Zona О-Ха

                (роман)

Жанр произведения -  фантастика
               

Возрастное ограничение  -  18+







                Книга 1. ЧЁРНАЯ ДЫРА


                Эпиграф
               
                Христос воскрес, моя Ревекка! Сегодня, следуя Душой               
                Закону Бога-человека, с тобой целуюсь, Ангел мой!
                А завтра к вере Моисея за поцелуй я, весь немея,
                Готов с улыбкой приступить и даже то тебе вручить,
                Чем можно верного еврея от православных отличить.
               
                (А.С.Пушкин)               

 
               
               
ВМЕСТО ПРОЛОГА
(из переписки с Батеневым)

"Дорогой друг! Высылаю Вам первую книгу моего романа «Zona O-Xa», замысел которого сводится к тому, чтобы приоткрыть читателю тайный смысл написанного в священных писаниях еще две-четыре тысячи лет назад. В них, в частности, говорилось, что рубеж ХХ и ХХI веков – это время последней, и небывалой битвы между Силами Света и Тьмы (грозный Армагеддон).
Но Армагеддон, как известно, не вечен и когда-то наступает решающий момент. Смысл всех происходящих сейчас на Земле событий заключается в том, что как раз они то и являются решающими, и что все они связаны как друг с другом, так и с нашим прошлым и будущим.

Вне сомнений, мы не одиноки в Космосе. Существует бесчисленное множество Вселенных, как со сверх цивилизациями, так и с примитивными (начальными) формами жизни, и у каждой из них свой Творец – Космический разум. Он помогает эволюционному развитию и совершенствованию  своей Вселенной.
Цепь перевоплощений и параллельные миры даны человеку как непременное условие его развития. В течение многих воплощений и постоянного совершенства Душа человека накапливает истинные знания и высокие духовные качества, которые сохраняются в последующих жизнях.

Все мы проживаем множество жизней, пока, наконец, нам не удастся достичь Просветления и порвать этот замкнутый круг перерождений. Целью долгого пути перевоплощений является превращение обычного земного человека в Богочеловека.
Именно об этой далекой цели сказал Иисус своим ученикам: – Вы боги. Совершенствуйтесь непрестанно и будьте совершенны, как Отец ваш Небесный есть. Но бессмысленно пытаться попасть в стан Богов в одиночку, достигнув личного совершенства и просветления. Нужно не только достичь совершенства самому, но и помочь достичь его своему ближнему. Взять с собой по своим силам столько, сколько сможете вывести, ибо единица – это Абсолют, а Абсолюта в нашем трехмерном мире просто не существует.

Очевидно, что эта тема сложна и поэтому захотелось несколько упростить и приземлить ее. Так появился замысел - показать отдельные моменты в виде шутки или некоего стеба. Надеюсь услышать и Ваш отзыв или  замечания относительно написанного  и продолжения задуманного.
С уважением и глубокой признательностью В. Грецкий".



                Часть 1. НАВИГАТОР


Глава 1
Шел  тридцатый день, непонятно какого по счету Великого поста третьего тысячелетия от Рождества Христова. Жители планеты Земля, и те, кто соблюдал пост, и те, кто не соблюдал, в душе посмеиваясь над постившимися по-прежнему, продолжали уделять основное внимание материальному миру.

Жизнь текла своим чередом. Человечество как и прежде считало своим главным врагом стихию, которая еще была неподвластна ему, но относилось к ее капризам философски. Земляне понимали, что природные катаклизмы могут унести довольно большое число жизней, но совсем не видели здесь особых причин для сильного беспокойства ибо, опасности в целом для людей, как вида, они не замечали. Небольшие же потери, происходящие из-за стихийных бедствий, войн или отдельных несчастных случаев, они научились переживать.

После очередного катаклизма человечество - как вид, как правило, быстро восстанавливалось, и жизнь текла дальше. Ближайшей угрозой для себя и для планеты в целом люди считали астероид величиной в пятьдесят километров в поперечнике, который, по расчетам ученых ведущих стран мира, с огромной скоростью двигался к Земле и через несколько тысяч земных лет должен был приблизиться к ней на опасное расстояние. После чего  вероятность столкновения с ним стала бы реальной. Но это были дела далекого будущего, и земляне не проявляли по этому поводу ни малейшего беспокойства.

Однако, настоящая угроза была уже совсем рядом и состояла совсем в другом. Она была гораздо больше и намного опаснее для человечества. Название ей было – ЧЕРНАЯ ДЫРА. 

Это была совсем маленькая Черная дыра, способная без остановки времени и видимого нарушения находящегося рядом космического пространства, за считанные доли наносекунды заглатывать тела, состоящие из плотной материи, величиной в сотни раз превышающие размеры Солнца. Это был редчайший экземпляр Тьмы! И этот космический монстр находился уже на расстоянии каких-нибудь одиннадцати тысяч  световых лет от Земли. 
 
 Среди своих подруг она именовалась Крошкой Кэт, и была самой коварной и прожорливой дырой этого страшного места в Макрокосме, именуемого Зоной Хаотической чехарды, близкой к Абсолютному Хаосу и полной Тьме. Никто не знал ее истинных размеров, потому что, как и все остальные Черные дыры, она увеличивалась в размерах вовнутрь, оставаясь всегда маленькой.

Но главное, что пугало ее подруг и недругов, было то, что Крошка Кэт являлась, пожалуй, единственной из всех черных дыр, кто мог вытаскивать плотные космические тела с огромного расстояния. Для этого Кэт находила у них пуповину (энергетической сгусток, начало всех начал) или как она любила говаривать ЗКПР (замаскированный командный пункт Разума) и, нацепив его на свой крючок, подтягивала любую планету.

Она как бы постепенно наматывала на себя это тело, начиная, как правило, с вытягивания Ноосферы или менее плотных слоев космической рыбки. Крошка могла подойти вплотную к самой удаленной галактике и, наслаждаясь своей невидимостью, поглощать последнюю в любой очередности.

Иногда, насытившись раньше времени, она оставляла планеты в покое, высосав из них только самое ценное – Разум. Для нее это была занимательная Игра! Безжизненные космические тела ее не сильно привлекали. Сверстницы Кэт восхищались ею! Однако, многие Черные дыры, постарше возрастом, всерьез опасались Крошки.
Они могли предположить, что, наигравшись, Кэт может выступить против любой из них. Так как истинных размеров ее не знал уже никто, некоторые даже полагали, принимая во внимание ее черноту и повышенную упругость, что эта маленькая Черная Дыра близка к Абсолюту, хотя и считали это почти невероятным, но чем черт не шутит...

– А, вдруг, началось движение, которое мы пока не можем почувствовать? – лихорадил всех вопрос. Посему, учитывая пока еще игривый характер последней, Кэт было предложено поохотиться в досягаемых, но очень отдаленных и опасных для них всех уголках Макрокосма, пограничном пространстве между  Светом и Тьмой – Зоне Организованного Хаоса (сокращенно – Зоне О-Ха). Здесь формула успеха звучала как «fifty-fifty».

Подруги Кэт предполагали, что что-нибудь подобное (например, обратный двойник Крошки) есть и в Светлом Космосе и в тайне надеялись на их встречу в Зоне О-Ха, желая последней успешного поражения в этой борьбе. На удивление всех Крошка Кэт быстро согласилась на сделанное ей предложение.
– СЯДЬТЕ НА МЕСТА, БОЙ! ВЫКЛЮЧИТЕ СВЕТ, БОЙ! НАЧАЛАСЬ ИГРА, БОЙ! – разносилось громом по всей округе весёлое пение Крошки, услышав которое все остальные Чёрные дыры шарахались в разные стороны и даже перелетали на другой, предназначенный для экстренной эвакуации уровень.

Азарт овладел Крошкой полностью. Девочка, вдруг, поняла, что уже никогда не сможет остановить себя, пока не увидит, кто же так искусно ей сопротивляется, находясь на другом конце Вселенной, в довольно вялом космическом пространстве именуемом - Зоной Организованного Хаоса.




Глава 2
Итак, шел уже  тридцатый день поста. То, что это был именно тридцатый, а не двадцать девятый или тридцать первый день Гиров знал хорошо, так как в этом году сам держал пост. Причем еще до начала поста Саня счел необходимым предупредить об этом всех близких. К слову сказать, это его решение никого не удивило, потому как домашние и друзья держали пост уже не первый год.
Пост был необходим Гирову прежде всего, как он считал, для укрепления Духа. Кроме этого, он в тайне надеялся, что пост поможет восстановить ему утерянную связь Души с Космосом.

Однако, пост давно перевалил за половину, а никаких существенных изменений в себе Гиров не примечал, впрочем как и не испытывал абсолютно никаких трудностей с соблюдением последнего. Наоборот,  это его как-то забавляло и местами даже поднимало настроение. Во всяком случае, там где раньше Саня мог вспыхнуть как спичка, наорать и потом минут десять-пятнадцать курить безостановочно одну сигарету за другой, или дернуть для успокоения полста, а то и сотенку вискаря, сейчас он лишь ухмылялся, крутил фигу в кармане и мысленно говорил себе: – Спокойствие, Александр, только спокойствие. Ты на посту.

Итак, шел уже тридцатый день поста, когда Гиров, придя с работы, решил поправить наброски утреннего стиха. Усевшись поудобнее за письменным столом, он еще раз внимательно прочитал пришедший к нему во сне сонет. Все строки стиха были, практически, готовы, но вот расположить их в том порядке, который бы устроил Саню, ему никак не удавалось.

Да и окончание сонета распадалось на два варианта. Он мог заканчиваться либо:

Иль разорвем Гордия узел,
Иль снова узы обретем,
Но следуя своим путем.

Либо:

Гордия узел развязав,
Мы сможем Крылья обрести
И воспарить, а не ползти.

Причем во втором варианте Александр никак не мог поймать мысль как же все-таки надо писать: – Гордия узел развязав, или Гордия узел разрубив.

– Ладно, рубили уже, – решил Гиров. – Лучшее - враг хорошего, а то протру до дырки, – устало подумал он и, умышленно поставив в конце стиха внушительную точку, еще раз, напоследок, пробежался взглядом по написанному:

На круге черном белый снег,
Своей невинностью сверкает,
Словно любому предлагает,
Проверить иноходью бег.

Порвать сансары узы враз,
И, скинув кармы покрывало,
Судьбу свою начать сначала,
А там уже как Бог нам даст...

Гордия узел развязав,
Мы сможем Крылья обрести
И воспарить, а не ползти.


Глава 3
Точка получилась солидная. Огромная, жирная, хорошо заметная она стояла в конце стиха и нагло посмеивалась над всеми впереди ее стоящими буквами, словами, строками и даже целыми четверостишиями. К самому же Стиху в целом она относилась уважительно и даже с некоторой опаской. Только он – Стих мог в одночасье сделать из нее многоточие, или вообще выкинуть из произведения.

– Настоящий конец – делу венец, – важно подумала она про себя и, провернувшись на сто восемьдесят градусов, весело уперлась в последнее слово  «Ползти».
– Вот так, – пыхнула она гелем на стоящее перед ней Ползти. – И не холодно. А ты думал, что ты тут последний из Могикан? Кто ты такой ваще? Кто вы все здесь такие? Да, никто. А вот я точк! Конец, всему делу венец! Вот я стою здесь последней и, значит, все – абзац, работа закончена. А не было бы меня, стояла бы какая-нибудь запятая или того хуже многоточие, будь оно неладно..., – тут Точка чертыхнулась так, что Ползти отпрыгнуло к приставке «Не», воспользовавшись тем, что между ними был пробел.

– Ну, блин, достали уже эти озабоченные, – застонала приставка, которая была так морально измотана ожиданиями (поставят ли ее в этот раз наконец-то самостоятельно или опять с кем-то сольют), что у нее было только одно желание – поспать.
– Слышь, отрыгни, а? Че прилип? Иди на свое место, будь чеком, – плаксиво засопела она.

– Да, погодь ты, не кипишуй, – зашипело Ползти. – Тут точка опять выкобенивается, дай пять сек, плиз. Щас старшой отреагирует,  я моментально отлипну от тебя.
– Старшой, старшой, – капризно поджала губки Не. – Сам-то вон из пяти букв состоишь и какой-то мелкоты одноразовой боишься. Не стыдно, а?
– Стыдно, когда видно, – плотнее прижимаясь к Не, еще тише прошипело Ползти. – Ты просто ее не видела ни разу. Тебя ж последней-то никогда не ставят, – подкололо оно Не.

– Эта, ну просто монстр какой-то. Убийца строки, а не то, что слова. Да, и какая тебе разница, все равно уже никто толком не знает где тебя писать отдельно, а где слитно, – натянуто засмеялось оно.
– Ч-е-е-е?
– Ч-е-е-е? – передразнило Ползти частицу. – Не ЧЕ, а ЧТО, деревня блин, только отрицать все и научилась, больше ничего не умеешь, не знаешь и самое обидное для нас всех знать не хочешь.

– А зачем мне, – весело закатилась Не. – Все равно вы без меня никуда. Вон ты сколько меня воткнул в последнем предложении. Да, не прилипай ты ко мне так, – попыталась она оттолкнуть Ползти.

– Озабоченный, – опять зло прошипела Не, понимая, что с Ползти ей не справиться.
– Конечно, толще меня в пять раз, вот и наглеешь.
– Ты особо-то не переживай, я твою невинность не нарушу, – хохотнуло Ползти. – Я ведь все же среднего рода. Мне все эти ваши примитивные плотские утехи по барабану, – важно надуло оно первую букву.
– Какого еще такого среднего рода?

– Какого еще такого среднего рода, – опять передразнило ее Ползти. – Грамотеюшка, блин. Хотя, что это я тут распинаюсь перед тобой. Ты количество букв-то во мне посчитать не в состоянии. У меня их не пять, а шесть, между прочим, чтобы ты знала.

– А что такое шесть?
– Шесть – это пять плюс один, – отвлекшись разговором с Не и на некоторое время позабыв о точке, уныло прожурчало Ползти.
– А, поняла, буду знать терь, а то я до этого тока до пяти могла считать, – ни капельки не смутясь, ответила Не.

– Ну, вот и ладушки, – услышали они голос откуда-то сверху. – Теперь и Не уже до шести считает. Да, и что такое средний род, тоже поняла, я думаю.
– Да-да, поняла, поняла, Вы уж, пожалуйста, его на место… ну, в общем пусть от меня снова отрыгнет.

– Ну, голубушка, как скажете, – засмеялся Стих. – На место, так на место, но тогда уж не отрыгнет говорите, а хотя бы отпрыгнет. А лучше так – Пусть он снова встанет на место.

– Понятно, спасибо большое, – покраснев пробубнила Не. Ей было одновременно и стыдно за свою безграмотность, и неимоверно приятно, что наконец-то и она смогла пообщаться с самим Стихом. Ведь это было первый раз в ее жизни.
– Еще какие-то просьбы есть? – спросил Стих, обращаясь к Не и одновременно разглядывая точку. – Ух, какая она сегодня, прямо поросеночек, целая клякса, – подумал он.

– Да вот еще… если бы… ну, в общем, мне бы тоже хотелось хоть глазком…
– Да, не мямлите Вы, Сударыня, говорите членораздельно и внятно. Что бы Вы еще хотели?
– Поставьте меня, пожалуйста, один раз последней, так хочется хоть одним глазком посмотреть на эту точку. Что это за чудище такое, что ее все так боятся.

– То есть в конец стиха Вы хотели сказать? Интересно, как это я Вас туда поставлю, – засмеялся Стих. – Да и не надо Вам на нее смотреть. Вы же совсем маленькая еще. Зачем же детей пугать, это неправильно. И не ко мне этот вопрос. Не моя компетенция, Сударыня. Такие вопросы решаются там, – и Стих многозначительно поднял вверх всю первую строку.

– Там? – изумилась Не. – А что еще и там какое-то есть?
Но Стих уже не слышал ее. Он был весь поглощен установлением справедливости,  порядка и безупречности в самом себе.
– Да это даже не поросеночек, боров какой-то, – призывая на помощь одну строку за другой, пыхтел Стих.

Он бы мог, конечно, ударить сразу четверостишием или даже двумя по точке, и тогда она бы точно моментально отъехала, но здесь была другая опасность. Точка от сильного удара могла распасться на многоточие  или вообще вылететь из стиха. В общем, работа предстояла весьма ювелирная и не терпящая резких движений.

– А все-таки интересная эта малышка – Не. Ишь, чего захотела, на точку посмотреть. Вот ведь штука какая! От горшка два вершка, а тоже туда же – поставьте последней, хочу посмотреть на нее! А, кстати, интересно все же можно или нет поставить Не в конец? Хотя не ко мне вопрос, – отмахнулся Стих от назойливой мысли и, добавив еще полстроки, аккуратно передвинул точку на свое место.



Глава 4
Гиров задумчиво пил чай. Жена сидела напротив и, видя, что он занят какими-то размышлениями, не донимала его своей болтовней  и даже отложила на потом вопрос, который был припасен еще до его возвращения домой и очень ее беспокоил. У нее были два правила в жизни, которым она следовала уже долгое время. Первое правило – это никогда не будить спящего человека, и второе – не прерывать мысли других людей.

Второе правило Лели позволило сейчас Гирову спокойно и уже в домашней обстановке поразмышлять на тему – Солдат и Воин. Дискуссия на сайте разгорелась не шуточная, мнения разделились, все они были очень интересны и, несомненно, дополняли и друг друга, и багаж самого Александра. Но не это сейчас занимало его. Ему в голову лезла какая-то строка, даже не строка а целый монорим, и он его уже, практически, видел. Пусть смутно, пусть не весь, без отдельных слов, но он его видел.

– Надеюсь, воин я, а им разрешено, есть мясо… пить вино…, – в полголоса начал проговаривать он.  Леля  молча начала прислушиваться, по-прежнему ни слова не говоря.

– Ручка нужна, – глянув в ее сторону и улыбнувшись, тем самым как бы извиняясь, что раньше окончания ужина встает из-за стола сказал Саня. – Не убирай, еще допью. Он перебрался за письменный стол и начал писать:

Надеюсь, Воин я, а им разрешено
Есть мясо в пост, и пить (немножечко) вино,
Но вот уж третий день, как на меня в окно
С укором кролик смотрит… мне не все равно.

Саня отложил ручку. Монорим был закончен, но что-то продолжало его беспокоить. – Надо подождать, пусть отлежится, – подумал Саня, решив вернуться на кухню.
Уже  двигаясь в сторону кухни и задумчиво бубня: – Надо ж дать, надо ж дать, – он, вдруг,  остановился. Взгляд его уперся в лежащую на телефонном столике книгу.

– Воскресенье, – прочитал Гиров, взяв книгу в руки и, постояв неподвижно несколько секунд, повернул назад. Сев за стол, он стал медленно выводить:

Тридцатый день поста,
Я одинок как перст.
Ни Пушкина, ни Блока,
Ни... сурово.
Я в узел завязал себя, постясь,
А  Бес... Бес мясо жрет.
- Толстого?
Да, увы, ведь нет у нас коровок.

Прочитал. Ему явно не нравилась залетевшая невесть откуда в его голову блажь. Прежде всего из-за нарушения слога в последней строке.  Написание стихов Саня считал для себя этаким приятным время провождением, но несмотря на это понимал, что если теряется слог, то и мысль начинает хромать и уходить с верного пути.
– Ладно, дозреет, – подумал он и пошел допивать чай.

– Написалось, –  спросила Леля, когда он вернулся.
– Не до конца, – как бы извиняясь, улыбнулся он в ответ.
– Ясно. Санечек, я про Шурика нашего подумала. Может отправить ему в помощь парочку человек? Из приезжих? Узбеков, например? Они, я думаю, согласятся в деревню переехать, лишь бы там работа была.

– А что? – заметив удивленный взгляд мужа, заторопилась Леля. – Они хоть не пьющие, не подведут. Замучился ведь там совсем один сражаться с этим беспределом. Мало того, что Новый год с коровами одному встречать пришлось, так еще все две недели, как прокаженный, проработал безвылазно.

– Ага, а не проработал бы две недели, как ты говоришь, как прокаженный, и был бы для этих коровушек свой Освенцим, – грустно подытожил ее рассказ Гиров. – Хотя узбеки и на Севере… не знаю, не знаю.

– Поумирали  бы все коровушки с голоду, – кивнула жена. – Ее ведь – матушку еще и доить надо по часам, а иначе мастит и воспаление молочной железы…, – Леля тяжело вздохнула, глаза ее стали наполняться слезами и она,  решив, что лучше не стоит  озвучивать  всю вставшую перед ней картину, попыталась взять себя в руки.
– Да, повезло всем, что Шурик в прошлом году вернулся в деревню, – согласился с ней Саня.

Он  вновь с горечью вспомнил рассказ племянника о том, как на Новый год все работающие с Александром в коровнике мужики и бабы, уйдя отмечать праздник, вернулись на работу уже только после старого Нового года, и ему в одиночку пришлось бороться за жизнь этих загадочных и до глубины души любимых им животных.

– Они, дядька, ведь прям как инопланетяне, – вспомнил Гиров рассказ племянника. – Смотрят, главное, на тебя огромными глазищами и такое ощущение, что все-все понимают и что-то сказать тебе хотят.
– Эх, Шурик, Шурик, – с  нежностью подумал про себя Гиров. – Спасибо тебе за то, что ты есть.

Гиров вернулся к письменному столу и, еще раз посмотрев на коротенькое шутливое стихо, медленно затушевал последнюю строку стиха, не весь откуда взявшейся в его руках  гелевой ручкой, и поверх ее бледно нацарапал: – Нет, пока еще коровы.



Глава 5
Для своей охоты в Зоне О-Ха Кэт выбрала далекую и загадочную для нее галактику под странным названием – «Млечный путь».
– Там, наверное, одни молокососы живут, – подумалось ей, но она быстро отогнала эти мысли, так как привыкла относиться к любому делу, даже самому несущественному, абсолютно серьезно.

Информации было крайне мало, и поэтому необходимы были срочные превентивные мероприятия. Кэт приступила к подготовке экипажа НАВИГАТОРА, включив для них обратный отчет. Но, как ни странно, она никак не могла войти в контакт с противоположной стороной. Кэт забрасывала пучок своей энергии в самую середину интересующего ее пространства, но все было безуспешно. Его выбрасывало всегда на одно и то же место, как только он достигал цели.

Но больше всего Кэт поразило не это, а своя реакция на происходящее. Раньше она обычно в таких случаях приходила в ярость и размазывала своего соперника,  прибегая к простому дедовскому способу, выбрасывая сразу до десятка энергетических пучков, и не оставляя последнему ни единого шанса на выживание. Но сейчас Кэт испытывала какие-то иные чувства, которые заставляли ее приходить в восторг от увиденного.

– Во, дает малыш! – растекалась она в восхищенном хохоте! – И долго он так его будет выплевывать!  Давай, мальчик, хватай уже!
Но "мальчик" упорно отворачивался от предложенного ему космического контакта, деликатно возвращая чужую игрушку на место. Кэт стала испытывать что-то похожее на азарт. Одновременно она поняла, что встретила достойного соперника, Игрока с большой буквы и по всей вероятности совсем не мальчика, хотя ей так хотелось, чтобы последнее предположение оправдалось!

– Ну что ж, кто бы ты ни был – эта борьба принесет мне небывалое наслаждение, – подумала она, ловя себя на мысли, что никогда не любила вялые игры.
– В крайнем случае, запущу два пучка, но не больше, – решила Крошка, не изменяя своей привычке, оговаривать все правила в самом начале, и никогда не менять их в ходе игры.

Не поглотить сразу, а поиграть и с наслаждением и не торопясь съесть  весь этот лакомый кусочек, начиная с самого вкусного, вот чего она сейчас хотела.
  – Или все, или ничего, – мелькнуло в ее верхних слоях. Ей необходима была ниточка, которая сама приведет ее к пуповине желанного кусочка материи, пусть даже этот кусочек окажется совсем маленьким. Кэт была согласна на все, только бы взять именно ЗКПР этого молодца!               

               
               
               
Глава 6
– Эй, Козе'л, завтра, вместо Свалова, в забой!
– Я что, крайний? Свалов свалил и сразу Ко'зел?
– Свалов не свалил, а Свалова свалили, как собаку при попытке к бегству, Долдон! Смотри, и ты скоро горя хватишь, если много болтать будешь!
Так закончилась перекличка, и вся зона разошлась ко сну.


***
– Здорово, Козе’л! Дурилка картонная! Я же знаю, что тебя такое обращение задевает. И я рад этому, потому что для меня ты Козлом всегда был, есть и будешь! И я, наконец-то, могу тебя достать!
– Что, тебя еще не опускали и ты не козел?
– Что? Ты вообще не сидел? А? Что, лучше быть козлом опущенным там, чем бараном безрогим при мне?

– Может, ты мне еще впаришь, что ты мертвый? Нет, корень, теперь-то уж я тебя точно достану!
– Так, у тебя еще вралка не выросла. Отвечать честно и быстро: на каком глобусе ты торчишь?
– Не знаешь что такое глобус? И как  гондон на него натянуть, тоже, не знаешь?
– Тогда слушай, я тебе сам расскажу, что такое твой ГЛОБУС, и где ты на нем сейчас торчишь, как гвоздь в жопе.

Мозжечок молниеносно отсканировал получаемый сигнал.
– Однако, из дале’ка-далека’ идет сигнал-то, – машинально подумал он. - Ку-д-да забрался Чемпи-и-о-он! Неужели?!
И тут, вдруг, главный локатор хоть и негромко, но очень четко пропел: – Берегите Природу – Мать Вашу…  Сомнений больше не было – это была Земля. Нельзя было терять ни мгновения. Пространство, вдруг, наполнилось  обрывочными вибрирующими звуками: не думай... высока... наверное... поймешь... время... сам... наступит... секунда.

– Уводит, – судорожно подумал Мозжечок. – Знать бы сколько  времени есть на привязку.

– Если упустишь – кранты, – донесся до него шепот, – опять Кочегаром будешь работать, но теперь уже в само-о-ой далекой тьму-таракани! Оттуда еще никто не возвращался! Пространство наполнилось диким хохотом, от которого в галактике с экзотическим названием – "Млечный путь" сразу потухло несколько стареньких звезд.
Первое правило Воина пронеслось в голове: – Если ты не можешь на таком расстоянии убить его, попытайся уболтать на максимально длительное время. Необходима точная привязка по месту на этом шарике. То, что этот шарик Земля, сомнений не оставалось.

Замысел Кэт был предельно прост. Она прекрасно понимала, что Зона Организованного хаоса, это зона борьбы, где может быть только один победитель: или она, или ее, но это не пугало Крошку.

– После этой разборки, меня уже не остановит ничто, – решила Крошка, догадавшись о злобных планах своих подруг.
Особенно ей была ненавистна огромная черная дыра по прозвищу – Эпидерсия. Эпидерсия была ее главной соперницей и по всему уже давно очень искусно плела против Крошки нить тайных интриг. Крошка даже догадывалась, на что в тайне надеялась эта старая рухлядь, но вслух это озвучивать не хотела.

Сейчас ей предстояло выдержать этот экзамен и выйти из битвы победителем. Для этого Кэт как всегда подготовила свою последнюю разработку под названием Навигатор. Практически, это был кусочек материи самой Кэт, с которым она могла расстаться абсолютно безболезненно. Даже потеря ста таких частей не сулила ей больших неприятностей. Крошка умела за очень короткое время восстанавливать запасы своей энергии. Но тем не менее она всегда дорожила Навигаторами и не было еще случая, чтобы последний, после выполнения поставленной перед ним задачи, не возвращался обратно.

Новинка Навигатора заключалась в том, что он мог работать как единым механизмом, так и отдельными частями,  экономя тем самым свою энергию в несколько раз. Обычно у него включалась в режим активной работы только та часть, которая отвечала за конкретно выполняемую работу. Как правило, отдельными зонами выступали:

– зона физической активности – Жопка;
– ментальная зона – Язык;
– зона витальной активности – Мозжечок (Мозж) или, как его чаще все называли,  ВГ (Внутренний голос);
– зона сверхразумной чувствительности, куда входила Голова и все ее части (кроме Мозжечка).  Собственно, это и был сам Навигатор,  его основная головная часть, сокращенно САМ (Самонаводящийся Автоматический Механизм).

На случай кризисных ситуаций была заготовлена еще одна рабочая Зона - Зона Трансцендентной активности. Но, честно говоря, малышке и самой  не хотелось пускать ее в дело, несмотря на свой злющий характер. Какой-то только ей известный кодекс чести  сдерживал ее от применения последней. Но, как говорится, «на всякий пожарный», она считала, что «один боевой» ей нужен. Кэт называла зону трансцендентной активности – РКК (Резерв Крошки Кэт), или просто – Беспредельщики.




Глава 7
В работу снова был введен Язык. Он никогда не упускал возможности поболтать на халяву.
– То что ты на нем сидишь у тебя пока не вызывает сомнений? – спросил он у невидимого собеседника, кивком головы показывая Мозжу, мол работай, я зацеплю его.
– Нет, ты не в нем, а на нем. В нем ты будешь, когда в ящик сыграешь.
– Так вот, браток, знай, жизнь - штука полосатая. Полоска белая, полоска черная...

– А? Ты меня уже козлом называешь? Говоришь, что это ты еще в брюхе у мамки знал? Это хорошо.
–  Хорошо говорю, что у тебя брюхо было. Значит не клон, и еще Человеком можешь стать. Значит с тобой еще можно говорить по-человечески.
Голова почувствовала, как программа самостоятельно плавно включилась и начала закачивать необходимую информацию.

– Только бы успеть, – мелькнула у нее мысль, в то время как Язык решительно продолжал делать свое дело.
– Столько клонов вокруг развелось, что нормального Козла встретить – стала большая редкость!
– Ну, здравствуй, Козе’л! Дурилка картонная! Мне до фени, где ты: в Калифорнии, на Канарах, или на Колыме…

– Последнее место не знаю, – мелькнула мысль  в Накопительном устройстве Навигатора, – опять Язык импровизацией занимается. Она его когда-нибудь доведет до цугундера или полного обрезания. Ишь, как шепелявит сука! Это из-за него мы все горе хлебаем уже третье тысячелетие.
– Не отвлекайся, – зашипело Левое полушарие. Это он время тянет. Ты ж, сволочь, старая рухлядь, опять не успеваешь закачивать мозги. Давно я говорил, что тебя надо в расход.

Накопитель задрожал, представив процесс переплавки, и, забыв о Языке,  напрягся до предела.

– Мне до фени где ты в Калифорнии, на Канарах или на Калыме, – повторил Язык, зло плюнув в сторону накопительного блока. – Кстати, как Калыма? Не сидел,  не знаешь?
– Все отлично, – захохотало Правое полушарие, – есть привязочка! Россия – мать вашу!

– Кончай, Язык, отдыхай! Всего лишь одна восьмая часть суши на этой гребаной планете! Потери будут даже меньше допустимой нормы, всего двенадцать процентов.
Но произошло что-то не стандартное. Время не остановилось, пространство не сжалось, как это обычно происходило при захвате в тиски Крошкой Кэт, очередной планеты. Космический разум ее угрюмо молчал, а эта уже обреченная планета, под названием Земля, продолжала спокойно висеть на месте, как ни в чем не бывало. Один только Язык напряженно продолжал свою байду, причем совсем уже не картавя.

– Золотишко отмываешь, или уже лес валишь? В Лефортово подтянут? А до этого в Нигерии прел на нарах? Все, я тебя достал и ты отваливаешь? Отваливай, я тебе еще раз говорю, мне по барабану кто ты: Крестный отец, или урка последняя; в законе, или шестеришь;  новый русский, или старый еврей. Я знаю одно...

– Язык обречен, – пронеслась информация через Левое полушарие. – Это царапанье его уже не спасет, но нам может оказать такую Услугу!
– Давай родной, давай еще чуть-чуть, не время сейчас обижаться, – видя  затравленный взгляд Языка, взмолился Накопитель. – Знаю, что я козел и все мы козлы. Выноси, родной, промашка вышла, сам видишь.
В это время на Земле заговорили сразу четыре ранее спящих вулкана, и левый глаз Навигатора моментально превратился  из зеленого в лиловый, увеличившись в размерах  в три раза.

– Я знаю одно, – вновь повторил Язык и сделал большую паузу. – По-моему я еще здесь, – вихрем пронеслось в его сознании и сразу отдалось одновременно в каждой косточке.
– Я знаю одно, – уже увереннее снова сказал он, – то, что мы с тобой оба еще  здесь в этом мире, который у нас принято называть материальным.

– Че несет, – подумала Жопка, проснувшись. – Наверное, опять обрезание ему сделали вот и завелся, – зевнула она, но в это время у нее внутри что-то засвербело, и Жопка все же решила послушать и разобраться, что ж тут все-таки происходит, чтобы не оказаться как всегда крайней. Таким образом, весь организм Навигатора стал работать как часы.

Языку полегчало. Он понял, что в этот раз пронесло. – Крайний был раз, – мелькнула у него предательская мысль, от которой он заговорил в три раза быстрее.
– Вот, а теперь вернемся к нашим баранам, – подмигивая всем сразу двумя глазами, сказал Язык, уже точно понимая, что пеленг взят, и ниточка не оборвалась.

– Ты зря обиделся на меня, брат. Про полосатую жизнь  знают все, но не все знают, как эти полоски расположены.
– На самом деле они вертикальные. Вертикальная белая и вертикальная черная. А ты подымаешься снизу, вверх по этому дерьму под названием Жизнь.

– Не согласен, так как у тебя каждый год по несколько раз черные и белые бывают? Я туфту гоню? А ты напряги мозги и представь себе без бумаги и карандаша все это. Если удастся, тогда ты сможешь в дальнейшем и в забое себе это представлять, и не только это. А значит, постепенно научишься перемещаться из этого сраного материального мира в другой, который, я тебя уверяю, гораздо прекраснее.

– Ты спрашиваешь меня, верю ли я сам в это фуфло? Не имеет значения для тебя, верю я в это или нет, – Язык опять многозначительно подмигнул друзьям, показывая при этом одними глазами на Мозжечка, – но я точно знаю, что это дает мне повод для мечтаний гораздо больший, чем вилла Шварца на Гавайях за пятьдесят лимонов!

– Во, дает Язычара, – завистливо крякнул Накопитель, который понял, что и для него самое страшное уже позади и можно посмотреть на этот концерт не напрягаясь как этот  Мозж.

– А Язык–то мог сгореть. Сам спасся и нас всех вытянул! Че этот придурок   Гироскоп все вертится? Шило ему в задницу вставили что ли? – глянул он  искоса  на Мозжа. – Эх, послушать бы, что отвечают Языку, – мечтательно подумал он. – Вот это настоящий кайф, услышать голос с того света, да еще с планеты, которой уже не существует.

Однако, четкое распределение обязанностей строго карало за это любого. Каждый имел доступ только к своей информации, отвечая за конкретный участок.
А Язык тем временем сладко продолжал: – Это я-то Долдон? А знаешь ли ты, что такое Долдон? Нет дорогой! Это всего лишь человек, медленно усваивающий информацию. А медленно, как ты сам понимаешь, понятие относительное. Для меня это может быть медленно, а для тебя  будет очень быстро!

В это время все части тела Навигатора, уже расслабившись, посмеивались над импровизацией Языка, которая самое большое удовольствие доставляла, несомненно, ему самому. Один лишь только Мозжечок хмуро крутил и крутил свою витиеватую голову, то быстро и нервно в разные стороны, то, вдруг, судорожно и до самого упора только вправо, вправо, вправо.
– Че он хочет, – мельком подумалось Языку. – Ну, я уже оттягиваюсь, а он то что?
Но вопрос быстро исчез, и приподнятое настроение победителя вновь вернулось к нему.

– Так на чем мы остановились? Ага, это хорошо, что ты меня тоже козлом называешь. Хорошо что мы козлы, а не бараны. Хотя в принципе можно и баранами быть. Все лучше, чем стрелять друг в друга. Вот сейчас в Штатах в Калифорнии сенатора выбрали. Шварц там первым номером стал. Крутой мужик, уважаю! Но я бы проголосовал за порно звезду.

– Почему? Да потому что предвыборные лозунги у нее  хорошие. Вот, например: – Предлагаю все оружие в штате поменять на порно кассеты. Чем плох? А? Хотя, это маленькое отступление. Спросишь для чего? – Язык опять весело подмигнул всем.

– Во-первых, для того чтобы показать тебе, что в этом мире все относительно; а во-вторых, чтобы сделать привязку по месту и времени.
Тут все громко заржали, поняв, что сеанс закончился и на том конце связи сейчас уж точно должны понять, что их время кончилось.   Но, как ни странно, ничего не изменилось и даже волны, доносившиеся с противоположного конца связующего устройства, стали слышны всем присутствующим. Они были тихие и спокойные.
Казалось, им не угрожало ничего, и они не догадываются об ожидающих их ужасах.

– Доскажи лучше про полоски, – донеслось до всех. – Почему только две?
Язык на секунду онемел, но списал все на сильный изгиб.
– Ты не понял, почему только белая и черная? Ведь у тебя было и плохо в жизни, и очень плохо, и выть хотелось, и хоть в петлю? Ну тут ты, брат, не переживай, старик Шопенгауэр доказал уже, что этот  ваш мир создан для того, чтобы вы познали страдание, а вовсе не для счастья. Так что здесь у тебя все О’кей.
 
– А, вот теперь я тебя заинтересовал! Ну, наконец-то в рот тебя Чих-Пых, как говорит Саня Каретный! Тогда отдыхай, поспи, а я буду тебе во сне долдонить, как мы  бороздим космические  пространства. Это называется сеанс космическо-аутогенной тренировки. Ты спишь, а я тебя  с другого конца Вселенной развлекаю!

– Ты понял, наконец, что видимая часть твоего материального мирка очень тобой самим заужена? И что на самом деле ты не опущенный и не супермен. Ты никто. Ты живешь в этом мире, чтобы сделать для себя выбор. И идешь ты в этой сраной жизни всегда по границе. Вся  твоя жизнь – это пограничное состояние. Шаг в сторону, попал на черную полосу, понял что ошибся, осознал, вернулся назад на белую. Опять неверный ход,  опять черная полоса. Не захотел напрягаться исправлять ошибку и поступать верно, пошел по черноте. И чем больше делаешь  неверных шагов, тем темнее становится полоса.

– Теперь ты понял, что вся твоя жизнь на Земле – это пограничное состояния. Выбор между движением в черную, или белую полосы, между Добром и Злом.
– А чтобы тебе Долдону, тупарю неотесанному,  все-таки в твое безмозглое сознание это вошло, я один раз разрешу себе сделать для тебя наскальный рисунок на твоем черепе, но изнутри, чтобы никто, кроме тебя, его не увидел. А все остальные разы тебе сама жизнь при каждой новой реинкарнации будет делать такие рисунки толстым ХУZ на твоей тупой башке, – грубо выругался Язык, зло цыкнув сквозь зубы, и в нарушение всех инструкций направил две самых убитых схемки в сторону движения волнового потока.

– Понял, Долдон, что есть твой мир, и что все зависит от дел твоих? А понял ли ты, что видишь  этого твоего  мирка только малую часть. Это и есть твой Микрокосм в Макрокосме, который мы успешно сканировали, а ты и не въехал, – опять закартавил Язык. - И будешь ты здесь торчать теперь всегда, как наказанный вашим Христом вечный жид, так как для тебя эта пограничная полоса стала кругом, сансарой. Прощай, придурок!

Дальше события стали развиваться с невероятной быстротой! Все, вдруг, вернулось в начало пути. Язык, еще ничего не понимая, почувствовал, как он немеет. Голова Навигатора стала увеличиваться в размерах. Все присутствующие одновременно услышали вибрирующий звук: – Если вдруг ты что-то начнешь понимать, не говори никому, не надо...

Мозжечок, вздрогнув, повис с пеной у рта в воздухе успех прохрипеть: – Они нас перекрутили суки.

– Ну, что опять они нас переиграли, – холодно сказал САМ.  – Три – один, однако. А должно было быть три – ноль. Один гад уцелел. Вот где теперь его искать? И кто он? Теперь придется побарахтаться на этой  планете, а это ребята, я вам скажу, ой как не просто. Один вам совет старайтесь не забывать, что это Зона О-Ха – пограничное состояние Тьмы, а вы ее Воины, а значит, не имеете право погибать.

– И будьте безжалостны, как на войне!   Все это было уже много раз. Хотя в этот раз мы как никогда близко подобрались к нему. Пока отдыхайте, а там посмотрим.   Утро вечера мудренее. И помните, он остался один, но, как говорит мама  (САМ всегда называл Крошку Кэт за глаза мамой) он опаснее целого легиона, потому что он Последний и он Игрок.




Глава 8
Валерьяныч проснулся в холодном поту. Он четко помнил весь этот кошмарный сон, который  предательски проник   в его подсознание уже под самое утро. Льву Валерьяновичу снилось,  что его, зажав в углу  курятника, пытается съесть  огромный тигр, походу до этого одним Махом проглотивший  петуха-многостаночника Федьку и единственную еще несущую у них  яйца курочку Рябу,  пытавшуюся с диким кудахтаньем улизнуть от чудовища  во двор через щель, образовавшуюся в результате удара хищника лапой по доскам халупы.

Вот огромная пасть хищника уже совсем рядом, вот  голова Валерьяныча уже внутри ее и он явно чувствует идущую откуда-то снизу вонь и смрад от  еще непереварившихся ранее съеденных кусков мяса. Еще  СЕКУНДА... и-и-и-и-и-и-и...

По телу Льва Валерьяновича пробежала судорога, он, резко дернувшись, на какое–то мгновение замер и тут же, как ошпаренный, выскочил из постели.
- Грёбаный сон, поспать   не дал! - прислушиваясь к биению своего сердца, которое готово было выпрыгнуть из груди, весь сгорая от досады прошипел Лев Валерьянович. Он  взял подушку, хорошенько помял ее, и, перевернувшись,  лицом к стене вновь  попытался  заснуть. Но в этот момент тяжелый удар обрушился на его голову и он понял, что уходит из этого мира навсегда.

Утром врачи Воркутинской зоны констатировали, что в бараке номер шесть от кровоизлияния в мозг скоропостижно скончалось сразу трое заключенных. Ни один из них не имел ни родных, ни близких, поэтому руководство зоны приняло решение хоронить их на тюремном кладбище близ каменоломни.

Четвертого заключенного, оказавшегося в тяжелой коме, решено было отправить в Москву в Склифа, так как у него там жила тетка (единственный родственник), которая сразу же откликнулась, согласившись приехать и сопровождать больного до Москвы. Хотя, как вы понимаете, необходимости в этом никакой не было.
Фамилия зека была - КО'ЗEЛ.

Наступала весна 2003 года. На смену «Рыбам» спешил «Водолей» и Россия, которой этот знак покровительствовал вот уже двадцать тысяч лет, пыталась зацепиться своими маленькими только что проступившими корешками хоть за что-нибудь, чтобы, наконец, выполнить до конца свою историческую миссию и выступить главной цементирующей силой в этой беспощадной и безжалостной битве Добра и Зла.




Глава 9
–   ...убей мою подругу, убей мою подругу, убей мою подругу. Если не сумеешь, я помогу, но из-за нее мы ходим по кругу. Убей, убей, убей...
Сознание возвращалось медленно: –  ...убей  мою подругу, убей, убей, убей.

–  Да хоть бы ты ее, што ли, вже  вбыл, – сказал Внутренний Голос, почему-то переходя на одесский диалект.

– А почему я? Чуть что - сразу Федя, – обиженно засопело Сознание, пытаясь понять в чем дело и, как всегда в таких случаях, затягивая время. Одновременно оно усилием силы воли, привлекая для этого только левое полушарие и давая тем самым правому отдохнуть по максимуму, до последней секунды, пыталось включить интеллект и открыть  только один правый глаз.  Почему Штирлиц, просыпаясь, открывал всегда только один правый глаз, он не знал.

– Интуиция, наверное, – подумал он, когда поймал себя на мысли, что внимательно осматривает комнату  одним глазом.
На самом деле, это был один из его основных проколов. Он никогда не умел прищуривать правый  глаз и в результате всегда его лишался. Один и тот же прокол, если он повторялся дважды, отбрасывал его всегда в восьмой уровень, и ему вновь и вновь приходилось проходить все семь кругов ада заново.

– Из-за нее мы ходим по кругу, – донеслось до сознания вновь, – убей, убей, убей…
– Не понял? – на Штирлица внимательно и как-то через-чур  подозрительно  смотрела Пугачева.

– А она че здесь делает? Я вроде как уже у себя? Неужели догнали? – молнией пронеслось в голове. Но тут включилось правое полушарие.
– Фу, ты черт! Опять жена, уходя на работу, не выключила телевизор.
Пугачева досадно махнула рукой, презрительно фыркнула, незаметно выбросила  из левой руки заколку для волос и,  больше не обращая внимания на Штирлица, увлеклась игрой с ВИА–ГРУшниками.

– А причем здесь они? – ударило по мозгам. – А-а-а, клип.
– Проклятый звук, – подумал Штирлиц, – сам себя регулирует. То молчит, как рыба, а то орет, как сбоку раненый.

Вставать не хотелось. Внутренний Голос, сказав напоследок: –  Лучше бы ты ее все же трахнул, а иначе она тебя все равно уроет, – пошел спать.
САМ, ничего не говоря, продолжал доставать звоном в правом ухе.

– А, таки, чуть не догнали, – сообщил ВГ, засыпая. – Еще бы пять сек и Алка тебя  опять глаза лишила, а это твоя последняя попытка, или ты не Воин. Так всегда из жизни в жизнь и будешь прыгать одноглазым Кутузовым.
– От судьбы не уйдешь, паря, – добавил ВГ, нарочно сильнее обычного картавя.
– Зато можно убежать, – зло ответил Штирлиц, отбрасывая одеяло, и тем самым давая понять, что он уже окончательно проснулся.

– И не убежишь, но если очень постараешься, то можешь догнать, – зевнул САМ.
– Не забывай, у тебя последняя попытка, – мягким баритоном в левом ухе растекся он.

– Ну,  все, все! Уже не сплю, – сказал вслух Штирлиц, для пущей убедительности дернув себя за ухо,  пытаясь глазами найти пульт телевизора.
Но странное дело, сон улетучился, а  САМ и ВГ, которые постоянно наведывались к нему последние две недели во снах, никуда не собирались исчезать и как ни в чем не бывало оставались на месте.

– Не понял? – опять вслух сказал Штирлиц и,  найдя, наконец, пульт, выключил телевизор.
– Это у тебя от избытка рекламы такая реакция. Ты еще морду сделай, как тот придурок из ролика, и будешь один в один, – опять зевнул САМ.  ВГ, похоже,  тоже оставался на месте, мирно похрапывая, и никуда не исчезал.

– Не п-о-о-н-я-я-л, – Штирлиц  хохотнул  от изумления. – Это что же у меня раздвоение личности теперь будет? Я и ты?
– Не раздвоение, а  растроение,  – ответил САМ. – Он (он кивнул на ВГ) поспит пару часиков  по вашему, по земному  и тоже вернется к тебе. Так что мы теперь всегда будем втроем, пока ты снова не съедешь в свой восьмой уровень. Но в этот раз уж точно без нас. Хватит, мы свое отмучились. А тебе, похоже, это нравится. Похоже, ты по жизни альтруист. Или мазохист? Что, впрочем,  одно  и то же. Тащишься от страданий.

– Пожалуй и я часок посплю, утомил ты нас сегодня, однако. А ты можешь пока мячиком поиграть, тебе понравится.
– Пожуем – увидим, как сказал лев, заглатывая голову дрессировщика, – протянул задумчиво Штирлиц,  внимательно прислушиваясь к звукам внутри себя и трогая голову правой рукой. На всякий случай даже постукал по ней.  Голоса исчезли.
– Похоже, отдохнуть надо сегодня пол денька, – решил он, направляясь в ванную комнату.




Глава 10
Александр Гиров уволился из рядов Вооруженных Сил в апреле 2001 года по состоянию здоровья, в звании - полковник. Условия увольнения его были крайне загадочны даже для его супруги и друзей, не говоря уже о соратниках  по профессии, и этому были свои причины.

Во-первых, контора, в которой проходил службу Гиров, на закате второго тысячелетия от рождества Христова была, наверное, самой таинственной и могущественной шпионской структурой на всем земном шаре.
Во-вторых, некоторые биографические данные Гирова заставляли людей, знающих его с детства и участвующих в его привлечении к разведывательной деятельности, серьёзно задумываться над всеми событиями, происходящими с ним и вокруг него.

Но всё по порядку. И так, во-первых.  Главное Разведывательное Управление Генерального Штаба Вооруженных Сил многострадальной матушки России  (сокращенно ГРУ или, как его меж своих  называли, – «Стекло»,  где проходил службу Гиров) являлось единственной  на всем постсоветском пространстве  структурой, которой удалось, несмотря на крах СССР, сохранить себя, практически,  без потерь, и даже укрепить свое положение среди аналогичных мировых ведомств.

Это было последнее пристанище, где еще оставались люди, сознание которых, в силу их профессиональной подготовки и национальной принадлежности, указывающей на несгибаемую силу духа (где тысячелетиями жили Воины, пропитавшие саму Землю своим желанием победить в бою и остаться живыми) мог посетить Космический Разум. Ибо этот Разум, как указал в этом же тысячелетии великий индийский философ - Шри  Ауро  Биндо, руководствуясь принципом – «Не навреди», мог посетить сейчас уже только молчаливое сознание.

Он уже давно предпочитал ютиться в сознании собак, этих молчаливых и верных друзей человека, опасаясь, что вскоре, при таком развитии событий на Земле, ему придётся зарываться еще глубже, чтобы сохранить себя и тем самым всё больше и больше отдаляться от человека. А это неминуемо привело бы к тому, что Энергетический столб, окружающий планету, распался бы и связь её с лучистой энергией прервалась. Последнее могло вновь отбросить Землю  в Зону полного Хаоса и Тьмы.

Сильные мира сего - шпионы всех мастей, времён и народов, на которых на Земле была возложена особая миссия, не могли допустить этого. Никто из них не сомневался в том, что Россия выполнила возложенную на нее  миссию сполна и должна уйти в тень, разлететься на бесконечное количество лоскутков, как старое бабушкино одеяло, спасшее  зимой всех от холода и тем самым сделавшее сполна свое доброе дело.

Никто, кроме ГРУшников. Аппарат ГРУ, как ни в чем не бывало, продолжал работать, выигрывая сражение за сражением в этой  не равной битве «Разумов»,  как бы говоря всему миру:  – Рёбе, да у вас просто не хватает информации, посему и двигаете вы этот шарик не в ту сторону…

– Внешне все выглядит вполне пристойно и логично, – говорили лучшие аналитические умы планеты. – Россия выполнила свою миссию, может отдохнуть и подумать уже о своем народе, пора немножко на благо мира поработать и другим. При слове  – "другим", как правило, делалась многозначительная пауза, и всем, вроде бы, было понятно: чья сейчас очередь гибнуть на полях сражений и за что.

Всем, но не ГРУшам. Эти почему-то на всех этажах своего Аквариума вывесили один и тот же плакат со словами: «Внешность   бывает обманчива,  как сказал ёжик, слезая с половой щетки»,   и с упорством достойным только загадочной русской души  продолжали делать свое дело.

Их даже не смутил неожиданный и стремительный,  как удар кинжала, наезд Путина, который весной 2003 года со словами: "Замаскированный командный пункт - взят", – лично посетил с толпой корреспондентов «Стекло» и, пожимая руку Корабельникову, как всегда хитровато улыбаясь, сказал: – Предлагаю слово "ёжик" писать с большой буквы!

Один плакат (с этажа, где находился кабинет Начальника ГРУ) мгновенно исчез. В течение всей следующей недели в воздухе висела какая-то напряженность и недосказанность. Почему-то опять в разговорах, то тут, то там, начали вспоминать тот нелепейший случай 90-х годов, когда в одном из парков Москвы на гранате Ф-1 подорвался полковник ГРУ. В официальной версии тогда значилось: - Нашел гранату, положил её за пазуху и решил отнести в отделение милиции, сдать.

В Москве недоумевали: – Как же это? Полковник и так неаккуратно с гранатой, не повезло, наверное, старая оказалась граната или служил в пожарных частях, проспал всё на свете. О принадлежности полковника к ГРУ не знали даже шпионы других Институций, а уж тем более простые смертные.

В «Стекле» же в те годы,  даже в курилках,  говорить об этом,  было строго настрого запрещено. Табу. Лишь только один раз старый седой капраз, увидев немой вопрос в умоляющем взгляде желторотого лейтенанта, бросил как бы в сторону: – Один ноль. Пока, сынок, к сожалению, не в нашу пользу, – при этом он почему-то посмотрел на ботинки лейтенанта.

Стажёр, опустив взгляд, заметил, что шнурок левого ботинка у него развязан.
– Что это было? Ответ на мой молчаливый вопрос или подсказка со шнурком? – начал размышлять летёха, поправляя туалет. И, вдруг,  он ощутил внутренний толчок, почувствовав, как какая-то неведомая сила помогает ему обрести спокойствие и уверенность.

–  Теперь, во-вторых, ...  хотя, вам рано еще об этом! Да и Штирлиц (а так окрестили Гирова сразу же, как только он, уволившись с военной службы, пришёл на  свою новую, сугубо гражданскую работу) не любил, когда уже в самом начале разговора вопрос касался его биографии.




Глава 11
– Че за хрень? – подумал Штирлиц, глядя на воду.
– Точка-точка-точка, тире-тире-тире, точка-точка-точка (sos), – выплескивалось из крана.
– Кому уже надо  оказывать помощь? Причем здесь точка-тире,  точка-тире?  Когда уже эти шпионские глюки  прекратятся?
Быстро закончив умывание и плотнее закрыв кран с холодной водой (ноги сами  понесли его к телевизору),  Гиров перебрался в гостиную. Мобильник один раз хрюкнул.

– Надо сказать сыну, пусть сигнал поменяет, уже достали эти свинячьи звуки, – доставая телефон, подумал Штирлиц.
Прочитал SMS–ку: CAT 186: – как ноги?

– Какие ноги, – не понял Штирлиц и почему-то сразу включил шестую кнопку (спортивный канал), что раньше никогда за собой не замечал. Первое, что он увидел, была белая повязка на ноге чуть выше колена.
– Блин Клинтон – дежавю, – пронеслось в голове. – Точно, ночью эту повязку во сне уже видел. Еще думал чьи это ножки такие шикарные!

На корте Дементьева, проиграв первый сет со счетом 6:3, яростно сражалась с Энен-Арденн, уступая походу ей и во втором. Штирлиц очень любил теннис и сам, когда выдавалось свободное время, с удовольствием поигрывал, забывая во время игры обо всем на свете.

Все  мысли сразу покинули утреннюю дурную голову, и он полностью предался любимому зрелищу.
Датчанка была настроена самым решительным образом.

– Похоже, сольет и во втором, – мелькнуло у Штирлица в голове, – уж очень Жюстин хороша сегодня. Матч показывают в прямом эфире, – отметил он про себя и, вдруг, не столько услышал, сколько почувствовал слабый щелчок, не то в голове, не то в телевизоре.

– Поиграй мячиком, поиграй мячиком, – вихрем пронеслось в мозгах.
– Вроде, где-то уже слышал это, – попытался отогнать назойливую мысль Штирлиц.
– Поиграй мячиком, поиграй мячиком, – звенело в ушах.
– Попала, попала, попала, – стал нашептывать Штирлиц, как только Дементьева размахивалась для удара.

– Не попала, не попала, не попала, – шептали губы, отхлебывая чай, когда Энен пыталась ударить по мячу.
Настроение заметно скакнуло, потому что у россиянки дела пошли в гору. Накал борьбы усилился.

– Хороший был бы финал – две наших, – мечтательно подумал Штирлиц и, вдруг, отчетливо услышал сердитый голос: – У тебя что – мячик женского рода?
Чашка упала на пол, но к счастью не разбилась. Голова сама, как учили,  крутанулась сначала на сто восемьдесят градусов в одну, а затем в другую сторону, будто ей хотели поссать в рот.

– Никого, – мелькнула мысль и не успела она предательски улизнуть,  как ее придавил утренний, уже полностью забывшийся сон, вдруг, снова раскрывшийся в полном объеме.
– Во,  блин, чуть не проспали,  – сказал испуганно Внутренний Голос, а ты говорил - он созрел, он созрел.

– Да-а-а уж, – протянул САМ, – кто ж знал-то. Ну  что ж, жаль парня. Теперь у него крышу точно сорвет. В лучшем случае – постоянный клиент Кащенко. А долго держался. Где теперь другого искать?
– Нам сейчас главное – девок по  местам расставить и можно курить бамбук все оставшиеся жизни.   Бабы всегда у  наших  ног  будут  лежать, –  захрипел в экстазе  ВГ,  глядя голодными глазами на носящихся по корту Дементьеву и Энен.
– Все,  приступаем,  – обрезал его  САМ.

Штирлиц почувствовал, как его тело, как вода в стеклянном сосуде, состоящем из двух половинок, начало медленно перетекать из большой емкости в меньшую, становясь при этом темно-бурого цвета, причем голова почему-то оказалась на месте задницы, а задница расположилась на мизинце левой руки. Место головы оставалось пока свободным.

ВГ и САМ, потешаясь над всем миром, раскачивались в качалке, а напротив них двое маленьких гномиков пытались катить вверх по наклонной плоскости огромный шар, то и дело зло глядя на экраны телевизоров, которых   в комнате стало уже три.
Из первого телевизора на Штирлица с угрозой смотрели глаза Энен. Из второго – с мольбой глаза мамы Елены Дементьевой. В третьем же  картинка постоянно менялась. С неимоверной скоростью летели года, проносились эпохи, но все увиденное почему-то оставалось в памяти.

– Сколько же это информации запомнилось, – мелькнула мысль, – прямо как Йоган Вайс.
– Да, лох, а ты че не понял еще этого? – опять закартавил ВГ. – Не помнишь что ли про Отца, Сына и Святого духа? Атеист что ли?

– Нет, не атеист, просто неверующий, – ответил тихо голос Штирлица откуда-то из угла.
– О, баран! Какая разница?
– Атеисты говорят –  бога нет, а я не говорю.  Может    есть, а может  и нет. Я не знаю, но Космический Разум точно есть. Можно и его богом назвать.
– Ну-у-у! – Удовлетворенно крякнул ВГ. – Немножко, значит, все-таки въезжаешь.
– Короче, про Отца, Сына и Святого духа – это тоже для простоты и понятия дела, – напыжился ВГ.

– На самом деле Дух – это часть Космического Разума, или он, – ВГ сделал незаметное движение указательным пальцем в сторону САМа.
– Отец – это твоя Душа, стало быть,  сейчас Я, – ВГ игриво подмигнул Жюстин, которая в этот момент, раскрыв рот, смотрела на него, забыв про теннис. – А Сын – это ты, твоя плоть, твои мозги, сознание твое и еще как его ... этот мотор в тебе основной? Сердце!  Нахрена его так сложно назвали, я никак, бля,  не въеду.

– А че  ты все матом гнешь? – спросила  голова Штирлица, наконец,  придя в себя и тоже перебравшись  в кресло.
– Так я ж тебе тупарю сказал. Я – Душа, твой отец. Отца что ль забыл уже?
– Нет, помню, – загрустил голос.
– Вот. А помнишь, как ты его домой не пускал? Он как собака у тебя на крыльце спал? Помнишь, сука?

– Так он же пьяный был?!  Мать бил!
– Пьяный? Что отцу уже и выпить в день рождения немножко нельзя? А насчет бил... ну да, бил! Но  у  русских бьет – значит любит.
– Хорошо немножко, я ж видел, как вы четыре бутылки на троих без закуси дернули за сараем!

– Не спорь с отцом! Кстати, это моя норма, что б ты знал. Ванька норму знает!
– Откуда знает, как отца звали, – мелькнула мысль в голове, которая хоть и расположилась очень даже удобно в кресле, но соображала еще туго.
– Все работаем, – резко обрубил ВГ САМ.

– Два дежавю отметь, –  сказал ВГ, обращаясь к Штирлицу, – если Кащенко тебя отмоет, в следующей жизни пригодятся.
Первое дежавю отметить удалось легко: Николай Озеров очень грустный, дважды появился на экране и дважды сказал, с грустью подмигнув при этом: – Нам такой хоккей не нужен.
– Откуда эта фраза? – загудела голова. – Я точно это уже слышала.
– Показалось, – поставил ее на место САМ.

Второе дежавю не появлялось очень долго. А в это время на корте творилось что-то неописуемое. Мячик, который пытались заставить на себя работать две противоборствующие стороны, как реактивный метался по всему корту.  Он то шел кроссом по диагонали под самую линию, то подрезанным опускался у самой сетки, то, вдруг, свечкой взмывал ввысь...   

Но,  увы,  силы были слишком не равны,  и САМ и ВГ, потешаясь над всем миром, наслаждались своей безграничной властью.
Дважды мяч садился на сетку верхом и,  выждав паузу, когда уже казалось, что он неминуемо должен упасть на сторону Дементьевой, он, как бы нехотя, переваливался к Энен. Датчанка метала в стекло телевизора тройные молнии. Но экран для нее  был не пробиваем.

– А вот Алка бы сегодня проткнула, – вставил ВГ, подмигивая Жюстин, – а тебе, Дания, еще долго придется тренироваться для этого.
Дементьевой же наоборот, несмотря на напряженнейший матч, вдруг, стало весело. Она подмигивала всем через экран и даже, галантно улыбаясь, попросила извинения у датчанки за столь казусные мячи: – Мол, извиняйте, люди, случайно-с получилось.
И тут, вдруг, из третьего многоликого мира-телевизора в броске (прямо на пол) вывалился Яшин, и со словами: – Ну, вы блин, мужики, даете?! – выхватил у гномов шар, который оказался футбольным мячом и был таков.

Гномы тут же исчезли. Вместе с ними исчез и один из телевизоров. САМ досадливо крякнул. Но самое удивительное случилось дальше. Голова, вдруг, раздулась и, трижды  хрюкнув, начала громко скандировать: – Я шина! Я шина! Я шина!
– Не ты шина, а он шин, – жестко оборвал ее  САМ, – опять роды путаешь,  дура.  А парня-то придется отпускать, – просопел он.

– Да ты что, САМ, – запротестовал ВГ, – он наш первый ход срисовал, да и Дементий уже сет с нашей помощью взял. Мы на коне.
– Сет не игра, – ответил САМ, – пусть дальше  по-честному играют, а мы с тобой уходим.

– Так у нас Россия всегда в заднице сидеть будет, – засопел ВГ. – А далеко откатываемся?
– Год так, похоже, в семьдесят пятый, плюс-минус пару лет, – быстро просканировав всю имеющуюся информацию,  прохрипел САМ, у которого процесс  телепортации  в прошлое  уже начал срабатывать.
– От рождества Христова!? – задрожал всем телом ВГ, представив то, во что этот откат опять их мог превратить.

–  Тысяча  девятьсот семьдесят пятый, придурок.
– А как же с ним? – с облегчением выдохнул  ВГ. – Ведь он понял, что информация в  молчаливое Сознание может  передаваться  через этот ящик? Он же разнесет?
– Не боись, все подумают, что он долдонит про 25–й кадр, а если он лишнее брякнет – ему же хуже, за дурика  сыграет, дуриком и умрет. Все тип-топ, уходим.
– А как же я? – просипело возвращающееся сознание Гирова.
– Пошел вон, не до тебя сейчас, – простонал САМ, ныряя в один из телевизоров. – Сам выкарабкивайся.




Глава 12
–  Только тогда начнется поступательное движение Земли и ее астрального двойника в сторону Света (Добра и Порядка), когда последняя былинка на ней и вокруг нее достигнет просветления.  Наше место, место Земли в Макрокосме очень близко к Хаосу (полной Тьме, Абсолютному Злу). Название этому месту – Зона Организованного Хаоса или сокращенно – Зона О-Ха. Исходя из этого, все высказывания о существовании Рая и Ада,   возможности цепи перерождений не только в человеческое тело, но и в тела животных и растений, существование Сатаны, перемещение в пространстве и времени имеют место быть.

– Будда, достигнув состояния нирваны и полного просветления, отказался покинуть Землю из-за того, что увидел, сколько людей, не достигших просветления, стоит за ним у ворот Рая.  Сие повествование древних говорит о колоссальной ответственности Посвященных  в целом за планету и всех проживающих на ней.

– В индуизме под Нирваной понимается вызволение из цепи перерождений, освобождение от страданий и достижение высшей формы сознания, когда Душа обретает единство с Духом и телом. У нас же в буддизме Нирвана рассматривается как совершенное слияние воли и знания, сопряженное с преодолением любых личных переживаний.

– Все существующие религии и религиозные учения сходятся в одном – Добро должно победить Зло. В противном случае, нас ожидает сползание в Хаос, а движение к Свету будет происходить с большими трудностями, потерей части лучистой энергии, формированием нового космического тела (планеты), нового космического разума. В этом случае, какая-то часть вынуждена будет пробиваться к Свету по более длинному пути, какая-то вынуждена будет вернуться на старые координаты Вселенной.

– Ко всему необходимо добавить, что Земля и все, что находится на ней в условиях Макрокосма, существует как единое целое, единая космическая Душа. А, следовательно, все мы, живущие на ней – единый организм, разделенный на миллиарды маленьких человеческих душ для того, чтобы уже, наконец, отделить Добро от Зла.

– Великое счастье каждого живущего на Земле – помочь как можно большему количеству людей достичь просветления и по потоку лучистой энергии подняться к Свету.
 – Лишь так  разойдутся идущие всегда вместе Добро и Зло. Иначе разделение невозможно, а, значит, невозможно и движение к Свету. В противном случае, мы обречены на постоянное движение по кругу, вечную сансару.

– Сансара – это центральное состояние индуизма и буддизма, означающее «круговое течение», цикл повторяющихся рождений и смертей, порождаемый кармой. В индуизме душа постоянно возрождается в различном облике. В зависимости от совершенных в прошлой жизни деяний  до тех пор, пока не обретет полное освобождение.  Круг сансары у буддистов включает в себя самые разные формы жизни. Мы верим в пять областей перерождений: область богов, людей, животных, духов и демонов.

– В буддизме, поскольку все существующее подвластно сансаре, все с уважением относятся к любым формам жизни.   Освободиться от сансары способны только преодолевшие вожделение,  гнев  и неведение.

– Для того чтобы это произошло, и мы вышли из замкнутого круга, наконец, определившись в направлении своего движения и увидев, что наш путь имеет таки начало и конец, великие Посвященные,  такие как: Авраам, Будда,  Лао-Цзы,  Конфуций, Махавира, Рамакришна, Заратустра, Иисус, Муххамед,  Моисей, Дионисий, Сократ, Пифагор, Ари  и многие другие, в том числе и современные, не покинули Землю, и не ушли в одиночку в сторону Света, а  продолжили свою борьбу за планету и за каждую отдельно взятую душу, неся каждое тысячелетие потери и теряя из своих рядов лучших.

–  В настоящее время все они собрались на территории России. Место России,  ее миссия видна была  всегда, а сейчас, на стыке тысячелетий, особенно. Она, являясь родоначальницей Организованного хаоса и пуповиной Земли, наглядно показывала Посвященным картину    нашего расположения в Макрокосме, изнутри и в миниатюре.
– Присущий России бардак и хаос, они находили как само собой разумеющееся дело, дающее время для подтягивания к единому знаменателю все другие народы и планету в целом.

– Движение в сторону сбалансированности всей жизни на Земле начнется только тогда, считают Посвященные, когда Россия окрепнет как государство, сольется с Китаем и, возможно, Индией, объединив тем самым три важнейших потенциальных энергетических стержня планеты.  После этого начнется поступательное движение Земли и ее астрального двойника в сторону Света с одновременно более быстрым достижением просветления всеми людьми и выходом из тени доселе неизвестных форм существования. В противном случае …

Тут, вдруг, экран неожиданно погас, в зале наступила кромешная темнота, в  воздухе повисла угрожающая тишина, так что у присутствующих забегали по телу мурашки.  Затем в динамике что-то задребезжало, захрипело и, наконец, после паузы прокуренный женский голос зло объявил:

– Все, приехали твою мать. Всем от винта.  Кина не будет, кинщик спился и  Чубайс электричество  отключил. Закончим  в следующую субботу, места занимать согласно купленным билетам.
– Ох-ха-ха, –  вслух с мАсковским прононсом издала вздох облегчения  Клавдия Ивановна.   – Уж больно у них это все как-то мудрено с этой Зоной О-ха,  и обозвали-то подишь ты как скверно - Зона.
 
– Тьфу ты, свяжешься тут с ними... того и гляди сама на эту зону загремишь, – испуганно подумала она, одновременно с интересом рассматривая лысоватого мужчину в огромных роговых очках, мирно посапывающего прямо под носом у "преподавателя", и пытаясь вспомнить где же это она его видела. – Точно, видела, но где?

И тут,  Клавдия Ивановна вспомнила, что опять из-за этого семинара буддистов–адвентистов, под  броским названием: «Только мы приведем Вас к состоянию полного блаженства и пара нирваны уже в этой жизни»,   забыла навестить своего любимого племянника, который после недельного пребывания в Склифа,  в связи с явным улучшением деятельности всех жизненно важных органов (кроме головы), был переведен в не менее известную психиатрическую лечебницу им. П.П. Кащенко.
– Ну вот, всегда так, – протянула она, – ох-ха-ха-ха.




Глава 13
Очнулся Гиров от того, что в правом ухе у него сильно щекотало. Открыв, как всегда, один правый глаз, он увидел, как какой-то человек, стоя над ним, пытался как можно глубже вставить ему в ухо проводок, при этом громко нашептывая:
– Центральный, Центральный, я – «Первый». Мы находимся здесь. Примите наши координаты. Центральный, «Второй» награжден мною медалью за «БЗ». Как понял, Центральный?

Второй проводок торчал у него в ухе.
– На связи, – догадался Штирлиц. – А «Второй» – это, наверное, я. Хорошо,  еще одна медалька. А когда же уже орден? – успел подумать Штирлиц и опять потерял сознание.

Долговязый с несколько вытянутым, расширенным в ноздрях носом и реденькой козлиной бородкой паренек, хмуро посмотрев на Штирлица и нервно вращая головой на все триста шестьдесят градусов, резко выдернул из его уха провод.
Врачи психиатрической больницы № 9, в простонародье называемой «Черной дырой», так и не успели запеленговать этот короткий по времени, но очень важный сеанс односторонней связи.




Глава 14
–  Грека, выбившись из сил, воду в решете носил... целый день туда-сюда, ни труда и ни пруда, – вот уже, наверное, битых пять минут  повторял Штирлиц одну и ту же фразу после того, как сознание вернулось к нему, а он  никак не мог взять в толк, где же это он.

Все вокруг него было  ему  абсолютно незнакомо…   И, вдруг, как вспышка перед ним открылась настоящая бездна, и он с криком начал куда-то быстро падать…
– Who are you? – донеслось до него.
– Who are you?  – угрожающе повторился вопрос.
– Не понимай, – почему-то с акцентом ответил Штирлиц, продолжая падать все быстрее и быстрее...

– Schprechen Sie deutsch?
– No, No,–  теперь по-английски, глупо улыбаясь, сделал он вопросительные глаза.
– Who are you? – вновь угрожающе спросил Голос, сдавливая ему горло и давая понять, что это не шутка и все может кончиться для него трагически.
– Но не вздумай врать, иначе тебе конец, – опять по-английски сказал Голос,  и горло перехватило еще больше.

– По-венгерски разговариваю, – выкрутилось сознание, про себя отмечая, что вранья в этой фразе не было.
– У этого не соврешь, – мелькнуло в голове, – сразу придушит. Мысли что ли считывает сука?

– Вот, уже лучше, – переходя на венгерский, сказал Голос и разнесся по всей необъятной пустоте своим грохочущим звоном.
– И то, что понял сам, что врать не надо – это тоже очень хорошо. Значит сообразительный мальчик. А теперь поговорим. Так, значит, ты венгр?

– Ага! – пронеслась радостная мысль в голове, – получается, ты не все читаешь, а только какими-то кусками. Тогда тебе надо просто легенды рассказывать.
– Igen (да), – мотнул головой Штирлиц (и в этом была доля правды, потому как по отработанным легендам у него на работе, практически, всех, владеющих венгерским языком, называли «венграми»).

– Jol, Maga honnan tud magyarul? (хорошо, откуда знаешь  венгерский?) – горлышко опять сильно стянулось.
– Попрошу обращаться ко мне на Вы и Штандартенфюрер, – судорожно прохрипел Штирлиц, сам не понимая, с какого это перепугу он, вдруг, приклеил сюда этого штандарта.

Дышать  стало сразу легче,   страх  улетучился, хотя полет по-прежнему продолжался, однако скорость уже  была явно не та.
– Фу, слава тебе яйца, – раздалось звоном в ушах, – действительно  венгр и, похоже, знатных кровей.

– Кто ты, детка? – уже ласково спросил Голос.
– Мюллеры мы, – почему-то брякнул Штирлиц, и сразу до его сознания донеслись раскаты грома. Он внутренне  съежился. Но оказалось, что невидимый монстр так  смеялся.

– Люблю юмористых, – масленно промурлыкал монстр.
– Юмористов, или умористых, – поправил его Штирлиц по-венгерски, ибо весь диалог сейчас у них шел на венгерском языке.
– Ладно, давай на русском  общаться, – сказал голос. – Не хватало мне свою память еще  вашим венгерским засирать.

– Ловит меня, – догадался Штирлиц, – хочет понять, знаю я русский или нет.
– По-русски не шпрехаю, – опять на венгерском сказал Гиров, – хотя предки и с Урала.
– Как с Урала? – и горло сразу перехватило до такой степени, что в глазах поплыли круги.
– Проговорился, падла! Обмануть меня хотел?
– Все венгры с Урала, – последнее,  что успел прошипеть Штирлиц, и сознание полностью покинуло его.       Далее все происходило с ним  на автопилоте.

– Ты задумал себе эту легенду?
– Я не задумал, а придумал.
– Хорошо, спросим по-другому, ты задумываешь, меня передумать?
– Я ничего не задумываю, я просто пытаюсь думы думать.
– Что значит  «думы думать»?
– Мозгами шевелить.
– А-а-а,  ну вот это понятно, – удовлетворенно протянул голос и его железная хватка ослабла.




Глава 15
– Хорошо, что венгр, а не русский, – про себя подумала Крошка Кэт. – Вот с тем бы горя хлебнула. Никакого накопительного устройства не хватило бы на таком расстоянии запомнить все  прибамбасы русского языка, да еще с этим приложением под названием «Русская феня или матерный разговорный», которое в пять раз больше этого самого языка. Или все-таки русский? – мелькнула у нее мысль, но она тут же прогнала ее.

– Ну, что ж,  этого-то Фому я и сама возьму, – подумала Кэт, промотав всю поступившую к ней информацию и больше беспокоясь о другом «клиенте», сведений по которому было крайне мало и они оказались закрыты и обрывочны: учился, сидел, опять учился, опять сидел. Ничего не было понятно   из этих обрывков.  А главное не понятно было – где он.

– Россия большая страна, – подумала Крошка. – И почему это венгра занесло сюда? Хотя, в этом бардаке все возможно. 
– Ну, ничего, я через этого венгрюка о втором все узнаю. Этот от меня уже никуда не уйдет. Простак тупой. Он мне весь клубочек и размотает.
Теперь ей стало понятно, почему она зацепила этого «венгра»  – родственные оказались души, одним Камнем связаны.

– Чем хуже, тем лучше, – мелькнуло в сознании Кэт и она тот-час же подключилась к галактическому информационному каналу, чтобы прослушать последние новости этого региона, перед тем как возвращать Навигатора назад для полной перезагрузки.





Глава 16
– А сейчас передаем вечернюю сказку для наших гостей из далекой Зоны Хаотической чехарды или сокращенно – ХАЧЕков, – на родном языке Кэт пропела ноосфера планеты Земля, отчего у Крошки моментально нижняя часть пространства метнулась в левый верхний угол.

Ноосфера продолжила: – Мы поздравляем Вас. Вы успешно взяли наш пенальти и допущены к прослушиванию сказки!
– Здравствуй, маленький друг!  В  Абсолюте  ты не можешь быть идеальной, но это нас не пугает. Нас пугает то, что это явно не наши координаты. Ты над нами, ты гораздо выше нас. Может быть на несколько уровней, а может быть вообще вне зоны досягаемости. Потешаясь над нами, и создавая нам все новые и новые трудности, ты с улыбкой наблюдаешь, как мы, с трудом преодолевая эти спичечные коробки, пытаемся найти правильный путь.

Хаотично двигаясь, ведя постоянную борьбу за первенство, стремясь вырваться вперед, зачастую не зная: а не в обратном ли направлении мы движемся? Но эта твоя игра не бессмысленна и не зла. Ты готовишь свой Легион. Увидеть, достичь твоего уровня, познать тебя – нам не дано. Но в какой-то момент  почувствовать тебя разумом, достигнув определенного уровня (уровень определяется Тобой) – мы можем.

Это происходит по-разному. У кого это случается, оно, как правило, проявляется в виде игры Разума. Личные ощущения не поддаются описанию. Довольно опасная игра. Такое ощущение, что все это бесконечно – проверка по полной программе.  Никто не должен никому ничего говорить. Все переживания, все мысли только в себе. Разговор с тобой начинается, когда кажется, что уже срезает крышу, но, несмотря на эти кажущиеся ощущения, движение продолжается, хотя это движение может быть даже не в ту сторону.

И вот где-то на этом уровне начинается Игра, смыслом которой является: помочь нам  выбраться из лабиринтов своих ошибок, заставить  правильно идти по жизни, мужественно преодолевая все  трудности. И главное: перед началом Игры обязательно наступает момент истины – Прозрение, а может быть даже Просветление.
Ответ должен прийти к каждому индивидуально и не обязательно в этой жизни. Но чем позже это произойдет, тем тернистее будет  путь. Однако, это твой путь. И ты должен сам для себя найти ответ на этот и другие подобные вопросы. Исходя из этих ответов, и будет тобой избрано направление движения.

Каждый делает свой выбор сам. Но вот вопрос: если Воин Света есть, и готовит свой Легион, и он не Абсолютная единица, то существует и Воин Тьмы? А значит, и он готовит свой Легион? И то, что Воин Света одержит победу и направит весь поток подхваченной лучистой энергии  в сторону Света – не факт. Возможно, что какая-то часть энергии будет потеряна. Но эта потеря произойдет в бескомпромиссной борьбе. В конечном итоге, потери будут незначительны, и они коснутся, по всей вероятности, только человеческих душ.

Человеческая душа является последним форпостом, где одновременно сосуществуют Добро и Зло, и где эта борьба не прекращается ни на секунду. Уничтожить Зло нельзя, ибо, убивая его,  мы получаем тем самым еще большее Зло. Значит, оно будет вытеснено. Вопрос лишь в том, когда это произойдет. Возможно, к этому моменту от современных форм существования не останется и следа, но пройти через это горнило необходимо. По-другому разделение невозможно. Только после этого возможно общее движение планеты к Свету.

Таким образом, Просветления достигают только те, кто принимается в Легион Воина Света. И между ними продолжается постоянное соперничество, но уже на более высоком уровне и в форме соревнования. Этот уровень позволяет двигаться уже не на ощупь, а осмысленно, выбирая путь и преодолевая Хаос души.

Воин Света выстраивает из своих легионеров подобие пирамиды, где каждый стремится достичь ее вершины, постоянно совершенствуясь, и обязательно достигает ее, заменяя других Воинов, шагнувших в  более высокое измерение.

Лучистая энергия цепко держит Землю и ведет планету и всех живущих на ней по  только ей одной известному  пути к Свету.    Но для того, чтобы вывести всех (а вывести должны всех, по-другому быть не может), и существуют два Воина: Воин Света и Воин Тьмы. В Легион Воина Света входят воины, обладающие Сердцем, Волей и Знанием. Путь к Свету их оптимален.

В Легионе Воина Тьмы находятся обретшие Волю и Знания, но с защемленным Сердцем. Долог и тернист их путь к Свету. Легион Воина Тьмы формируется по другому принципу: движение продолжается через зону Хаоса до тех пор, пока не включится Сердце.

Оба Воина – это две части единого целого,  Безупречного Воина. Переход из Легиона Воина Тьмы к Свету, происходит только через Легион Воина Света.  Все в одной цепи. Игра сознания позволяет предположить, что наше место, место Земли пограничное на выходе из Легиона Тьмы и переходе в Легион Света. До тех пор пока Земля твердо удерживается лучистой энергией, общее движение ее к свету бесспорно и проходит по оптимальному пути.

Лучистая энергия через систему Солнц цепко держит Землю и ведет ее строго определенным путем к Свету (Добру, Порядку).
Движение отдельного человека, отдельно взятой души зависит от наступления Просветления. Просветление зависит от развития трех составляющих: Воли, Сердца, Знания.

Не смотря на то, что все живущие на Земле идут к Свету вместе в одной цепи, у каждого свой путь. Кто-то достигает его в виде лучистой энергии, а кто-то в виде песчаного бархана или каменной глыбы ...

При словах о каменной глыбе Кэт, почему-то, увидела себя совсем маленьким облачком над каким-то горным хребтом, и голос ее бабушки ласково сказал: – Смотри, Катюша – это Уральские горы. Местные люди их Камнем кличут.

–  Да-да, именно этот камень и символизирует у нас опускание до критической точки в то время, когда планета уже вышла на определенные рубежи и начинает выводить всех оставшихся, последних из Могикан. Этот выход к Свету может называться выходом после полной очистки, преодолев семь кругов ада и полное очищение души.
Связь пропала так же внезапно, как и появилась.

– Кто-кого слушает? Я их или они меня? Или это всего лишь случайное совпадение эфира и моих мыслей? И что это за намеки на Безупречного Воина, состоящего из двух частей? Это что-то новое. Или Свет или Тьма, – подытожила Кэт, – середины у нас не бывает. Однако, какая-то тревога закралась к ней в душу.
– Чухня все, – подумала Кэт, направляясь к контрольной точке, откуда ей следовало выдергивать на себя Навигатора.




Глава 17
– Ну, еще парочку самоловок поставим и шабаш, – сказал дядя Толя, втыкая очередной кол в песчаное дно бухты «Серебряная».

Озеро затихало в ожидании приближающегося отдыха. Солнце уже скрылось за верхушками вековых сосен и елей, плотным частоколом обступивших водную гладь озера со всех сторон, будто говоря ему: – За нами как за каменной стеной.

Они стояли так близко от серебристой поверхности воды, что порой их мохнатые лапы нежно касались теплой глади озера, спрятавшегося в далекой тайге на краю самой неведомой и загадочной страны планеты Земля со странным названием Россия, что в переводе с венгерского можно было вполне перевести как – привет,  Плохиш.

«Мелкое» (именно так называлось это озеро) – даже в самую холодную летнюю погоду успевало прогреваться до температуры воды  сочинского побережья.
Саньку нравилось это озеро, хотя настоящие рыбаки, которые выходили из тайги, всегда неся с собой по двадцать-двадцать пять  кило рыбы, считали его просто тратой времени и нервов.

Озеро было действительно мелким. Большая часть дна его была песчаной, что говорило об отсутствии там рыбного изобилия, так как кормиться рыбке, как известно, на песке особенно нечем. Немногие же глубокие места (или как их здесь  называли – ямы) пугали даже старожил таежной рыбалки. Там могло случиться такое, что  напрочь  отбивало охоту у всех, даже один раз услышавших про это, не говоря уже о тех, кто самолично  это  видел.

В общем, озеро пользовалось еще той репутацией. Однако, дядя Толя (родной дядька Санька), несмотря на все это любил «Мелкое». И любил он его за его песчаное мелководье и неописуемую красоту, которой было окружено это райское место.
Представьте себе только! Небольшая по таежным размерам водная гладь (в диаметре всего лишь метров восемьсот) была со всех сторон окружена могучими столетними таежными елями. Благодаря им, и еще совсем небольшим размерам озера, его поверхность, практически, всегда сохраняла спокойствие и как бы манила рыбака слиться с нею!

Огромные золотистого цвета кувшинки,  которыми было  усеяно все мелководье, заставляли неотрывно смотреть на себя, как бы гипнотизируя и приговаривая при этом: –  А ведь ты можешь даже  прикоснуться к нам, а не только смотреть издали со своего холма! Сядь же в лодку и плыви скорей сюда. Тебе будет хорошо с нами!
На поверхности озера всегда бурно протекала жизнь: шмели, оводы, слепни, мошка и комары, казалось, соревнуясь друг с другом, кто первый попадет в рот проворному окуньку, тучами носились над водной гладью. Из воды то и дело выпрыгивала рыбешка, ловя свою глупую пищу,  или же сама спасаясь от прожорливых  травяночек,  которых на «Мелком» было такое количество, что они свободно попадались на удочку на хорошего жирного червя, если последнего тут же не заглатывал  прожорливый окунь.

Безразмерными доходившими до самого берега кругами означала себя крупная рыба, которая, кстати, не интересовала дядю Толю  совсем, так как еще в свой первый приход на «Мелкое», послушав про это озеро рассказы, он дал себе слово – на ямах не рыбачить.
– В остальном, здесь беды ждать неоткуда, – говаривал дядька, – уж больно райское место.

Вот на этом самом райском месте, в  вечерний час и заканчивался очередной рыбацкий день двух неутомимых рыбаков-энтузиастов, которые ради того, чтобы посмотреть на эту красоту, готовы были шагать пешком по тайге тридцать с лишним километров, не считая ста километровой поездки на маленьком таежном мотовозике по узкоколейной железной дороге. И того,  от ближайшего рабочего поселка их отделяла сотня верст, а до районного центра, где была  мало-мальски приличная больница от этого самого поселка было еще два раза по столько.

Но в сторону лирику, вернемся к нашим героям. Поставив последнюю самоловку, рыбаки отправились в избушку, готовить уху и отдыхать. Спать оставалось совсем немного, так как северные июньские ночи были названием риторическим. Солнце, не успев скрыться за верхушки столетних елей, тотчас же стремилось выскочить из-за них в том же самом месте, где закатилось.

Восход и закат отделяли считанные часы. А для настоящего рыболова,  которыми  дядя Толя и Санек себя, несомненно, считали,  было делом чести – не пропустить вечернюю и утреннюю зорьки. Потом можно было хоть весь день спать или купаться на мелководье, но зорьки – это святое.

Однако,  природа и биочасы делали свое дело, и спать всегда хотелось именно на зорьке. Особенно   утренней. И  особенно трудно вставал всегда дядя Толя, потому как имел привычку – хряпнуть вечерком  под ушицу русской водочки за три шестьдесят две (другие алкогольные напитки  он  не признавал).

В избушке пришлось делать «невынужденную паузу». Котелок, который был у них и чайником и кастрюлей для приготовления ухи, оказался занят. Пришедший на отдых в их логово Борода (так звали местного грибника и рыболова, промышлявшего на соседнем «Глубоком» озере) с удовольствием воспользовавшись их посудой, готовил из исключительно белых грибов суп.

– Ну, все приехали, теперь нежрамши придется спать ложиться, иначе точно на зарю промахнем, – вздохнул Санек, глядя на вкусно пахнувший супчик Бороды и зная, что последний ни за что не предложит вместе с ним  отужинать.   Уж очень прижимистый был этот Борода, татарин по национальности, невесть как оказавшийся в этих местах.  Поговаривали,  будто он бежал сюда из острога, долгое время скрывался, а потом после очередной оттепели его и искать-то перестали. Сейчас он уже осмелел и мог позволить себе выходить на люди. Зла он ни на кого не держал и был очень спокойным мужичком.

– Че котел-то наш упер, – зло бросил  парень, – голодными теперь, что ли, нам ложиться? Ведь не успеем после тебя, зорька уж скоро.
– Э, мальчик, однако, в будке таежников все общее, – протянул татарин, подмигивая дяде Толе.

– Сам ты мальчик, – опять зло бросил Саня, который смерть как не любил этого обращения, воспитывался с семи лет без отца и считал себя с седьмого класса уже состоявшимся мужиком по полной форме, что могла подтвердить учившаяся с ним вместе  до шестого класса  Люська – второгодница, которая на вопрос: – А трахалась ли ты с ...? Всегда, гордо подняв голову, честно заявляла: – Да, девочки, это мой очередной трофей. Теперь вы уже и  пана атамана Грецьяна – Таврического можете считать мужчиной.     Так Люська обзывала Санька, с момента первой с ним интимной встречи.

Он, кстати, уже в седьмом классе перегнал ее по учебе, так как Люська  осталась в шестом на третий год и в очередной раз с упорством достойным африканского носорога заявила, что школу она все-равно ни за что не бросит, так как с первого класса испытывает величайшую тягу  к знаниям. Шел ей в ту пору уже  шестнадцатый  год.

– Ага, – лукаво по-азиатски щурясь, ответил татарин, – я та, мальчик. И пусть тот, кто скажет, что я девочка, первым кинет в меня камень.
– Не кинет, а бросит, – буркнул уже не так зло Санек. – Хреново классику знаешь.
– Э-э-э, еще хорошо, что ва-а-а-бче знаю. Знаешь, когда последнюю книжку читал? Два год назад.

– Во-во, поэтому и чешешь постоянно по Бендеру, что читать тебе больше нечего, – хмыкнул дядя Толя.
– Э-э-э, – опять пропел Борода, – если такой умный,  пачму свежий книжка не принес Бараде?

– А кто ж тебя знает, где ты есть? – удивился дядя Толя. – Я тебя уже сто лет не видел, хотя ты всегда в пяти километрах от меня, мог бы в любой день прийти сюда к нам. Ведь знаешь же когда мы здесь?
– Знаю, канечно, знаю!Даже знаю, дарагой, что у тебя сегодня день рождений, понимаешь!

– Во  блин, точно, дядь Толь! – ухмыльнулся племяш. – Забыли мы с тобой. День-то уже прошел, осталось  двадцать минут, – сказал он, глянув на часы.
Дядя Толя почему-то недовольно крякнул, покосившись на Бороду и буркнул: – Зря ты, Толик (татарина оказалось тоже Анатолием звали) это... зря, говорю,  вспомнил.  И  выпить  нет. Что за день рождения без водки.  Не осталось водки, понимаешь? – как-то странно в нос пробасил он последнее слово. – Да и не хотел я отмечать в этом году, поэтому и ушел на озеро... ну, в общем, давай потом... потом как-нибудь.

– Э, нет, не зря, – промычал татарин, начав ковыряться в своем безразмерном мешке. – Я может этого дня, тезка, ждал всю жизнь. А ты потом, потом...
– А вот и Джин, – и с этими словами он стал вытягивать что-то из своего мешка.
– Какой еще такой Джин, – насторожился дядя Толя.
Санек тоже почувствовал что-то не ладное,  ибо родился под знаком Рыб и покровительством Нептуна, способствующего  у тех, за кем он присматривал, развитию исключительной интуиции.

– Э-э-э, деревня, – татарин вытащил из мешка бутылку с прозрачной жидкостью. – Вот такой Джин.
– Что это? – подозрительно спросил дядя Толя.
– Вах, вах, вах, Анатоль, нельзя быть таким подозрительным. Водка это, обычная водка, только американская.
– Откуда у тебя и здесь? – уже не выдержал Санек?

– Американцы вчера прилетали, – многозначительно, подняв  палец вверх, сказал Борода. – Велели тебя с днем рождения поздравить и передать это, – ухмыльнулся он.
– Да ладно, дядь Толь, – понял все Санек. – Баба тут к нему одна ходит, я знаю. Вот, наверное, самогоночки ему и принесла. Бутылка-то заморская, а глянь какая пробка. Пробка была действительно из-под шампанского.

– Ай-я-яй, какой внимательный мальчик, – прищурился гость. – Все замечает,  настоящий разведчик.
Внутри у Сани что-то тревожно екнуло, он понял, что приход татарина к ним совсем не случайность, а какая-то непредвиденная ни им, ни его дядей закономерность в этой цепи событий последних дней, над которой он так еще  и не успел  пока  как следует  подумать.

Дядя Толя одобрительно заулыбался: – Ну, разве по чуть-чуть.
«По чуть-чуть» продолжалось почти сутки до пятницы тринадцатого июня, потому как мешок у Бороды был действительно большой. А на озере за это время произошло такое, что научило Санька хранить обет молчания всю оставшуюся жизнь.





Глава 18
Черви, лениво собравшись клубочком, спали на солнцепеке... спали, да не все. Два червяка (внешне ничем не отличавшиеся от остальных) тихонько отползли в сторону от клубка живых тел и, пристроившись у стенки жестяной баночки, тихо беседовали:
– Как-то надо уходить, – сказал первый, понимая, что без болевых ощущений от прокалывания крючком тут не обойдется.

– Ну, и напугал же ты меня этим семьдесят пятым годом. Я уж думал  опять съезжаем  в могильников, будь они трижды прокляты, – зло выругался второй червь. – А отсюда-то мы выскочим в раз! Самое простое – это через крючок, но уж очень  ощущения не приятные, да и шкуру жалко, – глянул он на свой лоснящийся бок.

– Э, нет! Уйти, ребятушки, теперь уже мало, – вдруг, услышали они  голос.
– Мама, – с облегчением выдохнули оба червя одновременно.
– Ну, пусть будет мама, - ласково сказал голос, - хотя я вас и предупреждала  так меня на работе не называть. Слушай задачу: из банки уйти живыми, без порчи тела  и не теряя сознание, а, значит, не на крючке! Это ясно?

– Так точно! – рявкнули червяки  одновременно.
– Потом попасть к шустренькому окуньку на обед, но только к шустренькому и обязательно окуньку,  а не к   сорожке  или, того хуже,  карасю какому-нибудь долбанному. Понятно?

– Так точно! – опять хором гаркнули  черви, вытянувшись как струнка.
– Вот,  ну  а дальше уже не ваше дело. Дальше я сделаю все сама.
САМ и ВГ переглянулись. Незнание ближайшей перспективы их несколько настораживало. Обычно  они знали весь расклад до конца уровня. Остальные черви в банке  ничего не понимая, не соображая и не слыша,    свернувшись клубком, просто дремали в теплом навозе.

– Уйдем, как пить дать уйдем, – подмигнул САМ ВГ, одновременно пытаясь понять, почему же в этот раз Крошка Кэт не открыла им весь свой замысел.





Глава 19
– Вот принесла нелегкая, – прислушиваясь к пению на берегу, подумал  пацан.
А с берега уже в который раз доносились звуки, пожалуй, самой любимой дядькиной песни.
– Враги сожгли родную хату, спалили всю его семью, куда теперь идти солдату? Куда нести печаль свою? – твердым и уверенным басом, несмотря на количество выпитого спиртного, пел Борода.

– Ты уж прости меня, Прасковья, что я пришел к тебе такой, хотел я выпить за здоровье, а должен пить за упокой, –  доносился  заплаканный голос дяди Толи. Уж очень он любил эту песню еще и потому, что мать его – бабушку Санька, тоже звали Прасковья.
 
Самому дяде Толе не пришлось повоевать с фрицами. Не хватило лет. Даже попартизанить не удалось, потому как отчаянные северяне не оставили немцам никакой возможности закрепиться на северных территориях,  не отдав ни клочка своей суровой землицы супостату. Благодаря их героизму северным морским путем  в помощь яростно сражавшейся с врагом Красной Армии были отправлены семьдесят восемь конвоев с более чем пятью  миллионами тонн различного рода грузов, включая танки и самолеты.

– Фашисты, – как рассказывал дядя Саша, старший брат дядьки Толи, служивший в морской пехоте, – бросали, к чертовой матери, все  и драпали с любых,  самых укрепленных позиций, как только видели несущихся на них в распахнутых черных бушлатах, одетых на один тельник (в сорокаградусный мороз), и в бесках с закушенными ленточками морпехов.

Иногда, когда бой предстоял совсем  не равный,  морская пехота снимала и бушлаты и шла в атаку в одних тельниках, опять закусив ленточки, и опять  не роняя ни слова. Это их молчание больше всего и пугало фрицев. Как рассказывали чудом уцелевшие немцы, попавшие непонятно каким образом в плен (пленных воины-морпехи не брали, так как знали – идет разборка не на живот), в этом их молчаливом беге чувствовалась какая–то неземная сила и уверенность, заставлявшая сворачиваться души даже самых видавших виды солдат Третьего Рейха, недооценивать которых тоже нельзя было.

– Недаром же немец рискнул напасть на нас, – говорил дядя Саша. – Он знал, что ему обломится, если он нас не сделает в первом раунде (дядька в молодости занимался боксом и мог спокойно завалить одним ударом годовалого быка), но надеялся,  что ему подфартит немножко! Но уж потом можно всю оставшуюся жизнь курить бамбук, не напрягаясь. Он знал, что мы это и есть для него последний Воин.

– А не тронь он нас, мы бы все-равно его достали. Так что расчет у немца был верен: сбить нас с ног первым ударом и потом уже в партере дожать.
С берега опять донеслись звуки песни: – Сидел солдат слеза катилась, слеза ла-ла –ла-ла  надежд, а на груди его светилась медаль за город Будапешт.

– Слабовато слова знает Борода, – про себя отметил Санек, открывая данную  ему накануне татарином книжку, так как клева до вечера все равно не предвиделось. – А дядька, наверное, уже в отрубе.
– Барада, барада, украшает мужика барада, – последнее,  что он услышал с берега.





Глава 20
Солнце палило нещадно. Казалось,  его полуденный зной заставил впасть в дрему всю окружающую природу. Даже стрекозы, сложив свои хрустальные крылышки и забыв про всякую осторожность, застыли в изнеможении у самой воды.

Клева не было и в помине. Саня снял майку, намочил ее уже совсем теплой, почти парной водой и обмотал вокруг головы. Затем достал из короба подаренную Бородой книгу и, открыв наугад первую попавшуюся страницу, прямо с середины листа попытался заставить себя читать: «В эзотерических источниках говорилось, что с древнейших времен на нашей планете существовал центр Высшего Разума.

 В этом центре объединялись великие духовные учителя человечества, подвижники духа, обладавшие тайнами материи и неведомыми людям силами природы. Они создавали свою обитель для того, чтобы успешнее бороться с силами Зла и помогать духовному развитию человечества.

В течение веков и тысячелетий посланники этой обители в качестве выдающихся духовных и общественных деятелей, основателей новых учений учили людей наукам, искусствам и ремеслам. Они выполняли свою просветительскую миссию, ничего не говоря непосвященным о существовании своего центра.

Передавая людям часть своих огромных знаний, учителя направляли их, прежде всего, на духовность и нравственность. Знание в руках безнравственных людей может быть смертельно опасным,  и это было подтверждено историей земных цивилизаций не раз. Именно знание, лишенное духовно-нравственных основ, погубило некогда высокоразвитую в научно-техническом отношении  цивилизацию Атлантиды.

Подавляющее большинство людей нашей цивилизации   не пожелало следовать духовно-нравственным принципам древних учений, но Ботхисаттвы не оставили попыток передачи духовных знаний той части человечества, которая способна их воспринимать.

В мире периодически появлялись посланники Высшего Разума. Целью их был отбор из лучшей части  людей Избранных и постепенное приобщение их к законам иных планов бытия, тесно связанным с миром земной реальности.

Многие из них являлись наследниками Шамбалы. Они утверждали, что расширяя сознание, мы  получим  возможность знать ауры и лики перевоплощения. Покончив с миром полу материальным, мы перейдем к космическому ясновидению и яснослышанию. – Через расширение сознания и упражнение организма вам удастся понять великое значение психической энергии, – говорили они....»

В этот момент поплавок побежал в сторону и, два раза подпрыгнув, ушел глубоко под воду. Пацан от неожиданности резко, но с опозданием, дернул удилище на себя. В воздух взметнулся огромный лист кувшинки с полуметровым стеблем.

– Сложноватая книжонка, – подумал паренек, откладывая данную ему татарином книгу в сторону и пытаясь освободить крючок от "улова". – Хотя, что-то в ней такое есть. Он сложил ладони козырьком и посмотрел на солнце в надежде увидеть хоть одно облачко. Глаза сразу заслезились, а в голове послышался тихий, но четкий голос: – Но па шарам, они не пройдут!
– Перегреюсь так на солнцепеке, – подумал Санек, не обратив никакого внимания на голос.

Испытание жарой продолжалось.
– Прям Сочи, – подумал парень, в очередной раз меняя червя. Из-за того, что вода на мелководье прогрелась  очень  сильно, трудяга   червь был не в состоянии выполнять свою работу более получаса, засыпая прямо на крючке.  Хотя червячки сегодня у Сани были первый класс. Он выкопал  их  с рассады Кастрата (так звали самого знатного в их поселке рыбака, дядьку Тимофея, за его писклявый голос).

Черви были не маленькие и не очень большие, ярко красные и очень спортивные. С большим трудом их удавалось насадить на крючок по всем правилам из-за того, что они вертелись в руках как первоклассный гимнаст на перекладине. Вот и сейчас один вырвался из его рук и полетел прямо в воду.

– Летчиками что ли в прошлой жизни были, –  роняя еще одного червя, но совсем не переживая по этому поводу, весело подумал Саня. Чего-чего, а этого добра у него на сей раз было с избытком. Да и, походу, становилось ясно, что все три дня (на столько были взяты харчи) придется рыбачить одному.




Глава 21
– Вот, а теперь проверим всю диспозицию, – сказал САМ, поудобнее устраиваясь на стебле кувшинки, – к шустренькому окуньку мы всегда успеем попасть на обед, – добавил он.

ВГ, почесывая раздавленный хвост, тоже пытался устроиться рядом. Оба червя были безумно рады такому повороту событий. Они даже мечтать не могли о том, чтобы вот так, практически, одновременно и без потерь, им обоим удастся избежать крючка.

Последний замысел был прост: первый уходит, пока второй отвлекает, а затем уже он  помогает оперативно сняться с крючка второму. По такой жаре время играло на их стороне. Но все закончилось для них просто класс. Крючка избежали оба, а это значит, что все пока идет по плану мамы.

– Но как же она нас вычислила, – крякнул ВГ, – ведь так залетели, можно сказать, по полной программе.
– Вот так и вычислила, – ответил САМ, – на то она и Крошка Кэт, а не какая- нибудь  там Эпидерсия. Еще скажи спасибо, что на этом уровне остановились (про себя он быстро прикинул: где-то лет на двадцать пять – тридцать назад отбросило, судя по телу).

 В теле дождевого червяка ему еще  не приходилось быть, но вот в могильников  они уже неоднократно залетали.  Две тысячи лет прежний откатик был.  Только  Кэт одна из всех знакомых ему Черных дыр и могла тогда туда  дотянуться, чтобы вернуть  их,  вспомнил он прежний поход.

– А здесь, вишь, как легко все придумала, – сладко зевнув,  с любовью подумал он о маме. – Наверняка, этот Штирлиц сейчас здесь же на озере, только ему еще где-то лет тринадцать, и он нас с этим окуньком съест, и мы опять в его теле будем. Уж очень, похоже, он маме приглянулся, хотя совсем непонятно чем.

– Ну, да это ее дело, –  подвел итог своим умозаключениям САМ. – Но куда же забросило Жопку и Языка? Вот это интересно было бы узнать. Наверное, Кэт потому и не раскрывает нам все карты, что потеряла их напрочь.
В это время поблизости пролетело два маленьких, но очень шустрых окунька,   и ВГ чуть было уже не выдал себя.

– Погоди, погоди, не спеши, – приостановил его прыть САМ, – успеем. Давай-ка лучше помаркуем малеха, как нам обломилось такое счастье.
– Ни хрена себе счастье, червем ползать, – заметил обиженно ВГ. – Такое тело из-за тебя покинули. По-моему, ты перемудрил в этот раз, – сказал он, как-то подозрительно глядя на САМа.

– То были при теле и вместе, действительно: Отец, Сын и Святой Дух, а теперь что? Ты сам по себе, я сам по себе, и тело...
При слове «тело» он ткнул себя в бок: – Студень какой-то. Как все это понимать?

– А так и понимай. Не знаю кто, но в этот раз с нами сыграли совсем на равных. В результате  тело Навигатора разлетелось на части. Мы с тобой попали в этого парня, а Жопка и Язык в кого-то другого. Теперь мама пытается нас свести и снова объединить. Только после этого она сможет вернуть назад всего Навигатора и сделать новую установку для дальнейшей работы.

–  Во,  как, – протянул ВГ.  Он всегда  после завершения первой фазы операции  оказывался первым помощником  САМа,  но никогда не отваживался его спросить:  почему именно он  выступает в их экипаже  вторым номером.
– А почему я с тобой, а не Язык? – неудержался в этот раз от вопроса ВГ.
– Ну,  его-то можно в Жопку спрятать, а представь себе,  как бы ты там смотрелся, – усмехнулся САМ.

– Твое место всегда только в Голове, а значит, во мне. Ты мне нужен и мы с тобой – это основная часть нашего  организма. Вот выкарабкаемся если, то сможем пред Кэт предстать и в таком, половинчатом виде. Для нее потеря двух членов экипажа – не потеря. Главное дело.

– Да, да, главное дело, –    поняв, что ему и в этой операции вновь отведена роль второй скрипки, поддакнул ВГ.
– Ну, что обсудим диспозицию? –  он подполз поближе к САМу. – Как дальше будем действовать?
САМ чуть отодвинулся, делиться своими мыслями с ВГ ему сейчас явно не хотелось.
– Меньше знает, лучше спит, – подумал он. – Значь так, сейчас идем на обед к окуньку. Да, смотри только, что б это был один и тот же окунь, а не то мы тебя потом днем с собаками не найдем.
– Что? Какие собаки? – не понял ВГ.

– Да есть тут такие твари, враги наши, мать их за ногу, – зло прорычал САМ. В последний момент он решил подстраховаться  и не рассказывать пока другу ничего про собак – их последний форпост.  Не раскрывать до поры до времени все козыри, мало ли что, форс-мажоров в его скитаниях по Вселенной было  хоть пруд пруди. Хотя,   он и знал ВГ  уже много тысяч лет, и у него не было оснований не доверять ему, но, как говорится,  береженого – бог бережет.
 
– Да ты, я смотрю,  хорошо информацией уже успел подзарядиться, чешешь экспромтом, я аж не въезжаю, – обиженно засопел Внутренний голос.
– А тебе и не надо, отдыхай. Хотя, погоди отдыхать! Вон,  плывет наш окунь, начинаем пританцовывать, чтоб обратил внимание.

По направлению к ним на хорошем ходу двигался совсем небольших размеров окунек, но, по всему было видно, шустренький. Тихарек (так звали окунька) очень спешил, потому  как у него сегодня было первое свидание с возлюбленной, которую он заприметил еще на прошлой неделе и уже решил, что зимовать в этом году обязательно будет только с ней. А по весне!

Тихарек,  представив себе какое счастье ожидает его по весне, тут же   от удовольствия закатил  свои рыбьи глазки, в несколько раз увеличив свою и без того  весьма приличную скорость. Одним из его основных принципов существования был принцип  – никуда и никогда не опаздывать. Дал слово –держи.

– Кончится, наконец-то, для меня эта холостяцкая  жизнь, – весело подумал он и тут заметил,  как впереди на стебле  кувшинки пританцовывает довольно упитанный червяк. Тихарек, не останавливаясь, моментально заглотил  его.
– Больше не будет борзеть, – ухмыльнулся окунь. – Отборзелся   членистоногий.
Но не успела эта веселая мысль покинуть его рыбью голову, как он увидел второго, еще более крупного червя.

– Два-то уже многовато будет, – подумал он, но животный, а вернее рыбий инстинкт жизни, сделал свое дело и он нехотя  заглотил и второго. Движения окуня сразу стали плавными и неспешными. Внутри все потеплело. Спешить уже никуда не хотелось. Естественно, бдительность окунька притупилась.
– Вот мы и на месте, – удовлетворенно крякнул САМ. – Как сам?
– Ничего, ничего, – зализывая рваный бок,  ответил ВГ. – Живой пока.

– Немного сегодня не повезло мало’му,  вторая дырка за день. Ну да,  недолго осталось, – подумал САМ. – Еще пол часика и мы растворимся в этом окунечке полностью, а что дальше будет одной маме известно.
– Не бросит, вытащит, – последнее, что он успел подумать, так как в этот момент огромных размеров щучища метнулась на окунем, который и глазом не успел моргнуть, как она уже была  рядом.

Включив все свои мощи, окунек попытался оторваться от нее. Он уходил на виражах резко вниз, выскакивал  из воды,  менял направление движения, но не тут-то было. Щука была так же молниеносна, как и Тихарек.

Эх, ему бы ближе к солнцу и пошустрее, пошустрее! Но он почему-то раз за разом после очередного прыжка вверх пытался уйти на дно и зарыться  в плотный песок.
Щука пришла на сто процентов с ям, и такая тактика Тихарька ей была только наруку. На дне она была как у себя дома, а вот на поверхности, да еще против солнца,  щука  чувствовала себя совсем неуверенно.

Она вообще не любила это Солнце, считала его лишним предметом в этом мире и не испытывала к нему никаких чувств вообще, а уж, тем паче, положительных. Зимой и ночью, когда Солнца не было, она чувствовала себя куда как более комфортно, чем сейчас при нем.

– Тяжел сегодня почему-то, – подумалось Тихарьку, и тут же он вспомнил, что пять минут  назад съел двух здоровых червяков, которые и заставляли его сейчас делать все в два раза медленнее и пассивнее.
– А вот был бы вегетарианцем,  был  бы жив, – сказал кто-то изнутри Тихарьку.
– Кто ты? – спросил изумленный Тихарек, уже понимая, что от Щуки ему не уйти.

– Кто, кто... дед Пехто! – раздалось опять где-то у него внутри, – зачем червячка заморил? Вот сейчас и придется отвечать, – последнее, что услышал прожорливый окунь,  перед тем  щучья пасть проглотила его, практически, даже  не задев  своими  острозаточенными зубищами.




Глава 22
Гиров очнулся мгновенно. Сознание говорило ему, что он на рыбалке. Однако, оглядевшись по сторонам, он сразу все вспомнил. Никакой рыбалки, конечно, не было. Он лежал на больничной койке, почему-то привязанный к кровати. Руки от этого жутко ныли.

Саня попытался развязаться, но не тут-то было. Просить, чтобы тебя развязали, было бесполезно. Раз связали, значит, за «буйного»  приняли или сделали таким.
Руки болели нестерпимо, и он стал потихоньку раскручиваться. Это требовало времени и терпения. На ум опять почему-то пришла рыбалка, в том незабываемом для него семьдесят третьем году, когда он в тринадцать лет пошел на таежное озеро вместе с дядей и чудом остался жив, отделавшись, как говаривал дядька, легким испугом.

– Ехал грека через реку, видит грека в реке рак, – стал бубнить про себя Гиров, пытаясь не затянуться до конца и понимая, что тогда его дело труба.
В этот момент в комнату вошел какой-то долговязый,  носатый парень с козлиной бородкой и, сев на соседнюю кровать,  ни слова не говоря, стал внимательно наблюдать за ним.

Это был Вовочка Пуговкин, отца которого тоже звали Владимиром, отчего в палатах все его называли просто – ВВП.

– Помочь, Второй? – немного понаблюдав, как Гиров выпутывается, дружелюбно спросил ВВП.
– Почему Второй? – не понял Гиров
– А кто ж ты Первый что ли, – ухмыльнулся ВВП. – Первый здесь – Я!
– А ты кто такой, – Гиров начинал свирепеть. Веревки никак не поддавались.
– Я-то? Президент, – выпучив глаза и пристально смотря на Штирлица, глухо сказал ВВП. – Не ожидал такой встречи с Первым?

– Ну, давай, президент, присоединяйся, похоже, я сам не стряхну эти силки.
– Ага, меня потом тоже привяжут, если узнают, что я тебе помог.
– Не узнают.
– Узнают, – твердо сказал ВВП и кивнул на рыжего больного на кровати напротив, – Чубайс заложит.
В это время веревка на левой руке поддалась.
– Сам справлюсь, – подумал Гиров и решил больше не отвлекаться на разговоры с ВВП.

Психи  тоже   не стали докучать его вопросами, а втихаря заключили между собой пари на вечерний кефир – сможет  или не сможет выпутаться.
Веревки врезались в тело все больше и больше. Руки совсем онемели, из-за чего начинало сводить судорогами все тело, хотелось ругаться матом, но Гиров говорил себе: – Молчи и терпи. Помнишь, какая боль была от самоловки, которую ты намотал по глупости на руку, когда на «Мелком» пытался вытащить щуку, попавшую на нее? Ведь тогда же молчал? Вот и сейчас молчи!

– Интересно, сколько уже лежу в этих веревках, – подумалось ему. – Похоже,  часа три-четыре, уж  больно тело онемело.
На самом деле шел уже восьмой час, как семи здоровым санитарам и помогавшим им больным, жившим в "Черной дыре" на привилегированных правах, удалось скрутить Гирова по указанию Главврача, заметившего в его глазах звериные блики и решившего, что береженого – бог бережет.

В "Черной дыре" это вообще всегда практиковалось: всех вновь прибывших привязывать к кроватям. Это называлось ласковым словом "пеленать". И этому никто не противился, за что все  имели не очень тугие повязки. Но этот почему-то воспротивился...

Наконец, веревки поддались и тело, обретя долгожданную свободу, нежно заныло.
– Кайф, – подумалось Гирову.
– Кайф, да? – сказал грозно ВВП. – А я из-за тебя должен кефиром расплачиваться, – и, злобно зыркая на Штирлица, он резко выскочил из палаты. Не прошло и двух минут, как в палату ввалилась целая гурьба персонала и, ни слова не говоря, опять навалилась на Гирова.

– Вы что, суки, совсем обнаглели! – побагровев, заревел он голосом затравленного зверя.
– Вы кого вяжете? Полковника Советской армии? Да я вас размажу... Двое сразу отлетели в сторону и уже больше не приближались к кровати, но оставшихся было вполне достаточно, чтобы сделать свое гнусное дело.
В этот раз сознание уже не покидало Штирлица и он все происходящее наблюдал воочию. Как только его плотно взяли со всех сторон, подошел Главный и вонзил ему в руку иглу.

– Теперь три дня не то что не развяжется, а даже языком не сможет ворочать, – грубо выругался он. – А? Или ты все же помог ему? Я к тебе обращаюсь, президент хренов? – глядя на ВВП, прорычал он.
– Клянусь  Путиным – нет, – запричитал Вовочка, – я из-за него даже кефир потерял, вон Чубайсу отдавать вечером придется, – ткнул он пальцем в сторону рыжего больного.

Следующих трех дней Гиров вразумительно не помнил. Перед глазами носилась одна и та же картина, как его вместе с плотиком таскает по озеру огромная щука, а он даже не может никого позвать на помощь, потому что язык онемел от страха.

После этого начался его очередной – восьмой (или уже девятый) по счету кошмарный сон. А в это же самое время (хотя Земляне всегда считали, да и сейчас продолжают считать, что события,  происходящие с ними в разном возрасте, не могут происходить одновременно) он уже вел неравную борьбу – "не на живот, а на смерть".
Тогда, да и сейчас тоже, он еще не знал, что все это звенья одной цепи.




Глава 23
Солнце клонилось к закату. Шел уже второй  час, как огромная Щука таскала Санька по всему озеру, не останавливаясь ни на минуту. Подхватил он ее,  когда уже  смотал удочки и выгребал своим единственным веслом в направлении избушки.

– Бойся ходить на ямы, – звенело у него в ушах предупреждение Бороды. – Там такая тварь водится, что если встретишь,  получится настоящий бой с Тенью. Тенью мужики прозвали огромную щуку,  обитавшую на ямах «Мелкого» с давних времен.
К слову сказать, к ямам Санек и близко не подплывал. Когда до берега оставалось всего лишь каких-нибудь метров сорок-пятьдесят, он заметил, как самоловка напротив мыска медленно стала сползать.

– На травянку не похоже, та сразу вскачь идет. Развязалась, – подумал пацан и нехотя поехал к жерди. – Надо поправить, непорядок на ночь оставлять не взведенную самоловку, не правильно это.

Саня привык, чтоб на озере у него все было правильно. Бечева медленно уходила от жерди, но не в берег к кустам, а почему-то в сторону ям.
– Совсем окунек на солнце перегрелся, – подумал Санек,  – прет в противоположную сторону и хоть бы что. Еще подцепит  на глубине корягу, потом не наныряешься. Обрезать придется, а якорь жаль.

На всех самоловках в этот раз у них были настоящие латунные якорьки, которые дядька привез из последней поездки в Архангельск, где он продавал связанные за зиму сети по очень даже хорошей цене и запасался патронами, порохом и особенно картечью, которой всегда была нехватка в этих местах.
До кола (места, где была самоловка) оставалось метра полтора, как, вдруг, движение бечевы прекратилось.

– Ну  все, куда-то приплыл, – подумал парень с сожалением, пытаясь зацепить веслом веревку.  На противоположном конце что-то тихо булькнуло.
– Похоже, все же съели, – мелькнула у него мысль и он начал наматывать веревку на руку, сняв для удобства самоловку с шеста. Как только до якорька осталось метров пять он  неожиданно  почувствовал какое-то напряжение. Снасть пошла с натягом. Было такое ощущение, что он все же тянет какую-то корягу.

Медленно-медленно пацан начал забирать на себя бечеву. Уж очень не хотелось ему сейчас нырять за якорем. Снасть поддалась  и  стала подниматься со дна.
– Блин, чертов окунек. Похоже, отменную корягу тащу.
И при этих словах кепка, которая и так еле держалась на чубастом лбу паренька, резко поднялась вверх вместе с волосами. На него из воды смотрела щучья башка! Никак не меньше чем голова трехгодовалого быка Арсения из соседней деревни, только вытянутая и приплюснутая с двух сторон.

– Ну что? Поиграем? – сказала щука,  – кто кого, как думаешь?  Кто не спрятался,  я не виновата! – и с этими словами она показалась Саньку вся.
Тело парня сразу застыло, как каменное, язык онемел, глаза, не мигая, смотрели на рыбину.

Щука же (а это была именно Тень) размером никак не меньше самого Санька, а может быть и больше, но уж толще – это точно, решила все сделать одним мгновением.
Она резко дернулась в сторону, отчего парень чудом остался на плоту, так как броды (сапоги с отворотами по самые  "помидоры") зацепились за жердь плота, и он успел упереться ногами в стопорящее бревно.  Дальше он помнил все на автопилоте.

Щука таскала его по всему озеру. Несколько раз она меняла направление, перепрыгивала через плотик (плотик-то не ахти какой был, надо было дядькин брать, да кто ж знал-то), стараясь при этом хвостом сбить его с плота, но Санек все время держался за бревно-стопор, как привязанный, и никакая сила уже не могла его от него оторвать.

Он бы уже давно отпустил эту дуру, подобру-поздорову  (себе дороже), да только вот  нож при первом же  ударе щуки по плоту ушел под воду вместе с  кошелем (кошель  он потом выловил, а нож так и не нашел, побоялся в воду лезть), а без него перерезать бечеву было нечем.

Неизвестно чем бы закончилось это состязание, если бы не проснувшиеся мужики. Подгребая на своем плотике к смертельно перепуганному  Саньку, дядя Толя приговаривал: – Говорил же тебе, не заезжай на ямы! Эх, племяш-племяш, не слушаешь ты меня никогда. А в этом деле двух раз не быват.

Борода за всем происходящим предпочел наблюдать с берега, мирно покуривая самокрутку и качая головой,   тихо приговаривал: – Лохнеско  чудовище он поймал что ли? Как таскает! Как маленький катер! Ай, нехорошо это, нехорошо! Можно тайные силы озера потревожить, оно потом будет мстить за это.

– Обрубай веревку, Толя! Слышь,  че говорю?!  Обрубай!
Но дядька был еще более уперт и азартен, чем его любимый племянник. Он воспользовался моментом, чтобы снять снасть с руки паренька и закрепить ее на бревне, и уже предвкушал, как он достанет этого гиганта.
Вдруг, все успокоилось. Бечева была свободна.

– Оборвала, такую веревку оборвала, –  выдохнул  Анатолий   и начал было вытягивать снасть, но в это время щука вышла из воды рядом с плотами.
– Не говори никому – не надо, – сказала она, – а встретишь  Жавдета,   не тронь его, он мой.
И с этими словами она с силой выплюнула в дядьку якорек с окуньком, которого все это время, оказывается, просто зажимала в пасти.  Окунь, тут же оторвавшись, упал  в корзинку с рыбой, а якорь попал дядьке точно в глаз и повис на успевшем его прикрыть  веке.

– Ты слышал? – хрипло спросил дядька, обращаясь к Сане и вынимая якорек из века.
– Слышал? – снова спросил он.
– Я ничего не слышал, – промычал глухо Санек, облизывая раненную руку.
– Ты что успел с ней до меня  пообщаться? – все сразу понял дядька.
– Угу, успел.
– Ладно, поехали уху варить,  – просипел дядя Толя. – Есть на уху-то?
– Одни сороги.

– Ага, одни,  – глянув на улов, согласно кивнул Анатолий. – Хотя, вон один окушарик все же к тебе залетел, – ткнул он пальцем в корзину.
– Не было там   окушариков,  –  цыкнул зубами Санек. – Я и не ездил сегодня на окуневы места. Вот здесь на плесе просидел полдня, пока эта сучка не подтянула меня.

– За сучку ответишь!  –  рявкнула Тень так, что даже Борода на берегу насторожился. Она, оказывается,  все это время находилась возле плотов и никуда не торопилась уплывать. Щука  так двинула по плотику Санька, что  тот  как пушинка вместе с рыбой перелетел на плот дядьки.
– Свят, свят, свят, –  перекрестился Анатолий, – нечистая, больше я сюда не ходок, только бы выбраться сегодня отсюда. Давай, ужинаем и отваливаем, – сказал он клацающему  зубами племяшу.

Но когда уха была уже готова, как это принято говорить в тайге,  «на дымок» забрели охотники с соседних угодий. При себе они как всегда имели бутылку и не одну. Дядька размяк и отошел. Он уже не хотел уходить с озера  на ночь. Было решено переночевать здесь же и по утру двинуться.

Охотники же, отужинав, двинулись своим путем. С ними был пацан лет пятнадцати, который на вопрос Санька: –  Как звать?  Ухмыльнувшись и уминая за обе щеки,  пролепетал: – А ты че не помнишь, что ль? Мы с тобой уже знакомы.
– Когда это мы уже знакомы, если я тебя первый раз вижу, – обиделся Саня.
– Когда, когда в недалеком будущем, – засмеялся пацан, – зови меня Левчиком, если, конечно, еще когда-нибудь увидишь.
– В недалеком будущем, – про себя повторил Санек, – а на вид, вроде, на дурика не похож.




Глава 24
– Учение Шопенгауэра – это серьезный труд. Однако,  на самом деле великий философ не постиг истины,  которая  открывается далеко не всем, – говорил нараспев  о модном среди психов философе  ВВП, искоса поглядывая на привязанного Гирова, уже второй день лежавшего с одуревшими, ничего не понимающими глазами.
– Позволю  с ним не согласится  вот хотя бы по этой формулировке:  жизнь земная дана нам в качестве испытания. И основой этого испытания является страдание, –  выпятил нижнюю губу Вовочка.

–  Во-первых, Шопенгауэр говорит, что человек, уже рождаясь,  ощущает муки. Но простите, процесс рождения для ребенка абсолютно бессознательный, а, значит, и безболезненный. Для другой половины единого целого –  матери, естественно, это слезы, но это в конечном итоге слезы радости, а не горя. А радость, она, как и горе,  может вызывать страдание, но это уже совсем  другое страдание. Значит, господин Шопенгауэр прав только в том, что вхождение в жизнь сопровождается действительно слезами.

В это время радио, висевшее на стене палаты №6,  психиатрической больницы №9,  в простонародье называемой –  «Черной дырой»,  просипело: – Маленькая ремарка. Сегодня интернет издания поместили сообщение  об отклонениях,  замеченных в  психике  премьер-министра Великобритании Тони Блэра.  Заключение гласит: премьер-министр самой консервативной из всех стран мира – психически не здоров,  что выражается у него в мании «героизма».  До этого в адрес Блэра звучали обвинения, что он клон. Заключение делали авторитетные психиатры страны. Пресс служба премьер министра была вынуждена оправдываться.

Прослушав внимательно заявление радио, ВВП деловито выключил приемник со словами: – Это ожидает всех, но продолжим нашу лекцию.
Больные палаты (все кроме Штирлица, ибо только он один  был  в привязанном состоянии) деловито  склонились над своими блокнотиками в готовности записывать гениальные фразы президента.

– Шопенгауэр прав в одном, – продолжил Пуговкин. – Земная жизнь действительно  дана нам в качестве испытания. И основой его  является страдание. Но, – поднял он палец к верху, – и это попрошу выделить жирно (Чубайс  тут же стал слюнявить  карандашик,  согласно кивая),  что же есть – страдание?
– Почему для одних страдание – это лечение больного зуба, а для других – жизнь без нижней части туловища в течение пятидесяти и более лет. Где грань, где справедливость, где истина? Что есть страдание? Что понимать под страданием, вот в чем вопрос?

– Сам Шопенгауэр ходил в гости с собственной чашкой, чтобы  не подхватить малярию или другую заразу, он страдал уже только от одной мысли, что может заболеть или состариться. Вопрос о страдание заставляет нас задуматься о том, что страдание есть величина условная. И то, что одни считают страданием, для других может быть счастьем. Или, наоборот, то, что одни посчитали бы за счастье, для других является страданием.

– Поэтому принцип великого русского Зодчего Козьмы Пруткова:  попала заноза в палец,  радуйся, что не в глаз, и будешь вечно счастлив – является вершиной всех философских учений!

Больные зааплодировали. ВВП чуть поклонился и еще больше выпятил нижнюю губу.
– Прям Муссолини, – откуда-то из бездонных глубин сознания медленно приплыла   к  Гирову мысль.

Он пытался слушать, но понял, что доза  вкаченного  ему накануне нейролептика  неимоверно велика и никаким усилием воли он не сможет себя заставить работать головой эти несколько дней, пока действие  препарата  не ослабнет.

А ВВП между тем продолжал: – А основой всего является по-прежнему мысль. Если ты можешь заставить себя думать, что ты счастлив – ты счастлив. Если ты думаешь, что ты несчастен – ты несчастен, не смотря на все твои миллионы. 

Если ты в состоянии заставить себя думать, что ты здоров, то ты не испытываешь болезни. Если твоя мысль  постоянно говорит тебе, что твоего лица коснулись грязными руками и у тебя теперь может выскочить прыщ, у тебя обязательно выскочит чирей.

– Возникает вопрос:  каким образом Мысль  – венец всего,   направить в нужное русло? Как помочь ей оказать помощь нам простым смертным? Самый простой способ, человек от природы запрограммирован: если мы улыбаемся, даже когда нам плохо, то мозг постоянно получает об этом сигнал от наших клеток, лица в данном случае, что в его понимании означает хорошее настроение.

– Путь  более сложный: необходимо принять как должное то, что происходит и четко себе представлять, что жизнь является испытанием для всех нас, причем для каждого из нас – это индивидуальное испытание, которое зависит во многом от наших корней. И, может быть, дети как раз и отвечают за своих родителей или следует копнуть еще глубже, что для меня лично уже явно.

– Приняв во внимание это, человек сможет уже более достойно выдерживать все трудности, выпавшие на его долю. Борьба с трудностями и их преодоление, в конце-концов, станут для него почетной и достойной обязанностью. При обязательном стремлении избегать личных ошибок или стремиться к тому, чтобы не допускать их. Это путь настоящего Воина.

И, наконец, третий вариант: смотреть на трудности как на само-собой разумеющиеся вещи, данные нам в назидание и для нашего скорейшего очищения. Не думать о них как о трудностях. Ведь, если не думать о том, что угли горячие, то и не сваришь пятки. Или, если мысленно представить, что кирпич – это стекло, он будет расколот тобой как стекло.

– Во,    дает!  –  с  восторгом выдохнул рыжий больной. – Владимир Владимирович, помедленнее, пожалуйста,  я записываю, – попросил он ВВП.
– А здесь, между прочим, все записывают, – искоса глянув на него, бросил ВВП и молча сел на кровать, потому что в палату со всей своей свитой  вошел Главный  и сразу же направился к Гирову.




Глава 25
В разведке никогда не говорили слова  «последний», а всегда только «крайний».  Это была та традиция, с которой с первых дней работы в ГРУ Гиров не мог согласиться. По его глубокому убеждению  в любом деле всегда существуют, пусть и не зримое,  но начало и конец. А раз есть конец, значит должен быть и последний. Тот, кто закончил то или иное  начинание, цикл, поступок и является последним.
Крайний же он может быть как последним, так и первым в нашем трехмерном мире.    Ведь что такое крайний? Корневая основа слова крайний – это край, а край является как началом любого отрезка, так и его концом.

Хотя последние  ноу-хау в компьютерном мире сверх скоростей и объединяли   эти два понятия в одно (например, при запуске программ с большим количеством информации  последний бит   становился  первым и наоборот) и последнего, казалось бы, можно назвать крайним,  но тем не менее  мысль о том, что у любого дела есть два края – начало и конец, никак не позволяла Гирову принять такую легковесную и очень даже, по его мнению, уязвимую теорию особенно, если это касалось  разведтрадиций.

– Не логично и присутствует какой-то шаблон, – всегда отвечал на замечания соратников по работе Александр, когда его в очередной раз пытались поставить на место за использование слова   «последний»,  – а в  разведке не должно быть шаблонов.

Иногда  это происходило во время застолья, когда произносились тосты и здравницы.    В войсках  говорили: – Была бы  пьянка,  но подошел замполит, и получилось  мероприятие.  В элитных  подразделениях  этих войск вообще  считалось  верхом неприличия  пить  «в тихую».

Возникновение этой традиции уходило корнями в далекое прошлое. Шпионы всегда должны были  уметь вытягивать информацию в любых условиях и без привлечения внимания окружающих. Для этого необходимо было уметь хорошо и уместно вести разговоры. А в любом деле (особенно в разведке)  во главе угла всегда стоит практика. Ну, а  где ты найдешь более подходящие условия попрактиковаться, как ни во время застолья. Тут тебе все условия (можно в расслабленном состоянии попробовать любые темы, даже самые запретные и обычно труднодоступные). В таких условиях каждый даже самый косноязычный чувствует себя Цицероном или Сократом!

Вот и в этот раз, прибыв на новое место работы в резидентуру ГРУ на территории одной из  стран Восточной Европы и накрыв в качестве проставления для товарищей по работе стол, Гиров не стал изменять  устоявшимся   правилам  и,  когда очередь дошла до него, сказал буквально следующее: – Много говорить пока не хочется.

Понимаю, что кто-то по этим моим словам сразу вынужден будет составить первое впечатление обо мне  и, может быть, уже никогда не захочет его менять, потому как, учитывая специфику нашей работы, и то,  что я последний из прибывших...

При слове «последний»   лампочка в крайней слева настольной лампе (а всего ламп было четыре, по количеству столов) с треском перегорела.
– Вот так живет Америка с Европой, ну а у нас все через ж-ж-ж-ж, – бросил Серж – владелец стола, заглядывая под абажур.

Лампочка моментально стала черной, хотя и не взорвалась полностью.
– Хорошо, хоть, еще не разлетелась, а то бы сейчас салатики приказали долго жить, – оптимистично заметил он.
– Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят, – пропел Зам. ВАТа, намекая на оставшиеся три лампочки.

– Не будем отвлекаться на мелочи, – поставил всех на свои места резидент, – хотя это и не случайно… Не надо было тебе употреблять это слово, – какое,  он повторять не стал. Всем и так было понятно.

Гиров же, как бы ничего не замечая, продолжил: – Так вот,  учитывая специфику нашей работы, и то что я прибыл последним    (– Этот попался упертый, – подумал резидент.),  другой такой возможности поговорить вот так вот,  в непринужденной обстановке  может просто не случится, поэтому хочу начать с  небольшой притчи.
Ремарка была принята под общие возгласы: – Много текста! Ближе к телу! Что означало: в этом коллективе  умеют понимать сказанное с полуслова.

– Пролетая над равниной, огромный орел заметил большую отару овец. Он выбрал самого жирного  барана, упал на него камнем, и, пока пастух приходил в себя, поднялся с ним  в воздух и полетел. Пастух, опомнившись, выстрелил сразу из двух стволов. Когда дым рассеялся, обезумевший пастух увидел, как орел медленно начинает падать на землю, а баран, как ни в чем не бывало, летит дальше, – закончил Гиров.

– Так за кого пьем? – спросил смуглый, похожий на венгра опер, которого за его усы все звали просто Боцман. – За баранов или за орлов?
– А может, за пастуха или за то, что все-таки попал? – хихикнул Ленин, лысый маленький подполковник.

Гиров  немного  подождал (не будет ли  каких-либо реплик еще) и продолжил,   не замечая шуток товарищей:– А выпить здесь предлагается каждому за свое, кому что ближе.  Хочешь, –  он, улыбнувшись, глянул  на лысого, – пей за пастуха, но лично  я предлагаю выпить за то, чтобы в нашем  коллективе   бараны  никогда не летали, а орлы  не падали.

– Есть встречное предложение – расширить границы тоста  до  ГРУ, – сказал молчавший до этого резидент. Он вообще любил наблюдать, как его подчиненные ведут себя, забыв про его присутствие,  и старался лишний раз не мешать им  чувствовать себя самостоятельными. Несмотря на замечание шефа, все присутствующие поняли, что тост ему пришелся  по душе.

– Ну, да пора и честь знать, – сказал он напоследок. –  Вы еще пол часика посидите,  и тоже  расходитесь по одному  по своим  делам. Завтра полный рабочий день для всех. Александр может день использовать для размещения, – глянул он на Гирова и впервые за весь вечер улыбнулся.
– Есть, – коротко по-военному ответил Гиров, про себя подумав, – без выходных работаем, значит.




Глава 26
Этот первый день, а вернее окончание первого рабочего дня в резидентуре, Саня вспомнил именно сейчас потому, что вот уже битых полчаса ВВП объяснял всем больным в палате великое значение и силу слова «последний».

Здесь сказанное Вовочкой полностью совпадало с позицией  Гирова,  и ему было очень даже интересно со стороны понаблюдать за тем, как абсолютно незнакомый ему человек говорит, практически, теми же словами, что и он, указывая на неправильность и легкомысленность такого высказывания, как «крайний».

Разговор  ВВП был сосредоточен на одном из больных,  по-видимому,  в прошлом бывшем вертолетчике.  Они, оказывается, тоже выбросили из своего лексикона слово  «последний».

Владимир Владимирович, наслаждаясь тем, что в этот раз его слушают абсолютно все свои, включая Гирова, и даже больные, зашедшие из соседней палаты, излагал: – Истинный  ботхисаттва остается на Земле и отказывается от счастливой жизни в раю с тем, чтобы оказать помощь своим ближним достичь просветления.  Но любое действие в абсолюте имеет свое начало и конец, даже если это неуловимо для человеческого глаза и нашего понимания. А учитывая, что движение происходит в неразрывном потоке и  единой цепи, становится  ясно, где искать первого Будду, достигшего первым просветления и ведущим за собой остальных.

– А что? Их несколько было  Будд этих? – спросил кто-то из зашедших, ибо свои, местные не осмеливались прерывать ВВП, так как Вовочка мог обидеться на такую нетактичность и замолчать на несколько дней, что с ним уже один раз было, когда Чубайс случайно не выдержал напряжения очередной его высокоинтеллектуальной лекции и заснул.

Пуговкин тогда отпустил ему  такого щелбана, что Толик потом неделю носил на лбу шишку величиной с грецкий орех. ВВП же после этой дерзкой выходки рыжего больного целых три дня отказывался читать свой знаменитые лекции  несмотря на все уговоры.
Вот и сейчас все сразу зацыкали на незадачливого слушателя, но ВВП, приметив в нем постороннего, отнесся к нему благосклонно.

– Многоуважаемый, – начал он. – Многоуважаемый, но не очень просвещенный, – повторил Вовочка,  – Будд было немерено. У меня не хватит пальцев на руках и ногах перечислить всех, но одно я могу тебе уверенно сказать,  первым Буддой, или по-другому основателем буддизма, был Сиддхартхе Гаутама, происходивший по преданию из царского рода племени шакьеев в Северной Индии и живший еще за пятьсот лет до рождества Христова.  Это понятно? – вопросил он незадачливого слушателя.

– Дык, кто их поймет-то, – ответил тот растерянно пряча глаза, – ведь вот тут до тебя в ентой самой палате тоже лежал один, дык ведь он себя именно так и звал – Буддой. И, помню, он говорил: – Об одном прошу вас, соплеменники, не путать меня с Балдой.  Этот после меня к вам должен прийти.

В палате наступила мертвецкая тишина. Больной сам, наконец, поняв смысл своей последней фразы, жалостливо втянул голову в плечи и опустил растерянный взгляд на видавшие виды тапочки Вовочки.

– Вот,  я тебе и говорю,   много их было,  –  видя,   как потух гость  и   больше не обращая  внимания на заблудшего,   кивнул  ВВП.   –  Однако,  для более детального и предметного разговора обратимся за помощью к некоторым выдающимся мыслителям.

– Так, многие из них, соглашаясь с положениями восточных религий и, в частности, буддизма заявляли, что состояние нирваны достигается в определенных случаях еще на Земле.
– Но несмотря на все ранее написанное, –   Вовочка поднял торжественно палец кверху, – этого состояния достигает не человек, или, скажем корректнее, не Душа, имеющая человеческое тело.
 
– Человек – это высокая форма развития материи, но отнюдь не самая последняя, предназначенная  для перехода в другие измерения, когда этот переход происходит в едином потоке и единой цепи. Прежде всего, потому что Космический разум никогда не посетит говорливое человеческое сознание.

– При любой попытке Космического разума проникнуть в человеческое сознание,  человек, не умеющий хранить молчание, тут же признается сумасшедшим, – при этих словах Вовочка почему-то  показал пальцем на Гирова. Среди больных пробежал  нездоровый шумок. Штирлицу  стало не по себе, хотя  слабонервным он себя никогда не считал.

– К тому же, – продолжал Пуговкин, – как говорил мой дедушка Шопенгауэр – цель человеческого существования познать страдание, а страдание не может быть совместимо с состоянием нирваны.
– Кроме Артурика  многие философы  стояли на этих позициях,  – ВВП почесал за ухом и опять ткнул пальцем в Гирова.

– Фридрих Ницше, – громко назвал Гиров первую пришедшую на ум фамилию философа.
– Во-во, – восторженно пропел ВВП, – откуда знаешь, что хочу сказать? Мысли читаешь? Телепат? Или педераст? Ладно, с тобой я потом разберусь, – бросил он.

– Давай разбирайся, – ответил Гиров,  которому это все порядком уже поднадоело,  и он, честно говоря, подумывал   как бы перебраться отсюда в другую палату.
А ВВП тем временем  продолжал: – Так вот, ни кто иной,  как Ницше, предостерегал всех от возможных заблуждений в этих вопросах, говоря, что между сверхчеловеком и обычным человеком обязательно существует какая-то связь.

– И Я,  – он сделал ударение на я, –  хочу вам указать на эту связь. Не трудно догадаться, что канатом, натянутым между человеком и сверхчеловеком, или по-другому той самой связью, может выступать только настоящий и преданный человеку друг, освобожденный от всяких житейских обязанностей, забот,  хлопот и одновременно обладающий сознанием.

– Логично предположить, что последним пристанищем первого Будды на этой планете   будет тело собаки  в той точке земного шара, которая является сердцевиной Земли в данный конкретный момент времени, так как путь, пройденный этим Буддой,  вбирает в себя не только жизни, прожитые им Слоном, ослом  и тигром, а  так же  растением, минералом и камнем.  Но это уже моя личная догадка, – Вовочка победоносно выпятил губу.

– Соответственно, все члены этой семьи, следующие за ним в Единой Космической цепи, являются ее звеньями. Их любовь и уважение друг к другу являются тому подтверждением.  Последовательность данной цепи вытягивает сам Космос. Для него нет секрета, кто идет за кем. Для нас это пять концов одной звезды.

– Но  так или иначе, всем, кроме собаки,  придется еще, как минимум,  раз почувствовать земное бытие  в присутствии Космического разума, который в любой момент может перемешать всю колоду по-своему, потому как  никто из нас до конца своих дней не знает и не узнает, является ли он последним звеном в этой цепи.

– Вот это и есть высшая форма той Игры, которую, я думаю, постиг только Ницше. 
– А, учитывая, что в этом мире все подчинено закону чисел, то становится очевидным, что, даже определив Единицу, мы не в состоянии нарушить или разрушить это движение по двум причинам:  –  во-первых, в силу того, что Разум находится в молчаливом сознании и у него может быть  еще бесчисленное количество степеней защиты, о которых мы просто не догадываемся;  во-вторых, и тут я пока не силен в науке о числах, но могу предположить, что  оставшиеся  четверо могут постоянно меняться местами  в соответствии с общим алгоритмом их ратных дел, с учетом всех  прошлых реинкарнаций.

– Вот это-то и должно придать всему элемент Игры, непредсказуемости, но вместе с тем и определенной организованности при выходе из Зоны Организованного Хаоса! – закончил свою тираду ВВП, победоносно бросив вперед правую руку.
В это время в палату вошла медсестра Динара и пригласила всех желающих на вечерний  или, как его прозвали больные,  халявный кефир.
– Она в цепи, но цепь длинна, величиною в  Жизнь, – успел прошептать на ухо Гирову ВВП и, первым выпрыгнув из комнаты, вприпрыжку побежал занимать очередь у окна раздачи. Философия, философией, а халяву Вовочка любил очень.





Глава 27
На третий  день своего отвязанного состояния, лежа на  кровати и наслаждаясь такой долгожданной и сладкой свободой, Гиров  поймал себя на мысли, что те страдания, которые ему пришлось испытать в последние дни,  совсем не случайны.
Ему вновь пришли в голову слова Вовочки, предназначенные, как ему показалось, именно для него. Он вспомнил, как президент, то и дело заглядывая ему в глаза и для пущей убедительности  тыкая в его сторону  указательным пальцем, нараспев говорил: – Любимый мной  Шопенгауэр  и другие великие мыслители Европы на протяжение всей своей жизни неоднократно пытались донести нам, что жизнь дана нам в качестве испытания и основой его является страдание.

– А что, первая благородная истина буддизма тоже гласит: «Все есть страдание», – подумалось  Гирову.
– Или вот еще: «Быстрейший конь, который мчит нас к совершенству – это страдание». Христианство, кстати, подтверждает это, говоря, что те кто поймут страдание, чтобы с ними ни случилось, будут всегда исключительно спокойны и светлы. Они поймут, что именно  страдание ведет к истинной цели жизни.  Да, и сам  крест является не чем иным, как  символом  страдания.

– А  молитва Страдания? Вдумайтесь  только в ее слова: «Боже, я благодарю тебя за это страдание, за это лекарство от грехов моих и недоразумения моего, посланное тобою в тяжкий труд. Благодарю, Отче! Ибо в нем сгорят мои старые одежды, и я воскресну к новой жизни  чистый – как дитя, свободный – как Дух,  яркий – как луч!  Амен!

– А почему нет? – продолжал рассуждать Гиров. – Учитывая то, что   целью жизни любого человека  является  достижение Просветления,  может случиться так, что быстрейший путь к этому  действительно проходит через страдание.
– Но  здесь неплохо  было бы во всех философских и религиозных учениях мира ввести еще такой термин, как  Осознанное страдание, – вдруг, осенило Гирова.

– Каждый разумный человек, совершенствуясь, так или иначе,  становится на путь  Осознанного страдания, держа себя в определенных рамках морали,   законов, сложившихся правил,  заставляя  усилиями силы воли добиваться тех или иных результатов в работе,  поддержании своего здоровья в надлежащем состоянии, отказываясь от спиртного, сигарет, наркотиков,   он тем самым  подвергает себя Осознанному  страданию.

– И вот это самое Осознанное страдание как раз-то и позволяет человеку достичь Просветления, оградив  его, таким образом, от   еще бо'льших страданий. И тогда   изречение самого  Будды как-то сказавшего своим ученикам: «Только тогда вы сможете не страдать, когда научитесь страдать», становится абсолютно понятным всем, а не только избранной горстке Посвященных.

Гиров  понял, что именно  Осознанное страдание и является краеугольным камнем  учения Будды, позволяющим  как раз таки и избежать этого самого страдания.
– Обычному человеку  далекому от  философии  будет,  в лучшем случае,  не понятен смысл его земного существования, если ограничиваться только одной фразой, что суть земного существования заключается в познании страдания. Эта мысль  может повергнуть его в такую невыносимую тоску и уныние, выход из которой  только один – водка, –  подвел Саня итог своим размышлениям.

– Не, ну как простой чел может согласиться с мыслью, что суть земного существования заключается не в достижении счастья, к которому он стремился всю свою жизнь, а как раз наоборот – в познании страдания, если не использовать такое понятие, как Осознанное страдание и не давать его расшифровку?

– Земля для многих из нас является единственным домом, – продолжил свои размышления Гиров, – и предназначена она для того, чтобы каждый достиг здесь Просветления.  По всей вероятности, человек проживает свою  жизнь   множество раз,  пока, наконец,  преодолев неведение,  не достигнет Просветления. Причем, с нами происходит это незаметно для нашего сознания. Космический разум заставляет просыпаться наше сознание постепенно.

И, похоже,  все мы должны  начинать с укрепления духа? Укрепление духа – единственное  ради чего стоит жить. Не действовать ради укрепления духа, значит,  стремиться к смерти, а стремиться к смерти, значит,  не стремиться ни к чему вообще, потому что к ней в лапы  рано или поздно  попадет каждый из нас, – пытался  размышлять Саня, ожидая прихода жены, и одновременно думая о том, как же ему надо вести себя, и каким образом он должен выстраивать свое поведение и поступки, чтобы избежать этой унизительной процедуры – быть снова привязанным.
Однако, не только эти мысли занимали  сейчас Гирова.

Подобные случаи с ним  происходили и раньше, причем чаще всего на  трезвую голову, после чего он напрочь  ничего не помнил, а жена ни о чем не спрашивала, учитывая специфику  его работы и зная, что если что-то надо, то   скажет сам.

В этот же раз  Саня прекрасно помнил все случившееся и последнее, что он увидел перед тем как неведомая сила,  подняв  его с дивана, швырнула головой в телевизор   и он потерял сознание – была любимая им уже пожилая артистка кино, печально пропевшая: – Опустело небо без тебя …, –  а после того как она исчезла, уже пустой экран телевизора голосом  Зона  Коба, известного   на просторах  всего СНГ эстрадного певца,  простуженным голосом прохрипел: – Павлины говоришь?  Кхе-кхе-кхе!





Глава 28
– Похоже, первый блин комом, – молниями пронеслось в Черной дыре, которая,  с бешеной скоростью пересекая  по диагонали скопление карликовых звезд,  одновременно внимательно наблюдала, как с интересующего ее объекта, медленно плывущего вокруг небольшого  отдающего теплом ярко-желтого шарика, в свою очередь огибающего по какой-то замысловатой кривой линии плотное кольцо   галактик, в ее сторону стремительно движется  головная часть Навигатора, напоминающая сейчас небольшую черную точку-пустышку.

– Ну что ж, так даже интереснее. Будем считать это пробным шаром. Полное возвращение Навигатора состоится не раньше чем через сто дней, – поняла Кэт, пытаясь сразу посчитать,  сколько же это будет земных лет.

Быстро просчитав траекторию движения пышущего теплом шарика вокруг скопления галактик-груш, Черная Дыра получила точное время  через которое желтая звезда, а с ней и интересующая ее планета вернутся в заданную точку.  Получалось ни много ни мало  – четыре  года, или двести двадцать миллионов земных лет (все свои расчеты Кэт для простоты дела сейчас уже предпочитала вести в земном исчислении).
Она поняла, что захватила планету в вилку с интервалом в пятьдесят лет и сейчас находится где-то близко к золотой середине.

– Можно рискнуть и сделать контрольный выстрел с процентом попадания даже не пятьдесят на пятьдесят, а гораздо выше, – начала размышлять она, однако, ей хотелось в этот раз только «верняка»! Уж очень захватила ее эта игра!
– Ладно, подведем маленький итог, – подумала Кэт, которой все-таки ценой огромных усилий и неимоверного терпения удалось выдернуть на себя головную часть Навигатора.

– Мэм, – отчитывался  САМ, – вначале о наших потерях.  Язык и Жопка исчезли бесследно.  Я не смог их обнаружить даже после того  как,  используя   Петлю времени,  переместился  в 1973 год от рождества Христова.  Самовольно  погружаться глубже я не рискнул, хотя я спинным мозгом чувствовал, мэм, они были где-то  рядом.

– Спинным мозгом это пусть Жопка чувствует, – парировала молниеносно Крошка, не собираясь и сейчас раскрывать перед  САМом все карты. –  Давай конкретно, коротко и по фактам.
– О’кей, мэм. После первой заброски нам разбросало.

– Это я все знаю,  – оборвала его Кэт. – То, что ты с Мозжом попал в этого чудика, и то,  что вы потеряли Жопку и Языка, мне не надо рассказывать.  Ты мне скажи лучше как произошло, что в семьдесят пятом вы снова не сошлись все вместе?
–  А, значит, все же Язык был там на озере? Вот,  я задницей чувствовал, что они рядом, – опять было начал САМ.

– Ну,  все, еще раз задницу вспомнишь, я тебя ею и сделаю, – ласково сказала Мамочка, отчего у САМа сразу выступил пот по всей нижней части седалища.
– Понял, мэм, – подтянулся он. – Хорошо, мэм, что, петляя, мы опустились только до дождевых червей. А иначе бы нам кранты.

– Ну,  ничего уже не соображает, одна задница на уме. По всему не может простить себе потерю  части экипажа,   – подумала  Кэт, поняв, что  Навигатор  уже не сможет работать как раньше без проведения   полной  перезагрузки.

– Тупиковая ситуация была. Значит, либо  натолкнулись на сильного противника, либо второе, – подытожила Черная дыра.
 – Ничего,  пространство-время пока терпит, – успокоила себя Кэт. –  Хотя почему пока? Пространство-время просто терпит.

План дальнейших действий у нее в голове уже созрел, и она была уверена в своей победе.  Дело, как ей казалось, оставалось за малым: через  Гирова (этот уже никуда не денется) выйти на второй, пока еще не запеленгованный ею объект. Крошка   была уверенна, что Язык и Жопка  ждут и надеются, что их Мамочка вернется за ними.

– Погодите, детки, дайте только срок, будет вам и люлька будет и табачок, – мурлыкала Черная дыра, перезагружая   Навигатора и обдумывая на семь ходов вперед все возможные варианты.






               
                Часть 2.  ДВОЙНИК


Глава 29
Главврач психиатрической больницы им. П.П. Кащенко Бердяев Николай Александрович, прочитав выписку из   переданного  ему накануне уборщицей Аськой дневника одного из вновь поступивших к ним  пациентов, закрыл внутреннюю дверь на ключ и задернул занавесочку.

Эти два опознавательных разведпризнака говорили даже самым незадачливым работникам больницы, что Николай Александрович занимается тяжелой умственной работой и его во избежание неприятностей лучше не беспокоить.
Наружная дверь была заперта еще четыре часа назад, так как сегодня был именно тот самый нелюбимый день месяца, а может и года, когда Бердяев заступал на дежурство.

В такие дни Николай Александрович пытался создать максимум уюта в своем кабинете с тем, чтобы удержать свою «крышу» от уже заметного сползания. Что ни говори, а двадцать лет работы в дурдоме давали о себе знать.

Николай Александрович  уже неоднократно ловил себя на мысли, что и ему становится свойственна позиция «показного героизма», так широко распространенная среди больных с острой формой шизофрении, по которой он эффектно защитил кандидатскую еще десять лет назад, но, правда, дальше этого дело не пошло.

Бердяев, как он сам, кстати, считал, совершил лишь один необдуманный поступок в своей жизни,  и после этого все у него пошло как-то наперекосяк. Этим поступком явилась его женитьба. Он полагал, что его брак является браком, исключительно, по любви. Скоро, увы, все романтические грезы развеялись. Он все понял, но было уже поздно. Одним словом, он, как и многие миллионы мужчин,  попал в ловко расставленные сети и уже смирился с тем, что это навсегда.

Николай Александрович вообще полагал, что мы стоим на пороге матриархата и посему  не пытался противопоставлять себя окружающим его женщинам. Последние дни он был сама покорность и позволял с собой делать все, что угодно. Он чувствовал, что феминизм опутал его по рукам и ногам, но  у него не было ни сил, ни желания  бороться с ним.

Кроме всего прочего, Николай Александрович обладал еще одним отличительным качеством: в возрасте тридцати пяти - тридцати шести лет он  почему-то  перестал выговаривать некоторые звуки, хотя до этого его произношение было безукоризненным. Последнее, однако, его совсем не смущало и не мешало ему, а даже, наоборот, притягивало к нему собеседников, особенно дам, делая его в глазах последних  человеком добродушным и каким-то особенно теплым и домашним.

НАБ, практически, всегда находился в женском коллективе: дома три женщины, не  считая собаки-сучки, на работе тоже только одни бабы. Так что женщины его уже давно держали за своего и даже советовались с ним: например, какие прокладки с медицинской точки зрения он считает лучшими.

Алексаныч, как его звали большинство  сотрудниц, не смущаясь, отвечал на такие вопросы (вроде бы, как бы  доктор и это само собой разумелось). Но дальше - больше и вот однажды он так же ненавязчиво был приглашен сотрудницами в баньку, где ожидался сугубо  женский коллектив.

НАБ, недолго думая, дал согласие и, уже находясь в парилке и все продолжая давать умные и, как ему самому казалось, очень нужные советы своим подчиненным, вдруг, заметил, что кое-кто из них как-то странно смотрит чуть ниже его пояса.
Бердяев, как бы невзначай, опустил свою голову и понял, что смотреть действительно было на что, но он, не придав этому никакого значения, продолжал рассказывать о вреде углеводов в целом для организма и пользе не просто вегетарианского, а обязательно раздельного вегетарианского питания.

Пауза продолжалась недолго, так как грудастая медсестра Дунька (из новеньких) упросила его потереть ей спину и в этот момент умело стала тереться об его ШТО своей попкой, издавая легкое постанывание: – Ой,  хорошо, бабоньки! Даже без раздельного вегетарианского питания хорошо!
ШТО  стало увеличиваться в размерах и мешать активному процессу мытия Дунькиной спины. Глаза остальных баб сразу загорелись дикими огоньками.

– Сто это такое? – без грамма смущения спросил Бердяев на полном серьезе, показывая указательным пальцем на ШТО.
– Ну как, Алексаныч, – первой откликнулась Дунька, – это же вещь, а нас тут совсем немного! Всего-то пятеро!

Спина у нее хищнически выгнулась, правая рука нежно дотронулась до органа.
– Да, вот сагадка для всех, – ничего не замечая, пробасил Бердяев. – Какой орган у муссины мосет увелисиваться в десять  рас?

– Ну, этот же, – не выдержала теперь и подруга Дуняши старшая медсестра Наталия и тоже попробовала добраться до органа рукой. Уж очень он был строен! Николай Александрович хоть мужичок был и невысокий, но, как говорится, в корень пошел.
Другие активно закивали, мол, согласны какой же еще! Парилка наполнилась движением в предвкушении нежданного счастья.

– Не досволительное для медисинских работников неснание анатомии тела, –  скучно сказал Бердяев. – У муссин таким органом является cрачок, впрочем, как и у сенсин.

Он шлепнул членом Дуньку по заднице и пошел пить чаек, заметив на ходу, что жаль, мол, брусничный не успел заварить, для баньки-то он самый пользительный.
– Такой коняра ускакал, – жалостливо простонала Дунька.

– Во! – она отмерила правой рукой на левой. – Точно в десять раз вырос, хотя и до этого был – во! – она снова показала, но теперь почему-то уже левой рукой на правой.
 – А он срачок, срачок. Натянуть бы ему этот срачок на задницу, – передразнивая Главного, в сердцах руганулась она, меж тем не имея никакой на него обиды. Ну, обломилась нежданная халява, и хрен-то с ней, ведь все равно – халява же, не плановое сорвалось.

Дуняша чуть похрипывала по причине того, что два дня назад не выдержала и снова соблазнилась одной маленькой порцией фруктового мороженного, что ей категорически было запрещено врачами еще с третьего класса. Горло, знаете ли.
Бабы еще несколько минут пообсуждали, вдруг, вставшую «ребром» тему и тоже пошли пить чаек.




Глава 30
– Эх, саль телевисора нет, – отхлебывая пунш из пол-литровой кружки, хлопнул себя в сердцах по коленке Бердяев, одновременно вращая ручку настройки приемника:
– ... космический разум посещает только молчаливое сознание. Но это его движение происходит не отдельно от всех остальных или окружающих его других сознаний. Включаются и задействуются все сознания, вступающее с ним в  контакт. Возможно общение на высшем уровне посредством средств передачи информации через телевидение, интернет, радио. По всей вероятности могут задействоваться и неизвестные нам доселе формы общения между людьми.

– Дурдома там у них нет, – подумал про себя Бердяев, но переходить на другую волну не стал.
– … на уровне человеческого сознания все происходит в виде веселой игры и положительных эмоций, хотя в этот момент совсем не исключаются всевозможные трудности.  Цель этой игры непонятна. Вероятно, просто дается возможность понять хотя бы одному, что такое возможно, и  что мы и есть часть этого самого Космического разума.
 
– Может быть, таким образом корректируются наши поступки, происходит какое-то объединение родственных душ, оказывается помощь в собирании их воедино, в указании им правильного пути. А может выстраивается космическая цепь за счет выдергивания их  из Зоны Организованного Хаоса, или просто идет деление на своих и чужих.

– Выбор  Космическим разумом сознания  происходит не случайно. По всей вероятности, это и есть тот самый канат, натянутый между Человеком и Сверхчеловеком о котором писал Ницше.

– Но это не одинокая попытка сойти с ума.  В игру включаются все:  и те, кто находится рядом с этим сознанием,  и те, кто в этот момент могут быть за тысячи километров. Происходит всеобщая активизация.

– И так, напомним вам, что вы слушаете передачу –  «Интеллектуалы Вселенной», – сказал голос из приемника.  –Сейчас мы, как и обещали, отвечаем на ваши вопросы. Пятиклассник Вася из Вращенец спрашивает нас: действительно ли существовала   Атлантида или это все выдумки? Наша передача авторитетно отвечает тебе, Вася, что существование Атлантиды – это исторически доказанный факт.

– Так скажем, Платон излагает целостное учение об Атлантиде в своих трактатах. Это учение ему было передано египетскими жрецами. Оно рассказывает, что за многие десятки тысяч лет до нашей эры процветала могучая цивилизация. К несчастью знания попали в руки непосвященных, невежественных людей и это привело Атлантиду к гибели, но часть ее жителей сумела выжить  и в дальнейшем переместилась на Запад – в Южную Америку и на Восток – в Африку. Те атланты, что  пришли в Африку, образовали там одну из древнейших культур, известную нам как Древний Египет.
 
– В заключение предлагаем вам для раскрытия тайных уголков вашей души и медитативного созерцания послушать "Лунную сонату" Бетховена и арию Калафа из оперы "Турандот". Желаем приятного время провождения! Оставайтесь с нами!
Вся комната наполнилась ароматом прекрасной музыки, от чего и от выпитого пунша Николай Александрович почувствовал себя на седьмом небе.

– Интересно, придет ли савтра Клавдия? – сладко подумал он, вспоминая упругость и размеры ее попки. – Наверное, этак раса в три больсе сем у моей Трандысихи будет. Какая сенсина! – последнее, что  подумал Бердяев,   перед тем как его полностью одолел сон. Остальное он уже дослушивал и досматривал, записывая  на корочку.




Глава 31
– Боже мой! Опять теракт?! –  вплеснула в испуге руками Клавдия Ивановна. Она, замерев на месте, со скорбью прослушала утреннюю новостную сводку и выключила телевизор. На глазах у нее выступили  слезы.
– Когда  уже это кончится? Ведь совсем молодые девчонки погибли там в Тушино!  Чистые, светлые души!

Клавдия Ивановна глубоко задумалась:  – Если  согласится с тем,  что все случайные  смерти детей происходят из-за грехов,    совершенных их  родителями,  или из-за грехов  самих детей, но в прошлых жизнях, так как в  этой жизни  такие юные создания еще не успели нагрешить, то возникает вопрос: – как же глубоко человечество пало в своем нравственном  развитии?

– Ведь, если придерживаться точки зрения, что любая случайность – есть непредвиденная закономерность, то получается что землетрясение, унесшее сотни тысяч жизней,  послано погибшим в наказание за их поступки?

– Ох,   даже представить себе страшно какая пропасть отделяет нас от времени  всеобщего просветления и движения общим потоком к Свету  и Добру.
–  Получается, что наша жизнь – это всего лишь верхушка айсберга? Значит,  никто не знает, как мы должны изменить свое сознание и измениться сами, чтобы избежать этой унизительной процедуры – преждевременного ухода из жизни?

– Ну, предположим, что  сознание изменилось настолько, что нет  ни  войн,  ни терактов,  ни насильственных смертей. Но как быть со смертью в результате стихийных бедствий, природных катаклизмов и несчастных случаев? Каким образом изменить это? Не саму смерть, а преждевременный уход из жизни сотен тысяч людей на планете. Ведь  любая преждевременная смерть это горе, а значит – Зло?  И, соответственно, движение в сторону противоположную возможному выходу из зоны О-Ха?

– Что должно произойти, чтобы мы могли избежать этого? Наверное, для этого должна измениться сама Земля и наше на ней существование?  Ясно, что в таком виде мы просто не в состоянии двигаться поступательно в сторону Света единым потоком. Наше существование совсем не абсолютное и далеко не самое продуманное обитание человека, а всего лишь какое-то промежуточное состояние, которое так или иначе должно закончиться смертью, но у этой смерти разные лица.

Одно – это та смерть, которая, найдя нас, открывает нам ворота в более высокие формы существования, другое – это та, которая, наоборот, закрывает нам возможность движения вперед, возвращая нас на прежнее  место.

–  Получается что для того, чтобы началось поступательное движение вперед  всех, должна измениться вся планета, как космическая субстанция и, соответственно,  проживающие на ней люди?
– Значит сейчас  возможно движение в сторону Света только отдельно взятых Душ? А для того чтобы началось поступательное движение всей Планеты в сторону Света Добра и Порядка она должна накопить значительное число своих Сынов и Дочерей, оставшихся с ней навсегда и помогавших всем заблудшим Душам обрести необходимые знания для направления своего вектора в сторону единственно правильного пути?

– Тогда все они должны иметь связь с Землей как космической субстанцией, единым Космическим разумом?
– Сейчас мы уже строим  космические корабли, способные находиться в автономном полете бесконечно долгое время. Изобретаем новые виды энергии, готовим различные программы для увеличения живучести таких платформ в автономном плавании и даже не задумываемся над тем, что именно на таком корабле космоса мы уже и находимся. На нем есть все: запасы воды и продовольствия на длительное количество времени, искусственный обогрев планеты, различные источники энергии, многие из которых нами еще не открыты.

– А может быть Земля – это тоже  изобретение ума человеческого? Нашего разума, который составляет с Космическим Разумом единое целое и находится рядом с планетой, постоянно материализуясь для решения каких-то своих задач?

– Тогда не планета образовалась и повлекла за собой рождение человека. А человек, наш Разум, являясь частью Космического разума, создал планету, такой, какая она есть, для того чтобы иметь самому возможность периодической подпитки себя, так как другие формы передачи и сохранения энергии являются более сложными и менее перспективными. Космическому Разуму, которым мы все в какое-то время являемся, необходимы грубые материальные формы для своего существования.

– Возможно, учитывая тот факт, что все мы вместе с Землей посредством системы Солнц, о чем, кстати, в своих трудах упоминала и   Блаватская,  соединены со Светлым Космосом,  нам и  удастся, в конце концов,  шагнуть за грань, и вырваться из своего постоянного, пограничного состояния между Светом и Тьмой?

–  Вопросов больше чем ответов, – размышляла Клавдия Ивановна, вспоминая последние семинары буддистов–адвентистов,  то и дело поглядывая на настенные часы, так как поставила вариться яйца и страх как не любила, если они получались крутые.

– Ладно, шут с нею с неизвестностью, – подумала она, решая,  во сколько ей сегодня лучше выйти из дома, чтобы, пройдя через парикмахерскую, быть в больнице не позднее четырех.





Глава 32
Осмотревшись по сторонам  и поглубже спрятав рулон туалетной бумаги, Левушка, едва сдерживая дрожь  и    прислушиваясь к доносившимся из соседней комнаты голосам, начал старательно выводить свою первую шифровку:
– Не удивляйтесь, мой милый друг, что этот лист весь насквозь пропитан водой. Если Вы попробуете его на вкус  даже через тысячу лет, то почувствуете солоноватый привкус.

– Нет, это не слезы!  Просто любая, даже самая примитивная  мысль приходит к нам впервые – либо в воде, либо во сне. Вспомним хотя бы Архимеда или Менделеева. Вот и я зачерпнул эту идею в ванной.
– Почему вода соленая? В водопроводе такая течет? Что Вы! У нас в России пока нормальная вода. Мы до сих пор можем ее пить без вреда для здоровья.

– Нет, вред-то, как Вы догадываетесь, присутствует всегда и в любом деле. Понятие «без вреда» философийское, как и весь этот труд. Но, по крайней мере, почки к сорока годам от такого пития не отказали!

– Все гораздо проще. За свои сорок с небольшим лет мне удалось побывать на море всего один раз, несмотря на то, что я родился и вырос, практически, на берегу того самого моря, а посему я всегда добавляю в ванну с водой полтора стакана соли, чтобы чувствовать морской привкус.

– Ну да ближе к телу, как сказал Мопассан. Замысел романа, который я начал писать, испытывая страшные сомнения, сводится к тому, чтобы приоткрыть  Вам тайный смысл написанного в священных писаниях еще задолго до нашей эры.
Весь роман разделен на главы: одни – для людей с философским складом ума; другие – для братков,  детей и милиционеров; третьи – для разведчиков и шпионов всех мастей, времен и народов. Читать не относящиеся к вам разделы крайне вредно для психики или, как говорят служители разных конфессий,  –   большой грех.
Исключение составляют только шпионы, которым по роду занятий и вверенной им судьбой  профессией  положено знать все: от Баха до Бля...

– Исаев!  Жрать  иди, а то опять пролетишь как фанера над Парижем, – громыхнуло у Льва Валерьяновича над ухом так, что он, успев подумать: – Это провал, – мгновенно потерял сознание.

Через пять минут,  придя в себя,  Лев Валерьянович, машинально прочитав с самого начала весь лист, несколько успокоился. Провала удалось избежать. Первый лист начатой им рукописи  не попал в злые руки. По всей вероятности, он успел засунуть его в карман уже в последний момент, когда сознание покидало его.

Оглядевшись по сторонам, Левушка понял, что с обедом он действительно пролетел, но это ничуть не огорчило его. Никто из больных  и обслуживающего персонала  не заметил его отключения. Все просто посчитали, что Исаев, как всегда, решил отдохнуть в самое неподходящее время и не зло посмеивались над ним.
Достав рукопись, он попытался продолжить правку написанного: – … исключение составляют только шпионы, которым по роду занятий и вверенной им судьбою профессией положено знать все, от Баха до Бляха. Общее предназначение этого эпического труда – помочь каждому индивиду, прочитавшему его, вскрыть хотя бы одну потайную ячейку своего сознания, что позволит homo sapiens достичь таки  просветления и понимания смысла своего земного существования…

– Хренотень  какая-то получается, – сказал вслух штандартенфюрер и крамольная мысль о том, что под писателя в России –  этой холодной и голодной стране он никогда не сможет залегендироваться,  сразу  закралась в его голову.

Больной психиатрической больницы им. П.П. Кащенко и бывший заключенный Воркутинской зоны Лев Валерьянович Ко'зел  (попрошу ставить ударение с этого места  только на первый слог, ибо от психа можно ожидать всего);  он же – Агент 007; он же –  штандартенфюрер СД Макс Отто фон Штирлиц; он же – Левушка, как его любя называла его единственная тетушка;  он  же  – Лева  Исаев, как уважительно за его знания и огромный запас информации  стали называть его здесь больные и нянечки,   сидя на своей кровати в позе полулотоса и затачивая зубами коротенький огрызок карандаша,  одновременно как профессиональный разведчик, ощупывал взглядом все стоящие по близости  тумбочки, с тем,  чтобы вспомнить, используя глубоко развитый у него метод  дедукции,  – в какую из них  он заложил «тайник» в виде  газеты размещаемых объявлений  – "Из рук в ноги", с нанесенными тайнописью на всех ее ста двадцати страницах шифрами. В  это мгновение он,  казалось,  презирал весь мир, ибо мир был не достоин того, что в нем жил он – Великий комбинатор всех времен и народов,  супершпион и неуловимый разведчик –  полковник Максим Максимович Исаев.

– Ко'зел! – донеслось до него, –  ты че оглох? К тебе пришли.
– Попрошу обращаться ко мне не иначе как господин фон Штирлиц,  или же по званию, – с достоинством поднимая голову и разгибаясь в спине, ответил штандартенфюрер.

– Эй ты, штандарт, который с фюрером, иди уже, тебя тетка заждалась, мать твою..., – в сердцах выругалась Аська, одна из трех бессменно работающих в отделении уборщиц.
– Что с нее возьмешь! мАсква-а-а! Далекая провинция!
Боковым зрением Левушка увидел, что тетка прилипла к вышедшему  для  проведения осмотра Главврачу,  и решил продолжить поиск, используя случай.





Глава 33
Главврач, заметив Клавдию Ивановну, попытался  улизнуть,  но не тут-то было.
– Доктор, как мой Левушка?– запричитала она, хватая его за рукав халата.
– Осень-осень тяселый слусяй со Львом Валерьянысем, – вздохнул врач, – полная потеря памяти, налицо маниакально-депрессивная сисофрения.

– Слава богу, что не паранойя, – перекрестилась про себя Клавдия.
– Но, отягосенная какой-то неисвестной доселе агрессией, – как-будто прочитав ее мысли, поспешил грозно добавить  Главный.
– А в чем выражается агрессия? – поинтересовалась любознательная тетка.
– Спорит.
– Как спорит?

– Не как, а с кем, я бы спросил, – поправил очки Главный и очень важно снизу вверх посмотрел на Ивановну. Он был почти на две головы ниже ее и поэтому все время пытался стоять на носках и подпрыгивал.
– На колени мне, что ль,  опуститься, чтоб тебе удобно было, коротышка хренов, – не зло подумала родственница.

– С кем и как? Ведь он же не говорит уже вторую неделю? Как перевели к вам, так и молчит.
– Это он с Вами молсит, – надув щеки, важно сказал Главный, – а бес Вас спорит.
– Да с кем же спорит-то? – взмолилась тетушка.
– С собою и спорит.
– Не поняла?

– С собой, – повторил Главный, давая понять, что у него уже обход давно начался.
– Слава тебе господи, а я уж думала ..., – и тут тетя поняла, что в этой больнице ей лучше не думать вообще, – мысли считывают эскулапы, – догадалась она.
Главный согласно кивнул: – Да, представьте себе,  на прослой неделе каждый день бубнил: – Я не дам тебе спать, фрис  проклятый! Ты у меня сдохнес от бессоннисы!
– И что? Таки сдох? – вырвалось у тети Клавы, и она тут же прикрыла испуганно рот рукой.

Но главный сделал вид, будто  ничего не заметил.
– И не спал всю неделю. Никакое снотворное не могло с ног сбить... А давали мы мно-о-о-го, – протянул он.
– Да уж, это вы можете, – мелькнуло опять в мозгах у Клавдии Ивановны, – скольких уже загубили, мучители, –  на глаза ее стала наворачиваться предательская слеза.
– И что? – спохватившись, еще раз спросила тетя.
– И н-и-с-е-г-о ... , как огурсик. Не ест, не спит усе вторую неделю  и как огурсик.

– Так это ж хорошо, что как огурчик, – ткнула Главрача в  бок тетка, отчего тот  влетел в шкаф.
– Ой, извините, – опять прижала она руку к губам.
– Вот это-то, голубуска, и странно, – похлопал Ивановну по заднице  Главный, делая вид, что выше не может достать (в силу разницы их роста).
– Так, может, я его заберу, раз он как огурчик, – робко спросила тетя.

– Рано, – отрезал Главный, – пока присмотрим, а там видно будет… кто кого, – протянул он, опять глядя на задницу Клавдии Ивановны. Видно было, что ему шлепок пришелся по душе, и он был бы не прочь повторить.
– Сам, по-моему, того... поехал крышей, – подумала тетя  и поняла, что зря подумала.

Главный резко повернулся и, обиженно фыркая, направился к больным.
– Хотя не удивительно, всю жизнь в психушке, – вздохнула Клавдия и стала высматривать племянника.

Левушка же, успев отбить на журнальном листке с изображением обнаженной Памеллы Андерсон: 11–23; 58–13; 21–34; 55–89 – что буквально значило: с подробным отчетом от меня прибудет агент Фибоначчи, сделал из листа бумажного голубя и, незаметно открыв форточку, стремительно выбросил птицу «на волю».

Голубь,  немного покружив  между деревьев,   упал  прямо под ноги дворнику на только что  подметенный им  асфальт.  Дворник  первым делом  хотел было сразу запустить в ответ трехэтажным матом, но  потом,  покрутив  головой в разные стороны и   никого не увидев,      поднял бумажного голубя и направился  с ним к  мусорному ведру.  Однако, рассмотрев на его крыльях голую бабу, разгладил лист, на автомате  пробежал глазами по написанным на теле Андерсон цифрам и, аккуратно сложив в четверо, положил птицу в карман. Левушка удовлетворенно выдохнул и бодро зашагал навстречу тетушке.




Глава 34
– Как ты здесь, кровушка моя родная, – протянула певуче тетушка, как только Левушка приблизился к ней на расстояние,   позволившее ей заграбастать племянника в свои огромные лапищи.

Исаев долго смотрел в одну точку, потом, вдруг, не здороваясь,  сказал: – При всех  расхождениях во взглядах между мной и  моим земляком   Артуриком, я не могу с ним не согласится в одном,  что у нас всех существует  врожденное заблуждение, будто  бы мы живем для того, чтобы быть счастливыми. И пока мы будем сохранять в себе это врожденное заблуждение, до тех пор мир будет казаться нам исполненным противоречий, – вместо приветствия выдал фразу Лев Валерьянович.

Клавдия Ивановна несколько опешила. Во-первых, она не сразу поняла о каком Артурике идет речь, хотя и слыла среди своих дамой начитанной и в области философии очень даже неплохо подготовленной. Во-вторых, Лева сегодня впервые заговорил с нею и довольно внятно и членораздельно, чего она уже, по правде сказать, и не ожидала. Ее даже не смутило то, что он не поприветствовал ее, а сразу начал с Артурика.

– Да что же за Артурик такой? – для простого дурика из Кащенко фраза, которой в нее запустил Левушка,  была слишком возвышенной, – хотя здесь контингент еще тот, – подумала тетка, а вслух спросила: – Кормят-то как, Левушка? Я вот тут тебе  принесла немножко..., – и она стала развязывать тормозок с едой.

Козел на еду даже не посмотрел, зато рядом с тетушкой сразу выстроилась очередь и психи, втихаря подмигивая Исаеву, сами, уже без его участия, начали делить харчи Левчика, то и дело  заглядывая через плечо тетки и выкрикивая по очереди:
– Груши, пять штук. Кто? Записано.  Курица, жаренная одна, но большая, хватит на троих! Кто? Помечено.  Сок томатный в пакете пол-литра. Кому?

– Эх, под него бы еще двести грамм водочки, – донеслось до Клавдии Ивановны.
– Так, все, – грозно сказала Клавдия. – Сейчас я вам устрою обед с водочкой, – и,  схватив в охапку сразу двоих больных,  она вывалилась вместе с ними из комнаты посетителей. После чего вернувшись громко спросила: – Кто еще поесть хочет?
– Только свое, – ответил больной, который был ближе всех к Клавдии, указывая на принесенные ему кушания.

– Ну, вот и хорошо, – прорычала Ивановна, грозя кому-то пальцем через стекло закрытой ею же двери. – У, басурман турецкий, только попробуй, – были ее последние слова и она опять все внимание обратила на Левушку.
– Так, так. Кто ты говоришь? Артурчик? Какой Артурчик? Что вместе с тобой здесь лежит? Такой умный больной?

– Стыдно не узнавать моего соплеменника Артура Шопенгауэра по слогу, – холодно ответил Лев Валерьянович,  даже не взглянув на тетю.
– Ах, да-да, конечно же,  Шопенгауэр, – чуть покраснев,  согласилась тетя. Ей стало очень стыдно, что она за этим панибратским выражением – Артурик не разглядела великого философа.

Исаев же, как бы ничего этого не замечая, продолжал: – Все человеческое существование достаточно ясно свидетельствует о том, что именно страдание – его подлинное предназначение. Вся жизнь человека глубоко объята страданием и не может освободиться от него.       Страдание – это  по истине  процесс очищения, который в большинстве случаев только и освящает человека, возвращая его с ложного пути.

– Поэтому в назидательных христианских книгах и говорится о спасительной силе  страданий, – подозрительно посмотрев на тетушку продолжал Левушка, не обращая никакого внимания на еду и, уж тем более, на чавканье, раздающееся со всех сторон из-за того, что больные старались как можно больше съесть из  принесенного им родственниками съестного, зная, что все оставшееся все-равно достанется обслуживающему персоналу и примкнувшей к ним блатоте.

– Кто бы спорил, кто бы спорил, – пропела тетка, пытаясь придвинуть поближе к Левушке курицу.
– Вот Вы, сударыня, – грозно обратился Лев Валерьянович к Клавдии Ивановне, – что думаете по этому поводу?
– Да какая же я тебе  сударыня, – протянула тетка, – ты посмотри на меня внимательней.
– Нет уж, Вы не увиливайте от ответа.

Тетка вздохнула, почему-то вспомнила про движение по кругу (видно суждено нам по нему постоянно ползать) с последнего семинара Буддистов-адвентистов и проговорила: – Ну что ж, если ты про другое не хочешь, давай про твоего Артурика поговорим, хотя в этих вопросах я придерживаюсь взглядов неоплатоников и, если честно, то мне ближе их позиция.

В этот момент Жопке, наконец-то, удалось растолкать впавшего в оцепенение Языка,  и она облегченно выдохнула. Фон Штирлиц сильно перднул.
– Ты че, уже совсем  охренел, псих, – вскочил рядом с ним пожиравший своего поросенка здоровый детина. – Ты еще штаны сними и насри здесь. Он попытался своей засаленной рукой двинуть Левчика по морде, но кулак его был мгновенно перехвачен Клавдией Ивановной.

– Ну-ка остынь, остынь, – приговаривала она, нагибая кулак к земле.  Детина сполз на пол и согнулся в три погибели.
– Вот настоясие русские сенсины, которые и коня на скаку одним ударом кулака уделают и горясяя исба для них... так, только погреться, – хлопая опять по заднице Клавдию Ивановну процитировал по памяти классика Главврач, не весть откуда взявшийся.

– Эх, Клавдия Ивановна, Клавдия Ивановна, – сладко пропел он, – сли бы Вы ко мне работать весьно десурной сопой...  весьно десурным са-ни-та-ром, – почти по слогам еще раз повторил Главный, прислушиваясь к своему голосу и не совсем понимая причину  оговорки.

– Нет, уж лучше вы к нам, – только и успела ответить тетушка, как увидела, как три дюжих помощника Главного, прямо  таки выталкивают всех  прибывших на свидание  из комнаты посетителей.
– Ваше время истекло, – доносилось  откуда-то из стены.
Клавдия на всякий случай решила не оставлять никаких продуктов Левчику, сказав, что  через три дня она придет пораньше и тогда они смогут подробно поговорить об учении Шопенгауэра.




Глава 35
Перед тем как приступить к перезагрузке Навигатора и подготовке его к выполнению сверхсложной задачи: вернуться в уже запеленгованный объект №1 и, управляя последним, вывести Крошку Кэт на объект № 2, где по ее мнению должны были находиться остальные члены экипажа, Кэт решила прокрутить всю цепь событий. Просто так терять свою энергию она  не любила.

Пока Крошка еще не знала, что она будет делать дальше. Для нее сейчас было важно выйти на второй объект, ибо разделение, как она уже поняла, было не случайным.
Но не успела Кэт обдумать свой план, как внутренний импульс подсказал ей, что ее кто-то зовет.     Прислушавшись, Крошка уловила волновую вибрацию своей бабушки.

– Ты стала невнимательной, Катюша, – сказала ей бабушка. – Ведь я тебе уже давала подсказку относительно «камня», когда дело касалось интересующей тебя планеты. Ты увидела себя в виде облака и даже не задумалась, откуда это видение. А ведь, если было видение, значит, это с тобой уже было когда-то.

– Но ведь было же все ясно, – пыталась возражать маленькая Черная дыра, хотя, это было против ее принципов. Она никогда не позволяла себе спорить с бабушкой.
– Ясно, да не совсем. Даже мне в тот момент еще не все было ясно, – тихо сказала бабушка, – да и теперь...
– Но одно я тебе могу сказать уже определенно:  информация, которую ты приняла в тот день от Ноосферы этой маленькой планеты и моя подсказка тебе – это все звенья одной цепи.

– Что-то я не совсем пойму, о какой цепи сейчас идет речь, – опять не выдержала Кэт, уж очень ее сейчас разбирало любопытство.
– Не перебивай, всему свое время, – назидательно сказала бабушка и Кэт поняла, что разговор будет долгий и очень серьезный.
– Неужели я была на этой планете? – вырвалось у нее.

– И ты была, и я была, и твоя мама тоже, – вздохнула бабушка. – Все дело в том, что хоть ты и считаешь себя Воином Тьмы,  тем не менее,  в абсолюте ты  есть частичка  Воина Света.
– Вот так вот, – только и смогла выдавить из себя Крошка.
– Мне жаль, Катюша, что я должна тебе об этом говорить так поздно, но, поверь мне на слово, раньше этого делать было никак нельзя, прежде всего, в целях твоей безопасности. Если бы с тобой что-то произошло, я бы себе этого никогда не простила.

– Твоя мать просила меня помочь тебе избежать той ошибки, из-за которой ее сейчас нет с нами рядом. И сейчас настал черед рассказать тебе все по порядку, – сказала старая Черная дыра.
– Запомни, моя радость, эти мои слова.  Ты сама, не зная того, все это время являлась частью Воина Света. Но не простого Воина Света,  а Безупречного.

– Когда-то давным-давно, задолго до твоего рождения, все мы жили в зоне Абсолютного Порядка и Добра. Никто даже и представить себе не мог в то время, что в мире могут  существовать Зло, Корысть, Ложь, Обман, Зависть, Властолюбие, Ненависть, Пустословие и другие пороки. Но наступил день, когда наша Добродетель, потеряв всякую осторожность,  сослужила нам злую услугу и пропустила в наш лагерь маленький  и совсем, казалось бы, безобидный порок.

– Один из нас предпочел  чувственное,    созерцательному. Причем, это случилось всего один раз. Он тут же был уличен в этом и публично обвинен. Но наша доброта не знала  границ, и мы простили его,  не придав большого значения произошедшему  и  оставив этот случай без особого внимания, что, как потом оказалось, категорически нельзя было делать.

– Этот маленький росточек пустил свои корешки. Оказалось, что этот порок был нам искусно подброшен противоборствующей стороной, Злом в Абсолюте. Но когда мы это поняли, было уже поздно. Это и явилось для нас маленькой  бомбой замедленного действия. Мы были втянуты в цепную реакцию и многие лучшие из нас погибли уже в начальный период, пытаясь ценой своих жизней нейтрализовать проникшее в наш стан Зло, но все было тщетно. Зло разрасталось с неимоверной быстротой, мы стали терять не только своих лучших Воинов, но и свое пространство, и уже какое бы Добро мы не совершали, оно неминуемо, в конечном итоге, оборачивалось  для нас Злом.

– И тогда твой прадед, мой отец сказал нам: – Мы должны временно разделиться. В нашем стане оказался враг. Он хитрее, а значит сильнее нас. Если мы, получив пощечину по одной щеке, будем, по-прежнему, подставлять другую, а не научимся себя защищать, то дни наши будут сочтены. Рано или поздно мы будем все уничтожены. Поэтому мы уже сейчас должны начать воспитывать из наших детей не просто Воинов, а Супер воинов. Их основной задачей будет проникновение в лагерь Зла и выдавливание последнего с отобранных у нас территорий. Именно выдавливание, а не уничтожение. Ибо любое уничтожение Зла порождает неминуемо еще большее Зло, и, уничтожая его, мы только способствуем его могуществу и расползанию в пространстве.

– Для решения этой архиважной задачи мы должны были разделиться. Часть из нас – наиболее подготовленные взяли  на себя решение наиболее сложных задач и вступили в открытое противоборство со Злом.  Другие  по–прежнему несли свое Добро, чтобы мы  не забыли его истинной ценности, иначе реальные границы Добра оказались бы  стерты,   и мы  уже никогда не смогли бы отделить  зерна от плевел.

– Таким образом, и было проведено деление на два легиона. Причем, эта крохотная планета, за которую ты сейчас зацепилась как раз и находится в области незримой границы этого деления в Зоне Организованного Хаоса. Деление было делом добровольным. Но твои родители были мужественными воинами, поэтому они без колебаний выбрали себе максимально трудный путь и ушли с легионом в стан Тьмы, что обрекло их на полную секретность. Их задачей было –  опустившись на самое дно этого царства Хаоса, вытащить оттуда все родственные нам души и вернуться в наш лагерь.

– К сожалению, никто из миссионеров не смог сохранить себя, и лишь ценой невероятных усилий (считалось, что это был один  шанс из миллиона) назад, в Зону О-Ха, именно  в район этой голубой планеты, и  была выведена ты и еще один мальчуган. Его судьба мне неизвестна, так как родители его, так же как и твои, не вернулись из похода, и он был взят на воспитание Попечительским Советом Старейшин.

– По моему глубокому убеждению, спастись вам удалось по той простой причине, что родители смогли сделать вас такими, что у вас все было, практически,  шиворот-навыворот. Сплошное зазеркалье. Вы единственные оказались не рассекреченными и вернулись из похода. Так или иначе, но после этого пути ваши разошлись, и каждый из вас воспитывался в строжайшем секрете, так как информационное поле, которым я обладала, сообщало мне, что на вас возложена исключительная миссия. Я не знала, как и когда мне будет указано сообщить тебе об этом, но ты сама форсировала события и вышла к барьеру, за который мне уже хода нет, и я не могу отпустить тебя туда без этих знаний. С этого момента принятие последнего решения всегда будет зависеть только от тебя.

– Помни об одном, Катюша, – как-то грустно сказала бабушка. – Ты часть Безупречного воина, но вернуться в свой дом ты сможешь только в том случае, если тебе удастся найти того мальчугана и объединить с ним свои усилия. Только вдвоем вы сможете подняться до прежних наших координат и выполнить до конца свою миссию.
– Я знаю только одно, никому до тебя не удавалось это сделать. Твои родители добровольно пожертвовали собой, чтобы этой частицей Безупречного Воина стала именно ты.

– Постарайся, моя девочка. Будь внимательна, не доверяй разуму, а доверяй только сердцу, оно тебя не должно подвести.
Это были последние слова старой милой бабушки, которую Кэт любила больше всех на свете. После этих слов большое белое пятно перед ней начало медленно таять, пока не превратилось в маленькую черную точку,  резко ушедшую за линию горизонта со словами:– Прощай, моя маленькая,  и сделай это.




Глава 36
Маленькой Черной дыре стало тоскливо. Она поняла, что осталась здесь совсем одна и никто и никогда  в этом мире  больше не обласкает ее и не скажет ей доброе  слово.
– А если я  не справлюсь с этой  своей миссией? Значит, тогда ни мать, ни отец, ни бабушка никогда не смогут вернуться в свой дом, и их души навсегда завязнут в этих сырых и гнилых пространствах? – сверлила ее сознание мысль.

Но Кэт не позволила этим настроениям надолго задерживаться в себе.
– Может быть, уже сейчас на этой самой планете я взялась за ниточку, которая выведет меня к искомому результату? – подумала она.
Главное было то, что она сейчас четко представляла свое положение и свое движение в Макрокосме. Период в пятьдесят земных лет являлся, как она считала, удачным забросом.

– Копать, в общем-то, не так уж и много, –  начала было размышлять Крошка, как, вдруг,  в левом полушарии у нее зазвучала песня: – Мне копать траншею велено, я копаю словно раб, те за   Сталина,  за Гитлера,  я за всех советских баб...
Кэт, которая уже прочно подключилась к информационному полю Земли, вначале хотела пропустить  мимо ушей эти слова, как  лишнюю информация, но голос отца откуда-то снизу тихо произнес: – В разведке, Катюша,  лишней информации не бывает.

– Баб любит, – рассмеявшись, догадалась Кэт. – А кто? – спросила она в надежде вновь  услышать отца, но пространство сурово молчало.
– Все ясно, –  Кэт сразу повеселела. –  Значит, все они рядом со мной, но они будут  помогать мне  только в самых исключительных  случаях, чтобы выводить меня на правильный путь. На душе стало сразу спокойнее. Она почувствовала, что не одна и ей захотелось немедленно приступить к работе. Первое, что Крошка поняла,  было то, что это уже совсем не Игра или, если и Игра, то ставки в ней  очень высоки.
 
Второе,   она не одна, хотя  решения в большинстве случаев придется  принимать ей самой. Кэт уже сейчас чувствовала, что это будут совсем не простые  решения.
– Получается, что  я в одиночку не смогу выбраться из этого дерьма,  – пыталась рассуждать Черная дыра, но мысли у нее сейчас кружились веером,  и вся информация просто не умещалась в верхних слоях. Она, как огромный оползень, опускалась все ниже и ниже, заняв всю витальную зону и вплотную приблизившись к физической, откуда  быстрого поднятия ее назад  в  духовную область ожидать не следовало.

– Много информации тоже не всегда хорошо, – вырвалось у нее в надежде, что отец снова услышит ее и ответит, но пространство безмолвствовало.
Наступали критические минуты. Информация проносилась в сознании с быстротой света. Черная дыра, вдруг, почувствовала, что от напряжения начала медленно увеличиваться в размерах, а изнутри стал доноситься какой-то предательский писк. Крошка собрала все свои силы и громыхнула, что было мочи: – Стоять, Казбек!
Раздался мощный взрыв. Движение прекратилось. Оглянувшись, Кэт поняла, что взорвалась Эпидерсия,  которая в этот момент  непонятно по какой причине  оказалась совсем рядом.

– Может, почувствовала мое критическое состояние и решила оказать мне помощь? – первое, что пришло  в голову Кэт.
– Хотя с какой стати  Эпидерсии понадобилось оказывать мне помощь?
На самом деле, внутреннее напряжение и изданный Крошкой сигнал тревоги были настолько сильны, что еще три или четыре черных дыры, потеряв всю  свою  гравитацию, в ужасе съехали  в другие измерения.

– Умерла, так умерла, – подумала Кэт, глядя как стремительно расширяется,  теряя прежнюю черноту  и плотность, Эпидерсия.
Суровость и решительность   с которой Кэт иногда  принимала  решения, никак не вязалась сейчас  у нее  с тем, что она только что  узнала  от бабушки. Она всегда считала себя очень жесткой и  не могла даже предположить, что миссия ее заключается в освобождении  Добра  от всепожирающего и расползающегося по всей Вселенной  Зла.

Она еще не знала, что «случайный» взрыв  Эпидерсии (виновником которого,  а в дальнейшем и Наблюдателем за всем происходящим  в  этом уголке Макрокосма, была  только она)  был совсем не случаен, а явился  одним из звеньев той цепи, которую ей еще предстояло распутать.





Глава 37
После ухода тетушки Исаев, так и не притронувшись ни к чему, уселся с демонстративным видом на своей кровати. Больные, находящиеся рядом, посмеивались: – Опять Исай плоть истязает, – не зло шутили они. – Наверное, у него великий пост!
– Ага, очень великий, уже вторую неделю ничего не жрет!
– Бойкотирует!
– Ну, только кого непонятно!
 
На самом деле Лев Валерьянович поступал очень разумно и продуманно. Являясь по своей натуре человеком очень активным (за что и попадал уже два раза на зону) и любознательным, он знал из рассказов своих старших товарищей и прочитанной научной литературы о таком феномене, как посещение сознания Космическим Разумом.
В этот момент, по его пониманию, обязательно должно происходить видимое,  или по крайней мере ощутимое изнутри отделение души от тела, естественно, при сохранении между ними связи и продолжении земной жизни.

То, что отделение души от тела происходит после смерти, Левушка знал еще в десятом классе, потому как слыл школьником добропорядочным и учился, практически, на одни пятерки.
Возможность же при первом посещении психбольницы (тогда он умело инсценировал душевнобольного,  что позволило ему  избежать    лишения свободы сроком на пять лет) ознакомиться с трудами великого индийского философа – Шри Ауро  Биндо убедила его в том, что каждый из нас завязан на Космос и каждого может посетить Космический Разум.

Другое дело, что последствия такого посещения не совсем устраивали Левушку, так как, как правило, эти люди либо скоропостижно умирали, либо доживали свои дни в психушках.
И вот сейчас, как он полагал, у него был именно такой случай. Он не сомневался, что из психушки его рано или поздно выпустят, как не сомневался и в том, что с психикой у него  все о’кей. То что говорил  Главный, или что думали окружающие, глядя на его поведение, ему было по барабану.

Он знал уже почти наверняка, что с ним произошел именно тот случай, когда Космический Разум посещает человеческое со знание. Правда, у индуса говорилось, что обязательно молчаливое сознание и необязательно человеческое.
Лев Валерьянович никогда не был человеком молчаливым, и  даже  наоборот: при последних своих коммерческих сделках ему удавалось так виртуозно разводить своих партнеров за счет одного только умения красиво говорить, что он скорее относился к категории людей очень говорливых.

Но еще раз оговоримся  – это Козела совсем не смущало. Он понял, что именно в нем находится этот самый Космический Разум. Лев четко и ясно слышал  голоса внутри себя и не собирался с ним расставаться.

Последний подслушанный им разговор (ему тогда удалось притвориться спящим) дал ему возможность понять, что без дополнительной энергетической подпитки,  «залетным», как он сразу стал их называть, уже не удастся покинуть его тело. И вот Левушка  решил, что вот этой самой подпитки-то, он им и не предоставит.
Теперь все было в его руках. Кстати, себя он чувствовал на удивление отлично, хотя уже которые сутки кряду не брал в рот ни крошки, если не считать кефира, который он пил исключительно по вечерам.  Разуму, конечно, от кефира толку было мало, а вот организм свой он  таким образом  вдохновлял.

Время от времени Левушка громко спрашивал: – Ну, что, фриц  (почему-то ему нравилось именно это обращение) – ты живой еще там? – но Космический разум и второй с ним упорно молчали. Вот  и сейчас, придя из комнаты посетителей и так и не притронувшись к еде, Исаев бухнулся на кровать и спросил:– Ты живой еще?
Вопрос был как всегда риторический, но к удивлению Левушки он, вдруг,  услышал злобный голос,  где-то внутри себя: – Мог бы, Козе'л, хоть  гроздь виноградика  или грушку съесть. Нам бы сейчас глюкоза  совсем не помешала, но, похоже, ты совсем  решил заморить нас голодом.

– Ладненько, –  повеселел Левушка, не обращая внимания на то, что в слове Козел стояло обидное ударение,  – я понял, что ты, наконец-то, созрел для того, чтобы со мной поговорить! Да?

В ответ он услышал другой, как ему показалось, заспанный голос: – Напрасно ты, Язык, с ним начал бакланить. Он ничего толкового не скажет все равно. Так или иначе, чтобы отсюда уйти, придется ждать, когда он кони бросит. Я только  вот никак не могу  взять в толк: куда делись  САМ  с Мозжом,  и почему это нам с тобой  досталось такое грёбаное тело.

– Это кто кони бросит? – возмутился Исаев. – Ты кто такой? Первый, я понял, Языком зовется. Он и есть Разум. А тебя как величать? – напористо спросил Левушка, понимая, что это сражение он выиграл и теперь ему будет открыт доступ в величайшие тайны Вселенной, ну уж снятие крупных сумм со счетов  в западных банках – это точно плевое дело.

– Зови меня просто – Жопка, – опять зевнув, ответил второй. Видно было, что ему затея с этим контактом совсем не по душе.
– Ладно, Жоп, – опять сказал Первый, – че бойкотировать-то. САМ неизвестно где и неизвестно найдет он нас или нет.  Мы,  как видишь,  в полной заднице. Так уж, хоть, пожить  пока здесь по-человечески, – примирительно сказал Язык, которому очень понравилось, что его приняли за сам Разум.

Фон Штирлиц рассмеялся и от   предвкушения своей скорой победы начал лежа на кровати выделывать ногами разные кренделя, то и дело подпрыгивая и переворачиваясь. Двум больным, находящимся с ним в одной  палате, показалось, что у него новый приступ шизофрении, но так как Левушка слыл больным не буйным, за санитарами из них никто не побежал, продолжив разыгрывать на шахматной доске любимый ими чапаевский гамбит.

Чтобы не смущать игроков и спокойно принять решение, Лев  Валерьяныч, еще раз посмотрев на шахматную доску и  определив, что там  у белых явный перевес (пять пешек и конь против четырех черных ферзей) отошел к окну и тихо спросил: – Ну что, поговорим на берегу?
– Не понял, – встрепенулся Язык. – На каком еще берегу? Вроде нет пока никакого потопа? Или я тут не все вижу у вас?

– Ты что, братишка, не местный? – спросил Козел.
– Да уж, не из местных мы, – вставила Жопка,  – слава Богу.
– А  че  ты сразу Бога славишь? Я, между прочим, атеист, чтоб вы знали. Хотя вот,  может быть,  сейчас с вами пообщаюсь,  и буду верить в существование этого самого Бога.
– Ты какого имеешь в виду, – не удержался Язык, но Левушка пропустил его замечание мимо ушей.

– Так, значит, вы решили посетить именно мое сознание. Я правильно вас понял: Язык – это Космический Разум или проще говоря – Дух, Жопка – это моя душа или, по-другому, я сам, только во всех предыдущих моих жизнях, и я – это я теперешний, в своем бренном теле?
– Ишь,  че захотел, – прошипела Жопа, – чтоб я Душой его была. Это не душа, а вражья черная дыра какая-то. Да из этой черноты просто выхода нет.  Пускай другую дуру себе поищет  эдак еще, я думаю, лет  сто.

– Ну, в общем, так, – кивнул  Язык, как ни в чем не бывало.
Жопа с силой  ущипнула его, но он только подмигнул ей, мол, не мешай, все будет тип-топ. Пауза и так затянулась на целые две недели, и по всему помощи было ждать не откуда.
– Хорошо, –  дружелюбно улыбнулся  Исаев, – так даже удобнее. Ну, ладно разборки в сторону, теперь о деле.  Расскажите цель вашей миссии и при чем здесь я, что б я все сразу понял, а уж потом я вам выдвину свои условия.
Жопка опять ущипнула Языка, мол, давай ты же у нас специалист по сказкам.
– Ну, если  не слишком глубоко копать, –  начал  сказочник Язык.
– Нет уж, ты давай глубоко и по порядку, – перебил его Козел. – Мне сейчас спешить некуда.

– Как скажешь, – нисколько не смутился Язык. Он был настоящим профессионалом своего дела  и сбить его с толку  было не просто.
Для начала ему как профессионалу хотелось все же узнать, с кем они имеют дело. Кто же на самом деле Лев Валерьянович? Он помнил, что САМ вскользь намекал ему, что для них важно зацепиться именно за русского.

– Может их оказалось двое, а мы не смогли точно вычислить  – ху есть ху, поэтому и разъехались с САМом, – мелькнула у него мысль.
– Так вот, если глубоко и по порядку, то начну с того, что наша миссия заключается в том, чтобы определить на этой планете ее пуповину, то есть ключевую на настоящий момент страну, а в ней истинного патриота, который,  по всему, должен быть  очень и очень законспирированным.

– Этой страной явилась Россия, а патриотом соответственно Вы, сударь, – подытожил Язык, который, когда хотел, умел передавать саму суть буквально в двух словах.
– Очень неплохо начал, – согласился Левушка, – даже заинтриговал. Вот только русским патриотом меня назвать нельзя, я бы даже себя патриотом-россиянином и то не рискнул назвать, – как-то через-чур задумчиво сказал он.
 – А кто же ты тогда? – вырвалось у Жопки.

– Еврей я, ребята, еврей, – криво усмехнулся  Лев Валерьяныч.
– Как еврей? – у Языка выпал от удивления язык.
– Вот так вот, еврей, самый что ни на есть чистокровный по маме, так сказать.
– А как же ты на этом далеком севере оказался? Там ведь отродясь евреев не было, – бросила Жопка.

– Все течет, все изменяется, – пробасил Исаев, думая в этот момент почему-то про своего земляка Абдралмовича (вот кому с Севером-то подфартило).
– Неувязочка у меня маленькая вышла, вот и заехал в места не столь отдаленные, – тихо прошипел Лева, так как увидел, что в его сторону движется с грозным видом Аська, волоча за собой здоровенную швабру.





Глава 38
Уборщица жилых помещений Аська славилась скверным характером  и встречаться с ней Леве совсем не хотелось особенно,  когда она была во всеоружии.
– Ты че здесь делаешь, Козел? – обидно спросила она.
– Мастурбирую, – зло улыбнулся Лев Валерьяныч.
– Ну,  и слава Богу, – примирительно сказала Аська. – А то я уж думала,  опять в палатях курить начали. Вроде дымом несет, а?
– Это у тебя подсобка горит, – брякнул фон Штирлиц.
– Ой-ой,  беда, беда, – заорала было Аська, но вовремя очухалась и набросилась на Левушку.

– Че, совсем сдурел, псих? Какая подсобка? Третий этаж. Где мы и где она? Полуумок. Ща как дам шваброй по морде, сразу мозги вернутся,  и лечение не нужно будет.
– А ты не задавай дурных вопросов, – на всякий случай  отодвигаясь, засмеялся Исаев.
– Все уже из-за этих асфальтеров насквозь провоняло, – он кивнул на улицу, где уже второй день не покладая рук трудилась бригада асфальтоукладчиков, – а она только дымок почуяла.
– Ладно, живи пока, – примирительно сказала Аська и пошла из палаты.

– И впрямь асфальт укладывают, – подумала уборщица. – Откуда взялись? Вроде, пять минут назад еще не было здесь, а уже  полдвора закатали.
На самом деле все было гораздо проще. Многие люди, живя в одно и тоже время и даже в одном и том же дворе, тем не менее живут в разных измерениях, сами того не зная. Они могут ходить друг возле друга,  не замечая этого,  пока им на это не укажут.

Вот и сейчас произошел тот самый случай, и не укажи Исаев на рабочих, Аська так и не увидела бы их. А потом  всю осень ходила бы и удивлялась, откуда здесь новый асфальт появился? Прям,  как в сказке. Но это отдельная тема и полное ее описание еще впереди.





Глава 39
А все это время, пока Лев вел переговоры с опасным собеседником, вооруженным мерзкой шваброй, Язык просчитывал ситуацию. Последнее, что он узнал, резко меняло дело и говорило ему о том, что их полет с Жопкой ушел с намеченной траектории,  и они попали совсем не туда, куда надо, а значит и скорый выход для них тем самым оказался заказан, тем более, что ему уже приходилось встречаться с евреями, хотя в этой части космоса они оказались впервые.

Этого-то добра было в космосе полно везде. И где бы они раньше не работали, в каких бы удаленных уголках Космоса не летали по приказу Крошки Кэт, они, практически, всегда встречались с этим словом – еврей.
– Тоже миссию какую-то выполняют, – последнее, что успел подумать Язык, прежде чем Левушка снова вернулся к их разговору.

– Итак, – начал  Валерьянович, явно показывая, что пора продолжить прерванный рассказ.
– Итак, – повторил Язык задумчиво, понимая, что надо сменить пластинку.
– Итак, – сказал он еще раз, – если не отвлекаться на частности, а кто ты это частность, которая не имеет никакого отношения к нашей миссии…

– Если бы не имела, вы бы в меня не влетели, – опять перебил его Козел, широко улыбаясь. Он уже понял, что совсем не случайно его происхождение вызвало такую реакцию новых друзей.
– Видимо, моя причастность к моей исторической Родине имеет куда более глубокие корни, чем я сам об этом знаю, – подумал он.
Но Язык уже определился с темой и не дал ему продолжить его размышления.

– Напомни мне, пожалуйста, семь чудес света вашей планеты, – он помнил по прошлым встречам с евреями, что те всегда обладали очень большим объемом информации.
– Статуи Гелиоса Родосского и Зевса, усыпальница царя Мавсола, Александрийский маяк, сады Семирамиды, Ебипетские пирамиды, – съехидничал Козел, – и это…, как его, седьмое ...

– Точно еврей, –  подумал  Язык, – информацией обладает не всей до конца, но как всегда больше чем достаточно.
– Причиной всему, – громко продолжил Язык, сконцентрировав свои мысли, – является апогея периодов развития человечества.
– Подожди, а как же седьмое чудо света? Подскажи!
– Да плюнь ты на него, я и первых-то шести не знал, – засмеялся  Язык, – слушай сюда.

– Каждый период человеческой цивилизации имеет свой точно установленный историей апогей. Апогеи периодов известных цивилизаций имели место в своей эпохе, когда вековой полюс переходил в столицу или, точнее, в центр владений народа лидера.
– Такими центрами цивилизаций у вас являлись: Вавилон во времена правления Семирамиды две тысячи лет до Рождества Христова; Египет времен Фивы, за пятнадцать веков до нового летоисчисления; ваше, между прочим, еврейское государство времен Соломона со столицей в Иерусалиме, – ткнул он изнутри Козела (тот подпрыгнул), – значит,  чувствует, – удовлетворенно отметил Язык. – Греческий расцвет времен Перикла; Римское владычество разных времен и Французское – времен Людовика тринадцатого и четырнадцатого, – подытожил он.

– На протяжении же всего девятнадцатого и двадцатого столетия протекала упорная борьба и перетягивание полюса правления на свою сторону. Вначале в этой борьбе участвовали Россия и Франция, не захотевшая первой расставаться с ним добровольно, затем Германия и Советский Союз. После победы последнего во Второй мировой войне полюс, казалось бы, уже перешел в Москву.  Но, увы,  все это оказалось  очень временно.

– Сразу резко активизировалась Америка  и  борьба между ними разгорелась с новой силой, –  Язык опять ткнул изнутри Леву, но в этот раз тот не отреагировал.   – По-разному, значит, до него доходит, – подумал Язык.
– Так вот, Америке удалось оттянуть полюс на нейтральную территорию, а затем и вообще перетянуть на свою, – закончил Язык.

– И вот сейчас, когда все считают, что Америка выиграла эту драматическую битву и является полновластной хозяйкой положения на этой планете, на самом деле она находится в движении в сторону глубокой задницы. А все это необходимо лишь для того, чтобы дать возможность России окрепнуть и набраться сил перед новыми важными битвами, – сделал вывод Исаев.

– Ты смотри, соображает, – улыбнулась Жопка, которая до этого времени молчала и пристально, как психолог, наблюдала за реакцией Левы. – Слышь, штандарт, давай уже сходи, поужинай. А то я скоро из-за тебя сама травку начну щипать.
 – Да-да, – поддержал ее Язык, – пора на ужин, далее рассказывать без подпитки отказываюсь, – запротестовал он.
– Ладно, – Исаев и сам уже заметил, что Аська машет ему вопросительно черпаком: отдавать его порцию, или он идет ужинать.

– Ладно, – повторил он, – сегодня вы заслужили хавку. Продолжим после трапезы. И фон Штирлиц  в развалку направился в столовую.
– Все, пацаны, – сказал здоровенный больной, проглатывая слюни, – сегодня ночью Сатурн налетит всей своей массой на Юпитер, Исаев жрать идет.





Глава 40
Проснувшись, Анатолий долго смотрел на закопченный потолок избушки не в состоянии вспомнить, что же такое вчера с ними произошло. Водка делала свое дело. Яркие воспоминания напрочь стерлись из сознания дядьки, а вместе с ними исчез и вчерашний страх. Ему, вдруг, страшно  не захотелось возвращаться домой пустым. Как объяснить всем столь раннее возвращение с рыбалки, да к тому же еще и без рыбы, он не знал. Соломоново решение подсказал Борода.

– Слышь, Анатоль, – он почему-то называл дядьку на французский манер, а может у него это было обычным сокращением длинного слова, что татарин в своей речи использовал довольно часто.
– Слышь, Анатоль,– повторил он еще раз, видя, что последний не среагировал на его обращение.
Дядя вышел из своего оцепенения и, нехотя развернувшись в его сторону, кивнул: –  Ну?

– Баранов мну. Че, говорю, с харчами-то домой идти и тем более без рыбы.
Здесь Борода глянул на Санька: – Вон от племяша все девки за такую рыбалку отвернутся, даже ранение не поможет, – он скосил свои маленькие с постоянным прищуром азиатские глазки на забинтованную руку Санька.

Похоже, с ней было все в порядке. Наложенный на свежую рану подорожник и пропитанный мочой  бинт не дали ей загноиться. Рука чувствовала себя довольно комфортно и создавала впечатление вполне рабочей.
– Вот  я и говорю,  здесь все-равно уже не рыбалка. Ну, разве только если смерти себе искать, а вот на моем стане можно рыбки взять за два денька сполна. Не стыдно будет домой возвращаться.

В поселке у них, кстати, была традиция: при встрече каждый считал своим долгом спросить, сколько взяли? При чем этот вопрос относился не к килограммам. Больше двух пудов из тайги все равно не вытащишь в одиночку, да и не надо это.  Рыбу в поселке  никто не продавал, а себе и родственникам, если зайдут, этого было достаточно вполне.

Это относилось, исключительно, к щукам. Причем щукой считалась всякая,  от мала до велика, не важно как пойманная, главное – хищник! И вот было престижно   поймать их поболе.  Сейчас же у рыбаков имелось всего две небольших травяночки, пойманные еще в первое утро. Это был настоящий позор. Ну, возвращаться с семью, ну с шестью, еще куда ни шло. Но две! Это был верх неприличия.

Анатолий напрягся. Смена своего решения всегда давалась ему с трудом, но и не поменять, значит, опозорить и себя и племяша перед всем поселком. Борода прочувствовал этот момент по-своему и, развязав мешок, ловко выхватил припасенную для таких случаев маленькую.
– На ко, вспрысни не веселья ради, а исключительно здоровья для. Только половинку, – предупредил он. – Мне еще на этом лекарстве три дня держаться.  Зуб, зараза, совсем замучил, – обращаясь почему-то к Саньку,  и прижимая руку к щеке, сказал он. – Вырвать его что ль? А? Как думаешь?

– Лишний вырви, – ответил пацан, – я вообще-то не стоматолог.
– Ты не он, – согласился Борода (слово стоматолог он не рискнул повторять слишком мудреное), – но уж очень ты, я смотрю, умный.  Лишние  – это у тебя. Он, смотри, полный ротешник, а у меня кажный корень на счету, – недовольно пробурчал он. – Ты книжку-то прочитал? А то, давай, возвращай.

– Ты че? – изумился Саня и скосил глаз на дядьку. Борода тут же понял, что не туда он направил сейчас свое внимание.
– Ну,  все-все, Анатоль, и так уже лишку дернул.
– Что скажешь, племяш? – оторвавшись от бутылки,  спросил дядька. – Как скажешь, так и будет.

– Так вот только не все сразу, я ж не Фигаро.  Вначале тебе, – Санек повернул голову в сторону Бороды. – Где ты видывал, что б такие толстенные книги читали за один день? Он показал большим и указательным пальцем примерную толщину книги, увеличив ее почти вдвое (не приукрасишь – историю не расскажешь).

– А теперь тебе мой ответ, – пацан  чуть  кивнул головой  в сторону размякшего и подобревшего дядьки. – Ты, дядь Толь, я смотрю,  как на грудь примешь, так хоть с Чудо-Юдом готов сражаться?
– Ты давай коротко и по делу. Да или нет? – недовольно пробасил дядька. – Как скажешь, так и будет.

– Скажу да, потому как по прочитанному у меня к этому знатоку Тибета, – Саня кивнул в сторону Бороды, – есть парочка вопросов, да и без щук возвращаться неохота.
– Любой вопрос, любой ответ, – весело пропел Борода. Ему были по душе эти простые  на первый взгляд, но совсем не относящиеся к разряду простаков Анатоль и его племяш. Восточная интуиция татарина подсказывала ему,  неспроста в этот час оказались они на озере рядом с ним, и ему очень не хотелось вот так вот просто с ними расстаться.

– Решено, – сказали все трое одновременно, переглянулись и громко засмеялись (желание же про себя догадался загадать только один из них).
Ветер совсем стих. Солнце спряталось. Над все тайгой лег небольшой туман, что было на руку рыбакам, так как ходить в тайге по жаре, да еще с рассолом на спине, было делом не совсем веселым.




Глава 41
Не прошло и двух часов как рыбаки уже были на «Глубоком» в любимой избушке Бороды. Эту избушку Борода рубил сам, и, практически, она и была его домом. Он редко кому разрешал в ней останавливаться, что, кстати, являлось грубейшим нарушением таежных правил, но татарину эту прихоть прощали. Во-первых, потому что он жил там  десять месяцев в году. А, во-вторых, еще и по тому, что в отличие от «Мелкого» и других небольших озер, которых здесь в округе было немерено, «Глубокое» было озером просто огромным и таких избушек на нем было до десятка.

По своим размерам оно лишь немногим уступало всемирно известному венгерскому озеру «Балатон». О  последнем Санек прочитал в журнале "Вокруг света".  Правда, «Балатон» затягивался камышом, практически, со всех сторон, «Глубокое» же только с севера.  Однако, темпы его затягивания были явно  больше, потому как это был стихийный, сугубо природный процесс, и человек не хотел, да и не мог бы ему помешать или воспрепятствовать.

– Прям как озера-побратимы, –  глядя на «Глубокое» подумалось сейчас Саньку. – Интересно, кто из них первым прекратит свое существование.
– Не дождетесь, – донеслось до него с водной глади.
– Какие здесь звуки, – подумал парень. – Совсем другая вода, не то что на «Мелком».

Именно в том месте, где стояла избушка Бороды, озеро активно затягивалось, превращаясь в непроходимое болото. Место это Борода выбрал не случайно. Трудные подступы с воды, а она окружала мысок со строением с трех сторон, не давали возможности кому бы то ни было подойти к избушке незамеченным. В принципе, подход мог быть осуществлен только с одной стороны. Уходить же Борода мог куда угодно, и уже через  пятьдесят  шагов, практически,  был незаметен и недосягаем.

– Не каждый рискнет шагнуть в эту топь, даже если будет знать, куда за ним надо идти, – подумал парень. – Вот так вот непойманным и остался. Хитер татарин, нечего сказать.
– Ну, вы тут готовьте костер, картошку, лучок, лаврушку, а я пойду свежачок сниму. Думаю пара-тройка щук уже сидят, – быстро как из пулемета прострекотал Борода, забирая из кустов припрятанные весла и показывая какого размера должны быть щуки.

– Смотри,  не донесешь, – пошутил Саня.
– Давай, сынок, делай костер и поменьше разговаривай, – услышал пацан в ответ.
– По-моему, суеверен, зря брякнул под руку, – подумал Саня. – Ну да черт с ним!
– Место тут у меня такое: только поставил самоловку – через час она уже там сидит, тебя дожидается, а я еще  перед уходом  все снасти освежил, сейчас только сымай! – просопел татарин.

– Место тут гнилое, – опять вставил Саня, глядя на затягивающий со всех сторон воду мох. – С берега точно не порыбалить, а лодчонка у тебя на одного, че делать-то будем?
– А зачем тебе рыбалить, сиди, читай книжку. Набирайся ума-разума, может и впрямь  разведчиком станешь. Без рыбы не уйдете, коль к Бараде приехали, – было последнее,  что  услышали рыбаки.

– Станешь, не станешь, – пробурчал  недовольно пацан, видя, что у татарина совсем нет запаса дров у избушки. – Даже бересту не заготовил, азиат, – не зло ругнулся  парень, беря топор и присматривая, куда лучше пойти за сушняком.
А Борода тем временем, прыгнув в лодку, выгребал на чистую воду через камыш,  обильно росший по всему побережью.

Для того, чтобы лодка могла подходить вплотную к берегу утеса, он использовал единственный в этом месте небольшой ручеек, впадающий в озеро, и по его руслу подтягивал лодку, практически,  до самого берега, если в этом была необходимость.
– По-другому в этом месте попасть с воды к избушке невозможно, – понял  Саня.
Погода стояла отличная. Жара спала, гулял небольшой летний ветерок, что позволяло спасаться от комаров, не давая им собираться в огромные черные тучи и гонять свою жертву до потери последней капли крови.

Настроение у Сани, да и у дяди Толи явно  улучшилось. Вчерашний кошмар вспоминался уже  как далекий и страшный сон, и здесь на «Глубоком», казалось,  ничто не предвещало им беду…





Глава 42
Найдя подходящий сушняк, Санек, напевая любимую песню: – Здесь вам не равнины, здесь климат иной, идут лавины одна за одной, – принялся за знакомое для него дело. Учитывая тот факт, что отец ушел от них рано (парню тогда не было еще и семи лет) обязанность по обеспечению семьи дровами легла сразу на плечи пацана.

Первый свой костер (именно настоящий большой костер, а не какую-нибудь там поленницу) он сложил уже в пятом классе, расколов для этого в течение месяца добрых пять кубов леса, и с тех пор переколол этих дров несметное количество.
Ему нравился этот процесс. Особенно он любил делать это зимой, и особенно любил колоть березу. Чурбачки, которые он, кстати, уже с десяти лет и пилил сам, разлетались на морозе как орешки. Местные бабы, следовавшие мимо него на поселковый колодец за водой, с удивлением всегда говорили его матери: – Твой то, Нюр, уже мужик настоящий. Иду, смотрю, сам пилит. Дружба больше него, а ничего, справляется. Вон сколько навалил уже. Его там за поленьями и не видно. До самой весны хватит.

– Ну, что поделаешь, – как бы всегда извиняясь перед ними отвечала мать. – Мне ведь совсем некогда. Пока с работы приду, уже и семь часов, когда дровами-то заниматься, темно ведь уже совсем.
– Да что ты оправдываешься-то все время, – замечали ей бабы.

– Ну как же, ведь совсем  еще ребенок, – жалостливо говорила мать.
Бабушка же его, наоборот, не могла нарадоваться, что из внучка растет помощник.
Она всегда, когда вокруг Санька собирались его дружки, желающие тоже попробовать попилить и уговаривающие его дать им разок пильнуть, высовывалась из двери и угрожая им клюкой приговаривала: – Ух, антихристы, пошли вон отсель, не мешайте человеку работать, архаровцы окаянные! Ужо я вам!

Хлопцы сразу же разбегались, хотя бабка ходить совсем не могла и передвигалась только по дому и то при помощи клюки, но уж очень почему-то ее все боялись. Так и говорили ему обычно, когда он приглашал к себе в гости:  – Не, к тебе не пойдем, у тя бабушка очень злая!

На самом деле бабушка была добрейшей души человек и даже, когда она злилась, то скорее всего делала вид, что злится. По-настоящему это у нее никогда не получалось. И вот именно сейчас Санек почему-то вспомнил бабушку, которая еще прошлой весной попрощавшись вечером со всеми, сказала: – Ну, что ребятки, не увижусь я с вами на этом свете больше. Похорони меня, Нюр, рядом с могилкой отца, да, и в сундучке на дне – это на гостинцы ребятам там немножко. Не закатывай больших поминок, нечего деньги зря тратить, вон у тебя скольких подымать надо, – она обвела взглядом внуков, – слушайтесь маму, детки,  помогайте ей, и да поможет вам всем бог!

– Да,  что ты такое говоришь-то, мам, – пыталась остановить ее Сашина  мама, но бабушка уже отвернулась к стене, пожелав всем спокойной ночи, и заплакала без слез. Слез у нее уже давно не было.
Через двое суток весь поселок хоронил Прасковью Петровну – последнюю женщину-партизана в округе, которая, уйдя добровольно на фронт и попав в плен, смогла бежать от немцев, пробиться к партизанам и возглавить впоследствии небольшое партизанское соединение, которое в конце войны было отмечено самим товарищем Сталиным.





Глава 43
Протяжный крик резко прервал воспоминания паренька, и он настороженно вскочил с колен (так было удобнее рубить  сушняк).
– Толя-я-я-я-я-я-я, – опять донесся протяжный крик, Понять толком, близко это или далеко, было невозможно, ветер относил слова в противоположную от берега сторону на озерную гладь.

Саня бросив охапку дров, которую поначалу еще хотел прихватить с собой до избушки, рысью метнулся назад. Навстречу ему уже бежал перепуганный дядька.
– Хватай кол и за мной, – успел скомандовать он и стал спускать к воде.
На самом деле вода – это было одно лишь название. Крик донесся строго с северной стороны, а там было сплошное болото.
Пацан быстро догнал дядьку и, хорошо зная эти болота, старался ступать строго след в след. Быстро идти никак не удавалось, потому что дядя Толя, ставя ногу, тут же ее отдергивал назад. Было такое ощущение, что мох, затянувший воду, не выдерживает его веса и рвется.

– Интересно, какая под нами глубина, – подумал Саня, на всякий случай,  разворачивая кол горизонтально. Пытаться щупать им перед собой почву,  было делом лишним, а вот если мох все же разойдется, и он сыграет в эту болотную яму, то кол мог оказать ему неоценимую помощь.

Ради интереса Саня разок  ткнул острым концом палки в покрытие, оно выдержало. Он,  осмелев, ткнул гораздо сильнее. Кол, тут же пробив легкий слой, резко пошел вниз, увлекая за собой паренька.
Внутри у него все сжалось в комок, рука вместе с колом провалилась по плечо и остановилась. Под ними была ГЛУБИНА! Двухметровый кол и рука так и не нащупали дна озера.  Мурашки поползли сразу по всему телу, пот покрыл лоб и начал заливать глаза.

– Не балуй, – услышал он отчетливо хриплый оклик дяди Толи. – Кол не бросай! Вытаскивай руку вместе с ним, иначе тебе кранты, – не своим голосом только и проговорил дядька. – Да быстрей только! И уходи, уходи с этого места сразу!
Санек, весь трясясь, кое-как вытащил руку вместе с колом из воды и отполз в сторону. Только он это сделал, как все это место сразу заполнилось водой из которой высунулось одновременно пять, а то и больше, рыбьих голов разной масти. Они жадно глотали воздух и поглядывали на рыбаков, как бы благодаря их за временную помощь и предоставленный им воздух.

– Не достал до дна, – прохрипел, продолжая трястись, Санек глядящему на него дядьке, который тоже, чтобы не стоять на месте, передвинулся потихоньку с одного конца от него на другой.
– Толя-я-я-я-я, после некоторого молчания опять раздалось впереди и совсем рядом от них.
– Наводку дает. Вперед, немного осталось, – только и смог вымолвить Анатолий.

– Вот азиат, – подумал пацан, которому все же удалось взять себя в руки, – как он хотел, чтобы мы с ним пошли. Видно, проинтуичил, зараза! А как мы его сейчас спасем? Сами скорее здесь подохнем, чем сможем ему помочь.
Но дядьку, казалось, этот вопрос не интересовал. Он шел и шел вперед, ничего не замечая или не желая  замечать, а между тем впереди уже чувствовалась вода.

– А-н-н-а-а-т-т-о-о-л-л-ь-ь-ь-ь!!! – вдруг рядом метрах, наверное, в семи-восьми перед ними пронеслось громом.
Если честно, то Санек чуть не обоссался от этого крика, хотя он и стоял за дядькой. До того расстояние было еще меньше.
Дядя Толя от такой неожиданности резко присел. Левая нога у него тут же пошла под мох. Он быстро ее вытянул и поменял место. После этого раздвинул батогом густо закрывавшую озеро осоку.

Прямо перед ним в своей брезентовой лодчонке, пыхтя папироской сидел с удочкой Борода. Увидев дядьку, он, как ни в чем не бывало, не выпуская изо рта папироску сквозь зубы процедил:
– Слышь, Анатоль, я забыл сказать  тебе: там у меня в избушке за печкой чайничек стоит, так вы его тоже на костер поставьте, заодно  и чифирнем.

– Я тебе сейчас так чифирну, сучара ты голубая, –  трехэтажно выругался дядя Толя, только сейчас заметив что сразу от лодки Бороды и до самого ручья у избушки, по кругу проходит земляная коса.
Он, со злостью запустив в татарина батогом и гаркнув напоследок: – Лучше в избуху не приплывай, порублю, – размашисто зашагал по не весь кем сделанной насыпной тропе назад.

Санек же, задержавшись  на месте дольше чем надо, все-таки провалился. Но глубина здесь возле насыпи была такая, что он даже не зачерпнул бродами, хотя сапоги и не были распущены до самого верху. Его, вдруг, начало пробивать на неудержимый смех.
– Нервное, – понял пацан  и пошел по воде за дядькой.

– А че, ответить мне нельзя было, когда я кричал? Прям,  как партизаны,  мать вашу! – в ответ  начал ругаться татарин, так и не поняв, почему он голубой (вроде комбез у него всегда был темно-синего цвета, ну в крайнем случае синий, но не голубой).

– А, – догадался он, – моя брезентовая лодка-то светло серого цвета, а Анатоль, наверное, дальтоник вот и думает, что она голубая.
 Он так никогда и не узнал о случившемся десять минут назад на затянувшейся мхом части озера.





Глава 44
– Чтобы вспугнуть человеческую форму и стряхнуть ее, Воины должны быть безупречны в своем стремлении измениться. После долгих лет безупречности наступит такой момент, когда человеческая форма уже не может выдержать ее и уходит. Это означает, что придет такой миг, когда энергетические поля, исказившиеся в течение жизни под влиянием привычек, распрямляются. Несомненно,  при таком распрямлении энергетических полей Воин испытывает сильное потрясение и даже может погибнуть, однако, Безупречный Воин непременно выживет.

Кэт уже трижды прогоняла через свою память Кодекс чести Безупречного Воина, но так и не могла найти ту изюминку, которая бы дала ей ответ на главный для нее вопрос: Безупречный Воин, стоящий сразу за Абсолютным воином, как медаль состоял из двух одинаковых частей, двух Воинов, сражающихся за одно общее дело, но выполняющих свою миссию по-разному.
Действия Воина Света, являющегося основной частью Безупречного Воина, были для нее абсолютно прозрачны и понятны. Ей были непонятны свои действия здесь и сейчас.

Выступая Воином Тьмы и одновременно частицей Безупречного воина, она не могла для себя уяснить главное: имеет ли она право на последний удар, или это право остается за кем-то, кто выше ее. И возможен ли вообще этот последний удар?
Эти раздумья приводили Кэт в уныние. Она понимала, что принимать решение в конце-концов ей придется самой. И все будет зависеть именно от нее.
– Утро вечера мудренее, – сказала она сама себе и решила сосредоточиться на ближайших задачах, не копая сразу слишком глубоко.

Ей было уже абсолютно ясно, что она взяла Планету во временной интервал сроком в пятьдесят земных лет, что было совсем небольшим, по ее меркам, расстоянием. Но странное дело: информация, которую она пыталась скачать из этого времени, все шла и шла и казалось ей не было конца. Она уже в три раза превосходила по своему объему информацию таких же по временным рамкам других отрезков Вселенной и поступала, и поступала, не снижая скорости. Это Кэт стало настораживать.
Тогда она решила поступить по-другому. Весь отрезок она разбила на три части: прошлое, настоящее и будущее. Все, что было до этого временного отрезка, то есть до 1975 года от Р.Х., она обозвала далеким прошлым, а все, что было за 2025 годом, нескорым будущим. В самом отрезке для простоты года с 1975 по 2000 она стала называть прошлым-настоящим, с 2000 по 2012 – настоящим-настоящим, а  с 2013 по 2025 – настоящим-будущим.

Таким образом, можно было ограничивать поступление информации по категориям. Она остановилась на том, что ей пока понадобится знать все о событиях с 1975 по 2013 год, дальше может и не понадобится, тем более, что вся информация после 2014 года была какой-то размытой и неконкретной.
– Такое ощущение, что  информация серьезным образом кем-то закрывается, – подумала Кэт.
– Ну, да шут с ним, – действовать предстояло сейчас,  и она приступила к работе.  Для начала был реанимирован уже бывший в боях Навигатор.
Кэт первоначально  хотела восстановить его полностью и пополнить экипаж, но потом передумала. Из собственного опыта она понимала, что САМ оказался просто кем-то заблокирован.

По всей вероятности, он тоже принял избыточное количество информации, и его память просто оказалась застопоренной. Произвольно это произойти не могло: он бы просто взорвался. Получалось, что Навигатор был кем-то спасен. Но кем? Кто этот помощник, Кэт не знала, да и помощник ли это.
– Может таким образом кто-то уже и ко мне подбирается? – подумала она.
– Тот, кто нам мешает, тот нам и поможет, – решила Кэт и включила систему трансцендентной активности – РКК в режим самозагрузки.

– На всякий пожарный, – решила Крошка. – Чем черт не шутит.
Оставалось дело за малым: подключить к блоку питания САМа и после инструктажа отправить его в одну из только ей известных точек, где по ее расчетам в этот момент находится объект №1. Точные координаты в интервале указанных дат у нее теперь всегда были под рукой, и она могла вводить САМа в объект в любой год, начиная с 1975 по 2014. Дальше уже присутствовала возможность некоторой ошибки, но для решения своей задачи ей было этого вполне достаточно.





Глава 45
– Эй, Штирлиц,  к тебе телка пришла, – рявкнул Вовочка на ухо задремавшему было Гирову и заржал словно бешенный жеребец, видя, что застал того врасплох.   Гиров встал с кровати. Не спеша  застегнул Вовочке верхнюю пуговицу пижамы и левой рукой (она у него была послабее), глядя ему прямо в глаза, начал сдавливать ворот курточки.

Он  использовал этот прием еще в войсках, когда, как правило, старослужащие солдаты доставали его своим хамством.
Бить солдат не позволял устав и кодекс чести офицера, а слово они уже не понимали.

Вот и сейчас, глядя пристально и зло в глаза ВВП, Гиров так сдавил ему шею, что последний "выпал в осадок" даже быстрее, чем он предполагал.
Фокус здесь был прост. По всей вероятности,  Гиров все же обладал некоторой силой гипноза, ну и плюс ко всему воротом куртки он крепко пережимал сонную артерию, отчего его обидчик, несколько посопротивлявшись, терял сознание. Обычно пострадавший после этого ничего не помнил.

Чубайс, который был единственным свидетелем произошедшего, попытался выскользнуть из комнаты и позвать на помощь, но Гиров резко перекрыл ему дорогу.
– Куда? – спросил он вежливо.
– Эта…, в туалет мне надо, – затараторил рыжий больной.
– Ты ничего не видел, понял?
– Так точно, товарищ Штирлиц, – просипел Чубайс, который тоже был пойман за воротник.
– А он проснется, скажешь, что был со всеми в гостиной, смотрел телевизор.

В это время у телевизора раздался дружный хохот. Больные «Черной дыры» в этот час всегда смотрели «Убойную силу». Как раз в этот момент там Вася Рогов, проникший в психбольницу под видом лейтенанта Коломбо, выводил на чистую воду так ненавистных всем постоянным посетителям «Черной дыры» врачей-психиатров.

– Давай, Васек, коли их, – доносилось оттуда.
– Понял? – протянул Гиров.
– Так точно, товарищ Сухов, – шепотом сказал Чубайс.
– Ну, ты уже совсем зарапортовался, то Штирлиц,  то Сухов у тебя. Ты давай уже определись как-то. А лучше зови меня просто Санек.
– Понял? – еще раз спросил Гиров.
– Так точно, товарищ Санек, – опять по-военному ответил Рыжий.
– А че так официально?
– К войне уже готовлюсь.
– С кем? – не понял Гиров.
– С кем, с кем…,  с Бен Ладеном, – зло ответил рыжий. – Вот он очухается и будет война.
– Ну, пусть вначале еще очухается, а ты давай к телевизору, или для тебя война будет на два фронта, – подтолкнул его Гиров.





Глава 46
– Черт рыжий, – кричала еще совсем не старая, но уж очень упитанная и, казалось, только что вылезшая из фонтанов, которых в последние годы в Москве было предостаточно, тетка. На ней, действительно, не было сухого места: тридцатиградусная жара, отключение вместе со светом вентиляции и подъем вверх по эскалатору тела весом никак не меньше центнера, делали свое дело.

Казалось, она кипела от злобы и попадись ей на пути сейчас Чубайс, которого и в моменты нормальной-то работы РАО "ЕЭС" москвичи считали виноватым во всех своих бедах, она бы его порвала как тузик грелку.
– Альбинос не доструганный, шпала монтажная, шнур кабельный, – не унималась она.
– Держись, мать, – легко обгоняя  ее ступенек за сорок до окончания мучительного подъема по эскалатору,  приободрил  тетку  радостно летящий к свету студент-выпускник.

– Держись, мать, – передразнила его тетка. – Какая я тебе мать, сынок! Глаза-то разуй! Если бы ты меня встретил не здесь в подземке, да еще без света, а на пляже, например, в Сочи, ты бы еще меня снял, голубок, и был бы счастлив.
Студент замедлил свой радостный полет (из-за остановки метро был перенесен экзамен по аудиту, а это отсрочило его смерть еще, как минимум, на сутки) и оглянувшись уже внимательно посмотрел на тетку.

Мокрые ткани плотно облегали могучие телеса дамы: грудь ее казалось вот-вот выпрыгнет из тонкой ткани; упругие, на вид словно вылитые из чугуна, ноги медленно, но уверенно поднимали могучее тело к свету; руки, играя мускулами, цепко помогали им, уверенно хватаясь за неподвижные перила.
– Действительно, кровь с молоком и еще совсем не старая, – подумал студент и игриво улыбнувшись признался: – А что, Вы знаете вполне, вполне... Я как-то без света не сразу разглядел в Вас эту... кустодиевскую красоту,  – он несколько замешкался, пропуская вперед озорно зыркнувшего на него из-под кепки-аэродрома кавказца.

– Вот маладец, понимаешь! Зря время не теряет! Давай, дорогой, давай! Хороший удар сам понимаешь, не пропадает! Я бы тоже понимаешь... эта... Вот там, чуть ниже такая блондиночка стоит... пальчики оближешь! Проводил бы на край света, да не могу, опаздываю, понимаешь. Друг ждет, – он печально посмотрел сначала на свои «Роликс», купленные у трех вокзалов за семьсот рублей (предлагали за тысячу, но он, как всегда, смог сбить цену аж на три сотни), потом на мобильник, тупо молчащий уже на протяжении последних двух часов, потом на светлое пятно вверху у выхода из трубы метрополитена,  и снова цокнув языком:  – Такая блондинка, – понесся вверх к выходу.

– Разрешите представиться, – шаркнув ножкой и широко улыбаясь, весело пропел студент,  – Петр.
– А мне хоть сам Иисус, – протягивая ему сумки,  и не обращая никакого внимания на его смущение и тоже огненный окрас волос пропела  молодуха. – Ну что? Пойдем уже  или как?

Петя послушно потянул солидный вес вверх, обдумывая последние слова кавказца относительно хорошего удара. Леля устало улыбнулась.
– Вот кто крайний-то во всех наших делах, – подумала она, прикидывая стоит ли сделать еще одну передышку или уже преодолеть оставшееся расстояние с одного маха. – Хотя тоже позиция, – подвела черту под своими рассуждениями Леля. – Можно с уверенностью говорить о рейтинге популярности, созданном на волне общей неприязни. Хотя лично она не испытывала этой самой неприязни ни к одной живой душе на этой маленькой и таинственной планете.

Выйдя из метро,  она, чуть передохнув, направилась в сторону главного корпуса «Черной дыры» , вслед за  весело стреляющей глазками и то и дело звонко хохочущей толстушкой и согнувшимся в три погибели под тяжестью «нелегкой женской доли» студентом Петром.





Глава 47
Проникнув в корпус Леля, уладив все формальности, некоторое время находилась в комнате посетителей одна. Время было не приемное.
– Как удалось пройти? – подумал Гиров, подходя к жене.
– А вот коробку конфет сестричке  отдала и пропустили, –  упреждая вопрос, сказала та улыбаясь.
Они нежно и крепко поцеловались.

– А как догадалась, что я это хочу спросить?
– По глазам, только по глазам читаю, – засмеялась Леля.
– Значит, вот то что ты просил из книг. Она положила перед мужем стопку книг.
– Ницше, Марк Аврелий..., – Гиров быстро перебрал книги. – А Живаго?
– А что, Живаго?

– Ну, как что, – засмеялся Александр. – Я же тебе сказал, если что-то  и не найдешь не страшно, главное  Пастернака возьми не забудь.
– Вот переедешь в Кащенко там тебе и будет Живаго.
– Какой такой Кащенко? – не понял Гиров. – Ах, да. С какой стати Кащенко, мне Бурденко положен. Это и с домом рядом. На выходные десять минут и я дома. Не, нам   Кащенко не нужен.

– Даже и не думай, – испуганно  остановила его жена. – Никто не знает, что ты военный. А в Кащенко совсем другое и обращение, и лечение. Там и аппаратура, и медикаменты гораздо лучше и отдых нормальный, не то что в этой дыре. В общем надо в Кащенко нам, – подытожила она, давая понять, что вопрос уже решен и спорить с ней сейчас бесполезно.

– То есть, как это никто не знает, – засмеялся Саня. – Я же сам уже не однократно говорил, что я полковник  Советской Армии.
– Бывший полковник и, между прочим, бывшей Советской Армии. Ой, только не рассказывай мне сейчас, что бывших  в разведке не бывает! Тебя, дорогой, здесь никто не слушает, неужели ты еще до сих пор не понял, куда ты попал! Как я сейчас скажу, так и будет, – она маленьким указательным пальцем правой руки ткнула себя в левую грудь. – Сейчас все слушают только меня, а ты больной, заруби себе это на носу, – обиженно добавила она.

– Я с таким трудом все утрясла, сказала, что ты бизнесмен, работаешь в мелком и среднем бизнесе, немножко перегрузился, почувствовал усталость, головные боли, сам решил чуточку отдохнуть, но вместо желаемой Кащенко случайно по недоразумению, так сказать, попал сюда. Вот сейчас ты не против полежать в таком заведении пару месяцев, но только не здесь, а в Кащенко! Сделала, куда надо звонки, откуда надо сюда позвонили, дали добро! А ты – не буду, не хочу, Бурденко, полковник!

– Ты еще Штирлицем себя назови!
– Меня уже называют, – улыбнулся Саня.
– Как? Откуда они узнали? – вырвалось у Лели.
– А че ты так всполошилась, сама же сказала не забывай, что это дурдом и я здесь с диагнозом маниакальной шизофрении.
– Про маниакальную  я не говорила, – поправила его жена.

– В общем так, про полковника, а тем более Штирлица забудь. Ты коммерсант, бизнесмен, так сказать, и мы тебя переводим в Кащенко, – подытожила она.
– Ну, в Кащенко, так в Кащенко, месячишко готов полежать, – согласился  Саня, поняв, что по-другому все равно уже не получится.
– Вот это другое дело, – радостно вставила Леля.

– Не переживай, не ты первый.  Как же они на тебя вышли? – опять вырвалось у нее непроизвольно, и она тут же прикрыла рот своей маленькой ручкой. Чувствовалось, что она думает о чем-то своем.
– Не понял, кто вышел и куда вышел?
– Ты только не волнуйся,  я тебя не брошу, – сказала Леля ласково, делая вид, что не услышала вопрос Гирова. – Если надо, я им всем покажу! – Она погрозила кому-то невидимому своим кулачком.

Саня действительно знал, что эта небольшая, даже можно сказать маленькая женщина, если вопрос касался близких и родных ей людей, могла кому угодно такое показать, что, как говорится, мало не покажется.
Он обнял жену и примирительно сказал:
– Ну, все, вопрос решен.
– Да-да, пора, – заторопилась сразу Леля, – а то я подведу сестричку.
Она передала Александру фрукты, и они направились к двери, за которой, как уже успел заметить Гиров, с суровым видом десять минут как прогуливался Президент.





Глава 48
– Эй, Штирлиц, – услышал он властный голос. – Задержись.
Гиров, развернув на пол-оборота голову, увидел, что сзади в центре коридора стоит ВВП. Сразу за ним, не решаясь обогнать Вовочку, гурьбой стояли больные, вышедшие из гостиной комнаты после просмотра любимого фильма.

– Скажи мне,  родной,  есть ли разница между солдатом и воином и, если есть, то какая.  Только,  по возможности,  не разводи дискуссию, – обращаясь к Сане и,  одновременно    по панибратски похлопывая его  по плечу,  спросил Вовочка.
– Ну, если кратко, то это по твоей части, – улыбнулся Гиров.
– А я тебе скажу, – поворачиваясь при этом к больным оттопырил нижнюю губу  Президент.

Только в этот момент  Гиров заметил, что в правой руке у него опасная бритва. Бритва предательски сверкнула и снова скрылась за спиной.
Штирлиц на всякий случай быстро переложил пакет с фруктами из правой руки в левую. Правая рука сама автоматически напряглась, готовая к упреждающему удару.
– Воин не имеет права погибнуть. Если он погиб, значит, это не воин, а в лучшем случае солдат, – громко сказал ВВП.

В этот момент Пуговкин молниеносно провел лезвием бритвы чуть ниже ручек пакета, а рябой больной, стоящий слева от Александра, тут же подхватил падающий пакет.
Раздался дружный хохот.
– Поделишься, – громче всех смеясь, спросил ВВП.
– Без вопросов.
Тут же начался дележ товара. Санек, взяв себе яблоко покрупнее, пошел в палату. Его за руку поймал Пуговкин.

– Скажи мне, ты, случайно, не знаешь, почему я лег на кровать вперед ногами? –  спросил он, пристально вглядываясь в глаза Гирова.
– Когда?
– Значит, не знаешь. Это хорошо, – пропел Вовочка и надкусил яблоко, тоже не самое маленькое.





Глава 49
– Что такое эта Земля? –  Кэт быстро перетянула себе из ноосферы планеты всю необходимую  информацию  и ей, вдруг, самой захотелось  хоть краешком глаза  посмотреть на эту планету. Она решилась на отчаянный шаг.
– Это решение в случае неудачи может обречь меня  на гибель, – пронеслось у нее в сознании. Но решение было принято и она, не откладывая в долгий ящик, приступила к осуществлению своего замысла.

Планета по мере приближения к ней превращалась из голубой в начале в зелено-голубую, а затем и полностью зеленую. Тайга, догадалась Кэт, перед тем как войти в плотные слои. Она без труда нашла то озеро, куда несколькими днями раньше отправляла своих «Беспредельщиков», так и не сумевших вырвать с корнем объект №1.
Теперь после всего случившегося и разговора с бабушкой Кэт поняла, что пословица, которая была популярна в этом уголке Земли: «Все, что не делается,  все – к лучшему» –  сработала на все сто.

Только сейчас ей стало ясно, как она была близка к полному откату назад. О глубинах этого отката ей было даже страшно подумать. Особенно после того как она поняла, какая ответственность возложена на нее.
– Как же этому малышу удалось удержаться, – подумала она, зная какие демонические силы обычно использует Зона трансцендентной активности, решая поставленную ей задачу. Одно слово – Беспредельщина. Но пора было входить в тело. Щука ойкнула.

– Все нормально, – успокоила ее Кэт, – побудешь немного Богом, а потом опять превратишься в дьявола, – сказала Кэт.
– Я больше не буду, – захныкала Тень.
– Я же сказала тебе, не переживай, я только на денек к тебе. Ничего дурного тебе не сделаю.
– Да, не сделаешь, после вашей физиотерапии у меня месяц все косточки и плавники ломило, а я ведь уже не девочка. Пожалей ты меня! – взмолилась щука.

– Ну, во-первых, прошло всего два дня, – сказала Кэт, – после того как ты немножко поработала физически, а, во-вторых, в этот раз я не собираюсь привлекать тебя к спортивным шоу.
– Это у вас там два дня прошло, а здесь уже третий лед растаял с тех пор как я дурковала на озере.
– Меня до сих пор после этого ни в одну порядочную семью на чашечку кофе не приглашают, – опять запричитала щука.

– Позору-то сколько на старости лет натерпелась. И почему именно я? – не унималась она. – Ведь здесь у нас есть такие субчики, – щука многозначительно подняла хвост и описала им большой круг.
– А постарше есть? – спросила у нее Кэт, зная, что ее Беспредельщики, хоть и «сорви головы», но свой кодекс чести у них всегда существовал.
– Есть, но уж очень у нее хвост плох, – вспомнила Тень свою подругу и сразу ее пожалела.

– Ну, вот видишь, – подвела итог Кэт. – Ты сама все и расставила по своим местам. Еще раз тебе говорю, не переживай, в этот раз ограничимся только конструктивным разговором.
– Где этот субчик сейчас?
Тень сразу поняла о ком идет речь. Два дня назад на «Глубоком» их видели ответила она.
– Озера соединены между собой, – спросила Кэт, которая была прекрасно осведомлена о том, что большинство таежных озер на Земле имеют подземные соединения.
– Есть связь, – утвердительно кивнула Тень. – Только вчера слышала, как стайка окуньков собиралась туда дернуть, оттянуться по полной программе.
– Здесь, как сама понимаешь, не очень с харчишками-то. – она развела плавниками. – Песок один,  как видишь.

– Ну, вот мы туда и сплаваем, оторвемся немного, – подмигнула Кэт щуке.
– Я не была там уже лет пятьдесят,  – начала было протестовать Тень. – Не найду одна дорогу, – забеспокоилась она.
– Ничего, не переживай, – успокоила ее Крошка. – Это я беру на себя. А сейчас отдохни пару часиков, мне нужно точно сориентироваться по месту и времени вокруг тебя.

– Как скажешь, – ответила Тень. Она уже стала понимать, что новый приход к ней Разума в этот раз, кажется, не несет ей никаких неприятностей, а может быть даже наоборот, поднимет ее авторитет и укрепит несколько подмоченную на старости лет репутацию.
Кэт, проведя молниеносные расчеты, быстро переместилась на  тысячу километров  в простроанстве и   на двадцать пять лет во времени.

– Должна быть ночь две тысячи третьего, – успела подумать она, перед тем как у нее в ушах зазвенело:
– Все-все-все  хватит, небо нам не катит, все-все-все  хватит, пускай другой платит, все-все-все  хватит, плавить мои мозги, – громом пронеслось из пространства.
Кэт резко передернула год.

– Промахнулась? Похоже, в день попала?  Неужели ошибка? Не может быть? – уже после передергивания года и объекта подумала она и огляделась.
Перед ней стоял Юрий Конго «Белый маг» в плаще как у Гендальф из «Властелина колец», Мазаревич и Портнев в костюме Дэриэла Ван Хорна.
– Ага, бомонд московский собрался на отдых, – догадалась Кэт. – Вроде, по месту прямо в дырочку. Похоже, по времени я чуть съехала. Должна быть ночь, а получился день.

– Сань, – обратилась она к Мазаревичу, в котором, кстати, и разместилась, – какой год подскажи, пожалуйста.
– 2002 от Рождества Христова, весело улыбнувшись и ни грамма не удивившись, ответил Александр.
– А час?
– Пятый московского или два двадцать два по Гринвичу, – игриво ответил музыкант.
– Ага, спасибо за пунктуальность, – протянула Кэт.– А че такой веселый?
– Да, ты у меня уже это третий раз спрашиваешь, – засмеялся Мазаревич.
– Серьезно? И когда был второй раз?
– Четверть часа назад.

– Ага, спасибо еще раз, – все поняла Кэт. Она как всегда для страховки нарезала два круга сверху.
– Значит ты здесь самый надежный, Сань.
– Почему я? – опять добродушно улыбнулся Мазаревич. – Здесь Портнев есть. И Дима Перцов тоже здесь. Только его найти никто не может. Он куда-то пропал.
У Кэт тотчас же перед глазами всплыла фраза из газеты МК –  «Перцов выскочил из гроба».

– Значит и у него уже спрашивала, – подумала Крошка о последнем герое с тоской, но тут же встряхнулась.
– Ни  хрена не пойму, – сказала она. – Вроде все точно. Но вроде у бабки на огороде, а нам надо в самый раз, – подмигнула она изнутри Мазаревичу.
– Ты прости меня, Сань, сам все понимаешь. Ошибки в этот раз не должно быть, – сказала она ему изнутри.
– Но почему же у него музыка гремела? Ведь и там должна по всему ночь быть? – вслух подумала она.

– А ты еще раз попробуй, может там действительно ночь и была, а ты как всегда оказалась слишком стремительна в своих оценках, – посоветовал Мазаревич.
– Пора уходить, – поняла Кэт, вон и у Конго уже глаз  заблестел, – заметила она нездоровый блеск в глазах мага (на следующий день в «желтой прессе» появились заметки «Ведьмины игрища в центре Москвы», «Бомонд собрался на шабаш»).
Возвращение же показало туже самую картину.

– Все-таки день, блин, – мелькнуло у Кэт. Музыка просто рвала барабанные перепонки:

Ты прости меня, мама,
Что я был такой упрямый,
Но я служить должен,
Так что, аты баты,
Мы теперь солдаты!

Кэт на всякий случай переместилась на десять минут вперед. Ситуация не поменялась. Только теперь с такой же силой, а, может быть,  еще громче звучало:
 
Только ты сидишь, кусаешь
Свои губы до крови.
Все решаешь и решаешь
Уравнение любви.
Лиля + Витя = Л,
Только все это еще не предел.

– Фу, ты. Действительно черта вспомнишь, – подумала Кэт, увидев, как из темного коридора выходит огромный афган.
Она уже решила, что Мазаревич  погорячился, подсказав ей, что здесь все же ночь, и она, как всегда, была права в своей стремительности. Но тут афган – большая голубого окраса собака по кличке Дэв (по торпеде Кэт сразу определила, что это был мальчик) подошла к Гирову и, ткнув его длинным носом в бок, направилась в ванную.

– Понял не дурак, – через-чур громко, сказал Гиров и встал из-за стола.
Кэт напряглась. Все решали уже даже не секунды, а их доли.
– Полный кирдык, – пронеслось у Крошки в сознании и она уже готова была к экстренному возвращению и закрытию всего отработанного ею пространства навсегда…
– День-ночь, день-ночь, – барабанило у нее в висках. – Вот ты и попалась!
– Ну,  нет, – закричала Кэт в готовности сделать последний ход.
Гирова ударило по ушам так, что он временно оглох, едва успев сдернуть с головы наушники.

– Ну, и орать стали, козлы, – зло посмотрел полковник на беснующихся на той стороне экрана музыкантов, пытающихся своими гитарами и лбами разбить стекло телевизора. Не тут-то было!
Штирлиц направился в ванную, чтобы дать собаке воды. Фокус заключался в том, что ровно месяц назад Дэв (сокращенно от Дэвитторио), попробовав однажды водицу из-под крана, стал принципиально отказываться от питья из своей фирменной миски, требуя всегда струйку.

Все сразу перевернулось с головы на ноги: день стал ночью, в воздухе воцарилась тишина, из соседних комнат доносилось мирное похрапывание, часы на стене отбивали половину пятого, а за окном была кромешная темнота.
Попоив афгана, вернулся Гиров. Он, взяв наушники, опять попытался сделать звук телевизора тише, но звук не поддавался.

– Техника нас всех когда-нибудь и угробит, – подумал Саня, отложив в сторону наушники, а затем и вообще выключив телевизор.
Кэт успела заметить,  как перед выключением на экране  мелькнул Михаил Ефримов и, тяжело отдуваясь и показывая на свой мундир, вымученно пропел:  – Так что аты баты, мам, снова все актеры солдаты.

В это время из ванной с борзым видом вышла афганская борзая. Подмигнув Кэт одним левым глазом и сказав при этом человеческим голосом: – Это еще не предел, она пошла занимать место Гирова возле Лели, понимая, что последний засел сегодня до упора. Штирлиц опять начал что-то быстро писать, но уже без наушников.
– Слава тебе яйца, –  подумала  Кэт. – Чуть не наломала дров, –  и она, еще раз удовлетворенно взглянув на Саню,  ушла в настоящее-прошлое.





Глава 50
Клавдия Ивановна не знала, почему ей  сегодня перед посещением Левушки  захотелось зайти в парикмахерскую. Может быть, это было просто стечение обстоятельств,   а может женское чутье ей подсказывало, что движение Главного вокруг нее при последнем  посещении ею больницы было не простой случайностью. Клавдия была женщиной свободной и всегда относилась к любой особи мужского пола с особой симпатией. Вот и сейчас, почувствовав интерес к себе со стороны Николая Александровича, Клавдия решила его подогреть.

– Чем черт не шутит, мужичок он по всему серьезный, – подумалось ей, – а то, что мелковат, так это не беда.
Первые два мужа Клавдии Ивановны тоже были невысокого росточка, но это не мешало ей прожить в любви и согласии в общей сложности пятнадцать лет. Судьба обоих была трагична,  и Клавдии сейчас не хотелось об этом вспоминать. Она почему-то еще при первом посещении больницы подумала, что Бердяев каким-то странным образом напоминал Ивановне сразу их обоих. В нем была та же неспешность и рассудительность при ведении беседы, так присущая ее первому мужу, и  мужская сила, по части которой был силен второй муж Клавдии.

– Не плохой мужчинка, – думала Клавдии Ивановна о Николае Александровиче, сидя в парикмахерской, в то время как он проводил очередной, плановый обход больных.

...
Со всей своей свитой Бердяев вошел в палату, где находился Исаев и двинулся в сторону его кровати. Козел даже и не подумал подыматься, хотя все остальные больные палаты уважительно встали.
– Посему такое неувасение к обслусиваюсему персоналу, – холодно обратился к нему Главврач.

– А я не Клавдия, чтобы тебя уважать, – растянулся в широкой улыбке  Исаев.
Ему, вдруг,  открылась возможность видеть всех абсолютно голыми. Это Язык решил немножко порезвиться. И вот сейчас вся эта «пердяевская» команда, как ее прозвал Язык, включая самого НАБа, стояла перед ним нагишом. Смотреть было на что, если не считать первой помощницы Бердяева, очкастой и сухой как опавший лист Эммы Павловны.

Бердяев всегда брал с собой на обход Дуняшу. Она очень располагала к себе больных. Им в ее присутствии всегда хотелось выговориться сполна, что помогало Николаю Александровичу ставить правильные диагнозы.
Третьим сопровождающим лицом сегодня была юная аспирантка Юлия, которой просто необходима была практика общения с больными психиатрических заведений для написания своей кандидатской диссертации.

Дуняша была вылитая Даная, сошедшая с полотна великого голландского живописца. Она вся так и дышала силой и женственностью. Юлию фон Штирлицу было просто не описать словами. Это была девушка его мечты. Именно такую фигурку он представлял себе всегда, когда думал о женщинах.

Но больше всех развеселил  Козела, как ни странно,  сам Бердяев. Здесь было явное не соответствие размеров. Целых два органа не соответствовали в нем его небольшому росту. Нос и член. Причем второй, ну уж,  очень не соответствовал!
– Ну, как, – шепнул на ухо штандартенфюреру Язык. – Нравится? Будешь себя хорошо вести, еще не такое  покажем!

Дуняша по всему знала про это «бердяевское чудо», поэтому норовила все время быть по близости от него, испытывая от этого приток энергии.
– Флюиды ловит, – догадался штандарт.
Юля же наоборот, не обращая никакого внимания на Бердяева, с нескрываемым интересом смотрела на больного. Исаев не выдержал.

– Эх, красавица, – проведя по ее нежному стану тихо и как можно интимнее протянул он. – На твоем месте я бы с него не слезал. Вон как она, – он кивнул на Дуняшу, которая действительно, казалось,  прямо в палате оседлает Бердяева.
Дуняша смущенно несколько отступила от Главного, член Бердяева чуть приподнял головку.  Тело Юлии от прикосновения Исаева сразу затрепетало.

– Вишь,  как она тебя хочет, – опять прошептал Язык. – Какая женщина!
– Ты давай меня по быстрей выдергивай отсюда, – громко и зло сказал Козел. Он встал и направился к выходу из палаты.
– Куда Вы, больной? С Вами разговаривают! Обход ведь еще не закончился? – тем не менее, уступая Исаеву дорогу и, как бы случайно, касаясь рукой члена Бердяева,  затараторила Дуняшка.

– Виртуальной любовью захотелось позаниматься глядя на вас, – ответил Козел, пытаясь обойти загородившую ему проход Эмму Павловну.
– Пусть идет, – успокоил Эмму Главный. – Этот здесь навсегда, – Николай Александрович даже повеселел от такой мысли.
– Клавдия до-о-о-лго  есе  будет ко мне в гости приходить, – подумал он.
В этой ситуации никто не обратил внимания на Юлию. А с ней творилось что-то непонятное. Прикосновение к ней неизвестного больного вызвало в ее душе такой шквал эмоций, что она испугалась, что не удержит себя в руках и бросится ему на шею.

– Что со мной происходит, – пыталась понять молодая аспирантка. – Почему я испытываю такой ШОК и ТРЕПЕТ? Почему меня так завело простое его прикосновение?
Шквал эмоций полностью овладел Юленькой и оставшуюся часть знакомства с  больными она провела на автопилоте.
Козел же устроившись в туалете и сделав все необходимые процедуры удовлетворенно беседовал со своими новыми друзьями.
– Э, брат, – говорила Жопка, – если бы ты знал какой это кайф! – Она мечтательно цокнула языком. Язык недовольно качнул головой. Ему вообще не нравилось, когда он передавал инициативу в чьи-либо руки. Но это дело было по части Жопки, поэтому он молчал.

– Это я тебе только приоткрыла физическую часть канала либидо. А если бы ты знал, какие ощущения ты испытываешь, когда приоткрывается его духовная часть, – мечтательно пропела Жопка.
Сама Жопа этого никогда не испытывала, по причине своего извечного пребывания на физическом уровне, но примерное представление, благодаря тому, что фантазия у нее была богатая она все же имела и  делала вид, что это ей все знакомо. Все равно проверить никто не мог.  Язык был в этой области полный профан, а про Исаева вообще нечего было говорить.

– Жаль только, что этот кайф разовый, – разочарованно протянул Козел у которого до сих пор еще перед глазами стояла обнаженная Юлия.
– Почему разовый? Сразу въехал в дело Язык. Держу пари она к тебе через пару, тройку дней снова прикатит!
– С какой стати? – не понял Левушка. Кто я ей? Где я и где она?
– Ты меня еще плохо знаешь или забыл – кто я! – засмеялся Язык.

– Ну, а че тогда я до сих пор здесь парюсь, а не лежу еще на Канарах у моря с телкой? – Исаев зло пнул дверку кабинки. От нее, тотчас же,  отлетел какой-то псих и, жалобно скуля, побежал из туалета. Козел недоуменно посмотрел на Языка.
– Только хотел подсмотреть, – объяснил ему Язык. – Дальше тоже будет подсматривать, но уже одним глазом, – подытожил он.

– Какой ты резкий, – примирительно заговорила Жопка, подтолкнув Языка (мол не приведи господь опять голодовку объявит), – да и зачем тебе Канары. Это все твое воображение виновато. Мы можем тебе здесь такие наслаждения организовать, что ни одному даже самому крутому миллиардеру не снились! Канары и Гавайи будут просто отдыхать!
– Как Юлька еще при тебе, – спросила она делово.
– Да, здесь, – протянул Козел.
– Ну, покрути ее немножко как тебе нравиться, – томно сказала Жопка.

Исаев начал ставить аспирантку в разные замысловатые позы, испытывая при этом очередной прилив любви (это Жопка уже опять включилась в работу).
– Вот, наслаждайся. Канары просто отдыхают, – опять повторила она и штандартенфюрер увидел Юлию в черной гестаповской фуражке и огромных выше колен красивых сапогах верхом на себе, а себя у нее между ног.
– Снова началось, – радостно подумал он. – Значит не разовый! – и тело его начало тонко трепетать.





Глава 51
– Какая се у вас тема диссертасыи, дусечка, – уже второй раз  озадаченно спросил Бердяев.
– А? Что Вы говорите, доктор? Тема моей диссертации? – Юленька  сделала задумчивое выражение лица. Мысли у нее были далеко от этого и возвращаться в этот мир ей не хотелось.

– Тема моей диссертации требует еще корректировки и не прошла пока окончательного утверждения на ученом совете, – начала она, – но вот такие вот больные как этот... ну как его? – она капризно сжала губки.
– Ко'сел, – вставил Главный.

– Какая красивая фамилия, – мелькнуло в голове у Юли. – Да, да, Козе'л.
– Не Косе'л, а Ко'сел, – счел своим долгом поправить ее Бердяев.
– Вот я и говорю. Так вот такие, как Ко'зел и представляют для моей будущей работы несомненный, несомненный интерес, доктор. И если Вы не против, я бы хотела продолжить с ним К-о-о-н-такты.

При слове «контакты» губы аспирантки округлились так,  будто она облизывает ну о-о-чень большой банан. Грудь ее резко начала вздыматься.
– Посалуйста, посалуйста, дусеська, – ничего не замечая, согласился Бердяев. – Приемные сясы у нас по вторникам и сетвергам с пятнадсати до семнадсати ноль-ноль. Только усьтите, у этого больного есть дама серса.
– Как? –  вырвалось у Юлии.

– Я бы спросил не как, а ...
– Кто? – подсказала ему Юлия, которой, наконец-то, удалось вернуться в себя.
– Нет, дусеська, не угадали. Не кто, а какая! – и Николай Александрович не без удовольствия развел руки настолько, насколько они ему позволяли это сделать.
– Мосет быть дасе сють больсе, но увы, исвините не соверсэнен,  – намекая на свой рост,  сказал Бердяев.
– Это его тетуска.
– А, – успокоено протянула Юленька и улыбнулась.

– Напрасно улыбаетесь, – заметил Доктор. – Ну, осень, осень его любит, – добавил он, начав приглядываться к аспирантке, потому что в это время его увеличенный орган почему стал приподниматься.
– Оськи сполсли, – догадался Бердяев о причине своего неудобства и задвинул их глубоко на переносицу. Нос занял привычное положение.
– Вот такие вот дела, – подытожил Николай Александрович, поглядывая на Юляшину попку, но хлопать не стал.
– Сробел, старый проказник, – подумала аспирантка и, кокетливо попрощавшись, завертела своими стройными бедрышками к выходу.





Глава 52
Вот уже полчаса  Лев Валерьянович сидел на своей кровати в позе «полулотоса»  и делал вид, что  медитирует. Одновременно он, чуть-чуть приоткрывая то  левый, то правый глаз, внимательно следил за поведением больных в палате, ибо та дисциплина, которую он им «привил» последние дни, сейчас уже не могла снести никаких ее нарушений. Каждый нарушитель строго карался Левушкой и наказывался лишением ужина, а то и завтрака в пользу Льва Валерьяныча,  так как аппетит у него последнее время был о-го-го  какой.

Больные   во избежание  неприятностей отложили все шумные игры и нехитрые развлечения и  занимались делением живота в карты, тоже, впрочем, не на простой интерес. Надо сказать, что   с приходом  в  отделение Левушки   и прекращением им голодовки,  их жизнь сразу стала как-то,  если не сказать что веселее, то уж разнообразнее – это точно.

Левушка, прочитав неделей ранее не весь откуда попавшую к нему  брошюрку с описанием жизни Шри Рамакришны, явившимся (как  узнал из этой книжки Валерьяныч) ни кем иным,  как аватарой бога Вишну, в последующем обещавшим воплотится где-то на Западе, вдруг, почувствовал как дух Рамакришны с каждым днем все крепче и крепче проникает в его сознание.

– Так это что тогда получается? Теперь я аватара бога Вишну?  А почему нет, – ловил  себя Левушка на этой мысли, особенно в  минуты своей медитации, – чем Россия не Запад, по крайней мере,  до Урала.

Из прочитанного ему в память особенно запала  одна фраза, в которой говорилось: «Согласно ортодоксальному индусскому мнению Бог, воплощенный в земное существо, все время полностью  осознает свое божественное и потому, чтобы он не делал – это для него своего рода игра – ЛИЛА».

Вот этой самой игрой Левушка и увлек себя по самое никуда. Да, что там себя, ему удалось подсадить на эту веселую игру, практически, пол отделения. И все работающие в отделение врачи не переставали удивленно наблюдать за теми позитивными изменениями, которые происходили с их постоянными клиентами. У многих из них, вдруг, стала пропадать депрессия, в комнатах   то там,  то здесь раздавался веселый смех, что раньше происходило крайне редко и являлось скорее признаком повышенной возбужденности, нежели уступками больному  со стороны его злейших врагов – депрессии и апатии.

– Исаев,  к Главному срочно, – в палату заглянула Аська и, найдя взглядом Левушку, сделала страшные глаза.
– Уже бегу, – моментально соскочил  с кровати Ко'зел и сделал вид, что галопом несется к выходу  из палаты, оставаясь,  тем не менее,  на месте. Больные дружно заржали.
– Я не шучу, придурок, – посуровела Аська. – Или хочешь, чтоб я тебя шваброй подгоняла?
– Да иду,  иду уже, – примирительно просопел Левушка. – Вот ты, мама Ася, вообще Рамакришну не уважаешь.

– Какую еще такую Раму? – не поняла уборщица.
– Какую еще такую Раму, – передразнил ее Козел. – Раму, который сказал:  «Люби, мам Ась, все остальное приложится», а вот у тебя с любовью, похоже, совсем плохо.

– Я вот  щас как тебя с любовью провожу шваброй, – угрожающе шагнула в его сторону Аська. – Потому-то я здесь уже  тридцать лет и работаю, голубок, что мне все вы с вашей любовью и  с вашими плоскими шутками побоку, а иначе бы я уже давно среди вас, вот тут, местечко себе забронировала,  – бросила Аська напоследок и, окинув больных суровым взглядом,  вышла.
Козел залез в свои растоптанные, на два размера больше тапочки  и в развалку направился в сторону кабинета начальника  отделения.





Глава 53
– Вызывали,  Николай Александрович? – просунул он голову в кабинет Главного.
– Саходи, саходи, садись, – дружелюбно,  показывая  на стул,  пропел Главный.   –  Мосет сяйку? Я добр сегодня как нас  Бог, – Бердяеву  стало весело от такого придуманного им  экспромтом  сравнения.

– Доктор, а с чего Вы взяли, что нашим миром управляет добрый Бог? – Лев Валерьянович вальяжно развалился на предложенном ему стуле,  небрежно забросил  нога на ногу и принялся   внимательно рассматривать верхнюю  часть  бронзовой статуэтки Нефертити,  стоящей в правом углу бердяевского  стола.
– Насколько я понимаю, Ваша точка зрения по этому вопросу  является абсолютно не ангажированной, потому как  лично  я  не вижу здесь с Вашей стороны никакого  интереса заниматься перетаскиванием одеяла на себя.  Ведь Вы же, доктор, как я понимаю – атеист?

– Неправильно понимаете,  –  Бердяев быстро окинул стол взглядом в поисках сигарет.
– То есть как это, не правильно?
– Осень просто, увасаемый Лев Валерьяновись, –  Бердяев,  наконец-то,   заметил спрятавшиеся под бумажной кипой  с незаконченной  статьей сигареты и закурил.  –  И,  саметьте,  никогда таковым не являлся, а сколько себя помню, во всяком слусяе,   всю свою соснательную сыснь, стоял на посисыях  деисма  в вопросах, касаюсихся  бога и  сотворения мира.

– А-а-а, ну  да, ну  да...  о чем  эта Ваша  статья?  Вы позволите?  –  Козел  взял верхний лист и бегло прочитал вслух первую  попавшуюся ему на глаза строку:  – ... вопрос  в том, как глубоко мы намерены проникнуть в кроличью нору? Определение связи  между наукой и духовностью  (если хотите религией)   с учетом последних открытий в субатомном мире  – вот основной  вопрос,   на который человечество  уже в начале   XXI века  обязано  найти ответ.

– Умно, умно, доктор, как всегда по одной строчке вижу, что Вы проникли в самую суть вопроса. С интересом прочту,  как только Ваш опус увидит свет,  – кивнул Лев Валерьянович на кипу бумаг на столе. – Так Вы мне неразумному  объясните,  чем же Ваш деизм отличается от атеизма?
– Ну, батюска, … хотя извольте, если,  конесьно,  это не риторисеский вопрос с Васей стороны. Деисты верят в бога как творца Вселенной,  который в последующем не вмешивается в закономерное тесение ее  событий.  Бог  действует  только в насяле и в консе мира.

При этих словах Бердяева  Козел нервно расхохотался.
– Конечно же, уважаемый Николай Александрович, вопрос был риторическим, но я,  тем не менее,  благодарю Вас за ваш ответ.  Не обижайтесь, доктор,   но позиция деистов мне кажется  даже    более жалкой и ничтожной,  чем   позиция агностиков, которые дождавшись уже таких времен, когда мы проникли, практически,  на самые окраины  Вселенной, не могут определиться в своем отношении  к Богу. Мол,  может,  есть он – Создатель а, может,  и нет его. По крайней мере, пока  нам не хватает знаний для точного понимания этого вопроса.

– Позвольте, господа, какие знания вам еще необходимы?  –  Козел театрально забросил правую ногу на левую и потянулся было к пачке,  но,  по-видимому,  в последний момент передумал, поняв, что сигарета может затуманить ему мозги, и он,  опять запутавшись  в хитросплетениях своих мыслей,  и в этот раз так и не выведет на чистую воду  начальника психоневрологического отделения,  который вот уже в третий раз приглашал Льва Валерьяновича для проведения подобного рода бесед в свой кабинет.

– Наверное, решил докторскую на моих умозаключениях писать, – весело подумал Козел и  решил проверить Бердяева, чтобы  убедиться в правоте своей догадки.
– Так вот, что я Вам хочу сказать, профессор, – он умышленно чуть выделил обращение «профессор»,  незаметно глянув при этом  на Бердяева. От такого обращения по лицу  Николая Александровича проскочила едва заметная самодовольная улыбка.

– Понятно, – подвел черту под своими наблюдениями  Козел.  – Спит и видит себя доктором психологических наук, а тут такой материал…,  ну что ж давай побеседуем.
– Хорошо, однако,  устроились,   –  угрюмо  подумал Козел  не только о  Бердяеве, но  и о всех его единомышленниках. – Родил  папа ребеночка, а дальше,  мол,  сам как хочешь,  так и  кувыркайся,  а я  тут ни при чем, приду только,  когда наступит время судного дня.

– Так вот, что я Вам хочу сказать, – повторил он еще раз. – Ваша деистическая позиция, относительно  Бога для меня является еще более предательской  и ренегатской, нежели позиция агностиков  и  даже  атеистов.  Последние  хоть  смело и открыто  со всей своей пролетарской ненавистью, бросая вызов и Богу и всем верующим в него заявляют – Бога нет! И если вы с нами  не согласны,  докажите нам обратное.  А что вы? Чему вы учите людей и куда вы их ведете,  если вы признаете Творца, но полностью снимаете с него всю ответственность за свое  детище? Да еще и пытаетесь утверждать, что он у вас представляет само Добро.

– Ну, это  не только мы, – вяло попытался сопротивляться напору психа Николай Александрович, про себя чертыхаясь. Впопыхах   он забыл включить на запись диктофон, специально приобретенный им для таких разговоров с больными, и теперь понимал, что  после его окончания ему придется как минимум в течение часа воспроизводить по памяти их разговор на бумаге,  чтобы  сохранить для себя  все самое интересное из этой беседы.

– Все  современные религии   мира и больсынство философских тесений и доктрин указывают на управление Вселенной добрым босеством, несмотря на присутствие  в мире Сла.  Практисески,  все признают  Бога, как абсолютное Добро, снимая с него всякую ответственность са налисие Сла. Поскольку мир сотворен Богом, то он соверсенен и является лутьсым из восмосных миров,   в котором все,  вклюсяя Сло,   к лутьсему. И само Сло является в нем неисменным спутником и необходимым условием   Добра для блага селовека.

– Ну, полная чушь, профессор, – засмеялся Козел,  вдруг, отчетливо почувствовав себя  Рамакришной. Он даже откуда-то со  стороны несколько секунд смог разглядывать свой новый образ.
– Сто простите? – не понял доктор.
– Полная чушь, все то,  что Вы сейчас мне  только что сказали. Нет, ну я понимаю и еще могу согласиться с Вашим, так сказать,  полным тезкой, относительно того , что  Зло имеет место быть. Оно должно быть прожито и испытано и через это самое Зло, что-то человеку так же открывается в этом мире. Оно есть тоже суть, но то,  что Вы сейчас говорите доктор – это уже из ряда вон.

– Ведь что получается из Ваших слов? Так ведь любое Зло можно оправдать и ввести его в рамки само-собой разумеющихся  и  даже вполне полезных и необходимых  для блага человека дел. Ведь так Вы, доктор, договоритесь до того, что начнете утверждать, что все то Зло в лице  Гитлера  и  последней   мировой бойни с ее концлагерями и душегубками  были посланы  человечеству  во благо?

– Я этого не говорил, – испуганно поднял обе руки вверх, будто бы хотел  сдаться  в плен Козелу,  Бердяев.
– Да как же не говорили,  открутите назад  запись,  проверьте себя, – засмеялся Лев Валерьянович, указывая на приоткрытый ящик рабочего стола.
Бердяев густо покраснел: – Откуда  парсывец  догадался, сто я записываю расговоры? – но отпираться не стал. – Да, не вклюсил я сегодня диктофон, –  глубоко с разочарованием вдохнул он, вынимая выключенный аппарат из стола.

– Так включите, профессор, – расхохотался  Лев Валерьянович, видя какой эффект произвела на Бердяева его догадка относительно диктофона. – Вам ведь эти материалы могут пригодиться при написании докторской диссертации? Ведь так, профессор? – он опять сделал ударение на слове профессор, но доктор, похоже, был так разочарован, что уже не обращал на это приятное для него слово  никакого внимания.

– А мосно? Вы не восрасаете? А то, снаете ли,  не все больные согласаются на такое действие. Понимаете ли, говорят, сто  это нарусает их права и свободу.
– И они правы, доктор, потому как Свобода –  выше всего. Если хотите, скажу только Вам и то по большому  секрету, – при этих словах Левушка,  сделав таинственное лицо и оглянувшись по сторонам (а не подслушивает ли кто-нибудь, ненароком,  их разговор)  понизив голос торжественно произнес, –   она  даже выше Бога, доктор.

–  Только Свобода дает право  выбирать между Добром и Злом, между Светом и Тьмой.   И только благодаря  Свободе,  Бог и  человек, которые в конечном итоге, по моему глубокому разумению, являются не чем иным как единым-целым,   делают  свой  окончательный выбор. И  никто, Вы слышите меня, доктор,  никто не в силах помешать   им в этом.

–  Вы  пытаетесь доказать мне,  что наш Бог от рождения добр. А  Вы понимаете, что  сделав Бога таким вот добряком,  ответственным только за сотворение  мира,  Вы тем самым  лишаете  его главного  –  свободы выбора,  а вместе с ней и  постоянной ежесекундной,  если хотите,  ответственности за свое творение.

– Уважаемый, доктор, поверьте мне, что выбор здесь только за Создателем и никакие высказывания сторонних лиц, заверения или даже принуждения   в том,  что наш Бог является самим Добром, или напротив – самим Злом,   не заставят его принять это, потому что в этом случае он  теряет главное. Он теряет – Свободу.

–  И если   созданный Богом мир – это что-то осязаемо материальное, то тогда можно сказать, что  Свобода – это  Ничто. Она Премирна,  она  находится  над Божьим   творением,   и потому  не подвластна Богу.
–  Вот Вы думаете, что если я нахожусь здесь,  в Вашей филармонии,  я не свободен, я ограничен  во времени и скован  в пространстве?  О,  как Вы ошибаетесь, доктор, если Вы так считаете! Как Вы глубоко ошибаетесь!  Никто! Вы слышите,  никто, даже Бог,  не в силах  лишить меня   Свободы!

– Успокойсесь, голубсик, успокойсесь, – Бердяев по-дружески похлопал по плечу психа, пытаясь привести его в обычное состояние своей уравновешенностью и ласковыми словами.
–  Никто не посягает на Васу свободу, я Вас уверяю,   –  а про себя подумал, – да,  о какой Свободе можно говорить в дурдоме,  когда здесь на всех окнах решетки и при малейшем проявлении больными инакомыслия или нарушения установленных порядков,  тебя тут же привязывают к кровати?

– Поразглагольствовал бы ты у меня так, если бы я тебя сам не пригласил к себе на беседу, – улыбаясь Козелу,  подумал он про себя,  но вслух озвучивать свои мысли не стал, видя в какое возбужденное состояние пришел больной, как только вопрос  коснулся Свободы.
– Прямо как за мать родную пошел в рукопашную, – улыбнулся еще раз Бердяев, заглядывая в глаза Козелу, и пытаясь  по ним распознать его психическое состояние.

– Да, Вы исправляйте свою ошибочку-то, исправляйте. Не стесняйтесь, – нервно подергивая ногой, и переведя сердитый взгляд с  Бердяева вновь на Нефертити  уже нормальным голосом произнес  Козел.
На лице Бердяева застыл немой вопрос. Лев Валерьянович, видя что Главный не понимает уже о чем это он,  указательным пальцем показал на его диктофон.

–  Хотя…, – псих, глянув на часы висевшие на стене кабинета,  озадаченно перевел взгляд на доктора, –  приемное время, однако, через пять минут. Клавдия тут ко мне обещала сегодня  прийти, харчишки домашние принести. Так сказать подкормить чуток, на Вашем-то питании  того и гляди кони бросишь. Может,  отложим разговор на потом,  доктор?

– Да-да, Вы правы голубсик, – спохватился Главный, вспомнив про приход Клавдии. Он живо себе представил  ее могучие телеса,  и в нем  тот час же взыграла Свобода мужского  начала.
– Давайте  отлосым, но я Вам все се скасу, Вы не правы, голубсик, ой,  не правы тут! – он улыбнулся, подхватил  Козела под руку и,  пытаясь продолжить еще хоть сколько-то прерванный ими   разговор,  повел его  через коридор в комнату приема посетителей.

Но Козел   уже не слышал слов Главного, потому как  Язык и Жопка, так истосковавшиеся   по витаминам, сразу же  переключили   сознание фон Штирлица на работу   всех  без исключения ответственных за пищеварительный процесс  рецепторов и уже наслаждались разносившимися по всему коридору благоуханиями, исходящими от  принесенных родственниками   домашних вкусностей.

– Бежать надо отсюда, и чем быстрее тем дальше, – Язык сглотнул,  начавшую обильно выделяться слюну, – иначе при таком оттоке энергии  мы уже даже, когда нас САМ найдет не сможем  из этого придурка  к нему перебраться.
Главный, глянув на Левушку и прекрасно   поняв его чувства и мысли, не стал больше донимать его своей болтовней.  Первым  заметив  стоящую,  как Родина-мать,  Клавдию Ивановну, он молча   развернул  на нее  Козела  и,  не выпуская его руку,  прямиком, млея и краснея,  направил его вместе с собой к тетушке.




Глава 54
– Че, Шопенгауэра почитала, – сразу без приветствия с ухмылкой спросил Левушка.
– Как догадался, – улыбнулась  в ответ  Клавдия Ивановна.
– А я теперь очень догадливым стал, – засмеялся Исаев. – Но Артурик меня больше не интересует. И вообще все,  о чем я тебе в прошлый раз рассказывал,  он у твоих буддистов-отвинтистов  срисовал.

Клавдия испуганно посмотрела по сторонам. К счастью, комната посетителей была еще на половину пустая, и никто не обратил внимание на сказанное Левушкой.
– Во-первых, не отвинтистов, а адвентистов, а, во-вторых, какие же они мои? Я ведь правАславная, – нараспев с выделением буквы "А" протянула Клава,  скокетничав одними глазками Николаю Александровичу, который уже несколько минут, стоя в дверном проходе, пытался привлечь ее внимание, делая ей различные знаки.

– Да, махни ты ему нормально рукой, – сказал Исаев, – иначе он не успокоится.
Клавдия помахала Бердяеву рукой и несколько раз улыбнулась. Доктор, увидев, что на него обратили внимание, засмущавшись начал выводить носком ботинка кружева на полу.

– Че, встал в проходе, коротышка недоделанный, – громыхнул у него над самым ухом огромный псих. – Я что облетать тебя по воздуху должен.
Бердяев резко обернулся, сразу сделав очень строгое выражение лица.
– Ой, извините, товарищ Главный, я Вас не узнал без чепчика, – залепетал детина.
– Какой я тебе товарись, –  грозно спросил доктор.
– Ну да-да, конечно же, господин Главный, – комкая уже полученный от родственников тормозок, опять залепетал больной.

– Господин, товарись, барин, – передразнил его Бердяев, – и в каком это сепсике?
– Ну, как его в этой, – больной покрутил пальцем у виска, – в шляпе, будь она не ладна.
– Сляпа это у Вас, – отрезал Бердяев, – а  у меня докторский колпак. Пройдите на укольсик!

– Не надо, доктор, – детина сразу размяк и по-детски захныкал. На глазах у него появились слезы.
Бердяев глянул на Клавдию Ивановну. Она сочувственно покачала головой, мол, простите на первый раз.
– Ладно, – сказал Бердяев, – но усьтите – это последнее китайское предупресдение.
Он еще раз молча кивнул Клавдии, получив в ответ воздушный поцелуй, и освободил проход в комнату.

– Какой мужчина, – подумала с восхищением Клава.
– Ты еще его главного оружия не видела, – как бы читая его мысли, ухмыльнулся  Левушка. – Посмотри на его нос и сделай для себя выводы.
– Откуда знает  о чем думаю, – подумалось Ивановне. – Тоже здесь у них мысли научился читать?

– У него два достойных органа. Один из них нос, а другой – сама догадайся какой!
– Какой ты стал грубый, Левушка, – сухо бросила Клавдия, а про себя подумала, – озлобленность появилась, наверное, надолго в этот раз сюда заехал. Еще хорошо, что вообще живой остался.
– Надолго – это вы все заехали сюда, – зло глядя на тетку прошипел штандартенфюрер, а я здесь гостем был, гостем и останусь. Мое дело оттягиваться и расслабляться.

– Ну, да, – не выдержала и Клавдия Ивановна, – хорошо устроился, ничего не скажешь. На всем казенном и проценты еще капают. Поди плохо! А бедная тетка последний целковый тратит, чтобы ему харчишки прикупить!

– Не пошли тебе на пользу сеансы этих отвинтистов, – глядя пристально на Клавдию Ивановну, протянул Козел, – не подобрела и истину не сечешь.
Тетушка и сама пожалела о том, что только что брякнула. Она хотела сегодня только тактично намекнуть Левушке, что б подбросил ей немножко деньжат. Уж очень жизнь подорожала и ее мизерной зарплаты не хватает даже на самое необходимое, но получилось сорвалась. Она тяжело вздохнула.
– Сколько, кстати, платишь этим пофигистам от винта за сеанс?
– Семинар.

– Че? – не понял фон Штирлиц.
– Не сеансы у них, а семинары. Триста целковых за каждый час. Один семинар два часа.
– Обдираловка, – сказал племянник.
– Согласна, – кивнула Клавдия.
– Ладно, подброшу тебе пару-тройку тыщ.

– На хлеб и воду, – съехидничала Ивановна. Про себя подумала, – ну что ж, за семинары хоть будет чем расплатиться.
– Баксов, баксов, – разъяснил штандарт.
– Ой, Левушка, что ты, – сложила на груди руки Клава. – Спасибо тебе большое за добро такое. На ее глаза набежала слеза радости.
– Вот мокрые дела разводить не надо, – отодвинулся от нее Лева. – Баксы – это не добро.

– А что добро? Наши деревянные?
– И деревянные не добро, – спокойно ответил Исаев.
– А что добро, Левушка? Что?  Может золото и брюлики? – не унималась тетка.
– Добро делать Добро, – как отрубил Исаев.
Клавдия Ивановна опешила. Вот уж никогда не ожидала.
– Причем для этого не обязательно быть добрым. Вот, например, что для тебя было бы лучше: мое вежливое молчание и зажимание баксов или грубое поведение и выделение тебе кругленькой суммы. А?
– Лучше первое со вторым.
– Не понял?
– Вежливое обращение и выделение денежек, – улыбнувшись разъяснила Клавдия.

– Это идеальный вариант, а мы находимся, как ты лучше меня знаешь, в Зоне О-Ха  далекой от идеалов.
– Ага, тоже слышал про Зону Организованного Хаоса, – оживилась Клава.
– А то! Буддисты,  вообще,  продвинутые ребята.  Я ж тебе уже сказал, что некоторые религиозные конфессии и известные философы у них многое срисовали. Вот, например, Артурик.

– Ну,  не все и не все, – попыталась вступить в дискуссию Клавдия Ивановна, которой очень хотелось поговорить сегодня об учение Шопенгауэра (зря,  что ли читала три дня подряд!), блеснуть своим интеллектом перед  племянником.
– К тому же тебе, Левушка, ведь лучше меня известно, что все основные религии мира и даже основные философские мысли очень тесно переплетены между собой. Они дополняют и расширяют друг друга, поэтому обвинять религии или  философов в плагиате просто некорректно!

– Не ну, вот ты только посмотри! – оживился  Исаев.  – Что означает в буддизме –  1-я Благородная истина?
– Все есть страдание, – ответила Клавдия, вспоминая с благодарностью буддистов-адвентистов.
– Правильно. А вспомни, о чем говорит  Шопенгауэр?  Мир дан нам для того, чтобы познать страдание. Так?
– Так, – согласно кивнула Клава и хотела развить эту шопенгауэровскую  мысль, но Левушка опять ее перебил.

–  А вторая?
– Вторая раскрывает причину страдания, – гордо подняв голову, ответила Ивановна.
– Опять правильно, а третья?
– Вот это нам еще не успели рассказать, – смутилась тетка.
– Третья означает прекращение страдания, а четвертая показывает путь к прекращению страдания, – подвел итог фон Штирлиц. – Результатом будет состояние называемое "нирваной", в котором огонь желания перестает гореть, и в котором больше нет страдания.

– Да-да, хорошее учение,  – согласилась Клавдия и подумала, что все же не зря она стала посещать эти семинары.
– Хорошее, да не совсем правильное, – недовольно поправил ее Лева.
– Почему? – не поняла тетушка.

– Объясню. Оно утверждает, что верхом всего является достижение нирваны, которая  и подразумевает освобождение от давящего чувства долга. Говоря словами буддистов, те, кто осознали, что такое истинная нирвана, есть счастливейшие в мире существа. Они свободны от всех комплексов и навязчивых идей, беспокойства и озабоченности. Их духовное здоровье совершенно. Они не сожалеют о прошлом и не уповают на будущее. Они живут настоящим днем, занимаясь обучением имеющихся у них учеников и выведением их на путь достижения нирваны.

– Ну и что ты усмотрел в этом плохого? – удивилась  Клава.
– Я не сказал плохое, я сказал не совсем правильное.
– Ведь как  жил Будда последние годы? – уже не обращая внимания на вопросы своей в меру упитанной родственницы,  продолжал Козел. – Нищенствовал, просил подаяния у селян, питался чем подадут и при этом учил своих сподвижников тем истинам, которые открылись ему самому.

– Ну, и что плохого-то в этом? – опять не вытерпела вдова.
– Плохого ничего, но и хорошего мало. Ошибка его заключалась в том, что надо не только учить, а еще  и заниматься воспитанием, а это две ну очень большие разницы.

– Будда занимался обучением, а надо  заниматься воспитанием. Это, как ты понимаешь, более широкое понятие. Оно подразумевает еще и материальное обеспечение того, за духовное развитие кого ты отвечаешь. Пусть у тебя будет один единственный ученик, но ты его должен  обуть, одеть, накормить, дать ему образование,  обеспечить  духовное развитие его как личности.  А если ты сам просишь подаяние,  то  как ты можешь вырастить и обеспечить воспитание хотя бы одного своего ученика? – Лев сделал паузу (понимают его или нет?)

– В общем, правильно, – согласилась Клавдия Ивановна, удивляясь тому, как Левушке удалось так глубоко проникнуть в  буддизм.
Из стены опять стали доноситься грозные предупреждения о необходимости немедленно покинуть комнату посетителей, и Клавдия Ивановна стала торопливо собираться.
– Спасибо тебе еще раз, – поцеловав на прощание Левушку, проговорила она.

– И тебе спасибо, – ответил ей Левушка и, подмигнув Бердяеву, направился в свои покои, прихватив тормозок с продуктами, к которым он так и не притронулся: так увлекся разговором.
– Ну, ты сегодня и дал, – сказала Жопка Языку с восторгом. – Откуда столько местной  дури насобирал?

– Да уж, пришлось покидать уголек, пока ты харю топишь, – довольный похвалой просопел лениво Язык. Он уже  предвкушал тот кайф, который ожидал их впереди.
Больше всего из уже опробованного на этой с первого дня не приглянувшейся им  планете ему полюбились  Груши.





Глава 55
Термин «карма» в буквальном переводе с санскрита означает «действие». Проще говоря, всякое наше действие (хорошее или плохое) не исчезает с его завершением, а остается записанным в энергетической структуре нашего астрального двойника.
Даже если Вы просто выругались или подумали о ком-то плохо и тут же забыли, эта мысль никуда не исчезла.

Ваша душа создала отрицательную вибрацию. Вибрация записалась в Ваше подсознание и завтра или послезавтра, а может быть через год или десять лет, она проявится. Вы можете больно ушибиться, проходя по улице, или кармический маятник, который Вы расшатали, вернется  и ударит Вас значительно сильнее.    Неисповедимы пути Господни. Мы не знаем  когда, как конкретно  и за что мы получаем то,  или иное воздаяние.

Учитывая большой опыт ведения разведывательной деятельности имперской Россией и сильные оккультные традиции Руси,  Разведывательное управления,  вновь созданной страны Советов,  неожиданно для самого  себя унаследовало, может быть, самое важное на этой планете – систему отбора кандидатов в шпионы с учетом кармической зависимости.

В результате такого отбора в подразделения агентурной разведки ГРУ  попадали люди с высокой степенью очищения кармы. При отборе учитывалось все:  моральная и психологическая  устойчивость,  стойкость духа,  родословная до третьего колена, здоровье,  отсутствие внешних примет и внутренних травм  и т.д. и т.п.

Кандидаты перед отбором в учебное подразделение системы обязаны были получить военную специальность и пройти обязательную военную стажировку в офицерском звании сроком не менее пяти лет. В этот период они подвергались самым серьезным испытаниям в различных  экстремальных ситуациях,  создаваемых самой жизнью.
Отлаженная на протяжении столетий система отбора кандидатов, а также нахождение в данный момент России в центре Апогея развития человечества, позволяли время от времени Космическому Разуму использовать сознание ГРУшников  в своих целях.
При этом обязательно учитывалось сохранение последними обета молчания, который они обязаны были соблюдать  с первых дней их пребывания в шпионской шкуре.
Возвращение благосклонности звезд к России (о чем свидетельствовала эпоха Водолея),  и возможность ГРУш молниеносно разлетаться по всему свету, унося с собой в неизвестном направлении   частичку не запеленгованного  Космического Разума,  давали последнему возможность еще и в начале третьего тысячелетия от Р.Х  удерживаться в человеческом сознании.  Однако,  с каждым годом делать  это ему становилось  все труднее и труднее.

Все это Кэт поняла уже после первого ночного посещения Гирова. И то, что выбор оказался совсем не случайным, и то, что он никакой не венгр, как она посчитала в начале, а самый что ни на есть русский, проживавший в разное время  в разных точках  своей  необъятной Родины.
Кэт знала, что за него зацепилась не только она, но и противоборствующая сторона, которая по всему уже ждала ее появления именно в этом объекте и именно в это время.

– А он не так прост, как кажется на первый взгляд, – подумала Кэт о своем противнике. –  Похоже, начинается обоюдная ловля на живца.  Но кто он, этот другой, пытавшийся зацепить ее через Гирова?

Кэт уже поняла, что каждая отдельная душа, каждый отдельный человек в этом уголке Вселенной представлял собой  маленький Микрокосм,  связанный незримыми нитями с огромным космическим пространством – Макрокосмом.  В нем действовали силы,  свойственные обоим мирам, как Микро, так и Макрокосму.

В зависимости от души человека в ней преобладала  либо Вселенская целительная сила Света, отраженная такими качествами как молчание, красота, истина, любовь, милосердие, либо Вселенская разрушительная сила Тьмы, представленная  завистью, злобой, жадностью, жестокостью, наглой болтовней и развязностью.

На Земле не было абсолютно добрых  или абсолютно злых людей. В каждой из проживающих свою очередную жизнь в конкретном теле Душе было и то и другое. Весь фокус заключался в том, что каждая  отдельно взятая  Душа имела свой  личный  Микрокосм, являющийся единственной и  неповторимой частицей Вселенной.

Таким образом,  во-первых, на всех необъятных простора огромной, в сравнении с этими крохотными человечками,  планеты не было ни одной одинаковой по своему внутреннему миру Души; во-вторых, каждая Душа имела свое строго персонифицированное место в общем потоке Энергии, которая  цепко держала  Землю, а значит и все находящиеся в этой части Космоса Души.

Лучистая Энергия не хотела, да и не могла,  отпустить ни одной  даже самой темной  Души из своего потока. Последнее для нее значило бы просто неминуемое поражение в этом уголке Вселенной, ибо потеря даже малого означала здесь потерю всего. Именно поэтому супер Воины, активно работающие в этом уголке Космоса, и были такими законспирированными. Им зачастую приходилось бывать рядом друг с другом, а порой даже сражаться между собой, так и не уяснив для себя до конца, что сами они являются единым  целым, одной командой, выполняющей одно общее дело –  вытягивание  в сторону Света абсолютно все имеющиеся в этом уголке Макрокосма Души.

Главная сложность,  с которой столкнулась Кэт, захватившая в свои стальные тиски Землю,  заключалась в том, что Земля  была именно тем последним звеном в цепи космических тел, которые Лучистая Энергия упорно вела в сторону Света и Добра.  И для успешного завершения своей миссии Кэт необходимо было на этой планете среди всех людей найти Душу, которая являла собой,  по сути,  саму планету или, по другому говоря,  была ее Микрокосмом.

Только определив ее и, тем самым, порвав этот порочный круг постоянных перерождений и продвинув всю обойму на один уровень вперед, появлялась  возможность вырваться из этого замкнутого круга.
– Какой же неизмеримой глубиной доброты должна обладать эта Душа, чтобы быть причастной ко всему происходящему на этой планете, ведя за собой всех остальных, – подумала Кэт.

Одновременно было очевидно, что эта Душа так сокрыта в омутах и круговоротах Макрокосма, что найти ее Кэт просто никто не позволит.
– Эта задача невыполнима никем. Все равно, что поставить перед Всемогущим Космическим Разумом цель создать таких размеров планету, которую бы он не смог сдвинуть с места. А если он ее не сможет сдвинуть с места, тогда какой же он Всемогущий Разум?

– Посему,  мы пойдем другим путем,  – решила Крошка. – Будем искать самую темную Душу.  Это будет конец цепи а, значит,  с другой стороны ее  и будет то самое начало, которое скрыто навечно и которое не дано обнаружить никому.
Сомнений у Кэт не оставалось. Она уже догадывалась, что одной из таких черных Душ, замыкающей цепь, был тот второй, куда, скорее всего, в качестве заложников попали Язык и Жопка. Судя по расстоянию в пятьдесят  земных лет,  Гиров,  за которого ей удалось зацепиться, был от него не так уж и далеко.

– Тоже, значит, по шкале   Вселенского Добра далеко не «белый и пушистый»,   – усмехнулась  Кэт. –  Хотя о какой «пушистости» можно говорить, если парень всю жизнь  в шпионах ходит. С этими ребятами, похоже, еще долго разбираться придется, кто из них и на какую мельницу льет воду.

Крошка задумалась.  Закон взаимодействия Микрокосма и Макрокосма в Зоне О–Ха гласил, что если человек призывал  из недр своего сознания некую силу Микрокосма, свойственную только его сознанию, то следом за ней он неизбежно вступал в контакт с соответствующей макрокосмической Божественной либо Сатанинской силой.
Кэт уже точно знала, что за Гирова зацепилась не только она. Был кто-то другой, захвативший в виде заложников ее спецназеров, как любил себя называть Язык, и тоже имевший, по всей вероятности, выход на Гирова.

– А ведь еще не надо забывать о том, что где-то здесь должен находиться и мой названный братец, встреча с которым   необходима мне как воздух.  Где он? Как выйти на него? Каким образом он обозначит себя? –  вопросов, как всегда, больше чем ответов думала Кэт, –  ничего сосредоточусь пока на обработке известной мне информации, а дальше время покажет.

Кэт решила во что бы то ни стало и как можно быстрей выйти на объект №2, вернуть назад Языка и Жопку и определить, наконец, для себя очередность своих действий. Действовать предстояло очень аккуратно. Кэт уже знала, что основным стержнем, выведшим ее именно  на Гирова и позволившим с ним вступить в контакт, явилось его умение молчать.

– Гирову в силу своей профессии удалось овладеть методом осознанно-углубленного молчания и, практикуя его, он тем самым создал благоприятные условия для посещения своего сознания моими кунаками, – догадалась Кэт.
 – Так или иначе, надо возвращать в него Навигатора и искать Языка и Жопку изнутри, – решила она.

Кэт сейчас уже точно знала, что, находясь на Земле, она получала короткие волновые сигналы от своих разведчиков, только уж очень они были слабенькие, и определить по ним место положение Языка и Жопки было просто невозможно.
– Ну что ж, пусть это сделает САМ, – подумала Кэт и приступила к углубленному программированию головной части Навигатора.





Часть 3. ОТВЕТНЫЙ УДАР

Глава 56
– Не обижайтесь, мэм, но я должен более четко уточнить задачу в плане частностей, – обиженно просопел САМ.
– Во, как глубоко стал копать, – подумала Кэт. – Видимо, не по душе пришлось  выступать в роли наживки.

– Спрашивай, – коротко бросила она.
– Не согласен я с тем, как Вы излагаете теорию кармического маятника применительно к этой планете. Ведь это Зона О-Ха, я был там и знаю, что не все так однозначно.
– Я тоже была, не забывай это, – жестко бросила Кэт.

– Я в курсе, мэм, и, тем не менее, у меня сложилось глубокое убеждение, что на этой планете не все ограничивается только кармическим воздаянием. Даже если учесть, что это воздаяние догоняет человека за его грехи, совершенные в прошлых  жизнях.

– Откуда сомнения? – уже более миролюбиво спросила Кэт.
– Планета сама является далеко не самой совершенной, поэтому маленькое Добро на ней очень уязвимо и, практически, каждое мгновение какая-то часть его подвергается уничтожению Злом, которое явно превосходит его в этой части Вселенной, Зоне Организованного Хаоса.
– Пока, – угрюмо подытожила Кэт.

– Согласен, мэм, пока. Но пока это так, люди должны знать всю правду. Иначе, чтобы они ни делали, как бы достойно они себя не вели, они все равно будут страдать и гибнуть, а незнание причин своего страдания и последующей смерти будет отягощать их ум.

– Они будут вынуждены постоянно думать, что это они расшатали кармический маятник, может быть, даже еще в прошлых жизнях и из-за этого страдают. Тем самым, они будут обречены на ощущение постоянной вины за свои ошибки. А чувство вины – это как мешок кирпичей. Оно может согнуть любого из них.

– Я считаю, что люди должны знать, что многие их поражения, а порой и сама смерть, являются не только последствием расшатывания ими кармического маятника и ответного удара за их грехи, но и локальной победой Зла над Добром, частицей которого они являются.

– Почему они именно Добро? Почему не наоборот? Может этот конкретный человек как раз и является ярчайшим представителем Зла и его поражает Добро.
– Добро не поражает, мэм, – как можно мягче тихо заметил САМ, боясь вызвать ярость у Крошки, в которую она раньше впадала по любому самому незначительному поводу,  а тут он позволил себе с ней не согласиться. Это было выше всех рамок приличия. Но Кэт на удивление сохраняла пока полную невозмутимость.

– Добро вытесняет Зло, не нанося ему никаких видимых повреждений. В противном случае оно само превращается в это Зло.
– Слушай, почему, если ты такой умный, – Крошка выпустила в САМа маленькую молнию, – ты до сих пор еще не я.
– Я – это Вы, мэм.
– Что?
– Вернее, я совсем маленькая Ваша частица, – поправился САМ.

– Вот то-то и оно, что маленькая. Ты говори, да не заговаривайся. В том-то и дело, что совсем маленькая.
– Запомни, малыш, – Кэт посадила САМа у себя перед глазами. – Кто-то последний все равно должен пришлепнуть это Зло. Иначе оно постоянно будет перетекать из одного места в другое, и так до бесконечности.  А сколько веревочка не вьется, ты знаешь, что кончик всегда найдется.

– Можно допустить ошибку, Мэм, – упрямо стоял на своем САМ.
– Не ошибается тот, кто ничего не делает.
– Я бы сказал по-другому: ошибается не тот, кто допускает ошибку, а тот  кто, допустив ошибку, не стремится к ее исправлению.
– Это откуда, – удивленно подняла свои могучие брови Кэт.
– Секундочку, мэм, – САМ запустил информационно-поисковый канал Накопителя.

– Ага, вот. Древнекитайский мыслитель Конфуций, восточный вектор философии на Земле, пятьсот  лет до нового летоисчисления. Основные взгляды изложены в трудах под названием "Лунь  Юй".
– Очень неплохое высказывание, – согласилась Кэт. Ну-ка, перебрось мне эту информацию.
– О’кей, Мэм, – САМ перекачал указанную информацию маме.

– Есть свежие мысли, – моментально обработав ее, согласилась Кэт.
– Много у тебя информации из восточного направления? – поинтересовалась она.
– Семьдесят процентов, мэм.
– Ну, ладненько, – совсем уже спокойно заметила Кэт. – Это все частности повторим детально основную твою задачу.

– Значит так, – начал Навигатор, – проникнув, использовав петлю времени, повторно  в объект № 1 в прошлом-настоящем на уровне 1973 года по новому летоисчислению,  до третьего тысячелетия  от р.х.  просто  ведем его, не раскрывая себя.

– После 2000 года, максимум   в течение трех земных  лет выбираем подходящий момент и  даем о себе знать, держа под контролем реакцию  и поведение объекта.   Дальнейшие указания после окончания этой фазы получу лично  от Вас, мэм, в период проведения мгновенных встреч или сеансов односторонней безличной связи.

– Правильно, – задумчиво кивнула Кэт. Она еще не определилась для себя, надо ли САМа  ориентировать относительно сбора информации и осуществления поиска своего братца. Откровенно говоря, она и сама не знала, как к этому приступить.

– Как только удастся вывести объект №1 на  объект  №2, создав с Языком и  Жопкой  единый экипаж,  немедленно перемещаетесь  во второго. Первого, однако, из виду тоже не рекомендую упускать, – Кэт внимательно посмотрела на  САМа. – Еще неизвестно куда  кривая выведет. Похоже, пока Язык находится с объектом №2 искать того надо среди  дуриков.

– Согласен, мэм, – грустно вздохнул САМ, – если Язык в объекте, то надеяться на молчание последнего  не приходится.
– Ну, это-то как раз и  упрощает нам несколько задачу. По крайней мере  сектор поиска значительно сужается, – успокоила его Кэт.

– Имей в виду, объединение ты должен закончить не позднее 2014 года. И на этом отрезке я могу сделать для тебя всего лишь две временные петли, одну из которых ты, кстати, уже использовал. Так что поменьше брака, голубчик. Трезвость ума и холодный  расчет – вот твои главные попутчики в этой экспедиции.   Понял меня, мой мальчик, – Черная дыра нежно потрепала САМа по загривку, который от этой  так редко бывающей ласки сразу превратился в кучку маленьких щенят, пытающих лизнуть Кэт в невидимую мордочку.

– Постарайтесь осуществить объединение за год и... (– нет, про братца пока рано говорить, – остановила себя Кэт) в этот раз с тобой отправляю Беспредельщиков.
САМ с нежностью посмотрел на маму. Он знал, что это, пожалуй, была единственная защита в случае их встречи с противоборствующей стороной. Он лично был знаком с Резервом Крошки Кэт и  эти ребята ему были очень симпатичны.

– Когда выход, мэм, – было последнее, что он успел спросить и Крошки.
– Считай, что вы уже вышли, – засмеялась Кэт, и перед САМом, вдруг, появился перепуганный ВГ с небольшим саквояжем в правой руке, а впереди замаячила Голубая планета.
– Сама довела, – с уважением подумал САМ, с любовью глядя на маму.
– С саквояжем поаккуратнее, там мои «Веселые ребята» – были последние слова Кэт, – я на связи...

На бордового цвета саквояже золотом было вытеснено: "Без нужды не открывать. Мы буреем!"
– Действительно, веселые ребята, – последнее, что успел подумать САМ перед тем, как войти в плотные слои атмосферы Голубой планеты.




Глава 57
– Кто он?  «Хищник» или «травоядный»? – думал Арсенич, одновременно делая вид будто в данный момент его интересует только одна проблема: чтобы кобели разных мастей и размеров не порвали его любимую крошку – пуделька по кличке Долли, у которой вот уже вторую неделю была обильная течка.

Житейские проблемы, которые бывали у каждого настоящего мужика, практически, ежедневно (то надо срочно купить новую мебель в детскую, то сломался унитаз, то в школе у детишек не лады, то с машиной полный геморрой и это, не считая проблем по работе), затянули на этой неделе Поделкина  Николай  Арсеньевича, или как  за глаза его называли подчиненные – Арсенича, военного атташе и одновременно резидента российской разведки в одной из стран ушедшего в лету Варшавского Договора так, что в пору было брать больничный.   А это у Арсенича, было "последним китайским предупреждением" перед тем, как приступить к снятию стресса усиленными дозами русской водки.

 Вискарь  Арсенич не переносил на дух, считая его баловством и обычным фармазонством. В тайне, однако,  Поделкин надеялся, что и в этот раз ему удастся, преодолев эту черную полосу, выйти, наконец, к светлому тоннелю без принужденного расслабления организма.

– Так кто же все-таки он? – снова подумал ВАТ. Эта мысль не покидала его с момента первой встречи с Гировым во время его представления. Дело заключалось в том, что все работающие в Главке делились негласно на «хищников» и «травоядных». Травоядными с недавних пор стали называть сотрудников ГРУ, имеющих хорошую шпионскую родословную, которым, как казалось, сам Бог велел работать во благо Родины, защищая Отечество на передовых его рубежах, как поступали их отцы, деды, а может и прадеды.

Преемственность поколений вообще являлась великим делом во всех профессиях, а уж тем более среди шпионов. Все виды разведки активно использовали этот козырь, передавая из уст в уста секреты самой древней и таинственной профессии на всем земном шаре.

Особенно это было свойственно агентурной разведке и  ее элитным подразделениям – стратегам. Здесь работали высоко интеллектуальные кадры военной разведки, которые одним шифродонесением могли поднять в стране такие волны, что цунами по сравнению с ними могли показаться детской проказой.

– Выше кадров только солнце, глубже стратегов, только нелегалы – говаривали в старые советские времена в ГРУ, всегда уважительно относясь к любого рода информации, которая поступала по каналам стратегической разведки. О нелегалах же вообще считалось дурным тоном говорить где-то вслух, а уж тем более прилюдно.
И вот до некоторых пор в стратегах ходили в основном только шпионы с хорошей генетикой и достойной родословной. Но незаметно пролетели громкие годы перестройки, а затем и "тихие лета перестрелки" и все поменялось.

В святая святых военной разведки, вдруг, как грибы после хорошего теплого дождичка, стали появляться никогда не унывающие и очень активные парни. Их тут же, не сговариваясь, окрестили – «хищниками».

Дело в том, что новое руководство государства, запутавшись в конец в том, кто есть враг, а кто друг, стало ставить такие «не стандартные» задачи, что устоявшихся шаблонов, стереотипов и ранее заготовленных схем с глубокими аналитическими выкладками для успешного ведения дел стало просто не хватать. Необходимо было вносить в разведывательную деятельность «свежую струю», которая должна была в корне изменить работу и, соответственно, ее результаты. Этой свежей струей  и явились "хищники".

Горбачевская оттепель дала возможность комбинировать и вбивать в заранее подготовленные обоймы не только достойных, но и лучших. Достойными, как правило, были шпионы с хорошей родословной и связями, или "травоядные", совсем, как вы понимаете, не дураки и не уроды, что среди людей этой тайной профессии являлось немаловажным.

К "хищникам" же стали относить поражающих своей активностью персоналии, которые, казалось бы, только и ждали момента, когда же, наконец, появится брешь, чтобы немедленно расширить ее до внушительных размеров.     Между "хищниками" и "травоядными"  образовалась здоровая конкуренция и  соревновательность, хотя внешне все выглядело довольно пристойно и чинно.

– Так кто же все-таки он? – сверлила ВАТа мысль, в то время как  взгляд его непрерывно следовал за вторым секретарем посольства, который довольно профессионально закручивал вокруг себя немцев, а потом одним незаметным движением (иногда это ему удавалось делать пяточкой) отдавал пас оставшемуся в одиночестве на противоположном фланге партнеру.

Счет был разгромный – шесть - два. Такого полуфинала еще не было в истории проведения первенства по футболу  среди дипломатических миссий, которое все называли не иначе как  – малым  чемпионатом мира.
Чемпионат этого года сильно отличался от других, так как в нем впервые были заявлены команды из бывшего Советского Союза: Украина, Казахстан, Литва и Грузия. Остальные пока  игнорировали.

Кроме того, по непонятным причинам оказался не заявленным прошлогодний чемпион – сборная Бразилии, что во многом упрощало  немцам задачу – выиграть  золото. Год назад их команда встретила достойное сопротивление только со стороны бразильцев, уступив им в финале в дополнительное время.

Но как говорится, мы предполагаем, а Господь располагает. Никто и представить себе не мог, что в полуфинале с русскими у немцев произойдет такой конфуз. Виной всему оказались два  игрока: вновь прибывший второй секретарь Посольства России Гиров и водитель посла Блатов, которые уже в первом тайме не оставили немцам  никаких шансов.

– Сядьте на места, бой! Выключите свет, бой! Началась игра, бой! – чуть слышно, весело мурлыкал Блатов, подмигивая Гирову каждый раз, когда тот оказывался рядом с ним.
– Веселый, похоже, водитель у посла, – подумал Гиров, – а откуда эти слова? Где-то я  это уже слышал?

– Песня из будущего, – как бы прочитав его мысли, пропел довольный Блатов.
Счет после первого тайма был просто неприличный – четыре-ноль. Забив два гола из четырех,  Гиров после того, как ему в самом начале второго  тайма  была сделана  "коробочка",  прихрамывая,  перебрался в защиту.  Немцы, почуяв ослабление атакующего пыла со стороны русских, сами обрушили всю свою мощь на ворота противника в надежде если не отыграться, так хоть проиграть достойно.

Гирову  лучше было бы покинуть игру, так как нога болела, и он,  бегая по площадке прихрамывая,  мало чем уже мог помочь команде.  Но матч был важным, достойной замены не было (не было вообще никакой замены, потому что «соседских» срочно вызвали в Посольство, и команда потеряла сразу трех человек), к тому же на матч пришли Главы дипломатических миссий обеих государств, и было негоже ударить в такой ситуации в грязь лицом.

Немцы, видя безвыходность положения, попытались хотя бы во втором тайме сыграть вничью, но, как говорится, фортуна была сегодня не на их стороне.
– Сталинград, – слышались то тут, то там тихие злобные возгласы немцев.
– Ну, один, ну, два  гола, – сказал Гирову после встречи капитан немцев,  долговязый  рыжий Фриц, – но не пять же.

Русским, выдержав атаки немцев, на последних минутах удалось забить седьмой гол и, таким образом, общий счет стал – семь-два.
– А кому сейчас легко, – улыбнувшись, ответил Александр Фрицу, – зато мы вас пивом угощаем, – сделал он  в  сторону накрытого стола широкий жест.
По обоюдному согласию  сторон матч проходил на территории российской посольской школы, и русские, издавна славившиеся своим гостеприимством, не проводили ни одной игры, не накрыв после матча для соперника «поляну».

– Э-э-э, пыво, – почему-то передя на украинский, прошипел немец, – шо я кажу своiй старой - Эльзi, як возвэртаюсь к собi на вiллу пiд Бэрлiн.
– Хорошо живет, – подумал Гиров, сразу вспомнив, что самому ему пришлось уехать в командировку, так и не получив обещанную двушку и заперев весь свой небольшой скарб в одной маленькой комнатушке служебной квартиры, ключи от которой он передал новому владельцу еще за три недели до отъезда.

– Ну, да хрен с ним! – это не могло сейчас испортить ему праздничное настроение. Он был горд больше всего тем, что это были именно немцы. Не болгары, не аргентинцы и даже не бразильцы, а именно немцы!

– Наверное, виной всему трехсотлетнее соперничество двух народов за первенство на планете, – подумал Гиров и похромал на разлив.
Ощущение было такое, будто и не было никакого противостояния и непримиримых соперников, и самой большой неприятностью на Земле на этот час  было поражение немцев в проходном, как они вначале посчитали, матче.
Саня  улыбнулся. Интуиция ему подсказывала, что эта идиллия продлится совсем недолго, хотя видимых причин для этого он пока и не видел.

В это момент   никто из принимающих участие в матче еще не знал, что Пентагон уже получил приказ на нанесение первого удара с воздуха по братскому для славян - русичей  стольному Белому граду, и финальному матчу между москалями и хохлами, как его  здесь все сразу стали шутливо обзывать,  не суждено было быть.

К чести украинской команды надо отметить, что они также достойно продвигались к этому финалу, обыграв на своем пути таких грозных соперников как греки, испанцы и алжирцы. Гирову удалось посмотреть один матч с их участием. У кромки поля только и было разговоров и шуток, что украинская сборная за огромные деньги выписала к себе из Италии Шевченко и теперь им первое место, конечно, обеспечено. Один из сотрудников дипмиссии Украины был вылитая копия лучшего украинского футболиста Андрея Шевченко. Надо отдать ему должное,  играл он под стать своему двойнику.

– С такими орлами мы в раз москалям шею свернем, – шумел ВАТ Украины, огромного роста полковник украинской военной разведки Деревянко, который, кстати, до развала Союза успешно командовал воздушно–десантным полком под Псковом.
– Вот так вот, – подумал Гиров, глядя на великана, – а теперь, значит, табачок врозь. Украина не Россия.

Между тем лучшие представители нелегальной разведки, в то время, когда весь мир еще отдыхал, уже успели проинформировать Центр об очередном наступлении Темных, и праздничному настроению Гирова и его товарищей суждено было продержаться не более суток.




Глава 58
– Все-таки, "хищник", – подумал в очередной раз резидент, вспоминая как посольский, умело прикрывая мяч корпусом, рвался к воротам противника, забыв про свою поврежденную ногу.
– Уж очень резок в игре. Практически, каждый шаг на грани. По лезвию ходит, – подумалось ему.

Генерал, как впрочем и большинство его товарищей, мог  безошибочно определить по поведению истинную Душу разведчика. Вот и сейчас для детального анализа ему хватило всего одного тридцатиминутного тайма игры, чтобы сделать для себя безошибочный вывод.

Определение статуса Гирова  Поделкину нужно было не для того, чтобы знать, как себя вести с ним, а для того, чтобы можно было просчитывать действия последнего в кризисной ситуации и, примерно, представлять себе его реакцию в деле.
Для Арсенича  всегда был открытым вопрос, кто предпочтительнее? Будучи сам "травоядным", он тем не менее  никогда не ставил себе подобных выше "хищников".
– Все это довольно условное деление, – понимал генерал. - И на самом деле с учетом всех реинкарнаций может оказаться так, что "хищник", вдруг, окажется самым что ни на есть монстровым «травоядным».

– Да и не понятно,  что лучше с точки зрения профессии: быть маленьким хищником или же диназавроподобным травоядным. А, вдруг, у него такие глубинные шпионские корни, что о них не то что никто не знает, а даже и думать об этом боятся, – пришло ему на ум. Но это уже было из области эзотерики, а ВАТ предпочитал делать выводы на основании фактов и живой логики.

– Ладно, пора и честь знать, – сказал он сам себе и, делая вид, что Долли уводит его к ближайшим кустикам, умело одними глазами сфотографировал сигнал закладки тайника, одновременно не забывая отгонять от пуделька огромного ротвейлера, вот уже четверть часа атаковавшего его сучку. На поводке кобеля он прочитал: "Собака-поводырь".

– Где этот чертов инвалид, мать его за ногу, – про себя выругался Арсенич, понимая, что от ротвейлера ему просто так не отделаться и одновременно боковым зрением видя, что к нему направляется сам посол.
– Здравствуй, Николай Арсеньевич, – дружелюбно протянул посол  ВАТу руку. Отношения у них  были очень доверительные.

– Доброго здоровья, – в ответном приветствии склонил голову генерал.
– Как твои сегодня дали, а?
В команде играло трое из аппарата ВАТ и еще двое «крышевиков», принадлежность которых к разведке для посла секретом, конечно же, не являлась.
– Почему мои? Моих там только трое, Пал Палыч! – весело ответил ВАТ, не желая нарушать даже в такой безобидной ситуации инструкцию и четко придерживаясь своей официальной должности.

– Ладно, – доброжелательно протянул Главный дипломат, – закуривай.
– Не курю, – мельком глянув на пачку, бросил генерал.
– Как,  вроде, еще вчера мы с тобой по сигареточке дернули? Или бросил?
Посол знал, что ВАТ не курит, но для поддержания разговора раньше никогда не отказывался от предложенной сигареты, а иногда и сам прикупал.

– Вчера Пал Палыч у тебя на пачке было написано: «Минздрав предупреждает – курение вредит Вашему здоровью», а сегодня у тебя – «Минздрав предупреждает, что куренье опасно для Вашего здоровья», – протянул Арсенич, указывая поводком на пачку, и одновременно защищаясь от кабана-ротвейлера.
Они были примерно одного возраста и уже давно в общении без посторонних перешли на «ты». Только на торжественных приемах в своем Посольстве или находясь в гостях у дипломатов других стран, они деликатно переходили на общепринятую в дипкорпусе форму обращения.

– А-а-а, да, взял первую попавшуюся в «трех ступеньках», на футбол боялся опоздать. Так что, значит, явка провалена? – попытался пошутить посол, намекая уж на очень большую щепетильность и чрезмерную внимательность генерала даже здесь на отдыхе.
– Нет, ну если Вы еще не успели продать славянский шкаф-ф-ф-ф, – парировал Николай Арсеньевич. – Да, где ж этот инвалид!?

– А, вон,  ведут, – посол с улыбкой показал на огромного,  вдрызг пьяного детину, который все порывался оторваться от двух своих сопровождающих и прыгнуть в фонтан с водой.
– Боже упаси!
– Не бойся,  этот,  наверняка,  наш, – сказал посол,  – а надпись на ошейнике твоего "друга"  на  французском, значит  и ищи француза.

– Издалека послышалось,  как троица по очереди стала вспоминать  своих родственников, особенно матерей, так как детина все же вырвался и бултыхнулся,  таки, в фонтан.
– Тоже не зря хлеб ест, – подумал генерал о своем после.
Этот последний день, проведенный Поделкиным в резидентуре (на утро он был уже в Белграде и больше никогда  не видел ни Гирова, ни Пал Палыча) генерал вспомнил потому, что вечером в его кабинете раздался странный звонок.
Звонили из аппарата Корабельникова. Полковник Быков – шутник и балагур, которого Арсенич  знал еще по учебе в бурсе, как всегда похохмив несколько минут, неожиданно спросил: – А Гирова ты еще  не забыл?

– Ну,  как же, ты что меня обидеть хочешь, – ответил Арсенич, который вообще слыл среди своих человеком с феноменальной памятью.
– В психушку попал, – сухо ответил Быков не дожидаясь, когда тот у него спросит в чем собственно дело.
– Ты, давай, по своим каналам потрынди, я знаю, что у тебя там всегда свой человечек был. Да, и  перебрось его в Бурденко, что ли. Пусть парень в нормальных условиях немного отдохнет.

– Сделаю, – ответил коротко Поделкин. – Когда надо помочь?
– Вчера, – был ответ.
– И в Союз ветеранов брякни Семену. Ты ж с ним за одной партой, вроде, сидел?
– Было дело под Варшавой, – холодно ответил Поделкин, который пять лет назад вынужден был разойтись со своим "соседом по парте" сугубо по этическим соображениям. Но звонок,  особенно делового характера, сделать можно было.

– Вот и брякни. Скажи, пусть кто-то навестит парня в Бурденко. Ну, в общем, они там все не хуже нас понимают.
– А как он  к ветеранам-то  попал? – не понял генерал. – Он ведь, вроде, еще молодой?

–  Был молодой, да весь вышел. Время, дорогой, летит гораздо быстрее, чем мы с тобой успеваем это отслеживать.  Так что сделай, пожалуйста, а сейчас уже иди-ка ты домой, обними жену, поужинай плотно…  горячая вода у тебя  есть дома?
– Есть, – не догадавшись о возможном подвохе со стороны друга-балагура, ответил Поделкин.
– Вот, – удовлетворенно пропела трубка, – тогда иди домой, ужинай, мой ноги и ложись спать. Всем привет.




Глава 59
Ровно в три часа дня Гирова пригласили к телефону, сказав, что звонят с его прежней работы.  Лично Гировым выведенная формула оказания помощи своему ближнему  подсказывала сейчас Сане, что звонок, нашедший его в «Черной дыре»,  далеко не случайность.  Никто не мог сообщить на бывшую работу о его проблемах, кроме Лели. Леля же в этот раз решила все делать по-своему и не обращаться ни к кому и ни за какой  помощью. И, тем не менее, в конторе  быстро прознали о  случившемся.

– Да, как дашь знать, Николай Арсеньевич, – оправдывался Александр. – Я третий день только как в отвязанном положении живу, к телефону и близко не подпускают.
– Ладно, ты потом это все своей жене расскажешь, – сердито отвечала ему трубка. – Кстати, как твои на это среагировали?

– Адекватно, – коротко ответил Александр.
– Коротко и ясно, характерно для разведки. А главное слово красивое – Адекватно, – подытожил  генерал. – Вот, когда я еще в бурсе учился, у нас «папа» написал одному в выпускной характеристике: «к спиртным напиткам индифферентен».
– И что?  – улыбнулся Гиров.

– Тот не знал, что это слово означает, пошел спросить у товарищей. Они ему говорят: – Это значит, что тебе по фиг, что пить: водку, коньяк, или одеколон.
– Трепачи, – засмеялся  Александр.
– Ну, вижу,  ты смеешься, значит, не подавлен.
– Да, все нормально. Глюки ушли, аппетит хороший.
– Не переживай, они еще  вернутся.

– Кто вернется? – не сразу понял Гиров. – А что у Вас тоже такое было, – не удержался от вопроса Саня.
– История об этом умалчивает, – хитро промычал Поделкин. – Ты же мне не рассказываешь, что с тобой произошло?

– Может,  как-нибудь  в другой раз, – уклончиво ответил Гиров.
– Ну вот, а меня расспрашиваешь, – засмеялся бывший руководитель .
– Так мы же с Вами в разных весовых категориях. Где Вы и где я, – вздохнул Гиров.
– Категория у нас у всех одна, и запомни, Саш,  если ты в этой жизни разведчик, значит, это  навсегда , – по-отечески закончил он.

Гиров и сам уже начал понимать, оглядываясь вокруг себя, что часть людей, с которыми он был близко связан по работе, не говоря уже о домашних, чувствовала его беду. По всей вероятности, нервный ток в его организме, исказившись, посылал какие-то травмирующие импульсы, которые записывались в нервные клетки и в виде психической энергии уходили в пространство, находя там родственные души и сообщая им об этом.

– Все мы связаны одной цепью, – как бы догадавшись, о чем он думает, негромко произнес генерал. – Да, полковник, но я же не досказал.
– Да-да, – встряхнулся Александр, отгоняя навязчивые мысли.
– Так вот, после того как ему друзья сказали, что ему все равно, что пить, он пошел снова к «папе» сказать, что он вовсе не индифферентен. Ну, тот ему и написал, что не индифферентен, – прищурил левый глаз Николай Арсенич.

 – Ладно, ты давай выкарабкивайся, и помни, что ты не один.  Вопрос о твоем  переводе в Бурденко уже  решен и имей ввиду,  не дело замыкаться в своей скорлупе  в такой ситуации.




Глава 60
Леля, узнав о том, что о ее муже побеспокоились,  и он переводится в Бурденко, сразу загрустила.
– Господи, да когда это кончится, – тихо сказала она. – Думала, что все уже, отправлю в Кащенко и, наконец-то, все закончится, ан нет, опять ходи по кругу.
Сане впервые показалось, что жена знает, что-то чего   он не знает, и он спросил напрямую: – Да что, всё-то?
– Как ты себя чувствуешь?
– Отлично я себя чувствую.

– Ну, и слава богу, –  вздохнула жена. – Ладно, Бурденко, так Бурденко. Раз надо – значит надо, ничего не поделаешь.
– Да, что надо-то, – опять не понял он.
– Да, это я так,  о своем, о бабьем, – улыбнулась Леля. – Когда  переезжать?
– Вот прямо сейчас и перееду,  видишь,  уже товарищи за дверью стоят, готовы прощаться.

За дверью действительно сгрудилась кучка больных во главе с Президентом. Главврач, зашедший в комнату, нашел глазами Гирова и сказал, что можно выходить к подъезду. Гиров вышел из комнаты посетителей и направился к своей палате, чтобы забрать книги и туалетные принадлежности.
– Слышь, Штирлиц, – услышал он голос Чубайса, – а Владимир Владимирович все знает.

– Что знает? – не понял Гиров.
– Ну, что ты его тогда придушил.
– Все-таки раскололся, рыжая твоя душа? – усмехнулся  Саня.
– Ты че? – обиделся Чубайс. – За кого меня держишь? Мы ж пскопские, – гордо поднял он голову. – Он сам проинтуичил. Подходит сегодня ко мне и говорит: – Штирлицу кирдык. Я понял, что это он меня уложил вперед ногами.

– Я ему говорю, что, мол, я ни сном ни духом, а он мне: – Ко мне ангел приходил во сне, все  рассказал,  как было.
– Мне только сейчас еще не хватало скандала, – успел подумать Саня, глядя на идущего навстречу ВВП с толпой больных, как, вдруг, отчетливо услышал внутри себя знакомый голос, развязно прокартавивший: – Не ссы в компот, там повар ногу моет, и запомни: воздаяния бывают не только прижизненные и реинкарнационные, но еще и посмертные. Это когда ты и после физической смерти испытываешь страшные муки.

Сознание Гирова моментально  нарисовало ему упитанного розовощекого повара средних лет в белом накрахмаленном колпаке, моющего свою  и без того чистую единственную ногу в огромной кастрюле вкусно пахнущего абрикосового компота. Второй ноги, судя по всему, у него не было никогда.
– Не переживай, – глядя  на идущую к Гирову злобную толпу весело засмеялся САМ, – сейчас  они все перед тобой  падут ниц. Ну-ка,   подними правую руку вверх,  и представь, что ты с мечом.

Гиров, приблизившись к больным, сделал суровое выражение лица и грозно поднял  правую руку вверх. В рядах психов пробежал легкий шумок. ВВП стоял первым, ровный как столб. Вдруг, он медленно начал бледнеть, ни слова не говоря упал на колени и, припав к ботинкам Штирлица, завопил: – Не вели казнить, вели слово молвить, Великий государь!

Все остальные психи также упали на колени и, склонив головы, начали подвывать  что-то невнятное: мол, прости нас, батюшка.
– Бог простит, бог простит, – плавно отрываясь от тянущихся к нему со всех сторон рук, пропел Штирлиц и проследовал к выходу.
– Прощай, честной люд! – он на прощание обложил всех (нет, не трехэтажным матом, хотя и хотелось) широким крестом и неспешно вышел из покоев. В этот раз его прорывало на смех.

– Если вы опять будете  со мной, то я никогда из этих дурдомов не выберусь, – сказал он, грустно улыбаясь.
– А если бы мы не были с тобой, то тебе бы уже и выбираться больше никогда не пришлось, – вставил сухо ВГ. – Они вон тебя уже замочили.
– А почему же я живой? – не понял Штирлиц.

– А потому, что мы тебя сразу размочили, – одновременно сказали САМ и ВГ и, переглянувшись, захохотали.
– Вот, – сказал САМ, насмеявшись, теперь, когда мы будем появляться, у тебя всегда будет только веселое настроение, никакой депрессии.
– Это хорошо, – заметил Штирлиц. – А почему?
– Такая установка, – коротко ответил САМ.
– Нравишься ты кое-кому, – не вытерпев, вставил Внутренний Голос.
– Как мужчина? – съехидничал Штирлиц, у которого на душе  действительно стало весело и легко.

– Угу, в дырочку вставил, – картаво засмеялся ВГ.
– Уж не тебе ли? – опять не выдержал Штирлиц.
– Мне пока нет, – серьезно ответил ВГ, – но если будешь себя хорошо вести, все может поменяться, – с намеком сказал он.
– Веселые ребята, – подумал Штирлиц.
– Веселые не мы, "веселые" у нас тут с собой, – захохотал САМ, которому было смешно, как это Гиров не может понять, что все его мысли доступны им точно так же, как и сказанные им слова.
– Ах, ну да, с вами же думать бесполезно: все-равно что себе  что-то вслух рассказывать, – тоже улыбнулся Штирлиц.

…
– Да, – только и сказал Начальник психоневрологического отделения военного госпиталя им. Бурденко, лично осмотрев поступившего из "Черной дыры" полковника. – Пару месячишков придется отдохнуть.
– Месяц – максимум, – весело ответил Штирлиц.
– Золотые сны по-прежнему снятся?
– Никаких вообще.
– Голоса слышите?
– Тихо, как в танке!

– Ну, врешь же! – не выдержал начальник отделения. – Я же за двадцать пять лет работы, голубчик, уже без приборов по глазам все вижу!
– В общем так, врать мне не надо, веди себя потише (перейдя на "ты" начал он загибать пальцы), здесь не "Черная дыра", но порядок мы поддерживать тоже умеем, – многозначительно подмигнул он Штирлицу.
– Какие вопросы, – игриво ответил Гиров. – Вы, кстати, кто по званию? Извините, из-за халата не могу понять, – спросил он уходящего доктора. В ответ услышал: – Штандартенфюрер.

– Ага, значит тоже полковник, – догадался Штирлиц и сознание тут же вытянуло ему из прошлого картинку: перед ним во всей красе, широко улыбаясь, стоял  первый полковник Русской армии петровских времен – граф Франц Яковлевич  Лефорт, заложивший фундамент  этого военного госпиталя – величайшего исторического места,   персонал которого, выполняя свой святой долг,  за два с лишним века вернул в строй около двух миллионов  таких же, как он, воинов.

–  Да, нас рать, – увидев такое полчище русских воинов во главе с  Лефортом повеселел ВГ. САМ же, не проявляя абсолютно никаких эмоций  и никого не замечая, задумчиво и пристально вглядывался в душу улыбающегося  француза.




Глава 61
Теплоход приходил ранним утром. Ребята ушли вверх по реке, чтобы первыми встретить этот огромный плавучий остров.
Прибытие теплохода, приходившего два раза в день (утром и вечером) считалось в поселке настоящим праздником. Летом это был единственный путь, позволявший работающим и живущим в тайге людям выбираться на большую землю. Зимой и того не было. Но зато зимой прилетал дважды в неделю маленький самолетик-кукурузник – АН-2.

Учитывая, что утром теплоход проходил поселок очень рано (чуть раньше пяти) народу собиралось на пристани немного. Но уж зато, когда он возвращался, собирался весь свободный от работы честной люд.

Вот и сейчас на пристани было, не считая друзей и матери Санька, всего три мужика-таежника, да тетка молочница, которая использовала теплоход, чтобы проехать до соседней деревни, везя с собой рыбу, а оттуда она возвращалась, как правило, с тремя сорокалитровыми флягами молока на моторке.

Солнце уже выглянуло из-за мохнатых елей и медленно перекатывалось огромным ярко-желтым шаром под крыши домов к реке. Сама же река дымилась свежеиспеченным туманом, как красивый праздничный пирог, только-только вынутый из печи. Он был таким плотным, что трубы парохода можно было заметить только, когда тот уже подбирался к последнему повороту реки и выходил на финишную прямую.

Воздух в это время суток от любого даже самого незначительного звука на реке  звенел, как натянутый трос,  а от движения по ней такой махины, как пароход, он был наполнен постоянным скрежетом и громом, по которому, однако, никак нельзя было определить точное нахождение судна. И только когда из-за поворота показывались трубы белоснежного красавца, все на пристани понимали, что вот он - рядом и с замиранием сердца обращали свои взоры в его сторону.

Это была поражающая воображение картина. Четырехпалубный гигант, казалось, выходил из молочного тумана, касаясь своими боками одновременно обоих берегов (река в этом месте на изгибе была совсем не широкой). Он как бы таранил своим могучим телом пространство, а то, не выдержав такого напора, расступалось перед ним.   Воды из-за тумана видно не было, и ощущение было такое, будто теплоход плывет над землей.

Раздвигая туман и неуклюже поворачиваясь всем корпусом, он медленно преодолевал изгиб и выходил напрямую, занимая все русло реки. Прибрежные кусты ивняка затопляло набежавшими волнами, и они с благодарностью кланялись теплоходу за ту свежесть, которую он им предоставлял.

Баны, с двух сторон охранявшие берег от сплавляемого по реке леса, весело скрипели своими цепями, как бы исполняя какую-то свою, только им одним известную мелодию. Они заползали под напором волн, вызываемых идущей по реке махиной на берег, затем с ними же откатывались назад, выражая свое согласие с общим удовольствием.

В бесконечном экстазе нежились в набегавших на берега волнах рыбы. Каждая из них стремились добраться до самых кустов и, играючи, ободрать их листву под самый корень. Весело носились над белым гигантом птицы, принимая его за свою мать, в надежде получить оттуда лакомый кусочек хлебца или зернышко.

И  только  старый ворон, вот уже второе столетие живущий на макушке часовни, построенной на берегу реки еще во времена Александра I,  смотрел на все это одним глазом с нескрываемым сарказмом, не понимая:  куда это в столь ранний час можно ехать на этой большой мокрой белой вороне, да еще по совсем мелкой реке.

Только он один помнил речку шириной вдвое превосходившей ее нынешние размеры и раз в пять глубже. Обмеление последней было спровоцировано самим человеком последние  тридцать лет, когда по решению какой-то умной головы было принято решение сплавлять по Онеге лес, как говорится, россыпью, не увязывая его в плоты.

За эти годы слой затонувшей древесины местами достигал уже семи-восьми метров.
Ребята сидели на бревнах, вглядываясь вдаль и прислушиваясь к звукам, один лишь Санек стоял, как стойкий оловянный солдатик, боясь испачкать смолой черные с широкими алыми лампасами по бокам брюки.

Фуражка паренька была лихо сдвинута на затылок, ремень  плотно обтягивал стройную талию. Несмотря на то, что Саня Гиров мог считать себя уже состоявшимся «стариком»  (приемные экзамены  прошли, и молодежь с трепетом ждала приезда второкурсников), он не любил излишне расслаблять поясной ремень. Ремень был  сделан из настоящей кожи, и достался ему в подарок от Вити Рыбкина, пожалуй, самого отъявленного хулигана старшего курса.

Все атрибуты, подчеркивающие принадлежность парня к кадетам: загнутая, как седло, феска с вшитым козырем; брюки клеш, тянутые на трапеции; ботиночки, с  увеличенным каблуком; набор значков, подчеркивающих спортивную доблесть и принадлежность  к Тверскому кадетскому корпусу; и, конечно же, металлические вставочки в погонах, делающие их чуть согнутыми и абсолютно ровными – были на лицо.

Год с момента  расставания ребят пролетел незаметно. Вот так же прошлым летом именно в это время пацаны все вместе, полным составом провожали Санька в первую его поездку, в душе посмеиваясь, мол, куда тебя понесло. Ну, съезди, прокатись. Никто, честно говоря, не верил в вероятность его поступления. И вот сейчас они с трудно скрываемой завистью поглядывали на военную форму Грека, мысленно примеряя ее на себя.

Саня  стоял на берегу, гордо подняв голову, и испытывал двойственное чувство, глядя на приближающийся теплоход. Два месяца отпуска пролетели как пуля, и ему до глубины души не хотелось сейчас покидать своих друзей и возвращаться в кадетку. Но, с другой стороны,  и там его тоже ждала встреча с его новыми друзьями, и хоть и не легкая, но все же интересная жизнь.   Второй год обучения сулил массу преимуществ, о которых на первом курсе можно было только мечтать.

Стоя сейчас на берегу реки, Александр  вспомнил, как они, только-только получив форму и впервые надев ее на себя, обступили во внутреннем дворике училища второкурсника, выползшего, в буквальном смысле слова,  подышать свежим воздухом. Летние лагеря закончились для него неудачно, и он, сломав ногу во время одного из марш-бросков, отлеживался в лазарете училища.

Увидеть первого  кадета (каждый суворовец, перейдя на второй курс, автоматически становился кадетом), было для вновь зачисленных салаг делом архи важным. Кадет же весело смеясь и удивляясь такому повышенному вниманию к его персоне, глядя на новобранцев, говорил: – Погодите вы еще не рады будете встрече с такими, как я. Вот только вернутся старики из отпуска и сладкая жизнь для вас прекратится. Все тогда смеялись вместе с ним, но, как выяснилось позже, зря. Приезд второкурсников сделал первые месяцы пребывания первачей в училище сущим кошмаром.

Саня хорошо помнил, как, построив их в холле, командир роты строго настрого запретил им покидать расположение роты без офицера или прапорщика, все  передвижения по территории училища совершать строем и  под руководством старшего.
Первые выходные дни они все свободное время только тем и занимались, что чистили стеклом полы в расположении роты. Корпус, в который  въехали молодые роты, был абсолютно новый и скоблить там было что. Паркетные полы совсем не были готовы к покрытию их малинового цвета мастикой, широко применяемой в семидесятые годы.




Глава 62
Вот в один из таких выходных дней, когда вся рота «сидела на полах», а в расположении подразделения из старших оставался один старшина роты прапорщик Чистяков, троица новых друзей: Серега Сизый, Эдик Плаха и Санек Грек решили пренебречь неоднократными предупреждениями и сходить в строящийся корпус новой столовки за битым стеклом. Старое уже не скоблило пол, а лишь только елозило по нему, лишая сил.

Выскочив втихаря из помещения роты, друганы, весело посмеиваясь, вразвалку направились к стройке. Во дворе на лавочках, казалось, мирно похрапывало несколько старшекурсников. Но не успели друзья преодолеть и треть двора, как раздался пронзительный свист и громкий окрик, в одночасье изменившие всю картину, до этого казавшуюся  просто идиллией.

– Эй, твою мать, Махровый, ты че не видишь, что салаги совсем обнаглели и ходят у тебя уже перед самым носом,  – громом разнеслось из окон первой роты стариков,  располагавшейся в том же корпусе где были первачи. Двое стариков моментально соскочили с лавочек и закрутили головами как гироскопами.
– А ну, шпана, стой, – увидев, наконец, нарушителей спокойствия заорал один из них, но друзья, поняв, что их спасение в ногах, немедленно воспользовались последними.

До стройки проскочить удалось, но ведь надо же еще и назад как-то вернуться. Делать было нечего,  надо было возвращаться в подразделение, и друзья, набрав побольше стекла, чтобы всем хватило, с огромной неохотой направились в обратный путь.
Здесь их уже, честно говоря, заждались. С верхних этажей старого корпуса раздался резкий свист – сигнал. Вокруг троицы сразу  образовалось кольцо второкурсников, человек с пятнадцать.

– О, смотри, совсем охамела молодежь, не прошло и двух дней, а они уже как у себя дома спокойно ходят по кадетскому двору. Не, старики, мы себе такой наглости не позволяли, – громко орал очень плотный, спортивного вида старичок-заводила.
– Не позволяли, блин, эт точно, – со смехом донеслось со всех сторон.
– А ну, стоять! Да не так, а пятки вместе носки врозь! Вас что, козлы малолетние, этому еще никто не учил?

– Серега, – донеслось из окон первой роты, – ты их застегни, че они у тебя расстегнутые стоят?
Серега (так как у самих ребят руки были заняты стеклом) начал быстро «ухаживать» за друзьями, застегивая им верхние пуговицы на рабочих куртках. Ему стали помогать еще парочка человек.

– Там еще крючки у них есть, – опять донеслось сверху.
Но робы были старые, маленьких размеров и вовсе не предназначенные для того, чтобы их застегивали на крючок.  Воротники сдавливали шею до синевы, но крючки никак не могли добраться до петельки. Старики же считали своим долгом привести молодежь к полному соответствию уставным требованиям: раз есть крючок на вороте, он должен быть застегнут.

– Так, все, – первым не выдержал Сизый, – достали.
Он сделал резкое движение назад, освобождаясь от рук маленького белобрысого старичка и, угрожающе поведя стеклом, начал тихо отступать к входной двери нового корпуса.
– Куда, щенок, смотреть сюда, – раздалось сбоку, и только он повернул голову вправо, как спереди тотчас же получил жесткий удар в живот юфтевым кованым ботинком.

Стекло разлетелось в брызги. Болевой шок от удара ботинком прошел мимо, так как вдвое сильнее по ощущению боли и опасней повело себя стекло. Часть его, разрезав надвое предплечье, застряла в нем, часть мелкими кусками торчала в разных направлениях из обеих ладоней. На лице Сизого выступила испарина.

– Вы что, скоты, совсем оборзели, – заорал первым опомнившийся Грек и, не дожидаясь удара по своему стеклу, он так крутанул стеклянным лезвием вокруг себя, что чуть не оставил без головы пару стариков.
Круг моментально расширился. Плаха, подхватив Сизого, начал с ним медленно отступать к дверям нового корпуса. Санек же продолжал крутить стеклом как парчой. На руках у него выступила кровь.

В это время уже все три молодые роты прильнули к стеклам  своих окон (открывать их во внутренний дворик было строго-настрого запрещено). На подоконниках старослужащих висело не меньше народу. Раздалось громкое улюлюканье и свист. Из окон стариков в троицу полетели разные предметы.

– Мочи их, – доносилось со всех сторон, – насилуй подонков недоструганных.
На крики выскочил дежурный по училищу. Толпа во дворе моментально рассеялась. Старички как ни в чем не бывало, посмеиваясь, заняли места на скамейках, весело поглядывая в сторону дежурного по части, преподавателя истории подполковника Съедина, который молча уводил первокурсников в расположение.

– Мы еще сегодня к вам зайдем, уставы почитать, – донесся до слуха Санька голос спортивного старичка.
Сейчас, стоя здесь с друзьями на берегу реки и вспомнив этот случай, он как бы молча дал себе обещание, что сам никогда не опустится до унижения младших и даже будет их защищать в случае явной несправедливости.

Становиться полностью на сторону первогодков он, конечно, не собирался, так как понимал, что суровая правда действительности и жесткие условия кадетки совсем не случайны и имеют право на существование. Училище  обязано было за два года воспитать из них лидеров, которые бы в последующем могли повести за собой в военных училищах еще не подготовленных к военной службе ребят.

– Ну что, потопали на пристань, – первым нарушил молчание Палка, – а то уйдет без тебя.
– Пора, – выдохнул Санек, незаметно смахивая предательскую слезу.
– В общем, держитесь здесь. Особо не конфликтуйте. Чиченцы с годами превращаются в отморозков, вы поаккуратнее с ними. Не дай бог, кто-то из-за них загремит на зону. Это никому не надо.
– Не надо, – согласился Свалка, – но и уступать всегда нельзя, иначе будут топтать.

– Ага, вот ты там у себя много сдавал позиции, – обнял Грека Демид, с которым они сейчас стали чуть ли не самыми лучшими друзьями и чаще всего в течение года обменивались письмами.
– По-разному было, – усмехнувшись, уклончиво бросил Саня, не пожелав развивать эту тему.
– Идем, идем, – он поднял руку, видя что мать уже раза три  подавала им знаки, мол, пора подходить, а то не успеем спуститься к пристани.

Обнявшись на прощание, друзья тихо произнесли слова клятвы, которая связывала их всех вместе  лет  с шести и, ударившись довольно больно лбами рассмеявшись и потирая ушибленные места, направились к пристани.
– Да, а какой у тебя там номер? – напоследок поинтересовался Палка.
– Шестьсот шестьдесят четвертый.
– Ух, мать твою, – выдохнул Свалка, – чуть под Зверя тя не подставили.

– Чуть  не считается, – улыбнулся Грек, и  у него перед глазами сразу встал их так называемый «Зверь» – Толик Мамонтов, по кличке – Мамонт, которому волею судьбы достался именно этот номер и который, по непонятным для товарищей причинам, был отчислен после первого же полугодия.
Толик уехал, номер, естественно,  остался свободным, но дух Мамонта витал еще долго, не желая покидать стен кадетки.




Глава 63
Противостояние с чиченцами все же достигло своего апогея, и в результате сразу трое из отряда Цветаева оказались подследственными. Дело, может быть, и  удалось бы замять, если бы не загноение, а потом и удаление глаза самого главаря Чичи.
По давней традиции в случае антагонистических противоречий между бандами существовала договоренность, что первыми разбираются между собой «пупки» или  те, кто в данный момент ведет банду.

Свалка сломал палец, поэтому было решено, что на стрелку всех поведет Демид. Пацанам было ясно, что драться придется Демиду, и от исхода его драки будет зависеть исход всего дела.

Демид был на два года младше Чичи, но в драках всегда выглядел коршуном и весь отряд единодушно проголосовал за него. После отъезда Грека в отряде не было ярко выраженного зама. Все пацаны были на равных.

В общем, все бы ничего и, может быть, все  и обошлось, как всегда, малой кровью, но в драку вмешались бабы, пытавшиеся растащить пацанов. В результате образовалась всеобщая потасовка, а там уже не разбирали – кто, чем и как. В дело шло все: цепи, горбыли, оглобли от саней и даже велики.
Свалка,  на которого, как вепрь, налетел Чича, упав после первых его ударов, схватил с земли здоровой рукой огромный дрын и начал печатать последнего почем попадя.

 К несчастью Чичи в палке оказался ржавый гвоздь, который и явился в итоге виновником потери последним глаза. В общем, суть да дело, Свалка оказался крайним. Окончательное решение – отбывание наказания в колонии общего режима сроком на три года. Санек  узнал об этом последним из письма сестры. Друзья не захотели огорчать его такой новостью.

Три года пролетели незаметно. Свалов вернулся в поселок. Но, как говорится, тюрьма никого лучше не делает. Ему было уже тесно в маленьком рабочем поселке. Он уехал в районный центр. Там опять попал под раздачу, а потом еще и еще. Одним словом, к сорока годам у него уже был солидный стаж зека: четыре ходки с прицепом.

И вот, попав на Воркутинскую зону в пятый раз, он, вдруг,  почувствовал, что жить ему осталось совсем ничего. Это чувство скорой смерти пришло к нему вместе со сном.

Ночью во сне к нему явился его друг детства Санек Гиров и сказал:– Жаль, что так все получилось. Теперь нам придется тебя очень долго ждать, потому что жизнь из-за  нелепой случайности сломала тебя, и  тебе уже не выкарабкаться. Но мы не можем уйти, бросив тебя, поэтому будем ждать здесь твоего второго пришествия. Не переживай, мы дождемся, когда ты вновь будешь с нами и будешь настоящим воином.
– Откуда ты узнал обо мне, Грек? – спросил Свалка  друга.

– Я еще ничего не узнал, мне только предстоит узнать, – был странный ответ.
– Мне предстоит встреча с человеком, который был рядом с тобой в твои последние дни и, защитив которого, ты вынужден был отдать себя на растерзание. А сейчас для того, чтобы тебе к нам быстрее вернуться, ты должен уйти, но уйти достойно. Тем самым ты обеспечишь себе скорое возвращение, в противном случае твое возвращение будет уже без нас.
– Понял ли ты меня? – спросил его Грек.
– Я понял тебя, брат, – был ответ.

Утром охрана, как всегда пинками, выводила зону на работу. Козел чувствовал себя очень неважно и никак не мог сползти с нар. Тело как магнитом тянуло вниз. Жар, который подкрался уже под самое утро (всю ночь его знобило), сделал все нижнее белье совсем мокрым. Температура медленно ползла вверх. Зашедший для проверки охранник, матерясь и плюясь по сторонам, начал стаскивать его с нар.
Свалка, взяв охранника за руку, сказал как можно спокойнее: – Не надо его бить, он никакой. Сегодня мы сами за него отработаем.

Охранник, ни слова не говоря, попытался наотмашь ударить его по лицу. Перехватив руку, Свалка завалил охранника, не давая ему нанести свой удар. Моментально на помощь последнему прибежало еще три стража порядка и, свалив Свалку  на пол, начали жестоко избивать его  коваными сапогами.

В результате он   на десять суток загремел в карцер, да к тому же еще с тремя сломанными ребрами и перебитым носом. Уже на вторые сутки к нему подошел сержант-охранник, с которым он столкнулся в бараке, и сказал: – Сегодня ты попытаешься бежать и будешь расстрелян при попытке к бегству. Готов выполнить твое последнее желание.

Свалка, ничего не ответив, отвернулся к бетонной стене изолятора. Он вспомнил сон, пришедший к нему накануне, и понял, что его существование потеряло всякий смысл, и Всевышний просто хотел ему помочь начать все сначала. Но начать не через десять или двадцать лет, когда он, корчась от болей, будет умирать от старости, а уже здесь и сейчас.

– Как жаль, что понимание смысла жизни пришло так поздно, последнее что он успел подумать, когда три пули, выпущенные из пулемета установленного на вышке, догнали его.
– Ты сегодня на пять баллов, – сказал за ужином сержант-охранник солдату-якуту, на чей счет занесли пресечение в зоне попытки к бегству.
– Из четырех выпущенных три в цели и все рядом с яблочком, – похлопал сержант  по плечу солдата. – Может отпуск получишь.

Якут довольно улыбнулся. Стрелял он метко с измальства, но никто еще его за это ни разу не хвалил, а уж тем более не поощрял. На вечерней перекличке зекам было доведено, что благодаря успешным действиям охраны, была предотвращена попытка к бегству заключенного № 0710 который, уже успев преодолеть оба заграждения, находился за территорией зоны.




Глава 64
– Физики учат нас, что два гамма луча равняются одному электрону. Таким образом, волновой элемент способен трансформироваться в материальный, говоря языком философов, волновой вариант жизни – по-другому Дух может материализоваться и обрести человеческое тело путем длительной эволюции.

– У каждого свой путь, и каждый сам лично может этот процесс как ускорить, так и замедлить. Но возникает вопрос, почему путем материализации возможно обрести только человеческое тело? Почему тоже самое нельзя сказать о планете? Предположим, например, что Дух нашей планеты материализовался и обрел свое тело, которое и представляет собой современную Землю вместе с находящимися на ней людьми.

– И если мы – арийцы (пятая земная раса),  прошли через процесс материализации духа, приобретя при этом совсем небольшие по своим размерам тела (небольшие относительно других четырех рас,  достаточно вспомнить Атлантов и Лемурийцев, не говоря уже о Саморожденных и Бессмертных), то  аналогичным образом все тоже самое могло происходить с самой планетой  миллиарды  лет назад, – думал Гиров, прохаживаясь по просторной внутренней территории военного госпиталя.

Он уже заметил, что на движение по большому кругу, практически, по периметру ограждения, медленным прогулочным шагом у него уходило ровно  сорок три  минуты. Этого как раз хватало, чтобы, надышавшись свежим воздухом, вернуться в отделение.
Гиров и прежде не раз задумывался о том, что Земля является живым организмом, который задолго до материализации человека, проживающего на ней, сам прошел через процесс уплотнения, приняв современные формы и постоянно совершенствуясь.

Но  до этой самой прогулки по территории госпиталя такая мысль неоднократно приходившая ему  в голову, никогда не имела  дальнейшего развития. И вот только сейчас в этот  теплый осенний вечер сам собою как-то возник вопрос: –  А зачем?
Для чего нужна была Земле эта материализация, почему не остаться вечной туманностью, небольшим и не плотным по космическим меркам сгустком, свободно без всякого видимого вреда пропускающим через себя не очень большие и большие астероиды и ведя тем самым беззаботное существование.

Зачем уплотняться, приобретать плотные формы и затем остерегаться любых неприятностей, повсеместно подстерегающих твердые, а, значит,  менее гибкие и более уязвимые космические объекты.
– Моя инициатива, – зевнул САМ.
– Как понять – твоя? – не понял Штирлиц.
– Так и понимай. Я тебе этот вопрос подбросил.

– Тогда давай и ответ подбрось, – засмеялся Гиров, пиная консервную банку и пытаясь  загнать ее в дырочку между бордюрами.
Со стороны могло показаться, что один из больных лихо играет в футбол, активно комментируя вслух свои действия.
– Ну, так для чего?

– Скажу  по секрету, что последние три миллиарда земных лет планета усиленно готовится к прорыву из зоны О-Ха в сторону Света. И чтобы осуществить этот прорыв, она должна  стать энергетическим сгустком, пулей, пронзающей Космос.
В сознание Гирова ярким пламенем пронеслась Земля, прошивающая как масло плотное вязкое космическое пространство буро-зеленого цвета. Он даже видел, как багрового цвета Земля-пуля медленно выходит из него в чистую, светло-желтую Вселенную, в которой висело сразу восемь солнц.

– Ночи здесь, наверное, не бывает никогда, –  мелькнула у него мысль об увиденном.
– Даже таких слов нет как ночь и темнота, – донеслось до его сознания, прежде чем картинка пропала. Пуля так и не смогла отделиться от буро-зеленого пространства.
– Что не прошли с первого захода? – поинтересовался Гиров.
– И со второго тоже, – присоединился к разговору ВГ. – Это, между прочим, уже седьмая попытка вырваться, но пока вы еще не созрели, – надул щеки ВГ.
– И потому здесь оказались вы, – пошутил Саня.
– Ну. Если ваш генофонд не справляется.

– Я что-то не пойму, – перебил его Штирлиц. – Если взять за основу существование феномена дематериализации и материализации, то ведь очевидно, что необходимость существования генофонда становится, по крайней мере, спорной. Зачем сохранять человеческие тела в состоянии сомати миллионы лет, если их можно материализовать из тонкого мира?

– Разные измерения, – опять раздулся от важности  ВГ.  – Сомати...
– Все проще, чем ты думаешь, – вмешался   САМ, – но тебе пока рано еще об этом знать. Он угрожающе посмотрел на ВГ: – ты ж не Язык, фильтруй базар, за грань не выскакивай, – говорил его взгляд.
– Ну,  вот и я говорю, в общих чертах ведь картина понятна? – сконфузившись, попытался выкрутиться ВГ, показывая  САМу всем своим видом, что он, мол, могила, там где надо.

– Более или менее, – уклончиво ответил Гиров. Он начинал понимать, что ему очень трудно придется в будущем, если САМ и ВГ плотно и навсегда обоснуются в его мозгах.
– Да, ты не переживай так, – увидев в каком состоянии находится Гиров, после всего услышанного, засмеялся САМ, – мы не собираемся  постоянно быть  с тобой.
– Но будь осторожен. За нами идет настоящая охота, а значит теперь и за тобой. Мой тебе совет: – Старайся любыми средствами отсекать от Души Хаос, от дома и семьи разномыслие, от города смуту, от всего в целом неумеренность.

– А город здесь причем, – не сразу понял Александр.
– В следующем году будешь мэром, – хохотнул Внутренний голос. Мы тебе в этом поможем, но ты и сам должен постараться.
– Ах, да – Пифагор, – устало улыбнулся Гиров.
– Ага, обретение такого единства он называл Просветлением, советую и тебе двигаться в этом направлении, потому как Пифагор ваш был далеко не дурак, –  были  последние слова САМа.

Александр понял, что оба его новых друга временно переместились в пространстве в неизвестном для него направлении. Не успел он войти в свою палату и снять верхнюю одежду, как дверь  резко распахнулась и капитан первого ранга, маленький совсем седой подводник, который только день назад сам пришел в отделение, громко заорал: – Саня, помогай, бойцы одни не справятся!
Выскочив в коридор, Гиров увидел, как трое солдат пытались уложить на кровать и связать пожилого больного, который, ревя как зверь, упорно расшвыривал молодых и здоровых парней как пушинки.

 – В него переметнулись, – догадался Саня и побежал на помощь.
Но на удивление капраза он не стал укладывать больного, а, наоборот, отшвырнув одного из солдат, строго сказал, глядя в глаза  другому-старшему: – Дима, ушли отсюда, мы  сами разберемся.
Он обнял больного, прикрыв его своим корпусом: – Ну, все-все, брат, – тихо сказал он ему. – Все нормально. Остынь.

– Куда ушли? – не понял долговязый солдат, закрепленный за отделением.
– Родине служить, – прорычал Гиров и так зыркнул на солдатиков,  что те,  ни слова не говоря,  быстро двинули к выходу.
Стоявшая в стороне сестра оторвалась от стены и,  сообразив, что больной стал вменяем, взяв его за руку, повела в палату, не поблагодарив Штирлица даже взглядом.

– Ты че, тактику поменял? – спросил капраз, подходя к Гирову.
– Да нет, похоже, уже стратегию, – улыбнулся в ответ Саня. – Ты бы согласился расстаться со свободой? Вот и он не захотел.
Зайдя в палату они  увидели, как их сосед  пытается удержать свою руку от сильной трясучки.

– Я в полном порядке, – весело сказал капитан ПВОшник, поймав на себе озадаченный взгляд Гирова. – Вообще не знаю почему эти козлы меня здесь держат.
– А рука почему побежала? – тоже обратил внимание капраз на его трясущуюся руку.
– А, это?! Отлежал. И вообще если бы меня жена не сдала, я бы ни в жизнь не попался и здесь не оказался. А вот ты, – он ткнул трясущейся рукой в капраза, – чего сам приперся? Служить Отечеству надоело?

– Молодой ты еще, – только и сказал ему капраз. – Поживешь с мое, тоже сам будешь приходить, чтоб вот так не дергаться.
В это время в палату зашел зам. начальника отделения и подозрительно посмотрел на больных. Все замолчали.
– У-г-у-у,– пробурчал Мартынец. – Здесь русский дух, здесь Русью пахнет.
– Никак нет, товарищ подполковник! – закричал чересчур громко капитан.
– То есть, как это – никак нет?

– А вот так это, я то ведь – еврей, – скаламбурил капитан и весело подмигнул заму.
– А как же тебя тогда в армию занесло, сынок, – повернулся к нему Мартынец.
– Цыгане виноваты, – пролепетал капитан.
– Фамилия у тебя для такой сказки не подходящая, – бросил зам, доставая свой блокнотик.
– Раньше мы Шлягерами были, – таинственно прошептал ПВОшник, – это потом уже замаскировались под Песняровых. Так, знаете ли, как-то поспокойнее в России.
– Ну, допустим, а цыгане здесь при чем?

– А на них  тоже миссия возложена.   Цыгане, как и мы,  за две тысячи лет, не имея ни родины, ни отечества, тем не менее не ассимилировались и не исчезли, а сохранили свой язык, свою культуру, свой народ, живя, практически, по всему свету. Они тоже  посланы на землю как катализатор общественной жизни. А ведь  даже в самых малых дозах катализатор способен менять процесс. Это, между прочим, сложнейший метафизический вопрос.

– Так, спрашиваю уже третий и, учти, последний раз,  –  Мартынец весь покраснел от злости, но еще пока держал себя в руках. – Причем тут цыгане? Где ты и где они?
– А то, что мне еще в детстве одна цыганка нагадала, что я в армию попаду. И вот я  здесь! Прикольно, да!
Капитан весело подмигнул Мартынцу, пряча от него руку. Замначальника отделения опять внимательно посмотрел на капитана и, сделав в своем блокнотике какую-то запись, ни слова больше не говоря, вышел из палаты.

Через пару  минут в палату вошла старшая медсестра и, мельком глянув на Шлягера-Песнярова, глухо сказала прокуренным голосом: – Забирай постель и шагай в открытую.
– Почему, – начал было сопротивляться капитан, рука которого, так же неожиданно как и начала, перестала трястись. – У меня все О’кей.
– Меньше подмигивать будешь, тоже мне друга нашел, – с сочувствием посмотрела сестра на ПВОшника.

– Давай быстрей, сюда уже человек прописан.
– Ну вот, – простонал замаскированный Шлягер, – прощай телевизор, прощай душ, прощай свобода. Опять в стан врагов! Прощайте товарищи!
В открытой палате было восемь мест, там лежали только тяжелые и, естественно, никаких прогулок во дворе и питания в общей столовой.

– На его месте должен быть ты, – сказал САМ Гирову, вновь возвращаясь в его сознание.
– Напьюсь – буду, – улыбнувшись ответил Саня, с удовлетворением отметив, что «друзья» в этот раз ведут себя по-джентльменски.
– Ну, если так, то жить можно, – подумал он и пошел на ужин.




Глава 65
Солнце, поднимаясь из-за сопки и одновременно смещаясь к руслу реки, внимательно наблюдало за происходящими внизу событиями. От его острого ока не ускользало ничего. Только ему одному было известно, какие нешуточные страсти готовы разгореться на этой пока еще никому неизвестной в большом Космосе крохотной планете, расположенной в зоне Организованного Хаоса, на самой границе Света и Тьмы, уже в недалеком будущем.

Всевидящее око, с удовлетворением отметив для себя, что никаких изменений в сторону негатива за время его пятичасового отсутствия не произошло, принялось сразу за выполнение своей основной задачи – пробуждение от сна всего живого в этой части Земли.

Санек, распрощавшись с друзьями, как ни в чем не бывало,   спокойно  сидел на верхней палубе, наслаждаясь лучами солнца и наблюдая прекрасные пейзажи, проплывающие по обеим сторонам теплохода.
Капитан «Великого Устюга», так назывался белый красавец, знал, что в деревнях просыпаются рано, поэтому сейчас, пройдя поселок, он включил радио, и воздух наполнился нежными звуками музыки.

– «Забытые вальсы» Листа, – прислушавшись, узнал мелодию Санек, которому в училище раз в неделю давали уроки музыки и бальных танцев.
Музыка нежно разносилась по побережью. Проходящие мимо доярки с ведрами  полными парного молока весело махали плывущим на теплоходе руками.
– Интересно, повышаются ли у коров  от музыки надои, –  подумал парень, видя, как одна из девчат опять машет рукой. Саня снял фуражку и, улыбнувшись, ответил тем же.

– Все-таки любит у нас народ военных, – подумал парень с любовью к форме. Его самого весь отпуск, как только он появлялся где-то в своей форме, тут же окружали местные поселковые пацаны, не давая прохода.
Но особенно приятно Сане было внимание девчат. Даже те девчонки, которые были намного старше его, видя его «в элегантных доспехах» с игривой улыбкой смотрели на него и заводили с ним разговор, как правило, ни о чем, но дающий понять, что они совсем не прочь пройтись с новоиспеченным военным под ручку и не только. Особенно всех заводили широкие алого цвета лампасы, привилегию ношения которых имели только суворовцы и генералы.

Семь часов плавания на теплоходе по далекой таежной реке, позволяли предаться воспоминаниям по полной программе, и Саня не хотел упускать такую возможность. Он, вдруг, только сейчас  на теплоходе  полностью осознал, каким зыбким оказался тот год, который он провел в кадетке. Практически, с самых вступительных экзаменов и до лагерей, означавших закрытие первого года обучения, он шел как по тонкому льду.

Так еще  до экзаменов, проходя медицину, его уже почти было  отчислили по здоровью: не вписывался в рамки по зрению (сделали исключение, так как в минусе было всего лишь две десятые диоптрии, а с годами минус должен был сам уйти).
В общем, с медициной пронесло, дальше-больше. На вступительных экзаменах он явно не добирал баллов для поступления и по физике (последнему из экзаменов) ему, как минимум, нужна была четверка, а он не смог рассказать даже на три. Получались чистые два балла.

Вдруг,  ни с того ни с сего, сам не понимая почему (раньше он никогда не опускался до жалоб), он стал рассказывать физичке, что теперь ему, наверное, придется бежать из поселка, так как он не в состоянии пережить такой позор, да и как он будет смотреть в глаза матери, воспитавшей его и еще двух сестер в одиночку, так как отец был алкоголиком, и мать с ним разошлась, когда Сане еще не было семи лет.

Из глаз его абсолютно против его воли брызнули слезы, и физичка, которая, к слову сказать, тоже хлебнула горя в детстве, дрогнула, сказав напоследок: – Смотри, только не подведи меня, – поставила ему такую желанную четверку.
Но он все-таки подвел ее. Половину первого курса, попав в веселую компанию  ребят-сорвиголов, он провел вдалеке от учебы, лишь только ее имитируя. В результате к первому полугодию у него вырисовывались три круглые двойки: по русскому, физике и химии при остальных тройках. Встал  вопрос о его отчислении.
Но отчислять его собирались вовсе не за учебу. Были ребята и с четырьмя двойками за полугодие. Это был промежуточный этап,  и до конца года можно было все поправить при желании.

Виной всему оказались регулярные самовольные отлучки их компании в ночное время к девчатам в медицинское училище. История получилась нашумевшей, и здесь парень, как говорится, «чудом зацепился за балкон».
Из всей компании в четыре человека решением руководства училища и профессорско-преподавательского совета было принято решение оставить только его одного. Почему, ему было непонятно до сих пор. Все они, кроме Мишки Московкина, воспитывались  матерями-одиночками.

Одумавшись после этой встряски, он лихо взялся догонять друзей по учебе и таки догнал по всем предметам, кроме русского. Преподаватель русского языка и литературы – Колесинская Наталья Михайловна никак не хотела ставить ему тройку, сказав, что либо у него будет твердая четверка, либо больше двойки она ему не поставит – пусть выбирает!

До четверки после двух баллов в полугодии он, естественно, и близко не дотянул, но зато заработал авторитет среди преподавателей, так как Наталья Михайловна была, пожалуй, самым уважаемым педагогом в училище и могла себе позволить взяться за вытягивание любого остолопа. Но уж если кто-то у нее получал четверку по русскому, то упаси бог другому преподавателю поставить оценку ниже. Это была война миров.

Все суворовцы и даже офицеры-воспитатели боялись ее, как огня! Да что там офицеры-воспитатели! Сам ротный, если, не дай бог, у него выходила промашка и он случайно ставил в наряд неуспевающего по русскому языку суворовца в тот день, когда были дополнительные занятия (заметьте дополнительные, а не плановые!) прятался где-нибудь в каптерке, потому как по всей роте гремел зычный голос Натальи Михайловны:

– Где этот Лев? И если он Лев (ротного звали Львом Николаевичем), то пусть выйдет и объяснит мне, как этот разгильдяй, которого, может быть, завтра отчислят за неуспеваемость по русскому языку, попал у него в наряд на кухню, тогда когда у меня дополнительное занятие?! Два раза в неделю дополнительное занятие, а он его в наряд? Да, я завтра к Коммунару пойду, если он сейчас же здесь не появится.
Коммунаром у нее был начальник училища Коммунар Михайлович Чирков, и ротному ничего не оставалось делать, как идти сдаваться. Это было жалкое зрелище! Похлеще,  чем картина Репина – «Иван Грозный убивает своего сына».

Суворовца немедленно вытаскивали из наряда и спокойствие и порядок восстанавливались.
Саня не знал, почему Наталья Михайловна сделала на него ставку. Наверное, потому, что он считался самым безнадежным, и она решила всем доказать, что все в этом мире в руках наших.

– Или ты у меня уйдешь из училища с двойкой по языку, заметь, родному для тебя, или я тебя выведу в хорошисты, – сказала она ему однажды, и борьба началась.
Саньку приходилось каждое утро на час раньше подыматься (для этого он завязывал полотенце у себя на кровати – это был знак  дежурному по роте) и зубрить, зубрить, зубрить. По другому правила русского языка не давались. Брать, как  любил говорить ротный, приходилось только задницей.

За этим поединком следило, казалось, все училище. Даже Коммунар Михайлович однажды пришел посмотреть, что же из себя представляет этот суворовец, на котором так сурово сошлись челюсти железной леди. Но, разумеется, из-за пикантности положения и особого такта, которым отличался начальник училища, он не пошел на русский язык, а посетил их немецкую группу.

Саня как сейчас помнил, как Дюймовочка (так звали они свою училку по немецкому языку за ее идеальные формы и маленький рост) попросила именно его ответить топик о Дрездене, хотя буквально на прошлом занятии,  он получил у нее заслуженную четверку и, естественно, не собирался в ближайшие две недели тратить  время на этот никому не нужный  вражеский язык.

– Во,  попал, – подумал Саня, – некрасиво получается, все-таки начальник училища, – и он начал нести бодро и уверенно все, что он помнил из других топиков.  Дюймовочка покраснела так, будто у нее при всех порвались сразу оба капроновых чулка.
– Суворовец Гиров,  – только и смогла сказать она.
Начальник училища невозмутимо чертил кружочки на листе бумаги, сидя рядом с ним.
После занятия Санек подошел к Дюймовочке не то чтобы с претензиями, а так с маленьким, так сказать, междусобойчиком, мол, можно было бы и сделать вид, что я все неплохо доложил, ведь все равно генерал ни черта не понял.

– Как вам не стыдно, Саша, – сказала Дюймовочка, – ведь у него диплом переводчика и немецкий – это его почти родной язык.
– Во, подфартило-то, – только и нашелся что сказать Саня.

В общем, закончил он первый год с хиленькой тройкой  по-русскому, но на коне. Никто даже и не заикнулся о том, что пареньку не место в училище, а наиболее прозорливые понимали уже сейчас, что это еще один твердый хорошист во втором взводе. Кстати, было их там совсем немного. Всего-то пять человек, впрочем, как и в других взводах. Родной русский язык делал свое дело.




Глава 66
В лагерях случился другой казус. Стреляя из автомата, он случайно попал под огонь своего друга, который,  направив ствол своего АКМа в его сторону, случайно нажал на крючок.  Пуля попала ровно в звездочку на пилотке. Пилотка, естественно, находилась на голове.

– В рубашке родился, – сказал старшина роты, выдавая новую пилотку. – Благодари Бога.
Никто, естественно, в этот момент не слышал тайного разговора, протекавшего между САМом и ВГ.

– Тупые все они, – сказал ВГ, обращаясь к САМу, – вот если им об этом никогда не сказать, то ведь они же и не догадаются, что каждый из них идет по этой жизни, перепрыгивая с одного пути на другой.
– Тупые не тупые, а наш дошел до краю, вишь уже последние китайские предупреждения пошли, а подниматься еще четверть века. Можем не довести.
– Что ж делать? – напрягся ВГ. – Может показаться уже.

– Нельзя. Мама нас за это по головке не погладит.
– Нет ну, мы же с ним в параллельном-то мире дошли до 2003 года, значит все О’кей, – не понял ВГ.
– В параллельном до 2003 дошли, – согласился САМ, вернее довели, а нам надо довести до 2013. Если сорвемся сейчас и здесь, значит и там откат будет по всем фронтам фигурально выражаясь.
– Не въехал, разжуй?

– А в рот положить не надо? – угрюмо спросил САМ, потому что увидел, как Санек снимает с пилотки простреленную звезду в качестве трофея.
– Совсем придурок, что ли? Хоть бы испугался, – недоуменно вскинул брови ВГ.

– Мы сейчас идем двумя колоннами в параллельных мирах: одновременно здесь и в 2003. Если мы здесь в семьдесят шестом срезаемся, то нас тут же тормозят и там. Понял? – направил на ВГ свой угрюмый взгляд САМ.
– То есть, мы  уже начали делиться? – сразу загрустил ВГ.

САМ и сам не любил процесс клонирования, прекрасно понимая к чему в конечном итоге этот процесс может привести, поэтому ему была понятна реакция ВГ на полученную информацию. Он  попытался успокоить напарника.

– Я же тебе, Долдону, на родном языке говорю: не разделились, а идем параллельно. Ты здесь и ты там – это одно и тоже. Это они считают, что годы летят один за другим последовательно, а тебе уже давно пора понимать, что все  происходит одновременно и параллельно, только в другом  измерении. Я ж тебе  уже говорил – параллельные миры.

– Мы с тобой взяли его и ведем по жизни, пока нам не скажут, что хватит. Если бы не  наш с тобой "поводок", он бы уже пять раз рухнул с дуба.
– Как пять? – удивился  ВГ.
– Ну, давай считать, – начал выгибать сферы  САМ. – На реке, когда он тонул, вместо него другого пришлось отдать врагам, так сказать «бартер». Сейчас вот на три сантиметра  траекторию полета пули выгнули, чтоб лобешник ему не раскрошило.

– Сильного пуля боится! – хохотнул ВГ.
– Смелого, – поправил его САМ.
– Вот-вот, я и говорю, смелости  ему не занимать. А, может, он просто дурак, поэтому ничего не боится?
САМ, не замечая реплики ВГ продолжал: – В восьмидесятом пришлось ему подушку в руки вкладывать, чтобы было чем от ножа прикрыться.

– В восемьдесят четвертом взрыватель головной из мины выдернуть в последний момент, когда он ее «обортировал» и, сев в лужу задницей, упустил себе на ногу.
– Ну, с электричкой последний случай, я думаю, ты  еще не забыл! Чуть тогда не обделался! А?!
– Да, за вами не заржавеет, – протянул ВГ, вспоминая как он проснувшись увидел в трех метрах несущийся на него поезд.
– Почему он такой ЧП-шный? А, САМ?

– Уже все в прошлом. Это он опускался на пять уровней вниз, чтобы с самого донца подыматься. Я думаю – это промысел мамы. Уж очень глубокая в этот раз яма, – подытожил он.
– То есть, проще говоря, он потерял уже пять жизней. Осталось еще две возможности нам на его подстраховку, а дальше он будет голым.
– Как? – не понял ВГ.
– Без защиты значит, исчерпает все свои резервные жизни.
– Во как?! Нет, я так не согласен!
– Это ты маме скажешь. Она тебя тогда снова в могильного червя вернет. Там ты будешь бессмертным.

– А может ему сейчас дать подсказку, чтоб поостерегся уже, мол  лимит исчерпан.
Но не успел ВГ закончить фразу, как пацан белкой прыгнул на перила и, отбросив в сторону фуражку, рыбкой полетел вниз.   Внизу было полно бревен. САМ с трудом успел отшвырнуть в сторону тут же выскочившее из-под теплохода бревно-топляк.
Тело вошло в воду  лишь чуть чиркнув о топляк животом. Вынырнув, паренек быстрыми саженями полетел к берегу.

Задумавшись, Санек только тогда понял, что случилась беда, когда увидел, как возле плотика, на котором до этого сидел трех или четырехлетний малыш, расходятся небольшие круги и поднимаются со дна пузырьки.
– Ушел под воду, – догнала его уже в полете мысль.
Мать ребенка как раз в это время понесла корзину и ничего не видела. Сделав несколько гребков, пацан нырнул, хотя до места падения малыша было еще далеко.

– Течение снесет, надо идти под водой, – догнала опять мысль совершенный поступок.– Удивительное дело: сознание не успевает за движениями, – подумала голова. Руки нащупали мягкое тело метрах в пяти-семи от места падения. Санек резко пошел вверх. Вынырнув, увидел обезумевшие глаза матери. Теплоход дал обе машины стоп.

– Ну, вот, – натянуто засмеялся  САМ через несколько часов, когда через несколько часов высохший китель вновь красиво облегал тело кадета. – Думали опустились на  самое дно, но в это время снизу  кто-то постучал.




Глава 67
– Курить охота, – сказал Грек  Сизому, поглядывая на его сигарету.
– Закуривай, – Сизый протянул пачку.
– Нет, – потянувшись было за сигаретой, дал заднюю скорость Санек.
– Что случилось?
– Сигареты у тебя дорогие, полтинник штука.

– Да какой полтинник, шестнадцать копеек пачка, – засмеялся Сизый.
– Это для тебя шестнадцать копеек, а я тут с одним другом пари заключил, что за каждую выкуренную сигарету я ему отдаю полтинник.
– Ну, если очень хочется, выкури одну и отдай полтинник, – подсказал Сизый, – че мучаться-то.

– Не могу. Ты понимаешь, я бы, может быть, так и сделал, да вот только пари во сне заключал. Где теперь я этого чемпиона найду?
– Ну, нашел пари. Во сне. Забудь. Это же сон.
– Не скажи. Какая-то связь между снами и явью все же есть. Еще Фрейд сказал: – Если Вы хотите узнать будущее, то иного пути, кроме как сновидение, я Вам не подскажу.

– Что еще этот умный Фрейд сказал? Какая там связь, одна дурь, – не согласился Сизый. – Вот мне вчера сон приснился будто я... в общем, такая хрень, что и рассказывать неохота.

– Сны,  – Санек поднял к верху указательный палец и распрямился в спине,  –  чтоб ты знал, связаны с законом таинства. Закон таинства покрывает собой великую истину. Полное знание может быть открыто лишь тем, кто прошел через испытания. Раскрывать истину следует осторожно, прикрывая ее перед слабыми, чтобы не свести их с ума, пряча от злых, чтобы они не смогли воспользоваться ею, сделав из нее оружие разрушения.  Замкни ее в сердце своем, и да проявится она через дела твои, говорили древние. Знание будет твоей силой, вера твоим мечом, а молчание твоими непроницаемыми доспехами, –  Санек искоса глянул на другана, оценивая какое впечатление на последнего произвела его тирада.

– Ну, ты прям как батюшка перед алтарем, – засмеялся Сизый.
– Человек троичен, – не обращая внимания на насмешку друга, продолжал Санек. – Он обладает Телом, Душой и Духом. Он состоит из бессмертного и неделимого начала Духа и из делимого тела. Душа является для них связью. Она заключена в эфирное тело, которое соединено с физическим телом, и объединение этого триединства происходит  пока только во сне. Только когда человек спит,  возможно полное слияние Души и Тела и соединение их с Духом. Поэтому сны являются для нас некими  подсказками, поступающими из параллельных миров, а может даже и из будущего.

– Ведь, вот ты, – Саня указательным перстом коснулся Сизого, – можешь ведь согласится с тем что кроме физического тела существует еще и астральное, эфирное тело? А, значит, можешь согласиться и с тем, что мы живем несколько жизней одновременно. Поэтому каждый из нас должен понимать, что если мы дуркуем  здесь, то от этого страдаем прежде всего мы сами только  в другом измерении, или в параллельном мире.

– Ну, брат,  я тебе скажу – абсолютная ерунда все то, что ты говоришь. Предполагать можно все что угодно, – докуривая сигарету и глядя, как их команда в очередной раз рвется в атаку, проронил Сизый. – Но вот доказать... с этим сложнее.

Оба друга сегодня вынуждены были наблюдать за происходящим на футбольном поле со скамейки запасных, так как три дня назад во время их игры с четвертой ротой футбольное поле и все играющие, вдруг, молниеносно были окружены шпаками и в результате оба пацана   оказались травмированы.
У Санька оказалась серьезно подбита коленная чашечка правой ноги, а у Сизого левой.  Дело могло  бы кончиться гораздо плачевнее для всех играющих, если бы не во время подоспевшая помощь.

Команды и те немногие болельщики, присутствовавшие на игре, как триста спартанцев, образовав круг и намотав на руки ремни, с которыми ребята не расставались даже во время игры, надевая их «на всякий пожарный» под футболки, стояли в центре поля, крутя медными бляхами над головами.

Около сотни гражданских шпанят, кто с чем: с дубинками,  металлическими прутьями, арматурой,  цепями и просто с голыми руками, обступив попавших в плен, наслаждались своим преимуществом, перекрикивая друг друга, и нараспев рассказывали им, что  сейчас с ними будет.

Противостояние между кадетами и местной молодежью (сокращенно шпаками) достигло своего апогея тремя месяцами раньше, как только прошел выпуск и три молодые роты стали в одночасье стариками. Ребята в них оказались бравыми, но кодекс кадета запрещал им до поры до времени проявлять свой норов. И вот как только пробил час, моментально нашлась капля, переполнившая чашу терпения.

Шпакам мстили за все: за надругательства над молодежью, которые приходилось терпеть в течение года, за то, что обижали девчат, друживших с кадетами и суворовцами, и даже за те обиды, которые приходилось по молодости терпеть от стариков. Не понятно было, правда, при чем тут была местная шпана, но, как говорится, за компанию.

Однако,  не имевшая никакого отношения к армии молодежь тоже оказалась не пальцем делана. Они быстро сколотили в своих районах банды численностью по тридцать-сорок человек, и сами стали  делать набеги  на кадетку.

И вот, не весть каким образом, прознав, что на футбольном поле будет игра, городская шпана, быстро сверстав внушительную банду по принципу - свистать всех наверх, и вооружившись чем попадя, удачно отрезала от стен училища солидную группу спортсменов-энтузиастов,  предвкушая свою безоговорочную победу и думая только об одном: каким образом им лучше наказать пленников.

А в это время с одного из ближайших к футбольному полю деревьев спустился маленький паренек и серенькой мышкой засеменил в сторону училища.  Это был младший сын майора Кудинова, командира взвода шестой роты, тоже принимавшего участие в игре и в настоящий момент руководившего вынужденной обороной. Мальчик незамеченным пробежал через посты врага и, умело перепрыгнув через довольно высокую  для него ограду училищного забора, побежал в сторону плаца.

В это время все три роты старших курсов занимались на внутреннем дворе строевой подготовкой. Пацан, подбежав к первым попавшимся ему на пути кадетам,  закричал что было мочи: – Там очень много дяденек с палками пришли на поле, и там мой папа остался, они его могут убить. Слезы начали заливать глаза малыша, и он, схватив  метлу для уборки плаца, стремглав бросился назад, спасать отца.

– Пацаны, шпаки наших мочат на  футболе, – разнеслось над плацем, и вся строевая дружина (практически, весь старший курс в полном составе, не считая наряда) как лавина понеслась к футбольному полю.
Битва получилась эпическая. Результатом, как всегда, стали разборки на высшем уровне между руководством города и училищным начальством. Пять кадетов  были госпитализированы в местный лазарет. Потери со стороны шпаков были гораздо внушительнее. Почти каждый из местных пацанов был бит, и бит в этот раз от всей души.

– Кто к нам с колом придет, от кола и околеет! – разносились весь вечер в расположении старших рот импровизированные победные выкрики. Только что прибывшая на учебу молодежь с ужасом думала: куда же они попали?
Это была самая крупная для вновь испеченных кадетов победа над шпаками, и каждый был горд за себя и своих товарищей. Радостней всего было то, что крайних в этот раз руководство училища не искало. Все понимали, что вина за массовые погромы лежит полностью на вероломно напавшем «враге».

– Да, хреновато получилось, – сказал Санек, сплевывая сквозь зубы. – Вот не играем с тобой и наших вдули. А могло было  быть и наоборот. Ты бы точно свой гол вколотил, – глянул он искоса на Сизого.
– Угу, – согласился Серега, лениво массируя свою  раненную ногу и понимая, что два гола их команде уже никак не удастся отыграть за оставшиеся четыре минуты.
– Угу, – подражая Сизому просопел САМ. – Профукали свою очередную защиту, скоро будем голы, как соко'лы, – попытался он улыбнуться, но было видно, что  сейчас ему уже  совсем не до смеха.

...
В параллельном измерении ситуация обстояла совсем по-другому: противоборствующая сторона, вычислив нахождение Гирова, а вернее находившихся в его сознании лазутчиков (плюс-минус пятьдесят метров), так отделали всех находящихся в радиусе поражения пацанов, что, практически, каждый из них на следующий день лежал либо в училищном лазарете, либо в областном госпитале с черепно-мозговыми травмами.
Повезло, пожалуй, только Греку и Сизому. Они отделались ссадинами. У одного с левой стороны головы остался след от дубинки по касательной, у другого – надорвано правое ухо и рассечена бровь с этой же стороны головы.




Глава 68
– Докладывай, только кратко, – зевнув проронил Абух.
– Отделали всех под орех, кто оказался в зоне «Х»,  –  широко жестикулируя руками начал оправдываться  Хуба. – Местонахождение засекли с точностью до пятидесяти метров. На этой площади в это время оказалось тридцать три головы. Еще двенадцать голов было в непосредственной близости. Поразили все сорок пять для верности.

– Все, да не все, – сурово глядя на Хубу, прорычал Абух. – Две башки ушли нетронутыми.
– Извините, шеф, – начал оправдываться Хуба. – Это были какие-то мутанты. Как только палка касалась их, они превращались в коленную чашечку и такое было ощущение, что эта чашечка из свинца. Я лично сломал о нее две биты.

– Ты же знаешь, Зем, что у меня извинения не принимаются, – сказал Абух, и руки Хубы мгновенно отлетели от тела. Они некоторое время, лежа на мраморном полу в метре от тела, еще продолжали жестикулировать.
– Зачем же так, шеф, ведь я же верой и правдой…, – только и успел прохрипеть Хуба, как ноги его тоже отделились от тела и оно, потеряв опору, рухнуло на пол.

– Твоя голова будет висеть у меня над троном, – громом пронеслось в подземелье, – чтобы остальным было неповадно, и чтобы все знали, что не доведенных  до конца дел здесь  не бывает.
При этих словах голова отделилась от туловища и плавно поплыла в сторону трона. Глаза Хубы по-прежнему продолжали удивленно смотреть на Абуха, а на губах застыл немой вопрос.

– Я подумаю, как с тобой поступить, – глядя на голову и одновременно надкусывая фигу, сказал Абух, –  а пока повиси на видном месте, тебе там понравится, да и другим будет наука.
Голова заняла  место над троном, рядом с еще четырьмя такими же жертвами произвола, отметив про себя, что двое из них уже превратились  в мумии.
– Наверное, очень осерчал на них Абух, – подумала голова Хубы и закрыла веки.





Глава 69
– Штирлиц, ведь это неправильно, когда человек замыкается в себе и молчит?  Это же вредно? – спросила Натали, которую Саня, в отместку за то, что она придумала ему Штирлица, а Никону – Бормана, звал - Кэт.

Гиров молча улыбнулся. Ему было абсолютно ясно, почему Кэт обращается к нему с таким вопросом.  Он и сам стал замечать за собой, что  после возвращения из госпиталя, чаще обычного уходит в себя и временами совсем не реагирует на происходящие вокруг него события, зачастую оставляя без внимания  обращенные к нему вопросы. Естественно, это начинало настораживать его окружение, а уж Кэт, которую он раньше вообще всегда баловал своими шутками и повышенным вниманием, просто начинала закипать у всех на глазах от такой его бестактности.

– Почему вредно? –  Александр нахмурился. – Молчать порой даже полезно. У древних, например, всегда существовало такое понятие, как обет молчания.
– Вот давай и пообедаем, – вставил один из молодых сотрудников свой пятак, но Штирлиц, уже привыкший к постоянным шуткам со стороны коллег, пропустил это мимо ушей.

Он впервые отступил от своего правила и решил поспорить с одной из сотрудниц фирмы по, казалось бы, совсем пустяковому вопросу и сейчас уже начинал жалеть об этом. Вообще это было не в его правилах спорить по пустякам, да еще с женщинами, а тут вот, как говорится, опустился до "мышей". На сторону зачинщицы спора из-за женской солидарности сразу встали трое девчат, сидящих в одной с ними комнате, и страсти накалились.

– Нет, Александр, Вы просто не поняли, –  пытаясь доказать ему, что он не прав, перекрикивали друг-друга три подруги Кэт, не замечая, что тема спора уже давно сползла в сторону и не сулила ничего хорошего.
Что-то сегодня назревало с самого утра. Руководство «Селты», дочерней компании РЭКа (Регионального Экологического Комплекса), начав очередную "перестройку", умышленно задерживало зарплату, полагая, что кто-то из сотрудников так или иначе будет уволен, а значит, вместе с деньгами сразу получит расчет. Одновременно тем самым проверялся на "прочность" и "лояльность"  коллектив.

Опоздавший на полтора часа на работу Борман был почему-то тоже чрезмерно взведен. Зайдя и увидев, как Кэт пожирает свой утренний бутерброд, он, ткнув в ее сторону пальцем и бросив свою любимую фразу:  "Мусор – хлеб наш", плюхнулся на свое рабочее место, успев, казалось, еще в полете  запустить  ноутбук.

«Дочка» только переехала из офиса двадцать первого века, представлявшего из себя последнее достижение архитектурной мысли в области офисных помещений, на новые территории, и сотрудники еще никак не могли привыкнуть к тому, что в новом помещении ноутбуки постоянно глючили; принтер давал при распечатке огромную шириною в десять, а то и больше миллиметров черную полосу справа (вероятно барабан полетел); ксерокс то и дело ломался (приходилось бегать для ксерокопирования в соседнюю комнату); кулера хватало буквально на полдня, и вторую половину дня все  сидели  без воды; шрёдер - то резал бумагу, то не резал, а чаще был просто переполнен до отказу, так как фрау Кирхен (так они окрестили с первых дней свою новую уборщицу) забывала его освобождать; а кондишина не было вовсе.

Из-за этого окна комнаты были постоянно открыты, в помещении всегда стоял невообразимый шум, так как сверху (они были под самой крышей) предприимчивые бизнесмены (опять же, без утверждения плана работ на строительство)  достраивали еще один этаж.

– Новая расшифровка РЭКа, – сказал Борман, – Рэкет Энд Кидалова. В офисе заржали.
– Только я вам ничего не говорил, – подстраховался Никон (он вообще любил всем все сообщать по секрету).
 – А ты давай отстаивай, отстаивай свою точку зрения, пока бабы тебя вообще не замочат, глядишь и зарплату не надо будет платить, – бросил он Штирлицу и опять переключился на борьбу с ноутбуком.

– Штирлиц, Вы просто нас не поняли, – кричала громче всех Кэт. – Я, например, имела в виду, что если человек пришел в компанию и молчит весь вечер, то тем самым он заставляет напрягаться всю компанию.
– Участие в беседе не означает обязательную болтовню. В беседе, как минимум, присутствуют два человека, если это не дурдом, где, конечно, могут и сами с собой разговаривать. Один, как правило, говорит, другой слушает и наоборот. Слушающий может вообще не говорить,  это его право, но он тоже участник беседы, так как он является одной из сторон. А если это напрягает компанию, то это уже не его проблемы.

– Компанию РЭК по заготовке «рогов энд копыт», – голосом Горбачева пропел Никон, "добив" свой ноутбук и первым делом запустив по Аське всем приветствия: мол, я уже на рабочем месте, можно и беспокоить.  В ответ он моментально получил предложение посетить с утра для поднятия рабочего тонуса новый порносайт с лучшими девушками столицы.

– Нет, в этой стране без субботников нельзя работать, – теперь уже голосом Ельцина промычал опять Борман, но на порносайт  заходить не стал, а полез проверять электронную почту, одновременно внимательно наблюдая, как девчата припечатывают Штирлица. Особенно бушевала Кэт.
– Ах, Штирлиц, опять Вы все передергиваете! Мы ведь говорим абсолютно о другом!

– Что значит о другом? У вас прозвучало, сударыня, что молчать – это очень вредно? А я вам пытаюсь донести,  что молчанием в древности даже лечили от недугов. Вы сказали, что человек, молчащий в компании,  грузит только всех, а я вам доказал, что он участвует в беседе, даже не говоря ни слова, как слушающая сторона. Опять же вы говорите, что всех раздражает когда кто-то молчит? А я вам отвечаю, что кого-то может раздражать, что лично Вы трещите, как сломанный вентилятор.

– Ну, Вы вообще, Штирлиц, – обиженно поджала губки Кэт.
– Я образно, образно, неужели непонятно.
– Не надо уж так совсем-то образно, понимаешь, – опять Ельциным промычал Никон.
– Тебя еще здесь не хватало, – зашипел на него Штирлиц.
– Нервничает, нервничает, – громко показал на него пальцем Никон.
Девки засмеялись, видя, что Гиров действительно начинает заводиться. Они этого только и ждали.

– Вы говорите, что молчание – это комплекс, – повышая голос и, не обращая больше  внимания на реакцию оппонентов, продолжал Гиров, –  а я говорю, что порой лучше промолчать, чем доказывать с пеной у рта свою правоту, здоровее будешь.
– Нет, не подерутся сегодня, – буркнул  Борман, видя, что девчата стали сдаваться под напором  полковника. Двое других молодых сотрудников компании мужского пола, находившиеся тоже в этой комнате, дипломатично сохраняли нейтралитет, не желая попадать под острые язычки девчонок и поглядывая на часы, мол, пора идти обедать.
В это время в комнату зашел их же сотрудник из соседнего кабинета и протянул Гирову сторублевую бумажку.

– Он победил, – прокомментировал возврат денег один из молодых.
– Ага, сразу троих трахнул, – весело засмеялся Никон и тут же испуганно прикрыл рот. – Пардон, вырвалось… я вам ничего не говорил.
Гиров подошел к кулеру.
– Так он выпьет у нас сегодня весь чай и съест все марципаны, – бросил свой очередной пятак Борман.
– Тебя отключить, Игорек, или ты сам уже скоро перегреешься и замрешь, – сыграл раздражительность Штирлиц. – Ты же знаешь, я могу и помочь.

– У тебя не заржавеет, – с опаской глянул на него  Никон. – Лучше бы помог зарплату нам выдать. Зачем Натали обидел? Ей сейчас нельзя обижаться, понимаешь, – выпятил он  для убедительности нижнюю губу.
– Ну, точно ВВП, – вспомнил Гиров недавнего своего "друга" по дурдому. – А у Кэт, похоже, месяца через три будет мальчик, – мелькнула крамольная мысль. Почему-то то, что это будет именно мальчик, он не сомневался. Наверное, интуиция была тому виной как всегда.

– Появится на свет очередная заблудшая душа, такая же, как и мы все, которая так же будет ходить по этому замкнутому кругу, – подумал он. – Интересно, может быть это кто-то из моих знакомых.




Глава 70
Саня давно уже заметил, что души его друзей и близких ему по духу лиц не пропадали в небытие, а появлялись через какое-то время где-то совсем рядом с ним, причем в абсолютно разных образах. Иногда смотря на посаженное молодое деревцо ему, вдруг, казалось, что из глубины древа на него сурово смотрит сам Петр I, как бы молчаливо говоря ему:

– Когда же ты, наконец,  поймешь, что все мы здесь с тобой рядом и никуда отсюда не уйдем до тех пор, пока ты не выполнишь сполна все то, что тебе суждено сделать. А ты, как я посмотрю, совсем не торопишься и запросто транжиришь время.  Работай над собой! Только поборов себя, ты опрокинешь Зло! И только опрокинув Зло, ты сможешь порвать этот порочный круг! Сделай же это и не пытайся уповать на свою незначительность! Запомни: в смутные времена  достаточно бывает одной лишь мысли, чтобы заставить мир изменяться.

– Точно пацан будет, –   Саня, заметив, что Кэт смотрит в его сторону, послал ей воздушный поцелуй, получив  взамен  ее сказочную улыбку.
А Никон опять  что-то хохмил, продолжая так же оттопыривать губу.
– Ну, вылитый Пуговкин, – опять  поймал себя на этой мысли  Штирлиц.   Он открыл подаренный ему накануне Лелей сборник стихов, на том месте, где жена ненавязчиво сделала для него закладку. "Вызываю огонь на себя", – прочитал он название стихотворения. Посмотрев на часы, и поняв, что времени у него еще вагон и маленькая тележка,  полностью погрузился в чтение стиха:

Вызываю огонь на себя.
Пусть болят мои раны и ноют,
От врагов я не спрячусь, не скроюсь.
Вызываю огонь на себя!

Вызываю огонь на себя.
В драку брошусь как Cаня Матросов,
И довольно уж этих вопросов.
Вызываю огонь на себя!

Вызываю огонь на себя.
Чтобы люди от стужи не прятались,
Чтобы реки весной распечатались.
Вызываю огонь на себя!

Вызываю огонь на себя,
Видя, друг молча просит отсрочку.
Эй, с косой! Не спеши ставить точку!
Вызываю огонь на себя!

Вызываю огонь на себя.
И пусть выхода нет с той дороги,
Мне б спасти вас, пройти все пороги.
Вызываю огонь на себя!

Вызываю огонь на себя.
Вдаль гляжу, мне не страшно быть первым,
Лишь бы Землю очистить от скверны!
Вызываю огонь на себя!

И только он успел дойти до последней строки стиха, как раздался оглушительный хлопок. Саня от неожиданности чуть не слетел со стула. Ольга, хлопнув сразу двумя ладонями по столу, отчего папка с квартальным отчетом подпрыгнула не меньше чем на два дюйма, заржала словно степная кобылица, увидевшая вновь после долгой разлуки своего любимого мустанга. Шестое чувство Гирова непроизвольно заставило его наклонить голову.

– Фу, ты, черт, – подумал он, – вот дура, ни пардона, ни приличия. Ведь не одна здесь сидит.
Внутренний голос сразу выдвинул из подсознания в виде защиты от одолевавшей злости анекдот: «Штирлиц все же провалился в сортире. Стал барахтаться, кричать и, вдруг, услышал спокойный голос Мюллера: – Не наводите волну, дружище, Вы здесь не один».

Губы чуть растянулись. Сигнал от мышц лица побежал в мозг, передать, что пришла улыбка. Злость, досадно хлопнув дверью, скрылась в своем, подвальном, золотом отделанном и инкрустированном драгоценными камнями, среди которых преобладали сапфиры и изумруды, сундучке.

– Ну, нельзя же так по любому поводу вспыхивать как спичка, – назидательно сказал Внутренний голос, но его, как всегда, никто не услышал.
К Сане  вместе с креслом подъехал Серж Борхударов, которого друзья для краткости чаще всего называли  просто – Бор.
– Как тебя это ржание, не напрягает? – с гнусавинкой в голосе спросил он.
– А я заслон поставил.
– Какой такой заслон? – не понял Бор.
– Представил себе, что я на Марсе нахожусь, а ее на Луну посадил, – засмеялся негромко Гиров.

Цепочка – "улыбка-мозг" снова замкнулась, и сундучок Злости автоматически закрылся на врезной английский замочек, выполненный в виде головы маленького чертенка с шестью рожками-держателями.
– Ага, вот поэтому она меня и достает, – сердито просопел Серж.
– Не понял?

– Ну, ты на Марсе, а она моим спутником кружит вокруг меня. Я то ведь, в отличие от тебя, на гребаной Земле нахожусь, – надул щеки Борхударов, показывая, что он шутки понимает. Однако, все же не выдержал и продолжил тему.
– Че она так ржет? Квартальный отчет, что ли, сошелся? Радости полные штаны.
– По ICQ ползает.
– Что? – не понял Бор.
– Я ищу тебя.
– Где ты меня ищешь?

– Быстрая двусторонняя связь через этот ящик, – показывая рукой на ноутбук и косясь в сторону Ольги, прошипел Санек, видя, что та замолчала и навострила уши.
– Сокращенно – "Аська".
– Ну,  ты бы так и сказал, что "Аська", – надул щеки Серж и тут же шлепнул себя пару раз по ним ушами. Он всегда делал вид, что все знает. Даже тогда, когда видел, или слышал что-то впервые.

Долгие годы штабной работы научили его ведению беседы методом «раздувания щек». Попадая в ситуации, где он был совершенным «э тэйблом» и полным «не копенгагеном», он всегда придерживался двух правил: первое – молчи, дурак, за умного сойдешь;  второе – лучшая защита – это нападение.
Вот и сейчас он тут же воспользовался вторым из них.

– Так бы и сказал, – несколько выпятив нижнюю губу, важно повторил он. – А то я думал, что это она прямо ссыт лимонадом, будто бы ей сам Сеня Буденный щекочет у-с-с-ами в одном интимном месте.
– Ну, ты, брат, даешь! – хохотнул Саня. – Ты еще Тараса Бульбу вспомни! Наверное, зацепила по Аське какого-нибудь малахольного америкосика, вот и тащится. А может быть  сразу нескольких.

– Групповуха? – поднял брови Бор.
– Извращенец! Иди уже кури, вишь, она вся на ушах, а ты орешь, как командир минометного взвода и трижды герой. Накличешь беду на свою… Ну, ты понял.
Саня незаметно глянул на Ольгу. Та потихоньку двигала свое кресло в их сторону.
– Понимает, что про нее говорим. Сгорает от нетерпения, хоть краешком глаза послушать хочется, – тихо сказал он Сержу.

– Ага, – согласился тот. – Только не краешком глаза, а кончиком носа, – серьезно поправил Бор  Гирова.
– Контролируйте себя, полковник, – громко пробасил он и, посмотрев победным взглядом на Ольгу, пошел курить.
Ольга опять, пробежав глазами по экрану монитора, громко заржала, отчего Борхударов вздрогнул и, досадливо плюнув воздухом, поспешно скрылся за дверью.





Глава 71
– Штирлиц, а что Вы еще не подключились к Аське? – спросила  Наташа и озорно подмигнула Гирову сначала одним раз левым, а затем дважды правым глазом, одновременно с этим  набирая  в пластиковый стаканчик кипяток.
– Не пейте из этой посуды – козленочком станете, – не поворачивая головы, сказал Саня и нажал Alt – F4.

– От сквознячка спасаетесь? – поддела Кэт.
– От него, – отодвигаясь от компьютера и тоже подходя к кулеру, вздохнул Штирлиц.
– Нет, на самом деле, Наташ, эти стаканы для холодной воды, ты бы себе чашку принесла, что ли?

– Вот взяли бы и подарили мне, а то Вы только советы давать все мастера. Я понимаю, что сказывается трудное детство, деревянные игрушки, холодный клозет, отсутствие в рационе витаминов и долгие годы жизни в стране Советов, – срезала она Штирлица.
– Все, у матросов нет вопросов. Скажу только, что оскорбить меня можно, а унизить никогда.

– Ага, а у гоблЕмов нет проблЕмов.
–  А это откуда?
–  Экспромтик такой, – не обращая внимания на Гирова,  скороговоркой бросила Кэт.
Она уже сидела у его компьютера и быстро вводила необходимую информацию.

– Ну, nick name ясно какой будет, – сказала она сама себе. – Вот так, все готово, можете Борману привет передавать, штандартенфюрер. Мой Ник – Ясик, – и она, отхлебнув из своего стаканчика, весело заулыбалась.

Гирову от  этой улыбки стало еще комфортнее на душе. Он уже давно понял, что все живущие на Земле люди делятся на несколько категорий. Первая – это от общения с которыми становилось тепло и уютно. Они излучали положительную энергию даже тогда, когда сердились или ругались (что с ними происходило крайне редко).
Улыбка их содержала столько тепла, что невольно вспоминался великий Федор Михайлович, еще полтора века назад сказавший: «Посмотри, как человек улыбается, и ты узнаешь, какая у него душа».

Такую необычайную улыбку Саня видел последнее время только у двух женщин. Первой была его жена и вот Кэт. Нет, нельзя сказать, что улыбки всех остальных женщин для него были не светлыми, но все же они были уже другими.
Кэт вообще многим напоминала Штирлицу его Лёлю. Рост их был, примерно, один и тот же, цвет глаз и волос совпадал. Даже вес и размер обуви были, примерно, одинаковыми. Ну, и плюс ко всему эта согревающая, открытая улыбка.

В общем, Кэт была чуть ли не двойником его Лели с той лишь разницей, что по годам она была почти ровесницей  дочки и такой же озорной и задорной. Посчитав разницу в возрасте, Александр понял, получалась цифра семнадцать.
Это число Гиров любил с момента, когда впервые увидел в далеком семьдесят втором году великого советского хоккеиста Валерия Харламова. Он сам любил хоккей сызмальства и, сколько себя помнил, всегда рисовал на своих свитерах эту цифру.

Когда же она была кем-либо занята, то Гиров  выбирал – семьдесят семь.
К семеркам в последнее время добавилась еще – девяносто девять. И вот сейчас у него в арсенале было три цифры – семнадцать, семьдесят семь и девяносто девять. Со всеми из них были связаны свои переживания и воспоминания. Здесь получалась цифра семнадцать.

– Очень хорошая примета, – успел подумать Штирлиц перед тем, как увидел, что маленький желтый прямоугольничек на экране его жидко - кристаллического монитора начал мигать. Саня, вооружившись мышкой, щелкнул по желтому прямоугольничку.

Borman (10:55 AM)

– Кадрил он Кэт с утра до вечера
Мочил в кадушке огурцы
Но вот пришла душа повечерять
И молча бросила – глупцы!
Кадришь ты Кэт когда не попадя
В ответ имешь крутейший ник
Тебя признали в интеркопоти
А ты вдруг сразу что-то сник
Не хам был парень не подумайте
Не драл  не трахал не имел
Но Штирлиц это круто в Асеньке
Хотя и это не предел.

Штирлиц(10:57 АМ)

– Дождь лил так долго, что все люди стали грязными, а Борман чистым (Л.Н.)

Borman (10:59 AM)

– Не понял?

Штирлиц(10:59 АМ)

– Меньше дурь вшивай.

Borman (10:59 AM)

– Вай вай вай вай вай Ну если для тебя уже поэзия дурь то извиняйте дядько))))

Штирлиц (11:00 АМ)

– Вы рано себя ставите на пьедестал.

Borman (11:00 AM)

– Проехали а че такое ЛН?

Штирлиц(11:00 АМ)

– Личное наблюдение.

Borman (11:02 AM)

– Ох ох ох ох ох!!!
Он лично часто наблюдал
От этого отряд страдал
Отряд не знал что для него
ЛН является ЭГО
ЭГО ЭГО ЭГО ЭГО!!!
Какая славная песня!
Хотя все это брат херня!

Штирлиц(11:02 АМ)

– Лучше врежь анекдотом по бездорожью))))

Borman (11:04 AM)

– Кхе кхе кхе

ЭЛЕГИЯ ОБ АНЕКДОТЕ  ))))))))))

Попросил меня народь
Вродь
Расскажи нам анекдоть
Тоть
Иль тебе пока слабеб
Еб
Расписать для нас егобь
Обь
Я ответил мне всегдать
Ать
По душе была байдать
Снова Ать
И сейчас я не умруть
Жуть
Если что-нибудь совруть
Туть
Например про бабку Ежку
(все тут будут просто в лежку)
Иль про Штирлица загнуть
Уть
Мне не трудно рассмешить
Шить
Вас бесплатно от душить
Ить
Но возник один вопрось
Ось
Кто оценит мой эпось
Песь?
Я ж не хапну от тебя
Е-Б-Я
Потому как я батуть
Туть
А тебе мне жаль руБЛЯТЬ
Тлять!

Штирлиц(11:05 А.М.)

– Я поэт, зовуся Цветик
От меня вам всем приветик.
Ты поэт зовешься Знайка,
От тебя всем хрен с нагайкой :((((

Borman (11:07 A.M.)

– Cfv ujyljy)))

Ясик (11:08 А.М.)

– Борман вас будет  даставать вы просто ему не отвечайте в аське это можно

Штирлиц(11:09 А.М.)

– А доставать пишется через «о»

Ясик (11:10 А.М.)

– В аське можно писать с ошибками без запятых и заглавных букв что б вы знали :0)

Штирлиц(11:11 А.М.)

– Так мы скоро до серых мышей опустимся:)))

Ясик (11:12 А.М.)

– Когда идем ням-ням?

Штирлиц(11:12 А.М.)

– В 12-00, место встречи изменить нельзя.

Ясик (11:13 А.М.)

– Как вам Олин смех?

Штирлиц(11:14 А.М.)

– По барабану.

Ясик (11:14 А.М.)

– :0)))

Саня подумал, что, наверное, надо если не проставиться, то хотя бы поприветствовать других доступных членов ICQ, но тут опять замигал прямоугольничек Бормана.

Borman (11:15 A.M.)

– Горькая правда действительности о нашем "Региональном Экологическом  Комплексе".

РЭК звучит вполне пристойно
Можно слоган сочинять
Только в нашей мухобойне
Непонятно как унять
Или может быть принять
Поменять или обнять
Въехать врезать вербонуть
Иль набрать команду снова
Или выкинуть ануть
Мы приехали опять
К остановке всех менять
Завтра снова сокращаем
И сотрудников кидаем
Чуть попозже рэкетнем
И к названию вернем
Рэкет Энд Кидалова
Это круче SVALL–off– A
Помня инструктаж Кэт, Гиров решил не отвлекаться от плана.

Штирлиц(11:16 А.М.)

– А вот и я сударь.

Ne vopros (11:16 А.М.)

– Оч при)))))))

Штирлиц (11:17 А.М.)

– И вам привет)))))))

Jukka (11:17 А.М.)

– Я рад за вас, сэр!!!:)

Borman (11:18 A.M.)

– Лопух лопух почему молчишь я шеф((((

Borman (11:18 A.M.)

– Штандарт когда к вам обращаются надо хотя бы голос подать?!?!((((((((((

Штирлиц (11:19 А.М.)

– Слышь, друг, давай малеха поарбайтаем а????(((

Borman (11:19 A.M.)

– Оба)))
                ЭССЕ ДРУГ
Друзей не может быть корзина
Они всегда на перечет
Как можно не любить мне грина
Когда он в их числе идет
Друзьями были мы с тобою
Но вот случился мелкий сбой
Ты не пришел ко мне на встречу
Ушел оффшором на покой
Причем твой шаг мне не доступенЬ
Златая рыбка здесь в барках
Ты покачнулся словно студень
А я остался в дураках.

Гомес (11:20 A.M.)

http//www.kulichi.com/moscow/malchishki.ru

Штирлиц (11:20 А.М.)

– Слышь, Игорек, у меня тут какой-то Гомес залетный появился.

Borman (11:22 A.M.)

– Секса хочет ему не отвечай не открывай и не входи иначе сегодня уже работать не сможешь кхе кхе кхе

– оба!!!!
                ЭПОС О СЕКСЕ
Всем казалось что секс непонятная штучка
Каждый думал о нем как о тайне греха
Лишь седой гармонист, откадрив гимназисток,
Заявил: – Секс – есть все, что резвит и сластит мужика.
Старичок не заметил как рядом все встали
И склонили в вопросе голов эскадрон.
– Что есть секс? – Струны старенькой домбры бренчали,
– Что есть секс? – Вопрошал в темноте граммофон.
Секс есть все! Что б ни делал я с милой мне кралей!
Секс есть все! Что приятно до слез и чудно!
Если в ляжку ее попадает колючка
Это лучший адрен..., ну, и секс заодно!

Штирлиц (11:25 А.М.)

– Да вы, батенька, извращенец!

Borman (11:25 A.M.)

– Нет я из Вертушек(((

Штирлиц (11:25 А.М.)

– Т. е. без голубизны)))

Borman (11:25 A.M.)

– Как сказать))) вот например сало голубое прочихал и чашкой голубой не брезгую.

Штирлиц (11:25 А.М.)

– Ну, и как сальцо?

Borman (11:28 A.M.)

– просю
                БАЛЛАДА О ГОЛУБОМ САЛЕ
Купил книжонку с рук твою я
Теперь весь день дома воюю
Не знаю как мне быть и где
Я спрятать мог бы вещь в …
Встряхнись немножко объясни хоть
Зачем в ней столько слов про похоть
Зачем про бля про пи писать?
Иль по другому не сказать?
Каков ответ? Ах так живем!
И все про это мы поем?
Так стоит ли тогда скрываться
И чистой тканью прикрываться
Ведь мы в душе изрядно грязны,
И нет нужды на речи праздны.

Штирлиц (11:25 А.М.)

– Вот это супер! Я тоже не сторонник открытой матерщины. Все может быть в меру похабненько, но не до наготы, иначе килька уже не та.

Borman (11:28 A.M.)

– Мерсю))))))))))))))))





Глава 72
– Пора и меру знать, – подумал Саня и взялся за бумаги. Но не успел он разобраться и с половиной отложенных на утро бумаг, как зазвонил телефон, и его шеф, который с раннего утра выехал из офиса, загрузив его по полной программе, начал его грузить совершенно в противоположную сторону.

– Так ты мне утром совсем другую задачу ставил, – попытался сопротивляться Гиров.
– А теперь я снимаю ту и ставлю эту, – прогудела трубка, – и радуйся, что я вначале ставлю, а потом спрашивать буду, а не наоборот. В рот тебе чих-пых.
Приближалась пасха, а значит и весеннее обострение, и Штирлица совсем не удивило такое поведение шефа.

– Виталич, вот скажи мне, пожалуйста, можно ли верить человеку, который обещал тебя обмануть, но не выполнил свое обещание?
– А что ты типа меня подколоть хочешь, в рот тебе чих-пых?
– Да нет, – попытался скрыть  раздражение Александр.
Сундучок, инкрустированный драгоценными камнями с шумок открылся. Заспанная Злость выскочила из него, протирая по ходу глаза и стараясь сориентироваться с уровнем озлобления.

Внутренний голос понял, что один уже не справится,  начал расталкивать САМа. САМ, быстро разобравшись в ситуации, понял, что положительные мышечные импульсы, изображающие подобие улыбки, в этой ситуации будут как слону дробина. Он сразу подключил к рефлекторам сознания принцип Козьмы Пруткова: попала заноза в палец – радуйся, что не в глаз, и будешь вечно счастлив.

Сознание Гирова сформировало мысль: – хорошо, что хоть действительно с утра сказал, что нужно сделать к вечеру, а не наоборот. Мог бы и вечером сказать, что надо было сделать с утра, а потом спросить по полной программе.
Но Злость уже добралась до рычагов управления и просто так не хотела отпускать их. Она упрямо давила на все нервные клетки одновременно, подавая непонятно кому какие-то замысловатые сигналы.

САМ крякнул. – И  переметнуться некуда, – тихо сказал он ВГ. Сознание Виталича, с которым сейчас велись переговоры, было для него как железобетонный колпак, не достучишься. Все остальные сознания были вне зоны досягаемости.
Напряжение нарастало, Злость со злорадством рвала струны отрицательной психической энергии, которая становилась неуправляемой. САМ пытался применить последнюю хитрость, чтобы спасти ситуацию.

– Я больше не играю сам своей душой, какая есть на что-нибудь сгодиться, но ведь не золото и твой герой последний, кем бы ты могла гордиться! Остаться в живых отчаянный шаг! Не свой, не чужой последний герой! – добравшись до основных струн, создававших максимум душевного напряжения, весело напевала Злость, отправляя сигнал отрицательной психической энергии в Макрокосм.
Резкий сигнал ушел в бесконечность, и уже через считанные секунды Злость поймала слабенький ответ.

– Есть пеленг, – весело подумала она. – Теперь ждите, ребята, гостинец.
– Ты, кстати, к пасхе-то готовишься? – начиная закипать и с трудом сдерживая себя сменил тему разговора Саня.
– А то, в рот тебе чих-пых, – подумав, что Гиров пошел на мировую и хочет замять возникающий уже скандал, просипел в трубку шеф. – Святой день.
– Ну, да. Яйца будешь красить или уже подсуетился?

– А че их красить, в рот тебе чих-пых. Купил крашенные – и вся стряпня. Но если ты хочешь покрасить сам, можешь воспользоваться луком. У меня жена так раньше делала, в рот ее чих-пых.
– Так только желтые получаются, а можно ведь и в другие цвета покрасить.
– Каким боком, в рот тебе чих-пых?
– Если хочешь в красный, то опускай в кипяток, если в синий, то дверью, ну и если щекотки не боишься, то кисточкой в любой цвет.

– Козел, в рот тебе чип-пых, – услышал он с другого конца, – приеду, расчет дам. Достал ты меня. Связь прервалась.
– Сам чурбан не доструганный, – выругался вслух Саня и бросил трубку на рычаг.
Злость ликовала. ВГ начал мандражить. САМ понял, что наступает край, но выхода не видел. Со всех сторон была глухая стена. Головное давление Гирова полезло в гору. Лицо стало приобретать вид свекольного супа. Он почувствовал жар. На лбу выступила испарина. Александр хотел встать, но ослабевшие в миг ноги не слушались.

И тут уже непонимающие ничего глаза натолкнулись на мигающий желтый прямоугольник. Правая рука в последний момент успела сделать клик мышкой. На экране монитора на мгновение появилась и сразу исчезла Кэт с лукавой улыбкой. Осталась только запись:

Ясик (12:00 А.М.)

– Штирлиц пора ням-ням))) время "Ч".

– Глюки, – успел подумать Гиров, но в эту же секунду начали подмигивать желтым глазом Nikon, Jukka и Ne vopros.

Саня ответил всем по очереди, все трое показали ему одну и ту же желтую рожицу в больших черных солнцезащитных очках, с одним и тем же временем (12:01 Р.М.) и одинаковой строчкой внизу – «@ rhsvcrbq [fy прошу пардон». Только количество улыбок было разное: Borman - три, Ne vopros - семь, Jukka - шестнадцать.

– Одновременно отправили сообщения, – успело подумать сознание, и Александр почувствовал сильный толчок одновременно в висках и в затылочной части головы. Удар был настолько сильным, что его придавило к креслу, и он на секунды потерял сознание. Очнувшись, он не мог понять, почему же он оказался с закрытыми глазами. Память последней минуты была стерта полностью.

– Вот те на, заснул на рабочем месте, – подумал он.
Аська опять замигала всеми прямоугольничками:
– Ясик: не переживайте Изя вы наш)); 
– Ne vopros: та же желтая мордочка только уже с огромным оскалом;
– Borman:  шляпу сними понимаешь;
– Yukka:  рекомендую почитать учение Дона Хуана».

Штирлиц всем запустил ответную желтенькую гримасу с тарелочкой на голове и, откинувшись в кресле, зажмурился. Ему показалось, что в таком положении он находился вечность, на самом деле, открыв глаза, он понял, что прошло только три минуты. В Аське появилась новая запись. Кликнув мышкой, он, борясь с приступом сонливости, вдруг, одолевшим его, с трудом начал читать.

Pikachu (12:07 P.M.)

                1001 НОЧЬ (КОЛЫБЕЛЬНАЯ)
Расскажу тебе сынуля
Сказку я одну
Как однажды покимончик
Ехал на войну
Он был храбрым солдафоном
В рот тебе конфетка
Но и враг его
Был достоин его
Знал где ждать его
Как убить его
Иль взять в плен его
Аль загнать его
В общем сделать гнусом гнойным
Сбоку табуретка
Ты пока еще не спишь?
Баюшки баю
Пикачу тебе глупыш
Песнь поет свою
Баю баюшки баю
Баю баю бай
Спи малыш мой сладкий славный
Глазки закрывай
Спят уже все покимоны
Мирно на земле
Пикачу и дездемоны
Спят уже во мгле
Солнце спряталось за лесом
Баю баю бай
Спи котенок спи милашка
Глазки закрывай
Спи красавец спи румяшка
Спи же засыпай
Мама папа тоже будут
Спать с тобой сейчас
Только ты закрой уж глазки
Если любишь нас.
Спи моя радость усни
Гномик затушит огни
Лебедь в свой домик уйдет
Леший кого-то найдет
Бабка ежка сломает ножку
Когда будет мешать спать Сережке
Алешке  Маринке  Иринке  Настаське
Иль Ваське
В общем и сынишке и дочурке
И подушке и рубашке
А может быть хайку
А может быть танку
Которому надо совсем спозаранку
Уже держать оборонку
Чтобы враг Пикачу
Не сказал я хочу
Захватить Пикачу
И убить Пикачу
И сломать Пикачу
Отплатить Пикачу
Отломать Пикачу
Заплатить Пикачу
Чтобы знал Пикачу
Что попал Пикачу
И ему не везет
И его пронесет
И тогда Пикачу
Сам придет к силачу
К врагу сильному
Врагу злючему
Покемонов врагу
Чтоб сказать не могу
Не могу воевать
Вове надо поспать
И Марине надо спать
И Ирине надо спать
Мише тоже надо спать
И Сереже надо спать
И Антону надо спать
И Платону надо спать
А Матвейка дак уже
Спит красавец в неглиже
Ему первому приснится
Как красивая Жар-Птица
Пикачу сейчас спасет
И с войны домой внесет
Покемоша будет дома
И дружить он будет с гномом
Он не будет воевать
Малых деток убивать
Он придет как победитель
Поиграй ты с ним Спаситель
Покажи свою квартиру
Расскажи про сад и ложку
Отнеси к своей гармошке
Посмотри с ним мультик рано
А сейчас засни с наганом
И с рубашкой и с подушкой
С одеялом и игрушкой
С танком
Куклой и барсеткой
Не хватая в ночь конфетку
Тот кто рано спать ложится
Ночью видит Пикачу
Ну и я хочу хочу
Что б тебе приснилась эта
Обалденная игрушка
Под названием Пикачушка
Покемон он не простой
С ним дружил сам Лев Толстой
Знал в Пикачках Лева толк
Посему имел свой полк
Пикачу при нем стояли
И сидели и лежали
Умирали и рождались
Но в столь поздний час
Он как правило всегда-с
Убирал их просто с глаз
Чтобы спать могли все дети
И не думали сейчас
Что страшнее всех на свете
Карабасов Барабас.
Покемоны  Барби  гномы
Или все друзья на свете
Сон вот истинное счастье
Баю баю спи зубастик
Ты еще пока не ходишь
Но глазами тихо водишь
А поспать все же придется
И тебе вдруг улыбнется
Завтра рано утром мама
И твой папа и панама
И рубашка и сапожки
И родители Сережки
Ты поспишь и будешь свеж
И доволен и прилежен
И храбрец и космонавт
Удалец и пикадор
Бобслеист и мотодор
Что такое бобслеист
И как он сюда попал
Он нарушил наш рассказ
Нет он кроха высший класс
Бобслеист это ж герой
Только нос его другой
Он похож на твой карданчик
Ты заснул
Ты спишь засранчик
Ах лукавый
Ах ты козлик
Ты дуришь папашке мозги
Ладно слушай все сначала
Только чур заснуть сыняра
(можно добрым папам говорить зайчара,
а очень очень добрым волчара)
В общем сказка продолжается
Так как спать никто не собирается
Бедный бедный Пикачу
Я один здесь спать хочу
Ну что ж сказка хороша
Начинай сначала
Расскажу я снова сказку
Про Пикачу иль про зайчонку
Иль про злую собаченку
Про медведя иль соседя
Про танкиста гармониста
Колобка иль мотылька
Спать хочу сам умираю
И уже сам не въезжаю
Как мне сына усыпить
Водки что ли с ним попить
Я уже совсем не мОгу
И хочу позвать подмогу
Не сумел решить задачу
Как мне сына убайдачить
Видно все же я слабак
И не в силах взять ва-банк
Только ты у нас мамуля
Крохотуля и красуля
Все умеешь все могешь
И родить и воспитать
И на сон настроить сына
Что б приснился Пикачу
Чтобы сын сказал хочу
И закрыл глаза сейчас
И заснул как ловелас
В свою первую брачную ночь.
Спи моя ляля усни
Все потушили огни
Всем было баюшки бай
Спи мой родной засыпай

– Баю-баю-баю-бай спи, масюся, засыпай… и так тысячу и один раз тебе придется повторить все это! Тренируйся долдон! Пикачу тебя достанет, когда вновь к тебе нагрянет! Раз, два, три, четыре, пять вышел Абух погулять! Крошке Кэт привет он нас и до скорой, педераст!

Стишок, к удивлению самого Штирлица, не разозлил, а наоборот вызвал у него прилив веселого настроения и прогнал сон и тяжесть в голове.
– И кто ж это такой весельчак? – подумал он и хотел запустить запрос своим друзьям, но они все переметнулись в off–line.

Злость, грязно сплюнув, скрылась в свой сундук. САМ и ВГ бесследно исчезли, и мгновенный выстрел, сделанный Абухом, ушел через тело Гирова в Землю, которая через секунду ответила запоздавшим землетрясением с эпицентром в районе армянского города Спитак.




Глава 73
Абух понял, что какое-то из сознаний, находящихся в мертвом пространстве офисного помещения, успело принять к себе Космический Разум. Проведя не сложные расчеты:  проверив дату запоздалого землетрясения и своего выстрела; сопоставив массу Штирлица и Земли и поделив все это на удаление Империи Пустоты Абуха от точки соприкосновения с зоной Организованного Хаоса, он вычислил с точностью до секунды, что в этот раз ему не хватило ровно сорока трех секунд для нанесения Крошке Кэт смертельного удара.

– Ровно столько, сколько ему исполнилось полных лет, – сразу пришла к нему нужная информация.
– Жалко, – спокойно подумал Абух. – Жалко, что не срослось, именно эта цифра для него была роковой. Перед ним сразу открылись несколько последних книг, в одной из которых четко просматривалась именно эта цифра и давалось ее полное описание.

– Ага, – все сразу понял Абух. – Значит меня все же кто-то здесь ждал!
– О-ч-е-нь хорошо. Очень хорошо, – повторил он еще раз и внимательно посмотрел на голову Хубы.
– Придется тебя оживлять, – глядя в глаза своего послушника, тихо промолвил он.
Мандариновый мальчик, так прозвал Магистр Пустоты Козела, в котором застряли Язык и Жопка (два лазутчика Крошки Кэт, за которой он вел охоту уже добрую треть ее жизни) был им уверенно и, по всему, навсегда захвачен в железные тиски. Он знал, что рано или поздно маленькая Черная Дыра за ними вернется сама или пошлет своих разведчиков.

Абух не испытывал никакого раздражения. Он вообще никогда не испытывал раздражения, но удивление до сих пор не покидало его. Великий маг никак не мог взять в толк как удалось Кэт и в этот раз избежать его сетей, причем по всей вероятности с помощью этой примитивной и допотопной мировой паутины, причем местного пошиба.

Губы его чуть причмокнули. Уж очень он хотел именно сегодня сорвать банк. Увы, шанс был упущен.
– Кто-то из четверки,  пославшей свой сигнал по ICQ,  приоткрыл буквально на доли секунды свое сознание и успел приютить Навигатора в момент удара. Но кто? Ясик? Jukka? Ne vopros? Или Borman?

– А может,  открылись каналы сразу всех сознаний? Тогда…
Про это Абуху не хотелось думать. Он приложил правую руку ко лбу Хубы и прикрыл веки. Левый глаз Хубы ожил, на лице появилось подобие улыбки.
– Похоже, я опять нужен, шеф,– прошелестели его губы.





Глава 74
– Кто-то найдет новое солнце... Не зажигай и не гаси, Ни че не бойся, не проси, ни че не бойся, и успокойся, и успокойся, – доносилось приглушенно из наушников.
– Повымирали все что ли? – подумала Аська, видя, что в комнате нет ни единой живой души. В этот момент за стенкой раздался громкий хохот.

Фон Штирлиц, не меняя своего горизонтального положения, передернул ногу: – Вот.
Инопланетный разум на секунду остановился для того, чтобы отсканировать карту Восточной Европы и проверить правильность маршрута своего движения: – Румыния, Венгрия, Словакия, Польша, Беларусь, Россия.  Все верно, – удовлетворенно отметил он.

Фон Штирлиц продолжил: – Вот…, главное всю Румынию проехали на одной мине. Какая-то цыганочка у дороги только и попалась. Ну, полный голод! Выскакиваем в Венгрию, а тут табуны телок вдоль дороги стоят! Как по заказу расставлены мадьярочки  дунайские! И все такие ладно сколоченные: ноги от коренных зубов, жопки тугие как баскетбольные мячики, полна пазуха сисек! Ну, в общем, очень мясистенькие и аппетитные!

– Мы, значит, главное тормозим возле одних. Я достаю баксы. показываю им, ну что, мол, сексонем  малеха,  по-мадьярски ведь не шпрехаю, смотрю, уставились на меня, как шестисотый мерин на горбатого запора, слова сказать не могут! Ну, думаю, чухонцы тупые! Че с них взять! Начинаю вспоминать аглицкий, как-то ведь общаться надо.

– I want sex,  говорю,  ферштее меня? Sex мол we want,  как это будет по вашему,  по-мадьярски? Ну, и показываю им, значит. А они только ухмыляются и жопками крутят! Мой напарник уже взмок от напряжения: – Покажи им, пусть хоть в руку возьмут, – говорит, – я на них уже смотреть не могу, у меня сейчас уши треснут! Я думаю, может мало даю! Добавляю еще десять баксов!  Секс, секс говорю. Это сюда! Понимай, морда венгерская!?

 И, вдруг, одна из них, самая крупная, на чистом русском языке мне говорит: – Вы что, мальчики, только из армии пришли? Засунь себе эту капусту в жопу. А если ты трахаться хочешь или классическую мину, то доставай хотя бы евры и этак раза в два больше, чем ты сейчас держишь!
– У нас так челюсти и упали! Вы че, девахи, наши что ли? – спрашиваем.
Они смеются: – Ага, питерские! А вы-то как здесь оказались!
– Да мы-то проездом! А че вы здесь делаете?

– Европу покоряем! – говорят. – Вот сестрам-мадьяркам помогаем подняться после грехопадения и немного отдохнуть от трудной женской доли! Так сказать, Россия снова на амбразуры!  А сами ржут, мочи нет!
– Ну, постояли, посмеялись вместе, спрашиваем у них: -Много ль тут наших девчат по дороге стоит?

– Нет, – отвечают, – здесь в основном хохлушки всю дорогу контролируют. Мадьярок они вытеснили полностью, с ними даже цыганки не хотят связываться. Да, в общем-то и нас стараются тоже сбить с трассы.
– Вот только здесь мы и прорвались. В районе Веспрема еще наши тамбовские работают. Ну, тех даже хохлы обходят. «Тамбовские волки» там на нелегальном положении, всех  мордой в асфальт кладут, кто им мешает.

– И еще на участке от Будапешта до Эстергома московская бригада закрепилась. Они там себе участок дороги отбили за очень крутые бабки! Их венгрюковская полиция лично крышует. На ментовозах привозят им клиентуру, на ментовозах же и увозят. Ну, полный сервис! Можно сказать, на полном государственном обеспечении!
– Всегда свежие прокладки, нулевая резина постоянно не то, что у нас, – грудастая показала старый шарик красного цвета, – другого уже год не видели. Клиент не доволен, а без него, – она ткнула пальцем в шар, – нельзя. Спидиус свирепствует, сами понимаете.

– А какой год-то был, что с гондонами  уже такая проблема стала? – спросил один из больных.
Язык молниеносно начал вычислять точную дату, но Исаев, тонко прочувствовав ситуацию, опередил его:
– Дык, две тысячи пятидесятый, сударь, стоял как пень, бля буду я, в руках серпень, бля буду я, в штанах огромная еловая дубина! – пропел штандартенфюрер хорошо поставленным баритоном.

– Во, блин, а че с резинками, что ль уже в то время проблема будет, – не въехал в шутку особо любознательный больной.
– Ага, они из них там борщ украинский варят, вот и остались без презервативов.
В палате опять все заржали.
– Ладно, че пристал со своим годом. Какой год, какой год. После потопа. Доживем, узнаем какой год! Не мешай человеку рассказывать.

– Давай, Исаич, не обращай внимания на полумерков, чеши дальше!
Но в это время заглянула Аська и, громко икнув, вызывающе бросила:
– Исай, иди в гостевую, к тебе какая-то  Дюймовочка  пришвартовалась.
– Ну, ты, мама Ася, уже совсем извращенкой становишься! – засмеялся фон Штирлиц. Он даже представить себе не мог, что Клавдию, которая внешне напоминала огромный набитый бельем шкаф, кто-то даже в шутку мог назвать Дюймовочкой.

– Все, отдыхаем, – весело шепнула  Жопка Языку, уже третий час без перерыва рассказывавшему постоянным жильцам и завсегдатаям седьмой палаты любвеобильные истории, которые он, не залезая слишком глубоко, успешно сканировал из настоящего-будущего. В этом случае больные лучше  ориентировались, о чем был спич, и весело реагировали даже на самую плоскую шутку.

– Ладно, пусть будет Дюймовочка, – сказал вслух Козел, подмигнув по ходу детине лежащему на соседней с ним кровати.
– Ага, – весело оскалился тот. – Смотри, Исай, вот вставит Главный пистон твоей Дюймовочке и некому будет тебе харчишки-то носить. Че тогда будешь делать?
– Тобой начну закусывать! – сделав страшную морду, прорычал штандарт.
– Ты че совсем уже поехал, – с опаской отодвигаясь от него, протянул детина.
– Я те серьезно говорю,– спрятав страшную морду, ответил фон Штирлиц. – Не с голоду же мне помирать. – И с этими словами он, выйдя из палаты, направился к комнате посетителей.

Детина выскочил из палаты, практически, сразу за ним и побежал искать Аську, чтобы та немедленно донесла Главному, что его хочет съесть Исаев.
– Че Клавдия приперлась, ведь не приемный же день? – подумал Козел, проходя по коридору. – Может  случилось что?
Но в комнате посетителей он не обнаружил никакой Клавдии.
– Разыграла сучка, – зло подумал Козел про Аську и уже хотел возвращаться, как, вдруг,  увидел, что из-за шкафа у стены на него, не мигая, смотрят два огромных необычайной красоты миндалевидных зеленых глаза.

– Вы не против со мной побеседовать  минут двадцать? – раздался апельсиновый голосок.
Левушка опешил. Перед ним стояла молодая аспирантка, последний раз обходившая вместе с Бердяевым больных и так запавшая ему в душу. Она уже дважды успела присниться Левушке, отчего стала еще желаннее.
– Я не буду тебе мешать, – сказал Язык  Козелу. – Ты и без нашей помощи получишь сейчас такой кайф, что потом всю ночь только она тебе и будет сниться.
Он устало цокнул языком и пошел отдыхать, мельком глянув на Жопку. Эта была верна себе и уже мирно посапывала.

Козел почувствовал, как его глаза сначала пробежали по Юленьке сверху вниз, затем снизу вверх и остановились на пухлых грудях, которые казалось должны вот-вот выпрыгнуть из стеснявшей их блузки. В штанах у Левушки тут же началось поспешное движение, а голову заполнил малиновый туман и звуки нежного постанывания.
– Ну, разве что минут двадцать, – почему-то брякнул он и понял, что оробел, и без Языка и Жопки ему сейчас придется совсем не сладко.

– Вы знаете, Лев Валерьянович, или можно я буду вас называть просто  – Лев?
– Почему ж нет, можно, – согласился Валерьяныч.
– Так вот, Лев,  – Юленька томно посмотрела на Козела и тихо с выдохом добавила,  – мой Лев, – одновременно облизнув пухлые розовые губки. Грудь у нее опять начала выскакивать из блузки, бешено вздымаясь и опускаясь. Она так близко придвинулась к Козелу, что тот почувствовал упругость ее груди всем своим телом.
– Не совсем понятна цель вашего прихода, – промямлил Козел. Юляша несколько опешила, но шаг назад решила не делать.

– Ну, как же, я ведь пишу диссертацию,  и мне общение с такими как Вы, то есть именно с Вами, очень, очень необходимо.  Я бы даже сказала, что мне все это время именно этого общения и не хватало.
– Ах, диссертацию,  значит... замечательно. Ну что ж, я Вам могу сказать,  главное – это правильно определиться с темой. Вот какая у Вас тема?
– Не имеет значения, – начиная терять над собой контроль прошептала Юленька, снова прилипая к Левушке.

Лева почувствовал, как его несколько выступивший вперед член оказался умело зажат ногами аспирантки и здорово испугался. Он сделал резкое движение назад и сразу в сторону. Этот маневр позволил ему выбраться из плена.
– Нет-нет, ну что Вы... это очень важно...  тема..., – снова скороговоркой начал он.
Верхняя застегнутая  пуговица с треском отлетела. Грудь аспирантки сразу выпрыгнула из блузки, почти вдвое увеличившись в размерах.
– Послушайте, как бьется мое сердце, – прижав  руку Левушки к  своей груди опять шепотом сказала Юленька. – Я ждала этой встречи всю жизнь.
Козел начал обливаться потом.

– Подонок,  сволочь, – сучил он Языка, который, ничего не подозревая, мирно себе похрапывал.
– Вот Вы все-таки зря так, – с трудом освобождая руку, робко начал Левушка, –  тема очень важна. Вот когда я начинал только писать свою диссертацию я трижды менял тему. И Вы знаете, оказался прав. Главное, чтобы присутствовала актуальность и новизна в работе. Если Вы выдержите эти два основных требования, ваш диссер пройдет на ура. И делайте упор на предзащиту.

Главное – это предзащита. Защита – это уже формальность: там шары бросят все, как надо, уж если Вас вывели на защиту, значит,  Вы чего-то стоите.
– Да и при рассылке рефератов и собирании отзывов обязательно учтите временной фактор. Время здесь играет против Вас. И кирпич, если Вы хотите защититься в срок, должен быть готов уже за полгода до предзащиты.
– Какой кирпич?

– Как, Вы не знаете, что такое кирпич? – широко раскрыл глаза Козел.
Юленька почувствовала, как огонь страсти у нее в груди стал угасать. Холодная отрешенность Козела делала свое дело.
– В прошлый раз, да и сегодня в начале,  мне показалось, что Вы очень темпераментный, сексуальный мужчина, можно сказать моя голубая мечта, – с сожалением произнесла она. – Неужели я ошиблась?
– Нет, нет, Вы не ошиблись, но Вы знаете у меня иногда бывают приливы сексуальной активности, а иногда я сам не свой, – начиная заикаться, промямлил фон Штирлиц первое что пришло ему на ум.

– Сегодня  какой день? – деловито осведомилась аспирантка. – Похоже критический?
– Он самый, – вздохнул Исаев, понимая, что ему не удастся разбудить Языка, а следовательно и побороть свою робость.
– Понятно, – пуговица на блузке встала на место. – Составим график?
– Понимаете, это не совсем от меня зависит, – замялся Исаев. – Приходите завтра в это же время, все будет совсем по другому, – пропел он своим приятным баритоном.
– Точно, – недоверчиво переспросила Юля. Она прекрасно помнила, как только от одного его прошлого прикосновения вошла в такой экстаз, что не могла спать всю ночь. Но сегодня она видела перед собой абсолютную противоположность. Просто айсберг какой-то.

– Ну, ладно, до следующего раза, пупсик. Я не прощаюсь, но говорю до свидания, – промурлыкала она. – Береги себя и до следующей встречи.
 Аспирантка тихонько потрепала его по щеке и,  клацнув зубами,   заколыхала своими бедрышками  к выходу.
– Ну, проснитесь только, я вам устрою Варфоломеевскую ночь и Юрьев день одновременно, – зло подумал Козел, направляясь в палату.





Глава 75
– А вот еще один анекдот про Штирлица, – сказал Язык,  глядя на восьмицветную авторучку,  которой он вот уже второй час массировал Льву Валерьянычу предстательную железу.
–  Штирлиц тянет немочку за занавеской у себя в кабинете, вдруг, заходит Мюллер.
– Штирлиц, что Вы там делаете? – спрашивает он.
– Антенну натягиваю, – отвечает штандарт.
– А, опять готовится к связи с Москвой, – с уважением подумал Мюллер и прикрыл дверь.

Жопка громко заржала. Ей очень были по вкусу похабные анекдоты Языка. Они ее особенно заводили, и в эти моменты ей всегда раскрывались картины ее лучших дней, связанные с активацией чувственных зон и сексуальным удовлетворением.
Язык прекрасно понимал, что некоторые анекдоты открывают путь инстинкту сладострастия. Они обходят все препятствия, которые Душа может встретить, двигаясь к сладострастию другими путями, и тем самым извлекая удовольствие из самых потаенных источников.

Размер удовольствия соответствует психическим запретам, в результате которых высвобождается сексуальная психическая энергия.
Язык полностью отрицал возможность получения удовольствия от вербальной игры анекдотов про  евреев,  молдаван или чукчей,  про человеческую тупость, жадность или  хитрость, а также анекдотов, использующих любого рода игру слов и  некоторый  сюрреализм.

Понимая, что анекдот показан психическому здоровью, а вовсе не является простым функционированием психики в состоянии неуравновешенности, он признавал только "горяченькие" анекдоты и еще про Штирлица. В этом случае игра слов или, как он говаривал, небольшая разминка приобретала форму некого маленького сексуального удовлетворения (имелась в виду,  разминка в форме оргии с участием нескольких человек, которая ничем не заканчивалась).

Одним словом, сочетание супер агента в то время самой могучей империи мира с самым сильным влечением, которое Души людей испытывали на Земле – сексуальным, казалось ему хорошей пропорцией. Он понимал, что на этой планете подавление и сублимация бессознательных сексуальных желаний,  тесно связаны с теорией анекдота и комизма.

Правда, Язык не совсем, а точнее совсем не согласен был с тем определением сублимации, которое предложил, кажется, Фрейд, считающийся на планете, пожалуй, самым почитаемым психоаналитиком и одним из наиболее знаменитых врачей всех времен и народов.

Фрейд называл сублимацией психический процесс преобразования и переключения энергии аффективных сексуальных влечений на цели социальной деятельности и культурного творчества и рассматривал ее как один из видов трансформации влечений, противоположный вытеснению.

Просто устранение инфантильных желаний по Фрейду не представляло собой идеальной цели. Человеческая душа,  вследствие своих вытеснений,  лишалась многих источников душевной энергии, которая была бы очень полезна для жизни.
По Фрейду, более целесообразным считался процесс развития так называемой сублимации, благодаря которой энергия инфантильных желаний не устранялась полностью, а искривлялась и применялась для других высших целей.

Проще говоря, старик просто предложил  отказаться от секса,  и направить сексуальную энергию на строительство дорог,  газо и нефтепроводов, возведение мостов, написание картин и умных книжек или другое зарабатывание денег, ибо Язык уже понял что все, что не делалось на этой планете делалось с одной целью – заколачивание баксов или как их называли в этой стране "зелени".  Во главу угла всегда ставился господин Доллар. Если у тебя был доллар, у тебя было все.
Поэтому самой модной профессией к концу второго тысячелетия от Р.Х. в России стала профессия бизнесмена. Считалось престижным быть преуспевающим бизнесменом, который, казалось бы, имел все.

Но иногда такой бизнесмен, добравшийся до больших денег и, наконец, могущий себе позволить все, вдруг, понимал, что, оказывается,  незаметно для себя,  навсегда расстался с таким видом получения удовольствия как сексуальное удовлетворение.

Огонь сексуального влечения затухал и инстинкт Жизни, благодаря которому существовало все живое на этой планете: текли реки, поднимались и крепли деревья и растения, наливались соком плоды, рождались дети, огромные стаи рыб плыли против течения тысячи километров, чтобы отложить свои икринки и умереть; инстинкт, намного превосходящий второй по важности инстинкт Земли – инстинкт Самосохранения и позволивший человеческой цивилизации закрепиться на этой планете, начинал в нем медленно отмирать.

Попив в больших количествах виагру, другие препараты для восстановления потенции, прибегнув даже к хирургическим методам оказания себе помощи, он  в конце-концов  понимал, что дело швах. Желание как всегда было, а всякая даже мало-мальски призрачная возможность что-либо сделать пропала  напрочь.

И вот по совету врачей, обратившись к работам Фрейда, он тут же успокаивался, так как находил для себя ответ и понимал, что ничего страшного не произошло.
Просто его сексуальное влечение,  ничего хорошего из себя не представляющее,  в результате активной жизненной позиции на лоне бизнеса перетекло или, вернее, как красиво сказал умница Фрейд, «преобразовывалось» на очень важные цели социальной деятельности и культурного творчества.

Фрейд,  который, кстати, с удовольствием баловался кокаином, говоря при этом: – Мой любимый Кока позволяет моему сознанию делать все новые открытия, освежая ум и делая его более утонченным, – так  ни разу и не упомянул в своих трудах о том, что сексуальная энергия является куда более действенным и менее вредным для сознания человека средством достижения различных  научных открытий,  нежели любое   наркотическое средство, хотя и прекрасно знал это.

Не говоря уже о том, что благодаря именно такому феномену природы как сексуальное влечение и сексуальная энергия, и существует до сих пор вся человеческая цивилизация на этом далеко не идеальном шарике.
Так почему же ее необходимо вытеснять или заменять? Язык был готов согласиться с термином сдерживать, так как любое чрезмерное употребление или хуже того злоупотребление чем-либо всегда имело пагубные последствия, но никак не вытеснением или заменой.

Являясь крупным специалистом в области сексуальной энергии, да еще имея всегда рядом такого партнера, как Жопка, которая была просто зациклена на сексуальности, Язык прекрасно понимал, что люди просто осознанно уводятся кем-то из зон наиболее эффективной деятельности и поступательного движения вперед.

Так женщины в возрасте сорока пяти-пятидесяти лет, можно сказать в полном расцвете, вдруг,  впадали в жестокий климакс. В течение всей жизни мужчины и женщины сами почему-то всеми возможными и невозможными средствами стопорили в себе возможность быстрого и поступательного движения вперед за счет умелого использования сексуальной энергии, которая являлась для сознания,  чем то вроде электро-шоковой терапии, открывающей организму широкие горизонты.

Все эти богоподобные существа  предпочитали  курить, пить спиртные напитки, употреблять  легкие (и не очень)   наркотики,   неосознанно и осознанно подвергать  себя  стрессу,  загоняя  тем самым сексуальную энергию, так необходимую для быстрого и цивилизованного движения человечества вперед, в угол  и лишая себя возможности использовать ее в благих целях.

Перекачав несколько интересных источников себе в память, Язык понял,  что люди просто-напросто боятся активно использовать сексуальную энергию себе во благо. И этот страх корнями уходил в далекое прошлое. Так, еще древние библейские заповеди гласили: одинаково греховно прелюбодействие   как плоти, так и мыслей. Даже если во сне вы видели телесные оргии – это уже был грех, потому как считалось, что сон является воплощением Ваших мыслей.

– Воистину    не согрешишь – прощения не попросишь, прощения не попросишь – бога прогневишь, – подумал Язык. – Интересно куда все-таки катится эта планета?
Он  еще раз проверил  глубину введенного самописца.    По выражению лица штандарта было видно, что тот   ловит большой кайф.  Глаза фон Штирлица были прикрыты, правая щека чуть подергивалась, а на губах застыла довольная улыбка.

– Ну, еще пять-семь минут и можно его выводить, – сказала Языку Жопка. – Когда много хорошо – тоже плохо.
Но в этот момент в палату вошла Аська и, посмотрев на Козела, злобно крикнула:   
– Эй, придурок, ручку сломаешь, чем потом письма на волю писать будешь.
Фон Штирлиц, вздрогнув, открыл глаза.
– Ты будто бы создана, мам Ась, для того, чтобы кайф ломать, – не менее зло ответил он Аське, которая уже во всю шерудила у него под кроватью шваброй.

– А ты не очень-то увлекайся этим, – промычала Аська, пытаясь дотянуться до самой дальней ножки кровати.
– Смотри, так и подсесть на это можешь. Не ты ж у меня первый такой, голубь ты мой сизокрылый, – выпрямляясь, с улыбкой сказала она.
– Вот тут в аккурат на этом месте, – она показала на соседнюю, стоящую слева от Исаева кровать, – лежал тоже один такой, который в начале пальчик в рот засовывал, потом как ты начал его  вставлять  себе,  куда ни попадя  (Жопка зло плюнула,  целясь в  Аську, у Левушки побежала из левого глаза непроизвольная слеза), а потом к нему в туалете стала очередь выстраиваться.

– Правда, он по здоровее тебя был да, похоже, и по умнее, поэтому запросто так к себе не подпускал. С кого кефирчик брал, с кого сигаретку, а с кого сахарком. Так сказать, сразу все удовольствия. Ты же, придурок,  до такого  никогда не догадаешься.
– Что, наверное, внутренний голос тебе посоветовал вставить ручку в задницу? – перейдя на  шепот,  спросила она.
– Он, – отрезал Козел и пошел из комнаты.

После разговора с Аськой у него зародились смутные сомнения...
– Ты не обращай внимания на эту дуру, – развязно сказала Жопка, потягиваясь.
– Сама всю жизнь раком с тряпкой простояла, кайфа не видела и хочет, чтобы все такими были.
– Ну, че? Когда приятней было? Тогда с Юлькой или сегодня, – спросила она нежно.

– Ага, новый анекдот, – не дожидаясь пока фон Штирлиц ответит, закартавил Язык: – Из дневника онаниста.
– 11 сентября – сегодня ласкал себя левой  (приятно).
– 12 сентября – сегодня ласкал себя правой (лучше, чем левой)
– 13 сентября – сегодня трахал Машку (лучше чем левой, но хуже чем правой!).
Жопка опять заржала. Исаеву анекдот не понравился. Он почувствовал какой-то подвох в событиях последних дней, но никак пока не мог понять какой.
– Так с ними точно ориентацию поменяю, – подумал Козел, власть над которым Языка и Жопки становилась, практически,  безграничной.

В это же время весь коллектив врачей единодушно докладывал Главному, что положение больного день ото дня только усугубляется и видимых результатов от лечения не видно. Язык же, поймав однажды маячок САМа, понял, что последний где-то рядом и, наверняка, ищет их. А это значило, что им срочно надо было менять свое место нахождения, пока организм Левушки не оказался ослаблен навсегда этим лечением.

 Оставалось надеяться на то, что их сигнал, ослабленный временем и истощением Левиного организма, все-таки окажется запеленгованным САМом, и тот скоро придет за ними и сможет их перетянуть на свою сторону.





Глава 76
Придя после обеда, Саня увидел на своем столе факс:
Господину А. Гирову.
Уважаемый Александр!
Приглашаем Вас посетить сегодня в 17.00 наш Торжественный вечер, посвященный 85–летию основания ОАО «ЦНИИБ»
Регистрация участников в 16.00
Место проведения: Московская область, Пушкинский район, поселок Правдинский, ул. Ленина 15/4

– Что-то они Вас поздно приглашают, – вставила свой пятак Ольга, которая уже успела изучить факс и с обратной стороны. – Кто ж так делает. Еще бы в час приглашения послали.
– Перезимуем, – ответил Александр и хотел сразу запустить факсимом в корзину, но в это время раздался звонок,  и одновременно замигала Аська. Секунду подумав, он решил начать с телефонного звонка.

– Привет, – поздоровалась трубка до боли знакомым, но пока не узнанным голосом. – Куда пропал? Четвертый день тебя не могу поймать?
– Да нет, вроде все время на месте.
– Вроде, – недоверчиво пропела трубка. – Ну, ты в курсе, что сегодня торжества по случаю восемьдесят пятой годовщины?

– Да, вот факс получил, – быстро связал Саня информацию, полученную в последние минуты воедино, хотя так и не мог признать, кто же звонит.
– Какой факс? – не поняла трубка.
– Так, кто говорит, – не вытерпел Гиров.
– Саш, ты что? Это Кулаков. Какой факс? Я не понял? Ты же знаешь, что мы по факсу никогда и никого не приглашаем.

– Фу, черт, извини, Николай, не узнал. А мне только что факс принесли восемьдесят пять  лет ЦНИИБу, я думал,  оттуда  звонят. Черт те что.
– Это не черт те что, это, брат, уже мистика. Компьютер сегодня зависал?
– Да, полно информации улетело.
– С начальством поругался?
– И это было.
– А больше ничего не было?

– Ну, было еще кое-что, но мне про это рассказывать не охота.
– Смотри, обет молчания – великое дело, но порой утечку информации надо запускать, иначе может крышу срезать.
– Чему ты учишь,   Николай  Петрович, – засмеялся Гиров. – Ай-я-яй, а еще  претендуешь на роль  Агента 007!

– Ну, тут ты, друг, чуток приврал. Ты ж знаешь,    я всегда был без претензий на роль суперагента, –  в свою очередь зашелся смехом Кулаков.  – Кстати,  помнишь, что говорил мой тезка    Рерих относительно обета молчание?
– Ну,  это только ты у нас можешь помнить, – вздохнул Гиров, тем самым давая понять, что и напрягать память по этому вопросу  сейчас бесполезно. – Самый клинический случай, когда не знал, да еще и забыл, – опять засмеялся он. После звонка Кулакова настроение его заметно улучшилось.

 – К тому же он не мой,  а твой тезка, так что давай колись, что  там он такое мудрое сказал.
– Говорите обо всем без страха. Не бойтесь, что Вы скажете что-то лишнее, и это «что-то»  узнают не те, кому это предназначено. Пока мир говорит на разных языках – это исключено.

– Ага, вот ты это там нашему начальству напомни, они тебе сразу оклад должностной повысят, – опять засмеялся Гиров. – А вообще спасибо, возьму на вооружение.
– Во-во, возьми,  и главное придерживайся этого правила. Ладно, так ты придешь?
– Конечно. Все бросаю и прямо сейчас выхожу.
– Сейчас еще рано, но зайди домой обязательно, возьми паспорт, пропуск на тебя уже заказали.
– А я сегодня при ксиве, – ответил Гиров. Поблагодарил друга еще раз за приглашение и повесил трубку. Вспомнив про Аську, он кликнул мышью.

Ne vopros ( 13:15 P.M.)

В тарелке борщ
В руке шмат сала
В зубах цигарка
Догорала
Деваха легкого крыла
Открыла дверь
Сама вошла
Притон томился в ожиданье
Здесь Штирлиц проводил свиданье
Неуловимый супермен
Решил устроить понарошку
Все не всерьез
И под гармошку
Шабаш в честь лика своего
Что б показать
И приказать
Гестапо Абверу разведке
Кальтенбрунеру  шансонетке
Что есть еще в стране
Кокетки
Которым рай похуже ада
Когда нет Родины и сада
Когда один в поле не Воин
Награды рейха не достоин
Штандарт решил
Во что б ни стало
Доесть сегодня это сало
И борщ украинский добить
Ну а затем усугубить
С девахой легкого пошиба
Что б дрожь как прежде
Всех прошибла
И чтобы дрогнул шеф гестапо
И не отправил по этапу
Легенду русскую святую
Марионетку золотую
Шпиона экстра, супер класса
Но  боже мой  какая каша
Была заварена! Зачем?
Что б всем сказать, что супермен?
Что кладезь редкого пошиба?
Брат Штирлиц неужели ты бы
Смог отказаться от соблазнов?
Когда зашел в бар Елефант
И сразу понял  что профан
Что Холтофф во сто крат умнее
И то  что Клаус всех вернее
И что для Кэт престижно очень
Увидеть шефа между прочим
В простом немецком кабаке
С пивком и рыбкою в руке
Развенчан миф о супербое
Не хочет уж народ на горе
Всем присказкам и басням
Верить
Что Штирлиц был
Что Штирлиц есть
И может ль быть дурнее весть
О том, что он кончал на рее
Что был убит  казнен утоплен,
Повешен  вымочен  раздавлен
И Мюллеру как лох доставлен
Дошла ль  мой друг та весть до вас?
Не верьте! Он опять при деле!
У нас полно таких ребят
Кто Штирлицами стать хотят!
Они умны  они красивы
Они лукавы  не спесивы
Они словестны веселы
К ним снова тянутся ослы
Что Борман!
Это ли фигура
Всем ясно что его натура
Сарказма ливень наводить
И слабаков
С ума сводить
До Мюллера
Далековато
Да он к тому же слеповатый
Не видит дальше свого носа
И проторчит всю жизнь в матросах
Ему не стать на вахту первым
И не сказать в душе неверным
И впершу очередь себе
Что он не прав
Что он осел
Что антипод
И бракодел
Что он достал и вас и нас
И класс и даже Аськин глаз
Пора кончать эту бодягу
И исключать его «трудягу»
Из коллектива боевого
Пока не сдал еще «Его» он
«Его» ценнее всех на свете
Его беречь  лелеять надо
А Борман целый день трындычит
Что с ним попали мы в засаду
И можем крепко залететь
Если не выкинем «Ететь»
Из наших душ к чертям собачьим
И вот мы целый день судачим
Вместо того чтоб дело делать
Как нам здесь жить и что предпринять
Чтобы на грудь сто граммов принять
И расхрабрившись как всегдать
Забросить «Его» в никудать
Иль Штирлицу назад вернуть
А там уж точно будь что будь
Что скажешь нам штандарт на это
Ведь ты агент  супер шпион
Таких как ты был легион
И души их с тобою вместе
И дать должны тебе советик
Что в этой жопе делать нам
И как покинуть сей бордель
Чтоб и тебе не навредить
И нам мордашку сохранить!
Штирлиц (13:17 Р.М.)
– Витя, ты что,  тоже стихоплетом стал?
Ne vopros (13:18 Р.М.)
– ???????
Штирлиц (13:19 Р.М.)
– Я про стихваренье))))
Ne vopros (13:19 Р.М.)
– Не пил, не брал, не пьсал, не пьслал, не пи, не да, не раз, не два–с))))
Штирлиц (13:20 Р.М.)
– Я ни хрена не пойму с вашей аськой ты не пишешь от тебя приходит
Ne vopros (13:20 Р.М.)
– Глюк похоже.
Оставаться на работе больше не хотелось, тем более получать расчет в такой день и он стал собираться.
– Куда, – спросил Бор.
– Ушел. Если Виталич будет спрашивать, скажи у меня начался понос после нашего с ним разговора.
– Так и передам, – ответил Борхударов и поставил в тетрадке какой-то знак, очень похожий на две квадратных шестерки.





Глава 77
Выйдя из офиса, Гиров, поняв, что идет с опережением графика,  решил ехать по кольцу, но только не кратчайшим путем, а по большому кругу. Толчея в вагоне была такая, что если человек не успевал опустить своевременно руку, то уже так и ехал.
Использовать переезд в метрополитене для своего интеллектуального развития в часы пик, особенно в пятницу, было невозможно. На остановке Саню просто внесли в вагон и плотно прижали к бородатому крепышу. Все же ухитрившись достать разговорник, он попытался потренировать память, но в этот момент его крепко ткнули в бок:
– Здорово, а ты как здесь оказался?

– Попутным ветром забросило, – весело ответил Саня, видя, что к нему вплотную прижало его теску, соседа и товарища по прежней работе – Меткова.
– Здорово, Санек.
– Прокольчик,  прокольчик, не контролируешь ситуацию. А почему ты здесь едешь?
– Живу здесь, – пожал плечами Гиров.

– Нет, это-то понятно. Ты ведь в бурсу на празднование?
Саня кивнул.
– Ну, а тебе с работы удобнее добираться в обратную сторону.
– Откуда знаешь, что я с работы, может я из дома еду?
– Ага, а кейс взял, чтобы все, что не съешь тебе завернули  и уложили в него, – поддел Метков товарища.

– А, ну да, дальний опознавательный признак – кадка с фикусом на голове, ближний  – чемодан с березовым веником, – тряхнул Гиров кейсом, а про себя подумал,  – как рассмотрел в этой давке, что я с дипломатом?
– Профессионализм не пропьешь, – читая его мысли, сделал себе комплимент Метков.
– Так чего сюда путь держишь?
– Проверяюсь.

– Вот теперь все понятно, – успокоился тезка. – Вот теперь все по-взрослому. Ну,  все, пока, я приехал. Много не пей, мало тоже. Садись подальше от начальства, поближе к раздаче. Чао.
– Пока, – улыбнулся в ответ Гиров. – Итальяшка  хренов, не наигрался еще, –  не зло сказал он чуть слышно,  одновременно  пытаясь повернуться так, чтобы рука бородача ушла в сторону с его задницы, а лицо развернулось к выходу.
Бородач разочарованно вздохнул и тут же прижался всем своим телом к упитанному, весом никак не меньше полутора центнеров, очкарику.
– Нас окружают одни педерасты, – проползая мимо уха удерживающего очки, шепнул Штирлиц. Очкастый удивленно на него посмотрел, но стряхивать с себя бородача не стал.

Кое-как выцарапавшись из вагона, Гиров поплелся на радиальную ветку. Спешить по-прежнему  было некуда. На переходе он задержался возле продажи театральных билетов, раздумывая, взять что-то на выходные или нет.
– Извините, товарищ, Вы не видели здесь моего паспорта? – громко  обратился к нему невысокий мужчина с портфелем, из которого торчал уже использованный банный веник.

– Какого паспорта? – не понял Гиров.
– Значит, будем считать, что выбросил, – переходя на шепот,  ответил коротышка, прижав палец к губам и показывая, что все сказанное им является секретом.
– А,  весна, грачи ж прилетели, – догадался Штирлиц.




Глава 78
Фойе наполнялось быстро. Атмосфера стояла по-настоящему праздничная. В ней носился веселый запах встречи родственных душ. Александр занял положение поудобнее и стал ждать своего друга. Игорь  или, как его все называли, Ибрагим  появился,  как всегда, как из воздуха. Войдя в фойе, он тут же заметил Саню, несмотря на массу народа, и махнул ему рукой.

Не успели друзья обняться, как двери банкетного зала открылись и звонкий девичий голос пригласил всех к столам.
– Знаешь, где надо садиться, – спросил Ибрагим, который отмечал уже третью годовщину ГРУ, на правах ветерана.

– Ясный перец, подальше от начальства, поближе к кухне, – вспомнил Саня  напутствия Меткова.
– Ответ неверный. Это пусть действующие от начальства прячутся, а мы, наоборот, поближе к начальству и подальше от оркестра, а иначе поговорить не удастся, – и он быстро, одними глазами показал на планируемые места.
Расположившись на выбранных Ибрагимом местах, Александр огляделся. В зале было не больше батальона, но шум стоял, будто под сводами банкетного зала собралась целая дивизия.

Друзья – ветераны нежно обнимались и целовали друг друга. Причем это были не ритуальные православные трехкратные лобзания, а откровенные скупые мужские поцелуи, зависящие от того, насколько и как успела к моменту встречи развернуться душа.

Кто-то, проронив скупую мужскую слезу, долго и по-отечески похлопывал своего боевого товарища по спине, прижавшись к нему всем телом; кто-то поглаживал по уже седым волосам, держа другую руку и не ослабляя рукопожатия; кто-то целовал щетинистые щеки до тех пор, пока его с шутками не начинали оттаскивать друзья, мол, другим оставь.   Сдержанности в чувствах и эмоциях и в помине не было.

Оркестр заиграл негромкую мелодию, солист стал исполнять песню: «И один в поле воин», и у Сани стало так хорошо и легко на душе, что он себя поймал на мысли, что он не испытывает земного тяготения и висит в воздухе.
– Ага, – сказал Ибрагим, – мы все здесь нЫзЭнько,  нЫзЭнько, но летаем, а ты говоришь подальше от начальства. Вот самые классные места.

– Я ведь тебе обязательно хотел рассказать сегодня, как посещал не так давно в Китае 868 полк имени Мао Цзе-Дуна, а параллельно и монастырь Суншань Шаолинь. Я тебе скажу – это что-то.
– Полк или монастырь.
– И то и другое, и можно без хлеба, – наливая всем и себе водочки, ответил Ибрагим. – Конечно монастырь.

– А как ты туда попал? Ведь вроде вход в Шаолиньский монастырь ограничен.
– Э, ты еще Ибрагима нЭ знаешь. – Игорь хитро улыбнулся. – Брат Ван и брат Го пригласили, так что, брат Макс, я тебе скажу, вещь запредельная.
– Откуда знаешь, что меня на работе Штирлицем зовут? – в ответ улыбнулся Саня.
– А наших так половину зовут, кто в одиночку пашет без команды. Вот ты же в одиночку?

– Один как перст, – согласился Александр.
– Значит штандартенфюрер Макс Отто фон Штирлиц.
– А ты? Ты ведь тоже один?
– АдЫн, – согласился Игорь, уже разливая всем рядом сидящим минералку. – Не надо ждать команды, – поймав взгляд Гирова, пояснил он, – здесь мы хозяева на этом празднике жизни.

– Так вот, я тоже один, но как только мне первый раз сказали Штирлиц, я сразу отрезал. Нет, говорю, ребята, я – Ибрагим. Всем понравилось. Правда, последнее время кое-кто за глаза стал называть Бен Ладеном, будь он не ладен, – уже разбрасывая всем по тарелкам селедочку, добавил Ибрагим. – Узнаю, зарЭжу!

В это время тостующий начал говорить. Тепло поздравив всех присутствующих и пожелав здоровья родным и близким, он предложил троекратным «ура» поддержать, сказанное им. Батальон исполнил просьбу как настоящий полноценный полк.
Солист не удержался и, широко улыбнувшись, прочистил себе вначале одно, а затем и другое ухо. По всему было видно, что он здесь впервые и ему очень по душе этот дружный мужской коллектив. Со всех сторон донесся звон бокалов. Небольшой и чем-то похожий на  Высоцкого певец начал исполнять его же песню.





Глава 79
– Так вот, Сань, с чего я начал, я не помню, – продолжил Ибрагим, – но это доказывает, что я импровизирую.
– Брат Ван и Брат Го.
– Ага, так вот брат Го сказал мне следующее: – Настоящий Воин не приводит в порядок окружающий мир. В согласии с ним он приводит в порядок  себя. И он должен независимо от рождения и смерти передать свой светильник в молчании.
– Ибо если он нарушает обет молчания, и если он привязан к жизни и смерти, то он ничего не стоит. Необходимо всех и вся забыть, от всего отречься. Цель должна быть одна – стать Безупречным воином. Ибо только Безупречный воин познает истину.
– Когда нужно убивать, он убивает. Когда нужно воскрешать, он воскрешает к жизни и ничто не смутит его.

– Но ведь есть еще и Абсолютный воин, – заметил Александр, нанизывая селедочку на вилку, – которому нет смысла кого бы то ни было воскрешать по одной причине, он никого не убивает. Значит, его задача проще, и поэтому он универсальнее Безупречного воина, а значит и выше.

– Не понял, – Ибрагим  внимательно посмотрел на Гирова, – налей и объясни.
Но в это время заговорил очередной тостующий. Поприветствовав всех собравшихся, он предложил поднять бокалы за тех, кто сложил свои головы на полях сражений во все времена, защищая Отечество.

Зал молча встал и молча выпил. Наступила минутная тишина, и было такое ощущение, что в этой тишине души всех Воинов, ушедших из жизни в разное время и по разным причинам, возвращаются в эту крохотную в масштабе Вселенной точку и, обнявшись, склоняют головы, скорбя и вспоминая друг друга.
Пространство натянуто зазвенело, но через мгновение вернулось в свои прежние границы, расширившись до банкетного зала.

– Так-так, продолжай, – сказал Ибрагим, быстро расправляясь со своей селедочкой и переходя на салатики.
– Давай-ка ты  лучше про Шаолинь расскажи, а эту тему мы с тобой как-нибудь в другой обстановке раздербаним  подробненько, – подвел его к старой теме Гиров.
– Ага, понял. В общем, занятное дело. Покровитель Шаолиня, как ни странно, – Белый слон. Монахи ведут примерно такой же образ жизни, как мы с тобой в свое время в кадетке, – улыбнулся Ибрагим. – В дурака вы там у себя играли?
– И в козла тоже.

– Вот и они на досуге режутся. Но кроме этого каждый монах-боец еще обязан владеть восемнадцатью  видами холодного оружия и знать приемы ушу. И не только приемы, а и полностью владеть техникой ушу, так как заниматься ушу и не думать о внутреннем совершенствовании нельзя.
– Трудней всего, как мне говорил брат Ван, не кирпичи или чугунные плиты  головой разбивать, а оставаться в боевой стойке по несколько часов, к тому же собирая космическую энергию и одновременно направляя ее в пальцы для нанесения мощного удара.

– Даже так.
– А то. Пробудивший в себе Будду получает космический заряд за доли секунды, который он мысленно концентрирует и обрушивает на врага. Тот, кто владеет космической энергией, поднимет и слона. Говорят, в старину шаолиньские монахи могли спокойно летать по воздуху и легко перемещали с места на место храмовый колокол, а он на вид пудов, этак, сто будет.
– А с кирпичом, как говорит брат Го, проблем никаких нет. Достаточно себе представить, что кирпич хрупкий, как стекло и… бац! И все!
Ибрагим тихонько шлепнул себя ладошкой по лбу, но в глазах его тут же зародились сомнения.

– Нет, правда, – сказал он, посмотрев на друзей, – сам видел, как они их крошили.
– Да может у них такие кирпичи!
– Ага, на спецклее! – поддакнул лысоватый кругленький, как колобок, ветеран, который  подсев к ним, внимательно слушал рассказ.
– Да нет, ну что вы, мужики, – стал заводиться Ибрагим. – Я ж сам видел, как один послушник раз пять со всей дури по башке себя таким кирпичом садил, никак не мог его разбить, а потом подошел брат Го, что-то сказал ему, треснул кулаком по его бестолковой лысине и показал на личном примере, типа, делай как я.  Этот кирпич разлетелся как сухарь на две части.

– Что ж ты не выспросил у брата Го парочку секретов? – рассмеялся кругленький.
– Чань-буддизм, – подняв палец вверх, таинственно сказал Ибрагим, – учение, которое нельзя передавать во вне. Это даже для шпионов запретная зона. Табу, если не хочешь на себя и свою семью накликать беду, лучше не влезать, а то может и убить, и ты даже знать не будешь, откуда произошел контрольный выстрел.
– Так что, братья, даже послушникам монастыря секреты управления космической энергией Ци передаются не раньше, чем через девять лет обучения в Шаолине. При чем каждый учитель сам выбирает за это время себе ученика, которому он раскроет свои знания.

– Кстати, Чань означает созерцание, – глядя на свою пустую рюмку и подмигивая толстенькому, сказал Ибрагим. Толстяк, быстро сориентировавшись, взялся за бутыль и стал плавненько всем разливать, начав, конечно, в знак уважения с Ибрагима.
Александр заметил, как к руководству, тяжело опираясь на трость, подошел седой ветеран и, достав блокнотик, кивнул головой, спрашивая разрешение на разговор. С той стороны стола согласно закивали в ответ. Одновременно Гиров увидел, что руководитель ГРУ подает ему знак рукой.

Приблизившись к столу, он услышал: – Молодой человек, помогите нам, пожалуйста, прочитать, что он пишет. Гиров утвердительно кивнул. На листочке появилась первая неразборчивая надпись: – Федор Иванович, Вы меня помните? Я Батин Виктор Николаевич, мы с Вами работали одно время в соседних странах?
Гиров прочитал. Начальник ГРУ вскинул брови и утвердительно закивал головой, желая взять карандаш и ответить, но ветеран жестом показал, что не надо,  он понял.

– А что случилось? –  взяв блокнотик написал на нем  вопрос  шеф.
В блокноте появилась новая запись: – В восьмидесятых  годах натолкнулись на   боевых пловцов янки и вот сейчас не говорю и не слышу. Спасибо Вам за то, что даете возможность нам всем здесь собираться.
Из-под очков начальника выкатилась маленькая хрустальная капелька. Она медленно сползла на середину щеки и замерла, как бы прислушиваясь к разговору. Бывший начальник и подчиненный, а теперь просто ветераны тепло, насколько позволял стол, обнялись.

– Федор Иванович, я больше не нужен? –  спросил Гиров.
– Да-да, спасибо большое, идите, – ответил бывший шеф Гирова.
Александр   как можно почтительнее пожал протянутую ветераном руку, накрыв ее второй рукой и  чуть сжав. Рука пострадавшего за Отечество Воина была на удивление крепкой и теплой. Его внимательные глаза ласково и прямо смотрели на Гирова.

– Нет, ему не нужно сочувствие и жалость, – подумалось Сане. – Ему просто надо посмотреть в глаза своим боевым друзьям, чтобы укрепиться в душе в правоте своего выбора из-за которого он стал таким и понять, что и сейчас,  по прошествии времени,  его выбор не является ошибкой,  или его личным просчетом, а есть строго выверенная годами жизненная позиция, которая, может быть, с генами передавалась ему из поколения в поколение.

– Хотя вариантов у него, как и у всякого шпиона, было как минимум два, – подумал Саня, –  или жить на вилле под Лондоном при гринах,  еврах и фунтах, или в Москве на крохотную пенсию без слуха и голоса.
По глазам ветерана Саня понял, что у него нет ни капельки сомнения в правильности своего выбора: он счастлив и горд собою, но особенно тем, что в трудную, лихую годину не дрогнул, смог перешагнуть через свою слабость и страх.

– Рано или поздно каждый должен будет для себя сделать в этой жизни выбор, – появилось на листе бумаги.
На глаза Гирова тоже стала наворачиваться  слеза. Лицо ветерана озарила улыбка, и он, нежно обняв на прощание Саню, подтолкнул тоже уже седеющего ветерана к его компании.

– Да уж, праздник со слезами на глазах, – глянув на него, все сразу  понял  Ибрагим. – Давай, Сань, за нашу победу.
Пообщавшись еще час, все стали организованно расходиться. Суббота для слушаков была рабочим днем, и обслуживающему персоналу уже к утру надо было подготовить поляну для трапезы ребят.

Ночью Гиров спал как младенец. Ему снились просторные чистые пространства, наполненные водой всех цветов радуги, где он весело плавал с Лелей на большой белой яхте с огромными алыми парусами при незаметном, практически, не ощущаемом дуновении ветерка.

Посредине этих просторов стоял огромных размеров дуб, верхушка которого уходила далеко в небо. На самых нижних ветках исполина лежал небольшой в драгоценных камнях сундучок, перетянутый золотой цепью, прикрепленной к стволу великана.
 Замочек на сундучке был выполнен в форме головки чертенка с рожками-держателями. Пять из них были наглухо задвинуты, а шестой, изгибаясь и делая Сане и Леле всякие глупые рожицы, свободно болтался в воздухе, то входя в плотное зацепление, то ловко выскакивая из него...





Глава 80
Дэв тревожно поднял ухо. Собачье чутье подсказывало, что назревает какая-то буря. Больше всего он опасался массового отъезда семьи. Все члены семьи прекрасно понимали состояние пса, когда ему приходилось оставаться одному и поэтому стремились максимально помочь животному, всячески оберегая его от одиночества.
Летом, чтобы защитить собаку от долгой разлуки, Гиров, сославшись на чрезмерную занятость по работе, отложил поездку в дружественную Украину, где намечалась свадьба его племянницы. Сейчас вот пришла очередь ехать еще на одну свадьбу. Выдавали замуж дочку его давнего друга, и не приехать значило бы просто обидеть своего одного из немногих проверенного временем и совместной службой в войсках  товарища.

На семейном совете было принято cоломоново решение: ехать поэтапно. Первыми выезжали дети, а затем уже вечером подтягивались родители. Собаку при таком раскладе не надо было передавать кому-то на сутки или же оставлять на ночь одну.
При втором варианте Дэв обещал устроить такие «концерты» ночью, что всем близ живущим соседям мало бы не показалось. И вот, почуяв с утра неладное, Дэв сразу насторожился. Дети без лишней суеты стараясь не тревожить собаку, собрались и быстро уехали. Старшие, как ни в чем не бывало, мирно беседуя, продолжали заниматься своими делами.

– Ложная тревога, – зевнул  Дэв, хотя собачья интуиция ему подсказывала, что успокаиваться еще рано.
– Все-таки начинается какой-то полет, – подумала собака, и от этих мыслей у нее стало пасмурно на душе. Лежа на своем законном месте, Дэв видел, как хозяин, не спеша облачась в спортивную форму, ищет глазами зимнюю шапочку.
– Под кресло упала, – мысленно подсказал Дэв.
Саня нагнулся и посмотрел под левое кресло, стоящее в холле. Шапочка мирно лежала возле передней ножки.

– Как сюда попала, – подумал Гиров, – вроде была сверху на полочке.
– Вроде понемногу мои мысли начинают к нему пробиваться, – лениво позевывая в свою очередь, подумал Дэв. – Но когда еще будет желанный результат! А когда он поймет, что это мои мысли к нему приходят в виде подсказки, может еще не одну жизнь ждать придется.

– Все-таки какие-то они странные эти люди, – решила немножко порассуждать собака, видя, что выйти с папой погулять сейчас все равно не удастся и хочешь, не хочешь, а надо ждать пока он набегается. Дэв всегда одобрительно относился к занятиям спортом своим хозяином, когда был по моложе, и сам частенько просился с ним немножко побегать на просторах стадиона. Благо стадиончик был не крутой, и на собак там внимание не обращали.  Ну, бегает и бегает, пусть радуется.

Но старость брала свое, и бегать становилось все труднее и труднее. Папа, кажется, это заметил и перестал его брать с собой. Вернее, он просто понял, что собака не испытывает особого желания, а навязывать свою волю он никогда и никому не любил. Так постепенно Дэв прекратил свои занятия спортом, но всегда с уважением смотрел на папу, когда тот  уходил на стадион и всегда в этих случаях провожал его до двери.

Саня ушел. Леля  по-прежнему  колдовала с утюгом, и пес стал потихоньку успокаиваться.
– Может и пронесет, – подумал он.
– Не пронесет, – протянул Внутренний Голос, – придется тебе сегодня сидеть в одиночестве и выть полночи, а может и всю, на луну. Все уже решено. Дети уехали. Хозяева уедут в четыре дня. Пацанам, как они планировали, не удастся улизнуть со свадьбы вечером. Их оставят до утра, и тебе любимому придется тосковать всю ночь и все утро одному. Так что готовься к одиночеству. А одиночество для тебя, я знаю,  смерти подобно, так как ты  уже прошел в этом гребаном мире многое и прекрасно понимаешь, что самое страшное испытание  – это испытание одиночеством.
– Откуда знаешь? – лениво зевнул Дэв.

– Да ты, брат, наглец! – закартавил ВГ. – Ты что не понял кто мы такие?
– Это ты папе можешь лапшу на уши вешать, –  Дэв почесал за ухом, – а мне не надо. Я все это уже проходил. У меня, брат, уже обратной дороги нет. Знаешь анекдот про наркомана и алкоголика?
ВГ вопросительно посмотрел на САМа, не решаясь первым без его санкции предпринимать что-либо. САМ же как ни в чем не бывало, сохранял полное спокойствие. Его даже начинала забавлять реакция пса и, кажется, он начинал кое-что понимать.

– Давай, давай рассказывай свой анекдот, – придерживая рвавшегося в бой ВГ, миролюбиво проговорил он.
– Ага, все-таки кое у кого из вас кое-какие мозги все же есть. Анекдот это, кстати, чтоб вы знали, верх совершенства мысли на этой земле. Только с помощью его сейчас можно донести истину до существ еще способных думать. Так что, ребята, никогда не отказывайтесь, когда вам предлагают анекдот!
– Много текста, – угрюмо сказал САМ, который уже без анекдота, казалось, все понял.

– Понял, не дурак, – подражая хозяину, весело протелепатировал  Дэв. – В общем, выходит пьянчужка из метро с пакетами, полными пустых бутылок и смотрит, куда же ему двинуться.   Сам сориентироваться не смог, решил спросить. Рядом стоит обнюханный наркоманище, волосы ниже  плеч, еле на ногах держится.
– Девушка, – спрашивает у него алкаш, – подскажите, пожалуйста, мне чтобы попасть к пункту приема стеклотары сейчас налево – в сторону театра на Таганке, или направо   –  к реке надо идти.  Наркоман посмотрел  на него мутными глазами и говорит: – Куда тебе, бабка, по кайфу туда и иди!

– То есть ты хочешь сказать, что тебе все равно и что ты пофигист, – не выдержал опять ВГ.
– Я, ребята, в своих жизнях прошел уже все: и огонь, и воду, и медные трубы, – отправил очередную мысль Дэв, – и осталось мне, как вы понимаете, совсем ничего. Хранить обет молчания оставшиеся пять лет.

– Ты не особо-то выкаблучивайся, – опять не выдержал ВГ, – а то ведь мы можем тебя и говорить научить.
– Уже одни были, – засмеялся пес. – Вы что думаете, что вы первые?
У Мозжечка от такой информации левое полушарие резко поменялось местами с правым, и он временно выпал в осадок.

– Вот, – протянул Дэв, пристально глядя на САМа,   – а  теперь поговорим без свидетелей. Он раскрутится в первоначальное положение минут через десять, но нам этого вполне хватит.  Спрашивай, что тебя интересует, я тебе готов ответить, – выдала собака импульс, – но взамен ты сделаешь сегодня так, чтобы я не оставался один, уж очень меня это одиночество достает.

– Расскажешь мне, кем ты был до тех пор, пока твоя душа попала в это тело, сделаю как хочешь, – быстро сориентировался САМ, уже окончательно поняв, что собачка совсем не простая и с ней надо дружить.
– Кем-кем... в Караганде, – зевнул Дэв. – Значит, проехали, коль у тебя такие беспардонные вопросы возникают.

САМ понял, что прокололся. Уж очень он как-то в лоб ударил песика.
– Ладно, не обижайся, – попытался исправить положение САМ. – Я знаю, что испытание молчанием есть последнее из испытаний на Земле. Нам лучше тебя это известно. Именно потому, что ты не справился с этим испытанием  будучи человеком, ты и попал в тело песика. Так как нарушение обета молчания равносильно самоубийству.

Ухо собаки чуть заметно дернулось. САМ молниеносно принял поступивший сигнал. Сигнал был очень краток, почти мгновенен, но САМ таки успел его считать.
– Ох, мать твою?! Лемуриец! Тайный агент двора ее Императорского величества Изабеллы IV! Сколько ж жизней после этого промотал?!  – Накопительное устройство Навигатора от заданной команды начало подкипать. САМ заволновался.
– Отказаться от запроса или все же дождаться ответа? А вдруг опять его заблокирует из-за перегруза?
– 8-8-8,  – мелькнуло на табло.

– Так, три восьмерки, – мгновенно поймал сигнал САМ. – Очень сильное сочетание, практически, бесконечность и круговая защита. Такого не пробьешь.
САМ отключил информационный поток. Накопитель молча заплакал. Мозжечок несколько раз шелохнулся, но еще продолжал висеть на прежнем месте.
Афган  молча смотрел своим третьим глазом, который в данный момент у него был направлен внутрь, за всем происходящим.

– Прошу пардон, сударь, – негромко, но очень четко проговорил САМ, пытаясь поддержать Мозжа, дабы избежать падения.
– Бывает, – хитровато сменив прищур левого глаза на правый, подумал Афган. – Вы, конечно, ребята не простые, но не думайте, что вокруг вас одни только лузеры собрались. Здесь ситуация отслеживается уже очень давно и по полной программе, – опять зевнул он.

С зарядки вернулся Гиров. САМ на всякий пожарный, прихватив ВГ и свой саквояж с РКК, переметнулся в него. Ему необходима была пауза, он просто потерялся после всего услышанного и увиденного. Дэв, улыбнувшись, весело подскочил к Александру и, просунув голову в ошейник, побежал открывать дверь.
Выйдя на улицу, собака не узнала ее. Все было покрыто толстым и пушистым снежным покрывалом. Из-за него ориентироваться приходилось гораздо сложнее, так как запахи, по которым он безошибочно узнавал кто, куда, в какое время и зачем здесь проходил, и кто прошел сразу за ним вчера вечером по только одному ему известному пути, были сейчас от него скрыты.

Быстро сообразив, Дэв принялся заново выстраивать только ему одному известную цепь минувших событий.
– На круге черном белый снег своей невинностью сверкает, – крутилась у песика в сознании фраза, отчего новый пейзаж становился ему только милее.
– Привет, – услышал он грустный голос и приостановил свою работу.
Рядом с ним, с трудом опираясь на ноги, стояла Джесси – его подружка из первого подъезда.
– Плохо выглядишь, – вместо приветствия бросил Дэв.
– Еще хорошо, что вообще выгляжу, – ответила Джесси и захромала в сторону забора.
– Обиделась, – подумал Дев и решил послушать, о чем разговаривает папа с хозяином Джесси.

– А что поделаешь, – говорил невысокий толстенький мужичок, закуривая очередную сигарету, – надо вот вести в ветлечебницу, проводить диагностическое обследование. Не знаю, что с собакой творится. Ссыт дома, не успеваю выводить. Представляешь, Сань, встаю в четыре, иду гулять. Пару часов проходит, опять иду и так уже больше месяца. Мне-то херня, я буду вставать и, если надо, и на руках ее выносить. А пьет сколько, если б ты знал.

– Поэтому и ссыт, что пьет много, – взяв у толстяка сигаретку и прикуривая, проговорил Гиров. – Я не врач, но по всему надо искать причину, почему пьет.
– Зачем сигарету опять взял, – неодобрительно подумал Дэв, – ведь не курит же. Зачем баловаться? Вот эта человеческая привычка делать все за компанию. Они так и на Голгофу за компанию согласятся идти.
Он подошел к Штирлицу и больно хлестнул его хвостом-плеточкой по ноге выше колена. Саня недоуменно посмотрел на собаку.

– Гуляй пока, еще рано, – не понимая в чем дело, проговорил он, не выпуская сигарету изо рта.
– Тупые, – вяло усмехнулась  Джесси, снова в раскачку подплывая к Дэву. – Когда уже у них наступит время массового  озарения, как думаешь? – глянула она на Дэва.
– Можешь не отвечать, сама знаю, что никогда. Хотя твой сегодня мне понравился, толково говорит. Неужели другим не понятно, что на воду меня тянет, потому что у меня сахарный диабет.

– Ну, ты все же делай скидку, что они не врачи, а шпионы по профессии.
– Вот поэтому на их мозги и надеюсь. Ты думаешь,  наши ветеринары скажут что-нибудь толковое? Наверняка скажут, что у меня матка воспалилась и нужна операция.
– Когда идешь?
– Сейчас и иду. Вот докурят свои соски и двинем. Твой-то, вроде, не курит?
– Ты же знаешь, что за компанию даже Шарик повесился, – оскалился Дэв, пытаясь в виде поддержки лизнуть Джесси.
– А ты вот так без поводка и пойдешь с ним до самой ветлечебницы?
– А что? Я всегда так хожу. Вообще не пойму, зачем тебя твой все время на привязи таскает?

– Да тут окружение виновато, возмущаться начинают, что большая собака, мол, и не на привязи. Хорошо еще намордник не заставляют надевать.
Курильщики, отстрельнув от себя сигареты в ближайшие  сугробы, которые успело нанести за ночь, распрощавшись, двинулись в разные стороны.
– Ну, в общем,  так, – сказал САМ,  возвращаясь в сознание собаки. – Мы попытаемся тебе помочь, но усекай: у нас на все про все есть только  один час. Больше оставаться в нем мы не можем. Не имеем права рисковать.

– Давайте, ребята, попытайтесь, для меня это одиночество хуже смерти, – дружелюбно глянул на них  Дэв, понимая, что для новых его друзей считывание его мыслей является таким же обычным делом, как для Штирлица кипятить воду.

Почуяв преследование, САМ и ВГ очень своевременно перебрались в сознание Дэва. Это позволяло им всегда быть рядом со Штирлицем и одновременно находиться в абсолютной безопасности. Потеря последним всех своих защит серьезно осложнила им жизнь. И если здесь в третьем тысячелетии они могли укрыться в сознании пса, совсем не случайно оказавшегося рядом с Гировым, то в прошлом-настоящем им приходилось идти как по тонкому льду.

Им постоянно приходилось прикрывать  пацана, который никак не хотел понять,  что инстинкт самосохранения дан человеку для того, чтобы пройти этот путь от начала и  до конца и  пренебрегать им  –  большая ошибка.
За окнами раздалось протяжное трехкратное завывание клаксона. Леля засуетилась, мол, пора выходить, уже приехали. Александр молча залез в обувь и открыл дверь. Быстро спустившись на улицу, супружеская пара попыталась отыскать глазами машину, но ее нигде не было видно.

– Может не его сигнал был, – усомнилась Леля.
– Его, другого такого нет, – крутя головой, ответил Александр и тут же увидел стоящий между ракушками Лэнд Крузер. Огромный джип, казалось, уперся своими боками в гаражи и уже никогда не сможет оттуда выехать.
– А как же мы сядем? – забеспокоилась Леля.

– Проедет чуть вперед, – улыбнулся Саня.
Джип плавно тронулся с места и встал рядом с ними. Друзья, весело поприветствовав друг друга, двинулись в путь. Настроение было превосходное. Казалось, уже ничто не может изменить планов друзей. Они, мирно беседуя, двигались к своей конечной цели Высшей школе собаководства, расположенной неподалеку от града Дмитрия, где проживал их товарищ, вспоминая по пути истории их бывшей совместной службы.
Как только машина выскочила за город, САМ включил первую галлюцинацию. Гиров боковым зрением успел заметить  на встречном придорожном щите показания термометра: минус пять по Цельсию.

– Ну, дурь, – вслух сказал он. – Не может быть. Ну, градус, ну два  от силы, но не пять.
– Каких два,  ноль, –  зевнул Леня.
– Ну, насчет ноля ты тоже погорячился. Минус есть, но небольшой.

– Вот, – показал Ленчик  взглядом на  термометр на приборной доске авто. – Вишь,   черным по белому  показывает ноль.
САМ молниеносно включил друзьям механизм стопорения инстинкта самосохранения. Леонид был постарше Александра и по-другому последний бы никогда не стал спорить с товарищем, очень уважительно относясь к нему и дорожа его мнением. И уж тем более по таким пустякам, как расхождение на погоду в два градуса.

Саня очень  убедительно стал говорить, что, мол,  показания термометра в машине могут и не  соответствовать  действительности, что он - термометр,  наверняка,  показывает  на градус, а то и два выше. К тому же солнце  за день нагрело асфальт, да и вообще,  возле машины всегда теплее, чем на расстоянии от нее. А лужи на дороге это вообще не показатель, так как машины, едущие одна за другой, усугубляют ситуацию. В результате минус выглядит как ноль.
Леня все больше и больше заводился, не желая уступать и как заколдованный, тыча пальцем в показание термометра в машине, твердил то и дело: –  он не может обманывать.

Кончилось все тем, что друзья, в конец   разругавшись, отвернулись друг от друга, а уже через минуту Ленька  заявил, что не едет ни на какую свадьбу и вообще никого не собирается туда везти, так как он не извозчик.
– До центра верну всех, а там, как хотите, – выдохнул он зло.

– До центра мы и своим ходом доберемся, – не стал опускаться ниже уровня плинтуса Гиров и зашагал прочь от машины. Леля через минуту грустно последовала за ним.
Федор, который задержал начало свадьбы ровно на полтора часа, в этот вечер так и не дождался своих друзей. Саня с Лелей приехали только утром, так как вынуждены были возвращаться домой, чтобы одеться потеплее (в электричке, а потом еще в автобусе легко одетым не здорово). Леня с женой, естественно, не поехали вообще.
На душе у Гирова было скверно. Он никак не мог взять в толк, что же все-таки произошло? Александр просто не мог припомнить, когда же они с Ленькой  последний раз ругались и ругались ли они вообще за двадцать с лишним лет знакомства.

–  Бес попутал, – подумал он.
– Бес тут не причем, – заметил САМ.
– А-а-а, вы все-таки здесь, – грустно протянул Саня. – А я уже думал, что вы навсегда откинулись куда-нибудь. Уж очень вас долго не было. А кто причем?

– Ты понимаешь, не знаю, как тебе и объяснить. Вначале я думал, что я причем. А потом оказалось, что сюжет-то гораздо круче. Мы (САМ посмотрел на ВГ, тот молчал уже больше часа, вообще ничего не понимая) хотели помочь твоему песику не тосковать, так сказать у нас некоторое джентльменское соглашение нарисовалось. Но оказалось, что это только шапка айсберга. Уже вернувшись назад,  твой песик дал посмотреть нам картинку, отсканированную из своего сознания, где ваш джипище в лепешку разбит лобовым ударом КАМАЗа, летевшего со скоростью больше ста километров и выскочившего на встречную полосу ровнехонько, когда вы с ним поравнялись. Так что, дорогой, у тебя еще тот кабыздох! Ты ему хоть косточку что ль купи!

– Да, я смотрю,  становится все веселее, – протянул Саня,  еще не понимая толком как ему реагировать на поступившую информацию. – А вы где вообще обитаете сейчас?  – поинтересовался он,  не столько потому,  что ему уж очень хотелось это знать, сколько для поддержания разговора.

– Там и обитаем, – был ответ,  – тебе   безопаснее это не  знать, – едва уловил он последние услышанные им  слова.
– Ну, и слава богу, – подумал Саня и, решив перед сном выпить чашечку морса, присел за кухонный стол туда, где обычно сидела Леля.

Не прошло и минуты как за ним на кухню, мягко ступая своими мохнатыми лапами и вовсю виляя хвостом,  пришел пес. Он осторожно и, как бы извиняясь, забрался на кухонный уголок (на то место где обычно сидел сам Гиров) и, положив  морду на краешек стола,  прикрыл глаза.

 Гиров тоже опустил голову на руки лежащие на столе и,  не моргая, стал  смотреть на собаку, погрузившись в свои размышления. Это его молчаливое состояние продолжалось не менее получаса.   Ни один мускул на голове у собаки не дрогнул за это  время.  Он, как молчаливый сфинкс, замер в своей позе, и, казалось, в этом положении он может пребывать миллионы лет.





Глава 81
Тень  испуганно ойкнула.
– Ну, что? Как он? – спросила она, поняв причину своего неудобства.
– Живой пока, сидит, пишет что-то в три часа ночи. Писатель, – пробурчала Кэт.
– Это хорошо, что ночью. А внешне как?
Кэт внимательно посмотрела на Тень. Внутри у нее что-то шевельнулось, но она не придала этому большого значения.
– Почти не изменился.  Виски посеребрились, правда,  и набрал килограмм десять весу.

– Это хорошо, что всего десять килограммов, – опять как-то многозначительно протянула Щука.  Ну что, двинем?
– Давай, – согласилась Кэт.
– Слушай, а как это тебе удалось столько лет никому не попасться?
– Восемьдесят восемь, – вставила щука.
– Что восемьдесят восемь? – не поняла Кэт.
– Восемьдесят восемь лет уже мне это удается.
– Да ты что? – Кэт встала как вкопанная от изумления.
– А кому сейчас легко, – вздохнула Тень.
– Вот тебе как? Как у вас там?

Кэт не хотелось этого разговора, а поэтому она быстро перевела стрелки.
– Сможешь пройти на одном дыхании? – спросила она.
– А куда деваться, – был ответ.
И они выступили в подземные реки. Кэт почувствовала, что она слишком опрометчиво  пообещала щуке  легкую прогулку. Куда бы они ни приплывали, везде сверху была земляная стена.

– Старые данные, – догадалась Крошка. Все уже затянулось и изменилось. Где было озеро, там стало болото, где было болото, там растет лес. Да и подземные реки поменяли свои русла. Она ощущала, что они где-то рядом, но где, понять не могла.
А между тем запас воздуха у щуки иссяк, и она начала судорожно сама искать  выход. Из-за этого они не столько плыли, сколько тыкались щучьей головой в корни вековых сосен и елей.

– Угомонись, – пыталась ее успокоить Кэт.
– Все, больше не могу, – выдохнула Тень.
– Эх, нельзя было мне пускаться с тобой в эту авантюру, ведь я теперь их всех подвела, – вырвалось у нее с последним воздухом, и она потеряла сознание.
– Эдак и я здесь навсегда останусь, – подумала настороженно Крошка, продолжая вести хищника  к намеченной цели и понимая, что если душа Тени покинет щуку, то ей придется взрывать изнутри все это место.

– Будет маленькая Хиросима, – посчитала она. – А как же пацан? Ведь он же совсем рядом сверху должен быть сейчас. А он остался жив, значит, удалось все-таки пройти не взрывая?
– И что это щука про то, что всех подвела тут трындычила, – вспомнила Кэт. – Тоже какие-то свои локальные миссии  на Земле решают. Эх, ребята, мне бы ваши заботы, – выдохнула Кэт, выбрасывая щуку в слабо виднеющийся сверху колодец. Тень судорожно глотнула воздух и открыла глаза.

– Повезло тебе, – сказала Кэт. – И что это за  добрый человек  пробил тут дырку?
Они естественно  не догадывались, что это была именно та дырочка, которую пробил  искомый ими объект два дня (или года) тому назад. Но, глянув на щуку, Кэт поняла, что та все равно уже не жилец на этом свете.
Тень, по-видимому, тоже поняла это.

– Не смогла я тебе помочь, – прикрывая глаза, проговорила она.
– Скажем так, не смогла до конца оказать помощь, а помочь очень даже помогла, – как смогла успокоила ее Кэт.
– Спасибо тебе, – тихо произнесла Кэт, она понимала, что явилась причиной смерти щуки и ей, может быть, впервые  из-за этого было не по себе.

Щука лежала без движений, ее жабры  поднимались и опускались все медленнее и медленнее. Кэт быстро просчитала ситуацию. Она закрепилась в 2003 году и теперь имела возможность беспрепятственно проникать туда.
– По всему придется довольствоваться этим и ждать своего часа, – подумала Кэт. – Не так уж и много, всего лишь семнадцать  лет.
Цифра семнадцать   вызвала у нее симпатию, но сейчас она должна была немедленно покинуть планету.

– Промедление смерти подобно, – услышала она голос отца.
Кэт метнулась ввысь так быстро и неожиданно, что водяной фонтан поднялся вместе с ней вверх выше макушек самых высоких елей, окружающих озеро со всех сторон.
– Ушла по-английски, не попрощавшись, – подумал первый по счету Будда душа которого покоилась в состоянии полной нирваны в теле старой щуки. Он, как и другие его 143 998 братьев, ждал, оставаясь на Земле, когда же придет к ним  последний их собрат и они, замкнув свой круг, все вместе перенесутся в другое полное благодати и радостей светлое измерение.

Это мог получиться один из самых больших кругов, которые ранее только знала Земля. Будде, учитывая что он был первым, пришлось набраться терпения и ждать этого часа целых 88 888 лет, все это время он, не покладая рук, работал и только последние восемьдесят восемь лет находился в добровольном уединении, выполняя обет молчания. Это был настоящий ботхисаттва, не хотевший покидать планету, не забрав с собой всех своих братьев.

– Пожалуй, мы выполнили свою миссию до конца, – думал он в далекие зимние вечера, – и приход нашего последнего брата позволит нам достичь таких высот, каких не было доселе ни у кого. 
 Он был достойным своего рода и племени и, видя как другие касты архатов, довольствуясь малым, собравшись небольшими группками, уже неоднократно покидали планету, но тут же через пятьсот,  а то и триста  лет возвращались назад, опускаясь при этом все ниже и ниже, в душе упрекал их за это.

Круги таких небольших групп замыкались, как он уже понял, искусственно. Они просто оставляли часть своих членов и уходили без них. В основном оставшимися были те, кто по тем или иным причинам не успевал за основной частью группы.
Но Земля безжалостно притягивала их назад. При чем каждое возвращение доставляло им все больше и больше горя, однако они уже ничего не могли с собой поделать и, как только появлялась возможность, стремились покинуть Землю вновь и вновь. Одним словом, каждый имел предначертанный ему круг.

Будда в надежде, что ему удастся собрать всех своих соплеменников, мог рассчитывать на то, что даже если им и придется вернуться на эту планету в Зону Организованного Хаоса, то по крайней мере круг их будет величиною в вечность, а возврат, если он состоится – счастьем.

Он вправе был на это рассчитывать, ибо никто на этой Земле не проявил большего терпения и прилежности в выполнении своей миссии, чем он. И вот, когда его обет молчания подходил к концу, и  по его расчетам дело оставалось совсем за малым (он уже видел приближающуюся тень последнего 144 000 Будды и в сердцах благодарил Отца своего за то, что тот воистину наградил его терпением), как, вдруг, в его жизнь ворвалась эта Черная дыра.





Глава 82
Не успели рыбаки отойти от озера  километра на три, как, вдруг, увидели маленький яркий шарик на небосклоне. Он быстро увеличивался в размерах и буквально за считанные  минуты превратился в огромный огненный шар, с огромной скоростью летевший прямо на них, оставляя за собой длинный белый хвост.

– О, бля, прямо в нас летит, – задрожал первым Борода, который тоже решил сходить за компанию в поселок, подзакупить продуктов.
Все трое внутренне сжались. Огненный шар, разорвав небо надвое, с громом пролетел над их головами и упал в озеро аккурат возле избушки с таким ревом, будто взорвалось сразу несколько эшелонов с боеприпасами. Рыбаки были на взгорье, и им как на ладони была видна вся картина происходящего.

В начале в небо взлетела, казалось, вся озерная гладь, моментально превратившись из голубой в грязно серую. Сразу же стоявшие на берегу вековые сосны и ели стали, как игрушечные, валиться в противоположную от воды сторону. Причем этот лесоповал, бесшумно двигаясь в их направлении, прошел не меньше двух, а то и трех сотен метров. Одновременно под самым берегом сразу в трех местах вспыхнул пожар.
– Конец моей избушке, – прохрипел Борода. – Че, это было, мужики? Может американец по нам ядерную бомбу запустил.

– Ну да, именно в твою избушку метил, – брякнул Санек, который первым казалось бы отошел от испуга и теперь с интересом наблюдал происходящее, понимая, что опасность уже позади.
– Ты радуйся, что в это время тебя в этой избушке не оказалось, – проговорил дядя Толя, закуривая и протягивая табачок татарину. – Сейчас бы уже в аду жарился.

– Хорошо ветер не в нашу сторону, – трезво рассудил татарин, а то бы от пожарища не уйтить. А так огонь должно в озеро сбросить. Может на тайгу и не перекинется.
– Перекинется, не перекинется, не нам тушить, все равно не справимся, – подытожил пацан. – Пошли скорей отсюда, пока второй такой не прилетел. И он был прав.
Уже ближе к ним прошипело и упало с неба еще  три маленьких снарядика. Рыбаки, собрав манатки, быстро уходили от места происшествия.

На следующий день в поселке узнали, что в их районе было отмечено падение нескольких  метеоритов. Жертв и разрушений избежать удалось. Возникший в одном месте пожар был локализован силами рабочих леспромхоза.
Никто на Земле не знал, что это была точечная и очень выверенная попытка одним ударом уничтожить Крошку Кэт, являющуюся сейчас, пожалуй, основной частью Безупречного воина, так опрометчиво и необдуманно раскрывшей себя. Если бы она удалась, то эта маленькая планета с красивым названием – Земля напоминала бы сейчас теннисный мячик, невесть как попавший в эпицентр урагана Изабелла.





Глава 83
– Ах, так! Повоевать прилетели! Ну что ж, давайте  повоюем! – громом разносилось по всему пространству.
Крошка Кэт была вне себя от ярости. Она только что получила последнюю информацию о вероломном вторжении в ее пространство в прошлом-прошлом вассалов Магистра Пустоты, которые прожигая уровень за уровнем и пожирая все на своем пути продвигались к своей конечной цели, стараясь уничтожить  САМа, ВГ, Языка и Жопку и, используя заложенную в них информацию,  выйти на  Крошку.

Кэт знала, что если Магистр Пустоты уже выпустил армию своих гнусов, то его тайные агенты, офицеры ночи,  верные  ему в любой ситуации непримиримые, бессмертные сатрапы могут быть совсем рядом. Вскрыв тайные каналы связи Крошки Кэт, они   имели бы полный доступ к информационным резервуарам, а значит и к самой Крошке.

– Войны захотелось! Будет вам война! –  грохотали небеса.
Кэт понимала, что впадать в ярость – неблагодарное занятие, но ничего с собой поделать не могла. Уж очень нагло и в циничной форме кто-то пытался найти на нее выход.

Ни о какой много ходовой игре с привлечением огромных интеллектуальных программ и речи быть не могло. Кто-то действовал очень просто и топорно, пытаясь зацепить ее «детишек», как она называла членов своего Навигатора, и тем самым заставить ее склонить голову.

– Наглость – второе счастье, – подумала Кэт и решила, что с этими отморозками про такие понятия как честь и совесть надо временно забыть.
– О чем я думала, когда готовилась к мероприятиям по вытягиванию Языка и Жопки, – пронеслось у нее в сознании. – Сделать все аккуратно, не навредив объекту  и сохранив свое лицо.

– К черту лицо! К черту такт! К черту порядочность! Раз они со мной так, значит, и я так же! С волками жить,  – по-волчьи  выть!
– Вот только голос  слабенький,  –   донеслось  из первого информационного канала, контролировавшего  у Кэт  Центральную  Россию.
– Что?! – Кэт, молниеносно придя в ярость, резко отключилась от всех каналов, связывающих ее с Землей и, не дожидаясь пока вернется состояние успокоенности и трезвости ума, направила в сторону планеты длинный все перекрывающий сигнал.

…
Язык, который уже понял, что САМ и ВГ где-то рядом, ломал себе голову каким же образом помочь товарищам побыстрее отыскать их. Почему-то он был уверен, что они вернулись назад именно для того, чтобы забрать их из этой клоаки. То что это была клоака, Язык не сомневался, уж очень большое количество черноты было вокруг.
Душа Козела тоже не отличалась чрезмерным светом, но иногда в дни посещения заглядывали такие «экземпляры», что Исаев просто светился в их присутствии! Языку и Жопке становилось порой просто жутко от одной только мысли о том, куда они попали.

И вот в один прекрасный момент Язык четко почувствовал внутренний импульс. Этот импульс мог пробиться к нему только в одном случае. Это была команда на использование Крошкой Кэт РКК – своего резерва или, проще говоря,  Беспредельщиков.

Однажды Языку уже удалось испытать это.  Кэт тогда нанесла  сокрушительный упреждающий удар по противнику, и Язык был горд тем, что именно он в тот раз приводил механизм управления Возмездием в боевое положение.
– Похоже, мы стоим на пороге большого шухера, – подумал Язык. – Интересно, какой будет откат по времени? Из своего опыта Язык уже знал, что Беспредельщики в целях своей безопасности никогда не наносят удар в настоящем. Они наносили удар только всегда наверняка, и этим верняком были:  либо близкое-прошлое, либо прошлое-настоящее. События уже прошедших дней как бы возвращались ими назад и трансформировались в тех границах, которые они задавали. Это позволяло всегда прятать им концы в воду и оставаться недосягаемыми.

– Ввод в действие произведет в этот раз САМ, – догадался Язык, – значит, время будет выбрано им. Главное, чтобы их в этот момент не запеленговали, – последнее,  что пришло на ум  Языку. Жопка по-прежнему  продолжала спокойно спать и сигнал, пойманный Языком, успешно прошел мимо нее и в этот раз.

…
САМ резко толкнул ВГ: – Мама дала добро на «РКК», – выдохнул он.
– Куда хочешь направить, – заволновался ВГ. – Давай прямо сейчас, ведь совсем голые мы остались. Сидим здесь как два тополя на Плющихе.
– Погоди, погоди, – САМ быстро перематывал информацию. Он уже понял, что кто-то их запеленговал, и уходить надо было быстро и красиво, но весь вопрос заключался в том куда.

Какие годы можно было закрыть таким образом, чтобы не потерять то единственное, что у них было и одновременно поставить заслон.
– Жертва, – пронеслось у него в сознании. – Нужно жертвовать малым, чтобы спасти большую часть, а может быть и все.

– Единица ноль, единица бред, один, даже если очень важный, не поднимет простое пяти вершковое бревно, а тем более дом пятиэтажный, – пришло ему на ум непонятно откуда странное четверостишье.
– Так тому и быть, – подумал САМ. Времени на раздумье не было. Единица, то есть первый… Он приоткрыл саквояж. Внутри что-то зашевелилось.
– Где мы, – донеслось изнутри.
– Зона О–Ха, – ответил САМ, сделав отверстие побольше.





Глава 84
Гиров спешил домой. Наметилась срочная командировка и он должен был уже сегодня срочно выезжать в Белый город, город первого салюта, первой конной армии и первой его любви. Времени  до поезда оставалось совсем немного,  и поэтому он с порога попросил жену помочь ему собраться. Леля тотчас же бросилась  собирать ему еду.
Но не успел Гиров  сложить туалетные принадлежности, как услышал ее приглушенный крик: – Что это?!

– Что-нибудь горит за окном, – первое, что пришло ему в голову, и он поспешил на кухню, где находилась жена.
Леля стояла перед телевизором с широко раскрытыми глазами. Весь экран застилал густой черный дым. Вдруг, картинка поменялась,  и Саня  увидел башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Одна из них была цела и невредима, а из второй клубами валил дым и вырывались столбы пламени.
Тут на экране показался самолет.

– Боинг, – успел подумать Гиров до того, как самолет, чуть повернув в воздухе, как нож в масло вошел в мирно стоявшее рядом с горящим гигантом здание.
С противоположной его заходу стороны из башни–близнеца  вырвалась какая-то черная точка и в мгновение ока скрылась за горизонтом. Во все стороны выплеснулось пламя, начав жадно пожирать близлежащие этажи. Леля в ужасе прикрыла рот руками. У Сани глаза сами стали перемещаться на лоб.

– Что это, – обращаясь не столько к жене, сколько к САМу и ВГ, спросил он. Голоса молчали. В этот момент Штирлицу вновь показалось, что все это просто мираж или очень глубокие и объемные галлюцинации.
Башни-близнецы, продержавшись менее часа, рухнули. Разведки всего мира сбивались с ног, напрягая все свои усилия, пытаясь ухватиться хоть за какую-то ниточку, которая бы в дальнейшем позволила размотать весь клубок и добраться до истинных причин трагедии.

САМ ткнул ВГ в бок, показывая, мол,  можно выдохнуть. ВГ только сейчас выпустил воздух, который он набрал еще до попадания первого самолета в башни-близнецы.
Штирлиц, делая вид, что спит, лежал на верхней полке купейного вагона, прислушиваясь к  мыслям. Поезд уносил его от Москвы на юг. Сигнал становился все слабее и слабее, пока не исчез полностью...






Часть 4. ВОЛЧЬЯ ПАСТЬ

Глава 85
Абух сделал чуть заметное движение рукой и послушник тут же застыл в той позе,  в которой его застало это едва различимое движение. Магистр Пустоты прислушался. Из-за двери раздавались чуть приглушенные голоса его вассалов.
Он знал,    что они  уже почувствовали его приближение и  с нетерпением ждут, когда, наконец, откроется дверь и они  смогут лицезреть  саму Пустоту – главное Зло и  кровососа Вселенной воочию.

Абух  выдержал театральную паузу, прекрасно понимая ее роль и значение,   глянул еще раз на свое отражение в висевшем перед дверью зеркале (из зеркала на  него смотрел вполне респектабельный белокурый молодой человек с очень внимательными голубыми глазами и волевым подбородком),  и ткнул указательным пальцем с огромным изумрудным перстнем в сторону двери.

Послушник моментально оттащил массивную дубовую дверь на себя и взору Магистра  открылась  его   любимая  аудитория –  Lemur  Water Hall, заполненная приглашенными им руководителями разного рода нечисти,   разврата  и    грехопадения не просто до отказа, а даже  как бы с  горбушкой.

Увидеть  воочию,    своего верховного жреца – магистра Пустоты  было для всех их великой честью. Зал так неистово взвыл, что стены аудитории   раздвинулись, чем моментально воспользовались  те,   кому не хватило мест и они вынуждены были висеть прямо на стенах или сидеть на подоконниках, находившихся достаточны высоко от пола. Теперь они,  весело похохатывая и насвистывая,  расположились в расширившихся проходах на невесть откуда взявшихся тут  стульях.

Надо отметить что взвыть действительно было отчего. В самом зале сидела аудитория отвратительнее которой вряд ли можно было найти где-нибудь   в другом уголке Вселенной. Но то, что сейчас к ним вышло, даже лучше сказать выплыло – это было не что из ряда вон.

Голограмма, которую представил Магистр на всеобщее обозрение  напоминала   огромную грязно-желтую клоаку, поставленную не понятно какими законами гравитации в вертикальное положение, и то и дело менявшую свой цвет  форму и запах.  В ней что-то постоянно бурлило, кто-то надрывно кричал, выбрасывая наружу различные части тела, из пустого в порожнее переливались струйки  крови,  а то и целые кровавые водопады, вдруг, начинали ниспадать с верхних ее слоев в нижние.

Верховный злодей поднял руку. В зале мгновенно воцарилась  полная тишина. Обретя опять вид достопочтенного белокурого  джентльмена  в безукоризненной белизны смокинге и таких же   белых лакированных туфлях,  он громко и внятно заговорил:
– Я приветствую  вас, Воины Волчьей Пасти! Пустота гордится вами! Вы самая могущественная    галактика Вселенной! Достопочтенные вурдалаки и вурдалачки, зомби и зомбиянки,  демоны и демончанки,  кроганы и кроганчанки, гоблины и гоблиянки, вампиры и вампирянки,   зигфреды и зигфредчанки,  лешии и лешиянки,  водяные и водянки,  черти и чертянки,  дьяволы и дьяволянки,  гидры гермафродиты  и потрошители одиночки, бабки яги и лесные   разбойники, псы смердючие   и гады ползучие, словом,  долго вас тут всех перечислять, всем мое глубокое уважение  и  респект.

– Вы недоумеваете почему я вас всех тут собрал и сгораете от желание поскорее это узнать?
– Да, –  громогласно разнеслось по залу.
– Вам не терпится приступить к настоящим делам, мои Воины?
– Да, – с  нарастающей силой опять прокатилось по залу.
– Такой час настал! Пришло времена больших  начинаний и перемен. Завтра мы   выступаем единым фронтом для проведения карательной операции в Зоне Организованного Хаоса.

– Мы, наконец-то, дождались, когда птенцы нашего злейшего врага, сами изнутри разрушили свою космическую скорлупу, облегчив тем самым  нам задачу по проникновению в их осиное гнездо.
– Теперь вы можете проникать в их миры и наслаждаться  в полной мере их нежнейшим мясом и кровью.  Вы можете проникнуть в каждого из них и,  пожирая его изнутри, притягивать к себе все новые и новые жертвы. Каждого кого вам удастся перетянуть на сторону порока и разврата, жадности и злобы, ненависти и стяжательства, жажды наживы и алчности, растления малолетних и надругательства над стариками вы можете с превеликим аппетитом и без всякой закуски проглотить хоть одним большим нежным куском, хоть маленькими дольками без всякой приправы, потому как к этой изысканной пище, которую нам открыла  космическая рыбка,  приправа не нужна. Она сама по себе является и приправой и самой нежной филейной частью любого блюда.

–  Вам, господа,  предстоит только приятная и не пыльная работа. Ибо все самое сложное моими верными тайными агентами – офицерами  ночи  уже сделано. Теперь дело осталось за малым: проникнуть в каждое существующее в этом яйце тело эмбриона и с наслаждением заменить его внутренности на свои, а потом упиваясь и наслаждаясь невидимостью и,  проникнув в его сознание, все расширять и расширять список этих ваших побед и   завоеваний до тех пор,  пока в этом яйце не останется  ни одной живой,   умирающей своей смертью  тушки. Наша задача –  выесть это яйцо до голой скорлупы!

Зал поглотила неистовая волна воплей. Магистр опять поднял руку призывая всех к тишине: – Но только помните, дети мои, вы должны постоянной хитростью, двигать всю эту аморфную шевелящуюся и переползающую с места на место массу  в сторону Пустоты. Как только эмбрион заглатывает вашу наживку и клюет на ту приманку,  которую вы ему подбрасываете, считайте что он ваш. И попрошу не соперничать там особо друг с другом. Мы дождались момента, когда  количество эмбрионов само довело себя до  семи  миллиардов, так что голодными никто из вас не останется. Приятного всем аппетита.

– Телепортация  вас в  указанное мною яйцо,    осуществится через сутки одним чартером. А сейчас прошу всех переместится по своим колониям и подготовить свои боевые мобильные группы для захвата самой лакомой за последние десять  тысяч  лет космической рыбки.

Зал опять неистово взвыл и тут же молниеносно опустел.
– А ты куда, –  едва успел  выхватить,  практически,  уже из вакуума своего послушника Абух.
– Так Вы же,  шеф,  сами сказали по своим колониям, вот я и … того.
– Кого того? Я кому это сказал? Этому быдлу обрыганному,   а ты кто у меня?  Тайный агент, офицер ночи, причем лучший.
– Так точно,   тайный агент, – подтвердил Хуба.
– Вот, или опять хочешь зависнуть над моим креслом?
– Нет, только не это,  – взмолился агент.

– Тогда слушай боевой приказ. Ты сейчас же телепортируешься  на эту планету  и пока наша  босота туда не прибыла и все там не перетоптала, нащупаешь следы Крошки.
– А они там есть, шеф?
– Ну, а как ты думаешь, не наследить она не могла, да и мандариновый мальчик у нас уже на крючке. Только вот я думаю, что через него мы не выйдем на нее, глухой номер. Это наверняка пустышка, а основная часть ее Навигатора успела от нас ускользнуть. Вот ее то и надо достать, по тем следам которые она там, наверняка,  оставила, надо и выйти на него.  Главное,  чтобы эта сучка не включила процесс клонирования.

– Да,  тогда ее не возьмешь, –  вздохнул  Хуба,  искоса поглядывая на Абуха.  – А я там пойму, шеф, включила она его или нет?
– Все по ситуации, все по ситуации,  ты ж понимаешь,  что на таком расстоянии я не могу тебе сейчас давать какие-то рекомендации как себя вести в той или иной шкуре. Но только помни, что если она включила процесс деления, то основная  головная часть ее Навигатора, наверняка,  будет ею упрятана в недалекое-прошлое. Глубоко закапывать его она сама не рискнет, а та,  которая будет произведена в процессе клонирования,  скорее всего будет где-то рядом с мандариновым мальчиком, чтобы не потерять его. Ты же понимаешь, что потеря даже части энергии может привести к потере всего, поэтому Крошка будет дорожить мандариновым мальчиком,  пока не заберет оттуда своих лазутчиков.

– Сколько миллиардов лет мы   ждали ее  появления в этом  космическом концлагере?
– Четыре, шеф, – важно выдул Хуба. –  Практически,  сразу как Наблюдатель спустил на планету своих кунаков, я по вашему приказу вошел в одного из них и, перевербовав,   сделал из него настоящего Воина Пустоты.

– Ну-да,  ну-да, только не четыре а четыре с половиной,  если быть точными.  А ты никогда не задумывался,  почему Наблюдатель не предпринял никаких действий по его спасению и позволил тебе перетянуть его на  нашу сторону?
– Ну,  как бы он смог, шеф, –  засмеялся Хуба. – Против Вас не попрешь.
– Да нет, очень даже  просто попер бы, но  не захотел.  Тут-то как раз все понятно. Просто,  таким образом, он говоря шахматным языком пожертвовал  нам пешку, ради общей победы,  или по крайней мере сохранения шанса на нее. А вот если бы с его стороны не было жертвы, тогда партия была бы им неминуемо проиграна, потому что каждый последующий ход для него бы был полным  цугцвангом.

– Чем-чем?
– Вел бы его к неминуемому поражению.  А  так,  он,  отдав нам свое любимое дитя Люфицера-свет несущего, ответственного за все свое родовое гнездо, между прочим,  тем самым не раскрыл остальных своих пассий  и  самого себя. Вот как ты среди этих миллиардов душ поймешь сейчас кто там следующий в этой цепи, если он – Наблюдатель нами не выявлен и молчит,   как сыч?

– Я даже  уже начинаю думать, даже не думать, а я, практически, полностью уверен,  что Наблюдатель – это не он,   а она – Женщина, Кали,  Родина – Мать, так сказать.  Потому как,   только мать обладает таким острым чутьем опасности и способна пожертвовать своим ребенком ради спасения остальных. Но уж не дай владыка тьмы загнать ее в угол и дать ей понять,  что кирдык подкрался незаметно ко всем ее детишкам сразу.

 Тут она может запалить все гнездо и разнести его, к ****ей  матери, в одночасье в клочья, не думая уже ни о себе,  ни о соседях по космосу,  ни о чем на свете. Тут уж ничего  не попишешь,  материнский инстинкт. Чем она в общем-то и сильна. Тут,  как ты понимаешь,  нас  уже по головке  не погладят.

– Вот поэтому ты и должен опять проникнуть туда в самую гущу  этих людей и пока наши вампиры и вурдалаки отрабатывают брану за браной этого несметного количества параллельных миров, прибирая всех их там к рукам, так сказать оптом,  ты должен  точечно, хирургически   просто и тихо  вычислить  этих разведчиков Черной дыры и, выйдя через них на след самой Крошки, ликвидировать их.

 И вот когда мы выйдем на ее след, тут-то  Наблюдатель и проявит себя, пытаясь защитить Черную дыру. Будь уверен.  Вот тут-то она и оголит свой мир, и я через    Крошку  ее  достану. Ты ж видишь, сейчас мы просто носим воду в решете, причем уже  не одно тысячелетие.

– Если ее взгляд не касается созданного ею мира, то этот мир сразу разлетается на миллионы  таких же точно копий  и мне,  честно говоря,  уже надоело играть в эту рулетку и стараться зацепить  Jack pot.  Глупое, не благодарное занятие – ловить один шанс из миллиона.

 Так что,  дорогой, сейчас я только интересуюсь Кэт. Потому как Наблюдатель со своим миром для меня недосягаема, ее просто нет.  Все ее миры  – это полная профанация, иллюзия. Вот представь себе что бы было с тобой если бы не было тут меня, твоего Наблюдателя?

– Что,  шеф?
– А вот, пожалуйста,  полюбуйся. Меня нет.
Хуба  обалдело  стал крутить головой по сторонам. Вокруг него на сколько хватал взгляд стояли точно такие же Хубы и так же как и он обалдело крутили по сторонам головами.

– Ну, и какого из вас  мне мочить,  чтобы добраться до твоего сердца,  если вас тут миллионы, – услышал Хуба голос магистра откуда-то сверху. – Так,  милый,  никогда не угадаешь какой мир реальный,  а какой иллюзия, – опять появляясь перед послушником,  вздохнул Абух.

– И она это четко понимает, потому и,  создав  свой мир, отвернула взгляд в сторону. Тем самым она его полностью на сто процентов прикрыла броне непробиваемым   колпаком. И он нам всем стал не по зубам.
– Но тут появилась Кэт со своей миссией и этой игре в  поиск черной кошки в темной комнате  приходит  конец. Наш Наблюдатель или точнее Наблюдательница, как ты понимаешь, все это прекрасно чувствует. Не удивлюсь,  если ее и Крошку связывают даже какие-нибудь родственный связи. Только последняя об  этом еще, по всей вероятности,  не догадывается.

– В общем так,   Крошка туда еще вернется,  помяни мое слово. А пока мы по тихому должны найти там ее разведчиков, не привлекая к себе внимания, и  следить за ними до тех пор пока малышка не проявит себя. Вот здесь-то я уже не промахнусь.
Абух опять вспомнил про те роковые сорок три  секунды, которых ему не хватило при нанесении Черной дыре  смертельного,  как он тогда полагал, удара. Но, увы,  Крошка и в тот раз вывернулась и ушла неведомо куда. Хотя,  Абух чувствовал ее незримое присутствие в зоне О-Ха и был уверен,  что своих разведчиков она  не бросит.

– Но, шеф,  если этот Наблюдатель или Наблюдательница себя не проявляет уже на протяжении четырех с половиной миллиардов лет,  где вероятность того,  что когда мы выйдем на Крошку она себя проявит?
– Проявит,  не беспокойся. Она прекрасно понимает,  что если я пленю Крошку, то ей будет неминуемый конец,  и всеми фибрами души будет стремится помочь ей, тем самым откроет себя, примет участие в процессе   до момента его схлопывания, вот тут-то мы ее мирок и накроем.

–  Как только она устремит свой взгляд в этот мир, все остальные иллюзорные копии его просто лопнут,  как мыльные пузыри,  и мы  возьмем ее тепленькой, так сказать,   на  блюдечке с голубой каемочкой.
– Но  если я иду  туда  опять инкогнито и  с миссией, зачем вообще  весь этот сыр бор с привлечением всей нашей  нечисти?

– Не скажи,  некоторый  публичный космический променад в сторону  этой планеты нам  сейчас не помешает. Вся эта вселенская  шумиха и беговня телевизионщиков и халдеев из Зоны Тьмы и Организованного  Хаоса со своими спутниками и ретрансляторами нам только на руку.
– Пусть думают, что в  зоне О-Ха  началась повальная Вселенская мобилизация, помноженная на всеобщую Космическую  дебилизацию и приведение бран параллельных миров,  которые  мы уже держим в своих руках,  во всеобщую космическую клоаку и отходник.

– Якобы, мы уже отказались от мысли подмять под себя саму Матку  с ее реальным миром,  а решили довольствоваться  имеющимися у нас бранами  параллельных миров  этого космического яйца, и просто  завалить, нахрен, там все оставшееся еще живое и непорочное пространство  разного рода зловониями, испражнениями и прочим космического масштаба мусором.

– Создать в том месте, так сказать,  большой космический могильник  для всех желающих туда  опорожняться.  Небольшая шумиха вокруг этой планеты, тебе будет только на руку.  В мутной воде,  как ты понимаешь,  проще ловить  рыбку.
– Ну,  давай, иди  поспи немножко перед дальней дорогой. Пространство-время   пока терпит.

– Почему пока? – подумал Хуба. – Пространство-время просто терпит, – но задавать вопрос не решился. Почтительно поклонившись напоследок Магистру Пустоты, он мгновенно исчез,  переместившись в свой параллельный мир и только тогда спокойствие и хладнокровие вернулись к нему вновь.
– Хорошо дома, – подумал он и, глянув на свои настенные часы, двинул в сторону спальней комнаты. На сон,  как всегда,  у него было ровно тридцать минут.





Глава 86
Полковник Золотов внимательно изучал  последние донесения командиров частей  о готовности   техники к предстоящей битве. От его внимания не ускользала ни одна мелочь.  По ходу чтения   документа   он  размашистым почерком   делал  какие-то  пометки  на полях,  все время про себя чертыхаясь.
 
Закончив  работу над очередным документом,  он   откладывал его в отдельную зеленую папку и тут же брался  за  следующий. Эти последние месяцы  последнего года  прохождения  службы  в Южной группе войск были для него, едва ли не самыми сложными.

 Все дело в том, что кроме обычной боевой подготовки, которой с началом летнего периода обучения войск было больше чем предостаточно,  и войска (да и сам комдив), практически, не  вылезали  с  полигонов, отрабатывая слаженность действия  подразделений  в обороне и  переход  их в наступление,  с целью полного  уничтожения  противника,  вероломно напавшего на передовые  соединения  Советской армии, дислоцирующиеся на территории Венгерской Народной  Республики, на него,  как на командира дивизии,  тяжким бременем  ложилась еще и подготовка и отправка в Краснодарский край техники, предназначенной для уборки урожая.

И вот эта ежегодная битва за урожай, подрывала сейчас последнее здоровье комдива. Он должен был разрешить, казалось бы,  две неразрешимые задачи: подготовить и отправить  на целину  тысячу единиц техники и одновременно  в это же время провести полковые  и  командно-штабные учения дивизии.
 
 Причем то,  что касалось полковых учений, то их было запланировано в этом году,  аж  целых три, плюс  месячные сборы дивизионной артиллерии с боевой стрельбой.
– М-да, – вздохнул комдив, беря очередной документ,  – отдыхать, похоже,  будем только после смерти. В этот момент в дверь постучали и  взъерошенный адъютант,  просунув в дверной проем  только одну голову, вопросительно глянув на занятие комдива, как бы извиняясь,  спросил:
– Товарищ полковник, извините, так Вы примете лейтенанта  или уже пусть после обеда придет к Вам на доклад?

– Какого еще лейтенанта? Ты когда уже себе расческу купишь?  Ходишь тут у меня как Иванушка-дурачок? Да зайди уже, что ты как не родной, в самом деле, – улыбнулся комдив, видя, что его замечание тут же сделало адъютанта пурпурно-красным.

– Василь Иваныч, ну, Вы же прекрасно знаете, что не берут эти расчески мои проклятые волосы, – засопел адъютант,  для убедительности достав из кармана сразу два металлических гребня.  – Хоть налысо  стригись.
– Ну,  так в чем дело? И подстригись. Так,  в общем,  делай все что хочешь, но чтобы на КШУ при Командующем  я тебя с такой головой не видел.

– Есть, товарищ полковник, –  адъютант сделал грустное лицо. – Так что с лейтенантом, уже час  без малого  сидит, а Вы через двадцать минут на обед  уедете. Может  пусть  после обеда подходит?
И тут только Золотов  вспомнил, что зарывшись в этих бумагах, совсем забыл про то, что у него в приемной сидят офицеры, ждущие его аудиенции.

– Так, кто там,  приглашай, – махнул он рукой адъютанту.
– Здесь только один лейтенант из вновь прибывших, товарищ полковник, – заспешил адъютант, – остальных я переориентировал на после обеда,  сказал,  что у Вас срочные бумаги до обеда.
– Ну,  а этого что  не переориентировал тогда?
– Так ему же еще до части добираться. Где потом попутку для него искать, когда все разъедутся?

– Тоже верно, – согласился комдив. – Вот за то  тебя и держу, Володя,  что,  несмотря на  внешний вид твоей головы, внутри в ней все же  что-то есть. Ну,  давай заводи его уже.
– Есть, – бодро ответил адъютант, оставшийся,  по-видимому, очень доволен  мимолетным комплиментом начальника.

– Пронесет и в этот раз, – весело подумал он про свои волосы. Голова его была несколько вытянута  к макушке и он  несмотря на то,  что прошло уже много лет,  прекрасно помнил,  сколько ему пришлось вытерпеть в юности насмешек, прежде всего со стороны девчат, когда за две недели до армии они всей гурьбой решили постричься  наголо.

– Заходите, товарищ лейтенант, – строго глянув на сидевшего в углу и совсем уже потухшего молодого офицера, сухо сказал адъютант. – У вас десять минут, – вспомнив фильм «Семнадцать мгновений весны», сыграл он немецкую пунктуальность.
– Сколько задержит комдив, столько и пробуду, – буркнул  Гиров.  – Умник, блин, нашелся, крыса штабная,  – подумал он, искоса глянув на адъютанта.  Вторые сутки без сна и, как правило,  постоянно на нервах  начинали сказываться на его самообладании.

– Надо взять себя в руки, – попытался он привести себя в норму. – Еще не хватало при комдиве показать свою  несдержанность.
– Разрешите, товарищ полковник?
Комдив кивнул,  не отрываясь от бумаг.

– Товарищ полковник, лейтенант Гиров прибыл для дальнейшего прохождения службы в должности командира минометной батареи пятого мотострелкового полка.
– Какой батареи? – не понял полковник.
– Минометной батареи.
– Вы когда выпустились из  училища, товарищ лейтенант?
– В прошлом году товарищ полковник.
– И сразу стали командиром батареи?

– Никак нет. Вначале полгода был командиром первого огневого взвода – старшим офицером на батарее, – на одном выдохе     произнес  лейтенант, понимая, что его прибытие в дивизию явно не прибавило радостных настроений комдиву.
– Ну, и за какие такие заслуги Вы перешли  за полгода  со взвода на батарею? Такому  росту, милый мой,  даже в военное время можно позавидовать.

Вопрос комдива был отнюдь не праздным. У него в дивизии в артиллерийских подразделениях командиры взводов  по пять лет не могли дождаться получения батареи, хотя добрая половина из них были настоящими асами своего дела. А тут к нему прибыл, практически, выпускник училища и сразу комбатом.

– Ну,  и что мне теперь  с  этим комбатом прикажете делать? – мрачно подумал он.
Золотов прекрасно понимал, что ждет впереди этого желторотого лейтенанта.
– Товарищ лейтенант, вот скажите мне,  положа руку на сердце, как сами считаете,  справитесь  с батареей? – он  внимательно    посмотрел на молодого офицера, пытаясь прочитать в его глазах  ответ на свой вопрос. Взгляд лейтенанта показался ему скорее несколько злым, но никак не робким.

– Постараюсь,  товарищ полковник, –  не громко ответил тот.
– Хорош прием, – невесело   подумал Гиров, и тут же перед его глазами встала картина  последнего разговора   с  командиром полка, из которого он переводился в ЮГВ.
– Не знаю, кто тебе оказал эту медвежью услугу с переводом, но мой тебе совет – не форсируй, – говорил тогда ему комполка. – Пока не поздно отыграй назад, сейчас ты еще можешь отказаться. Поработай здесь, наберись опыта на батарее, заматерей, а потом уж можешь хоть в ЮГВ, хоть в ГСВГ, хоть к черту на кулички.

– Пойми лейтенант, там тебе не здесь. Он криво усмехнулся: – На машине, на дрезине едет полк  в одной машине, нам не страшен серый волк,  мы кадрированный полк.
– Там батарея у тебя будет полностью укомплектована  и личным составом и боевой  техникой,  да и с полигонов вылезать не будешь, так как минометная батарея –  это основная огневая единица любого мотострелкового батальона. А мотострелки,  сам понимаешь,  будут друг за друга горой, а ты у них будешь всегда как неродной, всегда крайний. Поверь мне,  я в этой шкуре пять лет сам пробыл.

– Но я же доказал на развертывании дивизии, что могу управлять и личным составом, и с боевой стрельбой батареи справляюсь, – попытался стоять в том разговоре на своем Гиров. – Мои партизаны на всех огневых позициях и при всех стрельбах  получили твердое «хорошо», хотя морозы были еще те, да и горный ландшафт тоже сами понимаете нам не в помощь был.

– Не спорю, – согласился комполка, – за это мы тебя на батарею и выдвинули.  Но одно дело три месяца командовать батарей партизан, пусть и при полном развертывании соединения и боевых стрельбах, и совсем другое без должного опыта командовать батареей в группе войск, а тем более минометной. Смотри,  сам себе подпишешь приговор. Вернут назад на взвод, сразу можешь на карьере крест ставить.

– Постараюсь – это не ответ, товарищ лейтенант, – вывел Гирова  из состояния  воспоминаний голос Золотова. – Может быть, мы сразу подкорректируем с тобой ситуацию?
– Не понял, товарищ полковник?
– Ну, что ж здесь непонятного, – комдив глянул в предписание,  – восемьсот восемьдесят пятый  тяжело-гаубичный полк. Понятно. Хрусталев, там   командиром по-прежнему?
– Так точно.

– Ну, и за какие такие заслуги он Вам батарею дал? Или Вы ему племянником приходитесь?
– Ни какой я ему не племянник, товарищ полковник, – вспыхнул сразу как спичка  Гиров.

– Тихо, тихо, товарищ лейтенант, – сразу посуровел комдив. – Выдержке советую учиться с первого дня пребывания в Группе войск. Здесь Вам – не там.
Гиров вспомнил любимое хрусталевское выражение: «Там вам – не здесь» и чуть улыбнулся.

– Я  что-то смешное сказал, товарищ лейтенант? – незаметная улыбка лейтенанта не ускользнула от внимательного взгляда комдива.
– Никак нет,  извините, товарищ полковник, просто майор Хрусталев любил у нас говорить это выражение.

– Какое еще   выражение? Вы учитесь выражаться  кратко и понятно, коль уж прибыли сюда к нам,  на передовую.
– «Здесь Вам – не там», только он его в перевернутом виде нам  доносил. У него было: «Там Вам – не здесь».

– Правильно доносил, – комдив, как показалось Александру чуть помягчел.  –  Ну,  так и за что же Вы у него все же получили батарею. Какой это такой геройский подвиг можно сделать в кадрированном полку, пусть даже  и тяжело-гаубичном, чтобы вот так вот через полгода прыгнуть со взвода на батарею?

– При развертывании  до штатов военного времени и проведение  марша и учений с  боевой стрельбой с трех разных огневых позиций, батарея,  которой я командовал, заняла первое место среди всех подразделений дивизии, – сказал Гиров и несколько покраснел.

– Смущается, – догадался комдив, заметив порозовевшие щеки лейтенанта и ему, вдруг, стало просто по-отечески его жаль. Золотов  представил,  что  вот так же  перед каким-то начальником стоит сейчас и  выслушивает замечания и его сын, который тоже полгода как закончил училище и,  как и вся династия Золотовых,  приступил к выполнению своего священного долга – защите Отечества.

– Да, Вы садитесь, садитесь, – похлопал он по плечу комбата, – в ногах правды нет.  Чай будете  пить? –  и  видя, что лейтенант не ожидал такого поворота событий, сам за него и ответил,  –  будете.
Он, вызвав адъютанта,  приказал тому принести им по чашке чая, конфеты и  печенье.

– Хрусталева я еще помню  таким как Вы  сейчас, – первый раз за время их беседы улыбнулся  комдив. – Тоже, кстати,  на минометах был тогда. Ох и хлебнул парень,– комдив незаметно глянул на Гирова.
– Знаю, товарищ полковник, он мне рассказывал.
– Ну,  если он Вам  рассказывал, то почему же он  не отговорил Вас от этого, как бы помягче сказать,  не совсем правильного шага. Ведь Вы понимаете, что для того чтобы тут в группе командовать батареей, Вам надо, ну как минимум, пару лет  опыта. 

– Поездить по полигонам, пострелять, посмотреть за работой опытных командиров батарей, поднабраться,  так сказать,  опыта, пока они шишки набивают. Учиться, сынок, всегда лучше на чужих ошибках, – перешел он на ты.  – Армия штука серьезная, она просчетов не прощает. Можно быстро взлететь, но потом падать приходится  с большой высоты. Можно и насмерть разбиться. И поверь мне, не каждому удается  после таких падений вновь встать на ноги.
– Вот тебе сколько лет?
– Двадцать два  в марте исполнилось.

– Двадцать два, – вздохнул комдив. – Ну,  хорошо хоть уже исполнилось. А у тебя будет полста бойцов в подчинении,  и за всех их ты будешь отвечать как родной отец.  И не только перед ними, но и перед их родителями, да и перед страной  в целом. Перед всем народом будешь за них отвечать. Что б сделать из них настоящих защитников Отечества, научить стрелять их всех видов положенного им оружия и вооружения,  всех сохранить живыми для их матерей и невест.  И  это не пафос, товарищ лейтенант, пойми меня правильно сейчас.

– Я понимаю, товарищ полковник.
– Да ты пей чай-то пей, – Золотов приблизил поближе к  Гирову  печенье. – В Союзе такое не купишь.  Первый раз за границей?
– Первый, – смущенно улыбнулся  Гиров.
– Ну, и как тебе? Какое первое впечатление о стране?
– Сказка, товарищ полковник.

– Сказка… согласен, сказка, только,  имей в виду,  сказку эту ты не увидишь больше. Вот проехал один раз, пока до меня добрался и все. Теперь у тебя только один маршрут:  полигон – часть, часть – полигон. И запомни с первого дня: все что ты увидел в  Союзе  в своих кадрированных частях наплевать и забыть сейчас. Я сам три года прокомандовал в вашей, кстати,  дивизии полком. Кому-кому я мне-то уж весь этот бардак   хорошо известен. Или его сейчас  там меньше стало?

– Боюсь, что больше, товарищ полковник, – посуровел Гиров, вспомнив все то,  что увидел в «кастрированных частях», как их называли  сами офицеры,  после того,  как,  с отличием закончив  училище, прибыл к  месту своей новой службы. В принципе,  этот бардак кадрированных частей и явился основной причиной, почему он согласился на Группу войск, хотя и понимал, что   не сладко ему там придется комбатом первый год, а то и два,  без боевого опыта.

– Вот, а здесь мы находимся на переднем крае  защиты нашей Родины, – опять вернул его к реальности комдив. –  И по нам, по нашей выучке и подготовке, потому как умело быстро и слаженно мы действуем на совместных учениях, враг наш и делает вывод о нашей боевой подготовке в целом. Может ли он позволить себе нанести по нам упреждающий удар или ему все же стоит поостеречься нашей боевой мощи.

– И если там,  в Союзе,  где-то далеко за Уралом или в горах Карпат,  загибается какой-нибудь  полчок или целая дивизий, то об этом враг  никогда  не узнает. Он оценивает нашу подготовку, готовность нашей Армии по нам, нашим передовым частям, находящимся здесь в группах,  которые у него как на ладони и которые он может проверять и отслеживать,  не вставая с дивана, – полковник отхлебнул из своей чашки уже порядком остывший чай и искоса глянул на лейтенанта. Ему понравилось выражение лица комбата,  с которым тот его молча, не перебивая и даже не кивая в согласии,   как это делали многие ради приличия, слушал.

– А,  может,  все же вернешься на взвод, сынок?  Побудешь на взводе годик другой, поднаберешься опыта,  и потом уж точно тебя танком никто не сдвинет  с батареи? Ведь ты такой не первый у меня. И поверь мне,  все кто прислушивался к моему совету, в конечном итоге всегда правы  оказывались. Ну,  зачем тебе жилы рвать с молоду? А так и Родине послужишь и страну сможешь  посмотреть. Поверь мне,  у тебя, как у командира взвода,  времени на все хватит. А вот комбатом...  тут уже не обессудь. Сам понимаешь, ответственность совсем другая.   Даже если справишься, света белого  не увидишь. Это я тебе гарантирую. Самая паршивая должность в войсках. Ответственности через край, а прав у тебя не будет никаких.

Гиров молча отрицательно покачал головой. – Нет,  товарищ полковник, я еще там в Союзе принял решение, что пойду до конца, – тихо, но твердо сказал он.
– Ну, что я могу сказать. Выбор за тобой, мы здесь для нашего противника все равно,  что волчий оскал. Он видит только наши стальные клыки. Все тело волка там,  в Союзе, оно скрыто волчьей норой. А здесь только волчья пасть. Враг видит только  оскал нашего зверя. И этот оскал должен  наводить  страх на него, чтобы сдерживать его похотливое желание – напасть на нашу Родину. И наша задача тут в том и заключается,  чтобы эта волчья пасть для супостата была как можно страшнее.

При этих словах комдива Гиров криво усмехнулся. – Да, если бы супостат знал, что там происходит с телом зверя и в каком оно состоянии находится сейчас, то ему было бы начхать и на оскал и на пасть в целом. Ведь одна голова волка, пусть и с самым страшным оскалом может пригодиться, ну, разве  только что в музее, – подумал он.

Комдив, по всей вероятности,   по  ироничной  улыбке догадался   о  мыслях лейтенанта, но добавлять к сказанному больше  ничего не стал. Пожелав на прощанье ему удачи и   порекомендовав,  по крайней мере,  на год обзавестись прежде всего терпением и выдержкой   не смотря ни на какие форс мажорные обстоятельства он, вызвав адъютанта, приказал последнему провести Гирова по всем необходимым ему инстанциям в штабе, после чего  лично  посадить его  в машину, направляющуюся в расположение его  части и    доложить   об отправке лейтенанта.

Адъютант,  заметив такое  расположение  комдива к Гирову, тоже сразу подобрел к лейтенанту и весь  последний час пока водил его по всяким  вещевикам,   продовольственникам и прочим «штабным  закоулкам», рассказывал ему о прелестях службы в Южной группе войск.

– Это тебе, брат,   не ГСВГ, где пять армий, – смеялся он. –  Это маленькая, уютная, теплая, тихая и спокойная ЮГВ. Здесь у нас всего-то одна армия, да и то усеченного состава.
– Как понять усеченного состава?

– А вот это вот уже военная тайна, – отмахнулся от его вопроса адъютант. – Но одно могу сказать тебе точно, служить здесь одно удовольствие. Не страна,  а рай, остров сокровищ. После Союза здесь просто  неописуемо.
– Ну,  да для штабных в таком месте точно  рай,–  подумал про себя Гиров, садясь в кузов Газ-66-го, идущего до расположения целинной роты его полка.

– Дальше  они тебя сами там подбросят,  – сказал адъютант, крепко пожимая на прощание руку  Гирова, –  иначе придется до завтра ждать, больше транспорта на сегодня в те края  не предвидится.
Стоило только  Гирову поудобнее устроиться  на находящихся в кузове  мешках с портянкаами (двое суток без сна и постоянное полустрессовое состояние  делали свое дело), как  он   сразу  провалился в тяжелый, тягучий сон.

Как только веки его сомкнулись,  он тут же увидел, как  прямо на него  откуда-то из темноты,      грозно  размахивая  посохом, и громко повторяя одну и ту же фразу: – Не стоит  противиться  злу насилием... не стоит, –  медленно, подобно большой  черной туче, надвигается  Лев Толстой.

А с противоположной писателю стороны к Гирову  в лихо заломанной набекрень шапке, рубя  наотмашь налево и направо  какие-то уродливые тени, и  то и дело   натужно повторяя: – Нет уж, уволь, барин. Лучше убьем всех, и пусть господь бог сам  разберет на своих и чужих, –  с боем,  обливаясь ручьями пота, и будучи явно подшофе, пробивается   Пугачев.

 Вот его казачья шашка  на мгновение зависла над  головой Гирова  и  молниеносно упала вниз, но в дюйме от головы путь ей преградил посох писателя.
– Да, ты что не видишь, барин, что этот, пес смердячий,  уже почковаться начал? Эдак мы его никогда не одолеем! – Емельян вновь замахнулся для удара, злобно шипя: – Раскрою гада от уха до самого седалища, – но в этот самый момент русское Все так двинул казачка своей дрыной по маковке, что тот рассыпавшись на сотню маленьких Пугачевых, испуганно озираясь,  сразу бросился  отступать по всем ста направлениям.

– Не противься,  я сказал, – еще раз назидательно  повторил Толстой.
Вздрогнув, Гиров проснулся.  На душе у  него   стало особенно тревожно. Он, вдруг,  понял, что эта самая тревога теперь  уже  не покинет его  до тех пор,  пока его новое подразделение, к которому он через пару тройку часов  прибудет  не засверкает в этой обозначенной комдивом волчьей пасти,  как один из ее  хорошо отточенных стальных клыков, вызывающих  одновременно и чувство уважения и чувство страха у противостоящего  им   противника,  или пока он с треском не провалит всю эту вверенную ему кампанию к чертовой матери.




Глава 87
Машина резко затормозила. Саня глянул на часы: – Два часа  без малого  едем, надо поинтересоваться у старшего,  сколько еще осталось , а то могу и «не довести».
Видя, что старший уже стоит возле машины, Гиров тоже не спеша стал вылезать из кузова. В этот момент он  заметил,  как какой-то местный житель  приблизился к  прапорщику  с пластиковой канистрой, доверху наполненной желтоватой жидкостью.

– Сэрвус, Пушкин, твердый знак! – раскрыл прапор свои объятия для приветствия крестьянина.
– Сэрвус, сэрвус, –  венгр  по-братски обнял прапорщика, приветливо улыбаясь.
– Иванцов, тащи товар, – услышал Гиров  масляный тенорок прапора.
– Сей момент, товарищ прапорщик, уже лечу, – водитель ГАЗ–66 кулем свалился с запасного колеса, где у него этот «товар» был пристроен и передал прапорщику новенькую,  еще играющую на солнце свежей зеленой краской канистру.

– Прошу Вас, все в лучшем виде. Супер, – обращаясь к венгру, поднял Иванцов большой палец вверх.
– О-о-о, super! Nagyon jol.  Это есть карашо, – тоже подняв большой палец вверх и похлопывая по канистре,  залопотал хуторянин.
– Это тоже есть супер, – он указал на свою пластиковую  канистру и при этом даже причмокнул, мол не просто супер,  а очень  супер.

– Что здесь такое происходит? – стараясь придать голосу больше суровости спросил Гиров, резко выходя из-за машины.
Прапорщик  от неожиданности   чуть не выронил канистру на землю.
– Тьфу ты, Пушкин – твердый знак! Напугали, товарищ  лейтенант.
– Ну,  это-то понятно, что напугал, непонятно, что Вы тут такое устроили. Это что за бартер?

Прапорщик, как видно, хватил лишка воздуха в легкие, отчего его лицо резко покраснело и он зашелся долгим кашлем. Гиров, дождавшись,  когда прапорщик вдоволь  накашляется,  повторил свой вопрос.
– Это мы бензин на керосин меняем. Для лампадок керосин нужен, а у нас его днем с огнем не найдешь, не поставляют, товарищ лейтенант. Вот командир роты и попросил по пути к Ёжке заехать разжиться у него,  так сказать, – вставил шустрый сержант, видя, что прапорщик несколько мешкает с ответом.
– А не многовато для лампадок будет двадцать литров?
–  Нет, что Вы, товарищ  лейтенант, –  ожил,   наконец,  прапорщик.  – У нас же в каждой палатке по лампе, а не только в офицерских.  И  фитили к ним самим приходится резать из автоматных ремней.  Тоже не подвезли, а из-за них расход керосина в два раза больше.  Да и потом, это ведь на всю целину.  Аж, до  конца  октября.

– О, так может нам, товарищ прапорщик,  еще одну булечку  у венгрюка  прихватить? Раз это аж по конец октября? – опять влез с вопросом водитель.
– Пока хватит одной, – искоса глянув  на лейтенанта, сурово ответил прапорщик, тем самым давая солдату понять, что тема закрыта.

– Ну, все по коням, Иванцов, – обращаясь к водителю, засуетился, вдруг, прапорщик. – А то Шкута из нас самих  фитилей накрутит.   
Машина,  резко развернувшись и подняв облако пыли, быстро понеслась прочь от  одиноко стоявшего на обочине хутора. Через полчаса Гиров уже стоял на площадке первой автомобильной роты и  с интересом рассматривал происходящее.

В общей сложности машин было на первый взгляд около сотни. Гиров, помня рассказ комдива о том с каким трудом удается комплектовать целинные  роты  из машин строевой группы ( ведь учебно-боевую или боевую машину никто не позволит  отправить на уборку урожая), ожидал увидеть здесь старенькие, изрядно разбитые автомобили. На самом деле все оказалось совсем не так.

Перед ним стояли свежевыкрашенные зелененькие авто, сверкающие на солнце своими  только-только набитыми  белоснежными номерными  знаками. Машины были разбиты на четыре ряда: в первом  ряду с машин были сняты  все передние колеса, и группа солдат в новеньких танковых комбинезонах, которые в прежней части Гирова носили только офицеры, да и то через одного, вахтенным методом, машина за машиной, занимались заменой тормозных дисков, цилиндров, доливкой тормозной жидкости  и последующей полной  прокачкой тормозной системы;  второй ряд машин был выстроен, как понял Гиров,  для работ с двигателем.

Некоторые машины были без  карбюраторов,  и солдаты,  весело шутя и улыбаясь,  тут же  занимались их промывкой. На других проводилась организованная смена двигательного масла, установка новых масляных,  воздушных и топливных фильтров   и всякие другие работы с сердцем машины;  солдаты в третьем ряду  занимались бортировкой.

С левой стороны от выстроившихся машин, аккуратными   рядами лежала новенькая резина. Настолько новенькая, что запах от нее разносился по территории всей роты, перебивая все остальные запахи. Старую резину, после того как она была снята с машины так же аккуратно укладывали рядами, но уже с противоположной стороны.  Но особенно удивил Гирова четвертый  ряд.  Солдаты, работавшие там,  разносили к каждой машине свеженькие доски.

Причем количество этих досок должно было быть строго под расчет, как понял Гиров. Потому как один из военнослужащих то и дело одергивал солдат, направляя их от общего штабеля с досками то к одной, то к другой машине. Иногда он незло выругавшись, кричал, что б доски меняли у машины на новую партию. Оказывается они должны были быть подогнаны еще и по ширине.

– А там что? – не выдержал Гиров, обратясь к прапорщику, который уже спешил к себе на кухню.
– А эти… борта будут наращивать.
– Зачем? –  не понял Гиров.
– Ну, как зачем? – засмеялся прапорщик. – Чтобы план выполнить и перевыполнить. Ну,  и потери, конечно, чтобы меньше по зерну были. С высокими бортами-то больше ведь за ходку привезешь.

– А, ну-да, ну-да, – согласился Гиров, несколько сконфузившись, из-за того, что сам не смог догадаться до такой простой новаторской мысли.
Перед каждой машиной, как заметил Саня, был выставлен план проведения работ на день, да еще и расписанный по часам.
– Так, а мне-то куда, – спохватился Гиров, видя, что прапорщик уже двинул в сторону большого зеленого шатра, перед входом в который красовалась надпись: Солдатская столовая.

– До первого грибка идите, там дневальный Вам покажет офицерские палатки. Переночуете, я так понял, здесь, а завтра уже в полк. Сегодня никто не едет, все,  солнце к закату, –  прапорщик попытался показать Гирову на солнце, но не найдя его в облаках, махнул на прощание рукой и заспешил по своим делам.
Гиров,  прихватив свой чемодан,  двинулся в сторону видневшейся вдалеке передней линейки с расположенными  на ней с одинаковыми интервалами друг от друга грибками. Сразу за передней линейкой находился палаточный городок. Все палатки были закреплены на деревянные выкрашенные в темно-зеленый цвет каркасы.
Центральные колья же наоборот были выкрашены в светло зеленый цвет  и на некоторых из них виднелись красные флажки. Перед каждой палаткой в землю была вбита табличка с указанием номера подразделения и старшего.

Пространство вокруг палаток, примерно сантиметров на сорок-пятьдесят, было тщательно проборонено, как в прочем и вся передняя линейка, отчего она   напомнила Гирову  контрольно-следовую полосу.  Было такое ощущение, что она вовсе не предназначена  для построений личного состава, а как раз наоборот: не дай бог кто-то оставит на ней хоть какой-то след.

Саня подошел к передней линейке и встал в нерешительности.
– Может по ней тут вообще не ходят?  – подумал он. Но не успел он еще как следует осмыслить пришедшую к нему мысль, как  голос  дневального, которого из-за информационного щита возле грибка не было видно,   заставил его вздрогнуть.

– Дежурный по роте на выход! – рявкнул худенький дневальный так, что у Гирова зазвенело в ушах.
В это же мгновение из третьей от краю палатки выскочил младший сержант, застегнутый на все пуговки, как будто только и ждал этого сигнала дневального и опрометью, не обращая внимание на девичью невинность передней линейки, бросился в сторону Гирова. За  пять-шесть шагов до лейтенанта сержант перешел на строевой шаг,   и остановившись от него в двух шагах четко отрапортовал: –  Товарищ  лейтенант, дежурный по первой роте младший сержант  Терёхин.

Гиров опустил чемодан и резко приложил руку к головному убору, несколько при этом подавшись вперед. Ему было неудобно перед сержантом за свой чемодан, настолько тот стремительно и красиво выполнил весь ритуал приветствия  старшего по званию.
Гиров же напротив вначале хотел отдать честь, не выпуская чемодан из левой руки, потом передумал и из-за этого в первый момент доклада ему сержантом оказался в полусогнутом положении.

– Надо тут порасторопнее с первого дня, похоже, быть, – поймал Саня себя на мысли. – Здравствуйте, товарищ младший сержант, – он протянул дежурному руку.
– Здравия желаю, товарищ лейтенант, – сержант поздоровавшись с ним за руку, сделал полшага в сторону и,  встав к нему в пол оборота,  вновь приложил руку к пилотке.

– Вольно, – улыбнулся Саня. – Проводите меня к командиру роты.
– Все офицеры,  товарищ лейтенант,  сейчас на совещании. Могу провести пока в ленкомнату или, если Вы устали, в  палатку командира роты.
– Да как-то неудобно в офицерскую палатку, если там никого нет, – подумал Гиров. – Давайте лучше пока в ленинскую, посмотрю, что нового в газетах пишут.
– Можете там и телевизор посмотреть, – улыбнулся дежурный, – вчера провели, даже Союз  ловит.

Ленкомнату осмотреть не удалось так как  через пять  минут офицеры вернулись  с совещания.  Гиров вошел в указанную ему дежурным палатку.
– Разрешите, товарищи офицеры, – широко улыбнулся он, проникая внутрь палатки.
– Товарищ капитан, лейтенант Гиров,  прибывший  для дальнейшего прохождения службы в пятый мотострелковый полк на должность командира минометной батареи, назначен к вам для временного размещения сроком до утра,  приложив руку к головному убору,  отрапортовал он среднего роста крепкого телосложения  капитану.

– Кончай прикалываться, – устало бросил капитан и, протянув руку,  изучающе посмотрел на Гирова: – Леонид.
– Александр, – опять широко улыбнувшись, крепко пожал протянутую руку Гиров.
Он,  продолжая приветливо улыбаться, поздоровался со вторым офицером.
– Гриша, – просто представился тот, стягивая сапоги. – Погоди, недельку в полку поживешь, забудешь, что такое улыбка и хорошее настроение, криво ухмыльнулся Григорий.

– Что совсем вот так вот все плохо?
– Плохо? – Григорий глянул на лейтенанта. – Плохо будет не то слово.   Тем более тебе,  как комбату,  да еще второй минометной, – он чуть хохотнул. – Света белого видеть не будешь.
– Ленчик,  а у него там хоть кто-то из водителей остался? Или все тут,  у нас?

– А  зачем? – зевнул Леонид,  переобуваясь в кеды. – Трофим уже полгода дембелем ходит, новый комбат, – он  незаметно  глянул на Гирова, –  только добрался до нас, наконец-то,  какой смысл их  оставлять? Да и у кого будет болеть голова,  из-за того, что какая-то минометная батарея без водителей осталась.  Главное сейчас – это приказ партии выполнить: достойно завершить битву за урожай…  блин, как меня уже затрахали  все эти битвы.

– Так что, дорогой мой, – похлопал он по плечу Саню, –  уборка урожая – это дело государственной важности, а боевая подготовка какой-то одной,  отдельно взятой  батареи – это дело  личное. Личное дело нового командира второй минбатареи,  лейтенанта…, – он вопросительно посмотрел  на Александра.
– Гирова, – помог ему Гриша.
– Вот. Личное дело лейтенанта Гирова, и никому до этого нет никакого дела, поверь мне, – подытожил  он.

– То есть как это личное дело? – вскинул брови  Саня. – Батарея – это что моя частная лавочка,   или боевое  подразделение,  призванное защищать страну  от ворога?
– Ой, только давай без пафоса,  лжепатриотизма и громких слов, не на партсобрании, – скривился  Леня, будто у него заболели  сразу все зубы.
– Не,  я не понял? Как это  все водители батареи у вас здесь? Это что розыгрыш такой? А кто же по тревоге,   технику выводить будет?  Новый учебный год через месяц.

– Да,  какой розыгрыш, – засмеялся Ленчик. Он откинул брезент входной двери и зычно крикнул: – Дневальный, Иванцова ко мне пулей.
– Есть, – тут же отозвалось как эхом с конца передней линейки. – Дежурный по роте на выход, – завопил дневальный.
Уже через пару минут в палатку, тяжело дыша, ввалился  Иванцов.
– Разрешите, товарищ, капитан, – застегивая крючок подворотничка и немножко боком, чтобы полностью не отодвигать накинутый над входом брезент, протиснулся он в палатку.

– Товарищ капитан, сержант  Иванцов по Вашему приказанию прибыл.
– Вот знакомься, комбат, твой командир отделения тяги. Он тебе все отделение и представит.
– А мы уже знакомы, я же с ним до вас сюда и приехал.
– Так точно, – ухмыльнулся Иванцов.
– Ну, что раздали уже по палаткам  керосин? – поинтересовался Гиров.

– Э-э-э-э-э, никак нет еще,  – замялся на мгновение Иванцов. – Так Вы к нам комбатом, товарищ лейтенант?! А наши все водители как раз здесь в целинной роте.  Щас,  я тогда построю отделение и Вам всех представлю, – козырнув, он попытался выскочить из палатки, но властный голос  остановил его.
– Стоять Казбек! – зычно прорычал Леня. – Какой это керосин вы там опять привезли и откуда, мать вашу?

– Так это … прапорщик Мисоян из штаба прихватил,  – замямлил Иванцов.
– С какого это перепугу штаб стал керосин раздавать частям? А ну-ка, этого Пушкина ко мне пулей, –  капитан хотел было залепить пенделя Иванцову, но в последний момент удержался и, глянув на Гирова, развел руками: – Чужих солдат не воспитываю, тем более в присутствии командира. А был бы мой щас жопа уже красная  была бы. Керосин они привезли. Останавливались у какого-нибудь хутора, когда ехали? – глянул он  Гирову в глаза.

– Ага, – кивнул тот, тоже пытаясь снять сапоги, так как ноги  от нахождения в них целый день уже начинали гудеть. – У хуторянина они керосин и взяли на всю  роту. Сказали теперь вам до конца целины его хватит.
– Вызывали,   товарищ капитан? – в палатку протискивался теперь уже знакомый Гирову прапорщик.
– Как же быстро ты, Мисоян, забыл устав, – нахмурил брови Леня. – А ну-ка вышел и зашел еще раз, как положено.

– Есть, – покраснев, прапорщик выскочил из палатки. Выждав  несколько секунд и откашлявшись, он осторожно постучал в  каркас палатки.
– Разрешите, товарищ капитан?
– Войдите, товарищ прапорщик, – строго проронил командир роты.
– Товарищ капитан, прапорщик Мисоян по Вашему приказанию прибыл.
Не успел он закончить доклад, как увесистая оплеуха прилетела ему ровно в левое ухо. Гиров опешил.

– Понял за что? – схватив его за грудки, прохрипел Ленчик.
– Так точно, товарищ капитан, – с трудом роняя звуки и весь покраснев от напряжения еле слышно выдавил из себя прапорщик.
– А теперь пулей в свою каптерку и что б этот  «керосин» был у меня здесь не позднее чем через пять минут. При этих словах он так двинул под зад прапора, что тот кубарем, не убирая входной брезент,  вылетел наружу.
– Блин-н-н,  Пушкин – твердый знак! Больно же! – завопил он плаксиво уже с той стороны палатки и  затрусил  в сторону  каптерок.

– Не слишком жестко? – глянул на Леню Саня. – Он ведь все-таки  прапор.
– Да, какой он прапор! – сразу взвился Леня. Было видно, что эта тема для него особенно больна. – Еще полгода назад он у меня в роте был. Ну, как  в роте, полтора  года  хлеборезом просидел. Начальник столовой – его земляк. Ведь говорил я замполиту, нельзя его в школу прапорщиков отправлять, так нет у них, видишь ли,  план  горит.

За дверью опять раздалось какое-то царапанье и в палатке появилась в начале знакомая уже Гирову канистра, а потом и сам прапорщик.
– Вот, товарищ капитан, – отдуваясь,  поставил он  канистру на земляной пол палатки. – Практически,  полная булечка, еще не успели разлить.
– Твое счастье, Мисоян, что, практически, полная и еще не успели разлить, а то ты у меня, теоретически, уже был четвертован, – уже примирительно просопел Леня и, достав с полочки кружку, налил ее до краев.
– Отведаешь? –  протянул он емкость Сане.
– Керосин  не употребляю,  – ухмыльнулся Гиров.

– Эх-хе-хе-хе, товарищ лейтенант, такого керосина ты в Союзе даже за большие деньги не попробуешь.
– Где брал? У Ёжки небось? – скосил Леонид взгляд на Мисояна.
– У него, –  просопел Мисоян. – Вы же знаете,  я не проверенный не беру.
Леня приложился к кружке и начал медленно пить, явно получая от этого удовольствие.
Выпив содержимое кружки до дна, он махнул рукой Мисояну: – Свободен, товарищ прапорщик. За бензин вычту с получки. И имей ввиду проверю твои машины и если там будет хоть какая-то недостача топлива все повешу на тебя. Всю целину будешь у меня бесплатно работать.

– Есть, – обрадованно вскинул руку к фуражке прапорщик, понимая, что отделался легким  испугом. Он тут же, пока ротный не передумал, выскочил из палатки  и поспешил в сторону столовой.
– Арам Петросовичу побежал жаловаться, – проводив прапорщика взглядом через маленькое окошечко, расположенное над изголовьем своей кровати, резонно заметил Гриша.
– А мне хоть Леониду Ильичу, – сквозь зубы процедил  Ленчик.
– Я что-то ничего не понял? – недоуменно поднял брови Гиров.
– А что тут непонятного? Хорошее венгерское вино и, заметь,  очень дешевое. У нас вода газированная дороже стоит, – опять наполняя  кружку и протягивая ее Гирову, сказал Леня.

– Вот так вот, целая двадцатилитровая канистра вина?
– Ага,  целая двадцатилитровая булечка, – засмеялся Леня.  – В полевых условиях самое то против дизентерии и уныния.   На прошлых сборах в Хаймашкере все обосрались, кроме тех кто  на этой кислой среде держался. Так что пей не отлынивай,  тогда и ты подобно бравому солдату Швейку  потом сможешь сказать всем:  – мне  ваши тюрьмы и болезни по хер, я Хаймашкер прошел. А иначе кирдык…  кишечная палочка   скосит, – он, взбив поудобнее подушку и  накрывшись с головой одеялом,  отвернулся к стене, – все,  Ленчик, спать, спать. Через пару минут офицеры уже слышали его могучий храп.

– Да, вот у кого  железобетонная нервная система, – засмеялся Гриша, глядя на мирно похрапывающего товарища. – Как говорится: сделал дело, прикрой веточкой.
Он по-отечески прикрыл вылезшую из-под одеяла ногу Лени и, предложив Сане присоединяться к своему другу,  пошел проводить в роте вечернюю прогулку и поверку.

Заняв  предложенную ему  кровать,  Гиров, порядком вымотавшийся за день, тоже  стал быстро засыпать. Последнее, что отложилось в его подсознании, перед тем как он погрузился в какой-то по истине мистический сон,    был куплет   песни целинной роты, доносившийся, казалось, откуда-то с края Вселенной:

До сви-да-нья города и хаты,
Нас до-ро-га дальняя зовет.
Мо-ло-ды, эх молодые мы ребята,
На заре уходим мы в поход!
Мо-ло-ды, эх молодые мы ребята,
На заре уходим мы в поход!




Глава 88
Не успел Саня погрузиться  в свой очередной беспокойный сон,   как тут же почувствовал, что его стремительно  засасывает  в Черную дыру.  Но,  странное дело, видел  он себя  сейчас  не изнутри,   а откуда-то сзади.  Его тело, превратившись  в     большое,     багрового цвета    веретено,  стремительно пронзало  пространство-время.     Вот,  тело-веретено  в доли секунды развалилось  на тысячи    маленьких веретенец, вот их стали  уже   миллионы, вот  – миллиарды...

– Русские не сдаются, – хрипело сознание Гирова, пытаясь не отставать  от полчищ кровавых телец-веретен,   стремительно летящих в бездну, прекрасно понимая всю глубину глупости своей бравады.

Вдруг,   скручивание  прекратилось, и Гиров  увидел себя целым и невредимым в каком-то     освещенном ярким бирюзовым светом  кабинете   без стен,  пола и потолка. Все, как бы   само-собой,   висело в воздухе. Посредине кабинета стоял овальный стол, за которым сидели какие-то люди,   не обратившие   на  появление Гирова   ни малейшего  внимания.

Громко откашлявшись,  Саня  поздоровался. Ему  никто не ответил.
– Через тридцать секунд портал закрывается,   –  глянув на часы, озадаченно    сказал статный мужчина в ярко-красном  смокинге и такой же  вызывающей  бабочке, на вид  лет шестидесяти пяти.   – Двоих     нет.

–  Да, я-то здесь, – в очередной раз попытался привлечь к себе внимание  Гиров.    Для убедительности он  схватил со стола внушительных размеров пресс-папье и  подбросил его  вверх. Прибор,  чуть повисев в воздухе,   аккуратно лег  на свое прежнее место. Никто из присутствующих    даже глазом не повел.

– Все ясно, –   рассмеялся   Саня,  – я здесь, но они меня не видят.  Он, покраснев от досады, плюхнулся в кресло и, закинув ноги на стол, стал молча наблюдать за происходящим.

– Извините за опоздание, господа, –  раздался   негромкий    спокойный  голос.  –  Сами понимаете: метро не ходит, на улицах   постреливают.
Слева от Гирова,   прямо из воздуха,  нарисовался  немец,  лет сорока пяти в эсесовской форме.  Он   уважительно поклонившись  всем,  отдал какой-то пакет  мужчине в смокинге,  и стал пробираться  к свободным креслам, в одном из которых находился невидимый никому Гиров.

Саня  забеспокоился: не сядет ли немец прямо на него, но тот    плюхнулся в кресло, стоящее рядом.
– У вас продается славянский шкаф, –  чуть  наклонясь в  сторону Гирова, тихо спросил он.

– Был нужен, уже взяли. Осталась только  двухлитровая  клизма, – зло огрызнулся  Саня. И тут только до него дошло,  что,  если эсесовец с ним заговорил, значит,   в отличие  от остальных,  он-то  его видит.
– Блин, наконец-то, хоть кто-то меня здесь видит, – обрадованно повернулся   к нему Гиров.   – Вы же видите меня, правда?
– Увы.
–  Что увы?  Увы  – да, или увы – нет?
– Увы,  нет.
– А почему же тогда Вы со мной заговорили?
– Интуиция.
– Чего?

– Интуиция, –  спокойно повторил немец, – просто, я все чувствую. Вот и сейчас я чувствую, что  Вы здесь… Он чуть прихватил ноздрями воздух, отчего кончик носа у него  начал едва заметно вибрировать.
– Я все чувству-ю-ю-ю-ю, –  протяжно простонал  он.   – А теперь  не мешайте мне работать, с  этими словами,   он сразу забыл про Гирова,  и стал внимательно изучать   присутствующих.

– Итак, господа, – снова заговорил мужчина в смокинге. По всему было видно, что он выполняет здесь роль секретаря,  –  время десять ноль  одна. Временной портал закрыт, кто-то один не прошел. Правила наши вам известны: отсутствие  даже  пяти  членов  СОСа  не может  помешать проведению нашего совещания, так что позвольте мне начать.

Он,  сделав глоток из бокала,   быстро вскрыл переданный ему немцем пакет и, пробежавшись глазами по написанному, с тревогой произнес:  – Вынужден  сообщить вам,  господа,  пренеприятнейшее   известие.
– К нам едет ревизор? – не отрываясь от игры в карты, зевнул бородатый старец в соломенной шляпе и  длинной, ниже колен  крестьянской рубахе, перетянутой в талии  черным поясом.

– Откуда знаете? – встрепенулся мужчина в смокинге. – Это совершенно секретная  информация, вы все были свидетелями, что пакет был вскрыт  мною на ваших глазах.
– Не забывайтесь,   батюшка, – сердито глянул на него  старик,  Вы еще Иисусу   этот вопрос задайте, – кивнул он на своего партнера по игре.

– Лев Николаевич, ну сколько раз Вам говорить,  я –  Иешуа.  Такой же, как и Вы человек из плоти и крови. Уж кто-кто,  а Вы-то должны знать, что    в своем земном воплощении я просто несу космическую энергию, которую в религиозных писаниях назвали Христом.

– Помню, помню, голубчик, и про то,  что Иисус – имя богоподобного человека, появившееся в результате вливания энергии Христа в Вашу физическую и психологическую реальность, помню.  И  даже то,  что в момент появления  Вас поддержали некие космические силы, находящиеся выше нашего сегодняшнего понимания, знаю. Только Вы особенно-то не заноситесь из-за этого. Гордыня, знаете ли…

– Извините, Лев Николаевич, действительно глупый вопрос, – дождавшись пока старец закончит диспут с Иешуа, вновь подал голос секретарь. –  Господа, к нам  действительно  едет ревизор, – он  поднял над головой сложенный вчетверо лист бумаги. – И  никто не знает – кто это  и  какими событиями вызван его приезд.
– Может, олимпиадой в Сочи? – вскочил из-за стола молодой паренек в форме вратаря хоккейной команды, на груди которого красовалась огромная надпись – Легенда № 20. –  Так, у нас там все чики-пуки,   ну,  или почти все…,   – поправился он, заметно покраснев.

–  До олимпиады мы еще доберемся,  –  буркнул секретарь, – а пока есть дела поважней.  Он  оторвал голову от вороха бумаг и пристально посмотрел на вратаря. – Простите,  а Вы кто такой?
– Я – вратарь сборной Советского Союза по хоккею, Владислав Третьяк,  а Вы кто?

– Понятно. Господа, в этот   раз среди нас новичок, так сказать, свежая кровь, – он чуть облизнулся, –  посему предлагаю, чтобы  не возникало в последующем   казусов,  собрание начать  с представления членов СОСа.
– Все равно будут, – отмахнулся старец,   и незаметно для Иешуа спрятал одну карту в длинный рукав своей рубахи. – Вам пара шестерок на погоны, голубчик, – небрежно выбросил он на стол шестерку треф и бубей.

– А Вас я знаю, – весело засмеялся вратарь, – Вы – Лев Николаевич Толстой,  русский писатель,    я читал Вашу «Войну и Мир».
– Всю?
– Нет, врать не буду, всю не потянул, – покраснел Владик, – но один том  точно осилил.

– Лучше бы тогда «Крейцерову сонату» осилили, хотя… зачтено, – кивнул Толстой.
–  О, и  Вас я  узнал! –   Влад ткнул клюшкой  в мужчину напротив.  –  Вы  – Энштейн,  автор теории относительности.  Е равняется  мц квадрат. Мы в школе  Вас учили.
– Какой умный юноша, – улыбнулся секретарь. – А остальных тоже знаете?
– Вот остальных – нет, – загрустил сразу Влад.

– В таком случае, исключительно,  для Вас. В   сегодняшнем  заседании СОСа,  которое, не побоюсь этого слова, является для всех нас историческим событием принимают участие: – Великий русский писатель, апофеоз  мировой  классической литературы,  граф...

– Ой, я Вас умоляю,  батюшка, давайте без этих ваших расшаркиваний, – перебил говорящего классик.  – Кому-кому,  но Вам-то  должно быть известно, что мы не приемлем здесь никаких званий и регалий.
– Да, но у нас же новый член Совета? – попытался сопротивляться секретарь. Однако, все остальные члены СОСа тут же встали на сторону  писателя и секретарю пришлось согласиться.

– Тогда  слева-направо,  –  сурово посмотрел на Владика секретарь,  –  Иешуа бен Иосиф,    Христофор Колумб,   Макс Отто фон  Штирлиц, Чингиз хан,  Дмитрий Иванович Менделеев, Никола Тесла и я –  Иоганн Вольфгангович   Барух,  – чуть запнувшись закончил он.

– А что такое SOS? – не выдержал Владик. – Типа,   срочно надо валить?
– Кого надо срочно валить? – насторожился  Барух.
– Не, Вы меня не правильно поняли. Не валить, в смысле кончать, а  валить в смысле – рвать когти. Спасайся кто может,  в общем, SOS,  – Влад для убедительности начертил в воздухе три буквы.

– Не SOS, а СОС, молодой человек.  Совет Одиннадцати Старейшин, а Вас  что, когда направляли сюда,   не проинструктировали?  –  изумился Барух.
– Да,  никто меня не направлял, – засмеялся Владик. – Я лег спать, захотелось пить, открыл глаза, смотрю,  а тут вы все сидите.

– А,   почему в таком виде? –  посмотрев  на Владика в подзорную трубу, подозрительно спросил   Колумб. – Или Вы  прямо с поля брани к нам?
– Не-е-е, –  засмеялся Владик, – я ж говорю,  я спал, проснулся и вот я здесь с Вами! Прикольно!
– Что, прямо в этом облачении  спали? – одновременно удивились Колумб и   Тесла.
– Ага, мне тренер сказал, что я всегда должен быть во всеоружии.

– Господа,  я думаю, в скором времени все  встанет на свои места. Хотя,  пока  присутствие  молодого человека на нашем совете  у меня лично вызывает некоторое недоумение.   Ну,  да не нам решать, вы прекрасно понимаете,  что состав совета  утверждается там, – секретарь  многозначительно ткнул пальцем вверх, –  и никому не известно: кто и с какой целью в очередной раз  здесь окажется.
– Кроме Вас, –  вставил Тесла. – Вы ведь  за последние двести лет не пропустили ни одного СОСа?

– Ну, – развел руками Иоганн Вольфгангович,  – такая уж моя роль. Кто-то  должен тут все протоколировать.
В этот момент из пространства, расположенного чуть ниже часов с кукушкой,   вылетел какой-то черный диск и мгновенно оказался возле головы Энштейна.  Третьяк, резко  выбросив вперед левую руку, ловко перехватил его. Кукушка хотела было кукануть  пару-тройку раз, но увидев летающие по кабинету диски  передумала, на всякий случай  поглубже спрятавшись в свое убежище.

– Во, – показал  всем черный упругий диск Влад, вынув его из ловушки. – Шайба. Прав был тренер, когда говорил мне, что я всегда должен быть в полной боевой готовности.
–   Интересно,  какой умный человек кинул в него  эту штуку…, – глянул исподлобья   на Энштейна   Тесла.

Физик, не стесняясь присутствующих,  показал Тесле язык и, пристав, несколько раз хлопнул в ладоши:  – Браво, молодой человек.
– Легенда № 17, – со знанием дела надул щеки Влад.
– Что легенда № 17? –  встрепенулись   члены Совета.
– Ну,  я говорю,  шайбу  мой друг запустил, Валерка Харламов,  в лоб этому,  – он опять указал шайбой в сторону физика, – он у нас легенда № 17.

– Так что  ж Вы тогда ее ловите тут, если это легенда №17 запустил? – перебивая друг друга, разом заговорили  члены СОСа.
–  Может,  он  как раз  и запустил ее в него,  чтоб она  уже, наконец-то, достигла своей цели? – рубанул саблей наотмашь  Чингиз хан, устрашающе сверкнув глазами.

– Именно так, – Влад молниеносно прикрылся блином, от встречи с которым сабелька  хана сломалась на две половинки, –  только я  ведь  тоже легенда.  И мне не важно: кто  в кого и что запустил. Моя задача  простая в  игре: я    защищаю свою   команду и себя, соответственно.
– Нет запасной?  – с сочувствием посмотрел он на Чингиз хана.
– Да, откуда, – горестно махнул тот свободной рукой и хотел было выбросить обломок сабли, но, поразмыслив, засунул его обратно в ножны.

– Считайте, господин Энштейн, что Вам крупно повезло, такую защиту себе заимели, – он опять с сожалением глянул на обломок сабли и отвернувшись от всех, казалось, тут же  погрузился в состояние полного анабиоза.
– Итак, господа, мы можем констатировать, что благодаря божьему промыслу,  пославшему нам в помощь легенду №20, который оказался явно проворнее легенды №17,  наш уважаемый физик,  остался невредим, – подвел черту под случившимся Барух.

– Извините, Владислав,   а Вы все шайбы перехватываете, которые летят в Вашу сторону? – поинтересовался он.
– Н-е-е-е,  тут, как говорится,   fifty–fifty. Все зависит от расстояния   и  скорости полета шайбы. Валерка-то слаб в щелчке, его конек –  финт и обводка. Вот, если бы  Халл,  Эспозито  или Толик  Фирсов щелкнули, то, я вам скажу,  можно было бы сразу тушить свет. У этих ребят не клюшка, а пушка, – засмеялся вратарь.

– Скажите, голубчик,  а что было бы с уважаемым физиком,  если бы Вы ее сейчас не поймали?
– Если бы такая плюшечка  влетела ему  в голову, – Влад оценивающе глянул на  Энштейна, –  расколола  бы черепок надвое.

– Милостивый  государь, – повернулся   Барух к Иешуа, –  не могли бы Вы посмотреть,  что там в параллельном мире, двумя уровнями ниже  в этом эпизоде произошло?  Извините, конечно, за беспокойство,   но  Вы же знаете,   кроме Вас  опуститься  туда больше никто не может.

– Yust a moment,  вот только сейчас засажу уже Николаича, – не отрываясь от карт, задумчиво произнес  Иешуа, но потом, вдруг,  сделал испуганные глаза и подпрыгнув на стуле, поспешно заговорил: – пардон, господа, но  я ж могу    не проскочить через 666–ю  параллель. Они ж  меня опять  того…  могут на крест затащить.
– Почему никого  нет,  – поднялся со своего места эсесовец. –  Вы  забыли, господа, что  666–е измерение – это до   моя Родина,  – на глазах  Штирлица появилась предательская слеза.

– Да-да, голубчик, помним-помним, только надо-то, еще   уровнем ниже, –  засуетился секретарь.   – Сможете?
– Раз – надо,  значит – должен, – четко, по-военному ответил эсесовец и,  щелкнув  каблуками,  выбросил  вперед в приветствии правую руку. Через мгновение его уже не было среди присутствующих.  На столе, обильно кровоточа,    осталась  лежать  выброшенная им правая  рука,  с остановившимися на половине шестого  чистейшего белого золота часами марки Patek Philippe Perpetual Calendar.

Все в ожидании замерли.   Гирову  показалось, что прошло минуты две. Вдруг,   рука  немца чуть  шевельнулась.  Санек,  от греха подальше,  отодвинулся от нее. Кисть начала   расти. Достигнув   размеров человеческого роста, она стала  быстро мутировать. Указательный палец превратился в правую ногу, средний – в левую,   безымянный и  мизинец – в руки. На месте большого пальца  с небольшим опозданием  появилась  сморщенная голова какого-то урода с выпученными глазами.

Трижды чихнув и  только  после этого приняв свой обычный облик,  штандартенфюрер  взволнованно заговорил:
– Там,  этому, – он указал  невесть откуда взявшейся у него в руках бейсбольной битой   на Энштейна, –  аккурат в висок и он того…,   – Штирлиц закашлялся.
– Сразу отошел?  – не выдержал Тесла.
– Не, не отошел. Жив,  слава богу, – отдышавшись ответил  штандартенфюрер.
Иисус трижды перекрестился.  Гиров про себя отметил, что крестится он на православный  манер, вначале касаясь правого, затем левого плеча.

– Но, похоже на то, что мозг ему эта штучка вынесла полностью,  – немец указал на шайбу, лежащую перед Владом.
– Как же это? Что не поймал там шайбу наша легенда № 20?
– Какое там, – Штирлиц  схватил из воздуха  огурец и, смачно хрустя им, едва понятно для собравшихся  добавил: – Он там вообще голый сидит и песню орет во все горло: привет, мол, с большого   бодуна, ну или что-то в этом   роде. Сами понимаете, вслушиваться особо некогда было. Я ведь  там  тоже… на птичьих  правах.

– Какой голый? Какой бодун? Да,  я вообще не пью ?! – вытаращил глаза Владик.
– А что это за дубинка у Вас такая? Откуда это? – спросил  Чингиз хан, указывая обломком сабли на биту.
– По пути  прихватил,  – Штирлиц повертел в руках дрын, – через Окраину спускался, а там без этого сейчас нельзя.
– А почему через Окраину?

– Самое удобное место для телепортации в нижние миры. В ней сейчас место максимального всплеска отрицательной психической энергии.
– Все ясно, господа, – Барух чуть постучал карандашом по стакану ,  призывая всех к вниманию. – Полная потеря памяти Энштейном в 667-м параллельном измерении, и кипение Окраины в 666-м, указывает на то, что мы немедленно должны внести корректуру в планы последующего развития нашей – 665-й параллели. Теперь становится понятным присутствие среди нас молодого человека, - он уважительно улыбнулся Владику.

– Черт, даже страшно подумать, что там делается в 668-м измерении, а нам ведь и до него еще надо опустится, – Барух хмуро глянул на Штирлица.
Штирлиц слизнул выступившую у него на запястье капельку крови: – Ну, что делается, что делается… людей уже жру…

Барух резко поднял вверх карандаш, тем самым как бы призывая немца не продолжать.
– … думают, в общем, какого им вначале забить гуся – белого или серого, – глянув на остро заточенный карандаш в руках Баруха, нахмурился Штирлиц.
– А есть разница? – Третьяк вопросительно посмотрел на штандартенфюрера.

– Разница есть, – кивнул тот Владику. – Забьешь белого, серый будет скучать… забьешь серого, белый будет скучать. Уж очень они привязались друг к другу.
– А что ж тогда делать? — Влад опять с надеждой посмотрел на немца.
– Тот обвел всех присутствующих внимательным взглядом: –Ну, что делать, что делать… а действительно,  господа, может уже и хрен с ним с серым?

В зале повисла зловещая тишина. Кукушка опять выскочила из своего убежища, но, натолкнувшись на полное безмолвие в пространстве, куковать не рискнула.
– Хрен с ним с серым, в смысле - забить птичку, или хрен с ним с серым – пусть скучает? – сердито глянуло на Штирлица русское Всё. – Вы, батенька, выражайтесь определеннее, ведь Вы же все-таки немец, а не …, – Толстой искоса глянул на Чингис хана, – друг степей-калмык.

– Друзья, друзья, давайте прежде всего разберемся с нашим вопросом, – опять постучал по стакану карандашом секретарь. – 668-е измерение пока подождет.
– Итак, согласно первоначальному плану нашей целью являлось объединение всех проживающих в нашем мире народов в единое государство. После чего планировалось перейти от временно принятой нами за основу теории относительности Альберта Энштейна, к теории Мирового эфира – господина Теслы.

– А  почему  нельзя  использовать теорию Мирового эфира сразу? –  –  обратился Владик к секретарю.
– Первоначально   мы должны создать единое общество,  – недовольно глянул на него Барух, – за две тысячи лет  нами  проводились неоднократные попытки построить его. Как Вы понимаете, самый простой способ объединить все народы под единым началом – это захватить их.

– Бесполезно, – покачал  головой Чингиз хан, – я   захватил, практически,  весь мир. Моя империя простиралась  от восточного побережья до западного, дело оставалось за малым и уже не требовало больших усилий. И тут ко мне пришел этот, –  он искоса глянул на Колумба, – и сказал, что уже через триста лет он  откроет новые земли, равные по площади всему моему государству. Причем, откроет он их где-то там за морями-океанами.  Ну,  и  как я туда свою конницу переправил бы, спрашиваю я вас?

– Председательствующий  согласно кивнул: – Посему условия объединения всех народов  решено было изменить. Мы решили  создать единое  общество не путем военного, а путем экономического объединения всех государств нашего мира. Для этого было решено создать  тайное мировое правительство,  контролирующее все финансы мира,  и расставить во всех странах  лояльных нам глав  государств.

С целью  приведения к власти во всех странах угодных нам  руководителей, было отработано несколько вариантов: в странах с развитой демократией, мы успешно использовали  двухпартийные  системы, в результате чего на выборах всех уровней у нас соперничали только два  наших кандидата; если демократические институты  в  стране были развиты недостаточно,    активно использовался административный ресурс, средства массовой информации,  различного рода карусели, вбросы, подмена бюллетеней, прочие  пиар  технологии; в ряде стран,  с тем чтобы ускорить приход к власти нужных нам людей, приходилось применять  в том числе  и  силовой вариант смены власти.

– Невозможно  объединить  народы путем принуждения и насилия, – с грустью посмотрел на Баруха  Иешуа. – Даже если Вам и удастся, вдруг,  это осуществить,  это будет лишь временное объединение. Только  любовью  и милосердием  можно достичь полного единения. Неужели Вы этого  еще  не поняли?

– Да поняли мы,  поняли,  уважаемый Иешуа, – склонил голову Барух. –  Мы давно это поняли, но и Вы нас должны понять, ведь  мы должны  развиваться, двигаясь вперед,  в соответствии с законами расширения Вселенной, а это, как Вы прекрасно понимаете, возможно только при постоянной борьбе и соперничестве двух противоположностей –   Добра и Зла. В противном случае, мы с Вами обречены на вечное    хождение    в  первобытном раю  под ручку, но нагишом.

– Сто лет, как бабуины ходили по кругу  и, наконец-то,  поняли,  – хмыкнул  Тесла. – И не пытайтесь прикрыться  здесь законами расширения Вселенной, – угрюмо посмотрел Тесла на Баруха. – Не забывайте, сударь, кто перед Вами сидит.
–  Уважаемый Никола, – начал горячиться секретарь, – уж кто-кто, а Вы-то лучше  других должны знать, что предложенная Вами  Теория Мирового эфира   просто опередила свое время. Мы имели очень большие опасения, что знания, могут попасть  в руки аморальных людей  и стать опасными не только для нашего мира, но и для  планеты в целом.  Чего стоит один Ваш Тунгусский эксперимент.  И  это были только «цветочки»  неограниченных возможностей Вашей теории.

– Ладно, ладно, – я ведь только так,  для проформы, можно сказать,  бурчу, – поднял примирительно руку  Тесла. – Слава тебе  Господи,  пришло, наконец,  время  встать на истинный путь.

–  И так, господа, – продолжил Барух, – если мы принимаем  теорию мирового эфира, нам  придется отказаться от многих выводов теории Эйнштейна.    У нас исчезнут такие понятия как  Большой взрыв,   пульсирующая   Вселенная, физический вакуум,  всевозможные   кварки,   пугающие нас Черные дыры и многое другое.

– Ну, Черные дыры никуда не денутся, – улыбнулся  Тесла. – Кстати, страшного в них ничего нет. Согласно моей теории  –  никакого исчезновения материи, и никакого ее пожирания Черной дырой не происходит, просто материальные объекты, сами возникшие в результате  флуктуационных процессов разряжения эфирной материи, посредством Черной дыры  возвращаются обратно в свое первоначальное эфирное состояние. Все остальное, что Вы перечислили, включая  Большой взрыв, естественно, от лукавого.

– Вот,  молодец, –  подумала Черная дыра, с любовью глядя на серба, – соображает! – она уже хотела было проявить себя, но потом, поразмыслив, решила все же  выдержать паузу и  до окончательного принятия  советом решения не показываться.

Тесла  продолжал: – Представленная мною теория мирового эфира позволит нам: во-первых, получить неограниченные объемы, практически, бесплатной  энергии; во-вторых, ускорить очистку ноосферы от грязи и зла последних тысячелетий, нарушающих жизнь и развитие Природы всей планеты. После такой очистки    необходимость в Вашей постоянной борьбе двух противоположностей отпадет сама собой, – серб  мельком глянул на Баруха, – в-третьих, она откроет нам окна в параллельные миры. Ну, и, наконец, у нас появится возможность изменять ход времени, его скорость и направление  и путешествовать в нем.
Глаза великого гения засверкали, видно было, что он ждал этого часа всю свою жизнь. Сделав большой глоток, из неведомо откуда появившегося перед ним стакана, он продолжил:

–  Освоение Мирового эфира – это не только обращение  к бездонному океану дешевой, экологически чистой энергии, господа,  но и  создание совершенно новой могучей цивилизации – ЛИЛА. И прошу при голосовании учесть тот факт, что расположенные ниже нас и тесно связанные с нами невидимыми струнами миры, в особенности  соседний, уже бурлящий, как котел кипящей смолы, шестьсот шестьдесят шестой    с нетерпением ждут от нас принятия этого  решения.

– Да уж, – в подтверждение сказанного, кивнул головой  Штирлиц, – там сейчас  главный аргумент – это, – он помахал перед носом Гирова битой. – Такой в голову прилетит, мало не покажется.
– Только не в мою, – улыбнулся Саня. – Меня тут вообще  нет.
– Ага, нет, –  согласно кивнул Штирлиц, – а где ты есть?
– Где-то есть, – уклончиво ответил Санек, давая понять немцу, что и он умеет хранить секреты.

– Господа, позвольте и  мне высказаться тогда, – поднял  трясущуюся руку сухонький старичок, до этого сидевший незаметно словно мышь. – Хочу сказать,  что еще за неделю до того моего  сна, когда я увидел периодическую таблицу элементов, я четко видел во сне и эту загадочную субстанцию. Позже, в своей работе: «Попытка химического понимания мирового эфира» я  даже  пытался объяснить всем, что же он означает в химическом смысле, – горячо заговорил Менделеев, вскочив со своего места.

– Уже тогда я понял, что свойства эфира отличны от свойств любой другой известной нам материи. У меня в таблице для него было выделено самое почетное место и даже  уже придумано название. Я хотел назвать его Х-элементом, или Ньютонием, в честь великого ученого. Этот элемент, обладающий свойством сверх проницаемости,   просто поразил меня своей необычностью. Его невозможно было сжать, как другие газы, он утекал  через все, что угодно. Его масса  равнялась примерно 0,000013 массы водорода. Но, увы, я вынужден был  убрать его из таблицы.
– Вам-то  что помешало, уважаемый Дмитрий Иванович, – округлил глаза граф. – Ведь  не могли же Вы своим  размещением эфира в периодической системе элементов расколоть планету надвое?

Менделеев чуть покраснел: – Знаете ли, я видел еще один сон…  и после него просто не смог, не имел права, не вымарать из таблицы этот элемент.
– Что за сон? – встрепенулся секретарь.
– Уж, простите, господа, но  и сейчас, по прошествии ста сорока четырех лет, я предпочитаю об этом не распространяться.  Я, знаете ли, и сейчас еще нахожусь в некотором сомнении…

–  Господа, господа, – прервал его Барух, – так мы еще до седьмого потопа будем рассуждать и сомневаться, не забывайте по какому поводу мы собрались, – он указал на сложенный листок. – Действовать надо, господа, действовать!
– Итак, довольно разговоров – голосуем. Кто за то, чтобы приступить к переходу  от Теории относительности к Теории мирового эфира прошу поднять…

В этот момент рядом с Гировым, который по-прежнему восседал  на столе, вдруг, появился причудливой формы кувшин. И не успел Саня  что-либо  подумать, как из сосуда, показалось  длинное  раздвоенное жало, а за ним,   блестя причудливого цвета чешуей, голова и тело  огромных размеров змея с внушительным человеческим носом, расположенным выше глаз. Высунувшись наполовину из сосуда, он замер, внимательно изучая своим немигающим взглядом  присутствующих.

Члены Совета тоже замерли. Казалось, их всех одновременно пробил столбняк.
– А вот и я,  – угрожающе прошипел змей, и его язык стремительно обвил поочередно шеи всех присутствующих, кроме Гирова.
– Похоже, вы ожидали увидеть совсем не меня,  и уж точно  не сегодня, – ехидно прошипел змей. Его взгляд остановился на Тесле.

– Бабуины говоришь? Ну да, правильно, бабуины. А кто вы  еще? Бабуины и есть! Ну, что? Продолжим ваши бабуиновские пляски? – тут он перехватил взгляд Гирова  и повернул к нему свою голову.
– Этот точно меня видит, – повеселел  Саня. – Привет, Горыныч, – помахал он змею рукой и легонько щелкнул гада в поворачивающийся во все стороны,   независимо от головы, носяру – флюгер.

– Пшел вон, кайк недоструганный, – прошипел безразлично змей и так треснул Саню по башке своим языком, который в  момент удара  превратился в весло, что тот кубарем слетел со стола и начал стремительно падать вниз.

В это же мгновение, одновременно из  пяти разных точек, до него донесся душераздирающий крик: – Рота – подъем!  Первый взвод – подъем!  Второй взвод подъем!  Третий взвод – подъем!  Четвертый взвод – подъем! Рота-а-а-а –  построение через сорок пять секунд, форма одежды – номер два!

Гиров ошалело, выпучив глаза, смотрел непонимающим взглядом вокруг себя. Он лежал в кромешной темноте на каком-то земляном полу.
– С кровати упал, – вернулось к нему сознание. Не обращая внимания на огромный шишкарь, невесть откуда появившийся у него на голове, Саня вскочил с пола и, откинув входной брезент, чтобы хоть что-то можно было рассмотреть внутри, стремительно начал одеваться.
Через несколько секунд он, вдруг, замер и, с досадой швырнув в угол еще не обутый левый сапог, уселся на кровать.

– А я-то какого черта  как по тревоге лечу?
Офицеров внутри уже не было, он находился в палатке один. Снаружи доносился оглушительный топот сотен сапог.
– Фу ты,  приснится же такое, –  он, потирая ушибленное место, выглянул наружу.
Передняя линейка была заполнена готовыми к утренней зарядке солдатами. Офицеры стояли в едином с ними общем строю. Слышался доклад дежурного:
– Товарищ капитан, рота для проведения утренней физической зарядки построена, дежурный по роте  сержант Гурьев.

– Направо, – услышал Саня зычный голос Леонида. – За мной бегом ма-а-а-а-рш!
Гиров, глянув на часы, упал на кровать и снова закрыл глаза. Приснившийся и, казалось, четко врезавшийся в память сон стал быстро растворяться в информации  сегодняшнего дня, и, когда Гиров через десять минут открыл вновь глаза, он уже даже приблизительно не мог вспомнить, что же ему такое снилось.

– Надо бы сразу их записывать, – чувствуя,  что приснилось что-то интересное, а он напрочь все забыл,  подумал Саня и, перекинув через шею полотенце, пошел умываться. Через час он уже ехал к пункту конечного назначения.





Глава 89
Дорога была, как стиральная доска, ухаб на ухабе. Да,  и кто пустит военную машину на нормальную трассу? Ее участь всю жизнь месить полигонную грязь и набивать себе  шишки на ямах и рытвинах.
Свинцовые тучи, казалось, нависали прямо над тентом шестьдесят шестого, то и дело напоминая о себе тоненькими ручейками воды, то тут, то там протекающей через давно прохудившийся тент.

– Товарищ майор, а почему Вы в кузове трясетесь в такую погоду, а старший прапорщик Мясоян в кабинке, да еще и печку гоняет по полной, – глядя через  смотровое окно на увесистый  багрового цвета   загривок прапора, спросил Гиров, переведя  буквально на долю секунды   взгляд на  майора  Шкуту, подсевшего к нему уже в движении,  и тут же, как будто это и был-то всего лишь риторический вопрос, так сказать для заполнения паузы, усердно принявшийся рассматривать стайку гусей, неторопливо двигающихся вдоль обочины дороги.

– Ты, похоже, товарищ лейтенант,  к нам из кастрированной части добираешься, – ни грамма не смутившись, усмехнулся Шкута, продолжая обильно мазать гуталином свои и  без того блестящие,  как у кота яйца, сорок пятого размера, хромовый сапожищи.
– Из нее родимой, – вздохнул Санек,  – на машине, на дрезине едет полк в одной машине... нам не страшен серый волк, мы кастрированный полк.

– Во-во, – кивнул Шкута, – посему тебе и неведомо, что размещение военнослужащих во время движения транспортного средства не зависит от званий. Есть такое понятие, сынок, как старший машины. И будь ты хоть самим генералом, если старшим машины назначен прапорщик, то твое место в кузове, – указал майор на мешок с портянками, который он ловко подсунул себе под задницу еще на стоянке.

– Да, и не Мясоян он, а Мусаян... Не путай, пожалуйста, а то  вечно голодным будешь в полку.
– Эт,  почему же? – не понял Гиров.
– Потому что с прошлой недели Муса Мусаевич назначен у нас временно исполняющим обязанности начальника столовой.

– Не,  ну,  так это ж временно, – попытался отмахнуться Гиров.
– Нет ничего более постоянного, чем временное, – усмехнулся  Шкута и, вдруг,  стремительно сделав три  коротких шага в сторону противоположную движению машины и упав на колено, произвел по кустарнику, густо росшему с правой стороны  дороги, две  быстрые (как удар кинжала), короткие очереди из непонятно откуда оказавшегося у него в рукам Калаша.

В следующую секунду раздался душераздирающий рев,  что-то огромное и темное метнулось прочь от машины и пробежав по зарослям метров десять-пятнадцать грузно, с хлюпаньем завалилось  в попавшую ему на пути лужу...





Глава 90
Полный тезка   премьер-министра, пожалуй, самой кровавой за всю историю существования  Российского государства эпохи – Петр Аркадьевич   Столыпин проснулся ровно в пять. Несмотря на еще довольно ранний вечерний час, за окнами  стояла кромешная тьма. Пошарив правой рукой возле изголовья и  нащупав коробок, в котором оставалась последняя спичка,  он хотел было зажечь свечу, но в последний момент передумал.

Спустив на ледяной пол  ноги и,  зябко поежившись,  мужчина на некоторое время замер, давая возможность глазам привыкнуть к темноте.
В комнате, находящейся в подвальном помещении пятиэтажного дома, расположенного близ Марсового Поля на углу Мойки и Садовой, которую ему выделило домоуправление,  после того как в   дом, в котором  он до этого прожил   без малого тридцать три года,   попала пятисот килограммовая авиационная бомба, не оставив от него даже фундамента, было жутко холодно.

Последний раз Столыпин  протапливал печку-буржуйку, сделанную из половинки обычной бочки из-под мазута, второго  февраля. Он помнил этот день очень хорошо. Это и был день его переезда. Именно второго февраля, авиационная бомба,  похожая своим внешним видом на породистую, хорошо откормленную свиноматку, одним махом лишила его и семьи, и родительского  угла.

Чтобы  хоть как-то убрать   наледь, висевшую  по всем    углам комнатушки, Петр Аркадьевич вначале  намеревался  протапливать свои "новые хоромы", но уже  на третьи сутки плюнул на эту затею, потеряв к ней всякий интерес.
Просто, неоткуда было  брать дрова. Тех,  что были ему выданы сразу по заселению, хватило ровно на одну протопку и,  чтобы  дальше продолжать топить печь, оставалось разве что идти  мародерствовать,  проще говоря, подворовывать соседскую мебель, ту что плохо лежит. Но совесть и глубокое осознание общей беды не позволяли Петру Аркадьевичу не то чтобы  так поступать, но даже  думать об этом.    И вот   уже  без малого двадцать дней  в комнате его был настоящий ледник.

– Сегодня же    двадцать третье февраля, – вспомнил Столыпин, – праздник, однако.
Он залез в валенки и, подойдя на ощупь к журнальному столику,  второму после кровати  предмету меблировки своего убогого жилища, сиротливо стоящему на трех ногах перед находящимся под самым потолком крохотным окошечком,   заколоченном куском фанеры,   попытался найти остатки вчерашней пайки черного хлеба. Однако,  ничего не обнаружив, вспомнил, что перед тем как окончательно заснуть,  не удержался и одним махом проглотил, припасенную  на вечер четвертушку пайка. От двухсот пятидесяти  граммов суточной нормы  на столе остались лишь мелкие крохи  и  бумага,  в которую  он был  завернут.

Чуть поразмыслив, Столыпин  смахнул в рот  со стола хлебные крошки,   засунул спичечный коробок с последней спичкой в левый карман брюк и, прихватив по пути лежащий на  печи небольшой  коричневого цвета блокнотик, сделанный из обычной школьной тетрадки в клеточку,   на ходу накинув   бушлат  и нахлобучив на непокорные вихры  шапку-ушанку, решительно вышел из комнаты.

Без пяти минут шесть   Столыпин, заглянув по ходу движения к своему другу Фоме (единственному  из его товарищей, остающемуся еще живым), у которого ему удалось разжиться корочкой черного хлеба и стаканом кипятка,   уже стоял в кабинете своего непосредственного начальника. Начальник, практически, упершись носом в карту города, громко и несколько сердито, словно кому-то выговаривал замечания, объяснял какой район сегодня выделяется для работы столыпинской команде.

– Извини, – говорил он, чуть раскачиваясь на своих коротеньких ножках, – район работы опять у тебя  расширяется. Что поделаешь. Людей не хватает, машин тоже. Если так дальше пойдет,  то через пару-тройку недель работать будет совсем некому. В нашем распоряжении останется только город-призрак, наполненный мертвецами. Сегодня еще три команды в полном составе на фронт    отправили  и четверых  схоронили. Да..., вот так вот.

– Все понимаю, – кивнул головой Столыпин, – сколько нарежете,  столько и объедем, можете не сомневаться. Он быстро перенес в блокнотик указанный ему  район, про себя отметив, что при таких масштабах одной машины может и не хватить и хотел было уже попросить разрешение на выход, как начальник оторвался от карты и, перейдя к своему столу и тоже  достав блокнот, но уже фирменный, тесненный золотой лентой, кивнул ему головой: – Распишись.

– Ах, да, – Столыпин,  обмакнув  перо в стоящую рядом чернильницу, перегнувшись через стол, поставил  в указанном месте автограф.
Начальник, подойдя к стоящему в углу кабинета внушительных размеров  сейфу, достал оттуда трехлитровую бутыль,  на  три четверти заполненную мутноватой жидкостью. Вернувшись   к столу, он до краев наполнил самогоном  один из шести стоящих на подносе граненных  стаканов: – Принимай.

Столыпин проворно вынул из внутреннего кармана бушлата плоский шкалик, рассчитанный как раз на двести граммов  и, воспользовавшись лежащей рядом со стаканами небольшой латунной воронкой, быстро перелил содержимое  в свой бутылек.
– Напоминаю, о наличие  этого, – начальник  показал указательным пальцем левой руки на столыпинский штоф, – никто не должен знать. Я надеюсь – это понятно?

– Да, честно говоря, не совсем понятно, товарищ дивизионный комиссар, – не выдержал Столыпин. – Как-то это не по-людски... сам пью, а с мужиками не делюсь. Не по-нашему это все  как-то. Прятать должен, скрывать...
– Да, пойми ты, мил человек, больше двухсот граммов я тебе дать не могу, не имею права... Это ж, можно сказать, Резерв Верховного Главнокомандующего. А что такое двести граммов для  шести  мужиков? И, заметь, совсем не французов, да еще в такие морозы. Да, вы  ее родимую даже  не почувствуете. Ну, какой от нее толк?

– Ну, и мне тогда не надо, – упрямо попытался стоять  на своем Столыпин.
– А вот тебе не могу не дать. Приказ понимаешь, самого товарища..., ну в общем оттуда, – он показал пальцем в потолок и сделал многозначительное лицо.  – В создавшейся ситуации мы обязаны сохранить Ваше здоровье и здравый рассудок. Работа у Вас  вредная... и даже очень, я бы сказал. Мы не можем рисковать нашим руководящим составом.

– Таких  надежных и преданных делу партии и народа сотрудников  как Вы, товарищ Столыпин, – перешел комиссар с ним на официальный тон, – мы должны беречь, как зеницу ока, так что с праздником Вас еще раз, дорогой Петр Аркадьевич, и  давайте прекратим уже раз и навсегда эти разговоры. Тем более, что девчата в этот раз действительно на славу постарались, так сказать, побаловали нас в честь праздника,   –  по всему было видно, что шеф Столыпина уже успел снять пробу.
– Ну,  какой из меня руководящий состав, – кисло улыбнулся Столыпин, пряча макалюшку на старое место.

– Ну, вот и хорошо, тогда за работу, –  похлопал дивизионный комиссар старого путиловца на прощание по плечу и кивком головы показал на дверь.
Петр Аркадьевич,  неумело козырнув для солидности  и  четко по-военному повернувшись  через левое плечо,  вышел из кабинета.





Глава 91
Время приближалось к полуночи. Старый прострелянный в двух местах осколками от снарядов ЗИС,  с находящейся в его кузове похоронной командой  №12-42/бис, состоящей  из пяти человек, включая водителя автомобиля - балагура и трепача Андрюху Рублева (по кличке  – Рваный), руководимой  рабочим Путиловского завода –  Петром Аркадьевичем Столыпиным, пять раз подававшим прошение – отправить его на фронт для обороны родного Ленинграда и пять раз получавшего на это отказ по причине обширной контузии, полученной им   еще в Первую Мировую войну   при обороне славного русского города Могилева, в котором  располагалась Ставка  тогдашнего Верховного Главнокомандующего,   проехав по Невскому  мимо  Гостиного двора, свернул на канал Грибоедова и, скрипнув тормозами, остановился возле первого полуразрушенного дома. Мотор автомобиля  моментально  заглох, фары погасли.

Хотя последнее было делать не обязательно. Светомаскировка машины была настолько глухой, что  полоски света, оставляемые    фарами,  едва позволяли водителю видеть дорогу  и никак не помогали команде вести поисковые работы в  темном и, казалось, абсолютно безлюдном  городе.

Столыпин, выпрыгнув из кабины автомобиля, подошел к авто сзади и заглянул в кузов. Машина уже была доверху завалена трупами. Команда ввиду отсутствия места вынуждена была пристраиваться прямо у них в ногах, отчего психологическая подавленность коллектива, сформированного неделю назад и  уже изрядно расшатавшего свою психику этими ночными рейдами, только усиливалась.

Как только сидящие в кузове поняли, что начальник решил сделать очередную остановку, они тут же как горох посыпались из кузова на землю.
– Эх, щас бы  сто грамм, – тоскливо выдавил из себя худощавый высокий паренек лет восемнадцати с явными признаками туберкулеза на покрытом оспой лице и тут же закашлялся.

Столыпин  в очередной раз почувствовал себя "не в своей тарелке" от этих слов, и, чтобы скрыть эту свою неловкость, ткнув рукой в сторону ближайшего дома  глухо сказал: – Там все внимательно осмотреть.

Предчувствие  не подвело старого мастера. Недалеко от второго подъезда пятиэтажки, сияющей в углу на уровне третьего-пятого этажей огромной  черной  дырой от недавней бомбежки, на ступеньках, скрючившись сидел человек, завернутый в рваную солдатскую шинель. По всему было видно, что он был уже мертв. По всей вероятности бедняга, испытывая чувство нестерпимого голода и окончательно обессилев от пройденного пути, не дойдя самую малость, решил  присесть на крылечке, чуть отдохнуть и тут же заснул от усталости, а суровый февральский мороз не щадил в этом году никого.

Стоило только человеку в такой мороз   хоть на минутку присесть, как он уже был не в состоянии  подняться, тут же засыпая. Уже через час,  максимум два,  он окончательно замерзал,  испытывая при этом сладкую дрему, не позволяющую его воле  сделать над собой усилие, подняться и  дойти до обогреваемого помещения.
Столыпин чуть коснулся плеча незнакомца. Тот сразу, потеряв равновесие, начал медленно сползать по ступенькам на землю. Все  поняв, Аркадьевич,   махнув рукой в сторону машины, негромко произнес: – Несите его, тридцать третий. Надеюсь, отработали сегодня,  шабаш.

Донеся мертвеца до машины, уже порядком обессиленная команда, попыталась забросить труп в кузов с разгона. Однако  две предпринятые попытки не увенчались успехом,  и тогда двое  из похоронной команды забрались в кузов,  а оставшиеся двое,  поставив покойника на попа, стали  выталкивать  увесистый труп вверх.
Наконец, кое-как  им удалось  уложить   мертвеца поверх остальных трупов и вся команда,  спустившись вниз, сгрудилась возле  Петра Аркадьевича, который, чтоб хоть как-то поддержать своих подчиненных,  решил угостить их табачком.

Закурив, экипаж,  тихо переговариваясь между собой, стал  с интересом наблюдать  за поведением  Рваного, который отказавшись от предложенной Аркадьевичем самокрутки, вновь почему-то залез   в кузов авто и что то там пытался отыскать.
– Че потерял, Андрюша? – как можно ласковее спросил Столыпин.
– Да,  понимаешь, Аркадич, когда мы последнего-то  забрасывали наверх,  мне что-то руку расцарапало, вот у меня догадка и родилась...

– Ага, точно... часы, –  крикнул радостно Рваный, пытаясь стянуть с левой руки трупа необычный предмет.
– Похоже,  трофейные, – прокомментировал он находку, – я таких еще  и не видывал. О,  еще и светятся.
– Оставь, – угрюмо проронил Столыпин, – мародерствовать не позволю.

– Да, ладно, Аркадич..., все-равно  в морге  снимут, а мне семью завтра чем-то надо кормить. Ты же знаешь, у меня трое, – не обращая внимание на старшего, недовольно и даже будто бы с некоторой угрозой пробурчал  Рваный.
Все внимание, естественно,  сейчас  было обращено  на него и поэтому произошедшее в следующие минуты  команда видела и слышала абсолютно четко.

Мертвец, на  которого Рваный для удобства уселся верхом, вдруг, чуть шевельнувшись, начал медленно приподниматься. Из глаз его стало исходить едва различимое сияние бледно-голубого света. Он, перехватив  руку  Андрюши и не поднимая на него глаз, абсолютно четко  и спокойно произнес: – Ты  не понял, что тебе сказали? Оставь в покое  мой Навигатор.

Рваный от страха шарахнулся назад, пытаясь выскочить из кузова, но рука покойника  крепко сжимала его левое запястье. Ошалело оглядываясь, Рваный  схватил  подвернувшуюся ему под руку лопату и с силой, наотмашь ударил ею покойника   по голове. Раздался жуткий треск. Черенок лопаты, сломавшись сразу в двух местах, разлетелся по кузову.

Пошарив взглядом вокруг себя и найдя другую лопату, паренек ударил  вторично. Вторая лопата, подобно первой,   разлетелась на куски.
– Ты что творишь? –  продолжая соблюдать абсолютную невозмутимость обратился  покойник к Рваному, – переломаешь нахрен все лопаты,  чем потом жмуров закапывать будешь? – с этими словами  он впервые поднял на Андрюху свой взгляд.
Водитель грузовика, резко дернувшись всем телом,  тут же  затих, распластавшись поверх остальных трупов.     Покойник, кряхтя и чертыхаясь,  начал выбираться из кузова автомобиля.

Первым, как подкошенный, бездыханно упал на землю больной туберкулезом. За ним один за другим, с интервалом в несколько секунд, свалились остальные.
Столыпин, чувствуя как его ноги резко обмякли и  понимая, что еще мгновение и он тоже упадет без сознания, схватившись левой рукой  за находившийся  за спиной покосившийся штакетник,  правой  рванул из кобуры трофейный Вальтер и не останавливаясь произвел (практически в упор) три выстрела.

– Не трать пули, придурок, застрелиться будет нечем, – прошипел Хуба. Он уже понял, что стремительный и предельно точный, аккурат между глаз,  выстрел майора Шкуты отбросил его опять, как минимум,  на  пятьдесят лет назад, и уже больше  не обращая никакого внимания на Столыпина и погрузившись в свои размышления, зашагал прочь от машины.

Рука Столыпина сама подняла пистолет к виску и несмотря на то, что  не потухшее еще окончательно сознание  изо всех сил пыталось сопротивляться,  нажала на спусковой крючок.
– Все,  конец, – молнией пронеслась в  голове Столыпина последняя мысль и  тут же приготовилась  к далекому путешествию.

Вдруг, откуда-то,  из самых что ни на есть глубин  его подсознания ее догнала другая мысль: – А, кончились патроны-то у  Вальтера.
Дело в том, что,  вот уже вторую неделю как, из-за исключительно тяжелого положения  на фронте, им   вместо полной обоймы выдали только три патрона.

Одновременно с этой  мыслью  раздался сухой щелчок  бойка спускового механизма.
Столыпин, как подкошенный,  рухнул на землю,  слезы градом покатились у него из глаз. Он поднял к небу обезумевшие глаза   и в одночасье осипшим голосом, собрав последние силы,  едва слышно прохрипел:
– Никогда, слышишь, никогда я не просил у Тебя ни помощи, ни защиты.   Но если Ты есть, ответь мне,  просто ответь – разве по силам  Человеческому  Разуму   выдержать такое?!

Он, четко осознавая, что через считанные секунды   покинет этот мир, судорожно, из последних сил,  прислушался к звенящей тишине.   Небеса безмолвствовали.
В этот момент где-то глубоко-глубоко внутри себя он, вдруг, услышал  едва различимый женский смех, и чей-то тихий голос  нежно прошептал: – Выпей на дорожку,  не уж-то  добро   пропадать должно.

Тут только Петр Аркадьевич вспомнил, про забытую напрочь в этом кошмаре макалюшечку. Левая рука нащупала спасительный штоф. Столыпин, прильнув онемевшими губами  к горлышку бутылька,  начал медленно сосать живительную влагу.
– А самогоночка-то  градусов семьдесят  будет, не меньше. Молодцы девчата, красавы, не испортили  нынче продукт, – была последняя мысль, которую выдало его до краев воспаленное  сознание перед тем как ушло в полную отключку.




Часть 5. ЯША ХАММЕР

Глава 92
Клавдия Ивановна задумчиво домывала посуду. Ей предстояло до конца недели решить вопрос с установкой счетчиков контроля горячей и холодной воды в своей квартире. По совести говоря,  этот вопрос ей необходимо было решить еще до конца прошлого года, но, казалось,  врожденное нежелание иметь  какие бы то ни было  дела с коммунальщиками, и  привычка все оставлять на последний момент,  заставили ее оттянуть процедуру установки счётчиков до крайнего срока.

И вот сегодня, вернувшись с работы, Клавдия увидела на общей двери,  которая преграждала вход всем не прошеным  гостям  в общий коридор жильцов этажа,  уже давно предпочитавших жить  по английскому принципу: «Мой дом - моя крепость»,  уведомление, закрепленное под её звонком. В нем сообщалось, что  в срок до восемнадцатого  февраля текущего года ей необходимо установить в своей квартире счётчики контроля расхода горячей и холодной воды, иначе…

Что там будет иначе,   Клавдия даже не стала читать, настолько ненавистна была ей эта служба.      Пометив указанный в уведомление телефон, она  тут же,  порвав его на мелкие кусочки, как будто вина во всем происходящем была именно в этой  бумажке, с омерзением швырнула обрывки в мусорное ведро.
Клавдия никогда не считала себя женщиной робкого десятка, но перед представителями этой организации всегда почему-то  очень  робела. Даже не робела,  а впадала  в какой-то  ступор  и объяснений этому своему   поведению не находила.

– Надо записаться на прием к психологу, – подумала Клава, - нет, ну что  это такое   в самом деле? Откуда эта фобия?  Здесь явно  какая-то скрытая психологическая травма у меня  присутствует. Надо бы разобраться.
Домыв посуду,  она подняла трубку: – Алло, добрый вечер,  это по поводу установки счетчиков, - сразу каким-то  ослабевшим голосом начала она, но зловещая трубка не дала ей закончить фразу.

– Адрес?
– Что простите? –   переспросила Клава.
– Адрес проживания Ваш? У  Вас что, со слухом проблемы, женщина?
– Нет,  все в  порядке.
– А почему тогда всё время переспрашиваете?
– Извините, я же,  кажется,  только один раз переспросила? – попыталась вяло сопротивляться Клавдия.
– Так,  женщина, Вы не отнимайте у меня  время, – угрожающе зазвенела  трубка. – Вы и так уже являетесь штрафником.
Похолодев от последнего замечания, Ивановна быстро продиктовала свой адрес.
– Ждите завтра к вам придут.

– Так  мне завтра не очень  удобно. Мне бы на послезавтра и желательно на первую половину дня. Алло, Вы меня слышите?
Но трубка  ответила ей  только  длинными   зловещими гудками. Клавдия  Ивановна,   тяжело вздохнув, стала набирать номер телефона своего  начальника.
– Семен Кондратьевич, не отрываю?
– Ну, что там у тебя, Клава?  Умер кто-то?
– Почему умер?  –  запаниковала Ивановна.
– Ну, ты же знаешь, что    дома я  принимаю только  форс мажорные звонки. Или ты забыла?

– Да, не забыла я, Семен Кондратьевич, не забыла, – уныло проронила  Клавдия Ивановна в трубку и предательская слеза поползла по её щеке.
– Так,  что случилось? – понял ее состояние шеф.
– Коммунальщики завтра обещали прийти, счётчики учета расхода воды ставить, – плаксивым голосом выдавила из себя Ивановна.

– Все-все,  дорогая, вопросов  нет. Потом в выходные закроешь день, я даже помечать себе не буду твой отгул нигде.  Считай, что я тебя уже отпустил, – попытался успокоить Клавдию Ивановну шеф, сразу поняв,  в каком душевном состоянии  находится его сотрудница.

Всю ночь Клавдии снились   кошмары: то у нее разрывало   на кухне подводку к стиральной машине,  и вода  заливала весь стояк с пятнадцатого этажа по самый подвал.   После чего на общем собрании жильцов дома принималось единогласное решение  о немедленном  четвертовании  хозяйки сто двадцать восьмой квартиры,   и сосед Гришка, работавший  мясником на Даниловском рынке и  живший в аккурат под ней, достав из-под полы своего засаленного, в пятнах крови халата огромный топорище, с удовольствием выполнял экзекуцию, после чего тут же в подъезде пытался продать наиболее лакомые части ее тела соседям, громко крича при этом, что,  мол,  со скидкой,  господа,   продаю,  со скидкой, так сказать по блату, только для пострадавших; то  пришедший на следующий за расчленением день  на установку счетчиков сантехник из ЖКХ, вдруг, набрасывался на нее и, приковав её наручниками к кровати, вначале в  извращенной форме насиловал Клаву, а потом, забрав все, включая и мягкую румынскую мебель из гостиной комнаты (гордость Клавдии Ивановны), и уложив все это в свой чемоданчик с инструментом, поджигал ее жилище сразу во всех комнатах одновременно.

Затем Клавдии Ивановне  каким-то образом   удавалось освободиться от наручников,  и она бросалась  тушить пожар, но воды в кранах не было.  И тут Клавдия Ивановна,  вспомнив, что вода-то ведь вся ушла еще прошлой ночью через порвавшуюся  подводку к стиралке, пыталась кричать и звать на помочь, но в результате  лишь    как рыба, выброшенная волной на берег, открывала рот, все больше и больше при этом задыхаясь.

Клавдия  Ивановна, вздрогнув проснулась, как ей показалось от собственного  крика.        Было  только начало шестого.  Сообразив,  что так просто  ей  уже  больше не заснуть, охая и причитая, она пошла на кухню за  валерьянкой.  Клавдия Ивановна  попыталась  накапать  себе по счету ровно сорок две  капли, но, сбившись  и чертыхнувшись про себя, нацедила на глазок и залпом выпила.
После чего вернулась в спальню и попыталась уснуть. Пролежав полчаса и поняв, что все ее усилия бесполезны,  Клава, включив лампу,   достала книгу.  Но   стоило ей только углубиться в чтение,  как  все же сказалась проведенная,  практически,    в полубреду ночь,  и она,  выронив книгу,  провалилась в тяжёлый  и не менее страшный,  чем предыдущие сон.

Из состояния очередного  беспокойного сна с кровавыми реками,  текущими из всех кранов  клавдиевой    квартиры,  ее вывел    паровоз,  на всех парах летящий в  ее  ухо-туннель и гудящий  во всю мощь.

Клавдия села в кровати  и прислушалась.  Она поняла,  что никакого паровоза, естественно, нет, а причиной ее пробуждения является не что иное, как звонок.  Он  замер на мгновение, но через несколько секунд  казалось  с  еще большим  остервенением  начал штурмовать закрытую на все замки  дверь.

Клава глянула на часы:  – Начало восьмого,  –  отметило сознание,  – кого в такую рань принесла нелегкая?  Совсем одурели коммунальщики что ли? – начала подкипать  Клавдия, стараясь глазами найти свой халатик. Она поспешно вышла в коридор и, подойдя к входной двери, как можно сердитее спросила: – Кто?

– Не ждали столь ранних гостей, сударыня? – раздалось с противоположной стороны двери.
Клавдия Ивановна расплылась в улыбке: – Левушка! Она начала поспешно открывать перед племянником дверь. Действительно перед ней в больничной пижаме стоял Лев Валерьянович.
– Как ты тут, Лева? Тебя отпустили?
– Ага, отпустили, – засмеялся племянник, – правда,  сказали еще раз к ним прийти, чтобы пижамку вернуть, – Левушка дернул себя за карман пижамы.

– Ох,-  Клавдия испуганно прижала руку к губам.  – Сбежал?
– А то, что-то мне поднадоело  в  этом  их санатории.
– Но ведь они будут тебя искать, Левушка?
– А это их дело, только теперь меня уже никто не найдет, если я сам не захочу, – улыбнулся в ответ Лев Валерьянович. –  Ну,  так ты меня впустишь, или как?

– Заходи,  родной,  конечно,  заходи, – обрадовалась Клавдия Ивановна. – А я вот тут коммунальщиков жду.  Думала уж, что это они так рано ко мне ломятся.
– Понятно тогда почему на тебе лица нет, – ухмыльнулся Лева, прекрасно зная об этой фобии тетушки. – Тогда считай, что сегодня я тебе спас от преждевременной и скоропостижной кончины.
– Да уж, слава тебе господи, что послал мне тебя сегодня, а то, не поверишь, я сегодня во сне из-за них уже сто раз представилась, – перекрестилась Клавдия.
– Есть, тетушка, во что переодеться? – опять дернул себя за карман пижамы Левушка. – Спортивный костюм какой-нибудь?
 
– Так,   Васин на тебя в аккурат будет. Вы ж с ним одного росточка, – Клавдия Ивановна опять перекрестилась, вспомнив своего безвременно ушедшего мужа,  и сразу сделала скорбное лицо.
– Ага, неси,  я не суеверен,  да,  и поесть бы что-то, теть Клав, а то я со вчерашнего дня на сухом пайке.

Тетка, достав из шкафа спортивный костюм, засуетилась на кухне, а Лев Валерьянович, прежде чем садиться за стол,  все же решил принять душ. В это время вновь раздался звонок, и Клавдия Ивановна, сняв на всякий случай с плиты яичницу, которую она любила  заправлять  болгарскими перцем  и  помидорами Черри,   пошла открывать дверь.

На пороге стоял долговязый мужик с глубоким шрамом на правой щеке, в вязанной красной шапочке и  такого же цвета саквояжем в руке.
– Вам счетчики ставить?
– Да, мне. Вот принесла нелегкая, не мог прийти хотя бы через час, – подумала с огорчением тетка.  Но,  как говорится,  ничего не поделаешь, надо принимать «гостя». – Проходите, пожалуйста.

Но предложение было излишним. Мастер уже вовсю шерудил  в туалете, стараясь пробраться к трубам с горячей и холодной водой.
– О-о-о-о, – услышала Клавдия  его присвистывание.
– Что там? – поспешила  к нему с вопросом тетка.
– Да  у Вас тут гребенки  стоят, – показал ей мужик  на соединение, куда он планировал ставить счетчики. – Кстати, покажите мне, что Вы там купили?  Вам же ведь говорили ничего не покупать?

– Ну, так  я ж такие же,  как у вас и купила, мне и в магазине присоветовали их взять, – засуетилась  Клавдия Ивановна, пытаясь вспомнить,  куда она их засунула.
На самом деле причиной покупки счетчиков явилось то, что компания по установке  аппаратуры за контролем расхода воды,  почему-то предлагала те же самые счетчики, что и магазин, только цена на них была ровно на пятьсот  р. больше.
– Пятьсот, плюс пятьсот – тысяча, ну и почему я  должна им ее  дарить? –  решила Клавдия Ивановна,  и,  естественно, сходив в «Леруа  Мэрлен» - магазин,  в котором можно было купить из сантехники,  практически, все,  без труда приобрела в нем  нужную себе вещь.

Наконец,  она нашла  их   в кухонном ящике.  – Как они туда попали? Ума не приложу, – подумалось Клавдии И она   поспешила к мастеру.
– О-о-о-о, – опять присвистнул одними губами мужик.
– Что еще? –  не выдержала Клавдия.
– Ну,  и кто Вам сказал, что эти вот подойдут? – мастер потряс в руках счетчики и для большей убедительности в том, что это вещь абсолютно никчемная сделал вид, что намеревается выбросить их в унитаз.

– А  что в них не то?
– Ну,  вот найдите три отличия, – мужик достал точно такие же из своего саквояжа и сунул их под нос Клавдии.
– Эти с какими-то проводками, –  робко сказала Клавдия, разглядывая счетчики мастера.
– Не с какими-то проводками, а выводами для  подключением к автоматической системе контроля  за расходованием горячей и холодной воды, – процедил мужик  сквозь зубы.

– Вот ведь,  блин,   ликбез кругом один, а на вид интеллигентные, технически подкованные люди. Когда уже молоко за вредность давать мне начнут.
– Ну, полегче,  полегче,  – попыталась оказать сопротивление тётка.
– Что полегче? Что полегче? – возвращая Клавдии счетчики, и сразу переходя на повышенные тона, закатил глаза  мужик. – Так, все  или берете   мои испанские с системой автоматического контроля воды,  а свои китайские можете засунуть себе… – он сделал паузу, но решил пока не перегибать палку, -  вон к люстре можете подвесить, – он  указал огромным разводным ключом на видневшуюся на кухне люстру, или я ушёл и пишу в заявке, что Вы отказались от установки.
– Ну, надо так надо, – вздохнула тетка.

– Ну вот, другое дело,  ставлю уже, – довольно ухмыльнулся  сантехник, – а то развели здесь патифонию – такие, не такие.  Да, и  сразу приготовьте мне две двести.
– Почему так дорого ведь все говорят, что они у вас по восемьсот рублей стоят?
– Стоили, сударыня, стоили.  Еще в январе стоили. А сейчас две двести за пару. Вы бы еще дольше чесались, так и все три заплатили бы.
– Да, кстати, и за гребёнки еще дополнительно полторы.

– Какие  еще полторы? – Клавдия всплеснула руками и поняла, что от  такого беспардонного   грабежа она уже близка к потере сознания.
Вся беда состояла в том, что Клавдия Ивановна совсем ничего не смыслила  в сантехнике и для нее все эти шайбы, краны, вентили, гребенки, подводки, трубы и переходники были -  ну, сущим ужасом. Самое большее,  что она могла сделать в ванной или туалете – это открыть кран, или спустить воду в унитазе. И любая, даже самая маленькая течь казалась ей наводнением, если вообще не потопом.

– Ну, сударыня, выньте уже банан из уха. Я ж Вам сказал, что у вас тут гребенки  стоят,  самовольно между прочим поставленные.  А? Самовольно,  ведь?
– Да не понимаю я тут в вашей сантехнике ничего, – совсем потухла Клавдия Ивановна. – Мастера приходили старые трубы менять, что-то там поставили, сказали так будет безопаснее и удобнее. Для каждого крана и для стиральной машины свой отдельный перекрывающий воду кран будет.

– Вот,  им-то удобнее, чтоб с Вас денежки хапнуть, а мне что теперь: бесплатно мучайся? Я ведь их всех открутить должен, а их здесь –  аж семь отводов. Уразумели?
– А нельзя не откручивая? Ну,  и если откручивать, то почему так дорого-то?
– Нельзя, – отрезал мастер. –  А дорого потому,  что здесь работа в труднодоступных местах.  Так что радуйтесь еще,  что я к Вам попал, а не какой-нибудь  чурка безголовый, он бы Вам тут точно все краны посрывал  и потоп устроил.
 
Он угрожающе повертел в руках разводной ключ и зло глянул на Клавдию: – Так что работаем или будем вопросы задавать?
– Работаем, работаем, –  смирилась Клавдия. При слове – потоп у нее даже выступила испарина на лбу, и она  уже направилась в гостиную за деньгами, как, вдруг,  дверь в ванную открылась и оттуда вышел раскрасневшийся от горячего душа Левушка.

– Левушка,  – всплеснула  руками Клавдия, - а я про тебя и забыла от страха.
– Ой, Клавдия Ивановна, хорошо-то как! Что такое тетка? Ты где потеряла лицо? На нем же ни кровинки не осталось.

– Так грабят, Левушка, пятисотку за работу,  датчики главное мои не подходят, покупай у него новые за две двести, да еще  за  снятие какой-то там гребенки полторашку, - шепотом проговорила Клавдия,  указывая одними глазами на туалет, где уже во всю работал разводным ключом  сразу повеселевший  матерый сантехник.
– Итого четыре двести вынь, да положь  ему.  И это не считая того, что я уже за тысячу двести сама купила  датчики, которые теперь хочешь  выбрасывай, а  хочешь  мышей ими гоняй. Пошла свои кровные опять доставать, - вздохнула тетка.

– А что есть мыши? -  глянул на Клаву Левушка.
– Да нет, это я так к слову. Фигура речи, так сказать, -  отмахнулась Клавдия Ивановна.
– Погоди, не спеши, - я посмотрю,  что за фрукт к тебе с утра уже успел прискакать.
Лева заглянул в туалет. На  унитазе, спиной к дверям,  как орел в гнезде, сидел долговязый мужик и, что-то напевая себе под  нос, откручивал поочередно отводы горячей воды. Левушка прислушался.

– Сидел-л-ла птичка на л-л-лугу,  – с напряжением  проворачивая трубу, бубнил мужик, – подкрал-л-лась к ней кор-р-рова, схватил-л-ла птичку, за ногу…
– Птичка будь здорова, – помог Левушка  кончить куплетисту,   и   так хряпнул его по заднице, что тот,  взлетев  под самый потолок,  чуть не упустив в унитаз свой ключ.
– Ты че, мужик, совсем офигел? – заорал он на Левушку, - так и заикой можно сделать.

– Ну, тихо, тихо, командир, – успокоил Левушка мастера. – Какие тут проблемы?
– Ту та никаких проблем, уйди лучше не мешай работать, я с хозяйкой уже все порешал.
– Что ты порешал?   То,  что гребенку снимешь за полторы тысячи?
– А ты можешь,  не снимая гребенку, поставить счетчики? – ухмыльнулся мужик,  с интересом рассматривая Левушкину пижаму.  Спортивный костюм, отправившись в ванную, тот забыл в комнате и поэтому до сих пор оставался в больничном одеянии.

– Хорошая у тебя ночнушка, прям как у пациентов  Кащенко, – оскалился сантехник.
– Она и есть, только утром оттуда ушел, а ты, я вижу, хорошо знаком с этой филармонией раз  сразу   пижамку признал ,  – не обращая внимания на шутку сантехника,  зевнул Лев Валерьянович.

– Не снимая гребенку тут,  конечно,  ничего не сделаешь, посему ты иди, мил чек, посиди на кухонке, попей водички из-под крана, потому как хозяйка тебя,  я думаю,  за такие накрутки чаем уже вряд ли угостит, а я пока всё тут сниму. Это на двадцать минут, ну, полчаса максимум,  мне работы. Неплохо ты устроился, я смотрю, если у тебя  двадцать  минут работы оценивается в полторы тысячи.  Эт   сколько же ты зарабатываешь? А? А ну-ка давай посчитаем.
– Сам считай, умник, блин, нашелся, – огрызнулся мужик, тупо глядя на Льва Валерьяныча и соображая,  как ему в этой ситуации лучше поступить.

– Ладно, –  сказал он примирительно, –  у меня  в машине болгарка есть, сейчас мы тут  ею   трубу перепилим, все  равно врезать в этом месте счётчик и тогда ничего не надо  скручивать.
– Вот, молодец, умница, –  похвалил его Левушка и легонько стукнул мастера  указательным пальцем по лбу, - ведь варит голова-то, варит, когда ты ее думать заставляешь.

– Ну,  ты полегче, –  отстранился от него мужик, – мозги повышибаешь.
– А есть что вышибать?
– Че? – не понял мастер.
– Уже ничего, давай лети за болгаркой, а то ведь у тебя еще наверняка сегодня таких  квартир пять на заявке, – подтолкнул Левушка мужика.
– Не пять,   а шесть.
– Ну,  вообще красавчик! – зашелся хохотом Левчик,  очень довольный, тем , что  почти угадал.

–  Щас,  я скоренько, – приняв похвалу на свой счет,  заторопился сантехник.
Левушка пошел переодеваться. В коридоре он натолкнулся на  Клавдию.
– Вот спасибо тебе, родной, –  затараторила тётка. – Ведь я с ними совсем не умею разговаривать, они на меня как удав на мышь действуют. У меня прям столбняк от всего этого   наступает, - она махнула рукой в сторону труб, зловеще шипевших из туалета горячей и холодной водой.
Лев улыбнулся:  – Так будешь кормить, или мне назад в Кащенко  надо идти, чтобы позавтракать?

- Уже, Левушка, я пулей, – тетка метнулась на кухню и загремела там сковородками.
Вернулся мастер.
– Во,  –  показал он с гордостью на болгарку. –  Щас пять сек и все будет готово.
– Ох,  ты, – восхитился Левушка. – Бошевская?
– А то, –  гордо приподнял мастер голову, - семь штук отдал.
– Ну, она того стоит, – согласился Лёвушка и присел к мастеру поближе, принеся с кухни табуретку.
– Ловко ты,  однако,  инструментом орудуешь, – похвалил он его,  закуривая.
– У  меня стаж  двадцать лет без малого.
– Заметно, – согласился Левушка.

Мастер чуть покраснел от такого  комплимента.   В своей профессии, да и вообще по жизни, он уже был тёртый калач, и видел разных людишек за свою жизнь,    легко распознавая все их тайные мысли и намерения. Всякий там подхалимаш и попытки втереться к нему в доверие, в основном с одной целью - чтобы меньше ему заплатить, или вообще лишить его своих кровных, он  чувствовал сразу и   всегда относился к таким людям  с брезгливым презрением.
Но еще никто из  его клиентов  не садился вот так вот запросто напротив него на табурет и не пытался просто так  на равных с ним  поговорить. Никто не хвалил его,  так как этот чудаковатый мужик, который сразу было видно, что говорит все это от чистого сердца, а уж никак не ради подхалимажа, который старый мастер так не любил в людях.

– А Вы, собственно, кто хозяйки будете, – спросил мастер,  бросив уважительный взгляд на Левчика и перейдя с ним на "Вы".
– Племянник, – просто ответил тот, почему-то при этом пожав плечами.
– А зовут Вас как, извините.
– Лева,  да давай на "ты",  мы ж с тобой оба, вроде, нормальные  пацаны, – улыбнулся Лев.
– Володя, – протянул тот ему руку, – хотя на работе  меня чаще зовут  - Моцарт.
– Почему? – удивленно улыбнулся Лёвушка. – Музыку любишь, или  сам играешь на пианино?

– Ни то,   ни другое. У меня стаж, Лев, уже больше двадцати лет. Я эти трубы нутром уже  чувствую, могу сыграть на них любую симфонию. Они ведь все разные, к каждой свой персональный поход нужен, у каждой своя жизнь и своя душа есть,  если хочешь. И если ты не проникнешься к ней любовью и пониманием её нутра, то можешь полдня проковыряться с одной гайкой, или задвижкой,   а так дело и не сделаешь, - смахнул он пот со лба.

– Да, я вот тут что еще подумал, Лев.  У твоей тетки   есть счетчики, но они без   подключения к системе автоматического учета воды. Так вот, что я думаю. Эта система автоматического подключения все-равно будет введена не раньше,  чем года через два с половиной - три, а через это время  их, - он кивнул на счетчики,-  менять придется. У них срок годности - три  года,  а потом или замена или на профилактику  сдавать.

– Отлично, Володя, сейчас  я тетку обрадую, – сказал Левчик и,  встав со стула,  направился на кухню.
– Ну вот,  тебе и на счетчиках не придется разоряться.  Твои подошли, –  ухмыльнулся он.
– Вот спасибо тебе, Левушка, как ты вовремя сегодня пришел, – всплеснула руками тетя Клава.

– Давай корми уже, а то я у меня скоро позвоночник прирастет к спине.
– И как это тебе удалось с ним так мирно все порешать?
– А кричать вообще не надо, – с набитым ртом попытался Лёвушка преподать Клавдии урок психологии. – Как только ты начинаешь кричать или горячиться, ты, теть Клав, сразу показываешь сопернику свою слабость. Ну,  и надо не стесняться хвалить людей. Это всем нравится. Только делать это надо от чистого сердца. Вот с этим у многих в наше время уже большие проблемы. А  ведь  любой человек, теть Клав,    фальш сразу чувствует, его не обманешь. Ну,  и, конечно,  не должно быть никакого снобизма.  Имей ввиду, тетушка, каждый настоящий маляр  - это своего рода  Айвазовский, каждый профессиональный сантехник – Поганини,  или, как наш -  Моцарт.

– Щас он уйдет, – Лева ткнул вилкой в сторону туалета, –   я  вздремну немножко?
– Конечно, Левушка, о чем ты спрашиваешь, я и сама поспала бы еще немножко. Всю ночь такие кошмары снились, что и вспоминать не хочется, - вздохнула  Клавдия.
– И не вспоминай.
– Хозяйка,  принимай  работу, – донеслось из туалетной комнаты.
– Счетчики  воды я  Ваши оставил. Племяннику все по ним разъяснил,  – вытирая руки туалетной бумагой,  сказал сантехник. – Вот договор, здесь распишитесь и с вас четыреста пятьдесят рублей.
 
– Всего-то, –  вырвалось у Клавдии Ивановны.
– Все по  государственным тарифам, мадам, – сухо подытожил сантехник,  отчего Клавдии Ивановне стало несколько  неудобно за свою несдержанность и проявление эмоций.
Она дала мастеру пятьсот рублей, долго уговаривала его оставить себе сдачу, в конце-концов он сдался и со словами: – На бензин, –  пошел в прихожую переобуваться. Левушка тоже вышел попрощаться.

– Ну, спасибо тебе,  Моцарт, – улыбнулся  Левушка, протянув  на прощание  руку. 
– Теперь у вас  полная симфония. Я   походу там еще все протянул, так что в течение пяти лет   у вас  ни каких протечек не будет. Гарантирую,   – мастер     хитровато подмигнул Левушке  и не спеша удалился.   Впереди  его   сегодня  ждали его шесть    симфоний.

– Ты, теть Клав, Яшку-то давно видела? – спросил Левушка уже  засыпая.
– Ага,  его увидишь, как же, он же, как летучий голландец, – вспомнила Клавдия свое последнее свидание еще с одним своим племянником и в очередной раз содрогнулась.

– Чапаев, блин, переплывший  Урал, – но видя, что Левушка уже засыпает не стала развивать тему.
– Ни че, ни че, найдем, он нам сейчас очень  пригодится, – последнее что она услышала, перед тем как Левушка провалился в свое другое измерение,   сразу заполнив всю квартиру (включая и туалет, где только что начали свою новую жизнь два свеженьких  еще отдающих запахом магазина  счетчика учета холодной и горячей воды)  звонким,  здоровым храпом.


Глава 93
На утро Левушка, перед тем как заняться поисками  неуловимого родственника – Яшика Хаммера, решил позвонить своему давнему, еще со студенческой скамьи,   другу Антоше Кропатому и провентилировать, нет ли у того возможности пристроить его временно к себе.

Из рассказа Клавдии Ивановны Лева узнал, что Антон сейчас ушел в банковское дело и занимается какими-то там серьезными, хотя и довольно мутными, как выразилась Клавдия, делами.

– Все хорошее когда-нибудь да кончается, – рассуждал про себя Левушка, понимая, что без работы он долго не протянет,  одновременно стараясь припомнить, когда же он видел последний раз Антошу, а заодно выстроить цепочку предстоящего с ним  разговора. Левушка, зайдя в интернет, без труда нашел новое место работы своего давнего друга и все необходимые ему телефоны.

Антон Иванович Кропатый занимал должность  Руководителя московской коллекторской конторы с броским  названием: «Агенство по сбору долгов» банка «Лицом к народу». То есть проще говоря он  работал  не совсем в банке, а, если так можно сказать, около него. Клавдия опять все несколько преувеличила, как всегда приукрасив заслуги его друга. Уж очень она любила последнего за его усидчивость и  полную покорность тетке во всех вопросах, даже если это касалось их дружбы.

Левушка, практически машинально, или, как у них на старой работе любили говорить –  «на автопилоте», попытался перепрыгнуть  через огромную лужу, шириной никак не меньше ямы для прыжков в длину  и, не долетев до ее края больше полуметра, смачно сплюнул.
– Как говорится – Кесарю-кесарево, –   подумал Козел  и зашагал размашистым шагом в сторону Спартаковской площади туда,  где располагалось Агенство, уже не обращая никакого внимания ни на лужи, ни на то, что опаздывает к намеченному времени и опаздывает серьезно.

Придя к двухэтажному желтому особняку Агенства с двадцатиминутным опозданием, Лева попытался через охранника решить вопрос с проникновением внутрь здания.
– Меня на тринадцать тридцать уже в четвертый раз повторял он охраннику, тыкая рукой в пузатый циферблат своих "Ролексов", купленных  в районе ВДНХ за восемьсот р. и носимых им, почему-то, на правой руке.

– Вы мне скажите толком к кому Вы идете, – невозмутимо и как-то чересчур спокойно уже в четвертый раз спрашивал его охранник, не забывая при этом прихлебывать чай из огромной чашки, на которой кривыми буквами (с претензией на кириллицу) было написано: «Россия чемпион! И один Иванов...». Окончания надписи Лева, как ни старался, рассмотреть не мог.

– В это время в Агенство после перекура стали заходить сотрудники и один из них, уже пройдя было мимо Левы, вдруг, обернулся и вежливо спросил:
– Извините, а Вы к кому?
– К Долбатому, – уверенно ответил Лева, хмуро посмотрев на охранника.
– Понятно, проходите, – сказал долговязый, сделав шаг в сторону и уступая Льву Валерьяновичу дорогу.
Когда они прошли несколько шагов, он чуть повернулся в сторону Левы и тихо сказал:
– Только не к Долбатому, а к Кропатому.

– Ну, немножко действительно перепутал, – засмеялся Левушка, – только мы его в институте все звали Долбатым.
В это время навстречу им вышел Кропатый и, спешно поприветствовав Леву, бросил: – Некогда, некогда извини,  друг, у нас совещание. А ты, – он мельком с интересом будто видит его первый раз, глянул на Леву, – давай пока присоединяйся вон к четвертой бригаде и учись, как надо работать.

– Виктор Алексеич, покажи пока как надо вести беседу по телефону, – бросил он  на ходу.
Лева, подсев на свободный стул, протянул руку для приветствия:
– Лева, – сказал он улыбаясь собеседнику.
– Виктор Алексеевич, – представился инспектор. – У нас здесь всех зовут только по имени отчеству, – добавил он быстро двигая мышкой. – Фамилию называть никому не надо, – сделал он первое нравоучение.

– Вы вот что, посидите  сначала послушайте, как другие инспектора работают, пока я комментарии внесу, а потом я сам Вам пару-тройку раз покажу, – сказал он и тотчас же забыл про Леву.
В офисе кредитные инспекторы, перекрикивая друг друга, вели активную обработку должников-кредиторов. Лева понял, что ему необходимо прислушиваться к кому-то одному, для того, чтобы понять саму суть ведения беседы. Он, покрутив головой,  выбрал крепкого, на вид лет сорока-сорока пяти  мужчину, который очень уверенно и несколько нараспев говорил в трубку невидимому должнику:

– Я Вам уже один раз сказал, мы не банк, мы Агенство по сбору долгов. Банк нам переуступил Ваш долг по договору цессии номер 34/15 от 25 мая этого года в связи с тем, что Вы нарушили график погашения кредита.
– Вам было выставлено банком заключительное требование, в котором было указано, что если Вы в месячный срок не погасите задолженность по кредиту, то согласно условиям заключения договора на Вас будут наложены штрафные санкции в размере 0,2 процента от суммы выставленного Вам заключительного требования и Ваш долг будет передан нам – Агенству по сбору долгов.

– В настоящее время банк от работы с Вами отказался, Ваш счет заблокирован, единственная касса, которая принимает деньги у должников по Москве и области находится в нашем Агенстве. Мы предсудебная инстанция, если клиент отказывается платить, мы передаем дело в суд…

В это время в офисе началось какое-то непонятное оживление. Лева, покрутив головой, сразу понял чем оно было вызвано.
Один из ведущих специалистов, покраснев до корней волос, кричал так громко, что все остальные понемногу стали прекращать свои разговоры. Краснолицый таким образом остался на трубе один. Его собеседник на другом конце провода, по-видимому, был слегка глуховат, отчего инспектор вынужден был кричать в голос.
– Вы мне скажите, как хотя бы  имена Ваших специалистов, если не помните отчеств, – кричал уже изрядно вспотевший сотрудник агентства.
– Че так орете? – заглянул из соседней комнаты старший инспектор. – А-а-а-а, снова цирк, понятно, – он так же быстро, как и появился, скрылся в дверном проеме.

Разговаривающий с клиентом  в изнеможение откинулся на спинку кресла и включил громкоговорящую связь.
– Да ты, милок, не обижайся на бабку-то глухую, поди запомни столько информации, сколько Вы задаете сразу. Тут тебе и телефоны, и куда приехать, и когда приехать, и как платить, и как не платить, и сколько я должна сегодня, и сколько у меня будет долг завтра, и все эти Ваши пени…
– Да не наши пени, а Ваши, – опять не выдержал инспектор. – Так, Марья Степановна, у меня своих клиентов полторы тысячи, я не могу с Вами полдня вести беседы. Вы давайте вспоминайте быстрее, как зовут Ваших инспекторов, иначе я положу трубку.

– Погоди, милок, не бросай, не бросай. Они же мне велели сегодня обязательно позвонить, чтобы я им сказала, когда я буду долг отдавать.
– Ну, и когда Вы будете отдавать, – не удержался от профессионального вопроса инспектор.
– Так вот, как пенсию получу, так сразу и принесу.

– Сколько? – устало бросил уже весь мокрый толстяк, показывая друзьям, что уже накушался бабушкой досыта.
– Ну, рублей пятьсот принесу, милок, точно принесу. Больше не могу, сам понимаешь: за квартиру надо платить? Надо, – сама себе ответила бабка. – Хлебушек с молочком надо покупать на еду? Надо. Внучке немножко надо отдать? А как же, надо. У нее-то стипендия в ихнем институте еще меньше, чем моя пенсия. Ну, вот пятьсот и останется… ну, может четыреста.

– А какая неустойка по кредиту, – не выдержав, спросил Виктор Алексеевич.
– Двадцать пять, – не поворачиваясь, бросил толстый.
– В комнате дружно хохотнули.
– Ага, значит общая сумма задолженности тысяч так шестьдесят?
– Семьдесят, – опять не поворачивая головы, кивнул толстяк.
– А-а-а-а, тогда четыреста рублей надо срочно принимать, – серьезно сказал Виктор Алексеевич, глянув на Леву. Тот понимающе кивнул.
Из динамика снова донеслось: – Вот так вам, милок, года за три-четыре и отдам весь долг.

– Бабуля, мы работаем с клиентами три, максимум четыре месяца, – опять сорвался на крик толстый.
– Зачем было брать кредит, если знаете, что отдавать нечем?
– А че не брать, если дают? – донесся с того конца провода хитроватый голосок старушки. – Если дают, надо брать, милок…
– Так все, Марья Степановна, пусть с Вами Ваши инспектора разбираются, – вспомнив, наконец, что от него требуется, опять начал гнуть свою линию толстый.
– Так как Вы говорите их зовут? Вспоминайте, вспоминайте!

– Ну, одного точно как какого-то восточного завоевателя, не то – Чингис хан, не то – Тамерлан, а у другого имя, как у одного из четырех танкистов и собаки.
– Вот ребус, а? – устало глядя на соратников по цеху, развел руки толстый.
– Ребус для тех, кто следователем не работал, – буркнул невысокий средних лет мужчина и, быстро перехватив трубку у толстого и отключив динамик, вежливо заговорил:
– Марья Степановна, ну я же Вас просил, все записывать. Запишите еще раз. Меня зовут – Тимур Гиясович, мой напарник – Вацлав Германович.
– Что, что? Когда подъезжать Вам с пятисоткой? Марья Степановна, я Вам сам позвоню позже. Договорились?

Тимур Гиясович опустил трубку на место.
– И че банк дает кредиты таким клиентам? – бросил он, зло глядя на Виктора Алексеевича, как-будто тот отвечал здесь за весь банк.
– А ты не знаешь? – закончив вносить комментарии и повернувшись к Тимуру всем телом,  прищурясь, спросил Виктор Алексеевич.
– Так, Лев Валерьянович, на сегодня обучения, я думаю, достаточно. Приходите завтра к семи, с утра и начнем вместе обзванивать клиентов.
На выходе Леву окликнул уже знакомый ему  охранник.

– Ну, что? Нашли своего Горбатого?
– Нашел. Только не Горбатого, а Носатого, – ответил нехотя Левушка.
Проходя мимо охранника Лева,  еще раз мельком бросив взгляд на его кружку, наконец, смог прочитать всю надпись полностью: – Россия – Чемпион! И один Иванов в поле Воин! – победоносно блестело на боках чашки.
– Нашу песню не задушишь, не убьешь, –  с грустью вспомнил  Левушка недавний  матч одной восьмой финала между португалами и голландцами, в котором судья показал игрокам сразу восемь красных карточек. Фамилия судьи была – Иванов.


Глава 94
Поудобнее устроившись в кресле перед камином, Яша Хаммер глубоко задумался.  Время было уже ближе к полуночи, а ему  еще предстояло  просмотреть целую кипу разного рода документов, необходимых для успешного проведения завтрашней встречи  с питерскими бизнесменами по организации  поставок десяти железнодорожных  вагонов мочевины от  станции "Матросово" Октябрьской железной дороги - до станции "Москва-товарная", где у Яши  ещё  с лихих девяностых был   свой, как он  сам  любил его называть, "засранный казачок".

Но жажда творчества, непонятно откуда  возникшая  у Яшика в последние месяцы, всё-таки перевесила жажду наживы и он, подумав: "А,  ху**я война - главное маневры,"   решительно взялся за изготовление  мины.

В последнее время в кулуарах Государственной Думы активно муссировался вопрос об исключение из русского алфавита буквы - Ы. Предполагалось, что вопрос будет вынесен на голосование в ближайшие  дни. Депутаты были уверены, что после  принятия  закона об удалении из русского  алфавита буквы - Ы,   все  остальные проблемы российского государства (особенно его  Глубинки и Окраины) рассосутся сами-собой.

В общем,  дело было за малым. Почему решили исключить именно  Ы,  Яша не знал. Лично у него к этой букве не было никаких претензий. Как раз наоборот, вот уже вторую неделю у Хаммера  "рос зуб" на  другую букву алфавита,  с которой Ы   была,  конечно, знакома, но в связях,  порочащих её,  не состояла.

– Щас, я этим депутатишкам подниму веки, – встряхнулся  Яша и, засучив рукава, начал быстро набирать текст:
                ДОСТАА ЭТА БУКВА          
– Выше всех в иерархии Воинов находится Абсоютный Воин.  Преимущество его над другими Воинами закючается в том, что он обадает уникаьной возможностью никого не убивать. Стокнувшись со Зом, он не убивает, а вытесняет его, прекрасно понимая, что убивая, порождаешь еще боьшее Зо. В нашем даёком от идеаа мире, бо'ьшими шансами соответствовать Абсоютному Воину обадает - Женщина", –  набросал  Хаммер  всё, что за день накопило в памяти  его воспаленное  сознание, и тут же   разместил   message   среди многих тысяч других "ОПУСОВ СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ"  на  одном из многочисленных   русскоязычных сайтов.

Первая рецензия на миниатюру не заставила себя долго ждать:
– Жаль что вас зовут не Олег, как здорово было бы  - Грецкий Олег... Как ныне взбирается Грецкий Олег...   Извините, но вот такие ассоциации возникли.  Не обижайтесь,   если,  что не так...  очень мне ваша фамилия понравилась.
Касабланка 2   24.03.2014 23:31
...

Яша, не задумываясь, отстучал обратку:
– Косо Банку Второму от аффтара:  –  Да-нет, все в поряде. Тем боее, что фамиия Вам понравиась.  Правда, это не моя фамиия, а  мой итературный псевдоним, так то меня - Яшик Хаммер зовут, но это не важно. Мне, тут  друг рассказа, что ему  в одном из закрытых ВУЗов,  вместо Виктор Грецкий,  сдеаи входной пропуск на фамиию - Вася Орехов. Он вскипе, но   руководитеь его моодечик, сразу   все точки над i расставиа.  Сказаа, мо, дожен радоваться, что они тебя еще  до Йоси  Фундукова не опустии...   Мне тоже   понравиась эта  история, вот я  и взя его фамиию  с именем себе    псевдонимом.  )))
Виктор Грецкий   24.03.2014 23:33 
...

–  ))) … о, можете хороший скетч написать по этому поводу и  номинироваться с ним  на соискание национальной литературной премии "Лучший Писатель года - 2014". Желаю успеха.
Касабланка 2   24.03.2014 23:36
 
...
Посмотре,  скоько стоит размещение произведения.   800 рэ  - одна страница?!?   Абадеть!!!!!!!!!
ЗЫ:  Подайте, юди добрые,  пятихаточку,   ии хотя бы 300 рябчиков на каву для написания нетенки на конкурс  "учший Писатеь".
С уважением,  юбящий  Вас  Яшик.
Виктор Грецкий 24.03.2014 23.40

...
А МНЕ БЫ ХОТЬ ЗУБОЧИСТКУ КТО-НИБУДЬ ДАЛ НА ВРЕМЯ- КАПСЛУК ВЫКОВАРЯТЬ.
Павел Херц  24.03.2014 23:45

...
КАПСЛУК? КАП(усту) С ЛУК(ом) ;-)
Виктор Грецкий 24.03.2014 23.47

...
На Клаву ?))
+ двечашки
Сенилга 24.03.2014 23:51

...
Пачму две? не мы тоько  на троих )))))))))))))))) что мы не юди что и(((
Виктор Грецкий 24.03.2014 23:52

...
От Вас – ВСЁ ХОРОШО!! ПОЯВЛЯЙТЕСЬ!!!
Дикая Роза 24.03.2014 23:55

...
Спасибо! Обязатеьно буду!  С симпатией, чмо ки;-)
Виктор Грецкий 24.03.2014 23:55

...
Вау..., вот, что значит, оперативность..., с радостью.
Дикая роза 24.03.2014 23.57

...
У Вас, как в Российской прокуратуре, дело заводится, а выход …
Хорошего Вам здоровья.
Феликс Рассохин 25.03.2014 00:05

...
Выход всегда присутствует, просто его не все видят… Как в известном анекдоте: - Подъеха Иья Муромец к пещере и орет во всё горо: -  Выходи Чудо–Юдо на равнину на равный бой.
– Выйти то я выйду, - отвечает тот, - тоько не надо мне в жопу орать.
Виктор Грецкий 25.03.2014 00.08

...
– Стоя греби (звiдси), стоя читай (вiршi Тараса Григорьевича в оригинале), стоя пей чай (со слоном {забытый вкус}), стоя лежи (или лижи, надо бы правила русского языка  посмотреть, да времени нет), стоя стони (то к соседей не разгони, а то я тя знаю), стоя брани (но не струни), стоя пугай (всех посылай {rhjvt vbyz}, стоя сварог (ел свой пирог), стоя народ (mother им в рот), стоя тебя {szeretlek ja}, стоя осёл (галстук жуёт), стоя мой кот (князя тьмы ждЁт)... оff и генно модифицированная  мина у Вас получилась))))))))), но... много блошек, вибочте, вуйко, нам ждать некогда, пока Вы их всех  вычешите... ЧЕШИРСКИЙ,  Вы наш. ;- )))))))))))))))))))))))))
Баби Ёжкi чекаем зовсiм трожки 25.03.2014 00:08

...
Дякую, баби  Ёжкi , почекайте,  плиз, трошкi, дам вам  на сережкi ))))))))))))))))))))))
Виктор Грецкий 25.03.2014 00.09
В этот момент в  левое окно рабочего кабинета яшиного  особняка,  расположенного  на восемнадцатом километре Рублёво-Успенского  шоссе, буквально в трех километрах от Горок–9, охраняемого действующим сотрудниками ОМОНа  с  использованием трех  доберман-пинчеров, лично привезенных хозяином из Лондона,   по всему периметру оборудованном антивандальными   видеокамерами купольного образца - "ERGOZOOM ERG-IPH3666",     кто-то   трижды угрожающе  постучал.
По звуку  Хаммер  понял, что  удары  были  нанесены      металлическим предметом.  Яша,   моментально выдернув  из сети шнур ноутбука   тихо, без резких движений сполз с кресла на пол и замер...

Стук повторился.
– Кто? –  положив палец на спусковой крючок девяносто второй Беретты, заметно подсевшим  голосом выдохнул Яша.
– Арсенич,  це я -  Прохор Хрiн... Ну, ты  йдешь,  чi як? Я задовбався тобi чекати. Вже другiй раз  баньку грiю, вiсь пар вийшов.
– Тьфу ты,  чёрт, шоб ты был здоров..., – выругался в сердцах  Яшик. - Прохор Хрiн   из рода Хрiновых, твою мать.
– Ну, так шо? – по окну опять нетерпеливо побарабанили тем же металлическим предметом.
– Да, йду,  вже,  йду.  Трусы тiлькi поменяю, – гаркнул в сердцах Хаммер, - Кащiк, блин,  невмерущiй! Такой кайф обломал.


Глава 95
Вернувшись после баньки Яша поняв, что спать сегодня он уже все равно не сможет, вновь открыл ноутбук. Закинув нога на ногу и заложив руки за голову, быстро пробежался глазами по экрану монитора.

– Ох, ты! Полная эпидерсия! Пропустил такой труд! Все, понимаешь, в цейтноте. А эта дура, значит, у себя меня везде забанила  и  всю правду матку  про меня решила в народ вынести!  Вон сколько «хорошего» понаписала, да еще и подвесила отдельной страничкой! Просто красота! Спасибо за рекламу!

– Так, пора уже поставить точку в этом деле, – подумал Яша и взялся было за клавиатуру. Однако, немного поразмыслив, он оставил в покое клаву и начал внимательно изучать послание.

– Послушайте, ХАММЕР. Мой ответ на содержание Вашей рецензии будет, пожалуй, слишком длинным  для того, чтобы Вы осилили его расшифровку и за сутки. Зачем мне Вас, да и читателей, так напрягать.
– Ну да, – подумал Яша, – здесь за неделю не проедешь, если расшифровывать.
Время от времени они с Мальвиной закрывали часть своих рецензий, если им не хотелось, чтобы их читали все, кто не попадя…  хотя, понятно, что большого секрета в этом не было.

– Только ленивый нас не сможет понять, – шутила Мальвина, получив от него очередную тарабарщину, но Яша чувствовал, что эта игра ей доставляет удовольствие.
Проще говоря: использовался английский вариант русской клавы (без переключения на кириллицу). Получалось довольно потешно. Он продолжил читать послание Мальвины: –  Итак, по порядку:

1. Спасибо за одобрение новой фотки. Только она – сорокалетней давности, а  не двадцатилетней. Мы тогда  как раз купили свой первый цифровой фотоаппарат и в первый же день всех и вся перещелкали.

2. Ваше влияние на меня? Что это значит? О каком влиянии на меня с Вашей стороны может идти речь? Если мне не изменяет память, предпоследний обмен рецензиями состоялся в июне. В месяц я пишу по сорок-шестьдесят рецензий и получаю столько же (примерно).  Только ни один человек из этого немалого количества юзеров не приписывает себе ни мои победы, ни поражения.

3. Не могу припомнить, чтобы лично Вы (ЯША ХАММЕР) в переписках со мной сказали что-нибудь умное и заставили бы, тем самым, меня работать мозгами, то есть аккумулировать мысли и упаковывать их в стихи.

– Ну, это она лукавит, – попытался завязать с Яшей дискуссию Внутренний голос.
С некоторых пор Яша стал слышать Голоса и, что самое странное, совсем не удивлялся этому.  "Залетных", как окрестил их Яша, было двое. Чтобы с первых же дней исключить путаницу, Яша тут же первого обозвал "ВГ" (сокращенно -  Внутренний Голос), а второго "Самуилом Яковлевичем", или еще он называл его САМом. Справедливости ради надо отметить, что большой смекалки при этом Яша не проявил, так как новые его "друзья" в общении между собой именно так  чаще всего  друг к другу и обращались.

– Один точно есть, – не отрываясь от монитора, ответил Яша. – Помнишь, я ее на Калыму приглашал в гости, а она меня стихом послала?
– Да, половина ее последних стихов написана благодаря тебе, – начал заводиться ВГ, но Яша решил пока не отвлекаться от чтения.

– Та ерунда, что Вы пишите (записки из психушки) ни на что, кроме как на ерунду, подвигнуть стихотворца не может. Поэтому я вынуждена попросить Вас – не вертитесь «под ногами», ибо на ерунду у меня совсем нет времени. Более того, я подозреваю, что Вы серьезно больны, Яша, и уход в состояние «сомати» не что иное, как очередной курс лечения. Поэтому я отношусь к Вам более менее  снисходительно. Но, пожалуйста, Яша, не злоупотребляйте моей добротой.

– Вот сирена милицейская! Лампочка фонарная! А ведь как раньше писала: – Яша, когда Вы в следующий раз вернетесь из состояния «сомати», меня уже не будет на кровати! Грустная шутка. А если серьезно, то мне без Вас будет скучно. Но если так надо – твердейте. Если Ваша душа ищет чего-то неземного, Высшего, не доступного простым смертным, типа я и другие ...
Я буду читать Ваши произведения. Мне и Пуху будет Вас не хватать. Передайте привет Высшему разуму, – процитировал одну из весенних рецензий Мальвины ВГ.
– Ну, что ты хочешь, весна была, – поддержал разговор Хаммер, однако, пока решил не отвлекаться от чтения послания.

– Кстати, в моей жизни уже был такой случай, года четыре назад. Некий псих, которого я не знаю по имени и до сих пор, серьезно ко мне прикопался (интересно – психи находят во мне родственную душу, или антипод? Что вызывает у них интерес ко мне?). И прикопался он не в каком-нибудь Интернете, а в реале. По телефону, к примеру, совершенно незнакомый, нервный голос, как бы добродушно, стал убеждать меня в том, что все обо мне знает и, что все хорошее, произошедшее в моей жизни за последнее время – это дело его рук.  А я (почему-то) оказалась неблагодарной дрянью.

– Такой телефонно-реальный террор продолжался на протяжении полутора лет. То меня пытались с кем-то соединить ( «не кладите трубку, соединяем» «с кем?» «вам не все равно?»). Я естественно давала отбой. «Тип», как оказалось позже, действительно обо мне многое знал. Семью – поименно (вплоть до собаки), интимные подробности... А самое главное – знал куда бить. Не буду я здесь Вам рассказывать про свою «ахиллесову пяту». Мало ли…

– Подставляется, – сыграл огорчение ВГ. – Ты понял, о чем она?
– Ыгы. Только мЫлЫаденец не поймет этого, – пропел Яша, подражая манере разговора Самуила Яковлевича, и продолжил чтение.
– Благодаря крепкому здоровью, доставшемуся мне от предков, все неприятности я стойко выдержала. Подозрения в том, что «тип» не кто иной, как шизофреник, возникли почти сразу же. Заявление в милицию было уже на мази, когда, вдруг, на стене моей кухни, на кафеле, появились загадочные буквы, ничего для меня не значащие: A F G A /. Кафель на кухне крупный. Так вот – каждая буква в размер плитки. Посовещались с друзьями. Никто не писал пальцем по моей стене. Тем более тонким, женским. Рост писавшего – примерно 180. Те, кто бывал у нас дома, шутили: «Мы бы написали X Y Z, а не «afga». (Что такое afga? До сих пор не знаю). Это произошло во время нашего отсутствия, из дома ничего не пропало. Но замки пришлось поменять.»

– Че ж здесь непонятного, – лениво зевнул Яша. – Чек, крутил, крутил вокруг хаты, через дверь попасть не мог, потом его осенило, что можно и через окно. Не обезьяна же, соображаловка работает. Вот он им и воспользовался. А когда залез, на радостях на стене и написал AFGA/.
– А ну-да, типа: АFиGенное Акно, – быстро перехватил его мысль ВГ. – Только ты зря обезьяну обижаешь, она бы тоже догадалась. Хотя погоди..., а палочка? – напрягся он.

– Какая палочка? – не понял Яша.
– После АФиГенного Акна у него еще палочка стоит.
– А, слеш, – опять зевнул Яша. – Дык Чек-то он грамЫтный был. МЫсЫль зЫкончил, ну и палочку поставил. Или вставил? Как там по Ожегову?
ВГ быстро просмотрел нужные страницы и важно сказал: – Есть два варианта, тебе какой?

– Слушай у нас с тобой разговор получается сегодня, как в том анекдоте про отца с сыном.
– Расскажи, – сразу повеселел ВГ, уж очень он любил анекдоты.
– Десять баксов, – хитро прищурился Яша.
– Окей, только вначале давай с палочкой закончим.
– А че с ней кончать и так все ясно. Я ж сказал, чек оказался умный, мысль свою закончил, вот и поставил в конце точку.
– Там же палочка.

– Ты на клаву-то посмотри, точка – это и есть слеш в аглицком варианте.
– В Ожегове …,– начал было выкручиваться ВГ, но Яша его перебил.
– Так все, десять баксов и получишь свой..., – и тут он  вспомнил, что хотел посмотреть не внесли ли в новый орфографический словарь слово – «Эпидерсия». Забыв про «собеседника» он полез за книгой, только два дня назад купленной им в «Библио-Глобусе», что располагался напротив соседской конторы.
– Буква – «Э», буква – «Э», – «Э»,  да где эта чертова буква, – про себя подумал Яша, как, вдруг, на шестьсот пятьдесят шестой странице в аккурат на букве «Ы» заметил десятидолларовую купюру.

– Ох, ты! Ешкин кот!
– Тоже зверь, хоть и маленький! – согласился ВГ довольный тем, как Яша быстро складывает в уме.
– Так, теперь анекдот, – потребовал он, – долг платежом красен.
– Анекдот, анекдот… ах да, анекдот. Ну вот: отец – одиночка выходит из дома, спешит, на работу опаздывает… Вдруг окно открывается, высовывается пацан семнадцатилетний и кричит:  – Пап! Пап! Подскажи еще раз, пока не ушел. Как трусы правильно надеть?

– Я ж тебе уже сто раз говорил. Желтые цветочки спереди должны быть, а коричневые сзади.
– Ну и где смеяться? –  недоуменно поднял свои огромные, намного превосходящие по размеру глаза, ярко-рыжие брови ВГ.
–  О, тут весь юмор  заключается в том, что без мамы на этом свете очень и очень плохо. А посему, мы им…, – Яша занервничал, так как ВГ от напряжения стал быстро увеличиваться в размерах, – ... а посему, мы им все должны прощать и всех их оберегать. Плохих мам на Земле не бывает.

– Сколько угодно, – продолжая увеличиваться в размерах, пробухтел ВГ.
– Нет, – Яша отрицательно качнул головой и незаметно кольнул себя авторучкой в висок. – Бывают плохие общества, плохие страны, плохие отцы, плохие дети, наконец…, а плохих мам – не бывает.
– Уж очень черный у тебя юмор, – сразу обретя прежние размеры, облегченно прохрипел ВГ.

– Как и вся наша жизнь, – бросил ему вслед Яша и продолжил чтение.
– И вот тогда я стала писать. Писать обо всем, что происходит в течение полутора лет…
В это время зазвонил один из пяти Яшиных мобильников.
– Совсем охренели, – подумал Яша, глянув на часы.

– Алло? Да. Да, вчера. Все понял, уже в движении. Такая чтива на завтра откладывается. Терпеть ненавижу незаконченные дела, – буркнул Яша и, прихватив ноутбук, поспешно покинул квартиру.
Через полчаса его черный «Hammer» уже, выскочив за МКАД, мчался по Можайскому шоссе со скоростью двести километров в час в сторону аэропорта «Внуково».
Перед железнодорожным переездом близ одноименного населенного пункта Яша вспомнив, что у джипа есть не только коробка передач и мощный двенадцати цилиндровый движок, но и тормоза, попытался погасить скорость, однако было уже поздно.

Машина, похожая в ночи на огромного черного ворона в полете, со всего маху врезалась в медленно ползущий через переезд локомотив. Последними словами, которые успели прошептать губы Яши, перед тем, как он пулей вылетел через лобовое стекло своего мустанга были: – Терпеть ненавижу...


Глава 96
Через полчаса после столкновения машинист локомотива, офонаревший от всего случившегося и выпитой накануне пол литры украинской горилки, привезенной его кумом с Тернопольщины, пытался давать свидетельские показания капитану дорожно-постовой службы, прибывшему на место происшествия.

– Да нет же, как Вы слухаете. Я ж говорю: впиндюрился он в меня, я выскакиваю и сразу к его машине, чтоб, значит, помочь ему, если еще живой. Смотрю, а там уже огонь вовсю. Ну, я сразу в сторону, конечно, от греха подальше... Только залег в кювете, тут и взрыв, а потом и моя дрезина огнем зашлась. Хорошо пожарники быстро примчались, у них тут часть рядом. Локомотив вот погасить успели, ну а от машины к этому времени уже ничего и не осталось.

– А водитель джипа? Вы видели его в машине или нет? – пытался уже в пятый раз добиться ответа на один и тот же вопрос капитан ДПС.
– Да кто его там увидит, я ж говорю огонь уже во всю там был, когда я подбежал к машине. Сгорел, наверное, бедолага.
– Сгорел, наверное, – зло передразнил его капитан. – Так сгорел, что даже костей не осталось.

– Так эта... Хорошо машина-то горела. Я еще, когда залег в кювет-то, подумал: вот что значит иномарка! Как горит! Наши-то чуть поискрят и тухнут сразу. А тут как факел вспыхнула! И в одночасье в уголья превратилась. Через пять минут уже один каркас только и остался.

Капитан Плетенкин, не обращая больше внимания на треп машиниста, вынув журнал, сделал в нем аккуратную запись: "В 3 часа 40 минут на ж/д переезде близ н.п. "Внуково" произошло ДТП. Иномарка, нарушив скоростной режим и порядок пересечения ж/д переезда, врезалась на полном ходу в стоящий на переезде локомотив.
 Автомобиль восстановлению не подлежит. Определить марку машины не представляется возможным из-за отсутствия последней (сгорела дотла). Локомотив удалось потушить. Труп водителя автомобиля на месте происшествия не обнаружен. Машинист локомотива – Федьков Иван Ильич не пострадал. После дачи свидетельских показаний г. Федьков отпущен домой под подписку о невыезде".

А в это же самое время в больнице №1 поселка "Внуково" в экстренном порядке собирался весь медперсонал. Насмерть перепуганная старшая медсестра Валя пыталась как могла понятнее объяснить причину и необходимость срочного созыва ею в столь неурочное время всего персонала больницы.
– Пришел абсолютно черный  и в каких-то лохмотьях. Практически, голый. С собой притащил вот этот чемоданчик. А я откуда знаю, что там. Может бомба. Говорить ничего не может, только мычит. Зашел за двери, промычал что-то несуразное, да и упал без сознания. Ну, я его осмотрела, и сразу за Вами, – испуганно поглядывая главным образом на Главврача, отрапортовала она.

– Ну-с, ну-с, и что дал осмотр, – вытирая руки спросил Главный.
– Видимых повреждений нет, хотя..., – тут Валя сильно покраснела и смущенно закашлялась.

Главный посмотрел на нее недоуменно, но больше ничего спрашивать не стал и двинулся в сторону комнаты, где находился вновь прибывший пациент. Весь медперсонал больницы последовал за ним.
Больной лежал на кровати без признаков жизни. Доктор подошел к нему и аккуратно приподнял одеяло, которым он был накрыт. Яша, не открывая глаз, тут же снова натянул на себя одеяло по самый подбородок. Главный повернулся к своим сотрудникам.

– Оказывается все не так плохо, коллеги, – громко произнес он. – Что это Вы, голубушка, так перепугались, – обратился он к медсестре.
– Ну-ка, Володя, снимите с него одеяло, – приказал Главный своему первому помощнику.

Высокий, давно небритый хирург и стоматолог по совместительству охотно бросился выполнять его команду.  Обзору медперсонала открылся обычного вида человек, имеющий, однако, две бросающиеся в глаза особенности: – во-первых, он был, практически,  голый и страшным образом закопчен, будто его только что вытащили из костра; – во-вторых, его причинное место, которое тоже, естественно, ничем не было прикрыто, опухло и увеличилось в размере до такой степени, что казалось еще немного и оно коснется колена.

Главный, осмотрев пришельца, удовлетворенно заключил: – Ну что, коллеги, пациент в сознании, видимых переломов нет, сотрясение, я полагаю, тоже исключено, вообщем все не так плохо... Он осторожно дотронулся до распухшего органа больного, который взвыв от боли, попытался снова спрятаться под одеяло.
– Да, но вот что будем делать с этим? – вопросительно произнес он, обращаясь к коллегам и старательно пряча улыбку.

– Ну, что делать, что делать, – деловито приподнимая одеяло и с любопытством разглядывая нестандартный размер, пробасила Джульета Никаноровна, всегда мрачный врач-терапевт внуковской больницы, проработавшая в ней уже без малого тридцать  лет. Она достала беломорину и, чиркнув спичкой, еще раз внимательно посмотрела на больного.

– Предлагаю боль снять, а опухоль оставить, – двумя руками обхватив член и прикидывая про себя сколько же он будет в диаметре, полушепотом, заговорчески произнесла она. Слова ее утонули в дружном хохоте.
На глазах у Яши выступили слезы..., то ли от боли, причиняемой ему Никаноровной, то ли от смеха, начавшего разбирать и его, потому как, чуть приподняв голову, он в конце-концов и сам смог разглядеть "обсуждаемую тему", а  то ли от радости, что все-таки, не смотря ни на что, остался жив.


Глава 97
Утром следующего дня Яша Хаммер,  лежа на белоснежном покрывале широченной кровати, сделанной из натурального бука и расположенной у окна палаты с надписью «Только для VIP персон» (отдельном двухместном покое, размером ничем не меньше, чем малогабаритная трехкомнатная квартира в старых московских домиках, безжалостно сносимых последние годы), по нескольким мобильникам одновременно распекал, почем зря, своих компаньонов.

Палата располагалась на втором этаже южной стороны пятого корпуса терапевтического отделения военного госпиталя им. Бурденко, и поэтому больные, отдыхающие в это время внизу на скамеечках, настороженно переговариваясь, то и дело вопросительно поглядывали на открытое окно.

– Да мне плевать, что у тебя не срослось. Я вложил два лимона в это мероприятие, чистыми и, как минимум, трешку вернуть должен. А что там тебе останется мне по барабану. Не нравится такой бизнес, пиши письмо Путину.
– А причем здесь Путин, – устав от Яшиного напора и без толку потраченного на телефонные переговоры времени, спросила трубка.

– Путин всегда причем, – прохрипел свирепо в ответ Яша и в ярости бросил трубу на кровать. Трое больных, практически,  одновременно, поднялись с лавочек и с опаской оглядываясь, заспешили подальше от "кричащего окна".
Но не успела трубка долететь до поверхности кровати, как затрещал второй мобильник.
– Алло.
Трубка молчала.
 – Фу ты, черт,  – Яша громко выругался. На цветном дисплее телефона мигал маленький конвертик.

– Еще не хватало смс-ки читать, – подумал он и хотел бросить телефон на кровать..., но любопытство, как всегда, победило, и он, не удержавшись, открыл послание.
– Береги ногу, брат, – увидел он короткое, но абсолютно понятное ему сообщение.
Яша приподнял одеяло и внимательно посмотрел на «ногу». «Нога», значительно похудев, приобрела уже определенные очертания, но была еще все же великоватой и слишком уж отдавала синевой.
– Все будет окейно, – подумал Яша, опуская одеяло. – Эти врачи черта лысого доведут до нужной кондиции.

Он неслучайно выбрал Бурденко. В кризисных ситуациях Яша  доверял  только  военным.
– В Бурденко один раз  даже самого Зону Коба  с того света  вытащили, – обычно приводил он контраргумент своим, люто не любившим все, что было связано с армией, оппонентам.

Еще раз поправив одеяло, Яша придвинул к себе «пенек». Удивительное дело, но во время аварии этот маленький черненький чемоданчик, практически, не пострадал. Добавилось лишь две царапины, в виде буквы “V”, на корпусе ноутбука.
– Терпеть ненавижу незаконченные дела, – по привычке вслух подумал Яша и, подключив один из своих мобильников к аппарату, вышел на связь с миром.
Быстро просмотрев, что творится в мире бизнеса, Яша вернулся к недочитанному накануне посланию:

– Собиралась с этими записями идти к известному писателю, пишущему детективы. Память у меня неплохая, тем более «дело» продолжалось и моя «ахиллесова пята» была в опасности. По телефону все рассказала, ничего не скрывая, даже интимные подробности, из-за которых шел основной шантаж, и, Вы знаете,  отстали! Прекратились звонки. Да, забыла сказать – к тому времени уже и в Интернет пролезли. По крайней мере, какой-то товарищ убеждал меня в том что пишет книгу и эта книга будет обо мне.  А как, позвольте узнать, он может обо мне писать, если я его не знаю. Если я с ним не общаюсь?

– Так вот, Яша! Я патологически привлекаю к себе маньяков-шизофреников. Особенно тех, больное воображение которых рисует им себя же в качестве благодетелей, богов, что ли.  Уймитесь, Яша! Вам надо серьезно лечиться. Игры с больным воображением не доведут Вас до хорошего. Вам слышатся голоса? Они убеждают Вас, что Вы Мессия и что должны спасти мир от неверных, разврата, или наоборот – что я Мессия и меня нужно распять на кресте, ради спасения человечества?

– Бывает…  Скорее всего, я у Вас не одна такая. Скольких Вы уже психологически «замочили»?  Как велика популяция «осчастливленных»? Но опять таки повторюсь, Яша,  – ЛЕ–ЧИ–ТЕСЬ! ВЫ – НЕ МЕССИЯ! ОНИ ВАМ ВСЕ ВРУТ:):):)  И извините, что мне и здесь придется Вас забанить.

– Как она тебя срезала, – ухмыльнулся ВГ. – Опустила ниже плинтуса, – подражая восьмилетнему сыну Яши, прокаламбурил он.
– Меня срезала не она. Меня срезал локомотив, – хотел огрызнуться Яша, но вместо этого подумал: – Однако, он прав. Да и Мальвина тоже права. Совсем больной. Другой бы в Гаагский суд или в Международную комиссию по правам человека письма писать стал с требованием привлечь к ответственности за нанесение публичных оскорблений, или поступил по понятиям, а он даже обидеться не может.
– А чего обижаться-то? – отреагировал опять на его мысль ВГ. – У вас тут на Земле давно уже ни одного здорового человека не осталось. Все с приветом.
– Ага, только "приветы" у всех разные, – задумчиво ответил Яша и застучал по клаве:

– Ну что ж, история всех расставит по своим местам, а кое-кого в них же и засунет :–), – начал Яша ответную строку. – Но, чтобы ей это было проще делать, приложим некую хронологию событий (опять же самореклама ;–).
– А че, десять баксов  тоже не лишние? – поддел его ВГ, превратившись в долговязого юношу с глупым выражением лица.

Яша, уже не обращая на него внимания, продолжил: – У меня ведь тоже много друзей и не только в Москве, и они все, как ни странно, тоже пользуются интернетом. Вот ссылку на эту твою страничку с просьбой объяснить ситуацию получил из солнечной Калифорнии! Так что, Мальвина, тебя теперь по всем просторам нашей необъятной Планеты знают (правда, пока еще не многие ;–)!

– Дальше можно было бы просто написать: «Хронология одной переписки» или «Как поссорились Яков Арнольдович с Мальвиной Артамоновной» – мелькнула у него мысль.
– Плагиат, – тут же вставил свой гривенник ВГ.
– Согласен, плагиат, но уж очень в дырочку! – пытаясь найти пачку "Парламента" и достать сигарету с улыбкой поддержал разговор Хаммер.

– Какого черта! Ведь сказал вчера, что бросил курить! – налился злобой ВГ, молниеносно нейтрализуя последнюю сигарету, оставшуюся в пачке.
– Ну и что, что сказал. Хозяин я своего слова или нет? Сам дал, сам вернул взад. Какие проблемы? Марк Твен тыщу раз говорил, что бросает курить.

– Вернул взад, – сморщился, как прошлогодний огурец, давно лежащий в банке без всякого рассола, ВГ. – А потом вы задаетесь вопросом в кого у вас такие безграмотные дети? В кого же им грамотными быть, если вы, прикрываясь шуточками, улыбочками и ужимочками пишите: АФТАР ПРАСТИТЕ Я ВАС НЕ ПОНЯ’ЛА? ВЫ В САМОМ ДЕЛЕ ТАКОЙ ИЛИ ПРОСТА ПРИДУРИВАИТИСЬ? Вам это кажется забавным, вы считаете себя абсолютно адекватными, абсолютно реальными и раскрепощенными и уж, конечно, грамотными, да еще и с юморком. Вам и невдомек, что у ваших детей, не говоря уже про внуков, останется только эта раскрепощенность, а точнее распущенность, а все остальное улетучится, ибо равняться не на что.

– Марк Твен говорил: – Бросить курить легко. Я сам бросал тысячу раз. Классику надо знать наизусть, – опять срезал он Хаммера, но сигарету возвращать не стал.
– Поработай, поработай над своей силой воли, – уже, не то уговаривая, не то успокаивая его, дружелюбно проговорил ВГ.

– Ты ж пойми, – с нажимом нараспев продолжил  он, – укрепление духа – единственное ради чего стоит жить. Не действовать ради укрепления духа – значит стремится к смерти, а стремится к смерти – значит не стремится ни к чему вообще.
На Яшу, как ни странно, эти его слова подействовали.
– Ты смотри, тоже психолог, – выпустив, наконец, из рук, вдруг оказавшуюся пустой пачку, отпустил он комплимент в сторону ВГ.

– А то! – довольный, что его похвалили, заулыбался Внутренний Голос. Мы же здесь, для того чтобы помочь тебе победить злейшего врага твоего, а не просто так.
– А кто мой злейший враг?
– А ты-то сам как думаешь?
– Да нет у меня врагов.
– Подумай, подумай хорошенько.
– И думать нечего. Я когда еще в разведке работал себе слово дал: чтобы не случилось, я в стан своих врагов никогда и никого не запишу.
– В какой разведке, – насторожился ВГ.
– В геологической...
– А, ну да. Так это тебе повезло, что ты в мирное время свою разведку проводил. А если война? А если враг у стен Желтого дома? Что бы ты тогда делал? В друзей с ними играл? – ВГ забросил руки за голову и победоносно посмотрел на Яшу.

– Белого.
– Что белого?
– Белого дома.
– Ну да, белого. А я что сказал?
Яша хохотнул.
– Не контролируете себя, маршал! Ты сказал – желтого.
– Ну, так эта… оговорка по Фрейду, – хитро прищурил глаз ВГ и еще глубже заложил руки за голову.

– Прав был Алан Пис в паре со своей женой Барбарой, – подумал Яша, глядя на ВГ и старательно пряча улыбку.
– А ты какой Белый дом-то имеешь ввиду?
– Какой, какой. Тот в который Мальвина тебя приглашала ... И Пис этот ваш – придурок обычный, – зло прошипел ВГ, но руки из-за головы вынул.
 
– А-а-а-а, ты про этот... в Талагах который, – зевнул Яша и, продолжая быстро набирать текст, закончил свою мысль.
– Так вот, для меня бы они стали обычным противником, против которого мое государство ведет боевые действия. Ты же знаешь, что в такое время в силу вступает закон военного времени.

– Обычная софистика, – раздулся ВГ, приняв образ Гитлера. – Этот не враг, а противник. Тот не противник, а конкурент. И в конце-концов и конкурент превращается в оппонента. И так мы договоримся до того, что злейший враг для тебя станет обычным оппонентом, – подражая фюреру жестикуляцией и особенно мимикой, громко пролаял ВГ.

Яша сморщился.
– Че морщишься? Тебя с такой философией  скоро уже даже  Мальвина мочить будет и, заметь, без всякого военного времени.
– Ну, пересаливаешь же.
– Что пересаливаю? – не понял ВГ.
– Лицом пересаливаешь, – удивившись, что может быть первый раз ВГ не поймал его мысль, объяснил Яша. – С женщинами, кстати, не воюю даже в период военного времени.

– Ну, естественно, – поняв что прокололся, сконфузился ВГ, но тем не менее продолжил:
– Но чтобы ты, не воюющий с женщинами, знал: твой злейший враг на данный момент не кто иной как…, – ВГ сделал многозначительную паузу и на секунду застыл.
– Неужели Мальвина? – не выдержал профессионально поставленную паузу Яша.
– Безнадежно тупой, – развел руки ВГ. – Считай, что ее уже нет.
– Нет, так нет, – пожал плечами Яша. – Ты же видишь, что мы с ней разошлись, как в море корабли.

– А, кстати, где САМ? Что-то я его давненько не видел.
– Самуил Яковлевич в командировке, – сухо ответил ВГ.
– Да? И надолго?
– Это как сказать. Долго и быстро, сударь, – категории философские. Для кого-то и один день долго, а кому-то и двадцать лет не срок. А вернется он.., – ВГ сначала посмотрел на еле заметный серпик проплывающего в окне месяца, потом на краешек фотографии Мальвины, видневшийся на мониторе, – а вернется он… через…, через – сто шестьдесят дней. Нет даже через 159 дней и четыре часа.
– Ну, не земная точность, – развел руки Яша.
– Это кому как, – ухмыльнулся ВГ. – Может, конечно, и раньше, если кое-кто прислушается к голосу разума,  и кое у кого проснется совесть. Так как же насчет злейшего врага твоего? – вернул ВГ Яшу к прежней теме. – Кто?

– Я.
– Вот! Но заметь, это сказал ты сам, – протянул ВГ пристально вглядываясь в Яшу.
Яша подошел к окну. Он и не заметил, как в разговорах с ВГ и написании ответа своей бывшей подруге, а теперь человеку, который извергал в его сторону тонны желчи, замешанной на ненависти и злобе, пролетел вечер и наступила тихая и теплая августовская ночь.

– Кстати, четвертый час уже, – предупредил его ВГ. – Опять бдите?
– На том свете отосплюсь, – буркнул Яша и продолжил начатую строку: – Читатель, я думаю, сам разберется и отделит зерна от плевел…, – он вновь отодвинул клаву и надолго задумался...

– А как все хорошо начиналось! Ему вспомнилась зима 2008 года, когда он получил ее первую рецензию на своего «Дьявола», одно из первых его стихотворений.
Яша не помнил своих стихов, хотя их и было совсем немного. Этот был едва ли не единственным, почему-то застрявшим у него в памяти. Перед глазами поплыли лебеди-строчки:

Игриво улыбаясь,
Шутя и балаболя,
Подсунув сигаретку,
Стаканчик не пустой,
Услужливо направив
Накатом карамболя,
Бочком ко мне прижался:
– Пусти, мол, на постой…

Душа затрепетала,
Как бабочка в пожаре,
Хранитель-ангел грустно
Ударился в плетень,
И совесть отступила,
Поняв, в таком угаре
Мной руководит демон,
Свою поймавший тень.

И я опять не в силах
Выдерживать удары,
Соблазнам не поддаться,
Остынуть от жары.
Ну, как не усугубить!
Как не покувыркаться,
Когда он расставляет
Так ровненько шары!

И снова разбиваю,
Играя сигареткой,
И жадно выпивая
Бокал вина до дна,
А глаз уже витает
За жгучею брюнеткой,
Чьи губы томно шепчут:
– Сегодня я одна…

А дьявол подбоченясь,
Забравшись мне на плечи,
Тихонько напевая
Распутные стишки,
Свет в спальне выключая
И зажигая свечи,
Уверенно наносит
Своей рукой штрихи.

И вот уже по плечи
Я заштрихован бесом,
К соблазнам и блаженствам
Готов в объятья пасть,
Но совесть зазвенела,
Поймав биенье сердца,
Умывшись кровью спешно,
Разбившего напасть.

И тут  слезами плача
Все дьявольско отродье,
Не понимая всуе,
Откуда свет пробил,
Промеж собой судача
С вопросом: – Ваше Бродье,
Откуда пришла помощь?
Ведь наш уже он был?

А сердце, расширяясь,
Кровь весело качая,
Сверкая в час победы
Как радости слеза,
Прекрасно понимает:
Не светит даже бесам,
Пока Душа любимой
Глядит в мои глаза!

Яша Хаммер 2008/12/23/01:03

Первой рецензией, полученной им на «Дьявола», оказалась рецензия Мальвины.
– Не люблю длинные стихи, но Ваш прочла с удовольствием и интересом – буквально пролетела по строчкам. Песня. Рада за Вашего стойкого, влюбленного лир. героя:) Удивлена ритмическим ошибкам:

Ангел хранитель грустно
Хранитель ангел грустно
Поймавший свою тень.
Свою поймавший тень.

– Есть еще... Вы специально это делаете? От перестановки слагаемых в стихосложении в отличие от математики, многое меняется...
С уважением  Maльвина – 0008/12/23 01:03
Дата после ее рецки тогда несколько удивила Яшу, но он все списал на свирепствующий в том году глюк.

От приятных воспоминаний сердце учащенно забилось. Пальцы Яши сами собой стремительно отбили: – Fkt[ cnfce Yf Hjlbyt dsgfk gthdsq cytu;–)».
Кровь тут же весело устремилась к головному мозгу и когда последний уже был готов включиться в рабочий процесс, про себя подумав: – Опять сверхурочные, – Яша,  вдруг,  увидел перед собой два пристальных желтых глаза и услышал властный голос:
– Сп-а-а-а-а-ть!

– Ну уж нет, – попытался сопротивляться Яша.
– Сп-а-а-а-ать!!! –  угрожающе повторил голос.
Глаза Яши начали медленно закрываться и он стал проваливаться в глубокий и бесконечный сон.
– Ну, вот. 1:0, в нашу пользу, – сам себе сделал комплимент Внутренний Голос и тут же принял новый облик.
– Уж лучше бы в образе Сталина оставался, – содрогнувшись подумал мозг Хаммера перед тем, как полностью и надолго отключиться.



Глава 98
Проснулся Яша, как всегда, ровно в семь. Только открыв глаза, он сразу понял, что пока он спал  произошло что-то  важное. Однако, что – Хаммер никак не мог понять.
– Меня терзают смутные сомнения, – проходя мимо него, нараспев и почему-то краснея, произнес лежащий по-соседству с Яшей больной.
Эта брошенная вскользь фраза несколько насторожила Хаммера, но уже через минуту сомнения развеялись. В палату вошел Главврач и, глядя почему-то мимо Яши, громко сказал: – Хамин, а Вы сегодня на выписку. Вот так то, – и он важно проследовал к койке Яшиного соседа.

– Не Хамин, а Хамов, – раздраженно поправил его Яша.
– Не хотите на выписку, – внимательно рассматривая соседа по Яшиной палате и совсем не обращая внимания на Хаммера, спросил Главный.
– Еще как хочу, – буркнул Яша и вылетел из палаты.
– Сигареты мне оставь, – заорал сосед, пытаясь вскочить с постели, но врач, удержав его силой, зло зашипел: – Никаких подсказок. Вот если бы он сам догадался, тогда другое дело.

– А-а-а, все равно еще вернется, – бросив взгляд на тумбочку Яши и как-то заговорчески улыбаясь, просипел больной. – Вона чашечка-то его осталася.
На прикроватной тумбочке сиротливо стояла большая фарфоровая чашка с надписью: "Удача приходит только на высоких скоростях".
– Врач, внимательно прочитав написанное, закачал головой: – Да, судя по тому как улетел,  похоже, что еще не один раз вернется.

Яша же, покинув Бурденко, моментально ушел в работу. Сразу на выходе из госпиталя его уже дожидался помощник.
– Как сам? – поинтересовался Яша принимая ключи от новенького Лэнд Крузера.
– Ничего, ничего, – засуетился помощник. – Дел вот только накопилось не проедем за неделю, наверное.
– Разгребем за один день, – весело бросил Яша и забравшись в салон автомобиля приступил к работе.

Быстро набрав семизначный номер (пропущенный им звонок), Яша еще до начала разговора сделал суровое лицо. Помощник расположился справа от Хаммера. Яша всегда, в любой ситуации, сидел за рулем только сам. Был случай, когда он на одном из футбольных матчей порвал связки. Пришлось накладывать гипс. И каково же было изумление капитана седьмого батальона ГИБДД, остановившего на третьем транспортном кольце мчавшийся с явным превышением скорости «Хаммер»  с невысоким коренастым мужчиной за рулем, левая нога которого была замурована в гипс под самую задницу.

– Старший следователь убойного отдела Главка, полковник Хамов, – небрежно представился Яша и ткнул в морду гаишнику еще пахнущее типографской краской удостоверение.
– Ну, Вы блин даете, – только и смог тогда сказать капитан дорожно-постовой службы, отдавая  Яше честь.
– Алле, – небрежно бросил Яша в трубку, одновременно пытаясь вывернуть на проезжую часть. – Кто это? – и тут лицо его озарила  светлая детская  улыбка.

– Левка, братела, привет! Какими судьбами! А мне сказали, что ты уже там в своем северном санатории  откинулся! Так сказать ушел от нас по-английски, не попрощавшись.
– Не дождетесь, – донеслось с противоположного конца трубки. – Надо бы встретиться, Яшик.

– Да какие проблемы, Лева, давай, конечно. И чем быстрее тем лучше. О,  а давай завтра со мной в Питер, там у меня дела кой какие, за одно и подстрахуешь меня чуть. Там как раз по твоей части, – хохотнул он в трубку.
– Во сколько? – успел спросить  Левушка.
– Подруливай к двум часам в Дедку, – раздалось с противоположного конца, – давай, до встречи, обнимаю.

– Ну,  этого уже не отрехтуешь, – подумал Козел, услышав в трубке короткие гудки. – Как был с винтом в жопе так с ним, похоже, и помрет. Хорошо, хоть сказал во сколько и откуда вылет. Ладно, Питер,  так Питер..., там и оговорим все условия дальнейшего сотрудничества, – подытожил Левушка и направился в сторону торгового центра. Перед поездкой в культурную столицу ему необходимо было чуть поменять прикид.

Ровно  в два часа следующего дня Лев Валерьянович, лениво жуя уже порядком остывший хот-дог,  стоял на остановке такси перед входом в аэропорт "Домодедово". Зная  Яшину слабость к  «Хаммеру» и его бешеную езду, Левушка уже видел, как эта огромная черная птица на полном ходу врезается  в стоящие сплошной стеной  у здания аэропорта такси, а его брат, как всегда, со скандалом,  матеря налево и  направо всех кто попался на его пути,  несется к Левушке обниматься.
Тут, вдруг, Лев Валерьянович почувствовал, что кто-то сзади похлопывает его рукой по плечу. Левушка, сделав полшага в сторону, резко обернулся.  Перед ним, опираясь на трость, стоял Яшик.

Хаммер широко улыбаясь распахнул  объятия.
– Яшка! – Левушка прыгнул к другу  и схватил его в охапку.
– Ты поаккуратнее, поаккуратнее,   видишь я не транспортабелен пока, – попытался Яша усмирить радость Левушки, кивая на трость.
– Ну, и куда ты в таком виде решил лететь? Неужели нельзя отлежаться, – вскинул удивленный взгляд  Козел.

– О чем ты говоришь? Каждый день моей лежки – это минус сто тысяч баксов, считай. Нет уж, дорогой, отдыхать будем после победы.
– Лучше расскажи – как ты.  Клава мне  все уши прожужжала, что, мол, я забыл совсем своего брата. А мне, ты понимаешь, просто некогда, времени, как всегда, не хватает просто. Работаю, брат, по двадцать пять часов в сутки. Вот видишь в каком виде приходится летать? А что поделаешь? Юзлет – есть Юзлет, как говорят французы.

– Помню, помню – это твое любимое выражение, – засмеялся Левушка. – Тока это, вроде не французы, а румыны так говорят?
– Да, какая разница, – отмахнулся Яшик, крутя по сторонам головой как гироскопом... да где ж он, мать его...

– Кто? –  насторожился Левушка, ты не говорил, что еще кто-то будет.
Левушка,  почувствовав что-то неладное, бросился догонять хромого.
– Вон он, – Яша остановился и   помахал  кому-то рукой. – Да ты его знаешь, это Анатоль. Ну,  помнишь я тебя с ним знакомил, когда ты у меня последний раз был?
Дождавшись Анатолия, братья продолжая болтать, и не обращая больше на Толика никакого внимания, направились в сторону регистрационной стойки.  Быстро пройдя регистрацию и паспортный контроль они поспешили на посадку.


Глава 99
Самолет уверенно набирал высоту. Вот уже облака плотно закрыли  белым пушистым  покрывалом всю землю, спрятав от пассажиров  город с тянувшимися  к нему со всех сторон жилками магистралей, из-за чего он становился похож с верху на большого мохнатого паука.

– Сколько  у нас времени? – поинтересовался Лев Валерьянович.
– За час сорок точно долетим, – ответил Хаммер  и уткнулся в i Pad,  всем своим видом показывая, что не настроен для разговора, есть, мол, дела и поважнее,  чем бесполезная болтовня.
Но Козел был абсолютно не настроен для  длительного молчания. Левушка повернулся к Анатолию и многозначительно посмотрел на попутчика.

– А ты,  Анатоль, я так понял,  не куришь и не пьешь?
– Абсолютно верно, – кивнул тот и тоже попытался уйти от беседы с Левушкой, делая вид, что  полностью поглощен чтением книги.
– Ну, и что же тебя  подвигло к столь правильному, но весьма трудному выбору? Или ты по жизни такой не пьющий и не курящий всегда был?
–  Ну, почему всегда, –   Анатолий  попытался уклониться  от разговора.

– Нет,  ты уж давай колись, колись, – засмеялся Козел. – Я  вот,  между прочим,  тоже уже на этот путь,  практически,  встал. Полгода как не пью.  Ну, курнуть еще  иногда себе  позволяю, но очень редко. Так,  сигаретку,  максимум две,   за неделю может выкуриваю.

– И оно тебе надо? – удивился Анатолий. – Если можешь не курить, зачем же курить тогда. Я еще понимаю тех,    кто мучается,  не может бросить, так сказать, повязан по рукам и ногам этим  грехом.
– Грехом? А что курение  –  это грех?  Ну-ка тогда поподробнее здесь!
– А что это такое по-твоему? – Анатолий снисходительно улыбнулся.
– Я все понял, Толь, – Козел дружески похлопал коллегу по плечу. – Ты, Анатоль,  глубоко   верующий человек. Правильно?

– Правильно, я этого и не скрываю, – пожал плечами Анатолий.
– Ты-то не скрываешь, да я-то ведь не в курсе. И тебе эта вера твоя и помогла бросить курить и пить? Укрепив, так сказать,  тебя в правоте твоих действий.  Я правильно понял?
– Без веры нельзя, – утвердительно кивнул Анатолий.  – Только вера и может человека вести по правильному пути к богу. Без веры человек слаб и бессилен в борьбе с дьяволом.
– Согласен. А  какой ты веры,  Толь? Православный?
– Ну,  почему православный? – засмеялся Анатолий.  – Ты думаешь,   если мы в России живем,  значит  все должны быть православными?

– Ну,  на мусульманина ты не похож, – в  свою очередь засмеялся Козел.
– Протестант я, – Толик внимательно   посмотрел на Левушку. – Слышал о таких?
– А как же,  как же,  – оживился Лев Валерьянович. – Тебя еще можно   лютеранином назвать?
– Ну,   в общем, да, – уклончиво ответил Толя.
Было видно, что тема,  которую пытался затронуть  Левушка ему не совсем по душе. Но Лев Валерьянович уже забросил наживку и не собирался включать  задний ход.
– Нет,  ты погоди. Давай поговорим, а может,   я тоже встану на вашу сторону.
– Пятидесятники  мы, –  Анатолий пристально посмотрел на Козела.
Левушка чуть не выпрыгнул из кресла от такой новости, но туго подтянутый ремень удержал его в кресле.

– Мы и так летим, – заметив его движение,  засмеялся Анатолий.
– Ага, и это хорошо, – Левушка мельком глянул на Толика и поняв, что тонкий юмор относительно полета их лайнера не воспринят достойно, решил несколько расшифровать.
– Хорошо, говорю,  что летим, а не падаем. Хотя в этой жизни все может быть…
– Типун тебе на язык, – Анатолий сделал осуждающий взгляд.
– Ну, и перекреститься  тогда надо для убедительности, – хохотнул Козел.

– Мы не крестимся, – отмахнулся Анатолий,  которому явно не хотелось   обсуждать,  что-то  личное с абсолютно далеким от его веры человеком, тем более  здесь,  в самолете,  на высоте десяти тысяч метров от земли.
– Слушай,  вот я действительно не в курсе относительно ваших расхождений во взглядах со всем христианским миром. Что реально стало причиной вашего отделения? Вы что по другому божьему закону живете?
– Почему по другому, мы просто единственные сейчас кто  по  этому божьему писанию  и живет.  Ведь почему мы ушли? – Анатолий  выжидающе  глянул на Левушку.
– Почему?

– Да потому что все остальные отказались от строгого соблюдения закона божьего, у вас только на словах все и осталось, а мы единственные,  кто продолжает неукоснительно  выполнять  слово божье.
– Почему это у нас?– удивился Левушка.
– Ну,  так ты-то тоже  на мусульманина  не очень похож.
– А что в России кроме  христианства и ислама других религий нет?  – сделал удивленное лицо  Левушка.
– В России,  как и во всем мире,  их три.
– Почему три? – не понял Левушка.
– А сколько по-твоему?
– Ну,   если не считать иудаизм, то, как минимум, четыре.
– А почему это не считать  иудаизм? Так евреев не любишь?

Левушка хохотнул:  – Ну как я могу их не любить,  если я сам такой.
– Да ладно, – засмеялся в свою очередь Анатолий. – Сейчас все хотят к богоизбранной  нации примазаться, только у тебя фамилия для этого не совсем подходящая.
– Это мне от папика  досталось,   – отмахнулся Лев Валерьянович.
– Однако,  не будем отворачивать в сторону. Так почему три? Христианство, ислам, буддизм, индуизм и иудаизм, если ты настаиваешь,  и того пять.
– Буддизм не религия, – буркнул недовольно Анатолий.
– Ладно, с натяжкой,  но могу согласиться, – кивнул Левушка. – Отнесем буддизм к философии, хотя это будет и не самый популярный взгляд  на буддизм, но предположим.  Ну,  тогда получается четыре. Или ты хочешь иудаизм оставить,  а еще и индуизм убрать?

– Да, ничего я не хочу убирать, пусть пять,   оговорился просто. У меня с математикой в школе плохо было, –  попытался отшутиться Анатолий.
– Вот все у вас так, варитесь там в своем соку и дальше своего протеста ничего не хотите видеть. Но,  честно говоря – это меня не очень интересует.  Вот ты мне лучше скажи, как вы относитесь к таким  категориям как Добро и Зло,  и кто есть кто в вашем понимании здесь.

– Зло – это дьявол, что ж здесь непонятного.  Бог – Добро.
– А кто такой дьявол?
–  А ты не знаешь?
– Почему не знаю, знаю, конечно.    Не кто иной,  как Люцифер? Так?
– Так,   а что,  Лев, у тебя какие-то сомнения есть по этому поводу?
– Да,  нет,  у меня-то никаких,  но давай разовьем тему все же. А кто такой Люцифер?

– Понятно кто,  падший ангел.
– Вот, а кто  создал этого падшего ангела? Не сам ли бог?
– Ну,  бог, но он его создавал вовсе не как Зло,   и мы не вправе осуждать бога за  его дела. Он всегда знает что делает в отличие от нас.
– Естественно, естественно  не Зло, я бы даже сказал само Добро он был, потому и стал ответственным за Землю матушку. И  Люцифер  ведь в переводе означает – Свет несущий. Правильно?   Я не ошибаюсь?

– Нет, не ошибаешься.
– Вот, так ты мне объясни тогда,  почему,  если бог создал добрых ангелов и, вдруг, когда  один из них стал ни что иное,  как само Зло,  почему бог сам же  с ним  и борется,  являя   собой,  как вы все говорите  – само Добро?

–  Если Люцифер стал падшим ангелом и нарушил божье слово, то, естественно, бог  будет вести с ним борьбу, – упрямо проронил Анатоль, но по нему было видно, что этим своим вопросом Левушка вероломно взломал ту хорошо выстроенную картину мироздания, которая после принятия бога Анатолием позволяла ему  всегда находится  в состоянии гармонии  и покоя.   Ну,  если не взломал, то уж ударил по ней с такой силой, что того и гляди,  она не выдержит и появится во всем этом монолите солидная трещина. Чего, естественно, Анатолий совсем не хотел.

С первого дня их знакомства у него, честно говоря,  как-то не лежало сердце к этому Козелу.  Какой-то он был прилипчивый. Все что-то выискивал, все до чего-то пытался докопаться, все ему что-то надо было. Не было у него той сердцевины и того состояния покоя, которое ему – Анатолию после долгих лет исканий  все-таки удалось достичь. И, как он полагал, уже никакая сила не сможет его лишить этого состояния покоя и размеренности мирской жизни. И тут на тебе на его голову упал этот Лев Валерьянович.

– А так между прочим  многие думают.
– Как так? – уйдя в свои рассуждения и из-за этого  потеряв полностью нить их беседы,  переспросил Анатолий.
– Ну,  что наш бог есть само Добро.  Все религии мира видят нашего создателя как доброе божество. Уважаемый мной профессор  Лейбниц,  не помню уже  на какой там европейской конференции и в каком году, даже придумал новое название этому явлению –  теодицея, то есть управление нашей Вселенной добрым божеством.

– Но позвольте господа, – Левушка уже обращался как-будто не к самому Анатолию, а ко всем тем, кто с ним стоял на этой, как казалось Толе, абсолютно правильной и выверенной тысячелетиями платформе и это несколько успокоило его. Он понял, что в этом споре он не один. Один, как раз,  тут мог оказаться Козел, и Анатолий, поймав эту спасительную мысль, сразу как-то ожил, решив вести сражение с непримиримым врагом до конца. То,  что это был,   ну если не враг, то явно уж не друг,  Анатоль почувствовал сразу.

–   Может быть,  это сам дьявол в обличие  Козела  пытается сейчас проверять меня на  силу духа и верность господу, –  подумал он. – Ведь не случайно же у него  такая странная фамилия – Ко'зел.  Еврей   и, вдруг, Козел. Что-то тут не так.
А Козел,  как ни в чем не бывало,   продолжал, уже не обращая никакого внимания на Анатолия  и  говоря  таким образом,  будто бы перед ним был не один собеседник,  а  спорил он  со всем миром, победоносно глядя с высоты десяти тысяч метров  своими, чуть  поблескивающими из-под  затемненных линз очков глазами  на всех сразу.

– То,  что  господь создал ангела, а  тот стал  дьяволом, сатаной, самим  Злом,  так сказать, – это я еще могу понять и допустить. Значит,  так богу было угодно. Ибо, если бы это ему было неугодно,  Люцифер – Свет несущий   даже бы  не догадался о том, что в этом мире существует Зло.  Но вот почему бог  стал с ним бороться, являя из себя,  как все утверждают само Добро? Это мне непонятно. Он что,  получается сам себе создал врага, чтобы периодически бить друг другу морды?

– Нам не дано понять это умом, – вздохнул Анатолий и сочувственно поглядел на Козела. – Как же далек он от бога. Да он, похоже, никакой и не  верующий? Просто так прикинулся православным, чтобы сбить меня с верного пути.  И  почему если говорит,  что еврей – не иудей, а православный? Да какой он православный? Вон и крестика   у него нет.

Сомнения все больше начинали одолевать Анатолия,  и он еще больше укрепился в своем желании дать настоящий бой этому самозванцу, так он решил называть Козела,  пока не выведет его на чистую воду и не распознает, кто же это скрывается  под  его личиной на самом деле.

– Как это не понять? Ведь когда-то мы должны все это понять?  Для того нам и дан разум, чтобы мы в конце-концов осознанно пришли к богу, поняв смысл нашего земного существования и наше предназначение в этом мире.
– Мы не можем его понять, – еще раз с усилием на слове понять сказал Анатоль. – Потому что бог не здесь, – Толя коснулся своей головы, – а вот здесь, – он приложил  руку к сердцу  и,  казалось,  четко почувствовал свое сердцебиение, которое только укрепило его в своих мыслях, и даже несколько успокоило и придало уверенности.

Козел же наоборот,  казалось,  начинал терять самообладание. Он стал  едва заметно постукивать всеми пятью пальцами по спинке впереди стоящего кресла, полагая, что это никому не причинит дискомфорта. Но, как оказалось,  этого было вполне достаточно  для того, чтобы тут же впереди сидящий мужчина резко обернулся и, стрельнув недовольными глазками почему-то не на Козела,  а как раз на Анатолия,  зло бросил:
– Так что такое? Отставную Козу не пустили на борт, а  барабанщику все же удалось проникнуть?

– Извините, – Толя укоризненно посмотрел на Козела,  но тот,  как ни в чем не бывало, будто бы этого мужичка и не существовало здесь вовсе  продолжал: – А может все-таки бог создал  ангелов несущих добро, но потом один из них  по каким-то причинам стал на путь зла и начал борьбу  с ними.   А сам бог он выше этой борьбы, он сам  не принимает никакого участия в ней. Он над ней, потому что бог – это  Любовь. Безграничная, неисчерпаемая, истинная Любовь.
 Любовь, которая дает право выбора своего пути каждому  в созданном им мире. Любя все созданное им, бог  никого ни к чему не принуждает и каждому дает полную свободу выбора своего пути и  своих действий. И все мы, каждый  человек    в этом мире является  частицей самого бога, его искоркой.  Бог в каждом из нас,  ибо сказано в библии: "Вы боги. Будьте совершенны, как  отец ваш небесный совершенен есть" .

– Исходя из этого ты не вправе отрицать, что и ты, Анатоль, есть никто иной, как сам бог, ну или частица божья, если первое определение для твоего понимания  слишком тяжело.
– Нет,  я не бог, – как-то уж очень грустно  сказал Анатолий.
– Ну как не бог, вот скажи мне,   за что Иисус был распят на кресте?
– Он взял на себя все наши грехи.
– Ну,  нет, это уже потом так трактовать стали. А первоначально его евреи стали прогонять и забрасывать камнями потому, что он говорил всем что он и есть бог.
– А вот это как раз –  истинная правда, – Анатолий хотел развить свою мысль, но Лев Валерьянович остановил его жестом руки.
– Это  у вас   отец, сын  и святой дух –  одно лицо. Так сказать три в одном, но у других-то  Иисус – это все-таки сын божий и  послан был богом на землю. А он, придя к богоизбранному народу,  вдруг, стал им всем доказывать, что он-то и есть сам бог.

Евреи, как ты помнишь,   ему не поверили,  и передали его  прокуратору Иудеи Понтий Пилату, с тем чтобы тот,  как наместник римского императора-посланника бога на Земле,  предал  его за эту  попытку – выдавать себя за господа нашего мученической смерти. И только  уже после смерти и его чудесного воскрешения стало понятна всем истина этого  промысла божьего. 
– Чай, сок? – вежливо улыбнулась бортпроводница видя, что Козел закончил свой монолог и наконец обратил на нее внимание.

– Чай, – бросил небрежно Левушка и попытался было продолжить разговор.
– Черный, зеленый? – опять так же вежливо спросила девушка.
– Так Вы давайте уже выкладывайте весь запас своих вопросов,  а я сразу один раз на них все и отвечу, – не выдержал Козел.
– Ну,  если  черный хотите, то еще  хотелось бы уточнить  с бергамотом Вам или без, – обидчиво оттопырила девушка верхнюю губку.

– Вот времена пошли! А ведь как хорошо было в стране Советов! Сказал – мне  чай,  и всем понятно какой.  А что теперь? – Козел сурово посмотрел на стюардессу, – замучают пассажира своими вопросами. Тут и поговорить не успеешь с человеком, пока на все Ваши уточнения ответишь. Ну, ладно,   черный  с бергамотом,   и у меня к Вам тоже один встречный вопрос, если позволите.

– Пожалуйста.
– Вот скажи, красавица, – Козел вплотную придвинулся к стюардессе, так что его нос уткнулся в шикарную девичью грудь.  – Может мы   уединимся с тобой на пол часика где-нибудь? А то  у меня еще никогда не было секса  на высоте десяти тысяч метров. Какие здесь ощущения?  А?

–   Вы, мужчина,  случайно не прямиком из Кащенко на самолет попали? –  сразу сделала сухое,  официальное лицо,   забыв про свою шикарную улыбку, стюардесса.  – И это, дяденька, – она понизила голос,  – нос-то   убери с прохода.
– Как догадалась? – хохотнул Козел, одновременно возвращая нос на место.  Только она сейчас не Кащенко,  а психиатрическая больница №1 имени Алексеева.  А что так заметно? Я ж  вроде как пижамку, случайно прихваченную мною,   им уже  вернул?
– Пижамку-то вернули, а мозги свои  забрать оттуда так и не удалось, – стюардесса демонстративно отвернулась, и сделала вид,  что Козела просто нет в этом самолете.

– Ах,  ну да, ну да, – протянул Козел и выразительно посмотрел на ее аппетитную попку, туго обтянутою синего цвета юбочкой.
– Ну,  зачем ты так, Лев, – попытался поставить его на место Анатоль. – Грех ведь так шутить.
– Грех, – вздохнул Козел, – но ничего не могу с собой поделать, грешен, что ты будешь  тут делать, – он еще раз посмотрел на жопку проводницы, мысленно представив себе как бы им двоем было хорошо в этом самолетике на высоте десяти тысяч метров над землей, но потом встрепенувшись решил все же закончить свою беседу, хотя мысли,  конечно,  после контакта со стюардессой у него  были уже совсем не о том.

– И так на чем мы остановились?  – отхлебывая чай спросил он у Анатолия.
– Так может уже и прервемся тогда, – засмеялся Анатоль.
– Ну нет, мы только подошли к самому интересному, – быстро допив чай придвинулся опять к Толе Лев Валерьянович.

– Да,  между прочим, пророк Муххамед  тоже сначала  к евреем пришел, но  они и его не приняли, то есть,  как и Иисуса  отвергли и только  первый тогда  ушел  к самаритянам,  а второй к арабам. Вот как ты думаешь,   почему мы  всех  отвергаем?  Хотя, тут не напрягайся,  это, как ты понимаешь,  риторический вопрос. Можно сказать сам себе я его задаю.
– Да,  а как Вы относитесь к теории Большого взрыва в результате которого образовалась Вселенная?

–  Какого   еще такого  Большого   взрыва? Бог создатель  мира, я тебе уже сказал это. Да и как может в результате взрыва образоваться Вселенная? Ты же помнишь, что после ядерных  взрывов стало с Херосимой и Нагасаки?

– Толя, сейчас уже ученые пришли в этом вопросе  к консенсусу  с духовенством. Только за последний год мистер Стивен Хокинг, земляк, кстати, вашего Мартина Лютера, ну или почти,  являющийся на сегодняшний день мировым светилой в вопросах образования Вселенной, дважды   проводил семинары в Ватикане на  темы,  касающиеся Большого взрыва, Черных дыр,  и тому подобное.

 – В  конце-концов,  сам папа Римский сказал,  что  церковь не отрицает  Большой взрыв, но только  как деяние самого бога по сотворению неба и земли и одновременно призывает ученых воздержаться от попыток заглянуть за его пределы.
–  И так, давай-ка и мы с тобой расставим точки над «и». Ты  согласен с тем,  что дьявол, он же сатана, он же Люцифер – самое большое Зло на  Земле,  и это   Зло  –   ни что иное,  как творение самого бога?

– Ну, так, – было заметно,  как Анатоль  напрягся.
– Ага, и ведет с ним борьбу не бог, как мы договорились уже раньше, а другие ангелы,  представляющие собой  само Добро. А бога мы ставим выше этой борьбы, наделив его  куда большей  чем Добро силой –  Любовью.
–  О, тогда и бердяевскую  Свободу  нам не придется делать Премирной! – Левушка так в запале хлопнул себя ладонью по лбу, что потом еще несколько минут, виновато улыбаясь, сам себе растирал ушибленное место.

– Не понял? Какую  еще такую бердяевскую Свободу? И что значит Премирной? – Толик заметно покраснел. –  Выше созданного богом мира ничего быть не может.
– Ну,  это наш с тобой земляк,  пытаясь,  так же как и мы   разобраться в хитросплетениях созданного богом  мира, пришел к такому выводу, что  мол наш Бог – это несомненно есть само Добро, но выше бога, лежит Свобода. И она не подвластна ему. Так сказать она Премирна,   находится над созданным богом миром.

– Кстати,  я всегда был против этого Премирного состояния Свободы, но только никак не мог найти ей  другое  место и другую точку привязки, а вот сейчас в разговоре с тобой нас и вывело, на правильный путь, – Левушка довольно похлопал Анатоля по плечу, – я с самого начала чувствовал, что   это у нас  с тобой будет не пустая болтовня.

– И так,  Свобода   не Премирна, она  не над богом, а непосредственно в нем.
– А как же Любовь?
– Вот  смотри, ведь если бог есть  сама Любовь, то он не будет никого принуждать и неволить, а значит,  дает каждому неограниченную свободу. Именно благодаря этой Любви и появился Люцифер – само Зло.  Ведь бог  мог сделать так,  что Люциферу бы и в голову не пришло,  что-то там даже подумать против воли бога, а не то что пойти против нее. Тоже самое,   Адам. Если бы бог не дал  ему Свободу выбора, то тот бы  даже не знал о  существование   древа познания Добра и Зла,  с которого он съел,  по указке этого гада ползучего  – змея искусителя,  запретный плод.

– Не  ему змей предложил, он Еву соблазнил, – насупился Анатоль.  – А та   дала яблоко Адаму. И не ползал он тогда, а ходил,  потому как был о ногах, это потом уже  бог наказал его за  коварство, лишив ног, ну или лап, что  там у него было.
– Вот видишь, ты все лучше меня знаешь, – засмеялся Левушка.  – Поэтому давай-ка лучше вернемся  к Большому взрыву. Чтоб у тебя не было никаких  сомнений, надо четко понимать, что это никакой не ядерный взрыв. Да и вообще никакого взрыва не было.

Это так фигура речи,  так сказать. Была точка сингулярности, очень маленьких размеров, меньше атома, с огромной энергией,  которая по воле бога,  будем говорить твоими терминами, ученые,  кстати,  это не отрицают, так что не придется больше возвращать времена инквизиции,  в определенный момент,   с огромной скоростью стала расширяться, образовывая Вселенную с ее галактиками,  звездами, планетами, кометами,  метеоритами и прочим космическим мусором.

– Сама по себе?
– Я же сказал по воле бога, – улыбнулся Левушка, – как видишь,  ничего нет пока в науке о  сотворении мира, противоречащего   писанию.
– Ты понимаешь, я вот сейчас тут с тобой беседую не для того, чтобы переубедить тебя что бога нет. Как раз наоборот. Я пытаюсь с учетом последних открытий в области квантовой физики найти эту незримую связь между духовностью, можешь считать религией, если тебе так ближе,  и наукой. Вот эта задача в настоящий момент является архи важной для всех,  и мы уже находимся на такой стадии,  что в состоянии ее почувствовать.

– Ведь что было раньше? – Левушка оживленно придвинулся к Анатолию  и с усилием несколько увеличив громкость продолжил. – Церковь долгие годы сопротивлялась всем научным открытиям. Ты ж помнишь времена, когда только за то, что  кто-то говорил, что земля круглая сжигали на костре.
– Вот ты же сейчас не будешь отрицать,  что земля круглая и она вращается вокруг солнца. Нет?

– Нет,  конечно.
– Вот, и Большой взрыв церковь признала,  и, казалось,  уже единство науки и религии,   наконец-то,  достигнуто. Но тут появилась квантовая физика и оказалось,  что таких вселенных и таких миров,  как наш,   может быть бесчисленное множество.

– Как это так? Бог один у нас, а значит и мир созданный им для всех нас тоже один.
– А вот так.  Если есть Наблюдатель нашего мира, то это один мир, но стоит его только убрать, отвернуть, так сказать,  взор Наблюдателя от нашего мира,  как таких миров и Вселенных становится  несметное количество.
– Таким образом,  опять ступор. А? Анатоль?  Но мы с тобой давай хотя бы до одного договоримся тогда. Что бог – это Любовь, и эта Любовь  подразумевает Свободу. В том числе и свободу выбора. Бог никого из своих детей не неволит, а дает каждому самому разобраться во всем,  дойти до истины и выбрать свой путь к нему.

– Именно обладая этой Свободой Адам и вкусил плод с древа познания Добра и Зла, тем самым сделав свой выбор. А иначе мы бы даже сейчас не догадывались о существовании Зла и по-прежнему пребывали бы в первобытном раю, ходили бы нагие, даже не прикрываясь фиговыми листочками,  так как чувство стыда нам просто не было бы знакомо.

– И  в этом случае, Толя, Вселенная,  созданная богом,  не смогла бы развиваться и идти по пути усложнения. А осталась бы в своем зачаточно-первобытно-райском состоянии.
– Поэтому,  когда Бердяев   пытается нам доказать, что Зло имеет место быть в этом мире и оно обязательно должно быть прожито,  потому как через него человеку открывается нечто, он  абсолютно правы, я считаю.

– Другое дело,  что никто из ранее писавших на эту тему философов не осмелился связать Любовь и Свободу и наделить этой Свободой господа нашего.  Хотя    взгляды философов того времени несомненно заслуживают уважения.  И я тебе скажу,  Анатолий,  что после Якоба Беме, Ницше,  Лейбница, Бердяева  и некоторых других философов того времени вся философская мысль  безнадежно отстала от науки,  которая, напротив,  семимильными шагами поскакала вперед.

–  А ведь вопрос,  который встал ребром именно сейчас, после открытий сделанных  квантовой физикой,  как никогда важен. Может быть  сейчас тот самый момент,  когда и необходимо найти эту незримую связь души и тела. Когда духовность и наука  в конце-концов  должны обрести ту долгожданную связь и  когда уже, наконец,  открытие этой связи позволит нам  идти правильным путем к одной общей цели.

– А что за цель у нас?
– К Свету Добру и Порядку, ну или,  говоря твоим языком,  к богу, Толя,  к богу. Тут цель у нас одна.
– Ведь сейчас с учетом последних открытий квантовой физики уже становится понятно, что таких как наша Вселенных множество и параллельных миров  множество и искать их надо не за сотни миллионов световых  лет от нас, где-то там в просторах космоса,  а вот тут вот рядом, потому как расстояния между ними в сотни раз меньше атома.

–  И мы  постоянно и непрерывно перепрыгиваем из одного мира в другой. И так день ото дня,  меняя  брану за  браной этих параллельных миров мы  движемся по ним, сами того не замечая. И, между прочим,  все это не так далеко от религии, как тебе кажется.
– Вот, например,  что говорится в индуизме  об  образовании Вселенной?
– Что?

– Вселенная образована Брахмой из пупка Шивы, сам Брахма не принимает в ней никакого  участия,  являясь лишь  Наблюдателем, в то время как  Шива и Вишну ведут между собой  соперничество и борьбу за первенство  в ней. Один из них выступает в роли разрушителя,  а другой в роли защитника.

– Так что,  Анатоль, та вера, которую ты обрел – это несомненно есть  хорошо, но кроме принятия бога сердцем, его надо еще понять и разумом, а для этого не стоит замыкаться только в своей вере и считать всех остальных отступниками. Просто надо всегда помнить главное:  бог – един для всех и все пути,  которые ведут к нему являются равно праведными.  Но начинать движение к нему надо, конечно,   сердцем.  Тут я с тобой полностью согласен.

Самолет так же резко как и набирал высоту, стал снижаться, одновременно, по-видимому, попав в зону турбулентности, потому что его, вдруг, начало резко и мелко трясти, особенно   хвостовую часть, ту самую, где находились спорщики.
– Вот нас и прихватили супостаты, – засмеялся Козел. – Падаем,  однако.
– Пока к счастью только снижаемся, – сказал Яша Хаммер,  закрывая свой i Pad и оценивающе поглядывая на приближающуюся землю. –  Ну,  что закончили там свой дискурс? И кто кого укатал сегодня?

– А мы и не спорили, – улыбнулся Анатолий, отношение которого к Козелу явно потеплело после их продолжительной беседы.
Козел  начал потихоньку собирать свои вещи и готовиться к посадке. Язык  изнутри продолжал наблюдать за  Анатолием.
 – Интересно, удалось ли   посеять хотя бы  зерно сомнения в  эту  стройную систему догм, выстроенных сознанием Анатолия,  – шепнул он Жопке. – Или полтора часа бесед ушли в простой театральный свист? Ну, ладно, время покажет на чьей он будет стороне, – подвел он черту своим размышлениям.


Глава 100
Выйдя из здания аэропорта "Пулково",  компания  двинулись к стоянке такси. Северная Пальмира встретила гостей ласковой, безветренной погодой. Воздух был теплым и мягким.

– Температура никак не ниже, чем в Первопрестольной, – подумалось Левушке. Снег еще кое-где лежал на земле,   но  было понятно,   что дни его уже сочтены.
– До Пулковской кто подбросит? – обратился Яша к распределителю –  мужчине  средних лет,  скучающему перед вереницей припаркованных такси.
– Сколько вас? – поинтересовался тот лениво.

– Трое. А сколько по деньгам будет, – так же лениво поинтересовался Яша. Он   сразу почувствовал  разницу  темпераментов   двух столиц, и ему  совсем не хотелось переносить в Питер спешку и суетливость Москвы.
Распределитель искоса глянул на Яшу и опять так же лениво, казалось совсем даже не открывая рот, проронил: – Рубль – это будет по деньгам.
Лева при слове рубль   огляделся.

Ему показалось, что он попал лет на тридцать назад   в прошлое. Вокруг него все двигались чинно и без суеты. Никто не ругался, не кричал, не было никакой беготни и  спешки. Люди разговаривали между собой как бы в полголоса, при этом все время старались улыбаться друг другу.

– Рубль? Интересно, – подумал Лева. – Мы что – телепортировались в прошлое?
– Кто за рубль довезет ребят до Пулковской? – обратился распределитель к стоящим кучкой возле курилки таксистам.
– Семен, давай твой очередь, – услышали гости чей-то голос.
– Уже уехал, – от таксистов отделился маленький коренастый мужичок и, подойдя к друзьям,   уточнил: – До гостиницы, ребят?
– Ага, за рубль, – ухмыльнулся Яша  и  плюхнулся   рядом с водителем, показывая Козелу и Анатолю на места сзади.

– Москвичи?  –   поинтересовался водитель такси.
– Оттуда, – кивнул Яша. – А ты как догадался?
– Да,  вас сразу видно, – засмеялся водитель. – Вы как реактивные постоянно, такое впечатление что вам там всем в задницу ракетницы   вставили.

– Что есть, то есть, – совсем не обидевшись на таксиста согласился Хаммер. – Тут уж ничего не поделаешь, Москва накладывает свой отпечаток. Вот что за город такой, а? – он повернулся в полоборота к своим попутчикам.

– Блин, все бежим, торопимся куда-то. А вот тут смотри, Лев, люди совсем по-другому живут и тоже все успевают делать.  Не,  ну почему мы все время жопу в горсть и скачками два-четыре ВД куда-то несемся? Я в Питер когда приезжаю,  отдыхаю тут  от нашей столичной лихорадки. Чувствую себя, как на курорте.
Таксист согласно кивнул: – Согласен с тобой. Я в вашей Москве совсем не могу находиться. Как только туда к вам попадаю у меня сердце сразу от этой беготни начинает болеть. Главное и сам так же как все остальные начинаю метаться. Спешить куда-то, бегать, толкаться. Вот отчего так происходит? – он вопросительно посмотрел на Хаммера.

– Энергетика такая у города, – уклончиво ответил Яша  и,  видя,  что они уже подъехали,  стал шарить по карманам в поисках денег.
– Есть у кого-то рубль? А то у меня только крупные и  баксы.
– Не поверишь, но у меня как раз завалялся, – Левушка сунул в протянутую Яшей ладонь рубль.

– Бля, Лева, щас тока еще твоих шуток мне не хватало, –  обиделся Яша. –  Анатоль,    расплатись, я потом верну тебе, что б ты не обеднел. Привыкли, блин,  все   за мой счет  жить.

Толя,  улыбнувшись  замечанию, достал из бумажника тысячу и передал таксисту. Лев Валерьянович только сейчас понял, что питерские таксисты по старинке продолжали называть все в прежних советских ценах. И рубль у них значил теперешнюю тысячу рублей. Портал моментально закрылся и Козел вновь почувствовал себя в 2013 году.
После того как вся компания расположилась по своим номерам, Яша,  лично позвонив каждому, сказал что ждет всех в лобби-баре на кофе. Хаммер  особенно любил такие минуты. Все деловые встречи были перенесены на несколько часов и можно было просто за  чашечкой кофе с коньяком, насладится спокойствием теплого вечера и приятным разговором  с друзьями. Но как только   компаньоны присоединились к нему в баре, он понял,  что не все так безмятежно.

– Не-не,   Яш,  мне только кофе, ну еще можно воду  без газа, – сразу запротестовал Анатолий, ты же знаешь, что я уже пять лет как ни капли спиртного.
– А,   ну-да,    ну-да, – Яша поднял обе руки вверх. –  Извини, Толь, давно тебя с собой не брал, забыл, что  ты   у нас зашитый. – Так, Лева, мы  с тобой что под кофеек? Хеннесси или Реми Мартин?

– Да, Яш, не повезло тебе сегодня с попутчиками, – засмеялся, Козел. – Я ведь тоже,  полгода  как уже,  можно сказать,  что зашитый. Не пью даже пиво. В общем никакого алкоголя, ну разве что конфетку  –  вишня  с коньяком, могу себе  позволить.
– Ну, вишню с коньяком жрешь,  значит не  зашитый, –  успокоился сразу Яша. – Так что? Реми?

Козел отрицательно покачал головой: – Пятьдесят грамм коньяка убивает шесть тысяч клеток головного мозга.
– Ну, вы блин, мужики, даете, – Хаммер  откинулся на диван. – Мне что теперь здесь и выпить не с кем? Искать надо идти себе пару?
– Да, ты не переживай так, Яш, – попытался успокоить его Козел. – Представь себе, что мы пьем с тобой Реми. Давай-ка  лучше  введи меня в курс дела, а то скоро клиенты подвалят, а я еще ни ухом, ни рылом, что к чему.

– Ну, хрен с вами, – Яша сделал обиженное лицо и, кивком головы пригласив официанта, который уже пять минут терпеливо стоял  неподалеку,  сделал заказ.
– Так,  мне  американо,  лимон,  Реми  Мартин – соточку  и лед, а этим друзьям воду.
– Без газа, – вставил Анатоль.

– Ага,  и лучше   из-под крана, – буркнул Яша,  прикуривая.
Левушка расхохотался:  – Да, ладно ты, ну вот,  уже  и обиделся.
– Не,  а че вы в самом деле? Все такие правильные. Я еще понимаю он, – Яша ткнул пальцем в Анатолия, – но ты то? Мы с тобой не виделись, практически, вечность и ты так себя ведешь.
– Как так?
– Он еще спрашивает? – развел руками Яша, глядя на официанта, который терпеливо дожидался, когда же будет сделан этот заказ.
– Так, ладно, давайте отпускайте уже мальчика, достали вы меня, буду пить в одиночку сегодня.

– Капучино еще плюс к воде, – как бы  извиняясь  и ставя точку в затянувшемся инциденте,  сказал Анатоль и глянул на Козела.
– Два, – поднял Левушка в виде буквы V перед собой указательный и средний палец.
Официант,  кивком головы подтвердив, что заказ принят,  быстро ушел к барной стойке.

Получив свой коньяк  и  сделав большой глоток живительной влаги, Яша, не глядя на Козела, медленно, как бы подбирая слова, начал вводить друга в курс дела.
– Тут, Лева, дело не простое. В общем работали мы с коммерсами больше года. Так, вроде, ребята с головой, но вот у них возникли какие-то проблемы, и мы зависли с нашими деньгами… причем с большими деньгами. Дали им  восемьдесят лимонов, а они не хотят сейчас нам их возвращать. Там  с процентами больше девяносто  сейчас уже накапало, пятый  месяц обещают отдать уже, а воз, как говорится, и ныне там.
– А что за проблемы у них? Что они  говорят?

– Что говорят… говорят – цена на товар в Белоруссии поднялась, им мол надо выждать немного, так как по такой цене они себе в минус могут только работать, ну а мы, как сам понимаешь,  несем из-за этого убытки. Я уже их полностью обработал, объяснил, что мы больше ждать не можем. Если в течение двух недель возврата не будет, то выносим всю информацию по их долгам налоговикам, их партнерам по бизнесу, банкирам, закрываем им выезд из страны, в общем перекрываем полностью кислород, так что они могут  с успехом   ставить крест на всем своем бизнесе.
– Ну и что они?

– Что они? Продолжают кормить обещаниями. Мол еще неделя, еще десять дней и расплатимся с вами…  Словом,  надо дожать их, Лева, почему я тебя и вытянул на эту терку.

Лев Валерьянович отпил   капучино и внимательно посмотрел на Яшу.
–   Легко сказать, Яша, дожать. Тут, как ты понимаешь,  уже все козыри тобой использованы. Такие люди  не боятся правового поля. Они пока своей интерес не поймают и палец о  палец не ударят. Тут уже надо переходить к нетрадиционным методам  воздействия. Сто пятьдесят девятой   статьей таких ребят пугать  все равно,  что карандаш пальцем точить.

– Только никакой уголовщины, Левушка, ты же знаешь – это не мой метод.
Левушка, скрывая улыбку, похлопал Яшу по плечу: – Брат, разве я похож на уголовника? Или ты имеешь ввиду мое незавидное прошлое?
– Ничего я не имею ввиду, просто предупреждаю, что рамки переступать мы не будем в этот раз. Я с этими методами девяностых еще пять лет назад завязал. Слово себе дал.

– Ну,  и отлично. Мы не будем их в этот раз закатывать в асфальт, – Левушка  обнял Яшу и чуть сжал его плечи. –  Мы просто тонко намекнем им  на толстые обстоятельства, а там уж  пусть они  сами голову включают.
– Знаю я твои толстые обстоятельства. Смотри не загони их в угол, а то плакали потом все мои денежки, – подвел итог Хаммер, всем своим видом показывая, что тема закрыта.

– Все будет ханки дори, – успокоил его Лева. – Пей свой Реми и наслаждайся жизнью.
– Ага, ты, я смотрю,  спокоен как буддист, а мне  даже коньяк не помогает, – обиженно глянув на Льва Валерьяновича, проронил сквозь зубы Яша. – Если б ты знал,   как они меня уже достали.
– Ладно, не заводись раньше времени, до встречи еще два часа. Кстати, почему ты считаешь, что буддисты – есть само спокойствие?

– Ну,  как, – оживился Яша.  – Слышал, наверное, о четырех благородных истинах?  Все в этом мире есть страдание. И  только тогда мы сможем не страдать, когда научимся страдать, –  сказал Будда.  Вот краеугольный камень всего буддизма. Кто поймет эту фразу Будды, тот точно достигнет просветления и нирваны уже в этой жизни, – подвел черту Яша и, снова сделав глубокий глоток из своего бокала, потянулся за очередной сигареткой.

Козел улыбнулся: – Че ж непонятного в этой фразе? Я в отличие от тебя, Яша, вообще считаю, что буддизм – это религия в никуда, ну или философия,  если  тебе это больше нравится.
– Это еще почему? – обиженно надул губы Хаммер.
– Ну,  вот смотри, ты же сам говоришь, что становой хребет  учения Будды – четыре благородные истины. Первая – все есть страдание, вторая – причина страдания, третья – устранение страдания и четвертая – путь к устранению страдания. Так?

– Так-то оно так, только  становой хребет буддизма –  это, скорее,   Восьмеричный Благородный  путь, а четыре благородные истины, я бы сказал, его основа,  каркас,  если хочешь.
– Ну, тебе виднее, хотя  – это уже  демагогия, Яша. А по факту-то   что получается?
– Что получается? – вопросом на вопрос ответил Яша, которому явно не хотелось, не поняв куда клонит Козел,   раскрывать  свои козыри.
– А,  получается, Яша, то,  что буддизм нас учит, что все в этом мире есть страдание. И как ты сам говоришь, мы сможем только тогда не страдать, когда научимся страдать. Таким образом, Яша, и Любовь признается буддистами как страдание.

– Ну,  так оно и есть. Если любишь, то ты страдаешь, – согласно кивнул  Яша. – А ты с этим не согласен?
– Вот, – весело прищурился  Левушка. – Значит ты выявил, что причина твоего страдания – это Любовь, ну и какой следующий шаг? А следующий шаг – это устранение причины страдания, проще говоря устранение Любви.

– А,   что такое Любовь? А любовь, Яша, – это продолжение рода человеческого, это возможность существования всего человечества, всей  цивилизации и даже всей Вселенной, если хочешь. Заметь, инстинкт размножения – это основной инстинкт на нашей планете, как среди homo sapiens, так и среди дикой природы.  И  даже  инстинкт самосохранения идет  после него.

– Да, ладно, – Яша с улыбкой забросил нога на ногу и, чуть потянув из своего бокала, кивнул  стоящему в пяти шагах от них официанту: – Еще соточку.
– Что, да ладно? Ты вспомни как мы с тобой к девчатам на пятый этаж по балконам лазили! – засмеялся Левушка. – Могли бы убиться нахрен на смерть, а лезли же. И что нас туда толкало, как ты думаешь?

– Да, сейчас бы не полез, – тоже ухмыльнулся в ответ Хаммер. – Молодые были, глупые.
– Да не глупые, Яш, не глупые, а просто против Природы не попрешь. У нее все тут просчитано.  Я уже не беру божественную составляющую Любви и не говорю здесь, что бог – он-то как раз и есть сама Любовь в Абсолюте.  А    в так любимом тобой учение  не нашлось, между прочим  места этой самой Любви, проще говоря –  богу.
– Как это не нашлось?
– Ну,  вот,  приплыли, – Левушка хлопнул себя по коленке. – Будда ведь не бог, Яша, что б ты знал.

– А кто он тогда?
– Да,  кто угодно:   пророк,  праведник,    учитель,  просто  человек –  основатель учения,   который путем тренировок, постоянных размышлений, правильных взглядов, правильной речи, правильных мыслей,  медитации  и тому подобное  достиг просветления  и нирваны еще при жизни и передал  это философское учение   своим ученикам.

– О,  первый уже пришел, – кивнул Анатолий на  вертящего головой  парня, стоящего по среди холла. – Давайте прекращайте свои дебаты,   пора  делами заниматься.
– Так все, потом поговорим, что-то ты тут не в ту степь совсем поехал, – нахмурился Яша и, подняв над головой руку, помахал бизнесмену.

– Давай,  потом,–  согласился Левушка.   – Как говорится –  не вспоминай Будду в шуньяте, – он подмигнул Хаммеру и сразу сделал каменное лицо.
За первым, практически,  сразу, подтянулись еще два коммерсанта. Яша, поздоровавшись, представил всем Льва Валерьяновича.

– Так, господа, я вам уже говорил, что в случае невозврата денег до тринадцатого  числа этого месяца, с вами начинает работать наша служба безопасности, я, так сказать,  теперь устраняюсь. Уговоры можно сказать закончились. Вот знакомьтесь – Начальник службы безопасности Лев Валерьянович Ко… Впрочем фамилия вам его совсем ни к чему, – Яша искоса бросил взгляд на Козела.

– В общем,  я откланиваюсь, разбирайтесь теперь сами. Извините, но я сделал все что мог, – Яша развел руки и так с разведенными руками и отплыл в сторону, как подстреленный и очень огорченный этим событием лебедь.
Анатоль,  разложив перед собой массу каких-то договоров, накладных, писем, с обещаниями погасить долг до такого-то числа, писем с просьбой переноса даты оплаты на такое-то число и еще всякой разной дребедени,  начал  свою «пытку при свечах». Козел же решил пока не встревать и просто понаблюдать за поведением гостей.

Коммерсантов было трое: генеральный директор, финансовый и, как определил его для себя Левушка, хозяин всего этого мероприятия – их босс или денежный мешок.  Хотя, как заверял его Яша, все они были закадычными друзьями, дела вели на равных и ответственность всегда дели между собой поровну.
– Ну, на словах-то этой самой ответственности можно даже и больше на себя взять, с тем чтобы, так сказать,  своего друга прикрыть, но это только на словах, пока не коснулось дела, – подумал Левушка  и сразу для себя определил разный подход к происходящему у троицы.

Финансовый  директор  посмеивался Анатолию в глаза, со всем соглашался и выдавал обещания с легкостью дешевой проститутки, генеральный был несколько зажат, но поведение и вежливая хамовитость финансового руководителя придавали ему уверенности, и он постепенно так же начинал относиться несколько издевательски  ко всему,  что говорил  Анатолий.

Он то   ссылался на вдруг возникшие    форс-мажорные  обстоятельства, то, вдруг, начинал делать замечание Анатолию,  что,  мол, не плохо было бы вам самим заниматься мониторингом  рынка  молочной продукции бульбашей,  тогда бы и глупых вопросов было меньше, а в конце разговора уже договорился до того, что у него белорусы просто стали виной всех их несчастий. Вот мол с них и спрашивайте.
 Хозяин же денежного мешка, да впрочем и всего  бизнеса, был предельно лаконичен и совсем не многословен. Он   сразу понял весь расклад и не обращал никакого внимания на ту азбуку, которую им пытался донести Анатолий, а только ждал,  когда уже вступит в разговор Козел.

Время от времени он пытливо поглядывал в его сторону,  пытаясь нащупать его взгляд, но Левушка умышленно до поры до времени старался не встречаться с ним глазами, делая вид, что  что-то там записывает и весьма далек от всего  происходящего  за столом.

Анатолий наговорившись вдоволь уже  сам начинал ждать,  когда же в разговор вступит Козел, но Левушка не спешил.  Он уже понял, что при всей этой, казалось бы, существующей между коммерсантами   дружбе и взаимовыручке бить  в данном конкретном случае надо было в одно место. И этим  местом  Левушка выбрал для себя генерального директора.

– Накатывать на всех сразу нет никакого резона, – подвел итог своим умозаключениям он. – С финансового директора – это будет все равно,  что с гуся вода. На него где сядешь,  там и слезешь. Он тут ни за что не отвечает. Ему как бы все пофиг.

– Главный,  конечно,  рискует деньгами, и за них он может и удавиться, но это все играет против нас. То есть он-то как никто другой заинтересован оттягивать по максимуму возврат денег. Чем дольше затянется процедура,  тем  больше он наварит. На него стрелки переводить тоже бессмысленно.   А вот Генеральный директор в этой цепи есть как раз то самое  слабое звено.

– Во-первых,  под всеми договорами стоит его подпись, во-вторых, он, похоже, и по характеру самых податливый. Ну да,  ему-то как раз  и есть что терять, и он это, кажется, понимает. Просто этот пофигист  финансист на него действует разлагающе, а хозяин по всему нашептывает постоянно, мол, не ссы я тебя в любом случае прикрою, и вообще бабки-то мои, значит, с меня и спрос, ты мол ни при делах, ты просто нанятый мной высоко оплачиваемый менеджер.  Вот не оказался бы только он у него овечкой на заклание...

– Ну что пора  доводить до всех картину Репина, – решил Левушка и поднял левую руку привлекая к себе внимание.
Разговор за столом сразу смолк. Все казалось только этого и ждали  последние десять минут разговора.

– Друзья, – начал Левушка, – я бы даже сказал, коллеги. О чем мы тут говорим?
Он посмотрел пристально на всех по очереди.
– О долгах, – первым не выдержал вопроса финансист.
– Немножко уточню, не о долгах, а о вашей задолженности в размере девяносто одного миллиона пятьсот шестидесяти трех тысяч рублей,  к счастью…
Левушка еще не закончил как с уст главного вырвался непроизвольный вопрос: – Почему так много?

Козел  про себя чертыхнулся: – Эх, Толя, Толя… полчаса разговоры разговариваешь,  а главного так и не сказал.
– Проценты капают,  уважаемый Тимур Николаевич, проценты, – откинувшись на спинку дивана рассмеялся Левушка. – Вы  во время не вернули, на проценты легли просроченные проценты,  что ж тут удивительного.

– Нам надо самим перепроверить через свою бухгалтерию эту сумму, мы так не можем, просто взять и отдать непонятно как возникшую сумму.
– Ну, сумма-то  понятно,  как возникла, – Левушка закурил. Ему уже было ясно, что босс сделает все, чтобы  как можно дольше не возвращать деньги, так как это были его деньги. Берешь,  как известно,  чужие, а отдавать приходится всегда свои. Финансовый директор играет ему на руку, понимая, что за все в ответе генеральный, так как  его подпись стоит под всеми документами.
 
Ну и кроме всего прочего, оба они были из бывшей курганской группировки, ворвавшейся в Питер в середине девяностых годов. А вот их генеральный директор   был хоть и,  как заверял Яша, не просто их компаньоном, но и довольно близким другом (там какое-то кумовство и прочее, Лева особенно не вдавался в подробности таких дел), но тем не менее не друг детства. И в кризисной ситуации эти ребята скорее всего от него откажутся.

– Сумма-то понятно откуда возникла,– еще раз повторил Левушка, – но по поводу перепроверить набежавшие проценты не проблема. На то вы и держите свою бухгалтерию. Тогда на сегодня  дальнейшие переговоры считаю бессмысленными. Езжайте перепроверяйте, и письмо обязательно прихватите, что погасите долг до конца месяца.

– А какую сумму писать? – выпучил глаза финансист, мы ж еще не согласовали.  Как-то у вас все быстро получается.
– Вот какую насчитает ваша бухгалтерия ту и пишите, а расхождение мы потом в ходе дополнительных переговоров подрехтуем.

– Да, Дима, –  обратился он к финансовому директору, –  вот когда вы только пришли и ты уверенно сказал, что мол не переживайте, ребята, до конца месяца погасим долг, я глянув на тебя, честно скажу, поверил. Но потом, когда на этот же вопрос Василий Николаевич стал отвечать, у меня опять пропала всякая уверенность.
– Это почему так? – напряженно заулыбался генеральный. – Потому что он в очках, а я нет?

– Нет, Вася, не потому. Конечно не по тому, – Левушка закурил, искоса смотря на всю компанию по очереди.
Генеральный явно напрягся. Финансовый был как всегда расслаблен и от него явно потягивало некоторым пофигизмом.  Денежный мешок, казалось, уже готовил планы очередной отмазки, и  ему было просто по барабану все что происходит за столом. Поэтому Левушка решил вначале вернуть его на место и уже потом расставить все точки над «i».

 Явно что разговоры о передаче дел в судебные органы для компании были как слону дробина. Суд только сделает сумму задолженности константой, что,  к слову,  на руку должникам,   но никак не заставит их  немедленно вернуть долг. Это все Лев Валерьянович прекрасно понимал.

– Тимур Николаевич, я  в курсе, что Вы с Вашим финансовым директором друзья детства, а вот извините за нескромный вопрос, Василий Николаевич, Вам кем приходится? В смысле почему он, вдруг, стал у Вас генеральным директором?
– Почему вдруг? Вася – мой хороший и старый кореш, – вернулся за стол босс. – Мы знаем друг друга уже без малого пятнадцать лет. И за это время никогда он меня не  подводил. Я такими людьми всегда дорожил и дорожить буду, – он глянул на генерального и хлопнув его по плечу для убедительности добавил, – да он мне, практически,  как брат.

– А,  ну вот это очень хорошо, – Левушка вновь обернулся к генеральному. – Так вот,  Василий Николаевич, конечно, не потому что он в очках, а у тебя простая рязанская рожа (Лев вспомнив, что Яша  говорил ему –   Вася родом  из  Рязани, но еще до школы родители перебрались в Ленинград, решил вставить эту информацию, посчитав, что это будет очень даже  уместно здесь), просто ответственность на вас лежит разная.

 Сейчас уже вся компания, внимательно слушала Левушку, пытаясь понять куда он клонит. Казалось все они прочувствовали нутром, что сейчас должно прозвучать что-то важное,  и никто не хотел это что-то пропустить мимо себя.
– Под всеми документами,  Вася, – Левушка умышленно перешел на панибратский жаргон, –  твоя подпись. Деньги, как ты понимаешь,  не маленькие и ты в отличие от него, – он беспардонно ткнул пальцем в сторону финансиста, – должен соображать, что вся ответственность  на тебе.

– Понятно,   что сейчас не девяностые годы и никого в асфальт даже за миллиарды уже не закатывают…, – тут Левушка опять сделал паузу  и окинул взглядом всю троицу. Главное было не перегнуть палку и не скатится на открытые угрозы, тогда дело швах. Ребята могут уйти в обиду, что на них незаконно наехали,  и вообще прекратить всякое конструктивное сотрудничество.

– Но ведь возвращать или  отвечать за невозврат денег все равно надо? И если возврата не будет, но не на вас, – Левушка опять бесцеремонно ткнул пальцем по очереди вначале на босса, потом на финансиста, – а на Васю,   может упасть кирпич на голову. Ведь от случайного кирпича никто не застрахован? Правда?
– Это что,  угроза? – напрягся   босс.

– Да что Вы, Тимур Николаевич, какая ж это угроза, – рассмеялся Левушка. – Это, можно сказать, философия  жизни. Я же говорю никто не застрахован. Вот и  я могу сейчас выйти из гостиницы и на меня этот самый кирпич и упадет.
– Кирпич просто так ни на кого не падает, – напряженно глядя прямо Левушке в глаза и пытаясь понять его  мысли, медленно произнес Тимур.
– Вот, я тоже придерживаюсь такой философии, что любая  случайность –  есть непредвиденная закономерность.  То есть,  тут Вы  со мной согласны, я так понял? – Козел так же проницательно посмотрел на Тимура и, казалось, в этот момент они поняли друг друга.

– Все-таки не соврал, –  удовлетворенно подумал Лев, –  Вася для него не подставная пешка, а действительно кореш, – сделал заключение по этому перекрестному взгляду Козел. – Не будет он его отдавать на заклание.   И это очень хорошо, – повеселел в душе Левушка  и решил закрепить успех.

– Ребята, поймите меня правильно, – он опять упал на спинку дивана и закинул руки за голову, тем самым показывая, что бой им уже выигран. – Я не Поджигатель. Скорее меня можно назвать Пожарником.  И,  поверьте,  если я сюда к вам  приехал, значит пожар уже разгорелся  не на шутку. Моя задача объяснить вам, что всякая затяжка с возвратом долга    –  не приемлема.

– Я здесь не для того, чтобы испортить с  вами всякие отношения, запугать вас и заставить по ночам не спать, а как раз наоборот, доказать всем там на верху, – Левушка многозначительно поднял палец высоко над головой и сделал «театральную паузу», –  что ситуация под контролем. Вы свое слово держите и несмотря на форс мажорные обстоятельства не собираетесь нас кинуть, а как раз наоборот, стараетесь решить проблему. Вернуть все деньги с набежавшими процентами, и продолжать наше сотрудничество на таких же взаимовыгодных условиях, как это было все, без малого,  два года.

– Ну, так, – закачали головами  сразу все трое.
– Ты, спроси у любого с кем я работал, – перейдя на «ты»  и тем самым как бы показывая, что барьер недоверия между ними пройден, тихо, но очень твердо и убедительно начал Тимур, – тебе каждый скажет, что Тимур еще никого ни разу не кинул и друзей не сдает, – он опять похлопал Василия по плечу.

 – Так что мы сейчас сами у себя там перепроверим процент и завтра в это же время привезем вам письменное подтверждение на нашем фирменном бланке, что до конца месяца все погасим.  А если там немного по бухгалтерии не сойдется, то, нормальные ребята ведь, потом все решим мирно. Я правильно говорю? – он исподлобья глянул на Левушку.

– Вот, черт, – подумал   Левушка, – насколько же сильна эта магия денег. Ведь знает же, что мы лишнего цента не поднимем на проценте.  Нет все равно надо пересчитать, да еще сейчас наверняка даст команду, чтоб пересчитали в меньшую сторону и ляма так два-три  временно придержит. Потом-то все равно донесет.  Но главное, чтобы сразу все не отдавать. Ну да,   бог с ним, главное, не доводить  тут до греха. Все-таки  паровозик то, похоже,   тронулся.

– Добро, –  улыбнулся Козел, – тогда не смею больше вас обременять своим присутствием, если у вас с Анатолем еще какие-то вопросы не решенные остались, то вы оставайтесь,  а я с вашего позволения откланяюсь. Приятно было познакомиться, – протягивая всем поочередно руку, раскланялся Козел.

– Да, мы тоже, пожалуй,  пойдем, – поднялся босс.
– Тут вот мне еще распишись, – обращаясь к Василию, засуетился  Анатоль, видя, что вся компания собирается отчалить.
– Ни че я больше подписывать не буду, – отмахнулся от назойливого Анатоля  Вася.  – Чтоб меня потом посадили. Пока с долгом не разберемся больше ни одной моей подписи не увидите, – не понятно,  то ли обращаясь  к Анатолию, то ли к своим друзьям,  огрызнулся он  и,  больше не говоря ни слова и не подав даже Толе руку на прощание, быстро выбрался из-за стола и направился к выходу.

– Че  это он? – недоуменно глянул Анатоль на Тимура.
– Не обращай внимания, дочка у него болеет, не в духе просто второй день уже. Ну,  все давай, до завтра. Да какие еще подписи, – не выдержал под конец и он. – Завтра письмо привезем до конца месяца с долгом разберемся вот тебе и все подписи. Расплодили,  блин,  бумаг с подписями, не проехать.

– Давай пока, – он грубо сжал руку Анатоля и побежал догонять Василия.
– Ну, что?  Как поговорили? – поинтересовался Яша, когда Левушка подсел к нему в суши-баре.
– Время покажет, плесни-ка мне чуть.
– Да, ты ж завязал? – сделал удивленное лицо Яша.
– Плесни,  плесни,  готов уничтожить шесть тысяч нейронов  во имя спасения сердечной мышцы.

– Че,  достали братки? – Яша понимающе плеснул в пустой бокал б’ольшую  половину своего вискаря.   –  Ну, результат-то хоть будет?
– Будет, –  качнул головой Козел. – Победа за нами, –  он  залпом осушил бокал. Живительная влага,  сразу же растекшись теплой струйкой  по Левушкиным  внутренностям,   поспешила вверх за обещанной жертвой.

– Все есть страдание, – вспомнил Язык незаконченный из-за прихода коммерсантов разговор. – Главное и  причину  страдания уже понимают, а  путь к искоренению страдания, никак правильный не могут нащупать, – грустно подумал он, глядя  как  в Левушкином мозгу сотнями гибнут эти  маленькие и такие беззащитные нейрончики.


Глава 101
Вернувшись к себе в номер, Яша, закурив сигарету и закрыв глаза, тихо сказал обращаясь к  внутреннему голосу.
– Ну, что, брат, последняя сигаретка у нас?

Голос молчал.
– Не хочешь поддержать беседу, не больно-то и надо, –  пожал плечами Яша.
Он задумчиво посмотрел  на догорающую сигарету. Мысль о том, что стоит бросить курить пришла ему в голову ровно год назад. И вот, практически, целый год Яша шел к этому событию.  Когда впервые   после двадцатилетнего стажа, у него, наконец, появилось желание –  навсегда завязать   с этой пагубной и медленно пожирающей изнутри организм  привычкой, методов по прекращению курения  было уже,  хоть пруд пруди.

Но Хаммер решил победить сигарету с помощью лично им  разработанной  Методики по   освобождению  от никотиновой зависимости.
– Главное,   наконец-то, сам осознал,  что это совсем не айс, вредит здоровью   и  к    тому же   некомфортно стало курить. В кафе, ресторанах  нельзя, на работе тоже избирательно,  если закуришь на ходу на улице по привычке, бабки на тебя  смотрят  как на врага народа, в общем надо бросать, – решил он день в  день ровно год назад.

– Бросаю в течение года, чтобы без всяких ломок и терзаний. Медленно будем приучать  организм к здоровому образу жизни, – решил он тогда.
И   вот,   день  в  день, ровно через год , когда весна была в самом разгаре и душе было приятно от этого нового пробуждения жизни, Яша сидел у себя в номере и вспоминал эту, как ему казалось в течение всего года, совсем не равную борьбу себя с самим собой.

Условия этой борьбы, как всегда, были оговорены Яшей сразу: в течение года в любое время (чем скорее тем лучше) он должен бросить курить раз и навсегда,  и больше никогда и  ни при каких обстоятельствах  не возвращаться к этой пагубной привычке.
– Бросаю курить, раз и навсегда,  до следующего Дня победы,  по своей собственной методике, без всякого насилия над организмом,  – озвучил он тогда, сидя с друзьями в ресторане свое решение. – Пришло время отсечь еще одну золотую цепь с Души.

Методика его была весьма проста и безвредна для организма. Никакой, так сказать,  ломки и мучений. Заключалась она в следующем: Яша решил, что начнет с постепенного  уменьшения количества выкуриваемых в день сигарет, затем он запланировал  переход на сигареты содержащие в себе уменьшенное количество никотина, и,  наконец,  когда зависимость уже отпустит и останется только привычка  посидеть «за сигареткой»  – курение по праздникам, так сказать.

– Ну, и   когда желания курить не будет и в помине, вбиваю в этот порок окончательно большой осиновый кол, – вспомнил он свой  веселый рассказ друзьям.
Друзья, пожелав ему тогда победы в этой борьбе с самим собой,  через пару-тройку дней все успешно  забыли об этом. Все,  кроме Яши. Яша же не откладывая в долгий ящик и, решив выполнить годовой план за полгода, приступил к решению проблемы.
Раньше у него всегда стабильно получалась пачка в день (курил Яша красную Marlboro, покупал ее последние пятнадцать лет только в duty free, зная какие сигареты продаются в киосках),  сейчас  он   решил сразу уменьшить количество потребляемых сигарет ровно на половину, а чтобы проще было себя контролировать и не перебарщивать с нормой, стал курить по часам.

Проходил  час,  Яша шел курить очередную сигарету, не проходил, он ходил по квартире или офису и,  злобно посматривая на часы,  ждал.  Ему  удалось продержаться в таком режиме три дня. Через три дня Яша понял, что    организм, привыкший к регулярной дозе, особенно после еды, во время вождения авто, после алкоголя,  секса, или с утра под кофеек, да и  всегда,  когда понервничаешь, очень болезненно реагирует,  если встречает на своем пути какую-то преграду.
Яшина прежняя веселость улетучилась в эти дни в  момент. Друзья, замечая  его постоянную раздражительность и нервозность, начинали задавать вопросы, уж не случилось ли что у него?

– Нет, так дело не пойдет, – решил Яша на четвертый день. – Ограничивать себя по часам  может и правильно, но надо начинать не с этого. Это крайне неэффективно и слишком раздражительно для организма.
–  Давай-ка начнем с понижения количества никотина, – решил он и, приехав в очередной раз за сигаретами, отправил удивленного курьера за белым блоком Marlboro. На вопрос последнего: – А с этим что делать?  Лениво ответил: – Оставь себе, знаю, что ты не куришь… ну подаришь потом кому-нибудь.

Казалось это сработало. В любой привыкшей к никотину ситуации Яша преспокойно закуривал, получая наслаждение от выкуренной сигаретки, тем не менее понимая, что с переходом на легкие сигареты, его борьба с  табакокурением    успешно продвигается вперед к намеченной цели.

Правда, после одной белой Marlboro, ему  сразу хотелось выкурить вторую, а то и  третью, потому что организм не получал необходимой дозы никотина, но  Яша твердо для себя решил включить здесь силу воли и никоим образом не идти по пути увеличения количества выкуриваемых в день сигарет. Порой (чаще это случалось, когда вечером в пачке оставалась уже несколько  сигарет,  или когда Яша заводился) он отрывал от сигареты фильтр и таким образом старался получить побольше этой так необходимой организму отравы.

Казалось,  тот никотиновый червь, который сидел в Яше, как и в любом заядлом курильщике,  делал все для того, чтобы никоим образом не позволить Яше победить этот его  недуг. Однако, через неделю Хаммер понял, что если чуть-чуть  следить за  своими  эмоциями, и ограничивать себя в  алкоголе, после принятия которого у него, как правило, начиналась бесконтрольная «курительная пауза», то вполне можно обходиться той же пачкой сигарет, даже не смотря на то, что количество никотина в них в два раза меньше. Это очень приподняло Яшино настроение и он тогда понял, что стоит на верном пути.

Сделав глубокую затяжку, перед тем как в гордом одиночестве, но в торжественной обстановке и со всеми почестями похоронить эту свою последнюю сигарету,  Яша с улыбкой вспомнил, сейчас, как после очередного возлияния на чьем-то там Дне рождения, он выкурил не только все свои сигареты, но и помог разделаться с «верблюдом» другу Сене (крепость у последних, кстати, была еще та, побольше чем у красной Мальборо ), потом, когда сигареты у всех кончились, весь вечер просидел не отрываясь от  кальяна. А когда уже расходились,  и  решили на углу по старой привычке «шлифануть» пивком, Яша начал  стрелять  сигаретку у всех проходящих мимо них, без разбора.

– Девушки,  не  угостите сигареткой?  Понял,  согласен с вами вредно. Хороших вам женихов.
– Молодой человек закурить не найдется?   А мне какая разница, что ты спортсмен? Я ж не спрашиваю у тебя кто ты. Да хоть космонавт. Сигарета есть или нет? А, спортсмены не курят и не пьют? Ну, так бы сразу и сказал, а то я откуда знаю, что они не курят и не пьют.

– Бабуся, нет сигаретки? Что? С сигаретами не ходишь выбрасывать мусор? А так есть? Ну,  может принесешь? Высоко живешь, пятнадцатый этаж и лифт не работает? О,  тогда не надо,  мать, мы тут до утра вряд ли будем стоять.
Сидящий под киоском бомж, долго наблюдая за его мучениями,  не выдержал: – Слышь, паря, – он пошарил по карманам и вытащим оттуда горсть окурков. Выбрав самый большой из них, протянул его Яше.

– Держи. Королевский. Берег для себя под  недопитое пивко, но смотрю как мучаешься и жалко мне тебя стало. На кури.
Яша закурил королевский чинарик и протянул бомжу свое пиво.
– А  где это ты такие берешь? – он с уважением глянул на чинарик. – Изо рта вырываешь что ль прямо? Это ж,  практически,  целая сигарета.
– Да нет,  что ты! Ну,  рассмешил.  Разве я могу человека обидеть? Если б я мог, я бы здесь не сидел, – грустно подытожил бомж. – Народ спешит всегда ведь. Трамвай подходит, а он только прикурил, ну и бросает окурок, конечно, прыгая в трамвай.  Тут уж я его по-быстрому забираю. Пока он сам не догорел, или народ не раздавил. Потом вот такие как вы пиво не допьют, тоже спешат ехать, ну,  у меня вечер и удался опять. Праздник, – он с наслаждением,  сделав большой глоток,  протянул бутылку назад Яше.

– Оставь себе, – глянув в большие, наполненные печалью и болью, глаза   человека без особого места жительства, пытавшегося ему улыбнуться своим без единого зуба ртом проронил смущенно Хаммер и,   порывшись в карманах  и найдя стольник,  сунул его  бомжу.

– Хаммер, блин,  щас без тебя уедем. Здесь с ним и заночуешь, – услышал Яша голоса друзей и поспешил к дожидавшемуся  его такси.
Наследующий день Яша проснулся  в таком дурном расположении духа, что и не передать.        Причиной всему было даже не выпитое чрез меры накануне спиртное,  и не то,  что он проспал все на свете (на часах был уже полдень, а у него на утро планировались переговоры с партнерами по бизнесу), а, казалось бы,   всю ночь глядящие на него  глаза бомжа, наполненные неземной тоской и безысходностью.
По своему характеру Хаммер был абсолютный холерик,  причем  ярко выраженный, хотя всем и говорил в вопросах,  касающихся   темперамента, что он есть никто иной,  как обычный сангвиник, но  с холерическим уклоном, просто  излишне моторный и жизнедеятельный.

И вот эта его повышенная взвинченность и явилась  основной причиной затягивание процесса бросания курения. Отказ от алкоголя,  несомненно,   очень помог Яше ускорить победу над никотиновым червяком, но вот не заводиться по любой мелочи Хаммер никак не мог.

–  Изменить себя полностью за год и из холерика стать флегматиком? Ну,  это я никак не смогу, – сокрушался Яша.
И тут, вдруг, он заметил, что приступы чрезмерной взвинченности и соответственно хватание за сигарету у него как у любого холерика, как быстро наступают,  так же с успехом сами же  быстро и проходят. И если Яша в течение десяти-пятнадцати минут не закуривал, то потом и желание-то пропадало вовсе и тяги к сигарете сильной не было.

Прошло уже полгода,   как Хаммер играл в эту свою  игру – кто-кого победит, он  никотинового червя,  или червь его. И Яша, надо сказать, уже много достиг на тот момент.
Во-первых,  он перешел уже на самые легкие сигареты, курил только Парламент Платинум, где содержание никотина и смолы было минимальным, во-вторых, курил уже не больше пяти-шести сигарет в день и то не по часам, а в основном только когда заводился.

И вот тогда-то  ему в голову и пришла еще одна фишка: – Если я хватаюсь за сигарету, когда завожусь, а через десять минут уже в общем-то могу обходиться без нее, то и надо сделать так, чтобы этих сигарет у меня под рукой просто не было в тот момент.

– Все, – решил Яша, – теперь сигареты у меня будут лежать только в машине.
Через неделю он перенес место хранения сигарет в гараж, потому что всегда когда понервничал, спокойно спускался к машине и успевал закурить. Гараж – другое дело. До него от дома, да и от работы было минут десять ходьбы и Яше иногда даже когда очень уж хотелось курнуть, например, после секса, просто лень было туда тащиться.  Хотя,    когда пачка лежала в машине, то он иногда со словами: – кажется у моей  сигнализация сработала, – быстро прыгал в спортивный костюм и мчался к машине, после чего с блаженством потягивал такую долгожданную сигаретку, наслаждаясь тишиной летней ночи.

– Вот, правильно говорят, что лень – двигатель прогресса и самосовершенствования личности, – рассмеялся про себя   Яша. – Хотя с другой стороны лень мешает,  конечно.  Вот, например,  на зарядку мне каждое утро ходить,  ну очень лень.
И тут вдруг ему в голову пришла новая мысль: – А  что если сигареты положить не в гараже, а где-нибудь организовать тайничок на спортивном городке?
Через месяц, подруга Яши, провожая его томным взглядом из спальни, сквозь сон говорила: – Яшунь, какой же ты волевой у меня.  Еще ни свет ни заря, а ты уже на спорт и главное каждое утро себя заставляешь.

– Жаворонок я просто по натуре,  лапунь, жаворонок, – отвечал Яша и бежал  в начале к заветному тайнику, а потом и на спорт, естественно, раз уж пришел.
Он уже курил, практически, только с утра по одной две сигареты, занимаясь каждый день  спортом, отчего возрастала не только его физическая, но  и сексуальная мощь. Дела на любовном фронте тоже пошли в гору, как говорится все стало работать без осечек.   Яша еще больше уверился в том, что его метод плавного расставания с привычкой табакокурения,   очень даже эффективен.

И вот сегодня настал момент, когда, эта придуманная им  игра подходила к концу и не смотря на то,  что Яша был в ней явным победителем ему было грустно.  Грустно потому что,    игра  заканчивалась и от этого ощущения конца, на душу опускалась какая-то пустота.

– Ничего-ничего, –  успокоил себя Яша, подкладывая поудобнее под голову подушку и уже, практически,  засыпая,  – придумаю еще что-нибудь. Например, тоже как пацаны брошу пить. Как говорится,  век живи – век играй, – последнее что пришло ему в голову перед тем как он провалился в глубокий сон.
Ему снилось, что он, пронзая пространство – время, стремительно падает куда то вниз.

– Телепортация в прошлое, –  сообразил Хаммер, когда увидел, что  сидит на скамеечке под березкой неподалеку от какого-то  пруда, а вокруг на домах развешены красные флаги Страны Советов.
– Как насчет на троих дернуть, добрый человек? Тока,  надо добавить чуть, а то у меня до трех шестидесяти двух полтинника не хватает, –  от неожиданности Яша подскочил.
– Фу, ты черт, напугал. Нормально нельзя подойти? И где ты здесь нашел третьего? – Яша зло глянул на не весь откуда взявшегося перед ним мужичка.

 Вид у последнего  был еще тот: пиджак в клеточку,  одетый на не первой свежести тельняшку,  надорванную на груди, откуда просматривались свежие царапины,  что явно подчеркивало следы недавней борьбы, пожалуй, был единственной вещью, которую в его гардеробе можно было назвать одеждой; вместо брюк – спортивное трико грязно болотного цвета и тоже все в дырках; туфли-шлепанцы с подмятыми задниками  были одеты на босу ногу; глаза спрятаны под абсолютно черные, не пропускающие даже самый яркий солнечный свет, очки, под которыми  скрывался солидный бланш, такой солидный, что края его вылезали со всех сторон из-под, надо сказать, совсем не маленьких очков.

– Так ты, добрый человек,  я и басенник, – рассмеялся мужик, указывая на памятник. – Ну так как?
– Ты не поверишь, но вот ровно год назад, примерно в такой же вот ситуации, я, пообщавшись с бомжом, бросил пить напрочь, – соврал первое что пришло ему на ум Яша.
– Обижаешь, добрый человек.
– Почему  обижаю? Потому что третьим не хочу быть? – засмеялся Яша.

– Да, нет,  мне совсем это не обидно, что ты не хочешь быть третьим. Я предложил, ты отказался. Какие проблемы? Таких как ты, добрых людей,  тут  на Патриарших всегда хоть пруд пруди, – он махнул рукой в сторону пруда. – Только  свистни, тем более что у меня чуть и не хватает-то.

– Но, извини меня, добрый человек, какой я тебе бомж?  У меня вон и квартирка на пятом этаже, имеется. Видишь окна с  занавесочками в цветочек? – он указал левой рукой на стоящий неподалеку дом. – Это мои. Просто я с утра с другим добрым человеком чуть повздорил, – он  приподнял очки, показывая Яше свой багровый синяк, – ну,  и трубы, конечно, тоже  горят после вчерашнего, надо залить пожар... да и Победа ж, вродь,  сегодня? Или нет? – он почесал свою волосатую, поцарапанную грудь через дырку в тельняшке и выжидательно глянул на Яшу.

– Точно, Патриаршие, и как я сразу-то не узнал это место, – повеселел  Яша, поняв, что Родина-мать с ним.
 – Не, земляк, я завязал с этим еще год назад, – опять слукавил Яша, – вот сейчас и с сигаретами завязываю. Специально сюда на пруды для этого прилетел. Вот видишь, последняя, – Яша показал мужику догорающий окурок и ловко отстрельну'л его от себя средним и большим пальцем. Окурок точнехонько приземлился  в стоящую метрах в трех от них урну.

– Профессионал, – похвалил алкаш. – А я вот курил, курю и буду курить... А знаешь почему?
– Ну,  и почему?
– А потому, что у меня два брата было. И оба бросили курить и умерли, хотя и  были   моложе меня. Так что мне бросать курить никак нельзя, если я не хочу в ящик сыграть, – подвел он  окончательный итог своим умозаключениям.
– То есть ты хочешь сказать, что братаны от того  умерли, что бросили курить?

– Ага, хотя нет погоди, вроде они вначале умерли, а потом бросили курить, – мужик глянул на Яшу и махнул рукой.  – Да ну тебя. Вот ты совсем юмор не сечешь, скучно с тобой, добрый человек, пойду  третьего искать, а то вон уже и Иван Андреевич загрустил, – он опять махнул рукой в сторону памятника и  двинул к мужчине, мирно похрапывающем на скамеечке с противоположной стороны.

– Да, нет, почему же не юморной, очень даже юморной, – подумал  Яша, прислушиваясь к своему внутреннему голосу, но голос молчал, давая тем самым Яше самому возможность оценить все происходящее вокруг и сделать выводы.
– Я понял, – хлопнул себя по лбу Яша. – То есть эта моя игра совсем не кончилась, а перешла просто в другую фазу? Теперь не только я, но и окружающие меня люди каким-то образом в ней участвуют?

– Ну, наконец-то разродился, – засмеялся ВГ, до этого хранивший абсолютное молчание. – Туповат ты все-таки,  Яшик. До тебя как до верблюда через двадцать лет только все доходит.
– Значит и тот бомж тоже не случайно тогда там на перекрестке возле ларька оказался двадцать лет назад?
– Не случайно.
– То есть он тоже в игре?
– В ней.

– Не, я так не согласен тогда. Вот ты мне объясни почему в моей игре только бомжи и алкаши одни?
– А ты что хотел что б там президенты и олигархи были? – удивился ВГ.
– Не-не,   лучше пусть бомжи, – испугался   Яша.
– Вот. А вообще, хоть баба Яга и черт рогатый, лишь бы процесс не прекращался. Или я не прав? – ВГ оценивающе посмотрел Яше в глаза.

– Эт точно,  – согласно кивнул Хаммер. Он почувствовал, как настроение его заметно улучшилось. Солнце сразу засветило ярче, птицы  защебетали веселее, появились вокруг улыбающиеся люди (а до этого Яше казалось, что он совсем один), а откативший от него алкаш и его   новый знакомый, горланя  в два голоса: – Этот День Победы порохом пропах, это радость со слезами на глазах, – весело крикнул Яше на прощание: – С победой тебя,  добрый человек!  С нашей Победой!


Часть 6. ПЛАНЕТА  666

Глава 102
Проснувшись  Черная дыра,  почувствовала  нестерпимую тоску и голод. Плюнув на утренний моцион и все запланированные на ранний час дела, она, забросив сразу до десятка  пучков своей невидимой паутины, принялась  быстро подтягивать к себе  ближайшие твердые тела и с остервенением их пожирать. Ей удалось  заарканить  небольшую, находящуюся на приличном от нее расстоянии (несколько сотен световых лет) галактику общая масса которой составляла  никак не меньше  десяти в двенадцатой степени тонн, но и это не принесло ей внутреннего успокоения.

Тогда   Крошка, наконец, поняла, что тоска, а вместе с ней и пришедшее чувство голода,  у нее вызвано   не уменьшением количества энергии,  которую она пыталась восстановить за счет увеличения массы, а чем-то другим. Усилием воли Кэт заставила  себя остановиться и начала внимательно прослушивать космическое пространство.

Наконец, ей удалось  уловить  едва заметные сигналы, которые шли   с  планеты, находящейся в зоне Организованного Хаоса, где скрывалась ее агентурная группа.  Сигналы исходили от всех членов Навигатора, который, из-за  невозможности выполнения  поставленной задачи в полном объеме и в указанный срок, был  разбит на  группы,  переведен  на нелегальное положение и  оставлен на планете на неопределенное время в разных временных измерениях.

– А почему это они все одновременно подают сигнал «SOS»? – подумала Кэт. – Тут что-то не так. Они сейчас находятся в разных измерениях и разных  сознаниях:   САМ – в объекте №1 – в прошлом – настоящем, ВГ – должен был быть внедрен САМом в новое сознание и отправлен в будущее-настоящее,  Язык и Жопка по всему еще  должны быть в настоящем-настоящем. Откуда такая  синхронизация?

Кэт, вдруг, поймала себя на мысли, что ей немедленно надо  оказаться  на этой планете, вот только где? Самым важным звеном Навигатора был САМ и логика  подсказывала, что надо идти туда – в прошлое-настоящее. Спасая САМа, она, тем самым, пусть и с некоторым опозданием, но спасала всех. К тому же оттуда Кэт  могла внести коррективы,  как в настоящее-настоящее, так и в будущее-настоящее. Но что-то не позволяло ей сейчас доверять только логике.

– Надежда, – молнией сверкнуло в верхних слоях Черной дыры.  – У меня, просто,  есть надежда, что  САМ   выстоит, а вот эта  новая связь, куда попал ВГ, может быть безвозвратно утеряна.  Мне  жаль ее терять,  – поняла Крошка.
– Ну что ж,  так тому и быть, –   как всегда молниеносно, в свойственной ей манере,  приняла решение Кэт и стремительно направилась в настоящее-настоящее.
–  Только не дай себя  прихлопнуть,   – услышала она грустный голос отца. – В случае неудачи тебе придется исправлять прошлое и настоящее уже из будущего.
– А это возможно? – мгновенно сжалась  до состояния полной сингулярности от нахлынувшего на нее счастья – слышать отца Кэт.

– Не знаю, маленькая. Этого еще никто не делал. Решение, так или иначе,  принимать тебе.
– Так, может,  тогда пока и не рисковать? – с тоской в голосе   и тайной надеждой на ответ спросила Кэт.
Однако, пространство безмолвствовало. Связь с отцом пропала так же мгновенно,  как и появилась. И Крошка поняла всю глупость и бессмысленность своего вопроса, ответ на который ей уже был дан.
– Решение, так  или иначе, принимать тебе, – тихо повторила  Черная дыра последние слова отца и решительно  запустила   механизм самонаведения: – Держитесь, ребята, я  иду к вам.

Сменив траекторию полета, она направила все свое огромное, черно-синее  тело прямо на крошечную планету. Чтобы не было скучно  во время перелета, Кэт, подключившись  к ноосфере планеты,  решила  что-нибудь послушать.
– Предлагаем Вашему вниманию пьесу русского писателя-каламбуриста Демьяна Вредного – "На дне", – пропела Ноосфера непутевой планеты ласковым голосом. –  Сам Демьян так ответил на  вопрос: – Почему же, все таки, "На дне?"
– Вы знаете, – сказал автор, – когда я писал этот свой, не побоюсь этого слова – эпохальный, эпический труд, я чувствовал, что нахожусь  на  самом, что ни на есть, дне.  Но, когда я уже поставил в конце жирную точку, я, вдруг, четко услышал стук. Стучали, как ни странно, снизу.

И так, друзья, предлагаем Вашему вниманию пьесу "На дне". Текст читает народный артист России Василий Луна Вой. Приятного прослушивания.
Пространство чуть завибрировало, на секунду замерло, и  народный артист после легкого вздоха с грустинкой в голосе тихо приступил к чтению нетленки:
– Пьеса Демьяна Бледного "У дна".

– «На дне», – поправил его ласковый голос. – И не Бледного, а Вредного. Кстати, у Бледного тоже пьеса называется не "У дна",  а "Ко дну". Повнимательней пожалуйста, коллега, иначе мне придется и вам обрезать  язык.
– Хорошенькие нравы, – хохотнула Черная Дыра, и, плотнее прихватив канал связи,  начала прослушивание произведения.



Глава 103
– И так, дорогие слушатели, предлагаем Вам прослушать пьесу Демьяна Вредного "На дне", – испуганно  и   громко закричал народный артист.
– Действие Первое.  Происходит в одной из элитных школ  Москвы № 555 (Школково) им. генерала Карбышева, расположенной где-то в ЮВАО.

Разговаривает преподаватель начальных классов Зойкина Вера  Павловна со своим любимым учеником 3–го класса Дойкиным Димасиком, которому она является кумой (она же, в общем-то,  является  его мамой, но это держится в строжайшем секрете от других учеников. Даже фамилию Диме  по этой причине поменяли). После долгого выпаривания Димасика, тот не выдерживает и прерывает монолог учительницы:

– Да, ты, кума, сама бываешь не права, порой ты так уж разобидишь в чужом мандате кол увидишь, в своем не  видишь и бревна.
Учительница (гневно всплеснув руками): – Вот ты опух уже, родной, нигде покоя нет с тобою, тут с тобой столько геморрою, придешь домой  и там твой финт. Ты уж как в старой жопе  винт...

 – Достала ты уже сегодня, с утра поспать мне не дала, как закусила удила, так выдохнуть никак не можешь. Пойми ты,  Школковский проект самим Медведе-в-ы-ы-ы-ы (он пинает под зад своих друганов, которые  пытаются натянуть ему на  нос его десантуровскую беретку)  ведется и уж ему, верняк, неймется скорее гениев взрастить.

– Тебе-то здесь какой навар от моих знаний и умений? Кто-кто, но ты то знать должна, что я совсем, совсем не гений и мне, что в жопе винт, как ты орешь, что зуд в колене …без разницы.
– Мы поколение Pep’si, нас вашей книжкой не зблатуешь, нам мир реальный, что весло вместо той ложечки в стакане, читать галиматью не станем: ни Чехова, ни Байрона, ни Пушкина, тем паче. Ты игры нам подай, чтоб там рубились как Апачи с врагом  своим мы, злобным  Биллом, чтоб все сверкало и свербило, чтобы везде  была могила и кол осиновый на ней. Вот так вот...

– Горели хаты, кровью чтоб закаты алой заходились. Ведь для чего мы здесь родились? Чтоб Явь познать… Нам чхать на Правь,  и уж тем более на Навь.  Ведь Навь для нас это твой глас, что спать с утра никак не даст и мой планшетник заберет, если я снова согрешу и теорему не решу...
– Ну, в общем, тут одни дилеммы. Скажу тебе не для проблемы усугубления, а для решения  ее необходима эта Явь нам…

– В прошлом веке поэты  были близки к решению вопроса. Совсем как близко, но запросы… запросы их огромны были.  Сейчас артисты в бой идут, теряя каждый день героев, но им-то проще, их ведь трое на место свято претендует: карлик с роялем; сын менялы; и тот что в клеточку с процентом,  что дал им всем в залог иль в ренту, ту роль...

– Так разберись,  всего-то трое. Ты помнится и семерых валил там в Яви…
– Вот тут уже меня уволь. Я не хочу в сем разбираться. Медведь ту кашу заварил, а ты меня опять под танки, вместо того, чтоб взять бы санки и с горочки поездить снова, я в Школково. А? Како’во?!

Он яростно пинает под зад своих дружбанов, вновь пытающихся подползти к нему сзади и подслушать о чем это он там гутарит с учителкой.
– Не, ну это ж просто клево,  – доносится из-за угла от одного из убегающих друзей Димасика,  получившего его кованным ботом под зад.
Димасик вздыхает: – Сижу здесь золотым пельменем среди уродов от науки… Ну, разве только так, от скуки, ту теорему доказать…– Димасик  с ленью так  зевает и тайно Вовчику моргает (своему лепшему дружку).

– Сделай, лапуля, для меня, – всплеснула ручками Вер Пална. – Ведь то Ферма, и никакая там фирма. Не сможет тут ее исправно и так ровнехонько пройти никто, как ты пройдешь, ядрена вошь!  Ты уж меня опять прости, что отрываю вновь от Явьки… Так ведь, ты глянь,  одни пиявки и сволочи кругом. Да и сказал Оракул нам, что только вам ведь по зубам теперь решенье сей проблемы.
– Соврал оракул твой, – зевнув и бросив взгляд на Ромнин глаз (на левой ляжке его джинсов), что проплывали мимо нас, похоже, этак в пятый класс, задумчиво пропел Димасик.

– Не только нам, а трем субъектам: детишкам; дурикам; и тем, кто верит в ваши эти книжки и с совестью еще в ладах.
– Таких уж нет, – вздохнула мать. – Все черные у нас давно. Поэтому и суждено ту теорему отгадать тебе лишь, Дим.
– Да, ладно, брось ты! Только мне!  А Ватер глаз? А Супер бой? А Женька- яблоко раздора?
– Ну, хватит, хватит, эту свору и близко,  к шапшному  разбору и то пускать сюда нельзя.

– Ну,  тогда разве что друзья смогут помочь  в  решеньи этом, иначь обскачет  тот хрыч с  дурдома, или  чумная кошка-Тома, что в Тихой улочке живет. Ведь мы идем ноздря в ноздрю, и я хоть харю в кровь убью мне одному их не догнать и теорему не загнать в границы выверенные нами…Ее я лишь смогу с друзьями поднять, подмять и одолеть и так решить чтоб околеть не смог ни псих, ни та подруга, которая меняет облик свой, уже который раз она, то бой, то снова лань. Вот тут поди ее достань?
– Только командой я смогу решить ту истину земную. Я битый час тебе толкую об этом, а  вы,  похоже, что с Приветом решили лавры все  себе присвоить в этот раз?  Не выйдет. Команду мне пусть обеспечит твой Привет. Тогда и Школково в фаворе  и тот придурок,  на заборе лярв трахающий  пятый  год, да и двойной агент – урод, который, то ****а, то член квадратный, уедут в прошлое обратно, а мы будем с Конем...

– На нем. Хотел сказать ты на коне, а не при нем?
– На нем, с конем или в коне… Какая разница? Важно, что при мне тот будет  член, всеми любимый и  способный не только ласку подарить, но  Жизнь, кромь прочего, родить, а это, в рот тебя итить, и есть задача Феерма, вот почему-то и нужна ферма’ мне та с конем…

– Ну, ты совсем с ума сошел?!
 – Иди, мамуль,  не мельтеши, решать задачку нам по силам, ты обеспечь лишь всем подстилы, планшетники и смарты в классе и не мешайтесь,  будто… Здрасьте! – Димасик чуть кивает Привету.
– Вера,  ко мне  и будь к ответу готова, – хмуро бросил тот, чуть зыркнув в Димика блокнот.
– Ну,  все пора, – вздохнула  Пална и, вылетев в след за Приветом, пропала в Школковских углах.
 С этими словами народный артист стал задыхаться, схватился за горло и грузно повалился на пол.




Глава 104
– Э-хе-хе-хе, не дотянул, – опять услышала Крошка ласковый голосок. – Давайте-ка второго. Этот, похоже, сознание потерял.
– Кого изволите? – услышала Кэт услужливый ответ. – Есть Михалков и есть Казаков?
– Ну, какой же из Михалкова чтец. В этом деле душа, мил чек, нужна, а он свою давно продал Мамоне. Конечно, Казаков, да только давайте быстрее, слушатель ждать не будет.

Раздался быстрый стук шагов и несколько простуженный голос, поздоровавшись с ведущим, без лишних слов начал декларировать:
– Действие Второе. Канатчикова дача, палата номер шесть, полночь.  Исаев, выспавшись днем,  что-то пишет в свой коричневый блокнотик,  подложив для удобства под него томик  ПАСа. К нему на кровать подсаживается  рыжий больной по кличке Ноздря.  Исаев сначала хочет его прогнать, но потом передумывает и между ними завязывается разговор.

Иса: – Че надо, черт порхатый? С вопросом лезешь или как?
Ноздря: – Да вижу, весь ты при делах. Опять разруливаешь тему?
– Скорее, уж, кладу дилемму на белый лист. Сечешь хоть: о чем  спич? – Исаев репу почесал и рыжему блокнот подал.

– Ты в астрономии силен? Тогда скажи мне... миль пардон, – он демонстративно высмаркивается. – Какое множество  планет летает в солнечной системе? Хотя постой... нет, все же нет,  – он шумно спирта зачерпнул, в блокнотик что-то чирканул и рухнул  на кровать.

– Тьфу, мать твою, – ругнулся  рыжий, – я мог узнать кого он сдаст, но, видно, все же не продаст Иса секрет без преукрас.
Тут, вдруг,  Иса открыл свой глаз: – Смотри сюда. Вот  это – солнечна система. Тут, брат, такая вот дилемма... шумят ученые мужи: астрологи там, астрономы... о цифре – сколько  же   планет несется в бездне вокруг Солнца?

– Вон ту  считаем, эту  нет, вон та вон,  только так, транзитом, там колобродит паразитом… Вот где найдется тот маньяк, который нам прольет коньяк на тему эту?
– Да, надо просто всех к ответу, – вскипел Ноздря.
– Да, ты погодь, не кипишуй, ведь мы здесь гнем не под   фен-шуй.

– Так, ведь,  достали эти  ****и, – лохматя золочены пряди, зевнул  Ноздря. – В начале нам они вшивали, что, дескать,   девять их…, пардон, – он вытаскивает свой палец из кружки со спиртом Исаева, поймав на себе его укоризненный взгляд, и начинает его облизывать.

– Потом, вдруг, появился  Фаэтон. Свои обломки разбросав, как память о былом величьи. И энта вот его – Сигара, о-о-очень большой кусок дерьма! Она, поди, сродни планете.

– Церера, – чуть зевнул Исаев. – Но знаешь, – удивился псих, – ведь,   спор  то с нею  не затих, а только воспылал. По той причине, что Плутоний, ими был признан вне закона, он как бы  мал и не пригоден к отряду Plan принадлежать.

– А ну-ка,  всем уже лежать! –  открыв дверь,  рявкнул грозно Главный, – а то устрою праздник славный я  вам  сейчас уколом ВЖО.

– Мирские темы обсуждаем, – раздув ноздрю, пропел Ноздря, – а ты орешь тут почем зря. Иди-ка лучше к нам поближе, да спор наш давний разреши, ведь ты у нас, как не греши, ученой степенью помножен.

– В чем спор, братьЯ? – сделав мину, как в фильме про старуху Зину, Главврач спросил, присев на пуф, что псих подсунул ему, сдув с него пылинки.

– Планеты мне, что в глас соринки, вдруг, залетели в головУ, и вот, я как ее не рву...ту репу, толку нет. Вот ты скажи нам... для прополки..., только не трогай книгу с полки, сколько всего ж-то крутит их?

Муса Ахмедович икнул, открыл marlbo’ru, дым вдохнул и молвил: – Девять.
– Э ка, деверь! Свежо питанье в доме том, да только серется с трудом! Какие девять? Охолынь!
– Ну как: Меркурий – сын роддома, Венера – мама друга Ромы, Земля – планета Сатаны, Марс – бог войны, где братаны все наши головы сложили, Сатурн, Юпитер и Нептун, потом Уран и этот мелкий... Как его?
– Плутоний,  черт! Божок  раздора, его не видно  без прибора настолько мелок...,  но вон-ю-ю-ю-ч.

– Твоя теория  смешна, как мир стары твои ученья,– Иса, икая перебил, – давно известно, что Уран, волнуясь каждый год, вскрывает массу новых Plan неведанных широт. И в пояс Койпера при том, они идут, как к себе в дом.
– Какие к черту там планеты, так,   мелочь сплошь одна.

– Да, ладно, мелочь, не смеши. Не меньше, чем Плутона  масса.
– Ну, тоже мне, нашел планету. Плутон и пол процента от  Мамы веса не потянет.
– Согласен, маловат Батяня, однако, что ни  говори: мал золотник, да... не сори, – Муса кладет огрызок карандаша, выпавший из  кармана пижамы Исы, ему в руку.
– Карманы надо подчищать. Астрологи сейчас его, ну, разве что в глубоком сне, что в глубине,  что в ширине не вставят в свой прогноз.
– Да лохи все они,  похоже, – зевнул Иса, – и им, как видно, не спроста  и ох уж  как  нужны  те крошки.

– Ага, – Муса кивает, – а взять бы всех их,  да к ответу за этот их прогноз привлечь? – ругнулся главный матом горько.
– Подишь ты, как ведь закрутили. Плутон – малец, а он, подлец, не может, вишь  ли, без него расчеты провести. Ему подай эту  малявку. К тому же он, ведь, не один, а в паре с  какой-то там  еще пиявкой свой ход ведет.
– Какой свой ход? И   с кем? Нет уж скажи,   че  ж тут  лукавить и баки снова нам всем править.

– С Хароном пляшет танец вальса, напомню вам, – подняв два пальца (V), смешно икнул Муса с порога. Но все увидели два рога (всего лишь) над  его главой. Ну,  что ж, дурдом – он есть дурдом. Но все ж итог мы подведем.
– Нет,  ты погодь итожить враз, – сказал Иса и все узрели его  глаз как-то блеснул, то ли  с тоски, то ль с озорства, но стерь о тип он все ж порвал своей последующей речью.

– Вот, Нострадамус  – их икона и предсказатель на века. Он ведь без всякого намека ни на Плутоний  и Уран или Нептун, гнул свой прогноз по той причине, что не знал о их наличие тогда. И ничего... туда-сюда, но дело делал. А что сейчас? Какая-то ****а среди братков может сказать, что все его прогнозы не стоят даже драной кожи с паршивого осла?

– Они  не могут без Плутона! Нашли планету!  Веса – тонна! Ни гравитации, ни поля! Насмешки просто, хлеб для тролля! Но им, вишь ты, она важна. Без ней не видно ни рожна! Они готовы астрономов поднять сегодня на ножи, по той причине, что... ложи, – он подставляет кусок своей черняшки под выуженную Ноздрей из банки кильку. – Ложили парни на них смело, с планетой этой, мать их всех, переведя ее умело  к отряду карликов...

– А-а-а, это Карлика  доспех, – отмахивается  Иса, заметив, что Муса  вопросительно уставился на выглядывающий из под одеяла прибор  карлика-Гаркуши.
– А что? – Ноздря хохочет. –  На нет,  и спроса нет!
Иса не обращая внимания на Ноздрю и торчащий из-под одеяла огромный прибор  продолжает: – А что б ей было не скучнО, там в одиночестве сидеть, еще добавим, в рот ететь, – он жадно проглатывает без  хлеба и всякого там картофана целую кильку, откусив и выплюнув только ее голову, – штук, этак семь, таких же крошек.

– Ну, ты загнул? Штук этак семь! Ты выше вышек-то не прыгай... Останкинских!  Так ведь, того смотри, вновь сядешь жопой на иглу ты, средь нас ведь нету  звезданутых. Штук этак семь, – опять сердито Главврач с игнором  процедил. – Не, был дебил, и есть дебил. Как фактом бьешь, так бей всерьез и точно в рог, иначе,  этот круг порочный мы не пробьем и в этот срок.

– Пардонте-с,  – Исаев вытер глаз, откуда брызнула слеза-с, – ну, пять,  по-моему, тогда-с.
– Туда вошли,   кроме Плутона,  Эрида, Макемаке, Хаумеа и Седна с Койпера гряды. Ну,  и  Церера, что  в первый пояс входит, там же. Тут точным надо быть всегда, иначе уведет звезда опять в туманность Андромеды. Кстати, откуда ту та кеды? – Муса воткнул свой взгляд в Ису?

– Так это ж я  ходил к Христу, что б бить  ему челом, – открылся псих врачу.
– Так все,  я ж, вроде,  не шучу, – нахмурил бровь Муса. – Полный покой и никаких прогулок в слякоть. Куда ходил-то? Не в  Сретин ли тупик? – он прихватил Ису под локоть. – По тихому скажи, – шепнул на ухо он Исаю.

Тот чуть кивнул и тоже шепотом, что б другие психи не услышали, шепнул, вплотную прильнув к Мусе: – К отцу Незнаю. С ним битый час Христа встречал, но он того... сменил «причал», или отчалил под конец.
– Понятно, слышь-ка ты, гонец, –  кладет руку на плечо Исе, – а слышал ль ты про Прозерпину – богиню мертвых.

Исай удивленно вскидывает кустистые брови: – Иди ты?! Это ж выстрел в спину всем им сейчас. И Настродамусу и Глобе и тем астрологам в утробе которые еще сидят.
– Ага, – Муса потирает руки, – и  я скажу любой астролог, кто делал свой ремикс без знаний о планете Х тут будет в  глубочайшей жопе. Ох, блин! Редчайший! Редчайший случай это,  други, чтобы вот так вот без потуги, легко  прошли  мы  эти круги! Найдя планету вновь.

– То бомба! Взрыв! Удар по всем астрологическим прогнозам и предсказаниям земным. Представить только – Прозерпина в четыре раза больше мамы! Земли, – добавил он, увидев выпученный глаз Ноздри.
– Шесть спутников имеет! Эт не  пивные банки  вам, иль бутерброд, что ты толкаешь себе в рот, – Муса Ахмедович с трудом забирает у Ноздри (рыжего черта) половину белого батона с кольцами докторской колбасы сверху и, секунду поразмыслив, со словами: – Папа может, папа может,  запихивает изрядную долю этого батона себе в рот.

– Ну, ладно,  спать всем, – Главврач встает. – В семь обход.
Психи начинают расходиться по своим местам. И только Иса с открытым ртом продолжает неподвижно сидеть в прежней позе.
– Спать, спать Исаев, – подталкивает его Главный.
– Но как? – Лева, наконец, выходит из состояния дроги.

– Как Муса? Как же ее никто не видел? Ведь то ж бычара! Носорог! Таких размеров! Ну, не мог его никто тут не приметить!
–  По эллипсу она кружила, так что лишь древний сторожила ее тут смог бы разглядеть. Три тыщи шесть сотен годков тот эллипс будет вокруг Солнца. Смотри ка,  выпили до донца весь спирт..., бандиты, – он с показным гневом поднимает свои ручищи, и поворачивается в сторону больных.

 Больные в  кроватях, как по команде,  вытягиваются по стойке смирно и одновременно перевернувшись на правый бок, дружно закрывают глаза, делая вид,  что все уже спят.
– До завтра, – машет всем  Муса.

– До завтра, – машет в след Иса и выпадает в раз в оса... (благо, что под ним  кровать).

– В палате номер шесть, как, в прочем, и на описываемой  планете, все засыпают глубоким, мирным сном, – также ласково и нежно пропел невидимый голосок и связь тут же пропала.
И как дальше ни крутила Крошка Кэт ручки настройки каналов связи, пытаясь поймать хоть что-то из информационных резервуаров ноосферы планеты Земля, с тем, чтобы хоть как-то скрасить  одиночество перелета,    все было тщетно.



Глава 105
Приблизившись к шестьсот шестьдесят шестой проекции планеты Земля в  настоящем-настоящем на  расстояние, позволяющее   оказываться  в любой ее точке, Черная дыра  поняла, что ей необходимо  срочно организовать новый план действий на ближайшее будущее.

Последнее ее решение: отправить в недалекое прошлое с объектом № 1  САМа, отправив его партнера – ВГ в настоящее- будущее, дождаться там  остальных членов экипажа,  ставило ее в затруднительное положение.  Крошка   не могла взять в толк, почему она поступила именно так, но чувствовала всей своей упругой  чернотой, что это ее решение  абсолютно верное и пришло к ней не с бухты-барахты, а в результате какой-то подсказки извне.

Более того,  Кэт все чаще и чаще стала ловить себя на мысли, что между этой маленькой планетой в зоне О-Ха и ею,   существует какая-то незримая связь. Она с каждым днем все больше и больше ощущала, что планета и проживающие на ней люди, не просто тесно связаны с ней  невидимыми нитями, но еще и обладают какой-то информацией, которую  хотят до нее донести.

– А,  может это всего лишь ловко расставленный капкан? Ловушка, чтобы заманить меня в очередной раз на эту планету,  и уже окончательно и бесповоротно покончить со мной? – трезво взглянула она на все происходящее.
– А если нет? Если это та информация, про которую бабушка говорила, что остальное я узнаю тогда, когда в этом возникнет необходимость? А если эта необходимость уже  возникла?

И Кэт решилась на очередной свой отчаянный шаг. Точку своего приложения ей долго выбирать не пришлось, потому как квантовая пена, в которую она  успела нырнуть,  сама вынесла ее  именно в то  сознание, которое  и содержало необходимую ей  информацию. Вот, правда,   как покинуть это сознание, после получения   информации, Крошка пока не знала, но это  не слишком беспокоило ее. Принцип всех без исключения  Черных дыр был один и тот же – в любом мероприятии главное – это ввязаться в него.


Глава 106
Профессор биологии Иммануил Пляйшнур проснулся внезапно, как от толчка. На часах было без четверти пять.
–  Рано, надо еще немного поспать, – подумал он и перевернулся на другой бок, но вновь заснуть   ему не удалось. Телефон чуть пискнул, профессор понял по звуку, что пришла смс-ка. Он нехотя достал телефон и включил просмотр. На экране  высветилось короткое сообщение, первое слово которого было набрано  caps lockом:
–  ЭВРИКА!  Прошу Вас, профессор, выйдите на террасу.

Пляйшнур медленно поднялся и тихо, чтобы не разбудить жену, вышел из спальни. В прихожей он остановился в раздумье: стоит, или нет накинуть халат? Однако, учитывая то, что с прибывшим на научно-техническую конференцию по Черным дырам и  остановившемся, как всегда,  на все это время у него в гостях   Никодемом Ковальчиком  его связывали долгие дружеские отношения,  решил не утруждать себя и остался в пижаме.

Первое, что он увидел,  выйдя  на внутренний двор террасы – это исключительно возбужденного и абсолютно голого Ковальчика.  Пляйшнур несколько опешил. Ковальчик же, завидев профессора, стремительно бросился к нему со словами: –  Эврика,   Иммануил, эврика!

– Дорогой Ник, мы, конечно,  с Вами давние друзья и мне весьма лестно, что очередное Ваше гениальное открытие произошло именно в моем доме, но не могли бы Вы все же, если, конечно, это Вас не затруднит, накинуть на себя что-нибудь?   Или хотя бы вот: завернуться в плед? – профессор протянул Ковальчику попавший ему под руки плед и выжидающе    посмотрел на Никодема.

Тот, казалось, весь светился и даже чуть подпрыгивал, сгораемый от желания,   как можно быстрее поделиться своими мыслями с профессором. Он не отрывая своего горящего взгляда от глаз профессора, выхватил предлагаемый ему плед и глубоко закутался в него. От некоторого холодка на террасе и  излишней взвинченности Ковальчика начинал пробивать озноб, отчего зубы его чуть заметно начали клацать, поэтому плед был как нельзя кстати.

– И так, мой друг,  что же это Вы мне хотели поведать в столь ранний час? – плюхнувшись в  кресло-качалку и наливая себе и Ковальчику глинтвейн, приготавливаемый  его супругой в домашних условиях  по рецептуре древних римлян и поэтому употребляемый исключительно в  охлажденном виде, спросил Плейшнер.
Ковальчик выхватил предложенный  ему напиток, жадно осушил бокал и, подняв к верху указательный палец, таинственно сказал: – Только уговор профессор, Вы меня внимательно слушаете и пока я не закончу не перебиваете и не задаете никаких вопросов.

– Почему? – не понял профессор.
– Боюсь сбиться с мысли.  Все еще так сыро, профессор,  мне необходимо, прежде всего, самому свыкнуться с этой мыслью, а уж потом можно экспериментировать и вертеть ее,  как угодно.
– Извольте, – Пляйшнур сделал послушное выражение лица и всем своим видом показал, что он готов внимать всему, что поведает ему его польский коллега.

–  Эммануил, Вы  помните нашу последнюю конференцию, где я высказал свою точку зрения, что наша Вселенная – это всего лишь малая часть общей пра-Вселенной, и то что мы находимся ни где-нибудь,  а непосредственно в  Черной дыре? В том самом тоннеле Энштейна-Розена, по-другому, – кротовой норе или червоточине.

– Ну,  как же, голубчик, как же, – оживился профессор. – Естественно,  я прекрасно помню и Ваше выступление на той конференции и даже то, как неистово тогда Вам оппонировал доктор Слайдмэн, – усмехнулся Пляйшнур и вопросительно посмотрел на Никодема.

– Так вот, следующим моим предположением было то, что выходом из этой Черной дыры,  в червоточине которой находится наша Вселенная, является ни что иное,  как   Белая дыра. То есть я предположил, что  наша Вселенная есть  внутренность тоннеля, соединяющего Черную и Белую дыры. И это, как Вы понимаете,  профессор, объясняет  целый ряд проблем современной космологии, таких как: темную энергию, темную материю, например,  и даже  квантовые эффекты при анализе гравитации в космических масштабах.

– Последние открытия наших ученых, обнаруживших на расстоянии десяти миллиардов световых лет от Земли огромный провал, названный ими Великой Пустотой или Волчьей   Пастью, в котором нет ни звезд, ни галактик, ни черных дыр только укрепили меня в моих рассуждениях.   Кстати, площадь этой Волчьей Пасти поистине огромна,  она  насчитывает  более одного миллиарда световых лет,  не содержит  ни энергии, ни материи и заполнена чистым вакуумом.   Открывшие эту Великую Пустоту ученые  предполагают, что она может быть заполнена скрытой (темной) энергией, которая никак не взаимодействует с электромагнитным излучением, а значит, не поддается изучению. Масса темной энергии, по их оценкам, может составлять около одной пятой массы Вселенной.  Существует опасение, что если доля темной энергии в Волчье Пасти  по каким-то причинам увеличится, то это приведет к схлопыванию нашей Вселенной.

– К схлопыванию? –  не совсем понимая о чем  идет речь,   переспросил Пляйшнур. Он  вновь наполнил свой бокал глинтвейном и потянулся было к бокалу Ника, но тот мгновенно прикрыл  сосуд ладонью.
– Я же попросил Вас, профессор, пока никаких вопросов.

– Все-все, я нем, как рыба, – поднял обе руки вверх Пляйшнур и сделал вид, что он внимательно слушает Ковальчика, одновременно  подумывая о том, как бы ему поскорее свернуть этот их утренний promanade по Вселенной.  Однако,  видя, как горят глаза Никодема и, понимая его возбужденное состояние,  решил дослушать до конца.

– Схлопывание или Большой хлопок – это, профессор,  феномен обратный Большому взрыву. Результатом его явится полное исчезновение   материи,  как таковой.
– Всей? – опять не удержался Пляйшнур.
– Абсолютно, профессор.  И если Вас, как биолога,  более всего интересует  существование жизни во Вселенной,  то я Вам скажу: она прекратится   в первую очередь, практически,  сразу же после схлопывания. И в этом вопросе у  космологов  сейчас полное единодушие.

– Так что, значит, мы обречены,  и нет света в конце нашего тоннеля?
– В конце нашего быть может и нет, – Ковальчик откинулся на спинку качалки и пристально посмотрел на Пляйшнура. Казалось он оценивал ситуацию, стоит или нет говорить тому, что за мысль посетила его во сне, из-за которой он  и поднял профессора в столь ранний час. В конце-концов он решился.

– Понимаете,   Иммануил, сегодня ночью я концептуально изменил свое представление о Белых дырах. Если ранее я полагал, что Белая дыра является     антиподом  Черной, такой, знаете, мифический единорог — область  пространства, в которую  ничто и никогда не может попасть, то сейчас я уверен, что Белая дыра для нас – это   единственный выход, через который мы,  пронзив пространство-время, сможем выйти  в абсолютно новое неведомое нам доселе   четырехмерное пространство. И если мы не пройдем через врата этой Белой дыры, то рано или поздно, профессор,  нас ожидает    Большой хлопок. И тогда,   в лучшем случае,  мы послужим материалом для нашей  пра-Вселенной, способствующим ее дальнейшему расширению.

– А в худшем? –  не выдержал профессор.
– Что извините? – Никодем, казалось, совсем не замечал присутствие рядом профессора и был уже где-то там,  далеко,  на пути перехода из одного параллельного мира в другой.

– Вы сказали: в лучшем случае.  Значит есть и худший?
Ковальчик нервно рассмеялся: – А вот здесь   как сказать. Может быть, он и худший, но профессор Хуккинг, думаю, будет этим моим выводом весьма  удовлетворен, потому как это  полностью подтверждает  его предположение о том, что часть Черных дыр просто исчезает, испаряется.

– Мы испаримся, профессор, исчезнем, и никакая информация о том, что мы были здесь и что-то тут делали,  не сохранится. Можно сказать, что нас просто и не было никогда.
– Ну,   голубчик, – это уже чересчур и совсем ненаучно. Я, как биолог, могу Вам авторитетно заявить, что ничто в нашем мире не пропадает бесследно,  просто перетекает из одного состояния в другое.

– Я-то именно так всегда и считал, профессор, но Хуккинг, как видите,  упорно стоит на том, что  часть Черных дыр может просто испаряться, проще говоря уходить в никуда.
– Простите,  Ник,  а что Вы там ранее говорили про эту Вашу Волчью пасть? – попытался Пляйшнур свести воедино рассказ Ковальчика.

– Ах,  ну-да,  ну-да … Пустота. Вы хотите своим вопросом, профессор,  подсказать, мне, что испарившиеся Черные дыры не пропадают бесследно, а их  порабощает эта самая Пустота?
– Ну,  что-то в этом роде, – буркнул Пляйшнур, искоса глянув на Ковальчика,  – все не в никуда. Зря заострил тему, – с сожалением подумал он, глядя в безумные глаза своего приятеля. Ощущение было такое, что тот близок к состоянию полного помешательства.

– Пустота, пустота, – простонал он в изнеможении, – как я сразу не догадался, ведь именно она и захватывает те  Черные дыры, которые не могут выплеснуться в материнскую Вселенную в виде карликовых Белых дыр, подпитывающих ее энергией и  помогающих ее   расширению. Рука Ковальчика обвисла, и он стал медленно сползать по качалке вниз.

Пляйшнур метнулся к графину с водой, одновременно хватаясь за  телефон.
– Срочно скорую, – прохрипел он в трубку,  – Цветочная 16, дом с мезонином.  Парадная дверь будет открыта, мой друг находится в бессознательном состоянии, полагаю,   что-то с сердцем.

– Немедленно выезжаем, – послышалось с противоположного конца провода, как-будто там только и ждали этого звонка. –   Ваш номер шестнадцатый?
– Шестнадцатый, – начиная ощущать легкую дрожь в теле и теряя голос,   прохрипел профессор. – Только не мой,    а  моего дома, – попытался он быть, как всегда,  предельно точным, но на противоположном конце это уже никого не интересовало.




Глава 107
На следующий день, вернувшись  к обеду с  научно-практической конференции,   профессор Пляйшнур первым делом поинтересовался самочувствием  своего друга.
– Не ест, не пьет, а все чего-то пишет, – доложила ему домработница, принимая его зонт и шляпу. – Может Вам удастся на него повлиять?  А то, ведь,  так и до беды не далеко. Врач вчера  утром, уходя, строго-настрого  наказал: если мы не хотим его госпитализации –  нужен полный покой, свежий воздух и хорошее питание,  – она подняла кверху указательный палец и  заговорчески добавила, – по часам.

– Не беспокойтесь, Эмма, – сейчас я все улажу. Пляйшнур залез в домашние тапочки и,  с сожалением   подумав про дожидавшийся его обед,  побрел в комнату Ковальчика.
– Ну-с, коллега, и почему мы отказываемся от еды? – не здороваясь сразу с порога перешел он в наступление.
Ковальчик оторвался от бумаги и отсутствующим взглядом  посмотрел на Пляйшнура.

– А-а-а, Иммануил, это Вы, – вяло протянул он. – А мне вот,  знаете ли,  тут кое-какие мысли пришли  утром в  голову, но не успел записать и вот теперь  по крупицам пытаюсь вытащить их  из своего мозга, но увы… не удается.
Он с безнадежностью показал на неровно исписанные листки бумаги: – Вот все что мог вспомнить, но это, я вам скажу, какие-то жалкие обрывки единого целого, которое от меня, похоже, безнадежно ушло.

– Это Вы, Ник, про наш вчерашний утренний разговор сейчас говорите?
– Ну, конечно же, – сокрушенно всплеснул руками Ковальчик. – Вот помню как Вы вышли ко мне на террасу, помню как я в плед завернулся,  как глинтвейн пил, помню, а  больше ничего не помню.На глазах Никодема стала наворачиваться предательская  слеза: – А идея была архиважная, Иммануил, архи.

Пляйшнур подсел на краешек кровати  Ковальчика и  дружески похлопал его по плечу:  – Не переживайте, дорогой мой друг, у меня такое тоже временами бывает. Особенно, когда какая-то мысль приходит под утро. Стоит ее не записать сразу,  считай  она потеряна навсегда. Так что, уважаемый коллега, – он сделал  таинственный вид, – я перед нашей с Вами беседой  подстраховался и включил диктофон.
Он поднял свой мобильный телефон и покрутил им над головой:  – Все здесь, Ник, и все в целости и сохранности. Более того, сегодня во время конференции  мне, вдруг, пришло в голову, что все, что Вы мне сказали утром,  имеет непосредственное отношение к нашей  теме.

– И какая же была у Вас тема,  доктор?
Пляйшнур хотел было отмахнуться, но Ковальчика, похоже, по-настоящему заинтересовало сказанное биологом.
– Ну,  извольте, если Вам это интересно: «Лечение и профилактика заболеваний репродуктивной системы свиноматок препаратом «Плацента Денатурированная Эмульгированная».

Ковальчик присвистнул: – Что-то я не улавливаю  связь: где мои космологические изыскания, и где Ваши свиноматки?
– Да, свиньи-то  тут, как раз,   ни причем,  – видно было,  что Пляйшнуру  совсем не хотелось развивать эту тему.
– Нет уж,  Вы, пожалуйста, не уходите от ответа. А кто причем?

– Ну,  извольте. Сегодня на конференции я, представив себе плаценту свиноматки, вдруг, вспомнил наш  утренний разговор и  подумал, что все то, что  Вы мне так горячо разъясняли, удивительным образом вписывается в тему нашей конференции.
– Каким  образом? – напрягся Ковальчик и даже привстал на локтях в кровати.
– Посудите сами:  если рассмотреть   не только   плаценту,  а  весь   послед свиноматки, который кроме плаценты включает в себя так же  водный пузырь и   сам плод, соединенный с плацентой пуповиной,  то мне, как биологу,  все это очень напоминает Ваш утренний рассказ, где Пра-Вселенная – есть не что иное,  как  сама  матка,  наша  Вселенная –   плацента,  а  плавающий в водном пузыре и связанный с плацентой пуповиной плод  – Человечество.

– Ведь, что такое плацента, Ник?  Не только у свиньи, а у всех  животных, включая человека, плацента – это  внешняя часть клеток, которая образовалась в процессе деления яйцеклетки. Плацента  одновременно  относится и  к телу  матери,  и к телу зародыша. Это, своего рода,  связующее звено, в котором  сливаются воедино кровеносные сосуды матери и  плода.

– Между двумя системами сосудов расположен плацентарный барьер, не позволяющий попасть в организм зародыша не только бактериям, вирусам, но даже некоторым материнским антителам, которые могут быть признаны им агрессивными и способными нанести вред.  Например, при резус конфликте. Причем,   прообраз этого самого барьера  существует уже  в сперматозоидах и яйцеклетке в виде генетической информации.

Никодем даже подпрыгнул в кровати: – Это что же тогда получается?  Пройти через жерло Белой  дыры      мы можем   только в  виде   волновой Информации, потому,  как сам факт того, что мы находимся в Черной дыре, согласно моей теории,  означает для  нас  расставание  с миром материи,  как бы это  было  не  прискорбно для нас.      Но и  Информация,  как и наши мысли, в конечном итоге, может носить  характер как Вселенской Любви, так и Вселенской Ненависти.

–  Следовательно,    и для Информации   должен быть возведен  барьер,  который  будет выполнять роль  последнего форпоста, фильтра  тонкой очистки,  для того чтобы  ни один кубит подверженной  заражению Информации не смог проникнуть сквозь  жерло Белой дыры в  молоденькое тельце новой материнской Вселенной. И этим фильтром тонкой очистки,  или,  как там у вас – плацентарным барьером, но уже   Вселенского  масштаба    и  будет   Пустота?!

Ковальчик сел.  Глаза его вновь  ожили, в них появились искорки  детского озорства. Он   почувствовал, что ужасно голоден.
– Вы еще не обедали Иммануил?  Я, знаете ли,  что-то проголодался?
– Вот это другое дело, – довольно рассмеялся Пляйшнур. – А то моя домработница уже вся испереживалась,  из-за того, что Вы  с утра еще не кормлены. Немедленно за стол.

Он первым выскочил  из комнаты Ковальчика и тихо шепнул, ждавшей возле двери Эмме: – Накрывайте, голубушка,  на стол, гость трапезничать желает.




Глава 108
Израильский ученый, профессор онтологии  Натан   Кипутман, занимающийся вопросами популяризации  каббалистического учения, вышедшего   после тысяча девятьсот девяносто пятого года из  подполья и решительным образом начавшего поиск своих сторонников независимо от их  вероисповедания и места проживания, внимательно слушал утренний доклад своего помощника. Он уже понял, что в ближайшие дни ему предстояло уплотнить и без того плотный график своих встреч, с тем чтобы провести еще одну: телемост – «Иерусалим-Блумингтон».

Телемост планировалось провести еще в начале  июля, но      польский ученый,  физик-теоретик  Никодем Ковальчик, получивший  пять лет назад американское гражданство и  поэтому проводивший  все свои     научные изыскания последних лет  в Штатах, на базе   Индианского Университета,  вот уже трижды откладывал проведение запланированного мероприятия, постоянно  ссылаясь на, как казалось профессору,   абсолютно мелкие, ничего не значащие причины, называя их  непредвиденными обстоятельствами.

И вот, наконец, неожиданно для  каббалиста,   представители польского ученого сами вышли на  его помощника  и, вежливо извинившись за неоднократный перенос  даты телемоста,  дали  добро на   его проведение в любое  удобное для Кипутмана время.

– Давайте-ка   все бросьте, Михаэль,  и  немедленно организовывайте мне эту встречу:  завтра, во   второй  половине дня, где-нибудь в  районе пяти, – все сразу поняв,  поднялся со своего кресла Кипутман.
– Прямо сейчас,   голубчик, прямо сейчас, я же сказал –  все бросьте, – оборвал он на полуслове своего помощника, пытавшегося что-то еще  донести до шефа.
– Все остальное потом, потом, а то у них опять какой-нибудь   форс-мажор случится.

Помощник кивнул и тут же убежал выполнять поручение.  Честно говоря,  Кипутман  полагал, что и в этот раз Ковальчик  перенесет встречу  на пару-тройку дней, хотя бы ради приличия,  но вернувшийся через десять минут Михаэль (профессор даже не успел докурить свою первую сигарету) сообщил, что противоположная сторона,  в принципе,   не против проведения телемоста завтра, но есть одно  "но".

– Ковальчик  сейчас находится в гостях у своего друга, румынского профессора биологии господина Пляйшнура,   и тот тоже  хотел бы принять участие в предстоящем телемосте, – доложил запыхавшийся ученик.
Кипутман  пожал плечами: – Мы тоже не против.

– Ок’, профессор, тогда, я побежал готовиться… да, вот только еще вопрос: надпись  второго плана какую  делать?    – Михаэль вопросительно посмотрел на Кипутмана. – Иерусалим-Бухарест?
– Почему Бухарест?
– Ну, они же сказали, гостит у своего румынского  друга профессора биологии, – привел  помощник, как ему казалось,  неоспоримый факт профессору.

– А что в Румынии мало городов, кроме Бухареста? Еще и не факт, кстати,  что, если он румын, то живет обязательно  в Румынии. Наш Ковальчик  тоже поляк, а телемост у нас как называется?  – хитровато прищурился Кипутман.
– Иерусалим-Блумингтон.
– Так-то, голубчик, поэтому  оставляйте  все, как есть.




Глава  109
Никодем Ковальчик,   сидя на  летней террасе   дома своего давнего приятеля, профессора биологии Иммануила Пляйшнура, расположенного  в верхней части Буды,  что-то быстро записывал в  свой изрядно потрепанный блокнот. Большие настенные часы, выполненные в форма ярко-оранжевого подсолнуха,   висевшие над головой ученого,  показывали пять минут шестого.

Дверь на террасу приоткрылась и испуганная домработница Эмма, наконец-то,  найдя ученого,  так всплеснула руками, что  с ближайшего огромного каштана, накрывшего тенью своей кроны  не меньше трети  веранды,  с диким карканьем испуганно шарахнулась  пара  ворон, до этого мирно дремавших среди листвы  могучего дерева.
Женщина   быстро подбежала  к Ковальчику и, схватив его на рукав рубахи, громко запричитала: – Господин Ковальчик, ну что же Вы в самом деле? Профессор срочно  просит Вас  вернуться в дом, там уже    с нами  на связь вышли.

Ковальчик застыл  с немым вопросом на лице: –  Простите,  не понял?
– Ну, встреча же  у Вас, – опять всплеснула руками Эмма. –  Все там,  а Вы здесь на солнышке греетесь, – с укоризной посмотрела она на Ковальчика.
–  Ах, да-да, – теперь уже всплеснул руками   Ковальчик.  –  На горизонте показались Чебоксары.
– Какие к черту Чебоксары, –  не выдержала домработница, – Израиль на связи, идемте уже, мне велено Вас немедленно доставить.

– Иду-иду, дорогая Эмма, не сердитесь, –  понимая, что из-за своей рассеянности он срывает важное мероприятие, заспешил в дом Ковальчик.
–  И как это я забыл про телемост? – огорченно подумал он.
– Кстати, а Вы, случайно,  не знаете где находятся Чебоксары? – спросил он служанку, вежливо пропуская ее вперед.
– Не знаю…,  где -нибудь в Бразилии,  или в Мексике.

– Ну,  что Вы, голубушка, – это в России на Волге.  Вот только я не могу припомнить где именно, ниже Симбирска  или выше?
– Дались Вам эти Чебоксары, – проталкивая вперед себя Ковальчика, что б случайно опять не исчез, засмеялась Эмма. – Давайте уже проходите.
– Даму вперед, – попытался сопротивляться профессор, да бы соблюсти этикет, но в очередной раз поняв, что в этом мире всем правят женщины,  послушно прошагал под ее конвоем в дом.

– Никодем,   куда  Вы пропали? –  накинулся на него Пляйшнур, как только польский ученый  появился в кабинете биолога.  – Ждем Вас ждем. Вот познакомьтесь, пожалуйста   – это мой давний приятель  из Москвы,  доктор   Бердяев Николай Александрович. Он тоже изъявил желание поучаствовать с нами в телемосте.  Представляете,   Николай Александрович  еще два часа назад был  в  Праге. Там у них проходит симпозиум по вопросу…, – он глянул на Бердяева,  ожидая от него подсказки.

– Психоанализа, – махнул рукой Бердяев, мол, и заморачиваться не стоит... проходит и проходит.
– Так вот, – продолжил биолог, – доктор, узнав, что мы проводим встречу с профессором Кипутманом, все бросил и сразу к нам. И, представляете, успел, –  дружески похлопал он по плечу   московского гостя. – Даже Вас обогнал.
Ковальчик поприветствовал Бердяева и  с уважением посмотрел на огромный,  во всю стену, книжный шкаф Пляйшнура, уставленный  редкими книгами.

– Прекрасный  второй план для телемоста, – подумал он, – практически, и добавлять ничего не надо. Однако,  скорее по привычке, чем по необходимости,  вытащил одну из книг и поставил ее во фронт. – Начнем, коллеги?




Глава 110
– Добрый день, господин Кипутман, –  первым поприветствовал каббалиста Ковальчик. – Извините за некоторое опоздание с выходом в эфир. Представляете, весь день только и думал,  как бы не опоздать к началу,  и все-равно опоздал.
Кипутман  рассмеялся: – Добрый день, уважаемый Никодем, ничего страшного,  я прекрасно понимаю, что некоторая отстраненность от реальностей нашего мира свойственна всем великим ученым, иначе бы они не были великими.

– Ну, что Вы, право, какой же я великий, так... начинающий физик-теоретик.
– Разрешите мне  представить Вам моих коллег: профессора биологии – Иммануила  Пляйшнура  и нашего московского гостя – доктора  Бердяева Николая Александровича.  Вы не против если они тоже  примут участие в нашей встрече?
– Сочту за честь, – чуть наклонил голову Кипутман в учтивом поклоне  и улыбнулся. Про себя подумал:  – Так, уже трое.

– На первый взгляд осень симпатисьный дядька, –    отметил   Бердяев и сразу  попытался  нарисовать  себе  психологический портрет каббалиста.
– Ну,  коль,  мы все  в сборе, то  я начну, господа. Как Вы, знаете,  я занимаюсь  наукой – Каббала. Каббала  в переводе с иврита буквально означает «получение», то есть обретение особого знания о причинах всего происходящего в мире.

– Позвольте мне  кратко  изложить суть  учения. Каббала берет свое начало со времен  Авраама и  Древнего  Вавилона. Она содержит в себе учение о начале  творения.  Творение – это есть желание получать. Оно создано  высшей силой – Творцом.

– Каббала предлагает нам пройти весь путь  для сближения с ним. Всего от  Творца до самого низкого уровня, который и породил большой взрыв  и наш мир с его материей  насчитывается сто двадцать пять  ступеней подъема.   Пять Миров помноженные на пять Парцуфим и на пять Сфирот,  итого – сто двадцать пять.

– Наука Каббала  объясняет нам   путь,   по которому мы должны подниматься. Она рассказывает как все взаимосвязано друг с другом,  как  происходит воздействие  на скрытые от нас миры, и  каким образом человек может  улучшиться и ощущать себя в  гармонии с высшим миром.  В конце-концов, человек   придет к состоянию, в котором он будет подобен  Творцу,  той высшей силе,  которая его породила.
– Прийти к Творцу можно лишь    путем возвышения  человека над своим желанием, потому что наше желание является эгоистическим  и мы его должны исправить с помощью доброй силы,   привлекаемой нами  из  мира, находящегося за пределами ощущаемой  материи.

– Таким образом, мы начинаем управлять  с помощью двух сил:  силы  зла, которая  все время пробуждается в нас,  и силы  добра, получаемой нами  свыше. И тогда  мы будем продвигаться в направлении той высшей силы, которая  представляет все  сто двадцать пять  ступеней,  каждая из которых говорит нам о том, что  мы все больше и больше  объединяемся между собой. В конце-концов, полностью  уничтожив  наше эго, мы все объединимся воедино. В настоящий момент   наше эго,   местами,  уже достигло своего максимального уровня, прекратив тем самым способствовать дальнейшему развитию мира.

– Мы четко ощущаем сейчас это по охватившему нас кризису.  Дальше нам некуда развиваться. Мы вошли в замкнутый круг. Мы находимся в замкнутом эго и  каббала говорит нам, что находиться в одном месте,  постоянно ненавидя друг-друга,  долгое время невозможно. У нас  имеется только одна возможность   подняться  над нашим желанием, нашим эгоизмом – это  проповедовать  добро и любовь,  используя силу света. В противном случае  человечество ждет сползание в неминуемый кризис с последующими все возрастающими страданиями.

– Спасибо, профессор, за   разъяснение, – неожиданно прервал Кипутмана Ковальчик. – Теперь  я могу согласится, с тем, что каббала – это  действительно  наука. Он повернул голову в сторону своих коллег, те активно закивали  в подтверждение его слов.
–  Можно переходить  к прениям, – вставил фразу Бердяев, не отрывая взгляда от своего  блокнотика в котором он рисовал какие-то знаки, очень напоминающие   мордочки зверей.

– Да, но я только начал, господа..., – растерянно произнес Кипутман.
– Это только делает Вам  честь,  профессор.  Умение кратко излагать  – дорогого стоит. Как говорят русские:  краткость – брат гениальности. Благодаря Вам,  нам не придется, подобно Ньютону, изучать древнееврейский язык, чтобы успеть прочитать в подлинниках всю каббалистическую литературу.

– Сестра таланта, – не выдержал такого искажения истины  Бердяев.
– Что, простите? – не понял его поляк.
– Древние русиси  говорили: краткость - сестра таланта.
– Что еще за  русиси? – напрягся Ковальчик.
– Русичи, Никодем, он говорит ру-си-чи, –  пришел   на помощь психиатру  Пляйшнур.

– Ах, русичи, – стрельну’л в доктора  глазами поляк. – Ну, давайте  тогда еще скажем,  что они это говорили вместе с кривичами и вятичами, потом Вы вспомните,  что забыли еще про радимичей и дреговичей.
– Нельзя сказать просто - русские? Вам же,  между прочим, было бы легче.  Вы, голубчик, делайте, пожалуйста, поправку на то,  что здесь все-таки ученые собрались,  а не логопеды. Извините, меня, конечно,  но сами понимаете,  мы работаем в цейтноте, у нас на все про все  осталось сорок минут  эфирного  времени.

– Ис  сего захотел, – обиделся  Бердяев на физика. – Добавили бы для полной ясности... Вам тут только  добавь, за вами не сарсавеет. Сам где-то просарахался селых десять минут, а мне теперь нотасии ситает,  времени, видис ли,  ему не хватает, –  но вслух сказал,   сильно покраснев при этом,  – исвините, господин Ковальсик, небольсые деффексики реси, как Вы понимаете.

– Да,  понимаю уже, – примирительно кивнул головой Ковальчик и мгновенно перенесся на противоположную сторону экрана.
–  Если  Вас не затруднит, Натан,    назовите нам,   пожалуйста,  цель  учения  и основные   источники, а то знаете ли столько беллетристики сейчас по Вашей науке, что хочется снова на круг выскочить…то есть,  я хотел сказать:  голова кругом идет.

–   Собственно, и  у меня  только один вопрос по моему профилю, –  включился в разговор биолог, – так что, господа,  думаю  уложимся.
– Да-да,   – опять влезая в разговор и тем самым нарушая уже, казалось бы, четко выстроенный алгоритм  беседы,   активно закивал головой Бердяев.  – Я  снаете ли,  друсья,  прилетел сюда   в  Буду на вас телемост  вообсе только ис-са одного вопросика, но..., – он вернул на место сползшие на кончик носа очки, –   архи васного, снаете ли,  для меня  и  моих  усеников.

– Вот это носик, –  глянув на скрывавшийся до этого под очками нос доктора,  подумал  Ковальчик, – прям, половой гигант наш Парацельс.
– И много у Вас учеников?  – вежливо поинтересовались  с противоположной стороны. Голос которым был задан вопрос был явно не профессора онтологии. Это несколько насторожило Бердяева.

– Извините, оговороська. Ну, какие се у меня усеники,   я хотел сказать пасыэнтов, – покраснел вновь  Бердяев. – Это у Вас последователи усения по всему миру, а мы знаете ли так…  просто,  практикуем по своей спесыальности в небольсом  коллективсике.
– А оговорочка-то, похоже,  по Фрейду, – по-прежнему не переставая улыбаться,  подумал  Кипутман. – Уж слишком  он зардел сразу.
– И все-таки?

– До двадсати пасыентов сяс у меня… да-с, до  двадсати. Присем  один был осень интересный, вы знаете я даже некоторые его высказывания позволил себе использовать в последней своей работе, э-э-э:  «Двасать первый век – связующее звено  науки, духовности и религии».

– Почему был? – оживился Кипутман. – Он что – умер?
– Ну, сто Вы, профессор, такое говорите, – доктор скорострелом перекрестился. – У меня, слава те господи, есе никто не умирал...  ис пасыентов.
– Так что же? – уже не выдержал такой тягомотины и Пляйшнур. – Выздоровел?
– Не то сто бы совсем…,  – Бердяев замялся.
– Да,  говорите уже, доктор, что Вы тяните кота за хвост! –  взорвался Ковальчик.
– Сбесал.

– Сбежал?! – округлил глаза Пляйшнур.
– Как сбежал? – не понял  Ковальчик. – От Вас и сбежал?  У Вас же там даже на окнах  решетки?
В  воздухе повисла мертвецкая тишина. Кипутман,  взяв стакан с водой и  сделав  несколько глотков, с интересом стал наблюдать  за реакцией ученых.
 
Первым пришел в себя Ковальчик: – Так, господа, прошу  не забывать  у нас осталось менее получаса.
–  Доктор, – он повернулся к  Бердяеву, – я Вас попрошу, до своего вопроса, будьте так любезны, сохраняйте молчание. Поймите, это в наших общих интересах. Он положил руку на запястье Бердяева: – Обещаете?

– Обещаю, – сглотнув, кивнул Бердяев и сделал удивленные глаза. Ковальчик и Пляйшнур  переглянулись.
– О, да у него не все так запущено, – одними глазами усмехнулся  Кипутман.
– Итак, уважаемый Натан, я повторяю свой вопрос...
– Не надо повторять, Никодем, я его прекрасно помню и готов ответить.  Цель  каббалистического учения  –   создания экрана или, по-другому,   шестого органа чувств в каждом из нас.

– Слиском коротко... как видно,  краткость не всегда – сестра таланта, –  опять не выдержал   Бердяев.
Ковальчик недовольно глянул на него, но говорить в этот раз ничего не стал.
– Действительно, коллега, – это уж совсем  коротко. Мы, конечно, здесь все ученые, но вы, все-таки,  делайте скидку на нашу узкопрофильность, – засмеялся Пляйшнур.

Кипутман понимающе  кивнул и продолжил: – Сегодня мы ощущаем лишь то, что доступно нашим пяти органам чувств. С их помощью мы способны постичь только нашу Вселенную,  наш мир. Однако у нас есть возможность проникнуть более глубоко,  внутрь природы и ощутить уже высший мир.
 
– Мы воспринимаем наш мир через пять органов чувств – это, как известно, зрение, слух, осязание, вкус, обоняние, но существует еще дополнительный шестой орган чувств, который называется – экран.
– Человек, обладающий большой любовью,  постоянным  стремлением к совершенству и постижению смысла земного существования  начинает проникать  сквозь оболочку нашего мира и  ощущать его скрытые, тонкие структуры. Таким образом, он развивает  в себе этот шестой орган чувств.  С его помощью можно проникнуть сквозь наш мир и увидеть глубинные, внутренние слои.  Каббала раскрывает нам методику   создания  экрана –  шестого органа чувств в каждом из нас.

– Если  кратко о самой методике,   то могу сказать, что она заключается в объединение всего Человечества путем перехода его с  эгоистического пути развития на естественный альтруистический путь, присущий как всему живому,  так и самой  Природе.
– Начать переход к методике альтруистического развития  должны евреи.  Позволю здесь  напомнить, господа, что  евреи – это   не нация,  и не народ…   Слово еврей (эвер)  переводится как переход. Переход из одного состояния в другое...


Глава 111
Часы, висевшие за спинами ученых грозно ударили один раз и затихли. В комнате повисло какое-то грозовое напряжение. Кипутман,  ощутив этого напряжение на противоположной стороне экрана, заерзал на стуле, стараясь поудобнее усесться на своем вращающемся кресле.

– Спасибо, профессор, мы поняли в чем  цель Каббалы, –  Ковальчик чуть повел головой в сторону часов. – Извините, что я Вас перебиваю, но так уж получилось, что хронометраж времени нашего телемоста возложен сегодня на меня,  и у нас еще, как минимум, к Вам  три вопроса, по одному от каждого, так что, будьте любезны, кратенько о первоисточниках и перейдем к вопросам.  Коллеги Ковальчика согласно  закивали.

Кипутман опять потянулся к стакану с водой и, сделав пару глотков, хотел было закурить сигарету. У него была давняя традиция: во второй половине своих встреч он всегда разрешал себе выкурить   одну сигарету.    Он  называл это – «Правилом Кипутмана». И это была даже  не тяга к сигаретам,  а,  скорее,  укоренившаяся в течение долгих лет привычка. Откуда она появилась у  Натана,  он уже не помнил.

Каббалист  вложил сигарету в рот и хотел прикурить, как, вдруг,  не громко, но абсолютно внятно услышал: – Не надо меня убивать, профессор.
Кипутман замер. Потом поднял голову и пристально посмотрел в монитор. С противоположной стороны на него так же пристально смотрел психиатр.

– Это  шутка была такая? – улыбнулся  Натан  доктору.
– Ага, сутка такая, –  рассмеялся Бердяев. – Снаете ли, этот псих, ну тот сто убесал у меня,   тосе, кстати,  еврей был, так вот он этой  самой суткой отусил меня курить напрось.
Бердяев еще что-то хотел добавить, но поймав на себе свирепый взгляд  Ковальчика, поднял обе руки вверх и  скороговоркой пропел: – Все,  молсю, молсю... я – немая рыба.

– Нем, как рыба, – поправил его Пляйшнур, который, как видно, один  без труда понимал доктора, к тому же  смерть как не любил всякие не точности.
– А есть разница? –  спросил  Ковальчик, глянув на биолога.
– Есь, – первым ответил  Бердяев. – Расниса есь, мой прокольсик, просу просения.
–  Да,  Вы курите, курите, профессор, – обратился Николай Александрович   к  Кипутману, видя что тот сидит в  нерешительности.
Каббалист,  поразмыслив секунду,  отложил  сигарету: –  Вы знаете,  пожалуй, я прислушаюсь к совету вашего ученика...

– Пасыэнта, – поправил его Бердяев.
– Ну да, извините, пациента...  Так вот, господа, если вы позволите я продолжу. На самом деле Каббала имеет  немного письменных источников, которые мы  рекомендуем для изучения. Это,  прежде всего,  книга    Авраама –  «Сефер Ецира» (Книга Создания).  Затем   –  «Тора». Но тут необходима маленькая оговорка.
 
–  Моисей вынужден был писать   Тору  в виде  аллегорий,  используя примеры нашего мира,  на, так называемом, языке ветвей,  с учетом уровня  развития человечества на тот период времени.  И посему,  во втором веке нашей эры появляется книга  «Зоар», которая является, своего рода, расшифровкой Торы.  Ее написал величайший  мудрец рабби Шимон бар Йохай.

– Следующая  – это  книга великого каббалиста шестнадцатого  века Ари – «Древо Жизни». В  первой  половине двадцатого века  появляются уже комментарии на книгу «Зоар» –  книга «Сулам» (лестница),  написанная    Бааль Суламом, и  его же «Учение Десяти Сфирот».
– Извините, профессор,  а какая книга считается первой? – опять перебил Кипутмана поляк, нервно постукивая пальцами правой руки по дубовой поверхности стола.

–  "Разиэль Малах".
–  "Тайный  монах" то есть?
Кипутман утвердительно кивнул: – Только не монах...,  ангел.
– Простите,  оговорился, – Ковальчик на секунду опустил взгляд в стол.
–  А знаете что,  коллега,   давайте-ка мы  с Вами хряпнем, так сказать, на брудершафт, в честь  нашего знакомства?
На противоположной стороне экрана сначала послышалось  какое-то несуразное  бормотание,   потом чуть слышный  звон бокалов.
 
– Значит, были готовы  к такому повороту событий, – догадался  Ковальчик. –  Есть у нас что-то выпить, Иммануил? – глянул он на  хозяина.
– Бар в Вашем распоряжении, Никодем, – пожал плечами Пляйшнур. – Ключик в верхнем ящике стола с Вашей стороны.
Кипутман тем временем уже держал  в руках пузатый бокал на четверть наполненный золотистой жидкостью, терпеливо дожидаясь, когда  к нему присоединятся ученые.
Бердяеву, который  вот уже год как не нюхал даже пробки, хотя до этого был  страстным поклонником этого благородного напитка,  вдруг, показалось, что в воздухе   повис благоухающий аромат  цветов, фруктов, имбиря, корицы и кубинских сигар, одновременно.

– Remy Martin Cognac Black Pearl Louis XIII, – безошибочно,   не столько по цвету коньяка,  сколько  по явно ощущаемому им запаху попытался определить название напитка Бердяев, и с завистью искоса поглядел  на Кипутмана,  нетерпеливо ерзавшего в кресле по ту сторону монитора.
– Реми Мартин? –    кивнув на  бокал,   и не в состояние скрыть свое восхищение спросил психиатр.
–  Генрих четвертый, –  улыбнулся  Кипутман. – Приготовлен прямыми потомками короля. Рецепт датируется тысяча семьсот семьдесят шестым  годом.

– Да, где этот Ваш  ключ? – чертыхнулся Ковальчик так,   что Бердяев от  неожиданности чуть не слетел со стула  и, мгновенно  позабыв про коньяк, стал опять что-то выводить в своем блокнотике.
– Будьте любезны,  Иммануил, помогите мне, пожалуйста, а то я так у Вас тут  до седьмого потопа искать буду.

–  Что там у нас, кстати,  в баре? Мы не ударим в грязь лицом перед нашим израильским гостем? – тихо обратился он к Пляйшнуру, пришедшему ему на помощь.
– Ты знаешь, Никодем, –  почему-то перешел с ним на «ты» Пляйшнур, – честно говоря,  я  не заглядывал туда  со дня своего рождения. Палинка точно есть.
– Какая палинка? – не понял его Ковальчик.

– Разная: яблочная, сливовая, грушевая, абрикосовая... Ты же знаешь, коньяки и виски я на дух не переношу. Вино, по-моему,  должно быть...
– Французское?
– Наше. О, там у меня  стоит  бутылочка  токайского!   Коллекционная, пятьдесят шестого года, семь  путтоней, – гордо распрямился в спине Пляйшнур. – Специально берег для какого-нибудь торжественного случая.
– Что такое семь путтоней?
– А,  не заморачивайтесь, – опять откатил на «вы» Пляйшнур, – очень хорошее значит.

– Отлично, коллега,  сами понимаете,  не можем мы  совсем-то уж  нищими выглядеть. Токайское есть,  уже  не плохо. А точно коллекционное? А  то знаю я  вас – биологов... тоже  еще те мастера приврать, – тихо, чтобы не привлекать внимание прошипел он. – День рождения,  когда, кстати?
– Двадцать девятого  февраля.

Ковальчик замер.  В следующий момент он так дернул на себя ящик стола, что тот с грохотом полетел на пол. Оба ученых  кинулись к выпавшему из него ключу.   Но когда они,   потирая ушибленные места, так как под столом успели сойтись  лбами,  вылезли на поверхность,  монитор сиротливо смотрел на них зияющей пустотой.
– Похосе, кто-то из вас, господа,   вылесая ис-под стола,  засепил  ногой провод подклюсения компьютера к сети, – угрожающе процедил   Николай Александрович.
– Это он,  это он, –    одновременно  ткнули друг в друга указательными пальцами больше похожими сейчас на   стволы дуэльных пистолетов  Ковальчик и Пляйшнур.
– Эх-хе-хе... да ну вас, – махнул рукой Бердяев. – Похосе,  на сегодня  конэксын лост.

...
– В чем дело? – насупился Кипутман.
– Это не мы, Натан Иванович, – в один голос завопили сразу все ассистенты каббалиста. – На  той стороне обрыв.
– Ладно, – примирительно кивнул головой профессор. – Все свободны.
– Михаэль, – остановил он своего помощника, пытавшегося под общий шумок тоже выскочить из кабинета шефа. – Свяжитесь-ка завтра с утра еще раз с учеными, пока они  там не разбежались... Договоритесь на дополнительный  телемост.  Думаю,  я все же должен  ответить на их  вопросы.
– Да, и сделайте мне, пожалуйста, чашечку чая. Только  не такого, – он скосил глаза на бокал. – Есть там  у нас  зеленый?
– Найдем, профессор, – уважительно наклонил голову Михаэль. – Как всегда, без сахара?
– Как всегда, – вздохнув, кивнул  Кипутман и направился в Relax Room.



Глава 112
На следующий день, ровно в пять вечера, профессор Кипутман вновь вышел на связь с Ковальчиком и К, но, к своему глубокому огорчению, обнаружил, что доктора Бердяева среди ученых не оказалось.
– Вы же знаете, Натан, что он прибыл к нам сюда с пражской конференции по психоанализу, – пытаясь  объяснить срочный отъезд доктора,  выступал в его защиту Ковальчик. – К тому же,  ему  сегодня там  выступать с докладом.  Не  мог же он все бросить, ради этого  своего единственного вопроса.
– Ну как же, – горестно покачал головой Кипутман, – ведь он же из-за этого самого  своего единственного вопроса туда к вам и прилетел. А он  не пытался с вами обсуждать эту тему? Что его так беспокоит и о чем он со мной хотел поговорить? – с надеждой глянул поочередно, сначала на Ковальчика, потом на Пляйшнура,  онтолог.
– В том-то и дело, что нет, – присоединился к разговору Пляйшнур. – Так, в общих чертах только, – замялся биолог. – Сказал, что ему в этот момент обязательно нужно видеть Ваши глаза.
– Странно, – качнул головой  Кипутман и потянулся было за сигаретой, но во время одернул себя.
– Только не принимайте все это на свой счет, Натан,  он у нас всегда такой немного странный, сами понимаете, тридцать пять лет в психиатрии, из них семнадцать – начальником психоневрологического отделения, тут кто угодно странным станет.
– Да-да,  – согласно закивал Кипутман. – Кстати, вы там не разобрались в причине, потери связи в прошлый раз? Мне мои ассистенты   сказали, что обрыв по вашей вине произошел.
– Не-е-е-е-т, – в один голос ответили Пляйшнур и Ковальчик.
– Это там... в пространстве что то..., – неопределенно покрутил над головой Ковальчик. – Может спутник упал, через который поддерживалась наша связь.
Кипутман заразительно захохотал: – Ну вы, Никодем, шутник. Однако,  что же там за вопрос он припас для меня? Неужели он так ничего и не сказал?
Ковальчик отрицательно покачал головой: –  Что-то там из области коллективного сознательного, честно говоря, он  не объяснял ничего нам, все больше отнекивался, мол сам должен об этом с ним поговорить... так обмолвился только двумя-тремя фразами.
– Коллективного бессознательного Вы хотели сказать? – поправил физика Кипутман.
– Да, нет, коллега, я, кстати, так же,  как и Вы сейчас, попытался в этом месте внести поправочку,  относительно его, как мне показалось, оговорки, но доктор сразу расставил все точки над «i», сказав что с коллективным  бессознательным –  это пожалуйста к  Юнгу, а он   говорит именно о коллективном сознательном, которое для него  является  вопросом очевидным,  и он готов это доказывать   с фактами  в руках.
– На основании наблюдений, сделанных доктором  за своими пациентами, ему удалось прийти к выводу, что  между людьми еще при жизни, на сознательном уровне существует дистанционная связь, и то что делает один человек влияет самым непосредственным образом на дела других,  и  всю Вселенную в целом, – включился в диалог и Пляйшнур.
– Ну, мы – физики, еще до открытия  квантовой механики, заявляли, что система мироздания – это единый механизм и все мы в нем связаны воедино, – опять перехватил инициативу Ковальчик, – Однако,  Николай Александрович, как мы поняли из его обрывочных фраз, сделал вывод, что в фазе нестабильности, которую он вынужден постоянно наблюдать у своих пациентов, человек может силой одной мысли делать так,  что вся система существующая вокруг него будет меняться. То есть,  он  утверждает,  что даже один  человек способен произвести глобальные изменения всего мироздания   силой  своей мысли.
– Вот поэтому ему и нужна была личная встреча с Вами, Натан Иванович, – опять присоединился к разговору Пляйшнур. – Оказывается,  Николай Александрович довольно подробно изучал Ваши  источники в вопросах,  касающихся единой души и группового бессознательного,  в которых говорится о том, что в мире существует шестьсот тысяч душ – родов, а все вместе мы представляем Единую Душу. И если даже один человек из рода исправится, то он спасет и весь род, а значит и все шестьсот тысяч душ, по принципу цепной реакции.
– Именно так, господа. Он абсолютно прав, – закивал в знак согласия Кипутман, – причем  под родом в каббале не понимаются  свои  родственники и потомки по крови. Род устроен гораздо сложнее, так что  вы даже не сможете просчитать для себя, кому в этом мире помогать выгодно,  а кому нет.
– То есть,    твори добро не избирательно, и только для своих близких, а постоянно и для всех? – улыбнулся Ковальчик.
– Смею  вас заверить, коллеги, что именно об этом в каббале и говорится. Более того, хочу  сказать, что душа исправляясь сама тем самым исправляет и все души своего рода и поколения. Причем механизм может работать даже задним числом. Другими словами,  если  у вас в роду родился пра-пра-правнук, который достиг очищения и исправления своей души, то  просветятся и все души  его прадедов и прабабушек, какими бы вздорными они не были при жизни.
– Ровно этого же нам вчера и пытался доказать доктор, – закивали одновременно Пляйшнур и Ковальчик.  – Причем,   доктор Бердяев утверждает, что все это может работать  уже  на уровне  коллективного или даже группового  сознательного  уже  в нашем материальном, осязаемом нами мире.
Было заметно,  как эти последние слова ученых расстроили каббалиста. Он уже искренне сожалел о том, что первый сеанс телемоста был прерван и ему так и не удалось поговорить с доктором на обозначенную сейчас тему.  Ему опять захотелось закурить,  и это свое вторичное желание Кипутман уже пригасил привлечением гораздо большей силы воли.
– Ну,  что ж жаль, конечно, что все так вышло.  Надеюсь,  по возвращению в Москву   доктор найдет  время связаться со мной и обсудить этот вопрос. Однако,  господа, может быть перейдем тогда уже к обсуждению ваших вопросов?
– Да,  но прежде давайте все-таки закроем тему по нашему московскому другу. Вы знаете, он ведь нас не просил  распространяться о коллективном сознательном, это уж мы так по собственной инициативе разболтались,  – замялся почему-то Ковальчик.
 – Он-то как раз просил Вас через нас прояснить ему  вопрос,   касающийся  связи каббалы  с ведущими религиями мира. Вы же помните, профессор,  доктор говорил,  что не так давно он закончил работу: "ХХI век – время объединения науки, религии и духовности" , или как там  у него? – Ковальчик перевел взгляд на Пляйшнура.
– Как-то так, – уклонился от точного ответа Иммануил. – Суть по крайней мере передана правильно.
– Так вот, – Ковальчик в знак благодарности кивнул биологу, – так вот,  Николая Александровича очень интересовали точки соприкосновения каббалы  и религий.
– Что я вам могу сказать, господа,  по этому поводу. Вы прекрасно знаете, что все основные религии зародились из иудаизма и индуизма, а они, соответственно, как и сама каббала от Авраама – отца народов. После разрушения  второй храма, в результате становления человечества на эгоистический путь развития, была  нарушена связь с Творцом,  и кабала вынуждена была уйти в подполье, что послужило почвой для появления религий.
– В  какой-то момент, несомненно,  все религии сыграли  положительную роль в деле укрепления духа людей и укрепления их  веры, но времена, как мы знаем, меняются и сейчас религии – это не что иное как просто «клубы по интересам», как я их...
В этот момент экран неожиданно, моргнув два раза,  завис, оставив на себе физиономию Кипутмана,  продолжающуюся  медленно сворачиваться в   кулек, подобный тому,  в который в детские годы Натана продавщица тетя Клава насыпала ему обычно немного сахара, купленного им на пятаки, сэкономленные от  кино.
– Те, тява тетю, дере иде о копу ола, кэверем сарт белелэд иш, – раздраженно прошипел Пляйшнур,  беспомощно ударяя по ноутбуку.
– Ну, что ты будешь делать?! Вот ты можешь мне объяснить, что сегодня-то не так? – он посмотрел на поляка, потом снова уставился на монитор.
– О,  смотрите, Никодем, он уже медленно сворачиваетесь в трубочку и вползаете в  черную дыру, – заулыбался биолог, тыча в экран на изображение Кипутмана,  с каждой минутой становящееся все потешнее и потешнее.
– Да,  плюньте Вы на него, Иммануил, и идемте пить Ваш  глинтвейн, – махнул рукой Ковальчик.
– Как плюнуть? – не понял Пляйшнур.
– Слюной, Иммануил, слюной. Кстати, у Вас  не найдется ли в доме сигары? – спросил он биолога, одновременно подумав:  – А Кипутман-то, скорее всего,  уже докуривает  свою  сигаретку.
– Обижаете, коллега, не просто найдется, а есть настоящие кубинские сигары Romeo y Julieta.  Между прочим, любимые  сигары самого  Уинстона Черчилля,  смею Вам напомнить, если само название сигар Вам ни о чем не говорит. Я их прячу в плюшевом зайце, – перейдя на шепот   махнул Пляйшнур рукой в дальний угол своего кабинета, где у него находился камин, –  там у меня тайничок.
–  Жена, знаете ли,  не разрешает курить, говорит ей врачи,  после моей последней госпитализации, настоятельно рекомендовали  поберечь мои  легкие, – совсем еле слышно добавил он и оглянулся с опаской на дверь.
– Вот и прекрасно,  тогда вскрывайте свой тайник и  идемте  немедленно раскурим по одной, – потянул Ковальчик Пляйшнура за рукав, в последний момент   краем глаза   успев  заметить,  как в образовавшейся  на экране воронке, свернувшись  в какое-то подобие мясному рулету,   медленно  исчезает   последняя едва узнаваемая часть    головы онтолога – левое ухо.

Глава 113
Через десять минут после того как мужчины покинули кабинет в него вошла домработница  Эмма   и принялась активно шурудить шваброй по, казалось бы, и без того доведенному до идеального блеска паркету, то и дело поругивая про себя и биолога  и его друга  профессора Ковальчика за их врожденную неряшливость и рассеянность. Вдруг,  ей показалось, что на нее кто-то смотрит. Эмма замерла и, не меняя стойки,  принялась водить зрачками по всему кабинету.
Наконец,  ее взгляд уперся в монитор на котором она рассмотрела сиротливую физиономию профессора онтологии. Эмма всплеснула руками: – Да,  что ж Вы тут в одиночество-то сидите, людей пугаете?
Кипутман сиротливо улыбнулся: – Да  вот, знаете,  опять пропала у нас связь, а когда восстановилась,  кабинет профессора оказался  пуст, если не считать этого плюшевого зайца, – указал он на сиротливо лежащую  на краю стола игрушку.
– Зайца не считать,  – засуетилась Эмма. – Один секунд, щас, я их верну в зад.
Домработница, засунув под мышку зайца, выскочила из кабинета и тут же, натолкнувшись на жену Пляйшнура,  затараторила:  – Госпожа Католина, беда-то какая... ой беда, беда...
– Да,  что случилось, дорогая, скажите толком?
– Он там сидит один, – Эмма махнула рукой в сторону  двери кабинета, – а их нет никого.
– Ясно, –  сразу все поняла жена Иммануила. – Они паршивцы сели в машину и укатили в Рудаш, – всплеснула  она руками.  – Так,  надо спасать положение,  Эммусь.  Бросайте-ка   швабру и этого чертового зайца, снимайте халат  и немедленно мне на помощь,  – она решительно шагнула в сторону  кабинета мужа.
– Если не мы,   то кто, – последнее что услышала Эмма перед тем как за Католиной захлопнулась дверь.
Всплеснув руками подобно хозяйке,  домработница  быстро закинула  в угол прихожей  сначала швабру, потом, секунду поразмыслив,    зайца    и    попыталась было тоже самое проделать и с халатом, но, вовремя опомнившись, побежала в свою комнату переодеваться.
Католина, быстро пройдя к столу, всмотрелась в изображение на мониторе. Поначалу она ничего не увидела, кроме сплошной завесы дыма, однако присмотревшись, все-таки разглядела за пеленой  сиротливую физиономию Кипутмана.
– Здравствуйте, профессор, – помахала она ему в знак приветствия рукой. – Вы извините, пожалуйста, но мой муж подумал, что связь опять прервалась, и они с профессором Ковальчиком решили поехать в Рудаш.
– Куда-куда? –  не понял ее каббалист.
–  В Рудаш – это бани у нас тут такие турецкие. До прошлого столетия  они  были исключительно для  мужчин. Но после  ремонта 2004 года,  благодаря  протесту со стороны нас – женщин, в банях,  наконец-то, появились   "женские" дни. А что Вы ни разу не бывали  в Будапеште?
– Нет, ни разу, – развел руками Кипутман.
– Ну, эти бани – просто  замечательное место! Вы знаете, даже сами турки признают, что это самые правильные турецкие бани  в мире. Если Вы не против, я могу провести с Вами остаток телемоста? Я  наслышана,  профессор,  о Вашем учении и мне бы хотелось тоже задать Вам несколько вопросов.
– Пожалуйста, – пожал плечами Кипутман,  понимая, что другого варианта у него просто нет. – Простите,  как мне Вас величать?
– Католина Нэмйо, – представилась женщина. – Супруга профессора Пляйшнура. Можно просто Кэтти, – скокетничала молодая женщина.  – По роду своей деятельности я отношусь к служительницам  Мельпомены и одновременно являюсь поэтессой и мне как нельзя кстати  было бы узнать некоторые секреты Вашей науки, – хитро прищурилась Католина.
– Ну, какие же у нас секреты, – засмеялся Кипутман.
– Не скажите, профессор, не скажите, – в свою очередь засмеялась Католина. – Ваша наука  даже сейчас содержит массу секретов, хотя Вы и говорите, что полностью "вышли из подполья", – женщина незаметно поправила прядь волос и опять кокетливо посмотрела на каббалиста.
– Вы знаете, профессор, я играю в театре имени Йожефа Катоны – это, поверьте мне, не самый плохой венгерский театр,  и вот мы буквально три дня назад вернулись из гастролей по России. Наш театр является побратимом русского «Современника»,    мы ставили в Москве сразу три спектакля: «Ревизор» – Гоголя, и «Дядя Ваня» и «Три сестры» – Чехова.  Успех, не побоюсь этого слова, был просто потрясающий!
– Вы знаете, мы сами не ожидали. После «Ревизора» нас трижды вызывали на бис! Просто,  бесконечные овации! Бесконечные! Мне кажется, ни где в мире так не любят театральное искусство, как в России. Зритель просто чудесный, просто чудесный!
–  И что самое удивительное многие знают венгерский язык! Мы такая маленькая страна и,  вдруг, играя на сцене, понимаем, что половина зала нас слушает без перевода. Это было просто прелестно! Позвольте поинтересоваться, как Вы относитесь к русской классике, коллега? Вы не против, если я Вас буду называть коллегой? Все-таки у нас много общего! В конечном итоге, вся жизнь – Игра!
Кипутман широко улыбнулся: – Я не против и абсолютно с Вами согласен, что вся жизнь – это действительно Игра. А к русской классике, как и к русскому театральному искусству я отношусь  с большим уважением и пиететом.   Русский театр – это, по-моему глубокому убеждению,  то немногое, что удалось сохранить этой великой стране, после  крушения  Советского Союза.
– Вы знаете, коллега, – нетерпеливо перебила каббалиста поэтесса, – у меня в Москве есть потрясающая подруга, ее также как и меня зовут Катей, так вот, она в этой моей последней поездке как-то  вытащила меня с собой  за продуктами в Ашан. И  вот мы   решили   взять живого леща и зажарить его в честь моего приезда. Знаете ли, она просто прелестно готовит рыбу, просто прелестно. Запекает  ее по древнерусской традиции, делая, такой вкуснющий   рыбник. Просто пальчики оближешь,   какое получается лакомство!
– В общем,  долго мы с ней высматривали в магазине какого леща взять... Там, знаете ли,  много их плавало в аквариуме. Выбор был просто огромный, глаза разбегались, и,  вдруг,  один лещ как будто бы поняв, что идет выбор, начал демонстративно  выпрыгивать  из воды, расталкивая своих полусонных собратьев, переплывать из одного угла аквариума в другой... В общем, делал все, для того чтобы на него обратили внимание.
– По всей вероятности, таким образом  он рассчитывал выбраться из этого злосчастного аквариума, надеясь, что если мы его купим, то   его медленная смерть сменится на более гуманную и менее мучительную.
– Вы, знаете, профессор, как японцы называют леща?
Кипутман пожал недоуменно плечами: – Понятия не имею.
– Самураем.
– Почему? – не понял Купитман.  – Этому есть какое-то объяснение?
– Конечно. Дело в том, что лещ является единственной рыбой, которая никогда не трепыхается под ножом. Он воспринимает смерть как должное с полным достоинством и спокойствием, как самурай. Японцы, вообще,  удивительная нация! Очень самобытный и неподражаемый  народ. А их  литература? Вы знакомы с японской поэзией, коллега?
– Так... скромно скажу, в  общих чертах.
– Ну,  что Вы,  я рекомендую Вам  обязательно познакомится с японской поэзией. Вот как Вам к примеру это:

Монархи, шахи, президенты,
Продюсеры и резиденты
Различных шоу для дебилов,
И всяческой другой бациллы
Решили  в неге  вечно жить.
Устроить праздник Живота
На косточках простого люда,
Надеясь, что их вождь – Иуда
Прикроет всех и в этот раз.
Но здесь (скажу без приукрас):
Удар смертельный между глаз
Раскроет  каждому забрало,
Найдет любого (где попало),
Сторицей за дела воздаст.
...
Попали Вы, друзья, впросак.
Хоть не велик кусочек латы,
Но не позволит в этот раз,
Укрыться в жопе  от расплаты.
–  Извините за жопу, коллега,  но, сами понимаете,  я цитирую оригинал.
–  А кто это написал? – Кипутман   закурил. – Первый раз слышу это произведение.
– Боюсь  его имя Вам ничего не скажет. Этот  поэт  мало известен даже среди нашей писательской братии, к тому же у него такая трудная фамилия. Я два дня пыталась ее запомнить, но так и не запомнила... Пиноке Редасарава, Реноке Пидарасава… нет, не скажу точно.  Я потом посмотрю еще раз свою  почту и Вам обязательно сообщу.
– Перевод этого стихотворения  на английский язык сделал, между прочим,    наш замечательный поэт и  одновременно лучший венгерский японист – Хулиты Нууйди Падайти Арон Гейша Бела Гоол,  или, как мы его для краткости зовем, Арон Корачонь Гоол. Тоже  не слышали о таком?
Кипутман пожал плечами: – Увы.
– Ну да,  откуда же Вы могли слышать. Мы ведь такая  маленькая,  никого не интересующая страна, находящаяся в сотнях тысяч километров   от Вашей   Земли  Обетованной, – не преминула съязвить Кэтти.
– Все знать невозможно, – как бы извиняясь развел руки каббалист.
– Ах, не надо оправдываться, коллега, да и, вообще,  не обращайте внимания. Это, если хотите,  обычная   женская  каприза, – поджала губки Кэтти, но по ее поведению было заметно, что ее задело такое слабое  внимание к ее Родине.
– А  эти японские   хайку, хокку, эти  танка или, как мне больше нравится,   вака! – продолжила она, как будто и не было у нее никакой обиды на собеседника, –  они, я Вам скажу,   просто прелесть!  В них присутствует такая  честность, какая отточенность слога!
– Какая  смелость  мысли и истинного смысла! Только писатели такого великого литературного наследия и таких точных  форм могли  бросить вызов сильным мира сего и сказать им во всеуслышание   без боязни и страха. Секундочку... я постараюсь дословно для Вас вспомнить: "Наша жизнь темна для всех, кроме избранного меньшинства. А избранное меньшинство – это другое название идиотов и негодяев".
– Надеюсь, Вы, коллега,  не смотря на то,  что Вы являетесь членом  Совета  Мудрецов  мира не принадлежите к этому избранному меньшинству?
– Это Вы сейчас привели мне в качестве примера  высказывание Рюноске Акутагавы, сделанное им   незадолго до смерти? – Кипутман затушил сигарету. Он умышленно оставил без комментариев вторую часть вопроса Католины, но та оказалась не робкого десятка.
– Именно, коллега, именно. Но Вы мне не ответили на вторую часть моего вопроса?
– Ну, что Вы, какое мы  избранное меньшинство? О чем Вы говорите! Нет,  конечно. Наш Совет Мудрецов мира, весьма широкая и абсолютно открытая организация, не скрывающая свои цели и задачи  и являющаяся абсолютно прозрачной в отличие от, как Вы выразились, "избранного меньшинства".
  –  Даже, как раз наоборот, мы совсем не претендуем на избранность и стремимся донести до всего мира необходимость срочных альтруистических изменений среди всего человечества и веру всех в единство с  Творцом.
– Это  хорошо, – закивала в знак полного доверия профессору  Католина. – Но я Вам не дорассказала про мою подругу.
– Да-да, – поспешил Кипутман, уйти от неприятного  поворота в их разговоре.  – Вы стали выбирать леща, – попытался он напомнить прерванный разговор жене биолога, но та оказывается прекрасно себя  контролировала.
– Да, – утвердительно кивнула Католина, – естественно,  подруга выбрала именно того, самого активного леща, но,  оказалось, что это ему не сильно-то и помогло. Он был просто перенесен продавцом из душного, заполненного доверху такими же как он лещами аквариума в целлофановый мешок, где ему предстоял другой вид экзекуции –  медленная смерть  от удушья.
– Я  попыталась попросить продавца умертвить в начале рыбину, а  уж потом запаковать его в целлофановый пакет, но тот наотрез отказался, сказав,  что он всего лишь продавец,  а не убийца и продал нам как есть живого леща упакованного в целлофан.
– И вот,  уже во время движения  в сторону дома, по среди пути я,  вдруг,  как гром среди ясного неба,  услышала пронзительный крик рыбы:  – Убей меня! Убей меня!
Я заставила подругу немедленно затормозить и, ничего ей не объясняя,  вскрыла багажник,  достала оттуда пакет с лещом и тремя сильными ударами оглушила его, так чтобы  дальше он умирал уже,  находясь в бессознательном состояние.
– О, какой артист погибает во мне! –  последнее,  что я услышала перед тем как лещ окончательно потерял сознание.
– И  вот сейчас меня мучает вопрос. Ответьте мне, пожалуйста, коллега, применительно к Вашему учению –  имею ли я право совершать убийство во имя добра,  или нет?

Кипутман понял огромный подвох в этом вопросе женщины и не преминул воспользоваться проверенным способом – обычным забалтыванием темы  и переводом русла беседы в другое направление.
– А,  каким образом Вам удалось его оглушить, Кэтти? – сделал он круглые глаза. – Неужели, кулаком?
– Ну, что Вы, Натан, каким кулаком, о чем Вы говорите, –  показывая Кипутману свои крохотные кулачки засмеялась Католина. – Там в багажнике была бита. Дело в том, что машина у подружки одна на двоих с  мужем.
– И он  у нее играет в бейсбол? – продолжал развивать тему Кипутман, уходя тем самым от необходимости отвечать на неприятный для него вопрос.
– Ну,  какой бейсбол,  коллега, о чем Вы опять говорите. Это же Россия.  Она,  вообще,  по количеству проданных бит занимает второе  место в мире, после США, хотя у русских нет   ни одного профессионального бейсбольного поля. Просто,   бита  является  там  основным аргументом  во всех возникающих на дорогах спорных ситуациях.

Глава 114
В  этот момент,  дверь в кабинет приоткрылась и в ней появилась в начале голова, а затем и вся Эмма.  Католина, увидев свою домработницу, казалось, сразу забыла про то,  что спрашивала. У Кипутмана отлегло от сердца,  и он,  с облегчением выдохнув, тоже все свое внимание переключил  на вошедшую женщину.
Преображение Эммы было сногсшибательным. Перед Кипутманом стояла обворожительная молодая женщина, пышущая своим здоровьем и природной красотой. Яркое платье цвета все пожирающего огня, туго обтягивало ее высокую грудь  и  осиную талию, подчеркивая    точеную фигурку женщины.
Католина несколько опешила. Она  в начале даже не признала в  красавице свою домработницу.
– Знакомьтесь профессор – это Эмма, моя  помощница, – оправившись, представила она Эмму Кипутману. У госпожи Нэмйо просто не повернулся язык назвать ее  своей  домработницей.
– Очень приятно, – сразу как-то зардел Кипутман. Ему еще было несколько обидно за вновь прерванный телемост, но,  с другой стороны,  общение с женщинами и тем более красивыми всегда доставляло ему  большое  удовольствие.
– Ну, так,  милые дамы, у нас осталось совсем мало времени, посему поспешите со своими вопросами, – обращаясь уже не столько к Католине,  сколько к ее помощнице, весело пропел  каббалист.
– Извольте, – пытливо посмотрев на хозяйку, натянуто ответила Эмма. – У меня очень важный вопрос.
Католина пожала плечами, показывая домработнице, что путь к мозгу профессора для нее свободен.
– Скажите, профессор, а это правда, что согласно Вашему учению,  весь мир должен прийти к Богу, ну или к Творцу, как Вы его называете,  через каббалу?
– О,  Вы прекрасно осведомлены о нашем учении, – засмеялся Кипутман.  – Да,  это так. В противном случае человечество вынуждено будет двигаться к нему через страдание,  и эти страдания для него будут весьма и весьма серьезными. Поэтому лучше осознано через наше учение открыть всем  путь к Творцу.
– Да-да, конечно-конечно, зачем же страдать понапрасну, когда есть такое хорошее учение. А правда, что всем мужчинам, кто примкнет к Вашему учению  необходимо будет пройти через брит-милу?
– И это правда, – кивнул Кипутман. – Каждый мужчина на своем духовном пути  обязан  выполнить исправление, называемое "брит мила". Оно называется "брит" – союз, потому что устанавливает связь между духовными структурами – парцуфим.
– Высший парцуф может передать нижнему только то, что у него есть от сфиры кетер,  до сфиры есод, но не ниже. Ниже находятся желания, которые невозможно исправить. Поэтому их надо обрезать и использовать оставшиеся желания ради отдачи. Каждый мужчина  в любом своем действии обязан  отсечь "орла": желания, которые на данный момент не пригодны для духовного продвижения.
– Очень, очень,   правильное учение, профессор, –  почему-то покраснев, заговорчески   кивнула   Эмма,  и стыдливо отвела глаза в угол кабинета, одновременно,   теребя краешек своего платья, отчего шелковый  чулок начинал  выглядывать из под платьица несколько больше, показывая свои кружевные краешки и маленькую,  бронзового загара полоску  верхней части    бедра домработницы.
Кипутман сделал вид,  что ничего не замечает, хотя это ему и стоило определенных внутренних усилий.
–  Вы знаете, я сама давно  готова присоединиться к Вашему учению,  и вот уже, практически,  год склоняю к этому  своего Дьюлу – это мой бойфрэнд,   тем более,  что он у меня, сколько я его помню,  всегда был атеистом.
– То есть,  я хочу сказать,  что ему и веру-то не надо менять, чтобы перейти в Ваш лагерь. Просто надо понять, как это сделала я,  что каббала – это единственное учение,  которое    приведет  нас к Богу – Творцу,  путем познания его, а не через страдание, как это сейчас  происходит. Но моих  доводов ему явно не достаточно.
– Скорострел несчастный, – не зло подумала Эмма о своем возлюбленном, а вслух сказала,   – может быть,  Вы  организуете для  наших  мужчин какой-нибудь семинар, профессор? Хотя бы вот, по скайпу, – ткнула она своим миниатюрным, мраморным пальчиком в монитор.
– К этому надо прийти осознанно, – глубокомысленно произнес Кипутман, – у каждого человека свой путь. Кто-то готов примкнуть к нам уже на второй день знакомства с каббалой,  а кто-то принимает это учение только через десятки лет, пройдя трудный и нелегкий путь,  полный страданий и испытаний выпавших на его долю.
– Десятков лет, – ужаснулась Эмма. – Ну,  нет,  я не согласна десятки лет ждать когда этот пулеметчик созреет до понимания каббалы и отсечет себе «орла». К тому времени у меня уже может климакс наступит, что ж это мне все мои самые цветущие годы так и жить без женского счастья из-за его скорострельности. Главное, сам-то от общения со мной по пять раз за ночь удовольствие получает. Нет, только брит-мила ему и никаких гвоздей, как сказал  поэт, – подытожила Эмма.
Она  на секунду задумалась:  то,  что   каббала –  верное учение, у нее не вызывало  сомнений. Как только Эмма  где-то прочитала, что каждый примкнувший к этой великой науке мужчина должен быть обрезанным, она поняла всю глубину и справедливость этого учения. Таким образом,  даже самые фригидные женщины, к которым, кстати,  Эмма  себя никак не относила, могли, наконец-то,  получить сексуальное удовольствие от своих партнеров.  В конце-концов,   в отношениях самой Эммы со своим возлюбленным восстановился бы  принцип сексуальной  справедливости: она не только  доставляла бы ему  удовольствие,    но и сама его  получала.
– Очень правильное учение, – еще раз про себя подумала Эмма и, вдруг, поймала себя на мысли, что такое мудрое решение по отсечению "орла", могло прийти в голову только женщине.
– А, скажите,  профессор, Ваш Бог, ну,  или Творец, как Вы его  называете, он кто? Я имею в виду по половой принадлежности: мужчина или женщина?
– Согласно нашей науке,  Творец – это Вы и есть, только в Вашем наивысшем развитии, – улыбнулся Кипутман. – Значит, если есть в мире мужчины и женщины то и Творец может быть в равной степени как мужчиной,  так и женщиной.
– Так-то оно так,  но ведь  в этом движение к Творцу есть своя очередность? Не могут же все одновременно достичь его? Кто-то же и здесь является первым?  Мне просто интересно: знает ли  кто-то, кто  у нас,  в нашем мире   Творец?  Кто это – мужчина или женщина?
– Да, какая разница, уважаемая Эмма, – несколько замялся  Кипутман. Он почувствовал, что  начинает  нервничать, хотя это было совсем  не свойственно ему.
 – В итоге,  Творец – это, я Вам скажу,  абсолютно бесполое существо, потому как и форма материи  на уровне достижения Творца совсем не та,  что доступна нашему  теперешнему пониманию и нашим пяти органам чувств.
– Это-то да, – согласно кивнула Эмма, однако,   некоторая кипутмановская заминка, утвердила ее  в своей догадке.
– Женщина, женщину кожей чувствует, – подумала Эмма. – Только женщина могла позаботится о том, чтобы мы получали сполна свое сексуальное удовольствие.
Эмма даже не стала утруждать себя вопросом:  с какой целью  необходимо  делать  это самое обрезание и почему именно на восьмой день?  Она прекрасно знала, что прозвучит дежурный ответ, что то вроде –  это необходимо с точки зрения    гигиены.
Тут Эмма сама себе улыбнулась: – Двадцать первый  век,  а они все  про гигиену говорят, лучше бы пару-тройку бань на деньги,  израсходованные на эту болтовню,  построили, было бы точно больше гигиены.
Вторая отмазка, что  Бог,  создав человека по своему образу и подобию,  предоставил ему   возможность  последний штрих для своего собственного совершенства сделать самому,  вообще,   вызывала у Эммы всегда  гомерический  хохот,   и, одновременно,  какое-то чувство  жалости  и даже некоторого сострадания к   Творцу, не способному осуществить задуманное на все сто процентов.
А вот вариант, который сейчас пришел ей в голову, что нашим миром управляет никто иной,  как Женщина-Кали,  которая,    заботясь  прежде всего  о своих сЕстрах,  стремится создать им условия максимального комфорта и меньших мучений из-за  их сексуальной неудовлетворенности, выглядел для нее вполне  даже логичным.
– Каждый мужик – это не кто иной как прогрессирующий  эгоист, думающий только о своем  личном удовольствие, – сердито подумала  Эмма.  Однако,  взглянув на Натана,  пока поостереглась  озвучивать свою версию, понимая, что ее предположение будет несомненно отвергнуто, а  может быть даже высмеяно коварным каббалистом.
– Простите,  дамы, –  Кипутман демонстративно глянул на часы. – Но наше время истекло еще две минуты назад. Позвольте вас  поблагодарить за спасенный эфир и, как говорится:  дхарма огня – жечь; дхарма воды – течь; а дхарма человека – жечь, течь, печь,  сеять и...
– И все просереть, – не удержалась  Эмма.
– Что Вы говорите? – Кипутман, к счастью,  уже  не прислушивался к противоположной стороне, так как ритуал прощания для него всегда был обычной формальностью.
– Я говорю и Вам всего хорошего, профессор, – помахала ручкой  Эмма, успев послать на прощание  каббалисту  воздушный поцелуй до того, как Католина,    кликнув мышкой, первой свернула экран.

Глава 115
Черная дыра,   поняв, что вся необходимая ей информация получена,  еще некоторое время  с интересом продолжала наблюдать  за женщинами.
– Тонкая работа, – сделала себе комплимент  Кэт. – Эдак я смогу путешествовать по наиболее подготовленным сознаниям  без вреда для них и опасности для себя, – подытожила она.
И не успела эта мысль еще покинуть ее, как  Крошке тут же открылась дополнительная информация, в  фундаменте которой были заложены сведения, полученные через сознание каббалиста, польского ученого и его венгерского друга.
Кэт поняла, что все неисчислимое множество  ее подруг – Черных дыр не просто  летают во Вселенной,  пожирая всю встречающуюся на их пути материю, а ведут между собой непримиримую борьбу. Борьбу за первенство, беспощадно поглощая не только отдельные планеты, скопления звезд или целые галактики, встречающиеся на их пути,   но и  друг-друга. И это  было не    уничтожение себе подобных, а, своего рода,  сверх задача –  создание единой, мощной, все поглощающей  Черной дыры – Абсолютного  Воина.
– В  конечном итоге   останется  только   две Черные дыры, два Безупречных Воина, которые  и будут сражаться за  право стать  Абсолютным Воином, – догадалась она. – И  только та   Черная дыра, которая  станет этим Абсолютным Воином,  и будет способна создать  эту универсальную червоточину,   обратным концом которой и явится Белая дыра.
– Если бы все было так просто, Катюш, –  услышала она голос своей бабушки, – мы бы уже давно, прошив  пространство-время, ушли за Горизонт событий и,   выйдя из жерла Белой дыры,  образовали  новую, молодую пра-Вселенную.
– Бабушка, ты здесь! – глаза Крошки наполнились нескончаемой любовью и нежностью.
– Да, Катюша, ты не ошиблась – это именно я, – грустно улыбнулась ей старая, добрая Черная дыра. – Ты  вышла на тот уровень, когда я уже могу, время от времени,  выходить с тобой на связь, – сказала  бабушка, окутывая внучку своим теплом.
– А папа? – вырвалось у Крошки непроизвольно.
– Папа пока нет,  но я тебя уверяю он рядом, он видит тебя и верит в тебя, моя дорогая.  Маленькая моя,  спасибо тебе за то, что ты  сделала. Даже если твоя миссия не закончится полной  нашей победой, то вклад твой в общее дело все равно будет просто неоценим.
– Теперь слушай меня внимательно,  Катюш,  у меня десять минут, чтобы объяснить  тебе,   что тебя ждет впереди. То,  что ты сейчас подумала – это наши прежние знания и наша прежняя ошибка. Все мы, и твои родители,  в том числе,  шли этим путем, полагая, что  сражаться надо до полной победы,   последней Черной дыры –  Абсолютного воина.
– Но как только мы все объединялись в эту  последнюю Черную дыру и уже были готовы открывать тоннель для движения по нему  к  Белой  Дыре,  тут же появлялся наш главный и злейший враг – Пустота, одолеть которую нам еще никогда не удавалось.
– В результате  мы, как птицы в клетке,  вот уже сотни миллиардов лет находимся в своей  изрядно постаревшей материнской Вселенной, не в состоянии пройти через Белую дыру и создать новую  пра–Вселенную. Никто не знает сколько наша старушка сможет еще продержаться, но все понимают, что годы ее  уже не те  и держится она из последних сил, ожидая,   когда же мы уже создадим новую молодую Вселенную и позволим ей   уйти на заслуженный отдых.
– Твоим родителям, моим детям,  удалось пройти по этому пути дальше всех.  Перед последним сражением   твой отец,   поглотив на заключительном витке Великой битвы  мать,  и превратившись  тем самым в  Абсолютного Воина, был ближе всех к победе над Пустотой, но,    как ты понимаешь, и он  потерпел   поражение.   В последний момент  силой Мысли  ему удалось на тысячные доли секунды выкинуть тебя  за пределы материнской Вселенной и, тем самым, спасти от пленения.
– Как только подтвердилась информация, что ты спасена, ему открылась истина последней и решающей битвы. Он понял, что для того,  чтобы победить   Пустоту две последние   Черные дыры  не должны сливаться в единое целое,    Абсолютного воина, а должны   выступить против ее в тандеме.
– Дойдя до конечной цели и, оставшись наедине друг с другом,  оба  Безупречных  воина одновременно достигают Абсолюта.   Дальнейшая  борьба  между ними   должна быть прекращена, потому что только   сражаясь против  Пустоты вдвоем, как  две части Абсолютного    Воина –  Свет и Тьма и,  одновременно, выступая  как единое целое –  Инь и Ян,  они способны ее одолеть.
– Твоему отцу по закрытым каналам  квантовой пены удалось передать   нам   весь алгоритм своего  движения  от начала до конца, а так же   информацию о последней фазе сражения, но на ее расшифровку у нас ушли тысячи лет.
– За это время ты успела вырасти, Катюш, превратившись в красавицу и настоящего Воина. Само совершенство, – бабушка нежно погладила Кэт по голове и от этого прикосновения Кэтти, вдруг, захотелось снова стать маленькой–маленькой,  и так же как  в детстве прижаться к ней всем своим тельцем и погрузиться  в ее теплой утробе в  спокойный  и красивый, бесконечный сон.
  – И вот теперь, когда обработка информации закончена, нам наконец-то открылся Горизонт Событий,  за пределы которого мы еще никогда не прорывались, – вновь прикоснувшись к Крошке, вернула бабушка ее к  реальности.
Крошка моментально сконцентрировалась, сразу почувствовав, что она не имеет ни малейшего права даже на секундное расслабление. На карту было поставлено все,  и даже немного больше.
– То есть победа возможна только в тандеме? Значит мне немедленно надо найти своего брата? – вырвалось непроизвольно у Крошки. – Без него мне не одолеть Пустоту?
– Именно так, и не просто найти его, но и воспитать с ним   дочь, с тем чтобы в случае, если и вам  не удастся победить Пустоту, то эта маленькая Черная дыра, учитывая вашу  мощнейшую антигравитацию и ее крохотные размеры в последний момент   смогла  бы  покинуть место сражения с такой скоростью, что  Пустоте оказалось бы просто не под силу догнать ее.
–  Тогда  уже на нее –  мою правнучку, будет возложена миссия – одержать  победу над Пустотой и  пройдя через открывшееся  жерло Белой  Дыры,   в абсолютно новом для нас параллельном измерении четырехмерного пространства зародить первую  клетку, из которой в последующем  сможет вырасти      могучее  Древо нашей  новой материнской Вселенной.
–  Ну, нет,   я сама,  лично,  должна поставить во всей этой истории точку, – жестко выдохнула Кэт, мгновенно  вспомнив про недавнюю неудавшуюся попытку ее ликвидации и поняв, что за всем этим стоит,  именно,  Магистр Пустоты. – Терпеть ненавижу незаконченные дела.
– Я понимаю, Катюш, что  именно эта  твоя Злость, временами переходящая во всепоглощающую   Ненависть и позволила тебе продержать до сих пор, – вздохнула старая Черная дыра. – Но ситуация переходит на следующий виток эволюционного развития, и теперь тебе для победы придется заменить свою Ненависть на Любовь.  Только найдя своего брата и связав себя с ним  и  всем окружающим вас  миром истинной Любовью, вы сможете одолеть  Пустоту.
Связь прервалась так же неожиданно как и началась, но это нисколько не обескуражило Кэт. Теперь она была полностью уверена в том, что   вектор движения, выбранный ею, как она полагала   исключительно интуитивно, оказался   верен.
– Спасибо  тебе, бабусь, – тихо  с любовью проговорила Крошка.
И,  хотя Пространство  безмолвствовало,   Кэт зная, что ее слышат, решила опустится еще глубже, чтобы вскрыть самые корни предстоящей операции.

Глава 116
Поселок, в котором родился и жил Санька Гиров, находился у самого Белого моря, в аккурат, перед  Полярным  кругом. Практически, целиком он состоял из наспех сколоченных финских домиков, вытянутых в четыре длинные улицы, расположившиеся между руслом таежной  реки и кромкой леса. Почему наспех и почему финских? Ответ был до банальности прост.
В начале шестидесятых годов северо-запад великой страны Советов уже именовался – главной лесозаготовительной базой всего социалистического содружества. Этому были свои экономические, да, в общем-то,  и  политические  обоснования.
Экономическая выгода состояла в том, что: – во-первых,  доставлять лес из   этих мест было  делом куда как менее затратным, чем из-за  Урала.  Вся инфраструктура для вывоза  древесины  уже существовала,  и плечо доставки было в разы меньше.  Правда, до ближайшей железной дороги от разрабатываемых участков путь составлял  не менее ста  километров, но и тут нашли выход. 
Это расстояние   преодолевалось вообще   без всяких транспортных расходов.  Бревна,  даже не увязываясь в плоты, просто-напросто, сбрасывались в реку, и та сама доставляла их  к месту назначения. О  том,  какой будет речка через тридцать-сорок лет, естественно , никто не думал. Лозунг того времени был прост: главное – здесь и сейчас; во-вторых, качество древесины в этих местах считалось  ничем не хуже,  чем в самой Сибири,  и это был тот неопровержимый  факт, с которым приходилось считаться всем  тем,  кто  уже в середине двадцатого столетия, положив глаз на сибирскую сокровищницу,   нетерпеливо дожидался, когда же, наконец, начнется ее «самовывоз».
Что касается политической стороны вопроса, то и тут все было просто. На разрабатываемые участки отправлялись люди не только со всего Советского Союза, но и с братских социалистических стран, что предполагало укрепление сотрудничества и налаживание дружественных отношений между странами СЭВ и, одновременно, улучшение демографической политики крайнего севера.       Жили все приезжие, или  как их  называли  местные  – вербованные,   в специально сколоченных для этого   бараках, ни чем, кроме длины, не отличавшихся от стандартных финских домиков.
И    вот,    через  восемь лет  после того как лесопункт в очередной раз отрапортовал о сто девяти процентном выполнение плана за текущий год, райком партии дал разрешение на постройку  в поселке трех двухэтажных двенадцати квартирных домов из настоящего строительного бруса.  Это уже были не щитовые времянки, продуваемые всеми ветрами и не способные выдерживать суровые северные морозы, а хорошо подогнанные  и проложенные паклей  брусовики, сохранявшие тепло и уют в любую погоду.
Управляющей конторой сразу было принято решение: один дом отдать под учителей.  В поселке находилась   единственная на всю округу десятилетка, в которой учились ребятишки всех близлежащих деревень,  и отношения к  учителям у местных сложились  не просто уважительные, а почтительно уважительные.
Каждый год на практику приезжали молоденькие выпускницы педагогических ВУЗов, посему,   поселковое управление резонно и единогласно постановило:  учеба – это свет, а значит,  чтобы преподаватели  и  дальше с охоткой приезжали на их огонек, и хорошо учили    детишек,  необходимо  создать для них подобающие условия.
По какому принципу заселялись два остальных дома Санька, родители которого тоже получили квартиру в одном из новых домов,   не знал.  Да,   и не интересовало его это.  Он, просто,   отметил для себя, что соседи ему попали  суперские.  На  первом этаже слева от него  поселился  дружбан – Женек Крысоловов; сверху,  над головой – братаны Прищепихины,  а чуть правее их,   там же сверху –  Вован  Шамоханский. Почему Вовка был Шамоханский, хотя  его мать – тетя Люда,  и отец – дядя Гена были  Рашевы,  Санька тоже не знал.   Надо сказать, что никто и не называл никогда в разговорах дядю Гену по фамилии. Уже давно все  звали его не  иначе как – Застава.
В общем, расселение было лучше и не придумаешь. Никаких тебе  девчат,   никаких бабок, которым   вечно надо помогать подыматься  на   этаж, как это приходилось теперь  делать его другу  – Звонарю, попавшему во второй  подъезд их дома и  получившему  себе в соседи бабку Глашу, уже пятый год как  не способную самостоятельно пройти и десяти шагов.
Нет, к  старикам  Санек относился уважительно,   всегда здоровался, всегда помогал донести тяжелые вещи, но вот таскать на себе бабку  Глашу  на второй этаж ему совсем не хотелось. Каким образом ей достался этот второй этаж,  Саня понять не мог.  Казалось бы,  чего проще: немощный человек, не может ходить, ну посели ты его на первом, все меньше ему мороки будет, ан нет, загнали бабку на второй, зная, что сынок у нее беспробудная  пьянь, ну и что ей прикажете теперь там делать?
В общем, не повезло Звонарю… а своим  «расселением» Саня был   доволен. Квартирка  была просто  прелесть! После  их старой двушки, где одной из комнат была кухня, а в другой они жили  вчетвером: отец; мать; его старшая сестра Валька и он, эта трешка, не считая кухни и небольшого  холла с  прихожкой,  казалась ему  теремом.  Отец,   даже,  выделил ему отдельную комнату. Ударив кулаком по столу, он твердо сказал,  глядя на мать и старшую сестру Санька: – Пацан должен иметь отдельный угол, а Вальке и в зале хорошо будет… я сказал. Никто,  естественно,   спорить не посмел.
Все бы ничего, но его несколько настораживала какая-то   нервозность  матери на новом месте. И  вот,    однажды,  он случайно подслушал разговор «вновь испеченных»  соседок. Рано утром они собрались на кухне у Санька   и,   думая,  что дети еще спят, негромко откровенничали меж собой.
Больше всех чертыхалась тетя Нина, мама Вована:
– И  кто это такое учудил?  Взяли и трех самых отпетых алкоголиков поселка  посели друг на друга?  Не,  ну,  какого’ это? А?  Да, я лично в райком  поеду жаловаться на них.  Ну,  куда это годится? Они теперь вообще просыхать не будут.
– Не иначе как это проделки Трандычихи, – подбоченясь и приняв боевую стойку, грозно зыркая своими глазищами по сторонам рычала тетя Валя – мама Женька. – Мой-то у меня вона где, – она сжала кулак и сунула его под нос  вовкиной  мамке, – но ваши… кого хошь   на гнилую тропу выведут.
– Ой, да ладно, твоего только и выводить, он у тебя  и так уже по уши в этом болоте сидит. Сам еще будет нашим наливать и бегать  за бутылкой.
– Пусть  только попробует,  я ему живо мошонку-то пришью к дивану,  так что и не шелохнется. А твоего, Ань, жалко, – она сочувственно посмотрела на маму Санька. –  Ему бы хорошую компанию, так его еще спасти можно было бы, а они вишь  че учудили. Прицепом его тут к нашим пустили, щас покатится ком с горы-то. И оглянуться не успеешь, как попрут с бригадиров за пьянку, а потом и вообще все из дома понесет.
– Типун тебе на язык, – перекрестилась мать Санька, испуганно озираясь по сторонам.
– Типун, не типун,  а дорожка-то эта  проторена, – вмешалась в разговор теперь уже и тетя Клава. – Мой  Прищепихин еще год назад пай мальчик был, а щас на кого стал похож? – Она повернулась к Женькиной маме  и, прикурив от ее  беломорины,   засмеявшись, спросила: – Привяжешь за добро говоришь? А кто тебе тогда это самое добро, в смысле денег, зарабатывать будет? Дед Мороз? Он у тебя,   если не пьет – золотой, ведь,  человек. Лучшего   работяги и не сыскать... эх, а какие истории постоянно веселые рассказывает. Во всем леспромхозе нет более велеречивого мужика чем твой.  Но как только вожжа под хвост, тут уж все…, – она горестно всплеснула руками и решила не продолжать. Че  уж там,  и так всем все ясно.
– Да,  нормальные папики у нас, – подумал про себя Санек, прихватывая донки и потихоньку вылезая из квартиры во двор  через окно своей комнаты.  –  Мой тока че-то последнее  время подсел на беленькую и  драться еще, гад, стал.  Как выпьет так уже краев не видит,  мамку еще бить начал…, – почесывая ушибленную два дня назад о кулак отца  скулу, размышлял пацан, перелезая через палисадник внутреннего дворика.
– Вот у Женька  дядь Володя –  мировой мужик. Скока раз я с ним на рыбалке уже был, такие анекдоты рассказывает, что никому  скучно не бывает. Да,  и дядя Гена –  Вована папка, тоже спокойный вроде…,  рассудительный такой.
Саня вспомнил как они с пацанами никак не могли на прошлой неделе поделить промеж собой пойманную рыбу, так он им не просто помог это сделать,  а еще и объяснил почему так должно быть, а  не иначе. Все учел: кто что поймал, у кого кто дома ждет эту рыбу, все взвесил. И  никому не было обидно, даже еще пытались Толику Демиду своих окушков подсунуть,  потому что у него бабушка болела,  а они  не знали.
В этот момент он  услышал негромкий свист и быстро выйдя из состояния размышлений огляделся. Возле дровенника  стояли  друганы,  подавая  ему знаки.
– Ну, че ковыряешься? Еще ведь червей копать, опять из-за тебя без рыбы останемся. Солнце поднимется, какая потом рыбалка? – первым налетел на него Женек.
– Ша, уже здесь, – осадил его Саня, – не порть мне настроение с утра, а то точно никакой рыбалки не будет, – он  отпустил Женьку’ саечку. Тот сразу   бросив удилища,  кинулся на него с кулаками, но братаны, хохоча,   растащили их.
– Так, на рыбалку идем или драться будем? – грозно спросил старшой Прищепихин  Женика.
– На рыбалку, на рыбалку, – просопел тот. – Ну, я те сделаю, – погрозил он Саньку, – саечка за мной, имей в виду, – подтягивая  штаны, и  косо глядя на Санька, буркнул он, поднимая удилища и уже хотел было первым двинуться за сараи, но в это время на втором этаже их дома раздался какой-то шум. Он все нарастал и нарастал, пока не превратился в четко слышимый крик, который каждую секунду становился все громче и громче. Ребята быстро шмыгнули за сарай и притаились.
Скандал разгорался в квартире братанов. Проснувшийся папик братов, решивший с утра опохмелиться, вдруг, понял, что оставленная им с вечера на утренний опохмел четвертушка, куда-то бесследно исчезла. Он чертыхаясь и вспоминая всех родственников «не злым тихим  словом» шел в поисках  утренней дозы, через  комнаты на кухню, переворачивая на своем  пути столы,  кресла и все, что попадалось ему под ноги.
Всплеснув руками из квартиры Санька с криком: – Господи, да за что же  мне такое наказание, – бросилась наверх тетя Клава.
– Где чекушка? – увидев жену зарычал Прищепихин  так,  что даже ребятам, спрятавшимся за сараем стало жутковато.
– Да, какая чекушка?! Ты что совсем мозги пропил? Ты ж вчера все сам и вылакал до донца, еще и меня в магазин гнал, с трудом тебе объяснила, что все уже давно закрыто  там. Угомонись уже, – попыталась  успокоить мужа тетя Клава, понимая, что будет следующим его шагом.
– У-у-у-у-у, ВШИ-ВИ-КИ, – заревел как раненный зверь папик братанов, как только услышал про отсутствие в доме опохмела,  и в окно полетели сразу две тарелки.
  Одна (та, что побольше) не  поймав  траекторию полета, стала часто переворачиваться,   быстро теряя скорость. Вторая же, подобно искусно брошенному диску,    стремительно набрав высоту,  на секунду замерла в воздухе и, определив своей целью большую неуклюже запущенную тарелку,  устремилась к ней. За метр-полтора до земли тарелка-диск настигла тарелку-размазню и,  ударив ее ровно в центр и   расколов  на двое, тут же целехонькой плюхнулась  в коровью лепешку.
– Опаньки,  репер,  – тихо засмеялся Санек,  прочитавший накануне книжку про артиллерийские дуэли второй мировой. – Так тебе, Серега,  скоро не из чего будет щи хлебать, – ткнул он в бок младшего Прищепихина.
– Да, пошел ты, – отмахнулся Серый. – Главное,  чтобы самовар не выкинул, его точно уже не восстановить будет.
Из открытого окна раздался душераздирающий крик тети Клавы: – Не дам! В квартире она, двумя руками ухватив самовар, на который грозно уставился муженек, пыталась с ним выскочить из кухни.
– Дай сюда мне эту дуру! ВШИ-ВИ-КИ! – опять заревел папик братков, пытаясь перехватить выскальзывающую из кухни с самоваром   жену.
В этом момент в квартире первого этажа, куда уже успела вернуться тетя Валя,   раздался пронзительный свист и через секунду не менее пронзительный крик, беспомощно переходящий в писк: – А-Т-А-А-А-А-С! За ним  послышался какой-то шлепок,   напоминающий набрасывание  мокрой шляпы на глиняный горшок.
В распахнувшееся  рядом с прищепихинским окно второго этажа, высунулась заспанная волосатая голова папика  Вована и, на всю улицу разнеслось  зычное: ЗА-СТА-ВА  В  РУЖЬЕ-Е-Е-Е-Е!!!
В ту же секунду,  с росшей  возле сарая, за которым схоронились пацаны,  елки с диким карканьем снялась стая доселе мирно дремавших  ворон и, поднимая своим  перепуганным карканьем всех тех,  кто еще не успел проснуться и   обгоняя друг друга,  понеслась в сторону реки, по ходу движения освобождаясь от лишнего балласта.
Санек почувствовал, как что-то мягкое дважды плюхнулось ему на берет, после чего по левому уху потекла  теплая струйка.
– Гребанный дядя Гена, – простонал Саня, поняв в чем дело, и быстро стараясь очиститься от бомбежки. Пацаны беззвучно, чтобы не привлекать внимания взрослых,  катались вокруг него, хватаясь за животы.
В подъезде на секунду  воцарилась мертвецкая тишина. В следующий момент окно квартиры второго этажа соседнего подъезда медленно разъехалось  и из него вначале появилась старая коричневая клюка, сделанная из цельного кривого куска какого-то древесного корня, а за ней такая же коричневая и еще более старая и сморщенная голова бабки Глаши.  Она,   глянув в сторону первого подъезда и погрозив  клюкой,  грозно прошамкала беззубым ртом:  –  У-у-у, басурманы! Ужо я вас… Нету  от них  покоя  ни днем,  ни ночью.
Одновременно хлопнули   четыре входные двери и через несколько секунд вся гопкомпания  уже рассаживалась в курилке перед домом.
– Сними лапшу с ушей, – прикуривая  папиросу,  от вежливо предложенной женькиным папиком спички, сказал батя  Вована, кивком головы показывая на висевшую  у него за ухом макаронину.
– О, еще один  пастафарианец, – засмеялся  батя братанов. –  А че кастрюлю-то сбросил? С ней   был бы  убедительнее!
– Он еще издевается, сволочь! – плюнув сквозь зубы и смахивая макаронину, выпучил глаза убиенный кастрюлей.
– Эх, мне бы твою Вальку, Вова, я бы  из нее быстро чека   сделал… вшивичка, – вытирая ночную пыль с лысины,  грозно проронил Прищепихин.
– Иди сюда ко мне, сделай из меня человека, чучело огородное, – донеслось из открытого окна женькиной  квартиры.  – У меня еще кастрюля с борщом на плите осталась, пьянь непробудная,  – тетя Валя прицельно  плюнула вниз с  таким расчетом, чтобы попасть  в  лысую голову Прищепихина, но промахнулась и раздосадованная промахом с шумом закрыла окно.
Санькин отец, вышедший на двор в накинутом на майку, минуя рукава, пиджаке, спросонья  ничего не понимая, просто всматривался в стоящих рядом мужиков.
– Так,  а по какой причине сбор? – наконец,  очухался и он.
– А что,  ты считаешь что еще не пора опохмеляться, –   нахмурился главный пограничник. – А вот они так не считают, – показал он сигаретой на мужиков. – Да и вообще, если б я не протрубил тревогу, щас бы у нас тут во дворе маленький стекольный заводик можно было  открывать. Забери тарелочку то, – махнул он рукой в сторону коровьей лепешки, где удобно расположилась оставшаяся целой тарелочка с голубой каемочкой. – Пригодится еще.
– А, ну опохмелиться – это святое, – сразу согласился папик Санька, поудобнее устраиваясь в курилке.
Папик братов, что-то бурнув себе под нос, прихрамывая пошел в сторону  привета,  оставленного с вечера коровой  и, брезгливо вытащив оттуда тарелку,  аккуратно положил ее метрах в пяти от компании, чтобы не смущать отцов    запахом.
– Так, кто пойдет за водкой? – спросил папик Вована.
– Иди сам, Ярилов, тебе она точно не откажет. Ты ж видишь до открытия магазина еще два часа. Она ж еще поди и спит.
– Сколько раз тебе говорить не Ярилов я, Ра-а-а-шев, – прихватив за ворот рубахи подтянул к себе папика Женька раскатисто пробасил  Застава.
– Тихо, тихо ты, бычара… рубашку порвешь… не Ярилов он. А знаешь ли ты, мил чек, кто такой Ярила?
– Ну?
– Баранов мну… ну. Ярила – это наше Солнышко.  Светлейший Небесный Бог славян – Покровитель земной жизни,  деторождения, плодородия и ярости. Ты ж глянь, скока в тебе ярости! Ну,   какой ты Ра, нахрен. Да,  и слаб их Ра против нашего Ярилы. Я ж тебе,  дурень,  комплимент делаю, так сказать,  перекладываю твою чужеземную фамилию на наш лад, что б все по-людски было, а ты заладил –  не Ярилов, не Ярилов.
–  Ты это брось, – уже более миролюбиво, отпуская ворот косоворотки, засопел папик Вована. – Досталась такая фамилия от отца, значит, так тому и быть. Я не собираюсь тут подстраиваться под вашу местную флору и  фауну. Давай уже дуй за водярой.
– Так,   а че  я-то опять?  Вон,   пусть Ванька бежит, щас он у нас за стажера, – ухмыльнулся женькин батя.
– Не-е-е,  ему не даст, пошлет только… порожняк сгоняем и время потеряем. Давай, кати я сказал уже, а то через час на работу надо двигать. Как работать без опохмела? Смотри,  а то срыв плана на тебя в этот раз повесим, – скрывая улыбку, сквозь зубы процедил Рашев.
Вдруг,   его чуткое ухо уловило какое-то движение за сараем и он приподнявшись с лавочки стал внимательно всматриваться в дыры между досками сарая за которым спрятались ребята.
– А ну, застава в ружье  и  быстро ко мне, – услышали ребята его зычный голос.
Компания понурившись  вышла из укрытия и  медленно поплелась к родителям.
– Шпионим, короеды?
– Ну, почему сразу короеды, –  обиделся   старший Прищепихин.
– А,  кто вы такие? Короеды и есть, если к доскам дровенника прилипли. Так, на рыбалку собрались? Прохлаждаться значит, когда вся страна от нас  древесину ждет?
– И ничего не прохлаждаться, вы приедете с работы, а мамки вам сегодня ушицу сварят из свежих окуньков, – первым нашелся Женек.
– Мы уже сегодня уху  ели. Два раза в день перебор будет, – рассмеялся Рашев. – Вань, а Вань, у тебя там во второй бригаде поляна расчищена для посадки молодняка?
– Вчера закончили, – кивнул папик Санька. – Только саженцы еще не подвезли.
– Вот…саженцы у меня заберешь и пусть сажают уже сегодня, шпионы, мать их. А то они только подсматривать, да подслушивать мастера. Бегом переодеваться в рабочее и в семь что б как штык у меня в первом вагоне вся застава сидела, – цыкнул он на ребят.
Те, не смея спорить,   понуро поплелись домой одевать рабочую одежду.
– Эх,  не поперло с самого утра, так  не поперло, –  раздосадовано  подумал Санек, разглядывая свой обосранный берет. – Уху ели они уже, – обиженно проворчал он, косясь на папика Вована, едва сдерживая накатившую слезу, но мгновенно получив от отца хорошего леща, вприпрыжку побежал догонять пацанов.
– Да, с такими  папиками не шибко-то веселое детство у пацанов будет, –  подумала Черная дыра. Она быстро внесла необходимые коррективы в текущие события, и стала размышлять   над тем, куда же будет правильнее  теперь  ей переместится, чтобы безошибочно выйти на Языка и Жопку.

Глава 117
Неожиданно    в пяти микронах от горизонта событий Крошки Кэт пронесся огромный осколок рваного метеорита (времен войны с вонючкой Боней) с выжженной на нем лазером эпиграммой:
"POT PO SPINE... S GOVNECOM. 3 + 2   5, KUVIROK,
VSEX OBOSRAL KOZELOK. TAK... ZAVJAZATJ UZELOK."
Осколок,   резко изменив траекторию своего полета,  с диким хохотом стал так же быстро как и приблизился удаляться от Черной дыры, несмотря на ее сверхестественную,  всепоглощающую и заглатывающую силу притяжения. От него только отделился небольшой черный предмет, который тут же был поглощен и расплющен Крошкой Кэт до пластинки толщиной с волос. И хотя сила давления в верхних слоях Черной дыры была чудовищная, тем не менее он не разлетелся на триллионы  молекул, а продолжал оставаться черной пластинкой, приобретя какое-то причудливое свечение.
– Черная метка, – догадалась Черная дыра.
Она  тут же,  подкорректировав траекторию полета,  направила все свое огромное, черно-синее  тело, со стороны выглядевшее как обычная ничем не приметная Точка Сингулярности,  точно в   шестьсот шестьдесят шестую  проекцию планеты Земля.
– Надо проверить жив ли там еще кто-то, или я уже прибываю на мертвую планету, – подумала Крошка и пошла  на маячок Языка, прекрасно понимая, что последний  давно уже находится под колпаком ее  противника.
Кэтти  хотела, также как и с  недалеким прошлым,  уйти  в недалеком будущем ровно на полста лет, но, уже заложив в программу  зигзаг времени, вдруг, почувствовала, что сигнал пропал.
Черная дыра тут же скинула добрую половину  временного пространства,  выбрав 2030 год, и снова вышла на связь. Сигнал появился, но был довольно слабым.  Кэт вывела картинку на  основной экран, остановив свое перемещение в пространстве-времени, и начала внимательно изучать диспозицию.

Глава 118
Учитель физкультуры деревни «Нижние Чакры»,  Ментального уезда, Витальной губернии Лев Валерьянович Козел, перебравшийся сюда,   в начале 2025 года в связи с явным сползанием крыши (подальше, так сказать, от цивилизации, которую его воспаленный мозг, ежедневно расшатываемый засевшими в его сознании Языком и Жопкой уже не мог выдерживать) проснулся от чувствительного удара в бок. У своей головы он увидел боксера, нагло глядящего ему прямо в глаза.
– У, тварь, – уважительно подумал Козел.
– А вот хрен тебе, а не лежка с Сережкой, – без всякого уважения подумала Черная дыра, перелетевшая в сознание пса, и еще настойчивее врезала  Левушке.
– У, тварь, – уже без всякого уважения, зло подумал про себя Левушка и тут же почувствовал, как у него начала быстро неметь левая рука.
Сон мгновенно пропал. Лев Валерьянович вылетел из кровати и, что есть силы, обнял Ричарда-3.
– Извини, извини, дорогой, – забубнил Лева скороговоркой. – Это я со сна… никак не проснусь еще, понимаешь. Руку стало медленно отпускать.
– Надо быть повнимательнее, – подумал Козел и приступил к утреннему моциону.
Каждый час у него сейчас был расписан по минутам. Все дело в том, что Лев Валерьянович ровно две недели назад в виде нагрузки к своим спортивным часам, которых у него в неделю было аж целых семь, получил еще увесистую добавку.
За неимением в школе свободных преподавательских рук и введением новой дисциплины – "Эзотерики", утвержденной в срочном порядке Министерством Образования прямо в середине года, Лев Валерьянович теперь еще должен был вести – «Искусство язытерического понимания мира энд разума», как его в шутку сразу окрестили ученики старших классов, или сокращенно – «И я помэр».
Это в корне изменило все его отношение к миру. И так, каждый час у него сейчас был расписан по минутам. Он просыпался всегда ровно за четыре часа до занятий. Вначале, Козел в течение пятнадцати минут делал наклоны в стороны, так как  к  пятидесяти годам  Левушка, вдруг, обнаружил, что у него на поясе выросли "уши" и начал с ними усиленно бороться.
Затем, пятнадцать минут контрастный душ и все прочее, связанное с водными процедурами, как это делали почитатели древней Шамбалы. Опять же, пятнадцати минутный завтрак (яйца, помидоры), по субботам он заменял их пивом с раками (благо последних в местной речушке было пруд-пруди).
Разливное пиво ему раз в месяц из районного центра вместе с почтой привозила продавщица Зинка. Оно очень отдавало ослиной мочой, но Лева полагал, что это  натуральный запах местного пива (другого он здесь  никогда  не пробовал).
Последние два часа пятнадцать минут, до начала урока, который (почему-то) у него ставили всегда первым в расписании занятий, уходили на движение пешком до школы. Лев Валерьянович терпеть ненавидел всякий транспорт и ходил в школу только пешком. Честно говоря, и транспорта-то в деревню не захаживало никакого уже без малого последние лет десять. С тех пор как пала последняя колхозная корова надобность связи нижне чакринцев с внешним миром  исчезла.
Правда, один раз он все же решил суммировать свои отрезки и понял, что у него куда-то пропадал ровно один час. Но даже, когда Козел делал все свои мероприятия с секундомером за спиной (в качестве секундомера Лева использовал старенький, но еще тикающий будильник), все равно час куда-то пропадал. И вот как-то его осенило: – Эзотерика. Сразу же все стало на свои места.
Итак, учитывая ранее обозначенный факт, что Козел на новом своем месте устроился работать учителем  физкультуры, а прежнюю свою жизнь, как впрочем и все накопленные в ней знания, он выкинул из головы напрочь, у него не было ни малейшего представления о новом предмете. Но, надо отдать должное директору школы, который взял под личный контроль это нововведение и всячески помогал Козелу.
Для начала директор вызвал к себе Козела и объяснил, что же такое эзотерическая наука. Грешным делом, Левушка в начале подумал, что это разновидность эротических приемов и методов совокупления особей мужского и женского пола. Но, когда директор начал свой рассказ Лев Валерьянович сразу понял, что дело обстоит куда сложнее. Как минимум – мужского и мужского, или в лучшем случае – женского и женского полов.
– Хотя могут быть и групповые занятия с применением разного рода подсобного материала,  – размышлял, естественно, про себя Козел,  но об этом он знал только понаслышке.
Первые упоминания директора о науке и его оговорка о том, что кроме эзотерической еще существует и экзотерическая разновидность этого дела, привели Левушку снова  в состояние полного уныния.
Директор так и сказал: – Въезжай, Валерьяныч,  вопрос стоит гораздо глубже, чем ты можешь… Здесь он поперхнулся, запил пончик, самогоном и продолжил: – Гораздо глубже, чем ты можешь себе только представить! Он сделал многозначительную паузу, поднял палец вверх и протяжно провыл: – ЭЗОТЕРИКА, понимаешь!
Козел сразу осознал всю глубину и важность предлагаемого ему дела. Успокаивало в этой ситуации только одно, что первоначально директор собственноручно обязался писать Льву Валерьяновичу  конспекты, дабы упростить процесс его ввода в науку ранее никому неизвестную.
– Проявляйте инициативу и смекалку! Экспериментируйте, коллега, – по-макаренски заложив руку за край жилетки и подняв высоко голову, которая сразу же уперлась в потолок, подытожил школьный "Главарь".
Эта кличка приклеилась к директору, когда он еще совсем не был директором школы, а учился так классе в пятом или шестом, но даже хлопчики из десятого предпочитали обходить его (уже тогда) стороною.
Закончив школу, Николай Николаевич Питерский, как бы невзначай, проронил, что хотел бы быть директором так любимой ему школы, которую он с четырех годовалым опозданием, но все-таки окончил. А так как Ник.Ник. был инвалидом с детства и по этой причине армейское счастье ему не светило, никто в деревне возражать не стал. Уж очень все любили в селе убедительные аргументы Питерского.
Для начала Лев Валерьянович решил разделить девочек и мальчиков (раз тайное обучение, значит тайное). Потом он понял, что этого мало и разделил мальчиков и девочек еще и по сезонам: весна, лето, осень, зима. Дела пошли в гору.
Надо отметить, что директор действительно содействовал. И когда для методики проведения таким образом занятий понадобилось сразу шесть классов, он тут же распорядился всем предоставлять свои классы для проведения занятий по эзотерике.
Таким образом, когда Козел проводил эзотерическую подготовку, все остальные учителя проводили свои занятия на школьном дворе. Школа в деревне была семилеткой, а шесть плюс один, как известно, даже не из эзотерических, и не из экзотерических учений, и будет ровно семь. Так что обиженных как ни странно не было. Все оказались в равных условиях.
– Раз надо, значит надо, – только и говорили учителя, поеживаясь от холода, и, то и дело, глядя на часы – сколько еще минут испытания эзотерикой им осталось преодолеть.
Сам же Козел не мог разорваться на семь частей, поэтому в ходе всего занятия он мгновенно перемещался из одной аудитории в другую.
С разгону заскочив в первую аудиторию, Лева, к своему удивлению, обнаружил всего лишь одного ученика – Ваню Покрышкина.
– Так, Крышкин, где остальные? – сурово спросил он.
– Покрышкин,– поправил его Ваня.
– Да какая разница, я ж тебе, вернее Вам, уже говорил, что согласно последнему эзотерическому учению, ты должен придерживаться принципа: «Меня хоть горшком называй, только в печку не ставь».  Так, где остальные?
– Женик заболел, – почему-то покраснев ответил Ваня.
– Ну, а остальные где? – начиная свирепеть,  переспросил Козел.
– Так Вы же сами на прошлом занятии, Лев Валерьянович, Деню перевели к отморозкам, когда узнали что у него день рождения первого марта только на бумаге, а на самом деле он родился двадцать девятого  февраля.
– А, ну да, – вспомнил Лева,  – значится все на месте. Ну что же, не будем терять время, как сказал Пифагор.
– Кстати, надо будет попросить директора, чтобы пристройку сделал к школе. Не хватает для нормального проведения занятий еще одной аудитории, – про себя подумал он, раскладывая на столе: средних размеров лупу, подкову тринадцати годовалой кобылы Бригады, пущенной на мясо на прошлой неделе, огромный охотничий нож с признаками на нем следов борьбы с медведем (Лева лично два вечера подряд царапал его большим ржавым гвоздем, имитируя когти хищника) и другие предметы эзотерического воспитания. Инвентарь был, конечно, скудноват, но как любил говорить сам Питерский: – На без рыбе и с раком травку щипать будешь.
В это время заглянул директор.
– Ну, как? – вопросительно спросил он. – Все на мази? Тайное становиться явным?
– Не совсем, Николай Николаевич, – тотчас же включился Лев Валерьянович. – Надо бы еще одно помещение.
– Зачем ?
– Да тут один, понимаете ли, не весенний, а зимний оказался.
– Ну, и переведи его из отморозков в заморозки. Какие проблемы, брат, я че-то не понял?
– Так он же двадцать девятого  февраля родился, мать твою, – не выдержал Козел.
– Как это?
– Как это, как это, раз в четыре года, вот так это.
– С ним не с заморозками вместе надо работать, а по индивидуальной программе. И общую систему обучения придется менять и утверждать заново.
– А это еще почему?
– Да потому, что я к нему в четыре раза чаще должен буду забегать. Ну, соответственно, и у меня нагрузка увеличивается, – пряча стеснение, тихо добавил Валерьянович.
– Порешаем проблему, – ответил угрюмо Питерский и посмотрел на часы. Он всегда держал свое слово, и поэтому никогда не говорил "решим вопрос", или "решим проблему", а всегда употреблял слово "порешаем".
– Не пора?
– Пора, – быстро бросив взгляд на циферблат секундомера-будильника, – заметил физрук и, повернувшись к Ване задом, а к дверям передом, и одновременно пытаясь завязать шнурок на валенке, громко крикнув Ванчику: – Группа! Какого цвета у меня полоски на галстуке, – быстро побежал в класс заморозков.
– Какого цвета, какого цвета. Сначала заговорил зубы, потом раком встал, а я должен ему сказать какого цвета, – зло вспомнил родню Ванчик.
– Вот кто мне терь скажет – какого цвета у тебя эти полоски, если Женик заболел. На глаза его накатилась слеза.
Ситуация еще усугублялась тем, что он сам родился не тридцать первого мая, а первого  июня, но отец настоял, чтобы его записали на любимую всеми весну.
– Надо чтобы помаялся ребеночек, – говорил отец в роддоме. – Ведь,   сказал же Артурик, что главное на Земле – это страдание и тот, кто его не познает, считай зря жил на свете.
Весь персонал согласился с ним полностью, потому что с приходом заведующим роддомом Александра Николаевича Питерского (не родного, заметьте, брата Николы) Шопенгауэр у всех стал любимым и писателем, и философом, и даже  поэтом.
– Полоски, как на моем флаге, – раздался лающий кашель из угла.
Ваник вытаращил глаза.
– Не понял, кто это?
– Это глобус мира, – гордо ответил пробитый в трех местах и сильно сдавленный где-то в районе Африки глобус.
Ванечка быстро сообразил, что удивляться нечему, ведь урок-то эзотерики и осмелев сразу спросил.
– А на твоем флаге какие?
Но в этот самый момент в класс молнией залетел Козел и глобус мгновенно замолчал.
Ваник как был так и остался с вытаращенными глазами.
– Удивлен моей стремительностью, – подумал физрук очень довольный собою.
– Ладно, будем считать, что четверочку он сегодня уже заслужил, – про себя подумал Козел и скосил глаза туда, куда, не мигая, смотрел Ванчик.
В углу он увидел одиноко стоящее мусорное ведро и какой-то круглый с дырочками предмет.
– Наверное, глобус Украины, – догадался Лева.
Три дня назад он на конюшне, случайно, услышал как деревенский конюх Хронька (так звали Семена Кудрявцева за то, что трезвым его не видел никто, практически, с рождения) рассказывал анекдот, как раз про глобус Украины. И когда местные мужики вдоволь насмеявшись решили все же уточнить, что такое глобус, он ответил:
– Ну, вы че, парни, в школе нашей не учились. В пятом классе в углу уже лет десять стоит, круглый такой.
– Точно, глобус Украины, – подытожил Козел, ставя Ванчику в классный журнал, сделанный из тетрадки в клеточку, твердую хорошую оценку.
– Сам ты клизма пяти литровая, – в ответ зло подумал глобус, – знал бы ты кто я был в прошлых жизнях, уже не раз в штаны наложил бы.
Глобус мечтательно закатил свои глаза-дырочки и впал в так любимые им воспоминания. Как он любил мировое господство, как стремился к нему! И вот он достиг его он владеет всем миром! Вся Америка и Европа у его ног! И даже никогда и никем не покоренная Россия смиренно и неподвижно лежит на его животе.
Перед его сознанием поплыли картины прошлых жизней: вот он приказывает бомбовыми ударами стереть с лица земли города и даже целые страны; вот отдает приказание на уничтожение тысяч ни в чем неповинных людей; вот сам лично, взяв в руки короткий автомат, от живота не целясь, поливает свинцовым дождем обезумевшую от ужаса толпу босых людей, стоящих в бескрайнем, покрытом белым-белым снегом поле; вот...
Тут глобус полностью потерял бдительность и выпустил плохо пахнущий воздух из всех имеющихся в наличие дырочек, отчего в классе сразу стало темнее. И, казалось бы,  не успела эта темнота еще полностью накрыть класс, как перед  Кэт развернулась новая голографическая картинка. Она увидела какой-то заброшенный подвал весь залитый кровью посредине которого привязанный к огромному стулу, сам  весь истекая кровью, с застрявшей в мозгах стрелой и не подавая никаких признаков жизни,  сидел Козел.
Кэт моментально прокрутила временной диск  назад и оказалась на площади битком набитой народом. Справа от площади на пригорке какие-то голые девки, обливаясь потом, но при этом не переставая озорно улыбаться и то и дело показывая собравшимся вокруг них  пацанам то обнаженную грудь, то попку, как бы приглашая тех  этой своей не вербаликой к любовным играм, пытались бензопилами завалить огромный деревянный крест с которого на них покорно, но с достоинством, и  без всякого укора смотрел Спаситель.
В центре площади  на наспех сооруженной из ящиков от артиллерийских снарядов трибуне стоял Козел и широко жестикулируя руками без всякого микрофона во все горло что-то орал.
 Черная дыра чуть прибавила громкости, и настроилась на волну Языка. Верхние слои Крошки Кэт  наполнились мощным срывающимся криком оратора. Козел быстро и  отрывисто что-то декларировал. Лицо его горело от ярости.
– … лисице сыр, дырка вороне, верните мать-старушку Родине! – донеслось до Крошки.
– Территория зависимости, – догадалась Крошка. Она, быстро оценив происходящие события,  ввела чуть заметную корректировку в увиденное и картинка произошедшего события тут же изменилась.
Козел, чуть откашлявшись и ничего не понимая, с выражением лица теперь близким  Спасителю,   голосом  полным смирения и достоинства,  двумя руками схватив не весь откуда взявшийся микрофон, начал читать:
Земля - планета Сатаны, -
Сказал Архангел и заплакал,
Забыв, что мы её сыны,
Шара небесного заплатка.

Рожденье наше не случайно.
Душа очиститься должна,
И этот самый Сатана
За руки держит нас отчаянно.

Мы за грехи свои в ответе,
И карма наша тяжела,
Не приняв истину Христову,
Злом бьем по Злу, во благо Зла.

А надо встать и улыбнуться,
Злость побороть, судьбу понять.
Что б в этой жизни не споткнуться,
Я должен Сатану обнять.
Дежавю было близким к идеальному. Никто кроме Языка не заметил этой корректировки Черной дырой текущего события.
Последний, пустив слезу радости, тихо прошептал: - Я знал, знал, мама, что  рано или поздно ты нас все равно найдешь!
Крошка,   выхватив из сознания Козела Языка и  Жопку  и  быстро переместившись на одну позицию вперед, вновь  оказалась  в сельской школе.
– Экий этот  глобус  вонючий, – подумал Лев Валерьянович, покрутив носом и чувствуя, что  из угла идет сильный смрад. – Выкинуть его, что ли, к чертовой матери?
Мысль,  рожденная сознанием учителя "Искусства эзотерического понимания мира и разума" Козела Льва Валерьяновича,   тут же свернулась в тугой невидимый клубок и, мельком глянув на будильник-секундомер, висевший на поясном ремне Левушки,  мгновенно  переместилась  в подсознание Черной дыры. Лениво потянувшись, она сладко заснула в ожидании своего часа.


                ВМЕСТО ЭПИЛОГА
1.
Тут, ребята, вот что вышло:
Родился в селе парниша,
В прошлых жизниях был он...
Нет не слон... супер шпион.
Где душа его летала?
Столько лет уж миновало?
Но последний раз ей все же
Удалось попасть в Сережу.
...
Все с генетикой в порядке
У Сережи как на грядке
Родословная.
...
Дед был сильно засекречен
Через то негласно он
Был наградами отмечен
И имел  свой медальон:
За не дюжею сноровку
В битве где-то под Коховкой;
Там же был чуток  контужен,
В той же битве чуть простужен.
В общем так, списали деда
И отправили Торгпредом
В страны... эти, как их, Слава?
В общем,  к этим...  к Скандинавам.
Там немного дед пожил,
По Отчизне потужил
И решил вернуться все ж...
Но куда? Ядрена вошь!
Здесь уже пожар был, вроде,
Красный демон колабродил
И одна шестая суши
Стала местом для агентов,
Разных там экспериментов.
...
Погоди, ты ж, вроде, тоже
В Скандинавии работал?
...
Слава пыхнул сигареткой:
Ну, работал, да работал,
Но причем здесь красный демон?
Если  мы   с тобой  и водкой
Уже третий час подряд
Ждем Серегу, но он вряд,
Вряд ль придет уже сегодня.
Видно все ж его жена
Сстремянала. Вот те на!
Как же  нам жизнь приукрасить?
Без закуски плохо квасить?
...
Табуретовка мила,
Когда пьешь ты из горла,
И с закуской нет проблем.
А иначе кайф не тот.
Ладно, врежь свой анекдот.
...
Я ж про деда тут байдачил.
Да, достал ты с ним, тем паче,
Никакой он не шпион,
Так..., простой агент, картон.
...
Нет уж ты меня не путай,
Я ж еще не звезданутый.
В Белой Армии он был,
И Деникину служил.
Потом  Красным обернулся
Под Каховкой чуть споткнулся
Рассекречен был
И сослан... к финнам.
...
Так вот мы, совсем невинно,
Вечер свой убив задаром,
Все ж сошлись на том, что паром,
Паром надо брюки гладить,
Вот тогда ты не в накладе!
...
Делать нечего, Серегу не дождемся...
Уж, не могУ  я  на водочку смотреть.
Ну, давай что ль за ХОТЕТЬ!
Что б хотелось и моглось,
Чтобы в рот само лилось!
...
И тянулся без устану
Разговор соседей пьяных.
Каждый был слегка под мухой,
Ну, и мы несли с Андрюхой,
Ой, со Славой, чушь и  ересь,
Промолчав всю жизнь, теперясь
Нас несло поговорить,
Душу всем  свою излить.
...
Так, на чем закончил я
В  прошлый раз?  Ах да, друзья,
Сей пацан родился в лежке,
Звался только не Сережкой
(здесь я с пьяну врал немножко)
А Саньком, да-да Саньком.
...
Стал я жутким чудаком.
Факты часто забываю,
Потому что пропиваю
Память с самого утра,
Но  в России так всегда:
То водяру пьем мы залпом,
То встряхнемся   и галопом
Прем вперед по всем Европам,
Что б успеть, только б успеть
И мысль поймать, и так вспотеть,
Чтобы  потом сказать себе:
Ну ты, братела, твою мать!
То ж роман в стихах, похоже?
А ты хотел стишок писать!
...
Однако, вдруг, как обрубило.
Я мысль поймал: пора решать,
Решать дилемму мировую,
Иль бросить пить мне под чистую
И руку Музе преподать,
Иль жить как прежде,
Без волненья
И самовоодушевленья,
И лист сей белый не марать.
Итак, решил, что брошу пить
ВГ присвистнул, в рот етить!
То  ж, брат, уже совсем не скучно
Роман в стихах, то дело штучно,
Его не просто одолеть.
...
Но САМ зевнул:
Хотеть не вредно.
...
Так вы же, вроде, как бесследно,
В тупую (пошел я здесь напропалую) от меня ушли?
Откуда щас растет нога?
...
А что нам надо? Нафига!
На черта будем мы ишачить,
И жизнь которую батрачить
В том теле бренном!
Хоть он, ваш пес и обалденный,
Но все ж не человек.
...
Мужчина!
Вот венец мечтаний!
Он Воин, он игрок, он шут!
Вот тут-то ты нам и подходишь.
Ты дурь и грязь не колобродишь
И лишнего не говоришь.
...
Шпионский стаж тебе на пользу
И нам спокойнее когда
Мы видим, что течет вода
По руслу весело, игриво.
Ну, надо же, скажи на диво
Такой удар ты удержал!?
Дрожал?
...
Дрожал.
Что это было, САМ? Скажи мне?
...
Нет, – САМ как отрезал.
Его лицо окаменело.
Душою чист ты,
Но вот тело...
Тут, братец, полные дрова.
...
Ага.
Гневишься часто, приземлен,
Зависим от сластей, рассеян,
Одно сказать,  не совершенен,–
Картаво вставил  пять  ВГ.
Зачем?  Зачем ты так, –
Его САМ быстренько поправил.
Но знай, пошла игра без правил
И коль пришел ты в раунд этот
Готовь большую завтра смету.
Тебе придется рано встать
И всех по точкам разметать!
Здесь цепь идет,
Ты в ней звено,
И тебе право тут дано
Расставить всех по их местам.
Но уж потом!
Что будет там, никто не знает,
Даже Кэт,
Хотя,  вот ей этот секрет
Должно быть  по зубам....
...
Начни с конца,
В начале вникни в подлеца
Сознанье, душу его вскрой.
Ну, и потом его урой! –
Опять ВГ воткнул пятак.
...
Закрой рот!
Или будем  так
По душам бегать век от века
И никогда не вскроем вектор,
Который круг сей разорвет,
И цепь из круга уведет.
Цепочку светлых душ, святую
Из мрака, грязи, подземелья
В места невиданной красы, –
Сказал САМ тихо, на весы
Поставив все сейчас
И поняв,
Штирлиц – их последний шанс.

2.
Исаев весело зевнул,
Язык тихонько подмигнул,
И Жопка снова вся зашлась,
И тут Дуняшка отдалась!
Ее красивые тела
Играли как перепела
Весною в сабельном бору,
Но в это время, не к добру,
Вдруг, снова Аська появилась.
О, Боже мой!
Скажи на милость,
До коле будет она ползать
И кайф ломать,
И жопой ерзать! –
В сердцах подумал Лева вслух,
Я ж ни какой-нибудь лопух!
Член начал быстро увядать,
Дуняшка охнула слегка
И отпустила мужика.
...
Уборщица же, сделав рожу,
И швабру тихо подстреножив,
Задрав подол выше колен
Полезла в пыль,
Как будто в плен
Решила сдать свои тела.
...
Промашка вышла, ну, дела, –
Тут Жопка тихо протянула
И, усмотрев Дуняшкин зад,
Спросила тихо:
Ну, ты рад?
Такую девку поимел:
Даная, Киса, Афродита.
...
Исаев плюнул:
Да иди ты...
Какой в ней прок,
Если в дурдоме
Я здесь сижу как в ипподроме
На скачках.
Кто меня укроет,
Если, вдруг,  Главный вновь накроет?
Не вижу смысла в кайфе этом,
Давай-ка делай что-то летом.
Пора бежать уже отсюда,
Иначе мне уже причуда
И с сексом радость не приносит.
...
Так, Юльку тоже поматросит,
По тискает, помнет и пнет,
Сказал Язык, зло цыкнув зубом.
И где уже тот САМ и  ВГ?
Сидим здесь как два поросенка,
Без выходных, без дел пижонских,
Уж, скучно стало. А? Стар’ая?
...
Тут Жопка всхлипнула, сморкаясь
В батистовый платочек свой,
И молвила: – Супер герой не он ли?
Коль мы здесь засели.
А, может быть,  в сем бренном теле
Находится та чернота,
Которая была взята
Самою Крошкой на заметку?
И он явит собой отметку,
Зацепку, скрепочку такую,
Что б жизнь разбить всю ту земную
И выйти из глухого плена?
...
Вот так вот буром? Чрез колено?
...
А что? Вдруг он антигерой?
Вдруг он тот бой, кого мы ищем?
...
Ну,  что ты! Разве души чище
Нет в зоне О-Ха.
Ты сказала.
Смотри, какое это сало!
...
Штандарт же плечики расправил
И к Аське двинул.
Та, сначала,
Не поняла,  что хочет он,
Но уловив его поклон,
Спокойно заиграла шваброй.
...
И так, друзья, вы поняли,
Что Штирлиц, и  фон Штирлиц славный
Снова при вас, но на мели.
По замыслу роман про них,
Но если что, не обессудьте
Ведь это стих, а значит псих
Здесь может просто не вписаться.
И что тогда?  Куда податься?
Козлу, нет Ко’зелу,  пардон-тес
Ведь он же все же не на фронте.
Так что расчет простой у нас,
Про всех писать, коль черт не сдаст.

3.
Ты зря так круто завернул
Сказал мне Слава,
Снова выпив.
Что значит САМ?
Кто есть ВГ?
Откуда знать всем,
Ведь не все ж
Читали перву часть романа,
Где ты чехвостишь прозой cраной
Все,  что непопадя!
Там у тебя сам черт сломает
Не то что ноги, но и роги.
А здесь ты должен стих писать,
Эт, брат, не пальцем об асфальт,
Тут думать надобно башкой!
...
Что пить-то бросил?
Ну, тупой!
Одна была у нас отрада
Напиться и забыть про все.
А ты решил себя подставить
И лоб свой глупенький поставить
Под Космос, мать твою.
Ну,  что ж,  рискни тогда, братела,
Но только делай все умело,
Не а бы как, галоп, вприпрыжку,
А потихоньку, понемножку...
Мол шутим мы,
Ля-ля, фа-фа...
Иначе,  вновь сдадим дрова.
...
Лафа!
Лафа, сказал он пригубив,
Ту табуретовку, что мы
Намедни с ним же не допили,
Так   как закуску не добыли.
...
Ты вспомни, кем ты был в разведке?
Вот если б там мы, как наседки,
Звонили громко обо всем,
Где думаешь был  ты сим днем?
...
Не знаю где.
...
В Аду, конечно.
Шпионам места нет в Раю
Они свою игру играют.
И круг их замкнут по большому:
Ад, снова Ад, аминь я дома.
Чуть-чуть раек,
Понюхать только
И снова Ад
Ау, я Зорька!
Я рано утречком встаю
И всем даю, даю, даю!
...
То  ж ГИБДД,  по-украински?
Нашелся я.
...
Вот вишь, Бжезинский
(так Слава  звал меня шутя)
Тебе не пить совсем не можно.
Мозги жалей ! Их осторожно
Ты должен в суе  оголять
А ты роман, да рассказать!
...
Ударит скоро по мозгам-то
Не удивлюсь, но срам-то, срам-то!
Шпион и, вдруг, заговорил.
Молчанье – вот наша работа
Пей табуретку, коль  охота
Тебе опять о всем сказать,
И не болтай ты,  в рот поссать!
...
Ну, ладно. Вижу безнадежен
Тогда давай...  того…
Кого того? – Не понял я.
Тупой ты, –  Слава молвил гля,
Глядя в глаза мне без прищура,
Добавив: – Помни, если что
Бросай все и бегом к врачам.
Они враз врежут по очам
И по рогам тебе, сучара,
Что б ты не парился, волчара,
И мысль эту забыл напрочь
Как людям всем сейчас помочь.
...
Давай, пиши, уж, понемножку.
Кстати, не видел ли Сережку?
Когда уж закусь принесет?
...
Эка проснулся?  Че несет?
Уж, месяц как прошел с тех пор
Как мы с тобою вместе киряли.
...
Как месяц? Я думал  вчера?
...
И незаконная Игра поехала,
Все фишки встали,
Я под контролем,
Что ж, едва ли,
Удастся тут мне рассказать,
Поведать всем о чуде этом,
Когда Душа тебя кидает
И ходит где-то босиком,
Ища в потемках отчий дом.
Но проба теста началась!
...
Так, если что, Буся поможет,
Она кого захож стреножит
В сем мире злобном роковом,
Похоже, тот она кого
Кэт ищет.
Братом, что ль,  она его зовет?
А то сестра!
Скажи на диво?
Во дела!
Как все же в мире сем красиво
Устроено!
Лишь глаз разуй!
...
Ты лишне брякнул, –
Абух молвил,
И помни,
Ты сейчас поставил
На кон все.
Какой-то дьякон
Узнает это, и вам крышка…
...
А хрен-то с ним,
Все дно мартышкой
Мне прыгать в жизни очередной.
...
Но ты забыл жену,  мой родный!
Ты всех подставил, друг мой мил.
...
И тут язык я прищемил.
Но пес,  который рядом был,
Сказал: – не ссы,
Бусена с нами
И не достать ее коса’ми,
С которыми они приходят.
Себя спасай,
А об народе
Мы сами думу  будем думать.
Пугать решил нас?
Что ж, давай!
Посмотрим кто кого, бабай!
...
Глаза у Абуха блеснули: –
То ж Лемуриец! Спецагент!
Вот это брат эксперимент!
...
Но тут пошли еще герои
И я решил, что  точку что ли
Пора поставить мне, ребята,
Да Хуба молвил: – Многовато
Здесь точки будет.
Ты как хошь,
И ставь уж здесь хоть запятую,
Хоть точку, а хоть многотош,
Но испытанье началось.
Ты засветился и пришлось
Тебя открыть другим героям,
А это, брат, ходить всем строем
Мимо светильника того,
И думать молча: кто кого
В сей битве Разумов прикончит?
Вот Кэт летит, ее прикольчик
С братишкой мы не раскусили.
Ты сам кольнулся, ясно нам
Что тот,  кто ранен,
Тот не Воин,
А блефа только лишь достоин.
Воин же тот, и только тот,
Кто сам всегда от ран уйдет,
И всем другим тропу найдет
Из круга прочного,  сансары
В места святые, а пока
Мечи подняли Янычары!
БОЙ ТОЛЬКО НАЧАЛСЯ!



                ОГЛАВЛЕНИЕ

Вместо пролога …………….….…………………….....4
Часть 1. НАВИГАТОР
Глава 1 ……………………….………………..…….......6
Глава 2 ……………………….………………..…….......9
Глава 3 …………………….….…………….…………..11
Глава 4 …………………….….…………….…………..14
Глава 5 ………………….……….………….…………..17
Глава 6 …………………….….……………….………..19
Глава 7 …………………….…….………….…………..22
Глава 8 …………………….….…………….…………..28
Глава 9 …………………….……….……….…………..29
Глава 10…………………….…….……………………...32
Глава 11 ……………………….…….…………………..35
Глава 12 ……………………….…….…………………..41
Глава 13 ……………………….…….…………………..45
Глава 14 ………………………….….…………………..46
Глава 15 ……………………………..…………………..48
Глава 16 …………………………….…….……………..49
Глава 17 …………………………….…………………...53
Глава 18 …………………………….…………………...59
Глава 19 ………………………………..………………..60
Глава 20 ………………………………..………………..62
Глава 21 …………………………………..……………..64
Глава 22 …………………………………..……………..69
Глава 23 ……………………………………..…………..72
Глава 24 …………………………..……………………..77
Глава 25 …………………………..……………………..80
Глава 26 …………………………..……………………..83
Глава 27 …………………………..……………………..88
Глава 28 ………………………….….…………………..91
Часть 2. ДВОЙНИК
Глава 29 …………………………….…………………...94
Глава 30 ……………………………………………… ...97
Глава 31 ………………………………………………….99
Глава 32 ………………………………………………...102
Глава 33 ………………………………………………...105
Глава 34 ………………………………………………...108
Глава 35 ………………………………………………...111
Глава 36 ………………………………………………...116
Глава 37 ………………………………………………...118
Глава 38 ………………………………………………...124
Глава 39 ………………………………………………...125
Глава 40 ………………………………………………...128
Глава 41 ………………………………………………...131
Глава 42 ………………………………………………...133
Глава 43 ………………………………………………...136
Глава 44 ………………………………………………...138
Глава 45 ………………………………………………...140
Глава 46 ………………………………………………...142
Глава 47 ………………………………………………...144
Глава 48 ………………………………………………...147
Глава 49 ………………………………………………...148
Глава 50 ………………………………………………...155
Глава 51 ………………………………………………...159
Глава 52 ………………………………………………...161
Глава 53 ………………………………………………...163
Глава 54 ………………………………………………...170
Глава 55 ………………………………………………...176
Часть 3. ОТВЕТНЫЙ УДАР
Глава 56 ………………………………………………...182
Глава 57 ………………………………………………...186
Глава 58 ………………………………………………...192
Глава 59 ………………………………………………...196
Глава 60 ………………………………………………...198
Глава 61 ………………………………………………...203
Глава 62 ………………………………………………...207
Глава 63 ………………………………………………...211
Глава 64 ………………………………………………...214
Глава 65 ………………………………………………...221
Глава 66 ………………………………………………...226
Глава 67 ………………………………………………...229
Глава 68 ………………………………………………...234
Глава 69 ………………………………………………...235
Глава 70 ………………………………………………...240
Глава 71 ………………………………………………...245
Глава 72 ………………………………………………...256
Глава 73 ………………………………………………...267
Глава 74 ………………………………………………...269
Глава 75 ………………………………………………...276
Глава 76 ………………………………………………...282
Глава 77 ………………………………………………...290
Глава 78 ………………………………………………...292
Глава 79 ………………………………………………...295
Глава 80 ………………………………………………...300
Глава 81 ………………………………………………...311
Глава 82 ………………………………………………...316
Глава 83 ………………………………………………...317
Глава 84 ………………………………………………...320
Часть 4. ВОЛЧЬЯ ПАСТЬ
Глава 85 ………………………………………………...323
Глава 86 ………………………………………………...331
Глава 87 ………………………………………………...343
Глава 88 ………………………………………………...354
Глава 89 ………………………………………………...371
Глава 90 ………………………………………………...372
Глава 91 ………………………………………………...376
Часть 5. ЯША ХАММЕР
Глава 92 ………………………………………………...382
Глава 93 ………………………………………………...397
Глава 94 ………………………………………………...403
Глава 95 ………………………………………………...409
Глава 96 ………………………………………………...415
Глава 97 ………………………………………………...418
Глава 98 ………………………………………………...431
Глава 99 ………………………………………………...434
Глава 100..………………………………….…….…….450
Глава 101 …….…………………………….……….….466
Часть 6 ПЛАНЕТА «666»
Глава 102 ………….…………….………….……….….478
Глава 103 .………………………….……….………..…481
Глава 104 .……………………….………….………..…484
Глава 105 ..………………………….…….……….....…491
Глава 106 ………………………….……….………..….492
Глава 107 ………………………….……….……………498
Глава 108 ……………………………..…………………501
Глава 109 …………………………….…….……………503
Глава 110 ……………………………….….……………505
Глава 111 ……………………………….….……………511
Глава 112 …………………………….…….……………516
Глава 113 …………………………….…….……………522
Глава 114 …………………………….…….……………530
Глава 115 ……………………………….….……………535
Глава 116 ………………………………….….…………539
Глава 117 …………………………………….………….550
Глава 118 ..………………………………….………...…551
Вместо эпилога……………………………….…...……562
Оглавление ……………………………………………..582