Облезлая. Она стояла, слегка наклонив, как это когда-то делала доисторическая Пизанская башня, от тяжести неба голову. Она плакала, когда шел дождь, улыбалась, когда светило солнце, спала, укутавшись в снег, растворялась в тумане, хмурилась ранним утром, млела вечером. Она была живая, возможно даже живее всех тех, кто находился внутри нее. Там, в кромешной тьме, по ее позвоночнику взбирались люди, преодолевая этаж за этажом этой бесконечной башни, которую все здесь звали не иначе как Смерть. Смерть, которая не прячется под землей, а живет на небе.
– Двадцать седьмой, не зевать! – брызнув слюной, прохрипела пожилая женщина.
– Ага, – сказал я.
Когда тебя отправляют сюда, то имена оставляют в мире живых. Вместо них присваивают порядковый номер. Двадцать шесть человек уже были внутри. Кто-то ушел недавно, кто-то, когда я еще не родился, самый первый, имя которого есть во всех учебниках по истории, отправился на поиски лучшего мира ровно семьдесят лет назад. Он же и придумал правило, по которому нужно было оставить свое имя, так как не знал, что его ждет за этими каменными воротами. Не знаем и мы, ведь еще никто не возвращался обратно. Возможно там и правда есть другой мир, а может – нет ничего. В любом случае, я мечтал попасть туда, с того дня, как увидел на желтой странице лицо Первого. Родителей у меня не было, с самого детства их заменяла бабушка. Но теперь нет и ее, в воспоминаниях застыли только большие глаза и такие же большие соленые капли, что стекали с них, когда она смотрела на небо. “Он ведь мог уже добраться до вершины? – спрашивала она меня. – Мог ведь?”. Я не знал, что нужно было отвечать в таких случаях, поэтому просто брал ее за руку и, прижимая брови чуть ли не к носу, тоже смотрел на небо. Я пытался разглядеть эту самую вершину, но тщетно, башня была настолько высока, что я начал сомневаться, а есть ли у нее вообще вершина. Но верил всем сердцем, что есть. И верил, что мне хватит сил преодолеть этот океан, хватит сил не утонуть и не угаснуть во тьме.
Кто и когда построил башню, не знал никто. Ни в книгах, ни в архивах не было никакого упоминания о ее возведении. Ворота, перед которыми я сейчас стоял, открывались сами раз в год, в этот день. Это была единственная возможность попасть внутрь. И, конечно, сегодня вокруг собралось чуть ли не все наше поселение. Одни пришли, потому что приходили всегда в ожидании того, что кто-нибудь выйдет из башни, другие пришли посмотреть на сумасшедшего меня. Желающих посетить Смерть не было уже давно. А если вспомнить случай, когда пять лет назад соседский мальчуган зашел в открытые ворота башни и так и остался там навеки вечные, получив двадцать шестой номер, то мой поход выглядит и вовсе как надругательство над его памятью.
С собой у меня был огромный рюкзак с самыми разными вещами и едой. В руках – факел, он смотрелся немного нелепо, но без него никуда – это и тепло и свет. Пара фонариков и дюжина батареек к ним лежали в карманах. Страха я не испытывал, лишь волнение, похожее, возможно, на то волнение, которое испытывают космонавты или аквалангисты.
– Двадцать седьмой! – в очередной раз крикнула болтливая старушка.
– Что? – спросил я и попытался сфокусировать на ней взгляд.
Мои мысли летали где-то в далеком пространстве Вселенной, разговаривать сейчас хотелось меньше всего и все же…
– Не вздумай сбежать, трус несчастный, – старуха не унималась.
– Вы всем так грубите? – поинтересовался я.
– Да что ты понимаешь, смертник? Что, черт побери, ты понимаешь? – она выпучила бешенные глаза.
Я ничего не ответил. Тот, кто решил, что этот человек лучше всего подходит на роль сторожа Смерти, явно мало с ней общался. Старушку поставили сюда после того случая с пропавшим мальчиком, дабы такого больше не повторилось. Она сторожила вход круглый год, несмотря на то, что тот открывался только в один определенный день – шестнадцатого мая. Возможно именно это так озлобило ее, а впрочем, мне не было до нее никакого дела. “Направление – звезды”, – подумал я.
– Куда уставился? – спросила старуха и замерла.
Ворота башни начали медленно открываться. Галдеж стих, и люди устремили свои взгляды в зияющую тьму. Повеяло холодом, и лица, окружавшие меня, застыли в одном единственном выражении – в ужасе. Я слегка улыбнулся и вошел внутрь. Там ничего не было видно. Я закрыл глаза, чтобы они быстрее адаптировались. И тут за моей спиной захлопнулись ворота. В этот раз как-то слишком быстро. Все еще не открывая глаз я дал себе волю и расхохотался. “Я здесь, я здесь, я здесь!”, – кричал я и заливался смехом. Слегка успокоившись, я открыл глаза и все равно ничего не увидел.
– Абсолютная темнота, – произнес я удовлетворенным тоном.
Отточенным движением зажег факел, подарив пространству краски, и огляделся. Моему взору предстал голый каменный потолок и лестница, ведущая вниз.
– Вниз? – воскликнул я, пытаясь сохранить спокойствие.
Как я ни старался, устоять на месте не мог, и, бросившись сломя голову по крутым ступеням вниз, быстро очутился в еще одной круглой каменной комнате, но уже без какой-либо лестницы. Очередная дверь за моей спиной наглухо закрылась, но было не до нее. Я во все глаза смотрел на двадцать шесть скелетов, сидящих у стены.