21
Мне тревожно и, не понять отчего, радостно. Будто стою у высокого обрыва над озером, готовясь прыгнуть в воду. Боязно, холодеет в мурашках спина. Во-вот кто-то подтолкнёт.
Необычное жду. Вот-вот оно покажется. Должно оно быть. Тут же стало тоскливо и горько. Неуютно.
Вслушиваюсь в себя. Вернее, пытаюсь поймать свои разрозненные, сумбурные до дикости мысли. Молекулу из них сделать бы.
Нет, как ни взбаламучиваю я моё нутро, всё одно дерьмо всплывает наверх.
О чём бы ни думал мужчина, в конце концов, все его мысли устремятся в сторону женщины. И тут же опять не обойтись без крайности. Женщина – существо, живущее чувствами. Не резон, что, оказавшись на перепутье, она теряется от обилия возможностей, закрывает глаза, и с закрытыми глазами ищет выход. Нет, она не теряет сознание, она видит намного больше, чем при открытых глазах, она в такие глубины понимания неизбежного опускается, что откуда будущее ей открывается как бы всё сразу.
Конечно, это всего лишь мужская догадка. И женские слова типа «ничего не делаю», «люблю» или «не люблю», всего лишь увёртка, и говорятся они неопределённо, воровато, вскользь. За этими словами прячется что-то главное.
Женщина устроена иначе, чем мужчина. Всё, что она узнаёт о мире, всё это постепенно переходит из женской головы прямо в сердце. Самой женщине приходится догадываться. Одной знания достаются легко, другой – через боль. То, что достаётся легко, тому нельзя довериться полной мерой. А вот то, что угадывается каким-то невероятным способом, оно без подвоха по большому счёту. Ему доверяешь. Это я так считаю.
Я вообще-то, честно сказать, умею видеть и слушать, я не тороплю говорившего. Пусть выговорится, хотя, порой, о чём человек хочет сказать, давно понятно.
Когда лгут — щекотно становится, хихикнуть хочется.
Потаённый мир обычно прячут. Повинуясь голосу инстинкта, вещи, которые не должен бы знать, отчего-то рассматриваешь с двойным любопытством, неспроста что-то их на вид выставляет. Поэтому то, что будоражит любопытство, оно обостряет способность угадывать, чуть-чуть позволяет наперёд заглянуть.
Колебания воздуха должны быть, чтобы антенны-щупальцы посвящённых настроились на приём. А вокруг меня, в момент нахождения в кучке возмущённых людей, тишь да гладь, никакого шевеления воздуха. Вообще-то, к чёртовой матери шевеление. Не люблю ветер и дождь.
Свою вину в чём-то чувствую. На секунду задумался, взвешивая, соображая, а потом такое желание выругаться возникло, едва сдержался. Закипело нутро. Открыл бы рот, точно, огонь вырвался бы, выжег пространство возле меня. Всё-таки хорошо, что занозу утром в себя загнал. Заноза не давала успокоиться, сидела во мне и покалывала, не давая осознать себя ни в чём.
Не могу врубиться в собственные размышления. Возможности мои скромны. Может, что-то и просится наружу, что-то и разрывает меня на части, но я знаю, что скорость отдачи не должна быть слишком большой. Сильному не отдают, сильному предлагают. Мне никто пока ничего не предлагает. Никто.
Проигрывать никому не хочется. Это касается и словесных поединков, и всего остального. Отрыгнутую кость лучше незаметно сплюнуть. Выходит, что я знаю, что буду делать, а главное – как именно следует сделать, чтобы всё получилось.
Всё у меня в воображении. Всплывают в памяти разные картинки про разведчиков, про войну, как ракета уносится в далёкий космос. И мальчишкой себя вижу. Будто бы иду по следу, как индеец. Охота невидима, неслышима. Головой встряхнул - стою в толпе мужиков. А ощущение,- будто бы прячусь за стволами деревьев. Терпеливо жду. Занял наблюдательную позицию там, где никто не ожидает.
Не понимаю, кто и когда учил меня читать следы, кто учил вслушиваться в интонацию произносимых фраз, перехватывать взгляд, вертеть так и сяк всем, выискивая нюансы и пригодные для анализа части. Как какая-нибудь, прожившая сто лет полуслепая старуха, стараюсь не пропустить мимо себя ни одного шороха. По запаху могу определить, на что сгодятся впечатления.
Так и хочется сказать: «Кости мои пусть станут камнями. Тело — прахом. Кровь — водою. Дыхание — ветром, а душа, - все души по небу облаками плавают».
Елизавета Михайловна, конечно, та ещё штучка, чтобы её узнать, надо рассмотреть под лупой. Говорят про неё всякое. На то она и женщина, чтобы каждый встречный укладывал её в постель, на то я и мужик, чтобы моё воображение металось, бог знает где.
По поводу женщин, так считаю, у каждого из мужиков своя точка отсчёта. Каждый норовит завлечь женщину в свои сети для того, чтобы понаблюдать, как она будет в них барахтаться. Женщина должна быть в чьём-то капкане. Быть свободной для женщины анахронизм. И всё. Всё становится на своё место. Не должна женщина держать окружающих на расстоянии.
Мне кажется, отдели голову от тела, невелика потеря будет, голова спокойно будет жить своей жизнью, и я сам без головы буду жить, потому что о том, что происходит вокруг, не головой думаю. Что-то ещё есть во мне из думающих органов. Жаль, что отвинтить голову на время нельзя.
Не голова заставляет преследовать друг друга, она напрямую с ногами не связана, и глазки до узких щелочек щурятся не из-за скрытого желания всех измерить особой линейкой.
Глаза щурятся, чтобы поменьше видеть и не подозревать друг друга. Если бы мог человек заглянуть вперёд, если бы в некоторые моменты не выворачивал себя наизнанку, то…
Увы и ах, не видит человек вперёд. Не ведает, что ему уготовлено. И честно сказать, картины в левом глазу у меня пропечатываются не так, как в правом.
Я согласен, на хорошего человека быть похожим уже хорошо. И что?
Где-то же «вчера» переходит в «сегодня», и вчера уже не реальность, а воспоминание. И вчера ощущение создаёт, как будто бы похороны были вчера: чувство боли, невосполнимой утраты и тягостного одиночества.
Ладно, для вчера, для описания его слов хватит, но вот для посыла в завтра, слов нет. Не от чего оттолкнуться. Хотя, не слова толкают вперёд, а ощущения. Ощущения дышат в спину, заглядывают в глаза, и, странно, ничуть не мучаясь, не тревожась, они же стирают боль жизни.
С головой, когда она на плечах, мне хочется всех разоблачать, всюду находить недостатки. Радоваться тому, что где-то плохо. С головой я обладаю способностью забывать и скрывать, и выставлять напоказ не то, что испытываю, а нечто противоположное.
С головой или без головы я куда-то стремлюсь? В каком состоянии более счастлив? Живой я человек, есть во мне часть радости жизни.
Когда голова со своего места исчезает, стараюсь быть счастливым. Настроение моё улучшается. Нарочно ничего не придумываю. Может, в это время я себя больше жалею. Больше или меньше, но жалельщику никогда не бывает хорошо. Он растрачивает себя по пустякам. В состоянии же безголовного счастья впечатления всегда позитивны и являют собою только то, что являют.
А дальше счастье в состояние страдания переходит, негативное присоединяется, отрицание предполагает необходимость перемены. И всё как бы с горочки начинает катиться.
Странно, стою не шевелюсь, неподвижность не чёрточка между словами, не пауза между начинаниями. Неподвижность и молчание нечто гораздо большее.
Мысль как бы потекла вспять. Чувствую то же, что чувствовал вчера. Нет, я никого не собираюсь вести за собой, и меня, думаю, никто ничем не соблазнит.
На лице Елизаветы Михайловны мелькнула тень улыбки, было в этом лице какая-то еле заметная грусть, какая-то опустошённость, бессилие, недополучение чего-то. Я такое определяю, как потерю смысла жизни. А вообще-то, человек, особенно женщина, ничего не теряет. И года накапливаются, и умение, и в доме достаток появляется.
Тень улыбки пряталась больше в уголках губ. Нет, она не была всезнающей эта улыбка. Откуда Елизавета Михайловна могла знать, о чём я думаю?
О чём мне жалеть? Если б дали возможность выбрать новую жизнь. По-другому выбрал бы. Есть у меня теперь опыт, память от прошлого, от какой-то иной жизни… Но никто новую жизнь не подарит. Мои мечты — пустое.
Я, допустим, стараюсь быть честным перед собой. Прибыли особой это не даёт, даже немножко стыдно иногда бывает. Честность как-то помогает зерно от плевел отличить. Задним умом понять, где напортачил, где потратил время зря. Зря или не зря, я же не гений, который дорожит каждой минутой, каждая минута у него – мировое открытие.
Одобрение, дружелюбие, отсутствие желания строить из себя что-то, отсутствие выставлять напоказ себя, всё это скрывается за внешней видимостью. От моей мольбы, от моего желания, оттого, что я хотел, чего хотел – сам не знаю, знание Елизаветы Михайловны в моих представлениях дробилось, множилось, растекалось, затвердевая ступеньками лестницы. И по этой лестнице мне предстояло подняться в неведомые выси. Я чувствовал это, я видел, что препятствий на моём пути будет немного. Когда человек что-то делает, он делает это для себя. Главное,- начать. Я ногу уже поднял, чтобы шагнуть.
Я это ощутил. Мне надоело мысленно спорить с самим собой и с людьми. Хотя, может быть, спор – основа жизни. Кто знает, кто знает. Сгустился воздух. Выделилось белое пятно по формату книги. Точно, книга привиделась, я мог перевернуть страницу, мог считать написанное. Видел ли кто-то, что сумел разглядеть я?
То, что не сказано вслух, оно как бы и не существует. Слегка пошевелил губами, безмолвно выговаривая слова. Воздух, что ли, не могу через гортань пропустить? Всё понятно. Скверно, что это мне понятно. Лучше бы я ничего не понимал.
Не понимаю, что за приманку мне предложили в своё время, из-за которой я готов любой крючок заглотать? Сволочь какая-то вкусного червяка насадила. Нет, брат, шалишь, внутрь никого не пущу.
Не сказанное – это мой мир, слова находятся внутри моего мира моей планеты, а когда я выговариваюсь, ответ результатом с другой планеты приходит. Вот я и жду ответ.
Всё просто. Мысль всегда занимает отведённую для неё нишу. Она попадает в точку. Брякнул и не надо переживать, забывай всё, что только что пришло в голову.
Ни я, никто не хочет, чтобы было плохо. Когда хочешь, чтобы всё хорошо было, переусердствовать нельзя. Каждому ведь пришлось что-то пережить. У каждого что-нибудь да было, о чём он умалчивает. Но то, о чём умалчивается, оно всё время о себе напоминает. Вот почему важно уметь высказаться вовремя и мимоходом. Важно сказать так, чтобы все радовались, чтобы всем было хорошо. Пускай, смысл сказанного не сразу откроется, это и прекрасно, тогда выдаваемое кем-то, своим представляется. Жуткий соблазн таится в предоставленных возможностях.
Пускай, всё иллюзорно, пускай, каждому времени своё. Никто не имеет права затыкать чужой рот. Чуть-чуть пьян, наполовину сыт, в тепле нахожусь,- что ещё надо? Не от скуки же мыслю?
Когда всё неблагополучно, сильнее ценишь благополучие. В сто раз хуже себя чувствую, когда кто-то утешать берётся. Никак не могу сообразить, что меня ожидает. Внутри каждого человека есть особая пустота. И каждый старается заполнить её.
Какие-то рваные мысли, нет последовательности, не делаю выводы. Разозлиться надо, а я не могу. Хоть тресни, не могу.
Есть люди, которые, не обдумав заранее, делают что-то, всё равно что. Я из таких? Сейчас я мертвее самой трухлявой ветки, которую сломали давным давно, и которая догнивает в траве. Лежит и догнивает. Наступи ногой на меня, ни одна косточка не хрустнет. Невинная готовность относиться с полным безразличием к тому, что предстоит. Правильно, это вот и есть начало краха.
Вдруг понял, что беззаботная жизнь теперь не имеет для меня больше никакой цены. Боюсь в этом признаться, но это так. То, что готов был получить из третьих – пятых рук, будет ненастоящей жизнью. Ничто не будет соответствовать положению их воспоминаний. В любом воспоминании есть надежда.
Резкое определение. Резче, чем хотелось бы. От слов не защитишься, подняв оборонительно руки вверх. Даже если уши заткнуть, слова произведут своё действие. Неприятие глазами, кожей, дыханием воспринимается.
Упрекаю себя? Скорее, вздох сожаления вырвался из сердца, должен я считать себя обязанным огорчаться в непростое время по соответствующему поводу. Повод куда как серьёзный – зарплату не платят, вот-вот разгонят всех, вот-вот зубы на полку положить придётся: не на что купить съестное будет. Вот-вот ошарашит Елизавета Михайловна каким-то предложением.
Всё плохо. Плохо и мне, и мужикам, и Елизавете Михайловне.
Чуть ли не национальная скорбь по этому поводу, чуть ли не все мы слёзы глотаем, чуть ли не дрожим, сирые и убогие. Нет бы, собраться, сговориться всем вместе и с кличем «Долой воров и прихватизаторов» разогнать шайку-лейку.
Ответом на такие мысли, нечто большее, чем одобрение, нечто меньшее, чем восторг звоном начало полнить нутро. Я бы сам первым со знаменем не поднялся, не Матросов, не Павлик Морозов, не закричал бы ура, но побежал бы за остальными. На амбразуру, на пулемёт, конечно, не кинулся бы.
А там, чем чёрт не шутит. Порыв освобождает. Разница давлений внутри и снаружи, куда угодно может бросить. В человеке и разумное есть и животное начало. Соблазн наверх может поднять любое начало.
У начала каждого дня свой запах. Не понять, с чего я расслюнявился?
Знакомый запах. Не азарта. Что-то тяготит. Груз на плечах ощущаю. Близость чего-то, что шебаршит рядом, то, с чем общего нет, я ли допустил нахождение того возле себя, оно ли позволило дышать своим спёртым воздухом, но всё готово излить душу, подтолкнуть к чему-то.
Мелькнуло: «Не те мысли в голове». Я же не сам их туда загнал, они сами, не спрашивая, пролезли. Хочешь не хочешь, а выключателем их не прервёшь.
Это не слишком печалило. Раз живу обособленно, вне косяка людей-рыб, как говорится, меряй улицу своих надежд и мечтаний своими шагами. Отжившая свой срок бывшая породистая кляча под кличкой «Порядочность и справедливость» воз, как надо, теперь не тащит. Не по той дороге страна движется, не тот кучер на возу сидит. И что?
Пьянею от одного присутствия. Опьяняюсь от невозможности перевернуть саму жизнь вверх ногами, от невозможности присоседиться к подземным силам и извлечь из неизвестного пользу для себя. Ну, не могу я отдать то, чего у меня нет.