Скупой

I
У понурой, затянутой утренним сумраком речки медленно сгущался заунывный бесцветный туман. Полог хмурого сонного неба горестно веял одинокой задумчивой сыростью. Пел гуляющий ветер. Стройные контуры поредевшего жидкого леса мерно пробуждались от растворяющейся мглы и наполнялись мягким свечением занимающейся зари. Угловатые тени робко ютились по невзрачным низинам, суетно отступая в пустоту отрешённых окраин. Нехотя расползались седые бесформенные облака. Веяло теплом. У крутого, обрывистого откоса седел Семён Андреевич, крепкий, сгорбленный юноша, томно взирающий в мутную даль горизонта. Его взгляд был хмур и угрюм, а облик тих и подавлен. Чёрные вьющиеся локоны ловко скользили по его смуглой шее, ласково струясь вдоль блестящей лоснящейся кожи. На усталом и монотонно холодном лице скупо красовалась безучастная маска уныния. Герой ждал. Утомлённо смотрел в никуда и пленялся ленивою скукой, суетливо вертя пальцами золотистую металлическую пуговицу рубахи. Вскоре в полсотни метров от его неприметной локации послышался треск веток и из-за резко раздвинувшихся кустов показалась угловатая фигура Олега Егоровича. Он неуклюже пробрался к воде, бросил на песок тяжеленный матерчатый рюкзак и, аккуратно достав из последнего длинную старую удочку, ловко уселся на нагретой притоптанной насыпи.
"Вот же нелёгкая занесла!" - подумал встрепенувшийся вдруг Семён Андреевич: "Привело таки лихо неведомое. Теперь все планы взбаламутит."
Олега Егоровича в селе не любили. Скупой - такая бессменная кличка закрепилась за его злополучной персоной. Извечно замкнутый, недовольный, придирчивый и сколыдорящий каждую несчастную копейку герой являлся фигурой, в своём роде даже показательной и нарицательной, служа своеобразным эталоном скупости и чёрствости. Всю свою жизнь Олег Егорович жил один. Закончив гвардейское училище и уехав из семьи, с самой молодости он начал заниматься предпринимательством. Скупал мебель, картины, золото, ювелирные украшения и кожу, а затем продавал в собственной лавке и с рук. Так шли годы. Деньги копились в сундуки. Дело развивалось. А сам Олег Егорович медленно старел и становился всё более скуп и отрешён от окружающих. Имея явно нескромные капиталы, он уже десять лет не менял одежды, не покидал пределов родного края и никогда не давал денег в долг - никому. Это было самой отличительной из его черт - он не имел снисхождения, не обременял себя его тщетной материей. Он жил без вне людей, лишь осторожно глядя на них со стороны да периодически критикуя.
Вот и сейчас, опасаясь его комментариев и осуждения, Семён Андреевич нервничал и робел: "Ну вот стоило же именно в этот час и в это место! Утро. Рань. А он тут. Да ещё и с удочкой. Проклятие."
Олег Егорович обернулся и приметил всполошившегося земляка: "Ждёшь кого?"
"Да вам и так известно - и кого, и зачем." - пробурчал Семён Андреевич.
"Раз так - то печальна участь твоя, стало быть. Порочна. Губишь себя, хоронишь."
"Пусть и так. Нельзя?"
"Тут всякое людям по силам, такое творят. Небо не запрещает. Я тоже не буду. Я сюда не глазеть пришёл и не сплетничать. Моё дело оное - рыбёшку выловить, да суп сварить. А ты стой. Уж раз дурак полностью."
"Чтоб тебя!" - подумал собеседник, как вдруг был окликнут незаметно подкравшейся Анной Степановной: "Стоишь, тоскуешь?" - засмеялась, приблизившись, дама.
"Тоскую."
"По чём тосковать то? Будто твоею вдруг да стану."
"Станешь не станешь, а сердцу приказывать бесполезно. Не отринешь его, не выкинешь."
"Было бы ради чего ему биться. А то так никем ведь и останешься. А время, оно быстрое... Чего глазья таращишь? Не твоя всё равно."
"Нынче и мечтать не велено?"
"Кому-то, может, и велено. А тебе нет."
"Так всё равно ведь выдали тебя на что-то, ниспослали."
"Кто ниспослал то?"
"Судьба."
"Смешной ты. Смешной и глупый. Как, собственно, и все."
"Пусть и смешной, а самому грустно. Да и ты огорчать лишь заладила. Хоть бы что светлое принесла, хоть какую весточку."
"Что и вовсе пришла, благодарен будь, а светлое тут не всем, не каждому, тени тоже место требуется. С одними радостями то тоже горько станет."
"Иногда этой горечи и хочется."
"А кто чего жаждет, тем того и обделяют. Не желай лишнего, а то и малого не будет."
"Так ни на что и не надеюсь уж, не уповаю и не рассчитываю. Просто делаю, как сознанием велено. Как видится, так и буйствую. И зазорного в том не примечаю."
"Так привык к пустому привязываться? Значит и сам пустой, дефектный. Чувств то никаких. А бегаешь, выпрашиваешь меня. На что тебе такая низость? Сжалиться требуешь, не отказать. Самому то не тошно?"
"С любимых рук и помои всласть."
"Дурак ты. Так ничейным и проходишь."
"А коль твоим нарекусь?"
"Мечтай. Ещё по радуге сходи погуляй. Может, хоть в речку упадёшь, утонешь. И то прока больше будет. Бесцельный ты. Ещё и ко мне привязался. Некого больше своей привязанностью опорочить было?"
"Уж и идолом мне побыть не хочешь."
"Не хочу."
"Не надолго хоть. На мгновение."
"Может, и поцеловать тебя?"
"Как чудо великое расценю."
"Идиот. И ведь так взаправду и поверил. Что с тебя такого возьмёшь..."
"Да вот всё, что есть, с радостью бы тебе и отдал."
"Какая милая тупость. Тебе бы в сказки податься. Или в дурдом."
"Всё досадить норовишь, отринуть. А всё равно нравишься, всё равно манишь, как мираж, как наваждение некое."
"Растает сейчас мираж весь твой. Пойду я. И дома дел хватает. И свиданий больше не выпрашивай. Не о чем нам толковать. Да и ни к чему."
"Хоть венок тебе сплести дай."
"Ещё чего." - Анна Степановна резко развернулась и мерно зашагала прочь по извилистой узкой дорожке, спешно растаяв за скрывавшими её ветками клёнов.
Семён Андреевич робко потупил взор и замолчал.
"Ну что, много наговорил? Впустую то." - окликнул Олег Егорович.
"Да что вы пристали! И без вас гадко."
"Семён Андреевич, одумайтесь, не глупый же, вроде бы, юноша. И даже колледж с отличием закончили. А губиться вздумали, в руки к дьяволу пойти. Уж раз пропасть хочется - лучше бы на войну на какую поехали. Там быстрее хотя бы."
"К дьяволу пойти, губиться... Ну что вы меня ересью бередите. Какой она дьявол? Хрупкая, безобидная. Только внешне, образно горделивая и холодная. А внутри..."
"Так в этом то как раз она с ним и сходна: задача дьявола - дать вам поверить, что вы сильнее него, что он слабее вас, беззащитнее. Дать поверить, а потом обмануть. И ведь он даже убеждать вас не станет - сами за ним побежите. Таковой вас и оболгать то не попытается - самостоятельно взахлёб оклевещете. Вам постараются подсунуть именно добродетель, коей в конце и подавитесь, с коей и пропадёте. Учтите, в ад не зазывают, туда следуют исключительно добровольно. А разум ваш, он, как домик карточный - чуть содрогнут его, и всё - рассыплется весь, разлетится мгновенно и вдребезги, своей несметностью прежней всю участь расплющив. Под руинами ума не один десяток светлых голов померк. А вы на него всю роль возлагаете. Смешно."
"Все вы только посмеяться надо мной собираетесь. А из рассуждений ваших вытекает, что и бог не многим от дьявола разнится. То же коварство. И финиш аналогичный."
"Не совсем. Бог и вовсе вне. Тот, что истинный. А новоиспечённых святителей море, только болото больше напоминающее. А нам в него всё бы да шагнуть."
"Ну отучать меня от неё удумайте. Скажете ещё, как всегда, что с глупостью людской боретесь. К чему эта раздача советов? Я всё равно не внемлю. Да и от роли жизненной не избавишься - ни от дьявольской, ни от божественной."
"Про роль верно мыслите. И не виною ты ей. Собака почему на цепи лает? Ибо создали её такой, предписали скалиться да тявкать. Её положение здесь соответствующее. Вот есть раб. Нет у него ни прав, ни вольностей, только хозяин. И место у сего раба будет извечно одно - у ног его. Есть древние племена, есть фанатики, есть одержимые целью. Им всем предписано амплуа. Так и нам выпадает - любить, надеяться, встречаться. Мы делаем это не осознанно, а лишь из условий исходя, из неизбежности. Кто-то за шлюхой гонится, кто-то за миссией, от равной безысходности. Только в первом случае от дрянной, а во втором - от счастливой. Вы думаете, веки распрял, и всё - сразу глаза на мир раскрылись. Так не бывает. Тут незримого полно, недоступного оку нашему. А вы равно смело и по дороге шпарите, и по обочине. Вы жаждете поощрений. Жаждете одобрения со стороны чьей-либо, и со стороны, не самой правильной, кстати. Вы хотите быть оправданным. И не важно кем, хоть чёртом. Но всем то не угодишь."
"Я себе, страсти своей угождаю."
"Что и за страсть такая - того, кто гонит, греть?"
"Так единства хочется, разделённости. А что для подобной требуется, не знаю. Вот и бьюсь, силюсь, упорством взять пробую. Да и чем иным счастье выкроишь... Что для него надобно, кто же скажет... Вот и думай всю жизнь."
"Уж поверьте на слово, больших задач тут на нас не возложено. И раздумий вечных тоже не предписано. Здесь человеку то и вовсе лишь в одном определиться требуется - что в этой участи его, а что чуждое. Определиться и дорог не своих не топтать."
"А если ничто тут не твоё. Как и мир не под тебя вовсе заточен. Что ж тогда  делать?"
"Мир велик, всякому угол сыщется. Не каждому парадный, не всем уютный, но свой. А в чужое лезть ненадобно. Там обрыв, пустота. И не выйдет единения с посторонними. И приношениями чуждыми не насытишься. Вы счастья хотите, а что сие слово значит, не знаете. Таким подобного не выделяют."
"Я то хоть искать волен, а не ждать. А с вашей логикой так и просидишь с опущенными руками."
"А что есть воля? На что её вам выдали? Чтоб манипулировать ею, увлекать вас, как вздумается. Чтоб вашими же руками вас и хоронить. Воля рвение рождает, инициативу. А таковая наказуема всегда. Коварна. Подобная в омут тянет, в трагедии. Вашими собственными ноженьками вас на погибель транспортирует. Вы имеете волю. А кто ей приказывает? Кто цели ставит? Кто внушил вам идеалы, коим вы верным быть пытаетесь? Можно очень усердно молиться бесу. А потом обидеться на бога, что в рай не взяли. Вы играете идиота, а аплодисментов требуете как за гения."
"Прижать меня хотите, озадачить."
"Предостеречь. Просто предостеречь да и только. А смятение - дело привычное. Если вас ни разу не считали глупцом, то мудрецом вы точно не являетесь. Увещевания на то и существуют, чтоб им не верить. А я не смятения от вас жду, а осознанности, озарения некого. Хочу спасения вашей душе, а точнее того, чтобы она его заслуживала. А дальше уж как повезёт."
"Я человек, с удачей параллельный. Мне везти точно не станет - ни дремучему, ни прозревшему."
"Для любви небес взаимность требуется."
"Пусть безответно полюбить попробуют. Им бы тоже помучиться не мешало. А я пошёл. Удачной рыбалки."
Семён Андреевич ушёл.
Олег Егорович молча уставился на белёсую гладь небосвода: "Чудны здесь люди. Чудны и пути ихние. Всем своего желается, всем определённого предложено. А жизнь - омут длительный. Долгий, но временный. По миру гадкому путёвка. Ниспошлют же вояж. Потом ввек не оклемаешься. Надобно бы рыбой заняться. А то с пустым уходить - примета не лучшая."
Поплавок булькнул о водную гладь и объявил ожидание открытым. Край затуманился, мутные вершины деревьев начали мерно сливаться с густо размешенной серостью неба. Закрапал дождь. Вдалеке проплыла баржа.
"Пару рыб, и будет достаточно." - подумал Олег Егорович: "Всё верно, пару рыб... Лишь пару рыб."
___________________________________________________

II
В тихом бревенчатом доме, в меру старом и щедро просторном, сидели два человека: тем, кто находился около камина, являлся никто иной как Семён Андреевич, а той, что сидела у окна, была Анна Степановна. С момента их встречи на берегу прошло уже около месяца, вот таки выпросив очередное свидание, герой снова глядел на свою сердешную особу, взывая к лояльности и внимая насмешкам.
"Ну чем на этот раз смущать вздумал? Какими россказнями?" - недовольно и презрительно протянула дама.
"О снисхождении вновь молить собираюсь, о доброжелательности твоей, хоть призрачной."
"Всё надеждами себя тешишь, грёзами пустыми. Да и было бы о чём грезить. Что нашёл то во мне? С чего так прицепился? Как и замены нет."
"И не надобно - ни замен, ни сокровищ никаких, ничего, кроме тебя, не надобно."
"Да глупости это. Чепуха несусветная. А меня таки вызволил к себе, выманил, выудил всё же. К чему свидание то наше?"
"Вдвоём побыть, насладиться тобою. Пусть и не дойти до счастья, так хоть посмотреть, как выглядит."
"Глупый ты. Или больной. Нашёл бы хоть кто далась бы тебе, а то так понапрасну и протаскаешься."
"А может, и милее мне так - понапрасну, может, так я и хочу."
"Точно больной. Моя юбка уж явно перед тобой не поднимется, так что лучше и не клянчи, сразу тебе говорю."
"Да мне и без юбки хорошо - с тобой лишь рядом сидючи."
"И не уймёшься ведь никак, вот же наглый то, его силком гонят, а он, как баран, обратно льнёт. Хоть бы чаю налил, ухажёр."
Семён Андреевич поднялся и пошёл к самовару. За тёмной скрипучею ставней потянуло осенней прохладой.
"Ветер зиждется." - протянул юноша: "Скоро финиш, стало быть, лету нашему."
"Как и было то оно будто бы!" - отрезала Анна Степановна: "Какое наше то? Снова ведь заговариваешься. Так всё бредни и рассусоливаешь. Где там чай то твой?"
"Сейчас будет." - Семён Андреевич поспешил с подносом к столу.
"А чашки старые." - заметила дама: "Всё то у тебя какое-то серое, мёртвое. Да и сам, как статуя. Что за жизнь такая? Как проклятая."
"Так на тебе вся завязанная. А коль неприступна ты, далека, то и радости никакой, увы."
"Да сыскал бы уж, этой радости - столь заветной всё да немыслимой. А пока тоска да разруха всё. Да и сам то ты - как развалины."
"Да не гневайся. Таки вместе же."
"То в мечтах твоих. А на деле что - опустение да нелепый ты. Вот награда то."
"Да улучшусь я. Не ругайся ты."
"Лучше умер бы, слово честное."
Вот и попили чай. Семён Андреевич встал и взглянул на Анну Степановну: "Провожу тебя?"
"Ну - ещё чего! У нас дороги разные. Сама пойду."
"Тебе видней."
Разошлись.
Семён Андреевич посидел с полчаса, потом встал и, так и не сумев свыкнуться с тоскою, пошёл в кабак. Посидел. Не полегчало. На обратном пути встретился Олег Егорович.
"Всё за нею и возишься?"
"Вы как знаете. Как сквозь стены видите."
"Так на лице твоём всё и написано."
"Так что ж сделаю, если чувства то."
"А что чувства здесь? Какой гарант? Коль не взаимные то. Коль лишь внешние. Односторонние. Безответные. Представьте ка себе стакан - гранёный или округлый, разница небольшая. Поговаривают, если таковой наполнить водой и положить в неё алмаз, то взглядом его никак не сличишь. Я проверял, не врут. Так вот, поставь перед вами два стакана - один с алмазом, а другой без, и вы никак не выберете, не идентифицируете тот, что с камушком. Так и отношения ваши - везде страсть, везде признания, а где искренность то, где любовь? Слёзно поплакать, расставаясь, и актриса может. И ждать пообещать, сколько и не проживёт то вовек. А вы на эмпирику душу кладёте. Негоже."
"Да, кладу. А больше и не на что. Чем ещё тут жить станешь. Благими мыслями тоже греться - что мёрзнуть. Вот и гонишься за явью сумрачной, хоть что-то урвать в ней пробуя."
"Миру поддаётесь. Глупость адовую делаете."
"А как тут миру не поддаться? Он большой, как же тут сладишь, коль весь свет на тебя разом накинется, на одни на плечи на твои ляжет, так и прогнёшься, поддашься, отступишься."
"А вот тут вы неправы. Со всей явью спорить ничем не труднее, чем со школьником. Что вам мир, чем горазд он? Что в нём есть то хорошего? Людей толпы. Так ни в одном человека не видится - все мелочные, злые, гадкие, одной только подлостью и пропитанные, как шпалы креозотом. А то, что много их - так тоже не диво: перемрут, ещё нарожают. Уж и чума была, и наводнения, и пожары, а не вымерли. И не вымрут. Ещё даже и рьянее наплодятся. В их популяции не убудет. Теперь вернёмся к спору. Какая же разница с кем его вести - с отдельным гадким представителем от яви пакостной или же с самой реальностью как омутом, породившим и беды, и страдания, и грязь, и этих же самых уродов? А разницы никакой. Вот вы толкуете с кем-то потерянным и он равно увесисто убеждает вас, что предательства и измены - это норма, что обогащаться путём ведения войны - это вполне себе уместная традиция, доблестная и геройская, он будет обосновывать все беды и горести, объяснять дьявола божьим промыслом и вести вас в то гадство, где и он сам. А вот вы видите явь и в ней умирают, болеют, предают, надругиваются и причиняют боль. Какой же сатана этот мир воздвиг? Ужас же. Трагедия тысячелетняя. А ведь с фактами не поспоришь. И вот перед вами обделённые, уродцы, калеки, изменницы. Вы это всё видите. И это есть. Это воздвигнуто. И воздвигнуто тем, кто и весь мир изваял, и вас самих. Стало быть, всё это уместно, нормально и обосновано, раз творцом допущено. Вот и выходит, что на небе тиран восседает. А ведь иначе и не скажешь, и не подумаешь, все издержки то проанализировав. Но есть и добро. Может, быть и редкое, но есть. Не больше ли смысла верить лишь в него, а быль всю прочую отрицать - как сон, как наваждение. Не кажется ли вам, что и над богом и над дьяволом должен кто-то стоять, должна быть некая идея, что свела их однажды воедино и заставила породить этот свет. Вы мыслите лишь как внушают, а так далеко не уедешь. Вам и правила придумали, и границы, и даже желания ваши собственные. Вам и струны дали, и ноты. Так какой же вы музыкант? Вы своей песне судьбы не автор. Вы жертва. И самое прискорбное, что вам это даже нравится."
"Такой то уж вы всё знающий, Олег Егорович, всё в этой жизни насквозь видящий, а сами то - будто и вправду счастливы, будто добились чего?"
"Знаете, будучи многим умнее других, главное, не начать считать себя дураком. Чуждое мнение опорочить пытается, сломить. А поверишь в него. прислушаешься, так и вовсе погибнешь. Вы б свои обзавелись, а в унисон с прочими на меня пенять - это дело простое. Я и сам себя укорить могу. Да какой от этого прок. Вам бы жизнь не сгубить. У других её и нету то, и не будет, а у вас могла бы таки состояться. Красивой, честной и милостивой. А вы бежите за теми, кто отрицает да предаёт."
"Так если бежать за теми, кто поощряет, разве те рано или поздно тоже не предадут, не надругаются аналогично?"
"Там хоть удовольствие получите. Знаете, выбирая из меж ролью идиота и полного идиота, сойдитесь всё же на первом. Вы уж совсем ошалевшим быть пробуете. А таких долго на счетах не держат. К чему вам эта мука? Сбросьте, скиньте с плеч - как камень, как робу рабскую. Скиньте да идите в свет. Что вам, али мрака жаждется?"
"Да что он этот свет - та же обманчивость, тот же дым. Рассеется, и всё - один вакуум в руках. Благостью тоже сыт не будешь. Коль всё тут мышеловка, то сыра лучше не ждать."
"Вы и коварство видите, и суть дрянную, а не по их правилам играть не умеете. Топчите сущее, отрицайте. Презрейте всех и вся. Вы бездне угождаете, омуту. Будьте собой. Свободным хоть помирать отраднее."
"Кому свобода, кому ключ от неё, а кому только образ. Не положена таковая мне, не предписана. Канцелярией вашей небесной не завещана."
"Так если бы моею она была..."
"Прощаться пора. Спать пойду. Завтра вставать рано - сено косить, потом на ярмарку ещё ехать. Да и у вас дела найдутся."
"Тогда бывай."
Герои разминулись.
Семён Андреевич, как и было им сказано, пошёл спать, а Олег Егорович поплёлся дальше по пустынной просёлочной дороге, томно взирая в отрешённую даль да мерно смиряясь с неожиданно подступившей тревожностью. На округу медленно спустился вечер. Тёмная шаль повиснувшей ночи ловко окаймила редкие жёлтые окна. Повеяло тоской. Нехотя поплыл мутный кругляшок засеребрившейся луны. Проехала последняя телега. Край замер.
Олег Егорович добрался до дома, поднялся на крыльцо и скрылся внутри.
__________________________________________________

III
В сером и прокуренном здании сельского вокзала толпился прибывающий люд. Средь галдежа и суматохи, кривых носильщиков, босоногих попрошаек и отирающейся бродячей детворы стояли Семён Андреевич и Анна Степановна. Ненастный осенний ветер сонно трепал их приподнятые воротники и спешно гнал вдаль жёлтую осыпавшуюся листву. Холодный сырой воздух мерно горчил и вселял волнение и грусть.
"Скоро уж и поезд. Два часа - и город." - заметил Семён Андреевич.
"С тобою и за два часа с ума сойти можно." - усмехнулась Анна Степановна и небрежно поправила пальто.
Ехать предстояло в ближайшую губернию в город Бескаменный - за подарками для  Анны Степановны, кои с трудом таки навязал Семён Андреевич.
Время ползло сонно и хмуро, небо боязливо затягивалось тусклой пеленой, а народ всё прибывал и прибывал. Вскоре вдалеке за белесоватым пологом тумана показалось чёрное угловатое тело паровоза и раздался протяжный и гулкий гудок. Пассажиры обступили край платформы. Диктор объявил посадку. Герои поплелись к замедляющим ход вагонам. Семён Андреевич заскочил на ступеньку, закинул чемодан и протянул Анне Степановне руку.
"Благодарствую. Хоть какая-то от твоего присутствия польза." - отозвалась дама: "Чего стоишь, недотёпа, беги место занимать, а то сейчас в миг все свободные расхватают."
Семён Андреевич ринулся в салон.
Мест и впрямь оставалось немного. Герой заметил одно свободное, быстро поставил на него сумку, за затем усадил Анну Степановну: "А я рядом с тобой постою."
"Так всю жизнь олухом и простоишь. Какой же ты квёлый, всё то у тебя как-то грузно, неказисто, аляписто. Ну чудик одним словом. Что тут сказать."
"Ну хватит сердиться. Ведь не ссориться едем."
"Да с тобой только мёртвый смириться сможет, ну серьёзно, ну как таким можно быть? Ну вот что с тобою не так... А?"
"Влюблённость, наверное."
"Когда ж это детство закончится? Странный ты. Дурной."
"Да обычный, разве что сердцем к тебе привязанный."
"Да брось ты свою ерунду. Другим эти сказки верещи. А мне оно как-то не по нраву, раздражаешь только брехнёй своей. И что за привычка такая - всю дорогу балаболить? Хоть утихомирился бы. А то никакого спасу не сыщешь."
Семён Андреевич замолчал.
"Вот чем человек руководствуется, что в голове его царит?" - подумал он, глядя на Анну Степановну: "Ведь со счастьем к ней прошусь, со взаимностью неподкупной, а она... Что за цели эдакие у натуры у её неуёмной, что за истины? К каким идеалам сердце тяготеет? На что бранится всё?"
Герой томно вздохнул.
Анна Степановна сидела молча. Её белые, ловко вьющиеся волосы мерно скользили по румяным и нежным щекам. Строгий холодный взгляд монотонно и скептично рассматривал заоконные пейзажи, а изящные тонкие пальцы нехотя крутили перламутровый искристый браслет. Она была хороша, красива и одновременно обезличена. В ней было пламя, был характер, но не было души. Лишь пустой необузданный темперамент, девичья гордость и природная спесь. Больше ничего.
Поезд неуклонно следовал вдаль, серые просторы ползли за туманными окнами, линия оризонта пестрела пашнями и домами, а протяжный и горестный ветер вольно гулял за седыми и мутными окнами.
На одной из станций в вагон завалилась занятная парочка - толстый и низкорослый мужичок, лысый и коренастый, и миловидная сонная дама, тихая и подавленная, явно моложе своего спутника и многим робче.
"Куда на место метишь?" - окликнул её компаньон: "Сперва мужа усади. Ишь распустилась. Вот так бы взять бы тебя да и палкой - палкой да по хребту по твоему. Знала бы как вперёд соваться."
Дама извинилась, взяла у своего суженого чемодан, поставила на полку, а затем достала из него щётку и принялась чистить своему спутнику сапоги.
"Да лучше ты, лучше три! Как варёная! Вот Фёкла то а!"
Семён Андреевич взглянул в глаза незнакомке. Застенчивая, горькая скорбь явно читалась во всём её безвольно страдальческом образе.
"Вот так и живём - нелюбимые с нелюбимыми. Бегаем, терпим, носимся. Для чего? По чьей странной прихоти? Ищем, чтобы не найти, добиваемся, чтоб отставили, ходим, ждём. Так и вся жизнь лишь дабы костьми ближе к финишу в ящик сложиться. Глупо всё как-то. Бесцельно. Иррационально." - Семён Андреевич понурил взор.
Раздался гудок, скорость спала. Поезд медленно прибыл в Бескаменный. Пора выходить.
Анна Степановна презрительно окликнула зазевавшегося кавалера, одёрнула заломившийся воротник и безучастно потянулась к выходу. Серая, залитая дождём платформа была невзрачна и безжизненна. Редкие жидкие кроны сонно сквозили трагическим увяданием. Грузные старые такси безрадостно томились у понурого однообразно кирпичного здания вокзала. Всё было скучным и бренным - и город, и лица, и озябшая мрачная местность. Всё было ветхим и пустым. Бесцветным, безыдейным  и неласковым.
"Та же тоска, что и в деревне." - прокомментировала дама.
"Сейчас к торговым рядам поедем. Там веселее. Заодно колледж тебе покажу, где учился."
"Показывай. И стоило тебе туда лезть, чтоб обратно в село вернуться?"
"Так за тобою и вернулся. Что мне город, где тебя нет?"
"Значит, и тут ни одна не дала."
"Да я и не просил."
"Тем и глупее то. Ладно, вези меня по сим окрестностям."
Семён Андреевич окликнул такси, усадил Анну Степановну и скомандовал ехать до площади. Автомобиль тронулся.
На заставленной ларьками и товарными лавками площади уже сновал народ. Таскали коробки, звали попробовать пряники и баранки и звенели тележками и посудой. Город жил в привычном ритме - повседневном и бессмысленном. Люди сменяли людей, продукты продавались, деньги звенели о прилавки. Всё как обычно. Всё как всегда.
Герои поравнялись с отделом бижутерии и Семён Андреевич указал на витрину: "Любуйся, выбирай."
"Да выберу, не беспокойся. С паршивой овцы хоть шерсти клок, а с тебя хоть бусы какие. И так сколько моего времени убил, хоть окупится, может, частично."
Дама оголила шею и стала поочерёдно примерять представленные цацки. Процесс растянулся на четверть часа и закончился остановкой на паре ожерелий - жемчужном и изумрудном.
"Вот эти беру." - сообщила Анна Степановна и отошла в сторону. Семён Андреевич рассчитался и тоже отошёл: "Довольна хоть?"
"Сойдёт. Поехали обратно теперь. Покупка сделана."
"Давай хоть в кафе зайдём. Посидим. Поезд всё равно только вечером."
"Так и быть, пошли." - дама окинула взглядом Семёна Андреевича: "И всё же какой же ты неказистый. Ну просто карикатура."
Семён Андреевич промолчал.
В кафе, куда вскоре парочка и заглянула, было людно и весело. Посетители чокались бокалами, звенели вилками о посуду и пели в унисон игравшему у окошка радио.
"Тут отрадно. Тут здорово." - восхитился юноша: "Казалось бы - кабак, а душа, как в кельи, оживает."
"И у тебя душа." - засмеялась Анна Степановна: "Так бы уж и говорил - душонка. А то у всех нынче душа. Все у нас личностями стали. Даже и ты. Смешно."
"А тебе вновь лишь уколоть бы. Ну брось ты, смилуйся."
"К чему тебе она, милость моя деланная? Ты бы тоже соизволил бы, стал человеком. Ан нет, не выйдет, наперёд знаю. Так что ни к чему это раболепие. Давай еду лучше заказывай. А то ещё полчаса, пока принесут, ждать будем."
"Так выбирай, заказывай." - Семён Андреевич протянул истёртое засаленное меню.
"В унисон тебе книжонка. Прямо под стать. Во всём." - залилась смехом посветлевшая Анна Степановна, затем выбрала нужные ей пункты и вернула меню обратно. Подошёл официант.
Вскоре принесли и заказ.
"Приятного." - проронил юноша.
"И тебе не поперёк горла есть." - ухмыльнулась Анна Степановна: "Будто без твоих нежностей пищи в рот не накидаю. Хватит уже."
Семён Андреевич замолчал.
Трапеза прошла безынтересно и пусто. Герои поели, обменялись взглядами и направились к выходу.
И снова такси.
Скучное типично раскрашенное авто подхватило отобедавшую парочку и помчало вдаль.
"А вот здесь я раньше жил." - указал Семён Андреевич на одно из зданий.
"Да тут и видно - самый серый дом. Более убогого, наверное, и не сыскал."
"Вновь тебе не нравится."
"Чему и нравиться то? Халупе твоей прежней. Жил, как бирюк, и сейчас не лучше. И всё восхищений от меня требуешь. Я тебе в вечном восторге что ли пребывать должна? От чего? От тебя что ли? Сил уже никаких нету."
Семён Андреевич снова замолчал.
Через время прибыли на вокзал. На последнем было пустовато, лишь редкие работники то и дело ходили взад и вперёд да продавцы кричали о достоинствах ихней вяленой рыбы.
Вот и весь день.
А дальше снова поезд, снова серый вагон и однообразное стучание колёс, а затем снова деревня. Вот уже и состав.
Семён Андреевич подал даме руку и пробрался в вагон. Паровоз тронулся. Перрон растаял.
"К чему скатались... Непонято." - заключил герой: "Какая-то глупая у меня судьба, запропащая. Или сам я такой..."
Но вот уже и деревня.
"Вставай, соня великовозрастный." - резко окликнула Анна Степановна: "Ну не придурковатый ли! - пол-вагона уже вышли, а ты всё высиживаешь, всё раздумьями тешишься, поднимайся давай, валенок."
Семён Андреевич мгновенно спохватился и посуетился к выходу.
Вокзал был мрачен и тих, окрестности веяли холодом, вдалеке гудели маневровые составы.
"Пойду я." - сообщила Анна Степановна: "Провожать не надо. А то с тобою до полуночи проходишь. За поездку спасибо. И за украшения. И впрямь милые. Может, хоть кто путный на меня полюбуется, дай бы бог."
Дама попрощалась и торопливо удалилась восвояси.
Семён Андреевич остался один.
"Какая глупая, тяжкая участь." - протянул он, медленно ступая меж раскинутых луж: "Глупая и надрывная. Кривая."
Зажглись первые фонари. Полотно растянувшейся ночи густо обволокло безмятежную округу. Зашумели ветра.
Семён Андреевич добрался о дома, закрыл калитку и лёг на кровать: Тьма. Беда. Что с жизнью делается. Господу что ли не нравлюсь... Проклятие."
Герой зажмурил глаза и отвернулся к стене: "Спать. Просто спать."
Уснул.
__________________________________________________

IV
Вот и ещё пара месяцев прочь.
Край обеднел, поник. За окнами разыгралась холодная и унылая зима. Деревня опустела, обезлюдела.
На небольшом катке, залитом в низине, каталось два человека - всё те же Анна Степановна и Семён Андреевич. Их смутные силуэты ловко петляли по замёрзшему льду, мерно выписывая незамысловатые повторяющиеся пируэты.
"Хоть покататься пойти соизволила." - улыбнулся юноша: "Для меня уже праздник."
"Жалкие празднества у тебя." - заметила дама: "Так и не меняешься совсем."
"И не думаю. О тебе одной вновь кручинюсь."
"Балбес."
"Ну, может, и такой - какой есть."
"Да уж ясно, что другим не будешь. Дураки, они не меняются. Врождённое это, видимо. Неискоренимое."
"Да и ты, как встарь, лишь бранишься. Обнять бы тебя."
"И не вздумай!"
"Или поцеловать."
"Да лучше б губы отсохли, чем с тобою миловаться. Хватит уже. Ко другим со своими подкатами лезь. Ну ведь видишь же, что тошно от тебя. И всё равно набиваешься."
"Вновь в опале я. Ну как прокажённый."
"Да такой и есть. Дурачок, он - что уродец, ничем не краше. Постеснялся бы хоть навяливаться то. Но нет же, прёт и напролом."
"Ну хоть каплю бы доброты сыскала."
"По чужую душу и море, может, найду - и доброты, и страсти, и заискиваний женских. А по твою - хрен! Чай не дура я, идиотов всех обласкивать."
"Ну вроде бы не чужой я идиот то."
"И с каких это пор породнился то? Мечтатель разнесчастный. Болтовнёй всё умасливаешь, просишь, просишь. Как и не западло тебе!"
"Так хочу, желаю тебя."
"Вот баламут то! Кошмар."
Катание продолжилось.
Вскоре поднялась метель и начала засыпать поутихнувшую округу.
"Пошли, а то все дороги завалит, не доберёмся. Не долгим катание выдалось. Ну хоть тобою не утомилась." - скомандовала Анна Степановна и побрела к бортику. Семён Андреевич поспешил вослед.
Они сложили коньки, переглянулись и молча потопали обратно.
Шум гулкой метели звучал всё отчётливее. Небо темнело, а холод незаметно пробирался под несметность одежды.
Семён Андреевич было даже хоть приобнять свою пассию, да так и не решился.
Вскоре показалась деревенская площадь.
Герои разошлись.
___________________________________________________

V
Наступила ранняя весна. Начал таять первый лёд, потекли единичные ручьи. Край медленно начал просыпаться от зимней сонливости. Вместе с ним вдруг преобразилась и Анна Степановна - настолько подобрела, что даже сама заглянула к Семёну Андреевичу - на чай со сладостями. Подобное соблаговоление столь тронуло и ошарашило героя, что тот аж рот от изумления так и открыл.
"Вот нагрянуть к тебе, наведаться решила." - улыбнулась дама: "Хоть посмеюсь снова. Ты то же явно не против."
"Лишь только за всегда. Идём же - гости, усаживайся."
"Да чай найду куда приземлиться то. И без твоих указаний. Что уж умничать, коль ума нету..."
"Снова ты всё душу задеть стремишься. Ну полно ссориться."
"Давай стол накрывай, сказитель недоделанный."
Семён Андреевич бросился за скатертью: "Несу, родимая."
Анна Степановна недовольно фыркнула: "Тоже мне родственничек."
"Ну не серчай."
Стол накрылся.
"Угощайся, радуйся."
"Вот уж радость так радость."
"Чем богаты, как говорится..."
"С таким богатством краше бедствовать." - вновь ухмыльнулась дама.
И всё же, несмотря на все колкости и упрёки, было в ней в этот раз что-то новое, необычное, что-то явно прежде не свойственное и загадочное.
"Хоть и чай - как параша, а конфеты вкусные." - заметила девушка: "С города что ль вёз?"
"А как же."
"Оно и чуется. Неплохие." - Анна Степановна ловко расплела волосы: "Жарко тут у тебя. Натопил то - как в лихие морозы. Весна на дворе. Скоро окна открывать да песни петь."
"Было бы с кем..."
"А может, и будет."
"Радостно с тобой, сладко."
"А без меня прям горько?"
"Без тебя что в омут."
"Да и со мной туда же."
"Уж и не верилось то даже, что дождусь."
"Верить, стало быть, не умеешь. Не приучен."
"Так и нет для этого ни надежды, ни шанса, ни гарантии."
"И без них живут. Время спешное. Не до этого."
"Верно. Время ярое."
"А ты мечтаешь всё, разглагольствуешь впустую. А жизнь идёт."
"Да и я б за ней с радостью. Коль с тобою то."
"Вновь фантазии, вновь иллюзии. А проку ноль. Чем с тобой счастлив то будешь? Глупым говором детским. И без него тошно. Люди планы строят, развиваются. А ты? Так на печке и проваляешься до старости. А там и вперёд ногами вынесут. Пустой ты. Бракованный."
"Так уважила б да наполнила."
"Что я глупая - в падаль всякую жизнь вдыхать. Сам расти, правься, облагораживайся. Может, кто и приберёт."
"Да не хочется ни к кому. К тебе только лишь."
"Уж как мёдом я намазана. Ладно сказок то. Полно. Видели."
"Сказки сказками, а взаправду ведь хочется. Очень хочется. Счастья, радости."
"Всем их хочется. Не нова блажь сия. Перетерпится, поуляжется. Отболит и расстанется. О будущем бы лучше думал, о делах."
"Без тебя не думается."
"Да и со мной много не намыслишь. Подлей чаю. Как и не видишь, что кончился."
Герой поспешил подливать.
"Что хоть в голове твоей дурной водится, что за думы то несусветные?" - протянула Анна Степановна.
"Да о тебе одной думы и водятся. Всякие. Разные."
"Ой, не начинай. Знаем, видели."
"Вправду думаю. Долго, трепетно. Жду, тоскую всё."
"Тосковать и котёнок может. Все на чувства горазды. Даже тебе, убогому, любовий всё подавай да страстей. Будто и не живётся тебе земным то, основательным."
"Да нет никаких основ. Пустота одна. Ожиданием съедаемая."
"Плох удел твой, низменен. От себя то самого не отвратно ли?"
"Да я себя и не примечаю. И в зеркало не гляжусь. Я в тебе весь по уши."
"Вот несчастье то. Угораздило."
"Что уж выпало, что уж выдалось."
"Чем займёмся то? Пошли хоть по селу прогуляемся, в свет хоть выглянем."
"Я лишь с радостью."
Семён Андреевич задвинул стулья и вышел в сени: "Куда путь возмём? Вплоть до площади?"
"Да куда вздумается. Пошли уже, хватит думать всё."
Дверь хлопнула и герои выползли наружу.
На дворе уже вовсю бушевало пробуждение - чернели обнажившиеся лужи, громыхала капель и петляли нескончаемые ручьи.
"Хорошо. Тепло. Даже празднично." - заметил Семён Андреевич.
Анна Степановна промолчала.
Их силуэты удалились.
_______________________________________________________

VI
Близился день Ивана Купала. Край окончательно ожил и наполнился повседневной вознёй. Дни удлинились. Ночи стали теплей и активнее. А время потянулось поспешнее и резвее. Всё стало несколько ярче, глубже. Краски воспряли, округа наводнилась листвой, поляны усеялись цветами.
Так и Семён Андреевич с Анной Степановной сделались, как ему показалось, чуть ближе. Дама всё чаще начала отзываться на приглашения, стала проводить многим больше времени вдвоём и даже местами проявляла интерес и инициативу. Будто всё же что-то поменялось с этой весны. Их встречи обрели некую перспективность, некую странную надежду, нежданно внушённую непредвиденными благоприятными обстоятельствами.
Вот и теперь они сидели на берегу, обменивались намерениями и неторопливо размеренно беседовали.
"Ты куда всё смотришь? Всё куда-то вдаль да на горизонт. Чего ты там высмотреть то собрался?" - поинтересовалась дама.
"Да всё о судьбе вот думаю."
"Да что о ней и думать то - о судьбе то о твоей. Всё равно пустая вся да никудышная."
"Так оттого то ещё больше и думается."
"Да одними мыслями разве что исправишь, хоть бы с места сдвинулся, сделал что-нибудь. На одной то эфемерности жизнь не построишь."
"Да и конкретикой безразличной тоже сыт не будешь. Что мне от тщетной успешности, али радостно станет?"
"А в родной разрухе прям так и весело? Чем ж утешишься в безысходности, что ж в ней светлого?"
"Верой робкою да надеждою, что счастье выманю, что вдруг сжалишься."
"Потерянных много, всех не пожалеешь."
"Потерянных то много, а ты одна."
"А от других всех что, уж как и отвадили?"
"На других мне тут не взирается. Ихним пламенем дух не греется."
"Несмышлёный ты. Недоразвитый. Инфантильный во всём. Нет в тебе ни самостоятельности, ни дальновидности. Примитив один. Вот и меня им пичкаешь - глупым говором да грёзами бесцельными."
"Ну авось не такими и бесцельными. В жизни всякому сбываться свойственно. Хоть и изредка, да бывает ведь."
"И в кого ты такой мечтатель?"
"А как без мечты? Без неё, как без солнца - ни тепла, ни света, тьма одна, горечь ярая."
"А под придуманным светилом ну прям раздолье несказанное и блаженствие? Хреновый, знаешь ли, ты сказочник, неубедительный."
"Да тебя попробуй убеди."
"Так ведь пробуешь. Рвёшься, мечешься. Аль уверовал, что и выдастся - так вот выпросить, дурью выходив?"
"Что ж поделаешь, если грезится."
"Верно, истина. Коль дураком уродился - лишь повеситься."
"Да без тебя только в петлю и остаётся."
"Так дурное дело - не хитрое."
"Так на тебе одной всё безумство и замыкается."
"Вот уж долюшка, будто прокляли. На таких, как ты, жизнь растрачивать."
"Хватит злиться то, свыкнись, смилуйся."
"И собака к палке не привыкает. А я тем более. К дуракам да приспосабливаться не намерена."
"Что ж столь грубо то, столь неласково?"
"Так никак же ведь не отступишься, не уймёшься ведь, не отпрянешь прочь. Как привязанный, и таскаешься."
"Ну а как ещё, коль приспичило."
"Как напастие, не иначе прям."
"Так избавь же ты - от напастия от сего. Сжалься, выручи."
"Одних выручишь, себя выучишь. Полно упрашивать. Не ребёнок ведь."
"Для тебя хоть раб, хоть животное."
"Да и так - что пёс, как на привязи."
"Приласкала бы, шанс хоть выдала б. Хоть обманчивый, тщетный, призрачный."
"Что ж те, глупому, да неймётся всё?"
"Ну а умные, те - что, бросили б?"
"Те не шастают, не преследуют. На других глядят, получается. Бог и праведный в судьи, в идолы. А за мной лишь ты шавкой ползаешь."
"Вновь всё зверствуешь, всё ругаешься."
"Коль зазверствую, не опомнишься. Не ругаюсь я. Правду ведаю. А с тобой, дураком, та не сладкая. Ладно. К чёрту всё. Скоро вечер уж, побреду ка я. В дом свой бедненький."
"Так ведь встречи и не назначила."
"На Ивана Купала встретимся. Погуляем тут да поплаваем. Вдоволь грешную душу выпустим. А теперь прощай. Побежала я."
Лёгкий контур невесомой фигуры медленно скользнул меж кустами, ловко поправил полог ситцевой юбки и скрылся вдали.
"Что-то странное. Даже смутное." - рассудил Семён Андреевич: "Что наметилось... Нечто тёмное."
___________________________________________________________

VII
Серое блёклое утро только что сомкнулось одиноким седеющим пологом. Было ветрено. Край скучал и печалился. Небо веяло прелой сыростью. Округа хмурилась. Собирался дождь. Семён Андреевич встал и потянулся: "В город надобно. За гостинцами."
Он накинул фуфайку, умылся, достал костяной гребешок, стал причесываться.
"Вот и марафет навели. Теперь и в путь двинемся."
Щёлкнул ключ. Дверь закрылась.
В потускневшем строении вокзала, рядом с кассой, стояли два человека - Павел Алексеевич, одновременно коренастый и щуплый агроном, надменный, беспринципный и полый что визуально, что внутренне, и Олег Егорович, уже столь небезызвестный Семёну Андреевичу.
Павел Алексеевич требовал от Олега Егоровича продать ему часть земли, а то молча играл желваками, будто выжидая финиша беседы, а потом вдруг взял да и треснул кулаком по ближайшей стене: "Что ж тебе, ироду, неймётся то всё, что ж ты, скот паршивый, всё щеришься, пасть змеиная. Не видать тебе земли моей, гаду мерзкому. Гнида ты падшая. Чтоб в могиле тебе бы да гнить."
"Рано рыпаешься. Рот захлопнул бы. Много выпало? Поубавится. И тебя в землю сведу. Руки длинные."
Семён Андреевич остолбенел.
Олег Егорович, не став дослушивать обидчика, повернулся и подошёл к герою: "Миру мир, Семён Андреевич."
"Да тут что мир, что война. Что случилось то?"
"Да вновь это дерьмо всплыло окаянное. Сейчас в поезд сядем, потолкуем хоть."
Взвизгнул гудок. Платформа оживилась. Показался состав.
Олег Егорович заскочил внутрь, занял место Семёну Андреевичу и протёр окно.
"Что ж вы и клок землицы то уступить не в силах? Что ж скупой такой, жалкий, жадный весь. Смалодушничали?" - уколол Семён Андреевич.
"Много ты тут не знаешь, Семён. Да и рассказывать долго. Одно запомни: Иуда этот Павел Алексеевич, гнида страшная. Таких тварей и ввек не сыщешь. Помяни слово моё. Гадкий тип, мерзопакостный. Подальше от него держись. Всем от него горя достанется. На всех яда хватит."
"Ни у кого, сдаётся, жизнь не легка. А я то думал один тут мучаюсь."
"Весь свет страдальцы. Страдальцы да ироды."
"Дрянной у нас мир, получается."
"А так оно, собственно, и есть."
"Странное таки дело - судьба... Беспросветное."
"Всё и вся, поверь, - дело странное. Так посмотришь вот, повнимаешь тут, и столь малым человек в мире кажется, столь потерянным - средь масштабности, беззакония. А так или иначе тянется участь его, вьётся ниточкой - долго, медленно. То с другими сплетаясь, а то всё врозь, но ведь зиждется, не кончается. И к такому подчас приходит, сквозь столькое простирается, что и не выследишь - ни истока её, ни истории. Вот что жизнь человечья есть! - вектор, дистанция. А шаг влево, шаг вправо - и всё, финиш гибельный. А что ей властвует - жизнью здешнею? Разве факторы, или неба высь? Всё душой одной управляется. А она уже - будто семечко. Вот есть у тебя побег - куцый, вяленький, чем грозится он, чем окажется? А кинь в землю и подожди. Что-то да вырастет. Или яблоня, или вишня, или и вовсе трава. А ведь по семечку и не скажешь - во что здесь выльется. Так и человек. Всё душой уже обусловлено, её гаммою детерминировано. И кем будет человек, чего желать станет, какую глубину явит - что в уме, что в сочувствии, всё сие лишь душой одной и отмерено. И любовь или ненависть уж со старта ей предписаны. И как ты душу ни правь, как ни усердствуй над ней, как ни воспитывай, в какое общество ни заточай, а не сдвинется с траектории, не улучшится, не изменится. В том и истина невесёлая, что мир мы топчем лишь безвольно, деланно. А по существу уж всякому предрешено - кому в аду быть, кому в раю. Ведь сперва списки душ составили, а уж после и сами инстанции да отстроили. И бог, и дьявол - и не хозяева, и не слуги. Они лишь данность - крайности. Зрители. А ты актёр. А режиссёр кто? Подумайте? Кто же нам господа изваял. И на что. И ведь весь мир из единой затеи выбрался. И ты живёшь на одной земле, где и первые святые мучились, и динозавры ходили, и шлюхи в стенаниях корчились. И ты, и враги твои, и тело всякое, и помои в луже, и материя, и звёзды дальние, и желания, и абстракции, и горы древние, и извращения всевозможные - всё сие одним разумом воплощено. Одной личностью всё исполнено. Поразительно. А мы странники. Да правда, коль пути не знаешь, то и любой житель то гидом видится. Всё надеемся, ждём советчиков. А потом по их наставлениям да и катимся в бездну чёрную, в умирание неизбежное. И теряясь там, и душу губя. А душа - субстанция вязкая. Кинь в неё что - так застрянет там. Хоть оскорбление, хоть надежда, хоть желание. Хоть мечта. Только не все из мечт таковыми да и являются. Глупая мечта мечтой не считается. Как и любовь безответная."
"Вот и до любви дошли."
"Да дошли таки. Любовь - что канат. Один конец ты держишь, а другой партнёр. И нет меж вами ни грани, ни различия. И не может быть даже разницы - пусть и маленькой, относительной. Ты и партнёр в одну сущность сходитесь, совмещаетесь. И коль на том конце грязь и предательство, фальшь, неискренность, то и сам ты, стало быть, чувства высокого ощутить не можешь. Любовь - как луна, как зеркало. Это свет отражённый. Если нет исходного луча, то и не станется. И нельзя почувствовать больше, чем партнёр к тебе. Предел полёта один на двоих. И если компаньон твой - фантом лишь пустошный, то и сам то ты не возвысишься, не расправишься, не вознесёшься с ним в свет обещанный."
"Так как же быть тогда, выживать то как-то да надобно."
"Жить и выживать - дело разное, что ж карабкаться, если некуда?"
"А на месте стоять - разве радостно? Разве счастье тут лишь в погибели?"
"Чем яду напиться, лучше с голоду помереть. Вы поймите - можно сидеть с разбитой судьбой, с разбитым бытом, даже с разбитым лицом - не беда, но, если душа разбита, то уж всё тогда, не оправишься, не восполнишься."
"Да и так пустой, неприкаянный."
"Пустота, она, - дело светлое. То была она, то пропала вдруг. А коль грязь вольют - та не денется, не убавится, не отступится. Так с последнею и проходишь тут. С сердцем выцветшим. Да с бессилием."
"Их и вовсе то, сил то, не было - ни давно ещё, ни в теперешнем."
"Да не думайте, в миг появятся. Был бы потенциал для них - повод значимый. Расцвели бы в раз да окрасились."
"Нынче в чёрный только красится - в горько траурный. Нет хорошего и не выпадет. А словам любым срок не пламенный, отзвучат, пройдут - эхом муторный. И прощай, пока, наставления. И сиди один. В беды замкнутый."
"Да и так ведь в них, будто в мантии."
"Так привычнее, ближе, стало быть."
"С гиблым сблизились, с удручающим."
"Тут не вам решать, с кем якшаться мне. Хоть с погибелью, хоть с могилою."
"В глупость метите, в обольщения."
"Там и место мне. И пристанище. Коль больной такой, что не вылечить."
"Тщетно никните, неоправданно."
"Знаю - попусту. Но уж выпало, если внедрился в омут порченный, то и место там мне последнее."
"Сами место то занимаете."
"И делиться им не планирую."
"Не возьмёт никто, уж не думайте."
"Да и так не дам, не расстанусь с ним."
"Вот и вас ещё хороню живьём."
"Так и надо мне. Так и к лучшему."
"Жалко парня ведь. Зря промается." - вздохнул Олег Егорович.
Вот и станция.
Разошлись.
________________________________________________

VIII
Настал и день Ивана Купала. У крутого и рьяного берега собрались сельчане. Все довольные, разодетые. Праздник, собственно. Так и надобно.
У низкорослого старого клёна встретились два силуэта. Степан Андреевич приобнял Анну Степановну: "Хоть ждала меня?"
"Больно надобно! А миловаться и впрямь страсть имеется. А то так и бы и дала тебе да по роже то. Да стерплю. Тешься, глупенький."
"Столь нежданно то, столь негаданно."
"Вот и радуйся. Коль позволено."
"Как и можно всё?"
"В меру энную."
"Что ж за мера то?"
"А увидишь вот."
"Чудеса..." - подумал Семён Андреевич и протянул: "Пошли в воду!"
"Тащи."
Герой сгробастал Анну Степановну и потянул на себя: "Ох, не отдам."
"Ой, понесло."
"Так тобой самой вольность велена."
"А тебе лишь дай, так притямишься. Вот несносный то."
"Не дала ж ещё."
"И не думаю."
"Украду чертовку."
"Несуразный ты... Ай, тону, топлюсь."
"Это кажется." - подхватил её Семён Андреевич: "Тут ведь мелко же, дно всё видно аж."
"Не русалка же, надо бережней."
"Да ну ладно ты, лишь намокла ведь."
Искупалися.
Семён Андреевич достал полотенце и укутал Анну Степановну: "На, оботрись. Хоть согреешься."
"Да и так тепло. Ты иначе б грел - лаской жаркою."
"Отстранишь ж опять."
"Авось и не отстраню. И подставлюсь вся."
"Как заманчиво! Ой затейница."
"Да и сам такой. Лезь под юбку мне."
Герой сунул руку под трепещущую материю.
"Глубже суй! Не стесняйся ты. Выше. Да, вот так. Задержись вот здесь. Ой, блаженствие!"
"Ты столь нежная, столь воздушная!"
"Продолжай. Шали. Так приятно там!"
"Ну безумие. Вот фантастика. Рай божественный. Космос попросту."
"Всё, вот туда уже нельзя." - остановила Анна Степановна: "Ох, благодать!"
"Несказанная!" - поддержал Семён Андреевич.
"Ладно. Поигрались и хватит. Сейчас ещё раз искупаемся - и по домам. Полно тешиться. В меру надобно."
Искупались.
Семён Андреевич проводил свою пассию до дома и поплёлся восвояси.
В его суетном страждущем сердце робко зародился непредвиденный неясный восторг.

IX
Сиротливый августовский вечер незатейливо лёг на сонливую мрачную местность. Вдоль дорог потянулись тоскливые тонкие тени, медленно засеребрились туманные жёлтые фонари, над безлюдными низинами растянулась холодная вязкая мгла. Заволоченный тьмою пейзаж одиноко окунулся в ледяное молчание.
Андрей Семёнович вышел на пустую чернеющую террасу.
"Вот и снова для осени срок. И ещё одно лето сгорело. Краток наш тут путь. Да и жизнь сама."
Он утомлёно вздохнул и уставился на затихшие дали.
"Что нас ждёт, что судьбою готовится... Впереди то, говорят, перемен пора. Вряд ли радостных. Не бывает здесь так, не свершается..."
Андрей Семёнович остановился.
Безучастная сникшая местность мерно вторила наводняющей сердце печали, горько отдаваясь смутными отголосками предстоящей осенней тревожности. Тусклые образы покорно таяли в непрозрачной ночной пелене. Веяло намечающимся увяданием.
"А по низинам то всё бурьян да непроглядность, а в грядущем и того хуже. Бедная наша участь, бедные годы... Куда всё летят, зачем..."
Герой огляделся и свернул к оврагу.
"И ведь странное чувство вины за всё сущее, за все его изъяны и несправедливости, за всю людскую боль и всё несбывшееся. Вроде бы и не ты этот мир создал и менять то его и не в силах, и не в праве, а столь тяжко, столь невыносимо от созерцания этой жизненной безнадежности. Столь досадно быть её свидетелем, а тем более соучастником. Здесь всё не так, всё неправильно. А ведь где-то, наверное, есть и светлое. Может быть, даже и рай. Не для нас, видать."
Ну вот и овраг.
"Хоть на звёзды посмотрю." - Семён Андреевич сел на остывшую влажную траву и  задумался. Вдалеке горели сонные огоньки. Плыли мутные клубы дыма из трубы обветшалой прачечной. Изредка шелестела листва. Было как-то грустно и томно, непонятно тревожно, неуютно и мучительно. Жизнь казалась остановившейся, апатично замершей пред прыжком в беспощадную бездну, выдохшейся, пустой.
Где-то за горизонтом застучал приближающийся поезд.
Семён Андреевич робко поёжился и скользнул рукой по сыреющим стеблям полыни.
"Зачем живу? К чему?"
В гуще зарослей застрекотал кузнечик. Матовый полог ночи в полную силу расправился над угрюмой равниной. Скрипнула старая ветка.
"Для чего бороться? Зачем идти? Пытаться ещё, думать, надеяться, ожидать. С долей гиблою разве ж справишься, с ратью тёмною, с безысходностью."
Спящий край окончательно оробел. Тени улеглись. Диск луны безучастно завис в растянувшейся сумраком выси. Всё застыло.
Семён Андреевич нехотя поднялся и поправил сюртук: "Домой пора. Скоро уж и рассвет. Вновь обратно - в одиночество и стены. Впрочем, всё как всегда."
Он медленно выбрался на дорогу и, прибавив темп, равнодушно зашагал прочь по пустому разбитому тракту.
_____________________________________________________

X
Провожая последние летние деньки, суетно уносящиеся вдаль, по окрашенной утром улице шли Семён Андреевич и Анна Степановна. Беззаботный растерянный ветер безучастно сновал вдоль задумчивых серых пейзажей, своевольно шурша уж порядком поникшими кронами. Безмятежно сонливый край отрешённо скучал за тусклой мутью одинокого бесцветного тумана, густо объявшего утомлённые тихие массивы монотонных кварталов. Первые солнечные лучи незатейливо и робко скользили по пасмурной грустной округе, застенчиво лаская поредевшие размытые контуры однотипных домов. Единичные повозки мерно ползли по исхоженной колее. Начинали открываться местные лавки.
"Здорово. Спокойно, красиво. И день столь беспечен. Наслаждение да и только."
"Кому что, а дураку и при чуме праздник. Чего здоровского то? Серость одна. Уж скоро и осень. Скука, запустение да мрак. А ты всё восхищаешься. Было б хоть чем..."
"Ну хоть малым согреюсь, и то ведь неплохо. Как ни крути, а приятно нутру - и от совместностью нашей недолгой, и от погоды настойчиво сносной."
"И что тебя да на приятности всё тянет?"
"Да ведь счастья ж хочется. Хоть кривого, хоть хилого."
"Так кривое да хилое - это и не счастье ни какое. Всё обрывками побираешься - от большого да светлого. Ими не утешишься. Надо сразу на путное зариться. Мимолётному срок не век, поиссякнет и отвалится, отболит вся спесь. А дальше что? Или в лучшее да поверилось?"
"Хоть и странно то, но и вправду ведь, не сдаюсь никак - в чудо верую."
"Как и знаешь впрямь, как то выглядит."
"Да коль станется, тут не спутаешь."
"Так уж прямо и станется. И появится, и в гости придёт, прям вот в руки и выпрыгнет."
"Ну, может, и не в руки, но хоть на глаза покажется, обличиться посмеет."
"А что тебе до его обличья то, али дело есть? Одним то видом рад не будешь."
"Знаешь ли, чудо, оно и на глаз приятное, заветное, драгоценное неподдельно."
"Вот и на меня всё только смотришь, любуешься. Хоть бы за руку взял."
"В коем-то веке такое да снисхождение. Даже и не ждалось."
"Так не знаешь ведь желаний моих, не можешь их прочесть - по взгляду, по облику."
"Столь в диковинку благодать твоя, столь по нраву мне."
"Вновь размечтался. Дали волю."
"Переменная ты."
"Я то ли? С чего взял то ведь! За руку - да, бери, а мечтать брось! Синицу опекай, а на журавля таращиться не хрен."
"Так ведь из сей синицы и хочется журавлика, хоть какого, да выходить."
"Вот сказочник то, герой любовник. Всё то ему хочется да мечтается, жаждется, грезится. Прям чертовщина, а не жись."
"С тобою хоть в ад, хоть в омут, хоть в какое мракобесие лютое."
"Ну и наговорил. Подвязку мне лучше поправь. Будет тебе как раз мракобесие."
"С удовольствием неподкупным."
Бросился поправлять.
"Благодарю." - протянула Анна Степановна и прижалась к ухажёру: "Своди меня в кабак."
"Пошли."
Развернулись. Направились к кабаку.
Кабак был не многолюден. В тусклом, нежно сереющем свете мутноватой задумчивой лампы грустно таяли одинокие зеленоватые столики. Плыл белесоватый холодный дым. Сонно играла негромкая музыка. Изредка позвякивала посуда.
Семён Андреевич усадил Анну Степановну, поправил сбившуюся скатёрку и протянул меню: "Выбирай яства."
"Да хоть чего бы выбрать. Хоть горло промочить."
"Это тоже дело."
"Говорят, тут ром сносный. Надо бы проверить."
Подозвали официанта.
Подождали.
Вскоре принесли заказ.
"А ром и вправду ничего." - отозвалась Анна Степановна: "Терпкая штука."
"Да. Замысловатый." - Семён Андреевич положил руку Анне Степановне на юбку.
"Так и хочется туда?"
Герой кивнул.
"Нет. Сегодня нельзя. Не всё коту масленица. Обойдёшься."
"Да мне и так ведь хорошо."
"Тем и радостней. Мяса бы ещё. Коль не жёсткое только."
"Закажем."
Принесли и мясо. И впрямь не жёсткое.
Отобедали. Обменялись ещё парой реплик. Разошлись.
_______________________________________________________

XI
Одинокая серость дождя томно окрасила поредевшую блёклую улицу в ледяную безмолвную строгость. Безучастное сонное небо медленно расползлось поредевшими тусклыми тонами, утомлённо затянув окаймлённый туманами горизонт. Сникший растерянный край безнадежно заполнился пожухшими мокрыми листьями. Разбитая, пестреющая рытвинами дорога спешно наводнилась унылыми длинными лужами.
Семён Андреевич, монотонно шагающий по пустеющей местности, выбрался на развилку, разменял ещё пару кварталов и неторопливо вошёл в здание вокзала.
Ехать предстояло в город - к своему школьному другу, Алексею Константиновичу, некогда хорошему приятелю и во многом единомышленнику и даже клону.
Герой подошёл к кассе, достал несколько монеток и протянул в холодный жестяной лоток. Незамедлительная скудная сдача звонко звякнула о его пологое донце. Вместе с нею показался и серый вытянутый билет.
Вот можно и ехать.
На платформе не многолюдно - несколько семей с детьми, непропорциональный дядька с потрёпанной старой собакой да несколько оборванных подростков попрошаек. Вот и весь люд.
На этот раз без продавцов, тележек и суматохи - не сезон.
Ничего лишнего, только транспорт.
Подъехал состав. Округлые железные двери, со скрипом открывшиеся перед перроном, сонно взвизгнули и замерли в добром гостеприимстве.
Народ полез внутрь.
Расположились, уселись, тронулись.
В вагоне темно - лампа разбита, за окошком пасмурно. Даже газету не почитать. Впрочем, её и нет.
Семён Андреевич беспечно отвернулся к стеклу и застыл.
Потянулся пёстрый застенчивый пейзаж. Застучали колёса.
"Какое таки чудо, этот поезд!" - невольно восхитился герой: "Шумит, пыхтит, пыжится, а всё же тянет, тащит нас куда надобно. И ведь есть нечто живое, нечто человеческое в этой огромной чугунной махине. Будто душою она населена, будто чувствует всё. Чувствует и изо всех сил усердствует - всех и каждого в нужное место доставить. Столь чарующая гармония. Вроде бы и стук, и звон, и грохот, а не простой, мелодичный какой-то, ласковый. Как из под пера какого композитора вышедший. Красота. Индустриальная, монолитная, но красота. И ведь такая простая. Такая понятная. Исконно с сердцем сродная. Как раньше жили без поездов? Не представить даже."
Начало клонить в сон. Семён Андреевич откинулся назад и забылся.
Раздался гудок. Послышалась нарастающая суета.
Вот уж и станция.
Герой нерасторопно поднялся, взял свой чемодан и попятился к выходу.
На перроне снова тихо. Город безмятежен и уныл. Улицы печальны. Площадь безлюдна.
Снятое такси ловко ринулось в путь и вот уже подвозила Семёна Андреевича к нужному подъезду.
Дальше лестница.
Вот и добрались.
Алексей Константинович с порога сунул крепкую мускулистую руку, притянул гостя к себе и похлопал по плечу: "Сколько ж не виделись. Заходи. Исхудал то."
"Так чем богаты, тем и рады. В деревне нынче только так." - Семён Андреевич прошёл внутрь.
"А вот и визитёр!" - представил его хозяин вышедшей из спальни Елене Игоревне, своей новоявленной избраннице.
"Знакомься - дама моя." - прокомментировал он Семёну Андреевичу: "Две недели знакомы, а как весь век вместе. За трактиром встретились. Вместе дверью ошиблись - в подсобку ломиться начали. Я с пьяных глаз, а она от растерянности девичьей. Так и сошлись."
"Приветствую." - кивнул Семён Андреевич и уселся на предоставленное ему кресло.
В комнате было просторно. Над украшенным золотистой скатертью, щедро накрытым столом гордо висела многоярусная хрустальная люстра. Высокие стены с тёмно-красными обоями смело изобиловали увесистыми масляными картинами. Два больших полированных шкафа до верху были уставлены всяческими книгами и посудой. На полу располагался цветастый персидский ковёр. На окнах белые жалюзи. В углу рояль.
"Хорошо у тебя. Живенько." - восхитился Семён Андреевич: "А у меня всё тьма да тараканы. Одна тоска."
"Ехал бы к нам. А то всё в деревне зиждишься. А там чего... Безнадёга. И всё."
"Как хоть сам? Где обосновался?"
"Да в части пожарной. Нынче дорос до командующего подразделением. Жалование сносное. Да и перспектива не скверная - могут в губернию перевести. Если выпадет. А там и до столицы недалеко. Служба - дело славное. Тут тебе и деньги, почёт, и обмундирование казённое. Весь набор."
"Повезло. Не завидую, но стоило б."
"А в деревне как? Чем хоть тешишься?"
"Да утешаться особо нечем. Привечать меня там особо никто не ратует. Деньги скудные. Планов нет совсем. Так вот и живу - что есть, что труп, никакой разницы. Только голова вертится, да зенки моргают. Вот и весь шик."
"Горько в глуши у нас. Тягостно. Это вековое, неизменное. Город пляшет, целина бедствует. Это тут в крови. В столице и вовсе благодать."
"Да мне не до неё. Сердцу не прикажешь. Не по воле ж гнию - по призванию."
"Страшный чин, страшный. Вот досталось то. И кому столь самоотверженной любезностью обязан?"
"Да есть одна. Зацепилась, залезла занозою. Теперь как в глазьях стоит. Не выходит из памяти."
"Вот тебе и в беспамятство путь. Поумерил бы - прыть то глупую. Так ведь, с дуру то, и обжечься - шаг."
"Да уже обожжён. Опалён совсем. С обуглившимися крыльями ангел мой. И то дохлый."
"Трагедия. Самая настоящая."
"Не поминки же. Таки праздник ведь!" - перебила Елена Игоревна: "Хоть бы кушали, стынет всё. Раз уж подано - грех отказываться. Режьте вот того же гуся. Уж совсем истосковался во вам."
"Это верное, это дельное." - подтвердил Алексей Константинович: "Давай ка есть, погрустить и потом успеем. Даже поплакать, уж коль захочется."
"Будем есть." - кивнул Семён Андреевич и потянулся к вышеупомянутой птице.
Гусь разложился по тарелкам. Налили морс. Приступили к трапезе.
"А закуска и вправду знатная." - заключил посветлевший Семён Андреевич: "Бесподобная. Как на пир наготовлено."
"Всё Елена моя." - похвалился Алексей Константинович: "Такая душа заботливая, просто ангел."
"Везёт. Очень везёт. Я вот объедки жру." - пожалобился приятель и опустил глаза.
"Так почаще бы навещал. Откормился б хоть. А то я твой адрес чуть ли ни с боем выискал. Еле узнал. Да ещё и письмо с полмесяца шло. Уж ехать сразу не стал. Мало ли - озадачу вдруг."
"Да ехать и не стоит - разочаровываться только. Ничего там отрадного у меня. Один мрак."
"Мрак мраку рознь. Подчас такое в нём творят, что и дух захватывает."
"Сотворил бы и сам. Не дают."
"Это проклятие. Не иначе. Нельзя не давать. Грешно." - улыбнулся Алексей Константинович и переглянулся с Еленой Игоревной. Та засмеялась.
"Вот. Поддерживает меня." - Алексей Константинович довольно потрепал даму за полог платья: "Отдушина ты моя. Свет шаловливый."
Семён Андреевич вздохнул: "У меня не так."
"Да ты ешь ещё. Не жалко же. У нас ещё рыба заготовленная ждёт." - Алексей Константинович пододвинул гостю тарелку: "Сам исхудал, а едой брезгует. Рвал бы в три горла. Жалко что ли."
"Не приучен так."
"Да, обучение, воспитание - путы лютые. С таковыми нельзя. Не нужны они человеку - ни мораль, ни порядочность, ни пристойность. Ни религия та же. Есть совесть, душа - остальное лишнее."
"Это верно всё. Есть душа... Да не в каждом сыщется. Нынче туго с ней."
"Да и без неё ведь живут таки - буйствуют, изменяют, злобствуют. Всякой твари пруд пруди. Тяжело порой. Вот тесным миром своим и греемся. А люд шальной теперь, неприемлемый."
"В селе ещё хуже в том. Там жизнь малая. Всякая гниль сразу на поверхность лезет."
"Это в точку. Там страдания. Как хоть держишься?"
"Да так... Ни жив, ни мёртв. Только вид один."
"Ну хоть вид. Хоть фасон деланный."
"То то что и деланный. А внутри - пустота..."
Замолчали.
От ночёвки Семён Андреевич отказался. Хоть и упрашивали. Пообещал приехать через неделю. Взял завёрнутую ему рыбу и бутылку кваса. Вышел.
"Всё то у всех, как у людей. У меня одного балаган сплошной." - герой томно покачал головой и посеменил на вокзал.
Дали поезд.
В вагоне мрак, пустота. Снова без лампочки.
Застучали колёса, тронулись. В путь.
Вот и встреча вся.
Вновь забвение.
А вот он и перрон родной.
Вот и дома уж.
Всё, приехали.
__________________________________________________

XII
В тихой мутной спаленьке неподвижно сидели Семён Андреевич и Анна Степановна.
Герой всё смотрел на неё да сжимал её тонкие ладони. Дама молчала.
"Хорошо с тобой. Замечательно." - улыбнулся юноша.
"Прям уж так оно и прекрасно то. Ну сидим вдвоём. Ну как близкие. А итогу то? Толку цельного? Только пялишься - с жаждой нежиться. А потом? Что в намерениях... Всё туман..."
"Разузнать бы хоть, чем сразить тебя. Что всё надобно? Что в мечтах твоих?"
"Да разве ж ты разгадаешь, что женщина хочет. Всем покоя желается, уверенности, перспективы значимой. Чтоб и душа цвела, и тело пело. А ты лишь серость одну сулишь да потерянность, увядание сплошное, в коем и сам зиждишься. Что с тобою, кроме бед, наживёшь? Чем ж насытишься, чем утешишься? Лишь оскалишься да измаешься."
"Так ведь всё бы дал, всем пожертвовал."
"Так и нечем же. Лишь брехаешься."
"Ничего не жаль! Лишь к тебе б одной."
"Ну а что ко мне - аль так хочется?"
"Очень хочется."
"Ну прижмись, прижмись. Я бы лаской сей и сама то бы - разошлась бы вся, пропиталася. Да вот что за ней? Пустота ж одна..."
"Так и жизнь вокруг - только вакуум."
"Как ни вакуум, а с конкретикой. А с тобою что? Всё ж в аморфности."
"Да и в ней живём не кручинимся."
"Не кручинимся, но и не радостно."
"Так на радости время скудное."
"Так иного ж хочется сердцу времени."
"Где бы взять его, где бы выискать..."
"Взяли б вырвали - у судьбы лихой."
"Это как ещё?"
"Расписались бы. После съехались. И от бед ушли. От серости. От ветоши."
Семён Андреевич аж опешил: "Неужели так да получится?!"
"Надо веровать. И надеяться. Что ж в помеху нам? Раз захочется."
"Согласишься ли?"
"Было б чинно всё - соглашусь, смогу."
"Как прекрасно то! Праздник попросту!"
"Дом продали бы - рухлядь эту всю. В новый въехали."
"Как то сделать бы..."
"Авось и сделаешься. Так то мало ли... Повезёт коль вдруг!"
"Не нарадовался бы."
"Да и сейчас не унывай. О желаниях вон всё думаешь. Руки тёплые? Нет, холодные. Ну ка мной погрей. Поутешай меня."
"Ух, любимая."
"Да нежней давай! И откровеннее. Что ж стесняешься? Всё ж там ведано."
Заигралися. Ночь пришла.
"Оставайся тут." - предложил Семён Андреевич.
"Да пойду я, милый. Полно лобзаться нам. Проводи меня."
"С удовольствием."
Пошёл провожать.
___________________________________________________

XIII
Этим утром Семён Андреевич проснулся изначально озадаченным и расстроившимся - ночью снился дурной сон. Представлялось, что всё вокруг рушится, рассыпается и горит - всё и вся, все свершения.
А теперь вот утро.
Одинокое хмурое небо уже ровно во всё окно. Пора вставать. Прогуляться хоть.
Герой собрался, накинул фуфайку, вышел.
На улице тихо. Удручённая мрачная поздняя осень уже во всю раскинута по округе. На дороге лужи. Вдалеке тучи. Внутри тоска.
Через пару кварталов встретился знакомый силуэт - Олег Егорович, суетливый и неуклюжий, сонно и равно неприкаянно блуждал по безлюдствующей окрестности.
"Вот уж не ждал!" - Семён Андреевич театрально махнул рукой.
"Часом утренним вот да свиделись. Знать, сочлись пути. Куда ж следуешь?"
"Без цели и адреса."
"Так пошли в кабак."
Такого предложения Семён Андреевич точно не ожидал. Аж опешил. Но согласился.
Утренний кабак был тих и пресен. Нет печальнее зрелища, чем злачное заведение в ранний час. За пустовал. Людей не было. Удручённый официант неказисто и небрежно возился с расставлением бутылок.
Заказали обед. От питься воздержались.
Стали беседовать.
"Всё за юбкой той самой и носишься?" - покачал головой Олег Егорович.
"Что ж поделаешь. Мне не внемлится."
"Это пагубно, это тягостно."
"Так ведь хочется, манит в плен её, в узы страстные."
"В том то и беда, что самый мягкий пух - тот, что поверх шипов. Западня она всегда куда привлекательнее видится. А попал, и всё - пропадёшь совсем, не отыщешься."
"Так к чему тут жить, коль не хочется. А что омут там - да с чего бы вдруг? Да бывает с ней часто горестно, часто жёсткая, слишком гордая. Так всё ж мелочи, всё ж житейское."
"Кто мелочей не замечаешь, тех только по крупному и обманывают. Вы учтите ввек, нет тут мелкого. Всё здесь значимо, всё заведомо."
"Да хоть и так. Всё равно. Вот встану у судьбы на пути и никуда не уйду. Пусть задавит хоть, хоть изрежет пусть."
"Так чтоб у судьбы да у жизни на пути встать, надо знать сперва, куда та пойти собирается. То ведь дело то - переменное. Так ведь выскользнет, так уж вывернет, что и себе не рад после станешься."
"Что ж поделать то - с жизнью свыкнуться."
"Да порой и так. Ведь бывают тут меры и вынужденные, не повольные, а внушённые."
"Так и вся жизнь - как одна вынужденная мера сплошная. Если в сущности. Приспособься к ней, угоди поди. Не удастся ведь, не получится."
"В ней лишь цель важна, смысл имеемый."
"А что он есть - этот смысл?"
"Смысл - субстрат. Он у всех свой. Как с едой пример. Кто-то лишь травой питается, кто-то падалью. Так и со смыслом, с ценностями - всё от человека зависит, от души его. Кто за что цепится, кто на чём зиждется. Кто на правильном, а кто на ошибках. Один дядька учёный, совсем ошалевший и спятивший, сказал кто-то раз, что все от рыб произошли. Само собой, брехня несказанная. А ведь есть и что-то общее - ведь на любую уловку, как на крючок, кидаемся. И столько их этих крючков ментальных, что и не счесть."
"Так уж жизнь такова."
"А что есть жизнь? Разве знаете? Жизнь - это ложка, шанс черпать из мира или хорошее, или дрянное. Всё от восприятия зависит."
"Да восприятие то наше - что дышло: чуть обманули, и поддадимся ж ведь."
"Восприятие тренировать надо. И позицию выгодную в нём иметь. Это как с фокусами. Те загадочны лишь со стороны зрителя. С ракурса же самого иллюзиониста всё выглядит совершенно не магически и не чудодейственно. Так и с головой. Зрите в корень. Видьте нужное."
"Да порою тут так насмотришься, что и сгинуть бы, выпасть пропадом. А жизнь идёт..."
"Идёт. И жизнь, и время. Оттого то и горько. Запомните, всё, что ни горит, так или иначе хоть что-то да оставляет - или дым, или гарь, или окалину, и лишь время сгорает бесследно. Вы никогда его не восполните, не воротите. Оно удаляется в никуда и безвозвратно."
"В никуда... В пыль дороги..."
"И дорога эта у всех столь различная, столь своеобразная. У кого-то и тщетный путь на большую торную колею выбьется, а у кого и шикарная траектория да иссякнет вся, с пустырём спутается, в лопухи зайдёт да вся сузится. Так и сгинет ведь, и растратится. Потеряется. И не сыщется."
"С такой судьбой берегись за голову - столько страху, что трещит она. Рвётся сознание бедное."
"Сознание - информации плод. Таковую надобно отграждать от яви, беречь от общепринятого. Ибо принципы тут все лишь скверные. Но большое сознание не раздавишь. Не убьёшь. Это как камушек - кошке больно, а слону хоть бы хны."
"Так получается все мы - трагедии одушевлённые. Все - жертвы пути."
"Жертв пути не существует. Вот есть у тебя дорога судьбы и ты - её результат. Но ведь этой дорогой идя, ты что-то делал, давал какую-то реакцию - и на светлое, и на страшное. У всякого грязь случалась. Но кто-то к ней отвращение воспитал, а кто-то таковой уподобился. Приобщился к ней. Вот и разница. Подчас и гиблый путь человеком пройти дано. А порой и на царском чахнешь, изживаешься."
"Так ведь что есть путь - люди, встречные. А что там в них..."
"В людскую голову только проникни. Где черти пляшут, где свечка горит. У всех своё. Но в основном тьма. Она общая."
"Да и где б средь неё ещё счастье добыть."
"Счастье есть, взять не можем. Только видим то, в стороне таясь. Посредник нужен какой-то, видимо. Как деньги для покупки товаров. Как ключ к двери."
"Шанс нужен. Шанс. А выпадает тот изредка. Вот и ходим всё, вспоминая всласть - то минувшее, то ушедшее."
"У всех время своё. Кто о прошлом думает, кто о будущем. Уж что-то из них неизменно настоящее да подчиняет. Тут куда кому привычнее двигаться - в пустоту или в никуда. А жизнь - материя прихотливая. Расколи её, и всё - уж негодной станется. Ту же чашку разбей, так из осколков можно что-то да смастерить - фигурки мелкие выточить, на мозаику пустить. А жизнь только на выброс. На свалку. Коль умерла."
"Где ж защиту взять? От бесхозности."
"В обстоятельствах. Обстоятельства - оболочка. Совершившееся от не свершённого бережёт. Вот произошло что-то сносное или пустое хоть, и всё - это времечко уже им заполнено, и не займёт его место уже беда никакая, не пристроится. Хорошее плохое вытесняет. Запомните."
"Так и оказывается, что событие на событии зиждется."
"Верно. Жизнь как часы - выкинь хоть малейшую деталь, и остановятся - и не будет у тебя такого настоящего, какое есть. Каждый малый факт, деть, встреча, миг - всё последствия имеет. Всё в веках отзывается. На всю вечность влияет. Представляешь ли."
"Да и вечность одна - страдания да терпение. Весь мир таков. И все то такие праведные и скромные, тихие и безгрешные. А по сути - демоны. Сухари одни. Гниды гадкие."
"За внешней строгостью и покорным смирением, аскетизмом и серьёзностью, честолюбием и даже самоотверженностью, кроется порою лишь пустота. Учтите, способность страдать к высоким качествам не относится. Страдать следует ради чего-то, а мучение мучения ради - есть скорее не более чем проявление внутреннего садизма, в данном случае над самим же собой. Тот же дьявол нуждается в боге ещё больше нас всех вместе взятых - уповать на правильность да указывать на несправедливости, на изъяны мира, исправить их призывая, собою жертвуя. Но не для того, чтоб и впрямь свет улучшить - а чтобы вынудить у вас это самопожертвование и лишить вас последнего, а беды исконной так и не исправить. Никогда не предавайте лишь себя самого. Не жертвуйте. Это основной принцип святости. Пусть хоть младенец гибнет. Есть воля добрая, есть воля зла - коль с ней свяжешься, попытаешься обойти таковое, то лишь хуже выпадет, лишь ужаснее. Страдание - удел страдающих. Сторонитесь их, не сочувствуйте. Дьявол охотится в первую очередь именно за нашим сопереживанием."
"Так ведь жалко порой человека то. Или и не жалко, а тянешься. Отзываешься на содействие. Ищешь душу тут не сожжённую. Так хочется порой в светлое веровать. Верить встречному. Иметь ближнего."
"Возверовать, поверить... Какой глагол то ужасный. Поверить можно во всякое. Хоть лести бесовской. А вы тут с верою. В нашем мире это штука неуместная. Здесь беда везде да бессилие."
"Так с такой участью, что ни шаг - то в гроб."
"А так уж выпало, так и выдалось, что узка тропа - та, что в рай ведёт."
"Это правильно. Везде лишь ложь."
"Лжи в этом мире и вовсе не существует. Есть только правда и правда. Только в первом случае в роли таковой будет на самом деле достоверная информация, а во втором - как раз обман. Учтите, любая фальшь подаётся исключительно под маской. Ложь и правда - и вовсе лишь элементы возведения реальности - либо истинной, либо иллюзорной."
"Мудро, значимо. Тяжело, видимо, умным человеком быть. Я не смог бы так."
"Быть то не сложно. Сложно стать. Дойти до мудрости, прозреть. Верное измышление выискать. Мир то, он, как сон - чтобы проснуться, достаточно громкий звук требуется, достаточно сильный раздражитель. Так и голове слишком много бреда переварить следует, чтоб осознать - что всё лишь наваждение. Но быть умным - всегда к тоске. Обострённое созерцание то - вещь болезненная."
"А что ж и умные ошибаются?"
"Так, видите ли, тут такое дело - дураков обескураживает ум, а умных тупость. И лишь гению всё безразлично. Мир полон пустоты, уродств. Тут нету значимых целей, нет ценного. Цели и средства местами спутаны. Люди ценности за фантик суют взамен и, отдав добро, всласть пустышке радуются. Идиотия нынче гостья модная. А безрассудство - вещь несметная. Гениальность то ограничена, а вот безумию поистине нет предела."
"Что ж тут тьма одна. Бог то с дьяволом как и не борется совсем!"
"Тут вы не правы. Он и не может с ним бороться, и не должен. С дьяволом борются исключительно сами люди. А теми правит лишь упрямство, грубая спесь, стремление кого бы то ни было обойти - не важно в чём. Вот и усердствуют в основном в самом мелочном - в гневе, в подлости, в беспринципности. В том и лидируют. В разложении."
"Так ведь средь лишь и теряешься только. Пропадаешь."
"Пропадаешь. И даже не за глоток великого, не за свет. За так. За даром. Учтите, чтобы утопиться, океан не обязателен, утонуть можно и в луже. И в болоте. Но вопрос, где вас скорее всего захотят сгубить? Где именно? В океане свобода. Те же акулы там крайне редки. А в болоте какой только твари ни сыщется. И всякая изжить возжелает. И порой в этой тесноте и никнем, теряемся. Самое плохое - это общность, компания, коллектив. И чем выше от него зависимость - тем хуже. Весь твой мир тогда сводится к одному единому человеку подчас. Ограничивается. Сковывается сознание. Это, как с пространственным восприятием: каким дальновидным философом ты ни будь, а заходишь в комнату, и мир ею же и ограничивается. И пропадает всё пространство оное. Хоть и никуда не девается. Не видишь ты уже улицы, не слышишь её звуков, не чувствуешь. Всё сводится лишь к комнатке твоей. Так порою можно зависеть от чего угодно - от понравившейся шлюхи, от домашнего тирана, от местного хулигана и взяточника. От такой хреноты! И ведь не поделаешь ничто. Не переиграешь."
"Отчего ж так тянемся - к этим иродам да предателям."
"В том то их и коварство. Учтите, дьявол может быть богом, но бог дьяволом никогда. А те времена, когда дьявол божественен и всевластен, чудотворства полон и сопричастия к вашей участи, тогда он слаще всякого господа. И ведь и неотличим никак. С дьяволом крайне сложно бороться. Ещё хуже с ним дружить. Тем более любить его. Это высшая из погибелей."
"Во всех его след. Во всех."
"Или же пустота. Переменчивость. Понимаете ли, подлые падшие люди тоже подчас любят играть в мораль. Но она лишь деланная у них, однобокая, недолгая. И вы никогда не обличите их, не выведете на воду чистую. Таковые никогда не носят лишь одну маску. Число их обличий попросту неисчисляемо. И средь этих масок и добро чередуется, и гнев. Вы скидываете очередную и верите в обнажившуюся истину. А там ещё одна фальшивка. И так всегда."
"Так ведь порою и эти же падшие меж собою грызутся. Поразительно!"
"Так в этом и соль - не так бог многолик, как дьявол. Сортов гадов и гнид попросту не счесть. Они порою грызутся и друг с другом. Но в основном сживают лишь благое. Поносят его да злорадствуют."
"Кто мы есть, так представить вот, без ошибок всех, без оплошностей... - идеальные! Святцы, гении! А ведь нет таких. Не встречаются."
"Всё хорошее здесь в диковинку. Так уж сделалось, так уж сталось тут."
"Так ведь ещё что оно - столь загадочен человек любой, столь неистово многогранен и таинственен. На такое подчас способен - и великое, и ужасное."
"Человек - явление бездонное, безразмерное. И либо бесконечно щедра эта бездна, либо всепоглощающе ненасытна. Иного не дано."
"Всё же умным быть приятнее. Я вот слушаю - поражаюсь всё."
"Понимаете ли, в том и разница, что умному человеку хоть ошибки какие, хоть глупости всякие - всё и вся беспроблемно прощается, дураку же и озарение боком выходит. Вот вся и градация."
"А отчего вот порою жизнь со столь ярых низов начинается, со столь опущенного и потерянного состояния - убитого, униженного, немощного. Отчего гениальное на трагичном и мелочном строится?"
"Чем ниже было начато восхождение, тем выше потом будут казаться взятые вершины. Учтите, подчас, чтобы стать умным, требуется пройти как раз именно через глупости."
"Удивительно... Впечатляюще..."
Замолчали.
Выпили по стакану кваса.
"Так всё за юбкою той и носишься?" - прервал паузу Олег Егорович.
"Ношусь..."
"В пропасть ж целишься."
"Да, может, и так. Нынче безразлично уже как-то сделалось. Да и не собака таки я - привык всё же к палке то. Так что верно предупреждаете. Верно смыслите. Но никак, увы, по-другому мне."
"Тем печальнее..."
Вновь затихли.
Повторили квас. Не пошёл.
"В обед в город еду." - доложился Олег Егорович.
"По делам?"
"Да. На ярмарку. Ты со мной иль как?"
"Да останусь я. Там всё суетно. А мне сегодня не до люда. От себя тошно. А потом как-нибудь - это с радостью. Только тоже не на ярмарку, а так - погулять."
"Гуляется и тут неплохо. Но в городе и впрямь отраднее да вольнее. Видно, воздух другой. Светским скованный. Тогда бывай."
"И вам всех благ. Городу от меня привет - каждой улице."
"Передам."
Разошлись.
___________________________________________________________

XIV
Мрачный ноябрьский день безразлично уносил вдаль поредевшие скудные минуты утомлённой безжизненной осени. Мерно моросил дождь. Чернели лужи. Изредка двигались пешеходы. Таял седеющий туман.
В тесной неласковой комнатке сидели Семён Андреевич и Анна Степановна. Их скромная совместность медленно тянулась сонными объятиями и негромкой беседой.
"Будет счастье то?"
"Будет, родненький." - улыбнулась Анна Степановна: "Что в помеху нам? Всё ж лишь к лучшему."
"Так пленяет то. Что всё сбудется."
"Ну а что ж не быть, раз намечено."
"Диво дивное, эта жизнь моя..."
"Не твоя теперь, наша общая."
"Да и сам, поверь, не нарадуюсь."
"Так ликуй, родной. Тешься, радуйся. Всё и вся бери от свидания. Наслаждайся мной, как конфетою. И себя дари - щедро, полностью."
"Вот блаженство то! Непомерное."
"Для тебя ведь вся - как сокровище."
"Быль ли это всё?"
"Быль, мой ласковый, быль, мой сахарный."
"И не думал то, что бывает так."
"И не так пойдёт! Всё ж приложится. Всё устроится. Раз уж сталось то..."
"С головою бы - в омут бросился."
"Так бросайся же - лихо, яростно. В воду сладкую, в бездну терпкую."
"Ой способствуешь... Приключениям."
"Да, способствую. Приобщайся весь."
"Вновь под юбочку?"
"Да конечно же."
"Переспали бы..."
"После свадебки."
"Да скорей б тогда. Эту свадебку."
"Будет. Сделаем. Ну ласкай давай. До истомы прям."
"Да и так дрожишь. Аж мокрющая!"
"Да дрожу, дрожу, приступай давай!"
"Ой бесстыдница."
"Да, такая я."
Вновь ласкания. Вновь прощание.
_______________________________________________________

XV
В посветлевшей и яркой от заоконного снега гостиной пили чай Семён Андреевич и Анна Степановна. Их привычные посиделки были нынче особо праздничными - близился новый год. Сладкая атмосфера непонятно желанного праздника щедро витала в терпком приторном воздухе.
"Вот и нам черёд планы воплощать..." - потянулась Анна Степановна: "Надо ж как-то ведь обустроиться. И год новый грядёт, и жизнь. Всё к одному."
"Раз уж сталось так, то я с радостью. В чём же новое обещается?"
"В том же домике. Что б другой ни взять? Складный, справненький."
"Где ж найдём его - кто ж построит нам?"
"Ну как маленький! Что ж искать то тут? Чай полно стоит - на продаже тот. Люди в город мчат, убираются. Так и цены - грош. Взять удачно бы. И проблем не знать."
"Так ведь так за раз разве ж справишься! Разве сможешь так - всё уладить то..."
"Да уладится, коль захочется. Лишь решиться бы, дальше сложится."
"То заманчиво. Просто сказочно. Что вот делать лишь, приступить то как?"
"Да легко вполне. Подыщу я дом позанятнее, разузнаю всё, всё проведаю, а пока ты этот продавать будешь, а я дачу свою. Уж раз на то пошло. Потом деньги мне передашь, я добавлю их и уж брать пойду - дом подобранный. Ну а дальше бумагу выпишем да к новоселью готовиться будем. А потом и свадебка. После не неё и дам. Ждёшь же, правильно?"
"Жду конечно же."
"Так что так вот всё. А пока свой продан будет, в гостинице поживёшь. Там не долго ведь. Ну неделю, две. А потом уж в сласть наиграемся. И натешимся. И отдамся я. Ну после свадебки. Нам к весне б её. К чистым паводкам. Было б здорово. Как в мечтах моих."
"Так то радостно, что бывает так. Я всецело за. Лишь купили бы."
"Я подумаю, поболтаю тут. Вдруг кто сыщется. Кто с копеечкой. Захотят купить - так сведу уж вас, пообщаетесь - о цене жилья. А потом продашь, а я даченьку. И уж брать пойдём - место новое. Наше гнёздышко. Долгожданное."
"Там бы рай мне был."
"Так и будет ведь. После свадебки. Когда дам тебе."
"Уж скорее бы. Не дождусь никак."
"Жди, мой сладенький. А пока потрожь - мои прелести. Все тебе отдам. После свадебки."
"После свадебки..."
И опять час ласк. И опять прощай.
________________________________________________

XVI
Ледяная бездомная вьюга неуёмною гостьей буйно металась по объятому щедро выпавшим снегом двору. Редкая тусклая высь безотрадно серела за холодной продрогшею рамою, мерно расстилаясь неживой бесцветною сединой над озябшей ненастной округою. Белые сонные дали мерно тосковали в безутешном январском забвении. Неизменно понурое небо веяло безнадежностью и печалью. Тихо скрипела старая дверь. Робко грустил заметённый фонарь. Изредка двигались блёклые тени.
Семён Андреевич уже проснулся, заварил чай и достал пирог.
Предстояло ехать в город. Безответственно обещанный непростительно задержался и вот уже не терпел никаких отлагательств.
Герой позавтракал. Собрал свою небогатую на содержимое сумку и отворил калитку.
Теперь на вокзал.
"По такому то снегопаду не мудрено и заблудиться. Ну и погодка же, ну и дела!"
Семён Андреевич прибавил шаг.
"Холодно. Неуютно."
Снова колея, развилка, вокзал, вагон.
На заснеженном перроне людно - все спешат проводить новогодние праздники. Толпятся пассажиры, снуют дети. Проворно таскаются тележки с ручной кладью.
Вот и гудок. Тронулись.
За окном поползли отрешённые белые окрестности. Застучали колёса. Заискрились придорожные огни. Красота.
На городском вокзале тоже живописно - всё украшено гирляндами, ёлками, лентами и мишурой. Таксисты тоже довольные - праздничные цены то выше.
А вот и дверь. И звонок.
Алексей Константинович, свежий и припараженный, добродушно поприветствовал гостя, впустил внутрь и указал путь к столу.
На столе было всё. От сиротливых округлых оливок до нафаршированного овощами селезня и больших заморских ананасов.
У украшенного вырезанными снежинками окна торжественно красовалась высоченная пышная ёлка с возвышающейся на макушке красной звездой. Сонно переливающиеся перламутровые шары, щедро развешанные по нарядному праздничному дереву, мерно поблёскивали слабым ласковым свечением. Разноцветные длинные гирлянды беззаботно искрились в милых объятиях яркой пушистой мишуры. Нерешительно, робко и изредка сверкали замысловато отлитые тонкие хрустальные сосульки. И без того эталонный дом был в этот раз особенно приветлив и миролюбив.
"Хорошо у тебя. Добротно. Не праздник, а сказка." - Семён Андреевич уселся за край стола и поправил брюки: "Знатная атмосфера, знатная. Райская."
"Уют - как золото." - отозвался Алексей Константинович: "Стараемся хранить таковой, окучивать. Без домашнего то комфорта и свет не мил."
"Да. Великое дело - покой."
"Как хоть сам? Аль всё бедствуешь? Как судьбинушка? Что в ней нового?"
"Да сдаётся, что и моя судьбинушка, вроде бы, на лад идти собралась. И в неё что-то светлое выдалось. Вот дом купить думаем. Чаще видимся... Хочет свадебку. Не даётся так."
"Рад за ближнего. Может, вырулишь. Верь в хорошее, то и явится. Ешь вот, пей. Потом и у тебя на новоселии погуляем."
"Я бы с радостью. Всех бы принял там."
"Все и явимся. Не задержимся. Ешь пока. Будешь селезня?"
Герой кивнул.
Алексей Константинович достал большой серебристый нож и отрезал смачный увесистый кусок: "Угощаю! На!"
Семён Андреевич поблагодарил и приступил к трапезе.
Птица и впрямь оказалось вкусной. Попросил добавки. Алексей Константинович с радостью положил.
"Как чудесен подчас простой человеческий вечер, тихий и расслабленный." - подумал умиротворённый Семён Андреевич: "Так отрадно тут. Так всё сказочно. Складно. Ласково."
"Так всё ж надеждою обрамляется. Упованием - на хорошее. Тут и богато пусть, а без смысла то, без отдушины - всё здесь мёртвое, всё постылое. Без Елены моей я тут трупом жил. Хоть и в роскоши. И размашисто."
Молчавшая прежде Елена Игоревна застенчиво заулыбалась: "Отыскал свой рай."
"Отыскал, нашёл. Как сокровище - непомерное, крайне ценное."
"Наделил меня - бесподобностью."
"Вся моя теперь!"
"Вся твоя теперь - всяки, всячески! Как игрушечной меня сделали."
"Столь прелестные вы в совместности, во взаимности вашей сладостной." - восхитился Семён Андреевич.
"Даже люди вот удивляются." - похвалился Алексей Константинович.
"Удивляюсь, да. Но больше радуюсь."
"Так и нас зови - тоже радоваться, но уже твоему счастью, твоей беспечности домашней."
"Дожить бы до неё сперва. Самому дождаться."
"Ожидание - дело томное. Но приятное порою, затягивающее."
"А порой бесконечное... Да в итоге всё равно бесплодное." - Семён Андреевич грустно опустил глаза и уныло вздохнул.
"Ладно тебе. Ведь вся жизнь впереди!" - протянул Алексей Константинович.
"Да что мне жизнь, если пусто в ней. Я хорошего жду. А таковое, увы, - дело смутное. А жизнь, ну что она... Коль бесцельная то."
"Цель - штука сильная, это да... Хлеще компаса в путь ведёт." - Алексей Константинович тоже приумолк.
Елена Игоревна достала принесённый из погреба компот и стала разливать по высоким фарфоровым бокалам: "Угощайтесь вот. Праздник всё таки."
Отпили. Понравилось.
Под вечер добрались и до шампанского.
Алексей Константинович замер с бутылкой и стал придумывать тост: "За счастье - у всех и у каждого. За право на мечту и на её воплощение."
"И за оправданность, за уместность порывов внутренних. За их востребованность и полноценность." - добавил Семён Андреевич.
"И за это. Безусловно."
Выпили. Потом повторили.
За окном начали пускать фейерверки. Заскулила протяжная метель.
"Ночь уже. Спать пора." - Алексей Константинович поднялся и стал раскладывать диван: "Ты тут, а мы в спальню пойдём. Торшер притушенным оставлю. Чтоб уж не совсем во мгле."
"Благодарю." - Семён Андреевич тоже встал, нехотя потянулся и расположился на диване: "Да утра."
"До утра."
Улеглись. Уснули.
Вот уж и утро. Первые тонкие лучи застенчиво поползли по окутанной зимней скованностью округе. Серое печальное небо медленно окрасилось тусклым розоватым свечением. Потянулись невзрачные тени. Край начал постепенно пробуждаться и оживать. Проехала почтовая машина. Неторопливо обозначился наводнившийся утренними оттенками горизонт.
Семён Андреевич сонно открыл глаза: "Ещё спят. Надо ждать."
Через час пробудились и хозяева. Елена Игоревна достала вчерашний компот, разлила по бокалам, разложила по тарелкам салат.
Позавтракали.
Семён Андреевич попрощался, накинул сюртук и отправился выходу. Алексей Константинович протянул ему пальто, пожал руку, сунул свёрток с оставшимися пирогами и проводил до такси.
И вновь вокзал. Серая касса, продолговатый билетик и два часа пути. Снова к себе. В деревню. К повседневности. К пустоте.
____________________________________________________

XVII
В блёклом гостиничном номере, тесном и щедро заставленном сумками благодушно и задумчиво сидел Семён Андреевич. Он продал свой дом и вот буквально час назад передал все деньги Анне Степановне. А теперь ждал от неё вестей и её вечернего визита - с информацией, новостями и ласками. Время ползло бесшумно. Сонная мрачная комнатка мерно темнела в молчаливом вечернем забвении. Резво кружила неуёмная скупая метель. Тусклый розовый торшер монотонно горел средь холодной печали поникшего номера. Одинокие грустные ставни безразлично пропускали последние солнечные лучи. Мутная линия горизонта неторопливо терялась в неприметном тоскливом унынии. Изредка поскрипывали полы.
"Где же она всё ходит?" - подумал Семён Андреевич и взглянул на часы: "Уж совсем ведь вечер. Не случилось бы что."
Прошёл ещё час. На пороге никто так и не показался.
Семён Андреевич удручённо вздохнул и тревожно поёжился: "Что за напастье? Ведь только вот вдвоём стояли. Куда можно было подеваться?"
Герой потянулся в кресле и продолжил ждать.
Никто не пришёл. Только ночь.
Семён Андреевич расправил кровать, подождал ещё около получаса и лёг спать.
Наступило туманное утро. Серый номер равномерно окрасился первыми стройными лучами. Медленно нарисовалось белёсое мутное солнце. За окном потянулись единичные автомобили.
Семён Андреевич поднялся, сходил в душ, решил не завтракать. Потом собрался и вышел на прогулку - заодно и до Анны Степановны дойти, разузнать, что стряслось.
На улице холодно, снег прибился к землице, вьюги нет, частые сугробы идеально пропорциональны и густы. Прохожих мало.
Вот и первый пройденный квартал, затем и второй. Всё тихое, всё неподвижное. Всё и вся. Ещё через тройку кварталов показался и дом Анны Степановны - с облицованной красной крышей и высокими ставнями. Внутри него герой так никогда и не был. Лишь часто ютился на пороге, подолгу ожидая выхода неуступчивой обитательницы. Вот и сейчас после стука в дверь никто не открыл. Герой постучал ещё раз. Вскоре на пороге появился незнакомый человек.
"Вы к кому?"
"А где хозяева?" - поинтересовался Семён Андреевич.
"Так уехали. Сдали нам и уехали. Куда, не докладывались."
"Извиняюсь тогда." - герой спешно развернулся и безжизненно зашагал прочь. Серая пустынная колея безучастно вывела его обратно к гостинице.
И вновь тот же самый задумчивый номер, наспех сваленные вещи и унылые тусклые стены.
Семён Андреевич устало откинулся в кресле и удручённо вздохнул: "Неужели вот так взяла и обманула?! Неужели просто ограбила меня и ушла?"
Герой ещё раз вздохнул. Едкая томная безнадёга плотно сомкнулась над его потерянной личностью.
"Надо подождать, обдумать всё. Может, отправилась куда - тот же дом смотреть. А про квартирантов попросту не сказала. Ведь бывает так. Надо обождать."
Семён Андреевич позавтракал и подошёл к окну. За обшарпанной грузной рамой хаотично кружил одинокий безжизненный снег. Вязкие плотные хлопья молчаливо ложились на соседние крыши, утомлённо укрывая постепенно редеющую округу. Из далёкой трубы тёк сероватый дым. Горько чернел обнажённый подтаявший лёд. Нехотя и слегка неуклюже тянулись однотипные повозки. Отрешённо чернела тёмная арка. У противоположенного здания тлел потускневший фонарь. Хладнокровно серебрились угловатые заострённые сосульки. Изредка поскрипывали ворота.
Герой сомкнул шторы и залез под одеяло.
Звуки стихли, комната медленно растворилась, пространство рассеялось.
"Хоть где-то тепло."
Согрелся. Забылся. Уснул.
Вечером тоже никто не объявился. Денег осталось на несколько дней пребывания. Дальше неизвестно.
"Что теперь... Что грядёт..." - Семён Андреевич выбрался из под одеяла и вновь подошёл к окну. На улице окончательно стемнело. Средь остывшего безотрадного мрака густо рассыпались жёлтые огни. Загорелись соседние окна. Выглянула мутная луна. Снег успокоился. Воцарилось безжизненное молчание.
Герой включил торшер, сел на пол и обхватил голову руками: "Пропал. Теперь пропал. Вот и всё. Вот оно и всё."
Заплакал.
____________________________________________________

XVIII
На пороге большого мрачновато угрюмого дома Олега Егоровича стоял Семён Андреевич - стучал в дверь и, уповая на милость хозяина, ждал его появления. Вскоре послышались неспешные шаги, дважды щёлкнул старый писклявый замок и на крыльце возникла утомлённая подавленная фигура невесёлого обитателя сего жилища.
"Вот уж кого не ждал! С чем пожаловал то?" - протянул руку Олег Егорович и впустил гостя в сени.
"Не с хорошим, увы. С роковым." - пробормотал Семён Андреевич: "Споткнулась жизнь моя. Надтреснулась. Свой черёд нашла - скверный, пагубный."
"Ну описывай - что за бедствие."
"Да несчастье пришло. Непомерное. Обобрали меня. В раз ограбили. И не силою - обещаниями. Мы дом брать хотели. Анна этим всем занималась. Говорила - сложимся, новый найдём. Я вот свой и продал. И всё ей до копейки прямо в руки и выложил. А она пропала теперь. Я же без рубля. Вещи в гостинице. Вечером выселяться. Куда идти, к кому... Не знаю. Вот к вам пришёл. Может, впустите. Хоть на сколько то."
"Да впустить впущу. Но есть новости - не один ты тут так вот выискался. Мальчонка одного я приютил. Федькой звать. Бродячий, безродный совсем. Никому то и не сдавшийся. В городе жил, при интернате. Да вот бежал. А мною нашёлся. Вот и склонил меня к воле доброй, пришлось расположить, пригреть. А теперь, как оказалось, ещё один подселенец подыскался."
"В тесноте, да не в обиде, как говорится."
"Да и не в тесноте. Дом просторный. Заходи."
Семён Андреевич осторожно шагнул вперёд. Тихие сонные покои равнодушно встретили безучастным одиноким молчанием. Монотонные толстые стены безразлично взирали единичными картинами. Старая, но изысканно фасонная мебель, отрешённо чернела причудливыми формами. Горестно поскрипывали полы.
Олег Егорович зажёг свет и остановился пред комодом. Подозвал Федьку.
Со второго этажа спешно спустился щуплый худощавый подросток лет шестнадцати. Он ловко продвинулся вперёд, шустро семеня ногами, и неуклюже протянул свою тонкую руку: "Приветствую гостя. Я - Федька!"
Семён Андреевич поздоровался с постояльцем и уселся на старый кожаный диван.
"Вот ещё один несчастный." - представил его Олег Егорович: "Без дома, рассудка и без любви. Раздал все средства своей благоверной, а та с ними и пропала. Теперь и не найдёшь."
"А кто такая? Откуда взявшаяся?" - полюбопытствовал Федька.
"Да с 17го дома госпожа. Всё равно не знаешь её." - перебил Олег Егорович.
"А куда делась?"
"В никуда." - протянул Семён Андреевич.
"Так не бывает. Опиши мне её. Разузнаю схожу. Я до всего допытаюсь. Я шустрый." - предложил Федька.
Семён Андреевич начал характеризовать свою зазнобу.
"Значит, Анной зовут. Около 25ти ей. Белокурая. Понял." - Федька вскочил: "Дяденька, дай тулуп. Пойду на площадь сбегаю. Порасспрашиваю народ."
Олег Егорович вынес тулуп: "Держи. Осторожнее только. Опять битый придёшь."
"Да и хрен бы с ним. Лицо - не ваза, заживёт."
Федька оделся и расторопно спустился с крыльца: "Я мигом. Сидите пока, чай заваривайте.
Олег Егорович закрыл дверь и вернулся. Поставил самовар.
"Где нашли то его?" - поинтересовался Семён Андреевич.
"Да таких чудес нынче на каждом шагу. На площади и отирался. С носом расквашенным. Пришлось привечать. А теперь и тебя ещё."
"И меня теперь." - Семён Андреевич вздохнул и понурил взор: "За вещами пойду. А то выкинут ведь."
"Иди."
Олег Егорович проводил гостя и остался ждать.
Первым вернулся Федька.
"Разузнал. Даже сам видел. У агронома она нашего поселилась - у Павла Алексеевича. С ним теперь и живёт."
"Чтоб его. Вот же тварь то ведь!" - вскипел Олег Егорович: "Гнида ублюдская. И не подохнет никак."
"Что ж вы, дяденька, так на него сердитесь? Аль обидел чем?"
"Семён придёт - расскажу. Придётся уж."
"Да придёт, придёт. С минуты на минуточку."
И вправду - через минут пятнадцать заявился и Семён Андреевич - с несколькими чемоданами и сеткой.
"А вещей то! Как у балерины." - заметил Федька.
"Цыц!" - остановил Олег Егорович.
"С агрономом нашим барышня твоя. С Павлом Алексеевичем." - доложился мальчуган.
"Вы с ним ссорились помню." - повернулся к Олегу Егоровичу Семён Андреевич.
"Ссорился. И до гроба буду. Расскажу сейчас, коль приспичило." - Олег Егорович сел в кресло и начал повествование: "Давно ещё дело было. Молодым я был. Вот, как вы сейчас. Жил тогда отец его - Алексей Дмитриевич. Гад гадом. Как и отпрыск. Так этот батенька положил однажды глаз на Юлию Ивановну, ту, что дамой сердца брату моему приходилась. И ведь жили он уж долго с ней, лет пять. А Алексей Дмитриевич тоже позарился - безупречно роскошная девка была, с телесами, с характером. Стал этот ирод переманивать её, к себе пристращать, подарками задабривать. И так целый год. А потом как-то раз и уломал. Так Борис Егорович бедный - братец мой, аж спать перестал. В ступор впал попросту. Так и жил сам не свой с неделю целую. А потом пришли мы домой. А он в петле висит. И записочка рядом - мол не могу я так, выше сил стерпеть. Алексей же Дмитриевич поигрался с ней и через полгода бросил, потом новую нашёл, такую же крысу, идентичную. У неё то Павлик и уродился. Вот такая вот правда вам. Как родители узнали - сразу хизнули. Через два года оба в землю матушку полегли. Со в два месяца разницей. Сперва маменька, а потом и отец. Так и остался я безо всех. Вот до сих пор и отшельничаю."
"Вот же сволочь то!" - Семён Андреевич злостно сжал кулаки.
"Вот и я про то. А что ж сделаешь... И живёт же ведь, свет коптит. Вот и тебе ещё в придачу жизнь запятнал."
"Да убить бы его. Ножом по горлу - и никакой беды. А шалаву эту к коню привязать и по полю чистому пустить, чтобы мучилась." - протянул Федька.
"Ладно тебе. Молчи, не усердствуй. Без тебя бед полно. Настряпаешь ведь дел." - вновь прервал Олег Егорович.
"Как же быть теперь?" - вздохнул Семён Андреевич.
"Поживём так пока. Кто где пригодится. А там, может, что и выдастся." - Олег Егорович потянулся к самовару и стал разливать чай: "Пейте. Хоть согреетесь."
"Ну и ну. Вот деревенька то!" - заметил Федька и схватился за чашку.
"Не обожгись смотри."
"Главное душу не обжечь. А рука то заживёт, затянется."
"Безотрадный год." - посетовал Семён Андреевич.
"Год как год. Люди сволочи." - возразил оживившийся Федька.
"Это тоже верно. Соглашаюсь с тем." - Семён Андреевич отхлебнул чая и приумолк.
Олег Егорович окинул взглядом своих подобранных горемык и негромко зевнул: "Спать пора. Уж завтра с бедам разбираться будем. А пока отдыхайте вы. Я тебе, Семён, в угловой постелю. А Федька наверху, как всегда. Сам в чулан пойду. Там темней, спится крепче."
Задвинули стулья. Улеглись. Задремали.
Опустилась безликая ночь. Дом затих. Звуки пропали. Света нет. Пустота.
Пустота.
______________________________________________________

XIX
На мутном, заставленном всячиной чердаке сидели Федька и Семён Андреевич. Их унылая незадачливая совместность текла сонно и медленно. Диалог шёл вяло. Томная печаль неотъемлемо въедалась к каждое слово, а темы не изобиловали оживлённостью. Олега Егоровича не было - пропадал в лавке, оптимизируя торговлю. Атмосфера влекла в апатию, стены веяли холодом, а старые резные ходики доставляли лишь тоску и подавленность.
"Больно милая была?" - поинтересовался Федька.
"Да теперь всё равно уже. Дело мёртвое."
"Нынче мёртвое, а тогда жило."
"Что с него - с тогда, аль воротится..."
"Да теперь к чему возвращения? Коль разломано сердце прежнее."
"Больно разве что... Да поймёшь ли ты... в годы малые."
"Или глупый я? Не понять то что ж. Понимаю всё, даже чувствую."
"Ну хоть кто тоску разделил мою."
"Да хоть и разделишь ту, меньше не сделается. Коль в душе темно, спички побоку."
"Али сам страдал, коль так ведаешь?"
"Да всё жизнь моя - что мучение. Вот ещё одну встретил сходную."
"Сочетаются обречённые. Это истина, это свойственно."
"Так вдвоём и ад в наслаждение. Одному ж и рай - наказание."
"А смышлёный ты. Где учился хоть?"
"Да нигде почти. Я же брошенный. Да и счастью тут - не научат ведь. А регалии да науки все - и без них ведь жил свет наш праведный."
"Вот и я, дурак. Колледж закончил, а к чему - даже и не знаю. Всё равно вот тут. В чердаке пылюсь."
"В жизни оное сердцу надобно - твёрдость, истинность, прямодушие. А звенеть умом - то бессмысленно. Не корова ведь - бить подковами."
"Да и ум то тут - дело краткое. Покрасуется и отринется."
"Средь дураков ему и не резон."
"Только где ж без них место сыщется..."
"Не на сей земле, однозначнейше."
"Да и что тут есть... Лишь тоска одна."
Скрипнула дверь. Послышались шаги. Вернулся Олег Егорович.
"Дядька пришёл." - протянул Федька и поплёлся вниз: "Айда ка ужинать."
"Иду."
Олег Егорович не с пустыми руками - в сумке пироги, замороженная клюква и купленный квас. Раздолье.
"Ну и гостинцы! Как на пиршество." - восхитился довольный Федька.
Сели за стол. Заварили чай. Стали ужинать. Наелись.
"Как ни крути, а снова спать." - вздохнул Федька.
"Верно. Поздно уж. Почивать вновь срок. Вот и дню конец." - Олег Егорович убрал посуду и поплёлся в чулан. Федька на чердак. Семён Андреевич в угловую.
Улеглись. Время замерло. Ночь.
___________________________________________________

XX
В комнате тихо. Семён Андреевич в кресле, Федька возится у комода, Олег Егорович вновь не дома. За окном туман. В камине редкие поленья. На столе пусто.
"Тайна есть одна, мне заветная." - протянул вдруг Федька: "Только дядьке не рассказывай."
"Что ж за тайна то? Столь уж страшная."
"Дама есть одна. Появилась вот. У судьбы моей. Но убьют меня, коль узнается."
"Отчего же так?"
"Несвободная. Уж замужняя. И давно причём. И ошибочно."
"Ну а дядька что? Аль отвадит прям."
"Да боюсь сказать. Не одобрит ведь."
"И меня ругал. Не послушал я."
"Так и я же ведь. Не послушаю."
"Так скажи. Таить то ведь тягостней."
"Ну тебя... По секрету сказал, а ты раскрыться велишь."
"Долго шило в мешке не упрячешь."
"Это верно всё... Как хочу сказать, рот немеет аж. Сам не свой порой. От подобного."
"Так решись, рискни. Дядька сжалится."
"Не испортить бы. Дело ж тёмное."
"Да потом сложней. Изъясняться то."
"Так пойти сказать? Коль получится."
"Если что я замолвлю. Не позволю ругать."
"Вот спаситель то. Ладно. Сделаю."
Стали ждать Олега Егоровича. Пришёл. Принёс гостинцы. Выслушал.
"День ото дня не легче. Сперва Семён. Теперь ты. Наказание!" - вздохнул Олег Егорович: "Что ж мне делать то с вами? С окаянными."
"Да помиловать. Не ругать. Не бить."
"Тебя, Федька, кулаком не напугаешь. А ругаться я и не думал. Жизнь твоя. Ошибки тоже. Как и свершения. Коль желается - делай как знаешь. Ну а я чего - без куска не оставлю, коли взял уж вас - неприкаянных."
"Столь любезны вы."
"Да с чего бы вдруг. Так - обыденный. Милосердный лишь. От сочувствия."
Замолчали. Стихли. Задумались.
___________________________________________________________

XXI
В преображённой гостиной сидели Семён Андреевич и Олег Егорович. Ждали Федьку. Не одного - а с зазнобою, с тою самою мужней пассией.
В комнате было светло. На столе наготовленный обед - пироги, окорок, буженина.
На окне цветы - для парадности.
Наготове сервиз.
Вскоре в дверь постучались и на пороге объявились Федька и Клавдия Филипповна, тихая забитая женщина лет тридцати пяти, с безучастным восковидным лицом и понуренным погасшим взглядом.
Дама робко поприветствовала хозяев и стала раздеваться.
Семён Андреевич пригляделся к её чертам: "Что-то знакомое... Что-то..."
И вправду так - через минуту догадок он узнал в её образе ту самую незнакомую даму из вагона, что чистила нерадивому мужу сапоги, когда герой катался с Анной Степановной за украшениями.
Клавдия Филипповна разделась, сняла белоснежную шаль и проследовала внутрь. Федька ловко спроводил её, усадил за стол и расположился рядом.
Олег Егорович указал на еду: "Угощайтесь. Кушайте."
"Столь отрадно тут. Столь живое всё." - вздохнула Клавдия Филипповна: "Как из плена вырвалась из злосчастного."
"За свободу тогда. И знакомство первое." - протянул хозяин и стал наполнять бокалы.
Выпили. Отобедали.
Семён Андреевич взглянул на новоявленную парочку. Те сидели рядом, робко держась за руки и не отрывая друг от друга внимания. "Столь вы милые. Загляденье прям. Хоть и разные всем и всячески."
"То всё внешнее. Безразличное. Мы нутром живём. Чувством искренним." - отозвался Федька.
"Это редкое нынче дело тут. Единичное." - прокомментировал Олег Егорович.
"Так и человек - явление теперь архаичное." - протянул Федька.
"Куда ж деваются - люди прежние. Вымираем ведь. Разлагаемся." - вздохнул Семён Андреевич.
"Всё поменяно. Всё распродано. И любовь, и смысл, и все чаяния. Только спесь одна. Оскудение. Ни души у них, ни мышления."
"Верно, Федька, говоришь." - поддержал Олег Егорович: "Видишь суть сию неприглядную. Может впрямь тебе повезти должно. Хоть и призрачно - счастье ваше то."
"Хоть какого бы счастья вымолить. Хоть короткого. Лишь бы верного." - застенчиво подала голос Клавдия Филипповна.
"Ну держись теперь. Грейся радостью. Коль недолгая. Да и изредка."
"Я сбежала бы. Хоть сейчас бы вот. Да убьют, боюсь. Да и так убьют. Может, примите?"
"Оставайся. Двоих не делят. Объяснишься лишь как? И что дальше а?" - взглянул на неё Олег Егорович.
"Да не важно что, лишь бы выбраться. Лишь бы вырваться. Навсегда и в раз."
"Ну считай тогда, что свободная. Только спать - чердак. Больше некуда."
"Да хоть в подполе. Лишь бы с Феденькой."
"Тем и дорого - счастье малое, что за ним хоть в гроб, да потянешься."
"Очень дорого. Слаще сладкого."
"Ну блаженствуйте. Нынче волено. А я спать пойду. Завтра встретимся." - Олег Егорович поднялся, отпил квасу и поплёлся в чулан.
Федька с Клавдией Филипповной застыли в объятиях. Семён Андреевич вышел на крыльцо: "Вот же диво ты, сердце всякое. Столь загадочна доля здешняя. Вот и вечер уж, и безмолвие. Ладно, холодно. Да и спать пора. Мне то тешиться нынче некем тут."
Развернулся. Ушёл.
__________________________________________________

XXII
Прошло с полмесяца. Семён Андреевич отыскал работу - на местной мельнице, управляющим. Клавдия Филипповна и Федька окончательно сблизились. А Олег Егорович остался без изменений.
Вот и теперь они сидели вместе, дружно обедали и вели беседу.
"Вновь весна в окне. Даже радостно." - протянул Олег Егорович.
"Не моя лишь жаль. Отрешённая." - отозвался Семён Андреевич.
"И ничейные вёсны радуют. Свет и солнышко - дело милое."
"Да в душе б ещё было солнечно."
"Это правильно. Да, жаль, редко так."
"Да и редкости ведь случаются. Ведь сбывается и хорошее." - подключился Федька.
"Да плохого то всё обильнее."
"Да не видь его, не участвуй в нём."
"Я вам вот что скажу - новость крепкую." - протянул Олег Егорович: "Тесно юному в бездне старого. Мне мешать всем вам край не хочется. По сему скажу - срок мне двигаться. Удаляться прочь. Не мерещиться. В город поеду - пожил богато, теперь и нищенски пора. Не печальтесь тут - уж не сгину там. Так что дом теперь - крепость ваша лишь. А за лавкою - ты, Семён, гляди, я бумаги на тебе вскоре сделаю. Прибыль знатная. Но следить резон - все нажиться ведь яро пробуют. А ты, Федька, участь строй. Для тебя, считай, дом весь этот вот."
"Ну а вы ж куда? Из хозяйского." - перебил Семён Андреевич.
"В город, Семён, в город. В тот, где и ты жил. Сниму каморку, найду халтуру. Что я тут свои кости ношу... Работу ты нашёл, лавка действует. Ни к чему я здесь. Не упрашивай. А приеду как да себя найду - напишу письмо вам подробное. А пока поедим - на прощание."
"Что ж вы, батюшка, нас бросаете?" - вздохнула Клавдия Филипповна.
"Чай не в бездну я удаляюсь то. Не хочу мешать. Не приучен так. Да и жить вам тут, строить сущее. Ну а мне чего - в серой старости, в ней хоть в подполе, хоть на выселках."
"Жалко всё таки - расставаться так."
"Да ну свидимся ж! Если выпадет..."
Пригорюнились. Отобедали. Олег Егорович ушёл в лавку, Федька с Клавдией Филипповной на чердак. Семён Андреевич на мельницу.
Разминулись все.

XXIII
Вот и первый день без Олега Егоровича. В доме непривычно тихо и пусто. Федька с Клавдией Филипповной на чердаке, Семён Андреевич в гостиной - собирается в город, к Алексею Константиновичу. За стеклом понурый полог рассвета. На столе чай. У окна уж засохшие порядком цветы.
Вот и вещи сложены. Пора и в путь.
Семён Андреевич отхлебнул чая, позвал Федьку.
"Уезжаю я. День пробуду весь. Оставайтесь тут. Ждите, тешьтесь всласть."
"Ну до скорого, пусть удачно всё."
Дверь захлопнулась.
Клавдия Филипповна осталась наедине с Федькой.
"Столь светло с тобой. Как в раю совсем. Столь отрадно мне, столь мне сладостно."
"Так и мне с тобой - наслаждение. Непомерное, несказанное."
"Как же здорово - то, что вместе мы."
"И навеки так. Никогда с тобой не расстанемся. Не разлучимся. Ни на миг, поверь."
"Верю, сладкий мой, верю полностью."
"Вот отдашься мне - и как в рай лечу."
"То же самое, свет мой ласковый."
"Нынче воля нам - наиграемся."
"Наиграемся - долго, всячески."
"Так легко с тобой, так прекрасно всё. Будто солнышко в руки выпало."
"Да, возьми меня - как захочется, как представится. Вся твоя. Как угодно вся."
"Улечу с тобой, улечу в твой рай."
"Улетай, бери."
"Навсегда моя."
"Навсегда, родной. Навсегда твой."
Поднялись наверх. Стали нежничать.
Ближе к обеду собрались на прогулку.
"Прогуляемся, край изведаем."
"Да, мой сахарный. Забирай меня."
Федька одел на Клавдию Филипповну платье, расцеловал руки, потом ноги, повёл гулять.
Два силуэта скользнули по крыльцу и потянулись по пустынной дороге. Никого. Лишь взаимность.
Красота. Благодать.
____________________________________________________

XXIV
В доме Алексея Константиновича непривычно суетно и хлопотно - вещи свалены, стены голые - ни картин былых, ни ковров.
Семён Андреевич, едва пройдя внутрь, даже не сперва и понял, где находится.
"Что случилось то? Что тут сталось то?"
"Ты присядь тогда. Не писали ж ведь." - протянул Алексей Константинович: "Уезжаем мы. Меня в столицу теперь перебросили. Так что тут уж всё. Не побуду я. А квартиру сдавать теперь станем. Просьба есть - приезжай сюда раз в два месяца, деньги брать да приглядывать. Часть себе оставишь, а лишнее нам пришлёшь. Адрес мы напишем."
"Снова прощание. Вот тебе и раз." - подумал Семён Андреевич: "Как же так? Вот недавно ведь как сидели тут. А теперь уж всё - до свидания."
"Так увидимся, не впервой разъезд. Обещают зато плату щедрую. Да и должность там не простецкая."
"Никак начальником городской пожарной службы." - удивился Семён Андреевич.
"Нет. Пока только подразделением. Но дальше видно будет. Может, и дорасту."
"Ты усидчивый. Знаю, справишься."
"Так и я на то уповаю весь. Ты садись к столу. Отобедаем. Уж накрыто ведь. Как всегда - всё есть."
Семён Андреевич сел за стол. Елена Игоревна налила ананасовый сок. Отрезали кусок пирога.
"Хорошо у вас. Загляденье прям. Вот уедете - где поем ещё."
"Ты в трактир ходи. И по нам скучай. А приедем как - на убой откормим. Честное самое слово." - заявил Алексей Константинович.
"Это радует. Что откормите. Да и сам таки... Всё ж не бедствую."
"Главное, в сердце была бы насыщенность. В душе. Да в уме, в делах. А живот и перебьётся порой, не отвалится."
"Это значимо было сказано. Записал бы прям."
"Уж цитируют. Вот не ждали то." - рассмеялся Алексей Константинович: "Ну судьба. Игра да и только."
"Проигравшим бы не стать."
"Только джекпот, только к успешности."
"Тебе то с ней по пути..."
"Так и ты свой путь к ней заманивай. И она тогда - не отвертится."
"Да легко сказать. Трудно сделать, жаль."
"Да не думай ты, всё приложится."
"Да последнее - не отпало бы."
"Да ну брось грустить. Лучше сок вон пей."
Семён Андреевич отдался напитку. Затем сходили до площади. Посмотрели на обновлённый фасад театра. Постояли у фонтана. Дошли до припаркованных такси. Вот и снова разлука.
Попрощались. Разъехались.
Семён Андреевич добрался до вокзала. Сел в поезд. Уставился в тусклое окно.
"Снова к себе. Снова в деревню."
Поезд тронулся. Перрон пропал. Снова путь. Снова странствие. Двухчасовое лишь. Но всё таки.
Снова путь.
__________________________________________________

XXV
В тихую летнюю рощу боязливо и робко вышла Клавдия Филипповна - одна, Федька в городе, поехал за гостинцами.
Вокруг темно. Вечереет. Звуки теряются, ветер медленно затихает в несметности буной травы. Изредка доносятся птичьи крики. Сонно скрежечет сверчок. На пологом задумчивом небосводе одиноко красуется луна. Тянутся редкие тени.
"Как же это просто порою - счастливой быть. Всего лишь быть собой, быть открытою, доверять во всём, жить друг дружкою. Как же благостно - в беззаботности. В беззаветности нашей ласковой. Где открыто всё и позволено. И ни грани нет между им и мной. Как единою будто сущностью мы природою и задуманы. Как с единого камня точены. Под одною звездою под общею. И душа поёт. И надеется. Если веровать - как ни в ближнего. Где ж возьмёшь ещё наслаждение. А родным теплом так укроешься - и безоблачным всё тут видится, ярким красочным, сердце греющим. Слаще мёда жизнь - душой в душу то. И ни бед земных, ни тревожности. Как святая я. Как блаженная. Столь мне ласково, столь отрадно тут - вместе, рядышком. С солнцем - с Феденькой."
Клавдия Филипповна устало вздохнула: "И к чему весь свет без взаимности? Все ж ведь носятся, деньги делают, злятся, буйствуют, в страны ездят всё. Для чего она - эта суетность. Эта масочность несусветная. Без огня внутри, без себя самого в ближнем растворённого, без отданности всецелой счастью своему разве тут смысл? Разве надобно быта щедрого, если бедная сердцем страждущим. Нет различия меж влюблёнными. Есть лишь общее, неразлучное. Нерушимое. Неизменное. Есть лишь я и он. И не надо то - ни богатств, ни дворцов, ни земель любых. Единения только хочется. Беззаветности, сладострастия. Счастья - терпкого, бесконечного. А иное что... Пепел попросту. Разлетится всё, растеряется. А душа, она, - штука вечная. И коль в паре та - всё неважно ей. И гроза, и гром, и ненастия. Всё ей стерпится. Всё окупится. Если любится, если верится."
Она осторожно огляделась. Лес померк, мгла загустела. Диск луны незаметно налился прибывающим жёлтым свечением.
"И не верится. Даже дивно то. Что бывает так. Что случается. Как же радостно быть здесь чейною, посвящённою, щедро розданной. Как то трепетно. Как то приторно. Будто в небе я. Средь созвездий всех. Будто ангелом нарекли меня. Столь прекрасно мне. Столь немыслимо."
Клавдия Филипповна застенчиво поёжилась и стала возвращаться обратно. Вокруг окончательно стемнело. Край померк. Звуки медленно растворились в пустоте опустившейся ночи. Тусклые стволы деревьев послушно слились с растянувшейся тающей мглой. Всё затихло.
Клавдия Филипповна медленно выбралась на дорогу и направилась к дому: "А Феденька то уж приехал. Вот уж через несколько шагов и свидимся. Да нанежимся. Наласкаемся."
Заглянула домой.
_____________________________________________________

XXVI
Сонное седеющее утро беспечно охватило тихий скучающий дом. По понурым углам послушно поползли отрешённые тени. Мерно окрасился горизонт. Заиграли первые солнечные лучи. Оживились наполнившиеся оттенками стены.
Федька безмятежно проснулся в объятиях Клавдии Филипповны. Семён Андреевич уехал спозаранку на мельницу - сегодня приёмка зерна, пропускать нельзя.
Пробудившийся Федька устало потянулся и поцеловал Клавдию Филипповну: "Сладость моя, прелесть драгоценная. Хорошо то мне как. Не нарадуюсь."
"Вся твоя, родной, вся, моя Федечка. Без остатка вся. Вся и полностью."
"Так желанна ты, так пленительна. Как сокровище непомерное."
"Ты возьми меня - как захочется, всяки балуйся, наслаждайся мной."
"Ты как звёздочка, как отдушина. От бессмыслицы да спасение."
"Ты мой Бог, мой свет. Федя, сладкий мой. Несказанный мой. Самый ласковый. Самый необыкновенный. Бриллиантовый."
"Весь себя отдам, всю тебя возьму. Ты мой космос тут, рай мой сахарный. Забирай меня в мир свой сладостный. Забирай всего. Без остаточка."
"Мой. Навеки мой. Без сомнения."
Слились в соитии. Отдышались.
Федька прижался к разгорячившейся Клавдии Филипповне: "Драгоценность моя. Как и жил без тебя? Как в тисках, считай."
"Да и то жить - только стала ведь. Ой, возьми ещё - всяки, всячески."
Повторили акт.
За окном окончательно рассвело. Поскользили сонные облака.
"Чем ни рай скажи вместе в радости!"
"Лучше рай, знай, знай, мой сладостный. Ненаглядный мой. Самый ласковый. Самый любящий. Самый значимый."
Послышались шаги. Вернулся Семён Андреевич.
"Одеваться пора."
"Одеваемся."
Оделись. Спустились вниз.
"Как сходил то хоть?" - протянул вышедший к герою Федька.
"Да неплохо всё. И зерно принял, и оформил всё. Жизнь наладилась! Представляете."
"Это здорово. Есть пора. Так с утра то же и без чая ведь."
"Да заварим что ж. И конфеты вот. У татар купил. Значит, вкусные." - отозвался Семён Андреевич.
Сели трапезничать. Отобедали. Семён Андреевич поплёлся проверять дела в лавке.
"На чердак опять? К приключениям." - предложил Федька.
"Да, любимой мой. К самым сладостным."
______________________________________________________

XXVII
Чёрным днём нынче выдалась пятница. Заявилось пренеприятнейшее известие - объявился муж Клавдии Филипповны. И объявился с единственным лишь намерением - чтоб убить её и не менее. Разузнав таки как-то сплетнями адрес да взяв ружьё, он лихо и решительно направился в дом Олега Егоровича, беснуясь, матерясь и злобствуя. Его лицо было налито кровью, глаза горели, ярой остервенелости не было предела. Резко взметнувшись на порог герой сразу же начал ломиться внутрь, не раздумывая и не медля.
Сразу же смекнувший Семён Андреевич спрятал любовников в погребе и пошёл открывать.
"Кто такой? Что ты ломишься? Или лоб кулак просит, мается?"
"Где жена моя? Отвечай давай."
"А с чего мне знать - с кем где жёны чьи. Я один живу. Всех не ведаю. Ошалел ты что ль? Пень неистовый."
"Что ты лечишь мне, рассказали же, то что здесь она - с беспризорником. Иль ружьё тебе - что игрушечка, я ж ведь выстрелю. Убивать пришёл."
"Кто сказал то хоть сей брехни тебе? Мне и знать не знать, про кого трещишь. Я один живу, в доме пустошно. Что узнал то ты, клоп надувшийся?"
"Клоп ни клоп, а придушу, коль брешешь. В 35м доме, сказали, их видели, а по улице этот дом лишь твой."
Только номерка то на доме как раз и не было - отвалился по старости. А поодаль, соответственно, были 34й и 36й.
"Нас не метили. Перенесённые мы. С окраинной улицы, что низинная. Здесь 35го и не было ввек - он сгорел давно, при царе ещё. А тебе, видать, простофилине, глупость брякнули, посмеяться чтоб. Аль по мне видится, что со мной кто живёт. Глаза то хоть разуй."
"Ну смотри. Убью ж! Закатаю ведь. И учти - найду: и её, и всех."
Налётчик закинул ружьё на плечо и поплёлся восвояси.
"Ну хоть тупой. Это выше любой беззащитности." - Семён Андреевич ринулся внутрь, спустился в погреб.
"Горе пришло. Муж там твой изгаляется. Да с ружьём пришёл. Отомстить решил." - обратился он к Клавдии Филипповне. Та моментально обмякла и затряслась: "Как же быть, как же быть... Ни за что назад. Ни за что..."
"Убираться нам время, стало быть." - вскочил встрепенувшийся Федька: "В никуда, в Сибирь, в глушь последнюю, лишь бы скрыться прочь, уцелеть, спастись."
"С чем же двинетесь - с отрешённостью."
"Нет с надеждою. С негасимою."
"Одной надеждой сыт не будешь. Идём, Федька." - скомандовал Семён Андреевич, а затем подошёл к окаймлённому медью сундуку и открыл.
Под тяжёлой дубовой крышкою искрились источающие свечение изумруды, полновесные слитки золота и обильно рассыпанный жемчуг.
"Олег Егорович ключ оставил. Сказал на годину на тяжкую. Вот пришла. Он всю жизнь копил. Вот и набралось с пуд." - сообщил Семён Андреевич, а затем, отыскав плотный матерчатый мешок, стал складывать туда нажитые Олегом Егоровичем драгоценности: "Держи, Федька. Не растеряй и не растрать, смотри. Восточный поезд ночью. Под её покровом и скроетесь."
"Как благодарить то хоть вас?" - расплакалась Клавдия Филипповна.
"Да не надобно. Не моё ж и так. А Олегу Егоровичу спасибо несметное. И за это всё. И за прошлое."
Обнялись. Замолчали.
_______________________________________________________

XXVIII
Мрачный пустой вокзал веял тоскою и отрешённостью. Людей не было. Фонари горели в полсилы. На понурой оголённой платформе стояли трое - Андрей Семёнович, Клавдия Филипповна и Федька. Ждали состав.
"Вот и всё. И прощание. Вновь прощание. Что ж за участь то." - покачал головой Семён Андреевич: "Не пропасть бы вам, отыскать свой свет."
"Свет внутри всегда. А вокруг найдём."
"Вряд ли смогу бы сам - так в Сибирь, во тьму."
"Всё ж отраднее, чем к погибели."
"Это правильно. От смерти хоть к чертям."
Показался неспешный растерянный поезд. Мерно потянулись однообразные вагоны.
"Вот и всё же ведь... Вот и всё." - Семён Андреевич удручённо вздохнул.
"Не горюй ты так. Адрес есть. Будем письма писать." - поддержал его растрёпанный Федька: "Отзовёмся, жди. В воле легче ведь. Там свободнее."
Поезд остановился. Федька суетно запрыгнул в вагон, взял мешок, подал руку Клавдии Филипповне.
Семён Андреевич одиноко помахал рукой, дождался отбытия и медленно поплёлся обратно: "Вот и всё. Вот и всё..."
________________________________________________________

XXIX
Яркое белое утро мерно окрасило опустевшие покои. Семён Андреевич встал и поёжился. Одел рубаху.
"Пустота..." - обречённо протянул он, глядя на обезлюдевший быт: "И снова один. И снова забытье. Горькое, серое и скупое. Как проклятие, как гиревесь. Как чума."
Семён Андреевич уселся и налил чай. За окном медленно поднялось белёсое блеклое солнце. Заискрился самовар. Потянулись серые облака. Всё казалось нынче каким-то бесплодным, искусственным, лишним. Атмосфера давила унынием. Безотрадное молчание неумолимо действовало на нервы. А неизменность беззвучия горестно щемила нескончаемой тревогой.
"Всё не то... Здесь всё не то."
Герой позавтракал, сходил на мельницу, проверил дела в лавке, вернулся.
И опять пустота.
"Трагедия. Трагедия, а не жизнь." - вздохнул бедняга и уставился в окно.
Безучастная серая улица была молчалива и пуста. Кроны деревьев оставались неподвижны. Ветер еле дул и почти не менял направления дыма на соседской трубе.
Вскоре в дверь постучали. Пришёл почтальон. Принёс письмо. От Олега Егоровича.
"Добрый день, мои подопечные. Или вечер, или утро раннее. Но письма утром не разносят. Поэтому, скорее всего, всё таки день. Пишу вам и Бескаменного. Обосновался я тут не плохо. Снял таки каморку - как и хотел, устроился в здешней пекарне - заведующим складом, благо дело образован, не пропал, так что спину гнуть не приходится. Живу, как и прежде, один. Гуляю, гляжу на местные красоты. Быт тут другой. Да и люди тоже. Но в целом всё вполне приемлемо. Особенно автомобили радуют. В деревне такого нет. Как вы сами то хоть? Чем живёте? Как Федька мой? Как их доля ладится? Радею за них всей душой. Надеюсь, всё складно, прилично и достойно. Как, впрочем, и подобает настоящему человеку. Искренне ваш, Олег Егорович." И обратный адрес.
Семён Андреевич горько вздохнул, крепко сжал пожелтелую бумагу и расплакался.
____________________________________________

XXX
В тихой безжизненной каморке сидели Олег Егорович и Семён Андреевич. Последний приехал рано утром и застал практически врасплох.
"Вот приехал сам. Собственнолично. Новости есть. Не для бумаги кои."
"Ну докладывай - всё не бумажное. Из уст в уста." - протянул Олег Егорович.
"Клавдию Филипповну искать пришли. Федька с нею в Сибирь подался - как от огня. Я ему половину сундука отмерил с собой. Уверен, вы бы так же поступили."
"Да я бы и весь отдал. Всё правильно ты сделал. А куда они, насколько?"
"Неизвестно ничего. Но обещали писать. С восточным укатили - с ночным."
"Вот тебе и сладкая жизнь... Хотя, может, и образуется. Жизнь, она, разная порой. Во всём не угадаешь."
"А я один теперь. В доме пасмурном."
"Одиночество - не ведьма, свыкнешься. А не свыкнешься - так найдёшь кого. Я вот свыкся, как видишь. Не ищу."
"Тяжело порой. Нестерпимо аж."
"Знаю, горестно. Но таков удел. Родись, пострадай да умри. А что ещё нам дано? Любовь найти, себя. Это не каждому. Не любому положено. А так - моргаешь, дышишь, живёшь. Человеком можно оставаться и в забвении. Главное чувствовать, что людское, а что скверное."
"Да порой, увы, всё поганое. Не поверите, слова некому даже вымолвить."
"Я и сам молчу. Только с мыслями - побеседую и забудусь вновь. А судьба - река. Кто на дне, кто у берега. Всем своё."
"Все на дне нынче зиждятся."
"Там верней, видать. Раз так выпало."
Помолчали. Достали квас.
"Авось и сойдётся всё. Образуется. Не грусти ты так. Грустить - душу рвать. Думать надобно о возвышенном. Даже в тёмное, даже в страшное."
Семён Андреевич кивнул.
Посидели. Пошли на прогулку: до фонтанов - красоту половить. Потом зашли в трактир. Отобедали.
Вот и снова домой.
Семён Андреевич попрощался с Олегом Егоровичем, взял сумку и неторопливо поплёлся на вокзал.
На перроне сиротливо - людей мало, виды печальны, даже окошко в кассе разбито. Вот тебе и город.
Герой взял привычный продолговатый билет, стал ждать состава. Дождался.
За окном вновь поплыли окрестности - серые, блёклые, безучастные. Единым минором окутанные, единою меланхолией и тоской. Небо тусклое. Дали мрачные. Воздух сырой. Безнадёга.
Вот и деревня. Размытая дорога, крыльцо и безжизненный дом.
Семён Андреевич разделся и лёг в кровать.
"Как же больно. Как же тягостно. И всё, что есть, лишь эти стены и пустота. Как и не человек я, и не личность - зверь лишь загнанный. Кем... За что... Страшное таки это дело, судьба. Страшное... Да."
Уснул.


ПОСЛЕСЛОВИЕ:
На пороге старого, совсем обветшалого и совершенно нелюдимого дома стояла молодая влюблённая пара - Мария Фёдоровна и Григорий Алексеевич - дочь Клавдии Филипповны и Федьки и сын Алексея Константиновича и Елены Игоревны. Ждали хозяина.
Вскоре послышалось монотонное шарканье и из пустой мрачной обители вышел худощавый сгорбленный старик - тот самый Семён Андреевич, так бессменно и проживший по некогда приютившему его адресу.
"Заходите. Заждался уж. Как вы там? Как родители?"
"Хорошо - во всём. Вспоминали вас. И привет передавали горячий."
"А Фёдор Васильевич ещё медальон передал - ручной работы, сам выстрогал." - добавила Мария Фёдоровна.
"Где хоть были то, припозднились аж на целый день."
"Да вчера вот на кладбище ездили - к Олегу Егоровичу. Убирались там. Да поплакали... Так что в городе задержались так. Заодно и сладостей взяли, сейчас ими и поделимся. Запускайте нас. Будем сытиться."
Семён Андреевич радостно проводил гостей внутрь.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _

Вот так и вся жизнь. Все дороги её. Или в роддом, иль на кладбище. Вёрсты долгие, годы длинные, судьбы, участи. То трагедии, то ликование краткое, то пустота. Весь шар земной нам дан, а мы всё мечемся, рвёмся и ошибаемся. Казалось бы просто - будь счастливым, стань и радуйся. Да всем так, сдаётся, позволено. Оттого и топчем всё километры мы - бесконечные, беспощадные. Топчем, ищем всё. То на свет идём, ты сбиваемся. То сами беду зовём, то под участи гром подставляемся. И не выведать, жаль, где что сбудется. С кем окажемся. И для чего явилися. Оттого и обидно - за каждую душу, за каждую человечью боль, и за всякое разочарование. Этого понятия не должно быть, оно неуместно, неприемлемо. Но оно есть. Как беды, как лишения, и как смерть. И хочется только лишь одного - чтобы была простая оправданность, простая нужность и востребованность - в каждой из жизней и в любом из дней. Чтоб душевные свечи никогда не горели напрасно, а свет надежды неизменно не гас, даже в самое тёмное время. А мир живёт и идёт дальше, постоянно оставаясь на пороге чего-то нового, восхитительного и невообразимого. И поэтому то так бережно и желается, чтоб средь этой грядущей железности, монотонного футуризма и когнитивного величия оставался хотя бы отблеск обычной земной человечности, обычной человечьей души и элементарного милосердия. Хочется видеть, что в светлых домах и в просторных квартирах живут такие же светлые, добрые люди - честные и открытые. Хочется знать. Или хотя бы верить. Что понятие "Человек" никогда не сделается архаизмом, как не сделается им и ЛЮБОВЬ. А в ином как всегда - те же толпы, то же завтра, и та же игра. Но уже для потомков. Возможно, многим лучших, чем некогда жившие мы. Как знать...
                2018г.