C определенной разницей в менталитете городских и деревенских жителей сталкивался, вероятно, каждый. По-видимому, она присутствует во всех странах. У нас для углубления этой разницы очень постаралась предыдущая, 70 лет правившая власть. Теперь поделюсь одной из нескольких реальных историй на эту тему, которые прошли передо мной. Наступили переходные от социализма к капитализму 80-е годы. На госпредприятиях начались неплатежи. Бюджет трещал, и не нужна была в тот период их продукция. Пошли в рост всякие кооперативы, изготавливающие фурнитуру, охранные системы, все то, что имело хоть какой-то сбыт. Расцвела челночная торговля, торговля с контейнеров. У нас сотрудники держали контейнеры на рынке и на работе почти не появлялись. Некоторые в тот период реально разбогатели. Делали меховые шапки, вязали свитера и кофты, возили с зарубежья табак и машины. Если до этого при плановом хозяйства от работ бегали, то в тот период за работу брались любую. Доллар был дорогой. Компьютеры кусались, бытовую технику разглядывали в витринах. На работе денег почти не платили, а детей и себя кормить было надо. Кое-где явочным порядком распахивали заброшенные земли совхозов и на паре-другой соток сеяли картошку и другие овощи. Возникали стихийные сообщества. Это было рискованно. Могли из вредности пустить трактор и всё запахать. Иногда договаривались с хозяйствами, которые свою землю все равно освоить не могли. Сам сеял картошку на двух сотках в разных местах. Кстати, хорошо собрал. Были случаи, когда после уборки той же капусты техническими средствам поручали доубирать овощи населению. Тогда налет на поля был массовый. Многие ездили в выходные за клюквой, брусникой и черникой. Жадность в этом деле иногда приводила к обморокам от испарений в незнакомых болотах и вынужденным ночевкам потерявшихся в пригородных лесах. Ехали-то неопытные горожане и в места им незнакомые, но по разговорам благодатные. Раз в городе не заработать, то взор обращался к деревне. Прошло время, когда для пресечения собственнических настроений вводили лимит 6 соток на семью. Чтоб на такой крохотной площадке советский гражданин не забыл о коллективизме и не смог превратиться в кулака. Время наступило новое и старое ограничение рухнуло. Приобретай и осваивай, если можешь, и подальше от города, конечно.
Знакомая семья из трех человек – муж, жена и дочка почти задарма купила в одной из ближних областей заброшенный, отдельно стоявший дом и 11 не соток, а гектаров. Это приобретение в семье рассматривалось ещё и как лекарство от чрезмерного употребления алкоголя, которым грешил глава семейства. Да, какой он был глава? Как и в 95 % российских семейств языкатая женушка могла в любой момент выкатить свое недовольство муженьку в лицо в любой, часто очень жесткой форме, которую считала подходящей. Муженек – был типичный заводской работяга, потерявший значительную часть здоровья на производстве, получавший тогда гроши и поддерживающий остаток куража с помощью ежедневного приема дозы спиртного. И вот городская пролетарская семья отправилась к своим истокам, в деревню, откуда когда-то вышли их родители, тоже когда-то на что-то рассчитывавшие при переселении в город.
Задумка была такая. Глава семейства увольняется с мало чего дающей работы на заводе и переселяется в деревенский дом и постоянно живет в деревне, сеет, пашет, полет, ухаживает за скотиной. О том, как это делать, ему и ей рассказывали их родители, которые в своё время переселились в город. Дочка учится в городе и летом приезжает и помогает с живностью. Жена остается на работе в городе. Какую-то, хоть и грошовую опору надо оставить. Время от времени она приезжает, наводит порядок дает указания, если надо, приводит в чувство неизбежно дичающего на своем хуторе мужа, вывозит продукты в город и по возможности их продает. Там, если дело пойдет, может, кого и поднаймут. К тому же они смотрели по телевизору передачи, как лихо разворачиваются фермеры в новых экономических условиях, как у них энергично пашут трактора и работают комбайны. Приехали, подкрепили дом и сараи. Разметили, где, что будет и как будет. Размахнулись основательно, на отложенные деньги приобрели птицу и овец. Насчет буренки решили повременить.
Сам муженек хоть и был городской, но внешне от совхозных был неотличим ни по виду, ни по прикиду, ни по лексикону, ни по тяге к зеленому змию. Не какой-нибудь оторвавшийся от народа доцентишка. Но как-то не задалось. И выпили, вроде, с местными за приезд, и по плечу хлопали, но не душевно. Когда деревенские шли с встречи, особо хорошо не отзывались. Какой-то странный, и платят ему в городе, ведь, побольше нашего здесь, а сюда зачем-то приперся. Не иначе как, дурак. Но деньжата, видать, есть. Надо потрясти дуралея. Вскоре зачастили новые знакомые: «дай в долг на опохмелку», «угости, в горле пересохло» «пошли скинемся». Ну откуда деньги всех поить у новоявленного фермера? Трат - на счесть, занят по уши, времени тоже нет, а доходы - доходы когда ещё будут? Жена приедет – пилить за расходы будет. Короче, рад бы, да денег нет. Итак, перетратил. Эти доводы очень плохо принимались местной стороной. Не дает, не участвует, значит, жмот, значит, не уважает. Между пьяницами, как известно, вариант перейти от объятий к потасовке очень даже реальный и почти мгновенный. И дошло дело до угроз и до их исполнения. Мужское население села настроилось против залетного пролетария и начало его время от времени лупить. «И шо ты приехал сюда на наших угодьях богатеть!» Вали отсюда, пока жив, буржуй». Далее произошли серьезные события. В одной из стычек городской был очень сильно избит, лишился глаза, и у него пропала самая хорошая овца. Потери, конечно несопоставимые, но и вторая обидная. Насчет овцы есть две версии. Первая версия пострадавшего. У него сельчане овцу украли, и он свою овцу узнал у одного из его избивавших. У того, кого он обвинял, была другая версия. Овцу горожанин продал, потому что самому выпить приспичило. Деньги за нее сполна получил. Документ купли – продажи, естественно, отсутствовал, а овца жалобно блеяла в чужом дворе. По поводу членовредительства и овцы подал заявление в милицию. Так милиция там своя, сельская. Там все милиционеры родственники или близкие знакомые тех, кто его бил. Вместе рыбу ловят и на охоту ходят. Завели дело против него самого. Тут побитый бедолага мог бы и сам сесть, так как свидетелей против него море, а за него ни одного, но приехала жена с городскими судьей и адвокатом. Очевидные улики – увечье, маленький росток, субтильное телосложение и украденная овца сыграли против деревенских бугаев и местных правоохранительей, рисовавших из него буяна и Брюса Ли. Овцу по суду вору пришлось вернуть, но за глаз он компенсацию не получил. По обстоятельствам избиения достаточных улик не собрали. Все говорили, сам на доску напоролся. Ну, кто пойдет свидетельствовать против своих и за чужака? И тут произошло удивительное. После суда местные мужики почувствовали нечто похожее на угрызение совести. Ну, в самом деле, за что такое за особенное мужчину сделали уродом. Сколько раз Ваське, Петьке одалживал и обратно не получал. Бес какой-то попутал. К нему как-то резко подобрели и даже, говорят, бесплатно по одной охоте поправили весь забор на всей границе его участка. Короче, стал своим. Но, какой ценой! Такое, конечно, дорогого стоит, но поздновато вышло.
На такой оборот семья не рассчитывала. Кое-как продали участок, кур, петухов и овец и, забрав всё, что можно, покинули негостеприимную землю и вернулись в свой город. Бедняга в городе лечил отбитые внутренности, сколько мог, но травмы были значительны. Вскоре он сильно занедужил, совсем слег и умер. Так грустно закончилась одна из попыток вернуться к истокам.