Ватрушка

 
    Никогда не знал, что маленькая ватрушка может изменить жизнь. Ведь что это – ватрушка? Всего лишь булочка, начинённая  творогом. А вот – изменила…
    Всё началось с той ночи, когда я, голодный двенадцатилетний мальчишка, брёл по улицам города. Отец выгнал меня: опять не угодил. Да где угодить-то, когда в семье, кроме меня, шесть братьев и сестёр, а живем мы в подвале, в крохотной комнате. В такой тесноте – то ты кого-то заденешь, то кто-то заденет тебя. Павлушка засмотрелся, схватил горячий уголёк, пальцы обжёг, а досталось мне: старший, следить должен. Не уследил…
    Отец рассердился и выгнал. «Иди, – говорит, – и не возвращайся, если глаз не имеешь». Мать как раз картошку варила, посмотрела на меня огорчённо, но с отцом спорить не стала, только качнула головой:
    – Иди, сынок, после вернёшься, когда отец остынет.
    Отец-то остынет, да только ужина мне не видать…
    Город погрузился во тьму. Я шёл торопливо, глотая злость и обиду, и не заметил, как оказался за чертой рабочих кварталов. Немного поднялся – и оказался там, где редко бывал: среди особняков богачей. Высокие, просторные, в обрамлении аккуратно подстриженных кустов, они манили теплом и светом.  Я замер и долго стоял, глядя на окна, на желтые огни, на красивые шторы. «Такого в наших лачугах не встретишь! – думалось мне. – И картошку здесь на ужин не варят». А что варят? Хотел бы я знать! Подстрекаемый любопытством, я протиснулся в узкий проём железной решетки и оказался в саду.
    Из дома слышалась музыка, обрывки голосов, кто-то сильно бил по клавишам рояля. А потом потянуло съедобным, и я, мучительно преодолевая спазмы в животе, направился прямо по запаху. Обогнул особняк, привстал на цыпочки и увидел раскрытое окно, на подоконнике которого стояло целое блюдо ватрушек. Резкий запах свежеиспеченного теста ударил в голову. Мне пришлось стиснуть зубы, чтобы удержаться, потому что рука так и потянулась к этим ватрушкам: взять, попробовать хоть одну! Но я не посмел, а только присел на траву и  любовался.
    Наверное, я замечтался, глядя на их золотые бока, потому что не услышал шагов. Кто-то незаметно приблизился и вдруг резко, злобно вонзил пальцы в моё плечо.
    – Ах ты, поганец! Что ты делаешь тут? Воровать хотел?
    – Пустите, пустите, – взмолился я, извиваясь в руках слуги, –  не хотел я красть, просто смотрел!
    – Да уж, смотрел! Знаем мы ваших…
    И тут же громко закричал:
    –  Сергей Аркадьич! Сергей Аркадьич!
    На высокий балкон вышел мужчина и, глядя сверху, спросил:
    – Чего шумишь, Пётр?
    – Вора поймал!
    – Я не вор, – слабо защищался я, – просто смотрел!
    Барин спустился во двор и остановился рядом со мной, едва заметно усмехаясь и разглядывая.
    – И что ж ты украл? – спросил.
    – Ничего. На ватрушки смотрел.
    – Только смотрел? И ни одну не попробовал?
    Я дернулся, освобождая плечо:
    – Не крал и никогда не буду!
    – Вот как! А зачем тогда в чужой сад залез?
    И правда, зачем?
    – Не знаю…
    Как видно, Сергей Аркадьич не хотел меня обижать, а когда женский голос позвал: «Серёжа, что ж ты гостей-то бросил?», то улыбнулся открыто:
     – Отпусти его, Пётр, да пирогов на дорогу дай. За честность награда положена.
    Пётр удивился:
    – Пирогов на дорогу?
    – Конечно. Сколько вас в семье? – обратился ко мне барин.
    – Девять, – отозвался я хмуро.
    – Вот и дай ему девять.
    Пётр отступил, на лице чётко читалось разочарование. Не такого конца он хотел! Но спорить не стал, а потянулся и достал с подоконника блюдо.
     – Две, три, четыре, – отсчитывал он, а я не верил тому, что происходит, и всё думал: смеются. Сейчас как стегнут плеткой!
     Да только ошибся. Пётр, послушный слуга, выложил ватрушки в чистое полотенце и подал мне:
    – Неси.
    А барин опять улыбнулся:
    – Всем по одной, да?
    И весело глянул в моё лицо.
    …Я шёл домой и смаковал свежее тесто. Такая вкуснота! Ел бы и ел! Но только – всем по одной, как и сказано.
     Дома все спали. Я тронул за локоть мать. Она поднялась, выслушала – и удивилась:
    – И бить не стал?
    – Не стал. Да я ему и сказал, что воровать не собирался.
    – Ах ты, как же ты так…
    Она глянула в угол, где, повернувшись к стене, спал отец, и зашептала:
    – Я ему не скажу, а скажу, что соседка дала. Нас Варвара часто угощает. А утром всем и разделим.
    И она бережно принялась перекладывать ватрушки в корзинку. 
    – Саш, – вдруг сказала, – да только не восемь здесь. Девять. Ты свою-то съел?
    – Съел ещё по дороге.
    – Видно, лишнюю положили…
    Я пересчитал: и верно, лишнюю. Нас в семье девять, ватрушек – тоже девять, одну я по дороге умял. Значит, лишняя. Подумал и прямо сказал:
    – Мам, это нечестно. Он сказал: по одной. А коли лишняя, так я её утром обратно отнесу.
    – Куда ж ты пойдёшь?
    – Туда и пойду.
    Ночью я спал плохо. То чудилось мне, что Петр бьёт меня плёткой, то голос барина что-то говорил, сладкий запах ватрушек плыл и манил… А наутро поднялся, взял платок с лишней ватрушкой и пошёл.
    Пришлось долго стоять у решётки: боялся, что, коли войду, опять за вора примут. Наконец, кто-то заметил, выслушал, позвал барина. Пётр был тут, смотрел сурово, не понимая, чего я пришел. А Сергей Аркадьич, как узнал, зачем я ватрушку принёс, то так и застыл.
    – Сказано было – всем по одной, – в который раз повторял я, – а тут лишняя.
    – Да ты бы съел её, и дело с концом!
    – Не могу, нечестно это.
    – Ну ты, брат, даёшь… Сроду я такого не видывал.
    И, подумав, велел:
    – Подожди здесь.
    Я уселся в прихожей и долго наблюдал удивительную жизнь. Входили слуги, все аккуратные, с приглаженными волосами, потом вышла горничная и дала мне стакан молока. Я отказываться не стал, молоко выпил сразу, помня то, как вчера остался без ужина. Отец горяч, если узнает, что я по городу бегаю, оставит и без обеда…
    Вдруг дверь приоткрылась, и любопытное женское лицо взглянуло на меня с удивлением.
     – Да он совсем ребёнок, – прошептала женщина кому-то позади себя, – куда ему…
    – Не ребёнок, Машенька, не ребёнок, да и где ты у взрослых такую честность видала?
    Тихий голос барина убеждал жену, а потом пропал. Я сидел напряжённо, понимая, что говорят обо мне. Только что им нужно?
     А потом меня позвали к столу, и я увидел всю семью. Дети, нарядные, чистые, хозяйка, что на меня глядела, и сам Сергей Аркадьевич.
    – Вот что, Саша, – сказал он, – мы тебя хотим отблагодарить. Ты наше имущество сохранил, ватрушку обратно принёс, а мы тебя на работу устроим. Пойдёшь к нашему родственнику в магазин помогать?
    Я растерялся:
    – Не знаю… С мамкой надо поговорить, и с отцом.
    – Вот и поговори. Работать вечером будешь, часа два, а на обед – к нам. Я тебя учить собираюсь.
    – Учить? – изумился я. Учиться всегда хотелось, да только мать не могла меня в школу отправить: и на еду-то денег едва хватало, а на книжки – и подавно нет.
   – Да, учить, – тем временем объяснял барин, – времени у меня много, вот и будем с тобой потихоньку грамоту одолевать. А как грамотным станешь, там и посмотрим, на что ты горазд.
    Из дома я вылетел будто на крыльях. Вот это удача! Да за что? За то, что ватрушку принёс?!
    Уже позже, став взрослым человеком, я понял, как ценится  честность, особенно там, где даже большое враньё за грех не считается. А в те дни я, после разрешения матери, стал ходить к Сергею Аркадьичу. Он учил меня сам, давал читать книги и ни разу не  отпустил домой голодным. А ближе к вечеру я шёл его племяннику помогать. Работа несложная – пересчитать товар, что после продажи остался. Коробки с печеньем, конфеты, да не простые, из-за границы. Такую работу хозяин мог доверить только тому, в ком был абсолютно уверен. Меня он не проверял.
    Сергей Аркадьич рассказывал:
    – Мы из купеческого сословия. Отец торговал, да нам дело оставил. А знаешь, на чём я разбогател? На честности. Слово дал – значит, держи. В купечестве это главное.
     Лучшего напутствия в жизнь я не слыхал. Лет через пять начал хозяина подменять, а потом мы с ним ещё один магазин открыли, там я и заведовал. Ко мне богачи приходили, а я всё свою ватрушку вспоминал и сам себе удивлялся: «Это ж надо, голодный был, а не съел. Может быть, так и надо, что ошибся тогда Пётр, сгоряча лишнюю положил? Кто знает, может быть, так и надо…»