1.
С 2014 года методично избегаю дискуссий, в которых склоняется мем «КРЫМНАШ». Дело, думаю, не в отсутствии соответствующей вопросу личной позиции. Но любое общение, в котором этот мем возникает, зачастую оборачивается безобразной тупой бранью, от подобных диспутов уклоняться стоит просто из одной здоровой брезгливости.
К тому же, в данном случае, не умею подавить в себе непреодолимой субъективности. Я там родился – в Крыму. В городе-герое Севастополе, на Ластовой площади Корабельной Стороны. Уже очень давно, в 1952 году. В России, то есть, не только фактически, но и сугубо юридически.
Там, под Севастополем, могилы отца и матери моих. Судьба моя с этим городом связана теснейшим образом. Сложилось так, что я не жил в Крыму постоянно, но с детства проводил там 2-3 летних месяца. Естественно, шлялся с беззаботными друзьями по всему полуострову вдоль и поперек. Повзрослев, перед поступлением в университет и призывом в СА, работал там год на Севморзаводе. И в последующие времена возвращался в родные места почти ежегодно.
Поэтому, заслышав тестовый вопрос «чей Крым?» реально вздрагиваю. Как минимум – мой. Возможно, такой ответ свидетельствует о чрезмерном индивидуализме и некоторой социопатии. Но он абсолютно честный. Считается, что существуют общественные проблемы, при обсуждении (тем более, решении) которых сугубо частный дискурс неуместен. Как будто возможна некая объективность в деликатнейших вопросах национальной самоидентификации – идёт ли речь об отдельной личности или целом народе. Но здесь включаются тонкие механизмы ментальности, культуры, исторической памяти, которые укоренены именно в личности, и уж только затем в народе, личностями образуемом.
Конфликтные ситуации в этой - сугубо духовной - сфере везде и всюду регулируются исключительно насилием над огромными группами населения, их подавлением. Насилие это может быть выражено в форме более или менее цивилизованной, освященной легитимностью. Или вовсе жесткой, беззаконной. Но нигде эти меры не означают коренного решения проблемы, ни в Косово или Баня-Луке, ни в Ольстере, ни в Эдинбурге, или Барселоне... география подобных болевых точек всё шире.
Конечно, регламентруемое общественным договором, законом, насилие – основа государства. В этом, по-сути, и есть всеобщее согласие, другого не бывает. Однако, в сфере здесь затрагиваемой, насилия всё больше, а согласия всё меньше. Есть дискуссионные темы, в которых рациональные аргументы плохо срабатывают. Это темы любви.
2.
Итак, я русский, в России рожденный – и никогда этим не гордился. Такого и в голову не приходило. Гордиться собственной национальностью или местом рождения может только полный дебил. Скорее, это обстоятельства обременяющие, обязывающие к определённым личным достижениям, соответствующим лучшему из наследия предков. А то ведь память их можно и опозорить ненароком. Мало ли кругом русских «по паспорту», с которыми ничего общего иметь не хочется.
Но если причастность к Отечеству сама по себе не повод для гордости, это, как минимум, прекрасный мотив любви – для тех, кому это чувство в принципе доступно. И на этом рациональные резоны исчерпаны.
Вероятно, поэтому я и прожил в России, покидая её лишь не на долго. Большая часть жизни прошла в центральной, нутряной части страны, но и в Крыму на круг провёл годы. При этом, и помыслить не мог, что пребываю вне России, хотя, к тому времени Крым давно был присоединен к УССР Разумеется, без какого-либо учета настроений и мнений населения полуострова, на коем ничего украинского даже не брезжило.
Но вскоре о присоединении этом как бы забыли, восприняв его как чисто управленческий, административно-логистический шаг властей. Ни тени какой-либо украинизации не наблюдалось ни в Севастополе, ни вообще на ЮБК. А то что бытия никак не меняет, из сознания выпадает автоматически.
Однако, сама УССР, как неотъемлемая (так тогда казалось) часть огромного СССР, от России не очень-то отличалась. Я неделями шлялся по Киеву, нигде и ни разу не заслышав мовы. Одно родное русскоязычие, разве что что с чуть редуцированным «г». Жизнь киевская и по укладу не слишком отличалась от жизни любого российского мегаполиса, хотя, была посытнее.
Очень хотел чего-нибудь реально украинского добыть, в результате - не без некоторых поисков - приобрел пару вышиванок. Носил их навыпуск с тертыми джинсами LEE, было круто. Никто в те годы не усматривал в этом какого-либо знака, сигнала. Ни на Украине, ни в Крыму, ни в Поволжье.
Когда я говорю, что не замечал в Крыму ничего украинского, это вовсе не значит, что там не было украинцев. Да было их сколько угодно, как и в любом российском городе. С украинцами я учился, служил в армии, работал на заводах. Просто от русских ничем они не отличались, а мы в ту пору не слишком интересовались, что там у кого в 5-й графе паспорта значится. «Один народ» - было не политической формулой, но фактом реальности. Свидетельствую.
Из украинского повсеместно в СССР в ходу были дивные народные песни, которые распевались и в любом русском застолье. Причём, все знали текст на украинском. Да ещё все просили с оказией привезти аутентичного сала и перечной горилки. А иступленный спор о том, украинский или русский писатель сочинил «Мертвые души», мог привести в психушку вовсе не по идеологическим мотивам, а чисто по клиническим.
3.
Врочем, замечал я в некоторых киевлянах подобие спеси. Среди союзных распублик Украина считалась как бы элитной. Прекрасно развитая промышленность, мощная наука, лучшее в стране сельское хозяйство – на самых плодородных землях. Еда повкуснее, климат помягче, природа пошелковистее. Можно сказать, Украина была любимым детищем Союза, ради её процветания в СССР не скупились. Но и в те годы, если вслушаться, можно было уловить шорохи едва ли не сепаратистских настроений – де, мы, хохлы, по доброте своей весь Союз кормим, а вот без этого бы бремени тотчас так бы расцвели, так бы обогатились...
Мы ещё на своем веку ясно увидели, что содеяла над собой Украина без такого «бремени». Возможно, крушение Союза именно на судьбе этой республики сказалось наиболее фатально. Пребывая в единстве с Россией, при сколь угодно широкой автономии, Украина так и сохраняла бы положение элитное, даже лидирующее, состязаясь со столицами в уровне жизни и влияния, ощущая за собой огромную мощь. Сложилось иначе. Осознание исторического фиаско и упущенной перспективы только усугубляют сегодня националистическую истерию.
Зато при самостийности-свидомости возник соблазн все грехи и преступления советского режима списать исключительно на русских «небратьев». Поныне в Киеве понятия «российский» и «советский» натужно пытаются представить синонимами. Хотя, едва ли не самые горячие бои Гражданской войны шли именно на Украине. Огромное количество украинцев со всей страстью участвовали в борьбе за советскую власть, в её становлении и развитии. И в последующщие годы выходцы из Украины занимали командные высоты повсюду в СССР, будучи представлены во власти федеральной, может быть, весомее и шире, чем представители других национальностей. Не менее существенно было их влияние во всех советских силовых структурах, в спецслужбах. Так что и ответственность распределяется, как минимум, паритетно.
Но вернусь в родной Крым. И после 1992 года, в эпоху вожделенной «незалежности», никакой реальной украинизации на полуострове так и не наблюдалось. Разве что двуязычными вывесками обзавелись некоторые госучреждения. На иных даже лепные трезубы возникли – их после известного референдума крымчане посшибали с особым азартом. Но на этом и всё, собственно. Русский язык, уклад, культура, стояли незыблемо, но их позиций никто, вроде бы, и не думал поколебать. Если и были такие формальные попытки, то какие-то обреченно-вялые. И это на пике националистического сумасшествия в Киеве.
То есть, на полуострове не было никакой особой борьбы за сохранение русской идентичности, она никуда не исчезала и не ослабевала. Поскольку складывается она из суммы глубинных чувств огромного числа конкретных людей, личных пониманий дома, Родины. Поверхностные политические веяния над этими материями не властны. Нельзя даже сказать, что Крым вернулся в Россию, поскольку он, фактически, никогда её не покидал и ни на секунду украинским не становился. Его граждане просто соскребли со своего дома насильственно налепленную лживую этикетку. Посбивали гипсовые трезубы, не имеющие отношения к их истории и духу.
Понимаю, что мой личный опыт далеко не всеобъемлющ. Может, взгляд мой попросту узок. Но счел возможным опереться на него в этих заметках именно потому, что вопросы любви не решаются ни политиками, ни политтехнологами. Они по природе своей частное дело каждого, объективность и беспристрастность им чужды. Лишь их сумма создает национальное самосознание, сила которого неодолима. И лучше с этой силой считаться, особенно, когда выражается она в почти тотальном и полном единении. В таких случаях налепливать на судьбы народов чуждые ярлыки хуже, чем преступно – бессмысленно и бесполезно.