Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят.
Сергей Есенин
Витька проснулся рано. В кухне – мать громыхала кастрюлями, ведрами, слышался шум воды, по радио передавали физзарядку, а с улицы с промежутками, когда отец возвращался из сарая в хату, кажется, на всю округу раздавался звонкий и монотонный хруст снега. Он представил отца в фуфайке и в рыжей цигейковой шапке с опущенными ушами грузно ступающего валенками в калошах по снегу. Остроконечный лучик света падал от лампочки на кухне, на домотканый коврик перед его кроватью и оттуда же, по всей еще выстуженной хате расплывались запахи пекшегося хвороста, кипящего борща и терпкий дух, исходящий от варева для скотины. Белое окно, затянутое в многослойный корсет узоров с диковинными листьями, петушиными гребешками и седыми бородами дед морозов, как уменьшенный в несколько раз экран кинотеатра выдавал неподвижную и искристую подвижную лишь для воображения картину зимнего утра. Так Витька лежал, согнувшись калачиком, удивляясь, как мороз затейливо и красиво разрисовал окно, ожидая объявление местной радиостанции - отменят сегодня школу или нет. Он уже стал засыпать, как по радио прервали вещание и через паузу раздался свист и треск и, только затем диктор местного узла связи видимо пару раз щёлкнув по микрофону громким менторским голосом объявил: «Внимание родителей и школьников! В связи с сильным морозом минус 40 градусов по Цельсию занятия первой смены с первого по восьмой класс отменяются…».
Сон как рукой сняло. Витька настолько обрадовался, что вытянулся в струнку во весь рост и заслышав, как поочередно за скрипом снега открываются двери в сени смежил веки, стараясь, притворится спящим. Он знал, что отец после того как управится, зайдет к нему в комнату, укроет еще одним одеялом, подоткнув под них для согрева его вязанные матерью шерстяные носки, китайские теплые кальсоны и толстую байковую рубашку.
Но отец, зайдя на кухню, подозрительно долго о чем-то тихо разговаривал с матерью. Витька навострил уши, но кроме обрывочных и бессвязных слов, ничего не мог разобрать, о чем они шушукаются. Явно родители хотели, чтобы он не услышал их разговор. Какую тайну они хотят скрыть от него…? Что могло такое случиться…? Витька, не раздумывая соскочил с кровати на холодный пол и опрометью бросился на кухню.
Мать и отца он застал врасплох, и они обескуражено молча, смотрели на своего десятилетнего сына, как будто ни разу его не видели в майке и трусах с вытаращенными, испуганными глазами стыдливо отводя взгляды в сторону, словно провинившиеся дети, боявшиеся признаться в какой-то ужасной и непристойной шалости.
- Что, что случилось? – едва не переходя на крик, спросил их Витька.
Мать отвернулась к красной от бушующего в ее чреве огня печке, на которой что-то скворчало и варилось, сказала обреченно:
- Ну, давай заноси уж!
Отец в фуфайке с налипшими соломинками, местами измазанной зелёными полосками навоза, переступил с ноги на ногу и не торопясь повернулся и вышел из хаты.
- Что заноси…? – Витьку распирало от любопытства.
- Да что ж ты такой вредный, всё тебе надо знать, иди лучше оденься – сердито отчитала его мать и добавила – Счас, все сам увидишь.
Над отцом за его не торопливость некоторые зубоскалы любили подтрунить, но Витька-то знал, что он бывает и ловким, и быстрым. Летом, когда он играл с пацанами на улице в футбол, а отец с сеновала попросил ему помочь перебросить свежескошенное сено, но ему было не до этого. Чересчур игра была важной, и он недовольно пробурчал, в роде того: на фиг мне нужна мне твоя солома и тут, Витька и глазом не успел моргнуть, как отец спрыгнул с высокой скирды и погнался за ним. Он со всей мочи припустил наутёк, но был с позором пойман за шиворот и, принципиальный матч пришлось прервать по «техническим причинам» и перенести на более благоприятный для футбола день. Пацаны потом еще долго припоминали ему проигранный забег и с придыханием говорили: «Ну и быстро же бегает твой батя…!» Витька оправдывался: «Пограничник. А там слабаков не держат…».
…Отца не было целую вечность. Витька успел уже получить нагоняй от матери, что надел китайские кальсоны шиворот – навыворот, получить указание поставить на печь перед обедом кастрюлю с запаркой для свиней, надергать и дать сено корове и самому не забыть поесть. А отец все не появлялся и тогда он не выдержал, в сердцах произнес:
- Да куда ж он запропастился…!?
Наконец отскрипели двери, и отец переступил через покрытый хрустящим инеем мерзлый порог. В мокрых пахнущим сеном рукавицах прятались два маленьких черных комочка.
- Стрелка твоя принесла щенят ночью, не могла согреть, видишь, замерзли – вытягивая руки с замерзшими комками на встречу кинувшемуся к нему Витьке сказал отец.
- Так первый раз ощенилась, вот и не уберегла – вступилась за Стрелку мать.
- Это щенки, нашей Стрелки…!? – невольно вырвалось у Витьки.
Он еще не знал, что с ними будет делать, но поверить тому, что они мертвы, не мог. Ведь он так мечтал о щенках. Бережно взял одного из них в руки и почувствовал с мягкостью коричневатой шерсти иглами пронизывающий жуткий до не живучести холод его маленького тельца.
- Они что не дышат?
- Ни «что», а почему? – поправила его мать.
- Тебе же говорят, они замерзли – переливая воду из фляги в ведро, вмешался отец.
- Тогда их надо отогреть и они оживут – уверенно заявил Витька и одного, за одним положил щенков на широкий обмазанный глиной приступок чугунной плиты русской печки.
Оставалось только ждать, как благодатное тепло проникнет в озябших щенков и они оживут. А когда они откроют глазки, засучат ножками и запищат, Витька напоит их свежим парным молоком. И стоит им попить молоко, как они тут же пойдут на поправку. Без еды любой даже здоровый мужик охлянет. Он даже налил из банки в блюдечко молоко, на что мать укоризненно заметила:
- Витька, перестань дурью маяться, они же еще сосунки – и хотела что-то добавить, но посмотрев на сына и промолчала.
Ага, если сосунки, то Стрелка должна им дать свою грудь.
- Надо завести Стрелку в дом – не скомандовал, а скорее жалостливо попросил Витька – А то и она замерзнет.
Отец собирался завтракать мыл руки и после этих слов так и застыл у умывальника.
Мать посмотрела на Витьку и тяжело вздохнув, сказала:
- Заведи, Дима эту сучку в дом, я пока старое одеяло ей постелю в углу, а то он не угомониться. Пусть что хочет то и делает все равно в школу не идти….
Не привычно было видеть Стрелку без ошейника и цепи, а ей, обычной дворняге, видно совестно было заходить в хозяйский дом. Стрелка мелко подрагивала и, виновато склонив лохматую белую в черных подпалинах голову, с висящими лопухами ушами покорно улеглась на постеленное старое байковое одеяло в углу кухни около входной двери.
В суете с отогреванием щенков Витька и не заметил, как ушел на работу отец. И уже собиралась уйти в свою экспериментально культурно- семенную лабораторию мать, а он все продолжал свои эксперименты по оживлению щенков. Витька по очереди растирал щенков (он знал, что если человек отморозит щеки или ноги их растирают), дул в морды, держал на вытянутых руках над раскаленной печкой, но ничего не помогало. Щенки, хоть убей, не хотели оживать. И тогда мать уже одетая в пальто, готовая выйти за порог, видя какую отчаянную борьбу, Витька ведет за жизнь щенков, без всякого злобного умысла посоветовала:
- Витя, а ты возьми валенки и засунь их туда. Там они быстрее отойдут.
Недолго думая, он достал сушившиеся на лежанке свои черные самотканые войлочные валенки, которые по его разумению и должны были сотворить чудо и бережно уложил туда щенят.
Витька позабыл обо всем на свете: о пластинках с любимыми песнями, о солдатах своего пластилинового войска, об улице и катание на снегурках – все его мысли работали в одном направлении: как спасти щенков.
Он потерял счет и времени и сколько раз он вытаскивал поочередно из валенка щенков и на ладонях держал их над печкой, пока руки не начинало жечь и, снова засовывал их обратно в валенки. Жизнь никак не хотела возвращаться к собачатам. И Витька, вспоминая слова отца и матери, что, дескать, это она сука не смогла уберечь щенят, походя, зло и с неприкрытой ненавистью бросал взгляд на Стрелку. Ему хотелось высказать ей всю горечь и обиду за не сбереженных щенков. Но слова проклятий и укоров всякий раз терялись, исчезали, когда он видел, как Стрелка положившая голову, на свои лапы, как на плаху, искоса наблюдала за ним, посверкивая черными глазами, в которых была и ласковость, и ожидание, и благословение, за него маленького хозяина, желающего спасти её детёнышей. От этого взгляда Витьке становилось жалко бестолковую Стрелку, и он старался вовсе не смотреть в угол кухни.
Но когда он приступил к очередной попытке оживить хотя бы одного из щенков, из угла донеслись какие-то чавкающие, хлюпающие звуки, возня и поскуливание Стрелки. Витька моментально повернул голову и увидел, как из собаки вывалился шар в тонкой плёнке окутанный парком и сука начала его покусывать и облизывать, и шар с каждым мгновением приобретал черты щенка. Витька от неожиданности остолбенел: выходит не зря завели Стрелку в дом и вовсе не напрасно он битый час пытался вдохнуть жизнь в замерзших щенков – их души должно быть переселились в их брата. Или сестру? Впрочем, без разницы – главное у Витьки был живой щенок. А что сказать родителям, что это он откачал одного из замерзших и он воскрес или все-таки рассказать правду?