и о взаимном комфорте: о любви. А вот, к примеру, это – это какое-нибудь наше драгоценное чувство, которое мы совместно символизируем, скажем, хрустальной вазой, которой нет, но которую мы можем купить, что почти то же самое, что придумать, и поставить здесь. Как шкаф в том анекдоте. Логически, силой мысли. Мы же люди! Мы же можем это сделать?
И подумай! Я могу быть другим, ты тоже. Я возьму другую, ты найдёшь другого. В итоге – ты следишь, или эта фраза слишком длинная для тебя? – всё останется так же, как было раньше, более того – как было всегда: он будет для тебя – я, она для меня – ты. Приблизительно. Потому что ничего ведь не изменится. Зато я буду думать о нём, как о себе, и любить. А ты будешь думать о той, как о себе, и тоже любить, ибо ты как бы будешь ею, а она как бы будет тобою. В символическом смысле, понимаешь. Как архетип. Кто ж не любит архетип?
А я вот вспоминаю другое. Я встаю утром, смотрю в окно, чищу зубы. Жизнь свежа. Нет, не так, не с таким выражением. Не с той подачей, чувством! Вот так: жизнь – свежа! Весна. Первые клейкие листики.
Ну, и ты, конечно.
Это один из тех прекрасных моментов, которые могли бы быть в нашей совместной жизни, если бы мы оба этого очень-очень захотели.
О моя дорогая! Ведь говорят же люди такие вещи. О моя дорогая, моя хорошая! Сначала подобные слова представляются отвратительными; скажем так: тянет блевать. Но это ничего! В эти слова, вернее, в эти чувства, скрывающиеся под этими словами, надо поверить. Надо увидеть, как за этими словами, по их произнесению, медленно появляются эти чувства. В том-то весь фокус! Хороший актёр может сказать эту фразу так, что зрители будут рыдать, а эта комната будет медленно заполняться кровью, как говорил какой-то француз в какой-то пьесе. А плохой – тот не может.
Давай проследим с тобой вероятный жизненный путь этого плохого актёра. Он играет всё хуже и хуже. В конце концов он уходит со сцены, вернее, его выгоняют. Теперь он – просто старик, но не простой старик, а старик, который, несмотря на жизненное фиаско, не лишён определённых амбиций и даже – хотя это смешно! – некоторых упований на будущее. Он медленно, неверной походкой идёт по вечернему бульвару, стучит тросточкой. Рядом с ним трусит старый пёс. Старик начинает (или продолжает) мечтать о славе, о Голливуде, ведь тот где-то есть!
И всё это потому, что, как говорил Станиславский: не верю! Другому верят – ему нет! Другой многого добьётся в этой жизни. Но тогда он уже будет не какой-то другой, а Василий Петрович, может быть, даже Базиль. Он будет петь, вращая бёдрами. Временами даже наедине с собой. И она – такая замечательная, такая лёгкая и прозрачная – будет невинно, но не совсем невинно хлопать ресницами, так как будет очарована им и вожделеть его: но в хорошем смысле! И Василию Петровичу дадут роль в блокбастере, а потом он станет актёром международно прославленным и жизнь его пройдёт не зря.
Прости, я отвлёкся. Моя любимая. Моя дорогая и так далее. Но не в этом дело. Главное – верить. И любить! Люби! люби! подруга моя. Начни с клейких листочков, а там пойдёт. Не раздражайся, не паясничай – это портит цвет лица. Возлюби землю эту, как родную: встань на колени и припади к ней. Ибо это – мать-Гея и к тому же это наша Родина! Пройди меж её ног и стань её родной дочерью, обретя при том силу. Женскую, как ты понимаешь. И это совсем не стыдно, а наоборот – приятно.
Так вот, моя дорогая. Я тебя очень люблю. Теперь я научился говорить это так, что ты смело можешь этому верить. И, разумеется, верить мне. Но если нет, если не веришь, тогда что? А вот что! Приведу пример. Когда Алену Делону, актёру красивому, не отвечали взаимностью, то он не обижался, а только грустил. И мне теперь тоже очень грустно. Если ты мне не веришь. А ты не веришь. Насколько я понимаю. Но я не отчаиваюсь! Нет, я спокоен. Когда Алену Делону в чём-либо отказывали – он был спокоен. Спокоен – и красив. Он знал себе цену. Моя дорогая. Моя хорошая. И от тебя одной зависит – грустить мне дальше или нет. Я спокоен. Женщинам цену он тоже знал. Но любил свою жену. И я тебя люблю.
Достаточно ли ты уже веришь в меня, моя дорогая? А сейчас? Моя дорогая?
Моя дорогая.