Я прошу Галину Алексеевну проводить меня в наш десятый класс «А», и мы идём туда. В классе пусто: занятия закончились, ученики разошлись. В классной комнате – тишина.
Сажусь за свою парту – первую парту в крайнем от окна ряду. На таких вот партах с откидными крышками и углублениями для чернильниц-непроливашек в средней школе номер один я отсидел семь лет и сменил много напарников. О них я попытаюсь вспомнить.
Так как росту во мне было немного, то я был обречен на постоянную связь с первой партой, и в третьем классе на этом месте оказался рядом с голубоглазой крохотулей, которую звали Аней Арикайнен. Каким образом финская девочка оказалась в Сибири, я не знаю, тогда такие вещи не принято было обсуждать. Мы с Анечкой отлично ладили, она разрешала мне списывать домашние задания и контрольные работы, а я по своим хилым возможностям пытался оберегать её от нападок более рослых соклассников.
Но моё благополучие длилось недолго, семейство Арикайнен куда-то переехало, а место Ани занял Славка Деревянко – суровый хохлёнок с одной рукой и выбитым глазом. Славка жил в «бендеровской» зоне, хотя его отец никакого отношения к бендеровцам не имел, а попал в плен летом сорок второго под Мясным Бором. Руку и глаз Славка потерял года за три до нашего знакомства при испытании на горючесть противопехотной мины, которую он раздобыл на свалке металлолома возле металлургического комбината в соседнем Сталинске. На эту свалку свозили металлолом со всех фронтов закончившейся войны. Танков, танкеток, самоходок, орудий и покарёженых «студебеккеров» здесь было так много, что ещё в пятидесятом году их продолжали переплавлять в печах комбината. Несмотря на то, что свалка была охраняемым объектом, ребятня со всех окрестностей стекалась сюда в надежде отыскать среди гор ржавого металла что-нибудь из оружия. Такие поиски не всегда были напрасными, я своими глазами видел у одного из соклассников «шмайсер» с погнутым стволом и полным рожком патронов.
Славке не повезло. Он нашёл противопехотные мины – небольшие коробочки зелёного цвета, и одну из них по детской глупости бросил в горящую печку. Домашний очаг разнесло вдребезги, а мой сосед после этого около года лежал в больницах. Он научился писать левой рукой, но после пережитого дальше третьего класса в науке не пошёл.
В следующем классе парта свела меня с невероятно ленивым и хитрым Вольдемаром Шварцем. Немцев в нашем городе было немало, но все, кого я знал, были людьми добросовестными, трудолюбивыми и аккуратными. Исключение составлял лишь мой сосед по парте, который, кстати, занимал это место второй год. Чтобы не учить уроки, он часто сбегал из класса, прятался на терриконике, и от него вечно воняло дымом. Его отец, добропорядочный немец, бил его неоднократно, но толку от этого не было.
Ленивые люди обычно изворотливы, и у Воли хватило ума, чтобы придумать хитрый ход: он сумел убедить отца, что у него болят глаза, и что всякий выученный урок связан с неизбежной потерей зрения. Волин отец пришёл ко мне и попросил, чтобы я, как пионер и звеньевой, помог его сыну в учёбе. Не помню, что заставило меня согласиться, но с этого дня начались мои мучения. Каждый вечер, вместо того, чтобы отправиться на улицу со своими сверстниками, я приходил к подопечному и читал вслух изобретательному саботажнику историю, географию и прочие учебники, а также решал за него задачи. Вольдемар, удобно развалившись на диване, задумчиво ковырял в носу и думал совсем не об уроках. Когда мне надоедало повторять одно и то же по несколько раз, потому что с первого раза он никогда ничего не усваивал, Воля закатывал глаза, симулируя острую боль, и грозился всем рассказать, какой я нехороший человек. В конце концов мои старания оказались бесполезными – Волю выгнали из школы, и он стал, как говорят сведущие люди, неплохим столяром.
Со следующим соседом мне повезло больше, и я понял, что жизнь состоит не только из отрицательных эмоций и эпизодов. Соседа звали Витькой Кучевым. Его отец, выходец из Болгарии, каким-то образом оказался в Советском Союзе, провоевал всю войну и привёз оттуда пару невынутых снарядных осколков да неизлечимый туберкулёз. Работать он не мог, получал инвалидную пенсию, равную стоимости килограмма шоколадных конфет, и потому Кучевы жили далеко за гранью бедности даже по меркам того времени. Витька ходил в штопаной-перештопаной телогрейке и в чунях. Чунями называли самодельную комбинацию из рифлёных резиновых рабочих галош с загнутыми вверх носами и голенищ, сшитых из прорезиненной транспортерной ленты. Внешне ужасная, это обувь была к тому же очень холодной, и единственным её достоинством было то, что на галошах можно было зимой кататься с гор как на лыжах.
Все мы жили тогда спортом, а Витька был ассом в этом деле. Он был талантлив как Бобров и Хомич вместе взятые, и лучшего футбольного нападающего в своей жизни я не видел. В обводке он мог уложить на траву всю босоногую команду соперников и спокойно закатить мяч в ворота. Когда он бил штрафные, вратари бледнели, нервно подтягивали трусы и начинали судорожно шарахаться от одной стойки ворот к другой…
Стоп, здесь я, кажется, приврал… Стоек ворот на наших полях не было, их заменяли либо наспех забитые колышки, либо брошенные на положенное расстояние кучки одежды. Все «международные» матчи между уличными командами обычно проходили на площадке за городом, недалеко от аммоналки – склада взрывчатых веществ, применяемых в шахтном деле. Если бы были живы сторожевые овчарки, которые бегали вдоль складских заборов, привязанные цепями к длинной проволоке, они бы подтвердили, что мой друг был футболистом экстра-класса. Я до сих пор помню жуткий вой этих зверей во время наших матчей. Футбольные способности были не единственными достоинствами партийного товарища. Он научил меня находить в лесу сладковатые корни саранок и познакомил с великим таинством разведения и загона голубей. С ним мы выращивали коршунов и соколов, выкрав по весне птенцов из гнеда. Чтобы прокормить этих прожорливых птиц, мы стреляли из рогатки воробьёв, и однажды так увлеклись этим делом, что разбили оконное стекло в городской прокуратуре…
В следующем году наши классы переформировали, и я оказался на первой парте с Рэной Зенковой. Чехословацкие семьи были не редкостью в Кузбассе: то ли они остались здесь с гражданской войны, то ли появились после Отечественной, но в нашем классе училась ещё Галя Чешкова, а в параллельном – брат и сестра Говлясеки.
Рэна была стройной, миниатюрной девочкой с пушистыми ресницами и искорками в голубых глазах. Наши великовозрастные мордовороты пока не обращали на неё внимания из-за хрупкости этого небесного создания, а я был тайно влюблён в неё по уши и, как это водится, ужасно страдал, потому что был маленьким и стеснительным. Соседка относилась ко мне как к дворовой собаке и иногда позволяла нести её школьную сумку – немецкий солдатский ранец, который привёз ей отец с фронта.
Моё идеализированное счастье продолжалось недолго, и уже на следующий год моя симпатичная и вмиг повзрослевшая соседка стала на некоторое время предметом обожания Валерки Олейникова, который в то время был на голову выше меня и имел облик вполне взрослого человека с крепкими мышцами и пробивающимися усами. Дело осложнялось тем, что Валерка был моим другом. Всё закончилось просто – любовь моя перегорела, и я гордо вышел из треугольного недоразумения.
То ли в в восьмом, то ли в девятом классе моей соседкой стала Майка Куракова – чернобровая хохотушка с длинными косами, плотной фигурой и крепкими кулаками. Отец Майки был начальником шахты №10, когда там произошёл взрыв рудничного газа. Погибло несколько десятков шахтёров, и майкиного отца сняли с работы. После долгих разбирательств уголовное дело было прекращено, а Куракова перевели на другую шахту. Едва он приступил к делам на новом месте, как там грянул ещё один взрыв. Трудно сейчас судить о причинах несчастий, но Кураковы куда-то исчезли, и я остался на парте один.
Последним моим соседом был Шура Вегнер. В нём, как и во мне, было около полутора метров, но он обладал обострённым чувством собственного достоинства. Совмещать эти нестыкующиеся качества было сложно, по себе знаю, но он как-то умудрялся это делать. Многие наши одноклассники при выпуске были уже вполне созревшими мужиками, и потому у них частенько появлялась этакая снисходительная небрежность в отношениях с нами – недомерками. Шурка пресекал подобное в самом зародыше и при защите своего суверенитета был неукротим. Он, не задумываясь о последствиях, запустил Сашке Потанину стеклянной чернильницей в лоб, когда тот неосмотрительно унизил его перед девчонками, А Потан тогда уже выступал за взрослых по боксу в среднем весе.
Мои отношения с Вегнером были разными и сложными, но никогда – враждебными. Как-никак мы с ним учились вместе с третьего класса и привыкли друг к другу. Когда речь шла о каких-то совместных делах, лучшего напарника я не знал; он был начитан, предельно честен и учёба давалась ему легко. Но в житейской мелочовке Шурка своими выходками и несдерженностью мог свести с ума кого угодно. О нём, как и о любом человеке из нашего 10 «А», я вспоминаю с добрыми чувствами.
Продолжение следует http://www.proza.ru/2018/08/03/1254