Это утро так явственно пахло прощанием с летом, что мы побросали все дела и рванули на озеро. Дела разноцветными мячиками раскатились по пыльным углам дома, чтобы терпеливо ожидать нашего возвращения, прохладных монотонных дней — серых осенних предвестников. А сегодня праздник!
А сегодня волны! Волны и пронзительный ветер. Ещё тёплая, но уже мятежная вода. Фестиваль бабочек на берегу. Их в этом году небывалое количество — крапивниц, шоколадниц, особенно адмиральских лент. Кто-то оставил в траве опустошённую половину арбуза, и вчерашняя гроза, как опытный бармен, сотворила коктейль для бабочек. Они танцуют, опьянев садятся на наши руки, одежду, полотенца…
Не решась сразу зайти в волны, отправляюсь за голубикой. Её ещё осталось немного на заболоченном берегу. Ходить по лесу босиком почти без одежды — дикое удовольствие. Доисторическое просто. Былая тёплая пыль превратилась в нежную грязь, ласкает стопы, холодит пальцы. Солнце ныряет среди сотни оттенков белого, не успевает согреть тропинки. А болото и в жару леденит. Мох заизумрудился после дождя, под ним что-то булькает, выгибается по-кошачьи, потягивается. Ступаю очень осторожно, будто тут и впрямь топи, тёмные колодцы иных миров, лишь сверху скрытые сетью корней. Кусты и травы, круглые кочки с черничником на загривке, держите меня, неловкую. Баюкайте, смягчайте неслышный шаг, прячьте следы, — вдруг погоня. По-осеннему крепкие серебряные паутинки, тките мне тунику дриады, вплетайтесь в волосы, я не буду отводить вас от лица. Ладони мои в поздней чернике, пьяной голубике и багульнике.
Злая оса садится на плечо и жалит, жадная, прогоняет с болотца. Уходи, мол. И то верно, заждались меня, чай, потеряли.
Озеро волнуется, нервно рисует волны на песчаном дне, меня ли ждёт? Захожу по колено, а оно захлёстывает по пояс, мурашит кожу, словно приглашает в глубину. Ветер над водой просто безумствует. Плыву, делая широкие взмахи, поднимаясь на волнах, но всё равно получаю хрустальными брызгами в нос, в глаза, в уши. Вода сладкая, пахнет палым листом. Борюсь, плыву, отфыркиваюсь по-лошадиному. Чайка чертит абрис берега в облачном небе. Одна, разведчица. Сверху этот мир выглядит совсем иначе, взглянуть бы…
У ветра и воды любовь, страстная, яростная, — берега не вмещают, выплёскивают. В середине этой стихии немыслимым кажется покой, небывалой — тишина, но я придумываю способ уйти: ныряю. Желтоватая тишь окутывает со всех сторон и тут же начинает выталкивать, — я здесь чужая. Глаза не закрываю, тянусь вглубь, туда, где поперёк песчаных барханчиков колышутся тёмные косы водорослей. Сторожкие тени мальков скользят в сторону, полосатый окушок качается вблизи топляка, солнечные блики играют на его плавниках. Толкаюсь ногой от дна. Снаружи — тот же шторм безумных страстей. Нет мне места ни под, ни над водой. На берегу же пронизывает холодом, будто не лето.
Причаливает лодка с мальчиками, младший не хочет выходить в воду, подхватываю его на руки. Он в банном халатике, с длинными ушками на капюшоне. Командует:
— Спустить паруса!
Суровый морской заяц. Вот для него это озеро и небо. Для него ветер, сосны и бабочки. Для него голубика, которую я собирала. Ягоды заяц спрятал в машинку-трансформер и объявил конкурс: кто съест голубичин больше всех, тот и получит машинку. В конкурсе участвовала резиновая невоспитанная свинья. Она не говорит "спасибо", потому теряет шанс на победу. Добро торжествует. Заяц добродушно улыбается, он нисколько не сомневался, что выиграет. Его даже осы не трогают.
Между тем, я совсем замёрзла, облака зачастили, почти спрятали солнце. Пока все доедают гренки с солью и огурцы, складывают лодку в багажник, прощаются с озером, иду вдоль дороги. Лес пронизан светом, шумит вершинами, скрипит мачтами. Справа лес грибной и ягодный, слева просто красивый. Логики в этом никакой, просто так сложилось. Недалеко от обочины крупные черничины поглядывают лукаво: сверну ли к ним, поклонюсь ли? Кланяюсь, срываю, — сладкие самые, как не сорвать. Языком подольше во рту катаю, теперь уже последние, почти год до новой черники ждать. К самой большой ягоде потянулась, из-под куста ужик серебряный скользнул. Танцуя скрылся в широкой норе, затаился. Грелся на солнце, видать, а я спугнула.
Чуть подальше — вырубки новые, словно лесное кладбище. Шрамы двойной колеи, вакуум поднебесья. Быстрее пройти, не смотреть, забыть. Лес жалко, как родное существо. Гнутая одинокая осинка тревожно всхлопывает ладонями, словно в издёвку. А тут ещё кто-то мусор выбросил, с грунтовки свернул, паразит, да прямо на поляну. Как только рука у людей поднимается? Природа уже начала зализывать надругательство — малинник и кипрей на битый кирпич взобрались, мох потихоньку затягивает старые брёвна, а пластик так и останется на долгие годы. Ой, а кот здесь откуда? Крупный какой, сидит в профиль, глазом косит на меня. Да нет, какой там кот, заяц! Уши поднял, вот-вот сорвётся с места. Погоди, косой! Отскочил на пару метров, снова смотрит, любопытный. Беги уже, чудик. Ускакал зигзагами, невесомо, высоко толкаясь задними лапами.
А тут машина меня догнала. В машине Морской заяц песни поёт, сам себе смеётся, довольный. По лесу, как по волнам, враскачку едем, на яминах волны грязи взлетают из-под колёс. Выкатываем на грунтовку, сухую, ребристую, как стиральная доска. Тряско, душно, укачиваемся. У самого дома гроза накрывает, едва успели в дом забежать. Теперь пообедать, напиться чаю со свежесваренным малиновым вареньем, да отдыхать под перестук крупных капель. Слушать музыку конца лета и думать: опять прошло, пролетело, а было ли? Было, было, и есть, никуда не уйдёт. Голубика, сосны, хоровод бабочек, влюблённый ветер, рыбки в солнечных бликах, красные шапочки сыроежек во мху, ужик, заяц, лазурь, белизна, — летние радости, — очередной секретик, записанный на память, на бессмертие.
После тихого часа заяц мой проснётся со словами:
— У меня сплошное детство!
Это ли не счастье?