Сказать, что Ларису баловали в детстве — это ничего не сказать. Детские годы ее были связаны с городом, в котором в те времена, была только одна улица, покрытая асфальтом, да и видели бы вы тот асфальт. Так что жизнь была вполне деревенская, патриархальная. В сложной иерархии семьи Лариса занимала место единственной внучка при двух бабушках, тут, как говориться добавить нечего. Достаточно было бы и одной. Бабушка Дуня, души во внучке не чаявшая, была в большой семейном клане даже не генералом, а сразу министром обороны. Впрочем и нападения тоже. Не было ничего, в чем было бы отказано Ларисе в доме бабушки Дуни. Пожалуй, только один раз возникла небольшая заминка. Это когда Лариса попросила дать ей поиграть «красивого дядю со стенки». Дедушка Костя попытался отстоять икону девятнадцатого века, но был сметен превосходящими силами бабушки Дуни, которая слишком хорошо помнила, что однажды, когда она попыталась пойти против воли внучки, та без тени сомнения сказала: «Дуня — дура, уйду к Шуре» И с суровой решительность трехлетнего человека, запылила в дом второй бабушки, аж через две улицы. Поэтому во избежании подобного скандала Николая-угодника сняли со своего привычного места и вручили Ларисе. Ничего страшного с ним, впрочем, не произошло, вскоре он был водружен на место. Он и сейчас радует людей своей суровой красотой. Но этот случай, как уже говорилось, был единственный. Ну, почти единственный.
Тем неожиданнее было то, что случилось. Неожиданнее для Ларисы. Это в доме бабушки Дуни она была принцессой. Нет, не принцессой. Королевной! А на улице Чапаева она оставалась четырехлетним шкетом от горшка два вершка и живым весом в 12 кило. Играть же этот шкет со всякой мелкотой не собирался, а норовил причалить к группе доминирующих пацанов, которых условно можно назвать хулиганами. Причем, примкнуть не в качестве рядового подтаскивателя патронов, а атамана. А передача власти и нас никгда не проходила гладко, поэтому порой случались и стычки. Однажды, обиженная словом и делом Лариса прибежала в дом и прямо с порога сообщив имена обидчиков, потребовала от бабушки Дуни немедленной расправы. Расправа была немедленная, но не та, на которую рассчитывала Лариса. Вмсто того, чтобы немедленно убить доминирующих пацанов до смерти, бабушка уложила Ларису поперек своих широких колен и принялась шлепать внучку по попе, приговаривая: «Если будут обижать, бей, кусайся, но ябедничать — не моги!» Шлепала она несильно. Как вообще может шлепать попу любящая рука, особенно при том что попа эта целиком умещается в той руке. Однако, процедура имела успех. Слова глубоко проникли, куда следовало, и с той поры, если кто и приходил жаловаться на Ларису, то только окрестные хулиганы, укушенные на недоступном другим хулиганам уровне. А очень скоро и вовсе жаловаться перестали, так как все эти хулиганы силу уважали, признали Ларису командиром и на улице Чапаева наступил мир и покой. Фигурально выражаясь банда Квакина превратилась банду Тимура и его команды. Ну, это для тех, кто понимает.
Шли месяцы, потом — годы. И вот однажды отца Ларисы — папу Сашка — пригласили в школу. Это означало что-то исключительно важное. До этого в школе бывала только мама Аня, причем, в основном по мелочам, например по поводу того, что весь Ларисин класс получил пятерки по контрольной. А как же им было не получить, если математически одаренная сверх всякой меры Лариса, за урок успела не только выполнить свою работу, но так же размножить и распространить ее среди класса, причем все варианты. Но сейчас — дело было серьезное.
В кабинете директора, кроме самого директора, сидел какой-то хмурый тип. Однако суровый вид присутствующих папу Сашка не обескуражил — он и сам выглядел солидно, поскольку был в звании подполковника и в официальные учреждения принципиально ходил в форме. Поэтому он просто вошел и поприветствовав присутствующих, сел. Разговор сразу пошел куда-то не туда, и очень скоро как-то само собой оказалось, что Лариса избила мальчика, отцом которого был тот самый хмурый тип. А так как он был не только избит, но и основательно поцарапан и даже покусан в неожиданных местах, хмурый тип был особенно хмур.
- А ваш-то в каком классе? - поинтересовался у него папа Сашок, который будучи профессиональным военным, любил точность во всем.
- В десятом, - мрачно ответил отец укушенного.
- Ага-ага, - покивал папа Сашок и вдруг, сильно подняв градус, воскликнул: - Ну, все, Лариска! Лопнуло мое терпение! Приду домой — убью к чертям!
- Ну, что вы, что вы! - вскричал директор, понимая, что его педагогическая поэма накрывается медным тазом.
- Точно! Убью! - кипятился папа Сашок. - Побить инвалида! Да за такое и убить мало!
- Чего это сразу инвалида? - обиделся хмурый. - У него второй юношеский разряд…
- Ага, - кипятился майор. - По русским шашкам. Для колясочников.
- Чего это сразу по шашкам? - совсем уж возмутился хмурый и попытался что-то объяснить про спорт.
Но папа Сашок возвысил голос до командного:
- Ты вообще мою-то видел? Ты знаешь, что она в третьем классе?
- Как в третьем?! - искренне изумился хмурый.
- А ты знаешь, что она метр с кепкой? - развивал успех папа Сашок. - И весит двадцать кило? После обеда.
Тут хмурый сильно хлопнул по директорском у столу, о чего на столе дрогнул чугунный чернильный прибор «Перекуем мечи на орала» и вскричал:
- Нет уж, это я пойду и своего прибью!
Отцы дружно встали, резко отодвинув стулья и решительно покинули кабинет, оставив на месте превратившегося в хрустальную статую директора, понявшего, что рутинный разговор стал завязкой к новой трагедии Шекспира с двумя убийствами и одним тюремным сроком для него.
От школы до дома папе Сашку было идти минуть пять тихим шагом, но этого времени ему вполне хватило, чтобы войти в образ. Тут нужно пояснить, что весь семейный клан Поляковых, к которому принадлежала и бабушка Дуня и сам папа Сашок и многочисленные более и менее близкие родственники, природой был создан для театральных подмостков. Если бы все сложилось по-другому, то славой гремела бы актерская династия Поляковых, а не всяких сомнительных Москвиных-Тархановых и прочих Садовских. Ну, это для тех, кто понимает.
Папа Сашок аккуратно ввел себя в состояние «папа расстроен», которое в его интерпретации выглядело чуть посвежее, чем состояние клинической смерти. Он хмуро вошел в квартиру и слепо шаря по поздуху руками проследовал в дальнюю комнату, где, как был — в шинели — лег на кровать, при этом не забыв это разуться. Через некоторое время мама Аня, ступая бесшумно, как сестра милосердия, пригласила Ларису к одру.
Лариса, надо сказать, была готова отстаивать свою правоту в битве с обладателем второго юношеского разряда, но говорить ничего не пришлось.
Отец лежал с закрытыми глазами и делал вид, что тяжело дышит. Он с понимаем дела держал паузу и, когда уже совсем было показалось, что он ничего не скажет, он заговорил. Заговорил голосом слабым и неожиданно тонким:
- Дочка… пообещай мне одну вещь… Ты уж в следующий раз, когда будешь кого бить, так ты не останавливайся. Лучше сразу его убей. А то ж мне потом всю жизнь ему по инвалидности платить придется…
...К счастью, он, в отличие от бабушки Дуни, не применил физических мер воздействия. Только поэтому его слова проникли не так глубоко. И именно поэтому количество смертоубиуйств в отдельно взятом Первомайском районе города Москвы не возросло. Зато прежним осталось количество случаев нанесения легких телесных повреждений.
Все-таки, как ни крути, а сила убеждения посредством любящей рукой по попе не сравнится ни с чем.