Рассказ опубликован в журнале Лиterraтура
Гостья
Было время, когда Катя носила джинсы и простые маечки всевозможных цветов. Ездила на автобусе и метро; бродила с соседской детворой по узким дворикам и сидела на турниках с облупленной краской в обвитых плющом беседках. Немытыми руками запихивала в рот сочные дольки арбуза и выплевывала косточки прямо себе под ноги, – иногда промахивалась и попадала на коленки.
Все это было до того, как она переехала в столицу и обзавелась платьями. Самыми стильными, сложного кроя и от именитых дизайнеров. Сначала они забили своим множеством платяной шкаф. Затем перебрались на остальные полки, со временем вытеснив джинсы, майки, комбинезоны и шорты. Вскоре пришлось отдать им и ящички комода, в которых некогда хранилось постельное белье. А под конец их было уже не остановить: они пробрались и под кровать, и на полки с утварью на кухне, и в крошечные шкафчики ванной.
— Тетя Катя! – задрожал в трубке писклявый фальцет двоюродной племянницы, о существовании которой Катя узнала на прошлой неделе. — Я уже подъезжаю, почти-почти, вы ведь дома?
— Да, — стараясь придать тону доброжелательность, ответила Катя, — конечно! – добавила и тут же об этом пожалела.
Сейчас она в красном в белый горошек. Оно плотно облегает хрупкую фигуру Кати до колен, затем резко расширяется к полу.
Это начиналось постепенно: первое время Катя старалась менять платья как можно чаще, чтобы успеть выгулять все, хотя это все равно было невозможно. Затем начала носить некоторые из них с собой и переодеваться, где только взбредет в голову: в уборных кафе, в подъездах, за пышными ветвями кустов. По ночам – могла и на безлюдном пустыре. Со временем каким-то странным образом Катя обнаружила, что у платьев есть чувства и Катя стала отчетливо их распознавать. Когда Катя прилежно переодевалась в каждую свободную минуту, платья были ей благодарны и радовались защищенности и нужности. Обнимали хозяйку мягким бархатом, гладили нежным шелком, щекотали узорчатым гипюром. Никто никогда не любил тело Кати так, как платья.
Они становились все живее, и постепенно научились расстраиваться. Когда она подолгу не надевала какое-то из них, оно грустило и обижалось. Ткань выцветала, кое-где начинала протираться, рвалась при стирке, а при носке кусала и раздражала кожу. Те же платья, которые Катя выгуливала с завидной регулярностью, наоборот, вопреки всем законам физики, новели, рисунки на них становились ярче, ткань – глаже. Это сложно теперь объяснить, но Катю волновала не столько внешний вид обидевшихся платьев, сколько их чувства. Чтобы не обидеть ни одно, она стала менять наряды так часто, что даже спать теперь ложилась в платье. А потому у нее перестали складываться отношения с мужчинами.
Единственным местом, где Катя позволяла себе невиданную дерзость – раздеваться догола и оставаться в первозданном виде целых восемь минут, был душ. И то, с каждым днем она старалась сократить эту мучительную процедуру до минимума.
Когда племянница со странным именем Мара постучалась в дверь, Катя была в воздушном платье-пачке, а потому до прихожей добралась не без труда. В последнее время она стала чересчур медлительной: боялась причинить вред своим любимцам. Любая зацепка, царапина, пятно – ужасно гневили платья, и в одинокие Катины ночи они протяжно выли изо всех углов квартиры.
Мара оказалась довольно-таки непримечательным подростком. Упитанная девочка с черным пучком немытых волос на макушке. Джинсы, черная водолазка и ветровка. С нарочитой приветливостью племянница бросилась Кате в объятия и защебетала о том, как счастлива наконец познакомиться с тетей, о которой столько слышала.
— Куртку можно повесить сюда, — веером пальцев Катя указала на два сиротливых крючка над обувной полкой.
Ей не хотелось связываться с этой девочкой, но двоюродная сестра очень просила.
Мара вошла в гостиную не разуваясь. Окинула помещение любопытным взглядом. Затем бесцеремонно переложила два платья в угол дивана и тут же на него плюхнулась. Какая бестактность, подумала Катя, но решила не делать Маре замечаний. Ведь все, что произойдет здесь, будет рассказано родственникам, в сознании которых репутация Кати и так бесповоротно очернена. С тех пор, как несколько лет назад Катя окончательно рассорилась с мамой, она свела общение с родными к минимуму, потому что была уверена, что в произошедшем конфликте они полностью поддерживают маму. Мама часто приводила домой ухажеров — нужно было устраивать личную жизнь. Катя все понимала и старалась не мешать, хотя позднее узнала из подслушанных разговоров, что не только мешала, а была главной преградой в маминой жизни. Узнала она это от самого отвратительного маминого ухажера — Батона. Глянцевая лысина, висящий живот, поблескивающий из нагрудного кармана кожаной куртки перочинный ножик. Запах перегара и шаткая походка. Ему нельзя было не открыть, когда мамы не было дома. Нельзя было не выслушивать его невнятные пьяные бредни. Ведь маме нужно устраивать личную жизнь. Даже оттолкнуть его было нельзя в тот самый вечер, и даже расплакаться после этого, как оказалось, тоже было нельзя.
Двоюродная сестра, мама Мары, эмигрировала в Европу в юном возрасте, а потому на момент конфликта ее в родном городе не было, за что Катя почему-то была ей благодарна.
— Твоя мама сказала, у тебя экзамен в понедельник. Ты приехала в субботу, чтобы столицу посмотреть? – Катя подошла к углу дивана, аккуратно приподняла платья, переложенные Марой, и демонстративно повесила их на спинку.
— Да, и еще я очень-очень-очень хотела с вами поближе познакомиться, тетя Катя! – воодушевленно ответила девочка.
— Поближе?
— Ну, я ведь столько о вас слышала! Много-много! С тех пор как мы вернулись, а это уже года как два с хвостиком, на всех семейных мероприятиях только о вас и говорят.
— Надеюсь, хорошее. — Вместо вопросительного знака Катя вставила ироничный смешок.
— И не сомневайтесь! У вас здесь столько отпадных платьев... – очарованно вздохнула.
Немытыми руками попробовала на ощупь маленькое черное, висевшее на подлокотнике дивана. Катя внутренне застонала.
— А вот это, — указала Мара в сторону коктейльного белого с глубоким декольте, которое висело на вешалке у дверного проема, – безумное, очень-очень-очень стильное!
Она встала, подошла к платью и часто заморгала.
У Кати заколотилось сердце. Стало нечем дышать. Только не трогай его своими грязными пальцами, так и хотелось закричать девчонке.
— А вы не могли бы одолжить мне его на вечер? Меня пригласили на одну закрытую вечеринку завтра вечером. Пойдете со мной? Там по специальным приглашениям, но у меня есть одно лишнее! Вот увидите, будет очень-очень круто! Я с утра по городу прогуляюсь, а вечером пойдем вместе на вечеринку!
Катя бесшумно облокотилась на подоконник и открыла рот, чтобы ответить. Но у нее не получилось. В окно ударила струя солнечного света и сидящая на диване Мара заблестела. Она сощурила глаза и молитвенно сложила руки:
— Обещаю, что не испачкаю! А то мне не в чем идти! Я буду осторожна! Ну честно-пречестно!
Казалось бы, можно просто ее послать.
— Я подумаю, — неуверенно ответила Катя вслух, и между ней и племянницей в ярких лучах солнца закружились пылинки. Она сделала шаг вправо, заслонив собою назойливое солнце, и в комнате снова воцарилась правильная, комфортная для всех безнадежность. Уголки Мариных глаз разгладились — она перестала щуриться.
Катя указала гостье на угол у окна, в котором та могла разместить свой крошечный чемодан, и объяснила, что спать Мара будет на диване. Затем взяла со спинки стула воздушно-голубое в темно-синюю полоску и отправилась на кухню, выстукивая по кафелю острыми каблучками. Ведь и дома приходилось обуваться соответствующе: носить вечерние платья с домашними тапками – немыслимое оскорбление платьям. Наспех переоделась, повязала поверх платья фартук и приступила к нарезке салата. Племянница даже не предложила помощи. Она полулежала на диване и тыкала пальцами в смартфон. Как объяснить ей, что я не смогу одолжить платье, прикидывала Катя. У нее дрожали колени. А тем более белое... Дорезала огурец. Добавила фету, посолила и поперчила.
Помидоров она в салат не клала: их сок в случае чего мог сильно навредить ткани.
Казалось, Мара и не удивилась скромному ужину. Катя застучала приборами по тарелке, а Мара искусно извлекла из тарелки громадный салатный лист правой рукой и, запрокинув голову, отправила его в рот. Катя поморщилась, а вслух спросила про жизнь двоюродной сестры.
— Мама в порядке, здорова теперь. Когда мы жили там, у нее обнаружили какую-то опухоль по женской части, но как только мы вернулись на родину, ей ее сразу вырезали и теперь она в полном порядке. А бабушка вот недавно анализы сдавала — все идеально! Я подумала, вы захотите знать. Все-таки это наша семья.
Катя ничего не ответила. Мара вылавливала редкие кубики феты и прикладывала их к сомкнутым губам, какое-то время в задумчивости так и сидела, размышляя над сказанным, а потом, словно опомнившись, отправляла их в рот.
После ужина Катя, заранее переодевшись в коротенькое розовое, убрала со стола и уложила тарелки в посудомоечную машину. С трепетом собрала платья с дивана, развесила по вешалкам и в гардеробной комнате. Постелила на диване. Сухо пожелала гостье спокойной ночи и, переодевшись снова в шелковое от Диор, легла на кровать в спальне. Она всегда спала в разных позах, в зависимости от надетого платья: чаще всего – на спине, но если на платьях были узоры и сложный материал, то переворачивалась на бок; а иногда приходилось спать и лицом вниз, когда платье густо декорировано на спине.
По ночам платья скулили. Катя забыла, когда в последний раз спала в абсолютной тишине. Некоторые платья тихонько сопели, им не терпелось скорее оказаться на Катином теле, но эти хоть понимали, что ночью она переодеваться чаще одного раза не в силах. Другие стонали, подвывали. Некоторые тихонько плакали. Но иные порой отчаянно визжали, не боясь разбудить ее – это те, которые она давно не носила. Они продолжали визжать и орать, пока до них не доходила очередь. Конечно, какая-то очередность у Кати имелась; она старалась не обделить вниманием ни одно, но все же любимцы у нее были. Она делала вид, что они совершенно случайно попадаются ей под руку, когда нет времени на выбор и поиски, и таким образом носила их чаще.
Этой ночью ко всему прочему добавился еще и невыносимый вопль любимого белого. Видимо, оно боялось, что хозяйка все же одолжит его Маре. Катя встала, быстро переоделась в лежащее на полу лиловое и, выпив воды и вернув стакан обратно на ночной столик, хотела было снова лечь. Но завывания и стоны становились всё громче. Настойчивее. Ветер колыхнул тюль и заструился в складках платьев, развешанных по всей спальне.
Катя обулась и прошла в гостиную. Мара, укрывшись одеялом до подбородка, лежала на спине. Издалека Кате показалось, что глаза у Мары открыты. Катя подошла чуть ближе и застыла. Глаза Мары были на самом деле открыты, но смотрели в никуда.
— Мара... – шепотом позвала Катя, наклонившись над диваном.
— Что, Катенька? – отозвалась неспящая.
Катя отпрянула. Но Мара оставалась неподвижной. Она ответила одними губами, а глаза так и продолжали смотреть в никуда. Помолчав с минуту и, наконец, решившись, Катя еще раз наклонилась к самому Мариному уху и зашептала:
— А что про меня родственники рассказывают?
— Что ты очень-очень болеешь, Катенька, — все так же одними губами отвечала Мара.
— Я? – риторически переспросила Катя, но ответа не последовало. Катя опустилась на колени, чтобы удобнее было говорить. Удивительно, но она напрочь забыла, что тем самым помнет платье.
— Мара, а что мама? Она ненавидит меня, да?
— Нет, Катенька... мама любит тебя. Просто не может переступить через свою гордость. Как и ты... Но поверь, когда будут похороны, на похороны она обязательно придет. Она поклялась твоей жизнью. Потом она говорила, что это она сгоряча такую клятву дала, а потом жалела, но клятва есть клятва и нарушить ее она уже не может, тем более что клялась она самым ценным что у нее есть, — монотонно шептала в ответ Мара.
А потом резко повернула голову к Кате и усмехнулась. И, к Катиному ужасу, приподнялась на локтях:
— А вот вечеринка моя, знаешь, туда пускают только самых особенных, Катенька, там вместо фейс-контроля — ДНК-контроль, — сказав это, она хихикнула, и снова повалилась на постель, на этот раз сомкнув веки.
Сердце Кати сжалось до размеров гранатового зернышка. Она посидела подле Мары еще несколько минут. А может, часов – этого она определить не могла. За окном – на бледной пустоте неба мерцала одинокая луна.
Катя вернулась в спальню, наспех переоделась в расклешенное фиолетовое, и, разувшись, легла на кровать лицом вверх.
Бесповоротные домыслы. Колотящееся крошечное сердце, в любую секунду готовое ласточкой вырваться из груди. Вой платьев.
Бессонница прообнималась с Катей до самого рассвета.
Судьба белого платья
К утру ночные происшествия выцвели в памяти. Разум безуспешно пытался переместить пережитое в действительности в туманное воспоминание о сне. Когда Катя проснулась, Мары уже не было дома, и Катя облегченно вздохнула. Вооружившись огромной мешкообразной сумкой, полной платьев, отправилась гулять, а вечером, вернувшись, очень удивилась, что квартира оказалась не заперта. Дверь легко подалась и Катя вошла в темную глубину прихожей, на ходу схватив с вешалки заранее подготовленное платье с красными розами. Включила в гостиной свет. Висящее на изгибе руки платье с легким шелестом соскользнуло на пол: на диване, одетая в Катино любимое белое, сидела Мара. Накрашенная и с кудрями. Мара по-дурацки хихикнула, но тут же взяла себя в руки и постаралась придать своему виду какую-то серьезность и торжественность.
— Как ты вошла? — после недолгой паузы спросила Катя.
— У нас всего час, — игнорируя вопрос, сказала Мара. – Вам, тетя Катя, нужно бы поторопиться. Вечеринка скоро начинается, нужно поспеть вовремя.
— Я никуда не пойду, — строго ответила Катя, подходя к ней ближе.
Мара вспорхнула с дивана, подошла к Кате и взяла ее за руки, заглядывая в глаза. В ее взгляде было что-то такое, что Кате показалось, будто Мара выедает из нее душу. Вроде бы глаза Мары горели, искрились, но с такой настойчивостью и напором, что Катя отступила на шаг и опустила голову. Даже туфли на Маре были Катины, какая бестактность!
— Мара... – жалобно пропищал голос Кати, – я ведь не разрешала надевать это платье... Я бы дала тебе другое.
— Но мне понравилось это! – наивно оправдывалась Мара. — Вы же моя тетя! Неужели вы пожалеете для меня платья?!
Белое платье тихо и беспомощно скулило. Трещало по швам, из последних сил облегая неуклюжую фигуру девочки.
— Сними, — скомандовала Катя.
Но Мара сделала вид, что не расслышала, и, еще раз настоятельно посоветовав поторопиться, бросилась в ванную, подправить макияж.
«Если она не сняла платье после этого, подумала Катя, то теперь для успеха понадобится устроить скандал, а этого я себе позволить не могу, ведь весть об этом скандале молниеносно долетит до родственников, до бабушки, двоюродной сестры, дядьев. Нет, нет, этого я не переживу, и так они считают меня взбалмошной самовлюбленной особой, а теперь еще и назовут скандалисткой и мелочной, — подумаешь, платье! Но и отпускать любимое белое с ней нельзя, кто ее знает, эту странную Мару, куда она в нем вляпается... Тем более я сто лет уже нигде не бывала и мне негде выгуливать платья. Все-таки надоело расхаживать в них по надоевшему и вызубренному периметру квартиры. Другое дело, когда восторженные взгляды прикасаются к их льющимся краям и строгим складкам, завистливо скользят по открытым декольте и волнующим изгибам».
Открывая платяной шкаф с самыми красивыми и любимыми, Катя уже знала, в каком пойдет в этот бой. В маленьком черном. Это платьице, чересчур короткое, но выгодно подчеркивающее формы и элегантное, стояло в Катином тайном списке любимцев на втором месте. Когда она представляла себя мертвой, она непременно виделась себе именно в этом, несмотря на его длину. Она даже думала оставить завещание с подробной инструкцией: похоронить в маленьком черном, что висит в платяном шкафу третьим слева. Но временила: все-таки в ее годы не пишут завещаний.
Закрытая вечеринка
Мара вбила в гугл-карту адрес квартиры, где намечалась вечеринка, и повела Катю извилистыми узкими улочками. По дороге Мара, словно назло, шла, почти обтираясь о грязные стены; Катя ревностно следила за спутницей и одергивала племянницу, когда та подходила слишком близко к грязным капотам автомобилей. В походке Мары была непонятная Кате торжественность, словно они идут не на какую-то задрипанную молодежную вечеринку, а на красную дорожку церемонии вручения Оскара. Небо, затянутое бурыми тучами, грозило намочить и подпортить бархатные вставки на белом. Катя попросила Мару поторопиться и зашагала впереди.
Дверь подъезда с облупленной синей краской. Мара навалилась на нее всем телом, и любимое белое взвизгнуло. В старом, замызганном подъезде было темно, стены пестрели любительскими граффити и матерными словами. Воняло квашеной капустой. Катя поморщилась: это был характерный запах ее детства. Дойдя до нужного этажа впотьмах, они обнаружили, что одна из дверей распахнута настежь, и Мара, не говоря ни слова, вошла первой. Какое-то время Катя ждала приглашения, но, так и не дождавшись, вошла следом.
И чуть не сошла с ума от увиденного.
Комната кишела людьми. Родными. Да, да, тут и там, на обтрепанном диване с облезлой кожей, на просиженных до дыр старых стульях, и даже на столе – везде сидели ее родственники. Все они улыбались Кате. Но не добродушно, а ехидно. Повсюду был мусор, неопрятность и уныние. На подоконнике, в стареньком потрепанном пиджачке, сидел Катин дядя, и дымил сигаретой. Бабушка распласталась на диване в одной ночнушке и держала в руках какой-то горелый овощ. Двоюродная сестра, мама Мары, сидела на стуле задом наперед, обняв спинку и устало подмигивала Кате. И еще многие другие: даже те, чьих имен Катя не могла вспомнить, а также того, кем именно они ей приходятся.
И кошки. По всей комнате сновали кошки. Они не просто нагло лежали на своих брюхах, за что Катя их терпеть не могла, они ходили туда-сюда, запрыгивали на мебель и на колени родственникам, ласкались и рассыпали повсюду свою едкую шерсть.
Мара подбежала к своей маме и, наклонившись, поцеловала в щеку.
— Здравствуйте, — решилась Катя. — Как вы все здесь оказались? Когда вы приехали?
Никто не ответил. Все продолжали сидеть на своих местах и зловеще улыбаться. Тишина нарушалась лишь позвякиванием тусклой ложки в кружке с чаем дядиной жены. Катя подошла к дивану и, поборов неловкость, присела на самый край. Послышался хруст старой пружины. К Кате на колени запрыгнула жирная белая кошка. Катя с ужасом вскочила, стряхнув с себя животное. Но было поздно. Подол платья оказался усыпан безобразными хлопьями кошачьей шерсти, которую Катя безуспешно пыталась с себя стряхнуть. Платье заныло, застонало, и Катя бросила озлобленный взгляд на дядю, который подошел к ней и как бы невзначай, желая обнять в знак приветствия, выпустил прямо на ее декольте густую струю дыма. Платье зарыдало. Катя отшатнулась.
Двоюродный брат качался на стуле и характерный скрип разбавлял удушливую тишину. В руках он держал бутерброд с маслом и стекающим по краям вареньем. Затем он встал и подошел прямо к Кате:
— Я помню запах мертвых голубей, а ты? Помнишь, Катя? Мы нашли их в подъезде?
Не дождавшись ответа, он поднес бутерброд ко рту и откусил. Капля варенья упала Кате на рукав и она отскочила в бешенстве.
— Что здесь происходит? – спросила Катя, не сдерживая негодования в голосе.
Брат поспешил удалиться в другую комнату. Остальные молчали. Тогда она вопросительно уставилась на Мару.
— И почему нет мамы?
Вместо ответа, Мара прошла к накрытому столу, схватила первый попавшийся стакан, наполненный желтой жидкостью, — скорее всего это был апельсиновый сок, — и, запрокинув голову, опустошила его. Позволяя губительным струйкам усами стекать по подбородку и литься на самое любимое Катино платье.
Кате хотелось подбежать к негодяйке, выхватить стакан из рук, сделать хоть что-нибудь. Но было поздно. Платье ревело. Навзрыд и оглушительно. От бессилия Катя облокотилась о дверь, ведущую в коридор, и, бессмысленно мигая глазами, сползла вниз, на пол. Короткое черное задралось до неприличия, но Катя не заметила. Бабушка приподнялась на диване и позвала Мару, и когда та подошла, бабушка протянула ей горелый кабачок, с которого стекало жирное масло, словно его только что поджарили на сковороде, и прошептала какое-то напутствие. Чтобы никто не расслышал секрета, бабушке пришлось обвить шею Мары руками и привлечь ближе к себе, тем самым обрекая платье на соприкосновение с кабачком.
— Оставь его в покое! — провизжала Катя, как можно громче, чтобы Мара услышала.
Но Мара не услышала. Она взяла масляный кабачок и отнесла на кухню. Достала десертную тарелку и нож, и принялась разрезать овощ аккуратными кружочками. Видимо, по просьбе бабушки. И вот она собиралась уже пойти обратно, но вдруг, в самый последний момент, когда держала заветную тарелочку обеими руками, вспомнила о чем-то неотложном, вернула тарелку на место и резко нагнулась к самой нижней полке. Платье затрещало и пошло по швам. Характерный треск. Крик. Вопль.
Мара попробовала обернуться, но ничего не смогла разглядеть. Тогда она подняла голову и увидела на пороге кухни Катю. Та держалась за ручку двери и глаза ее выражали ужас. Катя закричала. На кухню ворвалась бабушка. Она осмотрела Мару и наметанным глазом определила, что платье сейчас же нужно зашить.
— Снимай, у меня в спальне есть иголки и нитки, неси его туда, — скомандовала она.
Всем женским коллективом пытались спасти белое. Маре с трудом и под громыхающие аплодисменты удалось просунуть белую нитку в игольное ушко, двоюродная сестра Кати со рвением расправляла платье, готовя к операции. Бабушка взяла в руки иголку с ниткой, но выяснилось, что без очков она не справится, и еще битый час семья разыскивала очки по всей квартире, а отыскались они под креслом в спальне.
И вот, бабушка приступила к операции по спасению раненого платья. Она стегала его грубо и неаккуратно, но хоть так, тихо про себя молилась Катя. Всякий раз, когда бабушка вонзала иголку в тонкую материю и шелковую подкладку, платье взвизгивало, скулило, судорожно суча подолом.
— Кажется, заштопала! – гордо сказала бабушка и раскрыла платье словно простыню в широко расставленных руках.
Прежде чем Катя успела подойти и обнять его, в спальню ворвался чей-то малолетний сын с измазанными краской руками. Он влетел с радостным криком и со всего разбегу уткнулся прямо в белую простыню платья, после чего оно хрустнуло и снова пошло по швам, на этот раз, по всей длине... Заляпанное и разорванное, оно издало какой-то нечленораздельный всхлип, а потом замолкло.
Катя кинулась к платью. Мальчик все еще не мог выбраться из паруса материи, и кричал, пытаясь освободиться. Дядя, наблюдавший за сценой из коридора, бросился спасать мальчишку. Катя едва дышала. Все, что она хотела в эту минуту, это прижать к себе платье, но и этого ей не разрешали, потому что спасали мальчика.
— Я вызову полицию! — пригрозила Катя и ткнула указательным пальцем воздух.
— Но на каком основании, Катенька? — удивилась незамужняя тетя Кати. Она стояла в сторонке и наблюдала за сценой со стороны.
— И ты еще спрашиваешь? Они не дают мне приблизиться к моему платью!
— Но там ведь мальчик...
— Да, там ведь мальчик, — наперебой и немного виновато защебетали родственники, один за другим.
Мальчику понравилась эта возня, напоминающая его излюбленную игру в привидения, и было слышно, как он хихикает под вздувшимся над ним пузырем ткани. Казалось, он специально наматывает его себе на голову все плотнее, чтобы развлечение не кончалось как можно дольше.
— Прекратите!
Катя извлекла из клатча телефон и стала судорожно соображать, какой у полиции номер. Родственники поняли серьезность ее намерения и, не мешкая, освободили мальчика, для вида отчитывая ребенка с воспитательной интонацией.
Катя бросилась к платью, опустилась подле него на колени, взяла в руки и прижала к груди. Платье молчало. Катя поднесла его к самому уху. Платье молчало. Тогда Катя положила его на колени и подушечками пальцев пощупала его складки, ища пульс. Пульса не было.
В спальне воцарилась пугающая тишина. Родственники окружили Катю и стояли с опущенными головами. Примолк даже мальчик.
Платье умерло. Это было понятно всем. Подступающий к горлу ужас рванул вверх и вытек обильной слезой из уголка Катиного глаза. Катя уткнула в мертвое платье лицо и плечи ее задрожали. Сквозь всхлипывания она услышала слова сожаления. Они были сказаны каким-то ироничным тоном. Как же она ненавидела этих людей! Ведь они намеренно порвали ее лучшее платье, потому что еще тогда, с самого начала, приняли мамину сторону и теперь мстят Кате неизвестно за что! Катя резко поднялась с места, сильнее прижала к груди труп платья, поправила на плече ремешок сумочки, сквозь слезы крикнула родственникам, что презирает их и никогда в жизни больше не хочет их видеть, и направилась к двери.
— Мы с тобой! — как ни в чем не бывало сказал дядя, достал из кармана пиджака сигару, а затем снял с крючка потрепанную шляпу.
— Нет! — жалобно простонала Катя и пригрозила ему пальцем. — Ненавижу вас! Не хочу вас видеть! Никогда! Никогда!
— Но ты моя внучка, — спокойно сказала бабушка. — Мы не можем оставить тебя в твоем горе.
Двоюродная сестра с детьми тут же ринулись в прихожую и закопошились в поисках обуви. Остальные последовали ее примеру.
На улице Катя вписала в гугл-карту свой адрес и, завернув на узкую улочку, а потом еще несколько раз нырнув в глухие подворотни, попыталась сбежать от назойливых родственников. Но в опустошенном ночью городе это оказалась невозможно. Родственники молча следовали за ней по тускло освещенным улицам. Аккуратно обходили лужи, на Катины проклятия не реагировали и даже держались немного подальше, соблюдая почтительную дистанцию. Катя торопилась домой, ей нужно было срочно переодеться!
Как быстро ни старалась идти Катя, временами превращая свой шаг в бег, они все равно настигали ее. Бабушка с дедушкой плелись в хвосте процессии, с трудом борясь с одышкой, и жаловались друг другу на избалованную молодежь. Дети бежали быстро, и при каждом новом повороте первыми нагоняли Катю, а потом махали руками отстающим старшим.
Когда Катя нырнула в черную пасть подъезда, ей подумалось, что никто из преследователей не увидел, куда именно вошла Катя, и, перепрыгивая лестницы, она мигом очутилась у своей двери. Впопыхах открыла сумку. Телефон. Нет. Пудреница. Нет. Чьи-то шаги. Вздох. Бумажные салфетки. Нет. Ненависть. Нет. Ключ! Она поднесла ключ к замочной скважине и отчетливо услышала, как за ее спиной копошится целая толпа.
Войдя в прихожую, она даже не попыталась закрыть за собой дверь. Стремглав кинулась в спальню, аккуратно положила труп белого платья на незаправленную постель, и стянула с себя маленькое черное. Схватила первое попавшееся, лиловато-голубое в блестках, и надела через голову. На спинке стула висели синее и красное. Катя специально подготовила их с утра, потому что выглядели платья ужасно: они сильно выцвели и казались поношенными. Катя не надевала их уже целый месяц. Она тут же стянула с себя платье с блестками и надела синее. В тот же миг красное поугасло, сделалось каким-то болезненно розовым и Катя схватилась обеими руками за голову, не зная, как поступить.
Дверь спальни приоткрылась и в ней показалась голова бабушки. Катя, ошарашенная подобной бестактностью, выронила красное платье и собиралась сказать что-нибудь злое, но вдруг поняла, что все злые слова у нее закончились еще по дороге домой.
Катя медленно опустилась на кровать, и, словно защищаясь, вцепилась рукой в лежащее подле нее мертвое платье.
Медленно, не говоря ни слова, родственники один за другим вошли в Катину спальню и, заранее не договариваясь, обступили кровать. Катя растерянно хлопала глазами и чуть не плакала, не понимая, как избавиться от этих отвратительных людей, но родственники почему-то на нее не смотрели. Они смотрели друг на друга, и, как показалось Кате, о чем-то заговорщически перемигивались.
— Ну и че будем делать? — нарушил тишину Катин двоюродный брат.
Он скрестил на груди руки и пытливо посмотрел на остальных. Бабушка выставила вперед ладони и прижала плечи к ушам:
— Че, че, горевать вместе с Катенькой!
— Да, да, Катенька — наша, — горделиво приподняв голову, заявила тетя Кати, и вытерла нос запястьем.
— Да я не пойму, че за горе! Платье порвалось, видите ли! — в сердцах сказал двоюродный брат.
Остальные зашикали на него и он виновато прикусил губу.
— Порвалось, значит, надо выбросить, и делов-то... — провинившимся голосом предложил он.
— Умерло! Не порвалось! Умерло! Умерло! Умерло! — вдруг не своим голосом закричала Катя.
— Умерло... совсем-совсем умерло... — полушепотом добавила Мара, и только тогда Катя осознала до конца весь смысл этого слова.
Ее любимое платье. Белое. То самое. Мертво.
Мертво, мертво, мертво. Весь ледяной ужас этого слова начал медленным ядом впитываться в Катино сознание, но внезапное многоголосье выудило Катю из траурного кокона и вернуло в абсурдную реальность. Родственники вдруг бурно стали обсуждать дальнейший план действий, не обращая внимания на Катино присутствие и не стесняясь в выражениях друг с другом. Их слова доходили до Кати откуда-то издалека, из выцветшего прошлого, но кое-что она все-таки разобрала.
— Раз умерло, надо похоронить!
— Мы на автобус опоздаем!
— На кладбище нельзя!
— Почему это?
— Бляха муха, мне что ли опять за лопатой тащиться?!
— На кладбище хоронят людей.
— А бывает кладбище домашних животных.
— Это не животное!
— Билеты нам не поменяют, учтите!
Голоса родственников превратились в гул, в котором Катя уже и не пыталась ничего разобрать. Она ничего не понимала. Рядом с ней на кровати лежал труп ее любимого платья. Коснулась его пальцами и вспомнила, как покупала его, как выбрала его среди множества других и продавщица, гордо именующая себя консультантом, сказала...
— Продавщица сказала мне, представьте, как будете гулять в этом платье по побережью... золотой песок, золотое солнце и это белое платье! Только представьте себе, как красиво это будет! — нарочно писклявым голосом говорила Катя куда-то вглубь себя за воображаемую продавщицу. Затем вернулась к собственной интонации: — А я так ни разу и не съездила в нем на море...
Как только Катя начала свой невнятный монолог, родственники замолкли. На этот раз она не проклинала их, не угрожала полицией, не швырялась презрением. Она делилась чем-то сокровенным. Чем-то важным для нее. И родственники молча слушали. Пытаясь понять, проникнуться. Посочувствовать. Катя подняла голову и словно опомнилась. Она резко замолчала. Вцепилась ногтями в мертвое платье и испуганно посмотрела на бабушку. Та пожала плечами и улыбнулась.
— Что ж, неплохая идея. Похороним его на море!
— Что? — не поняла Катя.
— Платье же умерло, — ровным голосом объяснила бабушка. — Значит, его нужно похоронить.
— Но...
— Никаких но!
Бабушка наклонилась к Кате, потянулась рукой к трупику платья, но Катя вцепилась в него еще сильнее. Бабушка стала вырывать у внучки платье, тетя с дядей только укоризненно качали головами, и никто не мог понять, кого из двух борющихся они не одобряют. Мара прикусила губу и так сильно сжала кулаки, что ногти больно впились в ладони. Наконец, бабушка вырвала мертвое платье и вышла с ним из спальни. Катя помчалась следом. Бабушка нашла на кухне целлофановый пакет и завернула в него платье, потом приказала Кате переодеться.
— Нам нужно успеть до десяти утра, в десять утра уходит наш автобус.
Катя слезно умоляла бабушку вернуть ей труп, отказывалась хоронить платье на побережье и вообще иметь с родственниками какое бы то ни было дело. Но бабушка, казалось, не слышала Катиных протестов, и поторапливала родственников к выходу.
— Но я не могу надолго отлучаться! — наконец нашлась Катя. — Я должна постоянно переодеваться и не могу оставить платья надолго! Ведь похороны — это серьезное мероприятие, у меня никогда никто не умирал и я не знаю, как там все бывает, это может затянуться и мои платья не выдержат! Когда их не носят, они портятся!
— Что ж... — буркнула себе под нос бабушка, швырнула пакет с мертвым платьем на диван и вернулась в спальню.
Катя бросилась к трупу. Забилась в угол дивана, обхватила обеими руками целлофановый пакет с платьем, и тело ее забилось в лихорадке. Что они там делают в спальне? Ведь там платья! Платья!! Катя даже думать об этом не хотела... ее трясло, попеременно бросало то в жар, то в озноб, перед глазами начали проплывать ужасающие картины... Но когда дверь спальни открылась и из нее по одному стали выходить родственники, все ужасы воображения померкли и отступили перед чудовищностью происходящего на самом деле.
Похороны
Бабушка шла первой. На ней был Катин болезненно-голубой сарафан, а в вытянутых руках она несла целлофановый пакет с трупом белого платья. За ней плелась нестройная, пестрая процессия. На телах родственников колыхались платья Кати. Наряжены были и женщины, и мужчины. Тем, кто пополнее, достались мешковатые платья. Правда, выглядели они в них скорее комично, чем элегантно, но платья были спокойны. Ведь они были нужны. Дети тоже умудрились напялить на себя короткие, маечные. Самые маленькие постоянно спотыкались о волочащиеся под ногами подолы, забывая их приподнимать. Мара была в ярко-красном, лоснящемся от новизны и свежести. Процессию замыкала Катя в синем. Когда она увидела выходящих из спальни родственников, дефилирующих в ее платьях, было уже поздно. Катя сразу поняла, что не сможет отговорить их от этой ужасной затеи, но и отпустить их в родных платьях тоже не могла. Пришлось волочиться следом и подыгрывать. Поначалу все Катино существо противилось происходящему, но по мере того, как рассвет слизывал сажень ночи с умытых дождем улиц, и блики солнца заиграли на складках платьев, Катя заметила, что платья на родственниках стали ярче. Ткань словно поновела, разгладилась, цвета стали насыщеннее. Катя вытерла кулаком последнюю слезу.
Процессия дошла до самого берега моря. Волны яростно разбивались о прибрежные скалы, выбрасывая на берег жидкие водоросли и осколки ракушек. Дядя воткнул во влажный песок лопату и с усердием приступил к своей миссии. Бабушка подошла к Кате, передала ей целлофановый пакет и поцеловала в лоб. А потом крепко обняла, и пакет с трупом стиснулся меж их телами, причиняя неудобство. Глухой звук лопаты утопал в шуме прибоя. Никто не говорил слов соболезнования, но по воцарившейся тишине можно было понять, что все присутствующие воспринимают происходящее всерьез. Уважают Катю и скорбят по платью. Именно так, в рифму. Все происходящее очень напоминало стихи: не вычитанные, полные рытвин и недомолвок, но именно потому живые. Непридуманные.
Катя опустила целлофан в вырытую яму и присела рядом. Синее даже не пискнуло, когда во все его складки засыпался влажный песок.
Никто не стал произносить прощальной речи. Когда яма исчезла, Катя опустила над ней зажатый кулак, расслабила и выпустила горсть влажного песка... И вместе с ним тревогу, отчаяние, одиночество. Все это сыпалось с нее в могилу с любимым платьем, и лилось бесконечными струями из уголков глаз. Утренний бриз равномерно разносил Катины слезы вдоль побережья, мешая с испарениями моря. Родственники по очереди подходили и обнимали Катю. Она чувствовала их прикосновения и горячий шепот, ничего не означающий, просто мерно дующий в ухо и убаюкивающий.
И вдруг на горизонте показалась мама. Она бежала. Преодолевая одышку, опираясь ладонями на мясистые ноги, она бежала прямо к Кате. Еще издали послышалось ее торопливое приветствие, раскатами расползающееся по побережью:
— Я так ждала, так ждала, чтобы наконец помириться с тобой, доченька!
Поравнявшись с дочерью, она заключила ее в липкие объятия.
— Прости меня, прости! Я ведь сразу тогда выгнала Батона, но какая-то нелепая гордость не давала мне прийти раньше... я ведь поклялась тобой!
Дядя в сером, длинном платье, прямом и незатейливом, — он выбрал что попроще, чтобы причинить минимальный ущерб своей мужской гордости, — опустился на колени у самой воды. Он смотрел на море и о чем-то вздыхал. Длинная волна облизала его платье в коленях, и он тут же спохватился — подпрыгнул на месте и обернулся к Кате. Но серое не поменяло цвета и ничего не сказало. И тогда Кате показалось, что происходит что-то странное, необъяснимое. Катя его не жалела. Было ясно, что необходимо над этим поразмышлять. Но совсем не хотелось думать о таких глупостях в объятиях мамы.