Мой маленький друг, такса Мистер Гудвин, лежит у меня на коленях, положив голову на сгиб локтя. Он расслабился, дремлет, согревая меня. Он купается в моей любви, часть которой принадлежит ему по праву. Остальное - унаследовано им лишь отдалённой похожестью на своего предшественника. Вместо того чтобы прикорнуть самому, составив моему другу компанию, я погрузился в воспоминания…
Я вспомнил своего верного друга, которого уже давно нет, хотя он жив в моей памяти. Он был единственным, к кому я мог соотнести фразу "С его безвременным уходом, я не вижу никого, кому бы мог доверить поиск выдающегося скакуна". (Дж. Сэлинджер. Выше стропила, плотники!).
Джерри был высоко породным курцхааром (немецким короткошерстным пойнтером). Это немаловажная деталь. Не каждый отважится назвать себя курцхааром. (Как Вам, читатель, слабо?) Однако Джерри никогда не гордился своим происхождением, тем более, хвастался им.
На его лбу не было морщин, которые люди частенько принимают за печать интеллекта. Напротив, его шоколадное в белых пятнах тело всегда лоснилось. Морщинам места не было. Да и как они могли появиться? Он был активным здоровым псом и всегда находил время поспать. Особенно, когда меня не было дома. Однако я знаю, что в его жизни не было минуты, когда бы он не думал обо мне. Жаль, что я не был таким же верным.
Он любил играть, но делал это только с теми, кто был, по крайней мере, его интеллектуального уровня. Этих счастливцев можно было пересчитать по пальцам. Как он успевал молниеносно распознать таковых, осталось для меня загадкой. Я не смог перенять его метод, поэтому вынужден общаться со всеми без разбору.
В отличие от Мистера Гудвина он был отпетым пацифистом, изредка огорчая меня своим нежеланием драться. Неважно с кем, датским догом или агрессивным той терьером размера мыши. Это не имело отношения к страху. У него просто не было желания защитить себя дракой. Однако если его противник был полон решимости драться, для таких случаев Джерри изобрёл неожиданную уловку: что-то вроде мысленного замещения. Он быстро искал вблизи что-либо, на его взгляд, подходящее случаю, будь то засохшая ветка или остатки теннисного мяча. То, что он считал справедливым взять под защиту в экстремальной ситуации. А уж найдя эту ценность, он готов был защитить её любой ценой.
Я старался избегать даже намёка на слово "гулять". Казалось, его уши были настроены в резонанс с ним. Неважно, какая погода была на дворе; знание того, что он не в силах её улучшить было достаточным стимулом довольствоваться тем, что есть.
Каким же деликатным он был! Несмотря на любовь к прогулкам он никогда не требовал, чтобы я взял его погулять. Даже по утрам(!) он не делал попытки разбудить меня. (Какой контраст со стандартной уловкой Мистера Гудвина: неистово-шумное хлопанье ушей как публичная декларация всему миру, что он уже проснулся и готов гулять!). Джерри осторожно подходил ко мне проверить, закрыты ли ещё мои глаза. Хотел лишний раз убедиться, что он будет первым, кого я увижу проснувшись. Он бывал огорошен, обнаружив их открытыми. У меня было ощущение, что он начинал подсчитывать, сколько времени он упустил, не попавшись мне на глаза ранее. И сколько времени пропало зря вместо того, чтобы уделить его прогулке.
Мысль о прогулках по улицам без поводка пришла ему в голову раньше, чем мне. Он убедил меня, что только враг достоин такого обращения. Я легко согласился.
Однажды это решение вышло нам боком. Когда я изредка посещал ближайшую сберкассу, я оставлял его сидеть снаружи. У двери. Он терпеливо ждал меня, рассматривая редких прохожих. Что худого могло приключиться со спокойно сидящим породистым псом и ясно видимой меткой адреса и телефона на ошейнике? В один, далеко не прекрасный, день я не обнаружил Джерри там, где оставил. И нигде вокруг. Пара очевидцев пролила свет: это был вызов - грязная работа двух молодчиков занимавшихся отловом бездомных собак. В те времена в соседнем лесопарке слонялись их стаи, а грузовик "ловцов" можно было видеть каждый день. По рассказам очевидцев, Джерри стал их лёгкой добычей. Трудность выяснения местонахождения моей собаки заключалась в том, что, будучи вежливо опрошены, эти ублюдки клятвенно отрицали бы свою причастность к пропаже моего любимца. Как мы знаем, заявление в милицию было бы тоже пустой тратой времени.
Бессонная ночь помогла выработать план. Не совсем законный, но у меня не было выбора. Впрочем, здесь не место уголовной истории. Не раскрывая секрета своей технологии (поскольку она ещё не защищена авторскими правами), скажу только, что моя охота длилась два дня. Наконец, один из ловцов был пойман и "невежливо" допрошен. Он даже “вспомнил” куда они с сотоварищем девали моего Джерри. После довольно “тёплого” прощания хромающий ловец был отпущен. Живым. Джерри был возвращён. Он потерял почти половину веса.
Каким же сообразительным был мой любимец! Он с лёгкостью овладел всеми деталями охоты на птицу. Зачастую владельцы пойнтеров передают их для натаски "профессионалам". При этом и хозяин, и собака утрачивают возможность установить множество тонких связей друг с другом, а в итоге, достигать ни с чем не сравнимого удовольствия совместной охоты.
Я вижу его шоколадное лоснящееся тело на охоте. Тёплым ранним утром он пересекает росистый зелёный луг… его стремительный полёт… его внезапная остановка, словно он наткнулся на невидимую стену - неуловимый запах дупеля… осторожные шаги лунатика в направлении затаившейся птицы… его стойка… его молниеносная подводка… его восторженные глаза, полные восхищения за точность моего выстрела… его деликатная манера подачи птицы… и столько солнца, неба, и зелени лугов… и жизнь, целая жизнь впереди…
Где же ты, мой добрый друг?! И где я?! Как я очутился здесь, вдали от тебя? Я даже не могу теперь навестить тебя. Только Мистер Гудвин и я знаем это место на Земле. За океаном. В лесу. Под старой корявой берёзой среди моря кустов малины, где ты нашёл вечный покой. Как скоро мы снова обнимем друг друга? Может быть, не стоит дольше откладывать нашу встречу?
Слушай, хватит скулить, - сурово оборвал меня Мистер Гудвин, открыв глаза. - У нас большие планы на завтра.
Нью-Йорк
Сентябрь 1990