Мельник возненавидел короля не сразу. Долгое время король не вызывал у него никаких эмоций: он правил из далекого столичного города и принадлежал к запредельному кругу, схожему с орбитой небесных светил. Правда, у короля было толстое обрюзгшее лицо, не внушавшее мельнику симпатии, но в своей жизни он видывал и похуже. Кто только ни приходил к нему за мукой, и если в кошельке покупателя водились деньги, мельник охотно закрывал глаза на изъяны физиономии, даже когда они свидетельствовали о порочности и глупости.
В трактире поговаривали, что король пришел к власти в результате странной расстановки сил враждующих клик. После длительных и ожесточенных споров, они так и не смогли убедить оппонентов и пропихнуть своих ставленников – тех, кто, по их усмотрению, идеально подходил на роль нового монарха, – но также побоялись идти ва-банк. Поэтому в итоге недружелюбного компромисса к власти допустили человека, который устраивал всех лишь потому, что не импонировал ни тем, ни другим. Он не имел прямого отношения к правившей до него царской фамилии, но обладал многоколенной аристократической родословной, позволявшей соблюсти формальности. Сильные мира сего рассматривали его как временную марионеточную кандидатуру, которую рассчитывали убрать при первой необходимости.
Однако новоиспеченный король с неожиданной энергией взялся за введение новых законов и установление порядка, согласно своему пониманию оного. На его кипучую деятельность поначалу смотрели как на причуду, а когда насытились эксцентричностью и хотели недвусмысленно вразумить суверена, указав ему на его законное место, выяснилось, что у того уже появились горячие приверженцы (из числа тех, кому надоела междоусобная рознь). Король оказался скор на расправу, и не успевшие примкнуть к его сторонникам были смещены с постов: с почестями отправлены на пенсию а, в случае упорства, сосланы без таковых.
Мельник краем уха слушал политические сплетни, которым любили предаваться деревенские лоботрясы, мнившие себя интеллектуалами. Не будучи посвящены в детали придворных интриг, они дополняли ненадежные и скудные сведения из третьих рук собственными домыслами. Мельник только усмехался их тщетным стараниям выявить суть явлений: король правил в своем сказочном королевстве, а здесь, в деревне, существовали иные законы и властелины. И сила была за тем, кто умел распорядиться копейками так, словно они были мукой для выпечки.
Но тут у мельника сожгли мельницу...
Сначала поднялись цены на зерно. И мельник, как это заведено в условиях рыночной экономики, также повысил цену на муку. Но стоимость зерна продолжала увеличиваться, вынуждая мельника продавать свой товар все дороже, чтобы возместить затраты на поставщиков. Теперь в прежних количествах муку покупали только состоятельные жители деревни. Середняки заметно урезали свой хлебный рацион. А что делали бедняки, мельник не знал и не желал задаваться этим вопросом. То есть, не знал и не желал, пока они сами не пришли объясниться к нему посреди ночи, с воплями и факелами, и не подожгли мельницу, а вместе с ней амбар.
Сквозь отчаяние и ужас мельник успел удивиться тому, что толпа даже не разграбила амбар, прежде чем поджечь его, словно истерия ярости полностью заглушила в ней чувство собственной выгоды. Возможно, они пришли грабить, но сладостная страсть уничтожения затмила здравый смысл. Чернь ворвалась в дом мельника. Он с трудом узнавал лица односельчан, многие из которых не так давно приходили к нему за мукой – может, от испуга или же оттого, что они были искажены злобой. Но, кажется, были среди них и совершенно не знакомые ему субъекты, что возникают из-под земли всякий раз, когда дело доходит до разрушения и вандализма.
Хозяина привязали к стулу и стали подбираться к жене и дочери. Но что-то остановило чернь в последний момент, и женщины остались невредимыми. Вряд ли их смягчила мучительная беспомощность, с которой мельник натягивал свои путы. Может, их отрезвило абсолютное молчание жертв. Но, скорее, запал зачинщиков иссяк по мере затухания пламени (ибо сухое дерево и мука горят очень быстро). Так или иначе, они оставили мельника и его семью среди дымящегося пепелища.
Нажитое за годы неустанного труда растаяло, словно дым. Несчастье вынуждает человека глубже задумываться над причиной явлений. Мельник вспоминал, что всегда относился к людям справедливо и не пытался нажиться на их горе. Он не заискивал и не занимался благотворительностью, но он поступал по совести состоятельного ремесленника, уважавшего традиции и человеческое достоинство. Он работал не меньше других и редко пользовался наемным трудом. Нет, мельник положительно не заслужил той монеты, которой так щедро рассчитались с ним односельчане.
Рациональное мышление мельника не умело винить чернь. Ее разгул был сродни стихийному бедствию. Варварская толпа, по сути, характеризовалась инертностью и медлительностью решений. За ее злодеяниями всегда стояли отдельные вдохновители. И тут, в уже упомянутом трактире, куда мельник стал наведываться все чаще, ему объяснили причину народного гнева. Оказывается, король увеличил подати с землевладельцев. Не то чтобы в казне не хватало денег, но суверен надеялся таким образом заставить их усерднее заниматься сельским хозяйством, во имя процветания королевства и роста международного престижа. Вместо ожидавшегося от них усердия землевладельцы взвинтили цены на зерно. Остальное мельник знал сам.
Если прежде мельник не находил нужным задаваться общими философско-историческими вопросами, теперь они сами лезли в голову. В книжной лавке он заметил открытку с изображением короля и купил ее. После недавних событий, круглая и сытая королевская физиономия вызвала в нем спазм отвращения. Он порвал открытку и швырнул клочки в канаву.
Возможно, мельнику хватило бы накоплений для постройки новой мельницы, но он больше не мог представить жизни и работы в своей деревне. Он продал остатки имущества и уехал вместе с семьей в столицу.
* * *
Размышляя впоследствии о своем переезде, мельник приходил к выводу, что перебрался в столицу для того, чтобы стать ближе к королю. Как и любовь, ненависть побуждает к сближению со своим объектом. Совокупление и уничтожение предполагают короткую дистанцию.
Городская жизнь ошеломила переселенцев. Столичные проспекты обескураживали их толкотней, криками и шумом экипажей. Высокие дома заслоняли небо. Чахлая зелень изнывала среди серых камней. Вода была втиснута в ржавые водопроводные трубы и затхлые сосуды прудов. Дождь здесь был лишен свойства очистительного катарсиса. Он уныло, точно бухгалтер на счетах, барабанил по крышам, сдавленно журчал в водостоках, возмущенно клокотал в загаженных человеческими отходами канавах. И даже игра дождевых капель в классики на мокром асфальте производила впечатление безрадостной повинности.
Окраина города напомнила мельнику его деревню. Но если семья поселилась именно там, то вовсе не по велению ностальгии, а из-за цен на недвижимость. Мельник приобрел ветхую обитель, запущенную предыдущим владельцем до такой степени, словно он проводил там исследования процессов энтропии.
Мельник отремонтировал дом и частично переоборудовал его в пекарню. Это было логическим продолжением его прерванной катастрофой карьеры: долгие годы мельник молол зерно; теперь пришла пора разгребать последствия – муку.
Он быстро овладел искусством пекаря. Казалось, пожар, – опаливший кожу, но пощадивший жизнь, – научил его обращаться с огнем: выходившие из его печи хлеба и булки обладали хрустящий коркой, а скрытый внутри мякиш оставался достаточно сочным, но не сырым. Его выпечка стала пользоваться большим спросом.
На досуге Мельник продолжал интересоваться персоной короля. Он купил большой плакат с его изображением и повесил в своей спальне, в закутке между шкафом и окном. С момента вторжения озверевшей толпы, чуть не закончившегося насилием, мельник и его жена почивали в разных спальнях, словно публичное надругательство лишило их права друг на друга.
Мельник начал сближение с королем посредством искусства коллажа. Понимание явлений достигается через их сравнение и противопоставление. Метафора – вот самое доступное и эффективное орудие познания. Сначала мельник приделал к носу короля свиное рыло, которое вырезал из сборника сказок с иллюстрациями, принадлежавшего его дочери. Затем повесил рядом с королевским портретом бородатого козла с выпученными глазами. Нашел где-то репродукцию короны, украсил ее зубцы непотребством и водрузил этот головной убор на монаршее чело. Поначалу мельник стыдился этих легкомысленных занятий, вызывавших в нем тяжелые думы и столь плохо сочетавшихся с его представлением о себе как о солидном ремесленнике, который знаком с вращением жерновов мироздания (даже если скрытые пружины, приводившие их движение, остаются недоступными его пониманию). Но одержимость замаскировалась под невинное, хотя и незрелое, увлечение, на которое не составляло труда смотреть сквозь пальцы. Мельник уверил себя в том, что, забавляясь с портретом короля, отдыхает после изнурительной работы в пекарне. Правда, у него уже появился подмастерье, взявший на себя прямое сношение с жерлом печи, но хозяину приходилось тщательно следить за добросовестностью помощника.
Вскоре отношения монарха и его верноподданного достигли новой стадии. Мельник повесил поверх самодержца полупрозрачную мишень, совместив ее яблочко с его носом, и швырял в нее дротики, норовя угодить в один из заплывших жиром глаз. Если бы кто-то посторонний обнаружил исколотый портрет короля, с немой мольбой выглядывающего из-за мишени, мельника могли подвергнуть допросу в подвалах тайной полиции и обвинить в неблагонадежности. Но кому могло придти в голову заглядывать в пыльный угол, отгороженный от мира торцом громоздкого платяного шкафа?
Мельник понял, что желает причинить королю зло. Сначала эта мысль показалась ему настолько чудовищной и нелепой, будто возникла в чужой голове и случайно очутилась в его рассудке, как микроб попадает в здоровый организм. Но поскольку жажда мести все-таки возникла на дне его собственной души, постепенно мельник примирился с ней. Хотя о каком мире могла идти речь, если страсть требовала каких-то решительных действий, противоречивших не только его характеру законопослушного гражданина, но и обстоятельствам его жизни? Ибо как он, простой, ставший пекарем, мельник мог приблизиться к королевской особе, не говоря уже о том, чтобы войти с ней в непосредственный контакт? Прорваться в первые ряды во время парадного шествия королевского кортежа? Подкараулить во время приватной утренней прогулки? Выстрелить из мушкета, который он никогда не держал в руках? Или кинуть ему под ноги одну из тех бомб, что недавно появились в обиходе неких радикальных групп, имевших целью кардинальное переустройство общества? Но мельник не желал приносить себя в жертву идее. Он лишь хотел восстановить справедливость, не подвергая себя серьезному риску.
* * *
Судьба прислушивается к желаниям человека, если они искренни и сильны. Возможно, избавляясь от их докучливости, она обеспечивает себе условия, в которых без помех продолжает лепить удел своего подопечного, согласно сложной и туманной схеме, по сравнению с которой уравнение желаний и преград на пути их удовлетворения представляется детской игрой.
Дела мельника пошли в гору. Он нанял несколько подсобных рабочих, и теперь редко появлялся среди жара и суеты, а больше щелкал счетами и заключал договоры с поставщиками. Вскоре семья перебралась в двухэтажный каменный дом в сердце столицы. Пекарне отвели место в подвале, а на первом этаже расположился магазин, за прилавок которого встали жена и дочь. О его хлебах пошла слава. Теперь к нему заглядывали опрятные служанки знатных особ. Они прикасались к хлебу холеными руками и оставались довольными результатом.
И вот случилось то, к чему окольными путями вело мельника благое Провидение: с ним заключил контракт королевский двор. Мельник дотянулся до далекого объекта своей болезненной страсти посредством твердых снаружи и нежных внутри печных изделий. В его голове мелькнула идея отравления – скорее, дань традициям эпохи, чем конкретный план действий. Где была гарантия того, что отравленные булки попадут на королевский стол, а не прервут жизнь невинных придворных? Но эта отброшенная фантазия позволила мельнику лучше понять суть своей смутной, еще нащупывающей форму, одержимости: он желал не смерти короля, но его унижения, чтобы тот прилюдно ощутил, что внушительные регалии его власти – мишура, и что сама власть – иллюзия. Единственное, что пришло мельнику в голову, – это запечь в очередную партию булок волосы жены и дочери, которые те в избытке вычесывали по утрам из своих заспанных голов. Мельник ожидал скандала и уже раскаивался в своей бессмысленной выходке, но она сошла ему с рук. Похоже, булки съели, не поперхнувшись, или же они попали к людям, с чьим возмущением не привыкли считаться.
Удачный контракт начал казаться мельнику издевкой судьбы, приблизившей его к цели лишь для того, чтобы он смог лучше ощутить ее недоступность. Но судьба и не думала надсмехаться над ним. Мельник становился популярной личностью, а попятам за славой следует влиятельность. И хотя он никогда не стремился заниматься политикой, – если не считать за таковую навязчивые думы о монархе, – Мельнику предложили стать депутатом парламента, и, поразмыслив, он принял приглашение.
Теперь он регулярно посещал заседания, где в деталях обсуждалась внутренняя и внешняя политика страны. У короля оказалось немало критиков, часть которых сомневалась в его компетентности. Эта была сложная шахматная партия, с правилами которой мельнику приходилось знакомиться по ходу игры. Парламент предлагал законы, король их отвергал. Король принимал меры, парламент оспаривал их с позиций недавно принятой конституции. Король шел на уступки, парламент требовал большего. Король урезывал свободы и затягивал гайки, парламент призывал к демонстрациям протеста.
Мельник так увлекся общественной деятельностью, что редко появлялся в пекарне, дела в которой были пущены на самотек. У него даже пропал интерес к королевскому портрету за торцом шкафа, и он снял его со стены. Теперь мельник боролся с сувереном открыто, пользуясь поддержкой единомышленников. И лишь одно слегка печалило мельника: его отношения с королем утратили интимный характер, приняв сугубо официальный и даже публичный оборот.
И вот настала кульминация: мельник имел возможность лицезреть своего давнего обидчика, в качестве представителя делегации, направленной к королю с ультимативным требованием. Он видел монарха в первый и последний раз, потому что в тот день государь отрекся от престола. Его парик сполз набок. По раскрасневшемуся лицу стекали капли пота. Левое веко дергалось в нервном тике, вызванном стрессом враждебной конфронтации. Утратив уверенность в себе, король присмирел: он больше не решался закатывать скандалы и орать на своих подданных.
Мельник имел все основания для торжества: о большем унижении нельзя было мечтать. Но этот загнанный в угол и отрекшийся от власти монарх вдруг показался ему таким жалким и ничтожным, что его посрамление не приносило морального удовлетворения. Одержать над таким верх было не сложнее (и не радостнее), чем обогнать калеку в марафонском забеге.
В стране воцарилось республиканское правление. На первых порах после отречения монарха, мельник не знал, куда направить энергию: точка приложения силы поддалась и растворилась в небытии. Однако вскоре в его душе произошли постепенные, но решительные изменения. Тот жалкий и бесполезный король, что предстал мельнику в последний час своего владычества, попросту не мог являться истинной причиной его прошлых бед, которые последующий успех вытеснил на периферию сознания, но не сумел заживить. Причиненное ему страдание стало напоминать застрявший в теле осколок, регулярно напоминающей о себе при перемене погоды.
Получалось, что истинным врагом мельника все же была чернь. Ее следовало держать в черном теле и ежовых рукавицах. Всякое послабление в данном вопросе, – не говоря уже о популистском потакании народным массам, – неизменно вело к активизации наглости, нахальства и хамства, от которых было рукой подать до омерзительных сборищ, опасных демонстраций и кровавых бунтов. Задача политика заключалась в том, чтобы охранять от народа честных мещан и, в особенности, состоятельных предпринимателей, против которых была направлена злобная зависть бедноты.
Мельник решил остаться в парламенте и вскоре занял в нем видную позицию. Его воззрения неуклонно смещались вправо. В теории, республика не противоречила иерархическому устройству общества. На деле, либеральные заигрывания с массами, – которым предавалась та часть политиков, что строит свой лживый имидж на «любви» к простолюдинам, даже если эти реверансы в сторону косолапого медведя чреваты увечьями, – неизбежно ослабляли власть и ставили закон под угрозу.
Когда его воззвания к здравому смыслу остались не услышанными, – ибо человеческое ухо, как не раз напоминал себе мельник, обладает восприимчивостью лишь к напыщенной и пустой фразеологии, – он возглавил фракцию монархистов.
22 июля 2018 г. Экстон.