Проявления глубинной памяти Нонны Мордюковой о своей прошлой жизни – композиторе Петре Чайковском
Фрагменты из книги И. Левшиной «Нонна Мордюкова» (1967 г.)
Для Нонны Викторовны любимой радиопередачей была «длинная музыка», как она называла про себя оперы и симфонии. Вот эта «длинная музыка» да ещё кино стали для неё постепенно необходимостью. Она немного стеснялась своего чудачества – поклонников симфонической музыки рядом с ней было не так уж много, а что касается кино, то его, конечно, все любили, но в какой-то другой степени. В ожидании кинокартины Нонна волновалась, серьёзнела и стихала, с недоумением следя за друзьями и сверстниками, которые выражали свою радость от будущей встречи с фильмом иначе – бегали, кричали, дурачились…
Не смотря на врождённую музыкальность и даже пристрастие к «длинной музыке», в кино Нонна предпочитала драму – то есть ещё подростком будущая актриса в фильмах больше всего ценила драматизм, психологические коллизии…
…Есть среди экранных работ Нонны Мордюковой буквально минутные (иногда – секундные) появления перед зрителем, но даже эти появления стоят того, чтобы о них рассказать.
За два года до работы с Юрием Егоровым над «Простой историей» Мордюкова случайно столкнулась с ним в коридоре студии. Егоров и Мордюкова были однокашниками – вместе снимались в «Молодой гвардии». Только Егоров, студент режиссёрского факультета, кроме небольшой роли немецкого полицая – переводчика Рейбанда, вёл в картине ещё и режиссёрскую работу. А сейчас, уже в качестве самостоятельного и уважаемого режиссёра, он снимал «Добровольцев».
– Нонна, – сказал он, – выручи. Надень брезентовую робу и иди в павильон. Там стоит декорация шахты метро. Сядь и пей молоко из бутылки. Больше от тебя ничего не надо. Нонна сразу согласилась, и тут же, в коридоре, показала режиссёру, как она будет сидеть с бутылкой молока и, очень довольная собой, жизнью, шахтой, молоком, от души петь арию Кармен «У любви, как у пташки крылья…»
Мордюкова поёт в фильме громко, жизнерадостно, очень выразительно фальшивя. И столько юмора и обаяния в этой горластой девахе, что редкий зритель не запомнил секундную мордюковскую метростроевку в «Добровольцах». И ведь надо ещё было суметь так первоклассно сфальшивить! Недаром Нонна обладает абсолютным музыкальным слухом.
Везде, где ей приходится петь в фильмах, она поёт сама: и «Дывлюсь я на небо…» в «Молодой гвардии» и «Сронила я колечко» в «Председателе». Есть в её биографии даже один факт, когда, не снимаясь в фильме («Дело Румянцева»), она озвучивала песню, которую по ходу действия поют в общежитии девчата.
– Как она поёт русские народные! – рассказывает её друг, режиссёр Софья Абрамовна Милькина. – Однажды композитор Свиридов плакал, когда слушал её песни… И дело не только в голосе, слухе, редкой музыкальности… Не голосом она поёт – душой. Поёт, как и должно петь не просто певице, а русской трагической актрисе…
Фрагменты из книги Н. Мордюковой «Казачка» (2005 г.)
В детстве меня окружала привычная жизнь довоенного села, и ничто, казалось бы, не доносило сведений об искусстве, разве что огромный черный репродуктор-«тарелка», который рассказывал нам о неведомых далях, где бурно и светло жили таланты, об их вдохновении, радостях, неудачах. Но и этого хватило, чтобы зашевелилось, задвигалось во мне что-то, что после стало призванием актрисы. Помню, как по радио передавали «длинную» музыку (так я называла тогда классические произведения). И уж не знаю, как это случилось, но музыка заставила меня почему-то накинуть на себя кусок марли и, глядя в зеркало, в одну точку, идти и идти вперед к нему. Музыка, медленное движение, собранный взгляд — и рыдания подступали к горлу. Впервые почувствовала, что это какие-то особые рыдания: они доставляют радость. Незнакомое доселе, но сладкое чувство. Так во мне родилась и выплеснулась впервые моя потребность, необходимость быть актрисой. Мне было в ту пору лет одиннадцать-двенадцать.
Но вот, наконец, первая встреча с живым искусством. Людей, приезжающих на лето в наши края, теперь называют отдыхающими или «дикарями». А в те годы они именовались курортниками. Я прослышала о том, что курортники будут давать концерт. Примчалась и во все глаза глядела, как ладно они разложили помост и как ловко натянули занавес — получилась сцена. Начался концерт. Многое в нем было, видно, не по годам мне. И вдруг, постукивая мысочками пуантов, на сцену выплыло маленькое чудо! В балетной пачке с традиционным веночком на голове закружилась девочка моих лет. И снова музыка и движение откликнулись во мне тем же счастливым удушьем — хотелось разрыдаться. Я ощущала невесомость девочки, почти птичью её устремленность к полету.
Начинающая балерина была, казалось, переполнена счастьем, не жила, а как бы благословляла всё и вся своим неописуемо гармоничным телом, красотой каждого движения. Я и не думала, что мне суждено будет увидеть такое. И конечно же рассердилась, когда на сцену вышел «дядько», такой же белый, схватил девочку и стал размахивать ею, опрокидывать её и ловить. Это было очень «непочтительно». Но ничто не могло затмить впечатления от музыкального полёта белой птицы…
…Артисты стали увязывать верёвками своё имущество, погрузили его в автобус и уехали. «Вот оно, искусство!» – думала я. И запечалилась – от разлуки с ним. Но детство берет своё – скоро печаль сменилась страстным желанием немедленно создать себе одежду, подобную той, в которой танцевала юная балерина. Снова пошла в ход марля. Сшила я подобие пачки, надела её и до сих пор помню щемящее чувство причастности к тому чарующему таинству балета.
Шло время. Маленькая балерина утратила во мне реальность своего существования – ушла в далёкую зону памяти. Но осталась как зов в страну мечты, где и мне суждено будет жить. Уже в седьмом-восьмом классе я твердо знала, куда пойду после окончания школы. Знала, что это будет не балет, но балетная жизнь осталась для меня самой притягательной, придавала силы, звала к служению красоте.
В годы войны я встретилась с эвакуированными ленинградцами. Это тема особая, очень важная в моей жизни, но сейчас хочу выделить из нее только те новые потрясения, которые связаны с балетом. Представьте себе большой старинный, дореволюционной постройки амбар с оконцами на уровне земли, так что казалось, будто он врос в землю. Худенькая женщина, покрикивая и прихлопывая в ладоши в такт отсутствующей музыке, стоит в кругу ленинградских мальчиков и девочек. Идут занятия «по классу балета». Я с другими любопытствующими, лежа на животе, гляжу в крохотное оконце, загипнотизированная зрелищем рождения чуда. Уже не приходит в голову сшить себе пачку, зато неудержимо хочется овладеть одним коленцем, которое худенькая женщина называет волшебным словом «фуэте». Фуэте отнимает у меня сон, я с трудом дожидаюсь начала занятий «по классу балета» и спешу к амбару. Ну где же оно, моё заветное фуэте? Я должна овладеть им! Изучаю суть быстрого кружения вокруг себя, переношу тяжесть тела на правую ногу, стараюсь подтолкнуть корпус вращением руки и повести вперёд, балансируя. День и ночь пыталась освоить фуэте. И выучила-таки! Разумеется, говорю об этом с юмором, поскольку речь идет о моих тайных балетных упражнениях.
Но, думая о большом балете, о его роли в моей жизни и жизни окружающих меня людей, я испытываю чувство несказанного уважения и восхищения. Прежде всего трудом балетного артиста. Каждый раз, видя на сцене балет, я вспоминаю тот вросший в землю амбар, худенькую женщину и ленинградских блокадных детей вокруг неё. Я училась работать у них и всякий раз, когда возникает искушение отвлечься от домашних репетиций, упрекаю себя их преданностью своему искусству, труду ради этого искусства. Знаю, как много надо вложить, чтобы твое актёрское деяние стало для других Зовом, таким, какой я испытала в детстве при встрече с маленькой балериной.