ч 1 завкаф тоже человек
Разговоры накоротке
– Вот смотрю я на вас, и удивляюсь: Когда вы все успели?
– Я просто не задумывалась.
– А сейчас?
– А сейчас я стала чаще задумываться, поэтому …ничего не успеваю.
---
– Я стоял в коридоре и слушал. Как хорошо. Вы говорили об искусстве…
– А разве у вас разговоры о чем-то другом?
– У меня? (вздох) Видите? Вы видите ЭТО? (встряхивая пачку)
– Что?
– Ворох бумаг! (вдруг спокойно) А у вас…пусть. Пусть будет об искусстве.
У декана
– Имей в виду. Мы тебя любим.
– Я знаю. Я тоже очень люблю.
– Представляешь, он, сам… прибегал, говорит: «Она уходит, она от нас уходит… А я ему: «Ну куда, куда она денется! У нее квартира, муж, двое детей и даже собака»…
Есть люди, которые, приходя в твою жизнь, там и остаются. Не толкаясь. Вне очереди. На вечное поселение.
После студенческой премьеры
– Можно я вас поцелую?
– Целуйте (Разрешение произносится лукаво. Любая форма игры – словесной, эмоциональной – у него всегда вызывает моментальную реакцию).
– А я, уже целовала, иронично заметила коллега, которой позволялась ирония и сарказм при любом раскладе, при всем соблюдаемом филфаковском церемониале…
– Эх, хорошо тебе, уже отойдя на значительное расстояние, посетовала моя приятельница по работе. Что хочешь, то и делаешь… А мне бы тоже хотелось его расцеловать – такой спектакль замечательный получился!
– Так в чем же дело?
– Не могу. Я – его ученица. А он – мой учитель… Это на всю жизнь.
После концерта
В нашей библиотеке часто устраиваются какие-то встречи и мероприятия. Это место уже давно стало клубом – интеллектуальным, дискуссионным, научным… Отмечались лицейские дни при большом скоплении профессиональных филологов. Кафедра литературы университета торжественно восседала на первых рядах. Моей сестрице-вокалистке было поручено исполнить 2 романса, и это была соответствующая случаю классика. Все шло хорошо. «Я помню чудное мгновение…» чуть приглушенно, и при этом с тонкой нюансировкой звука потекла мелодия…. Это было волшебно. Но в середине романса меня охватил озноб: исполнительница второй раз подряд исполняла один и тот же куплет. Михаил Иванович при этом оставался без «изменений», но Александр Сергеевич… Состояние у меня было как после проваленного экзамена (Именно тогда я поняла, как это бывает) После концерта труднее всего было принимать комплименты, а на мою долю они тоже перепали: «Какая у тебя талантливая сестра». «Вот что мы на самом деле умеем? А тут человек вышел и запел… как ангел» Но в моей голове сидел чеховский «гвоздь»: перепутать слова, и когда, где! При всем честном филологическом народе…
На следующий день, столкнувшись с шефом на кафедре, было боязно поднять глаза. В разговоре он никогда никого не осуждал и не принижал, обладая каким-то необъяснимым мастерством материализации разлитой в воздухе мысли, и эта особенность окутывала, успокаивала и примиряла с реальностью. Поделившись общими впечатлениями, Сергей Юрьевич не обошел комплимансом и певицу:
– Как это было прекрасно…
– Но она же все перепутала… Все слова…
– А разве это важно?
– А разве нет?
– Наверное. Но я был под впечатлением, я наслаждался и… ничего не заметил.
– А я места себе не нахожу. Что скажут на кафедре…
– А что скажут? Люди всегда что-то говорят, потом по-своему интерпретируют. И это процесс, которым сложно управлять. Где-то годам к 55 я решил, что не буду обращать на это внимание.
– Правда? Хорошо, спасибо.
Лестница показалась вдвое короче обычного. На душе было, как и прежде – светло и лучисто. «Пожалуй, я не буду так долго ждать, до 55. Попробую преодолеть в себе ЭТО немного пораньше», – легкомысленно напевалось на мотив «неудавшегося романса».
Простые истины
Известие о том, что абитуриенты, поступающие на филфак, не будут сдавать литературу, показалось абсурдным настолько, что сильных эмоций это не вызвало. Для начала, я решила все перепроверить. Но на кафедре наши историки уже всерьез обсуждали «тему дня», что для поступления на истфак «не нужна будет» история. Я выскочила за дверь. Так. В приемной сидит моя коллега и умница, она точно все растолкует... «Это правда?» - с порога начала я. – Да. Многозначительно прозвучало в ответ. – Я сплю. Ущипните меня. – Да хоть всю тебя перещипаю. Это – факт.
Нужно было срочно что-то делать. Свет проникал в узкую дверную щель. От сердца отлегло: заведующий был на месте. Когда-то А. Арбузов вспоминал, что в молодости они подбадривали себя байкой про М. Горького: а старик-то сидит, пишет. И это им помогало. Меня тоже всегда успокаивал сам факт присутствия этого человека – на филфаке, в моей жизни. Но драматургия эмоций не выдерживала накала: «Это правда, что на филфак не будут сдавать литературу? - (спокойно) Правда. – Этого не может быть! Так не должно быть! Надо что-то делать! - А что вы предлагаете делать? (профессор вдруг резко поменял позу, как-то странно потянулся, как от боли) Вы что…не знаете в какой стране мы живем?! И… да. Это недопустимо… От спокойного тона, деликатной мягкости не осталось и следа. Взъерошенный, воспламененный, он говорил почти взахлеб: «А вы знаете, что сказал великий Ландау, когда его спросили, какой экзамен оставить абитуриентам при поступлении? Он ответил: со-чи-нение. И когда его переспросили, почему, он ответил: Нам нужны широко мыслящие люди. А физике мы их научим!» А потом, наверное, с час говорил о том, что могло бы улучшить качество образования…
А я? Я была счастлива таким соучастием. Неравнодушие и позиция, глубина понимания происходящего спасительно отзывались в душе с каждым произнесенным словом.
Уже после, появилась мысль о том, что и ему, труженику и генератору многих замечательных филфаковских идей и традиций, моя реакция тоже была и важна и нужна. Для того, чтобы идти дальше. В вынужденных обстоятельствах…