О Петровиче: http://www.proza.ru/2017/10/30/1841
http://www.proza.ru/2016/07/22/1760
Городским может показаться, что в деревне живут скучно, неинтересно. А мы не замечаем, не чувствуем это. Если у нас этого нет или того, то мы заменяем их тем или этим, а если уж совсем бытовуха замучает, нагрянем в другую деревню с проверкой или на природу к медведям. Стараемся, развлекаем себя всячески, как можем, иногда вот так.
Жаждущих участвовать в шестидесятикилометровом «ралли» по бездорожью Архангельской области в лучшей части Малого Пинежья, было, как нам показалось с Лёхой, половина посёлка. Посёлок – это та же деревня с деревенским укладом, только побольше и активно перенимающая городские манеры. Так вот, алчущих повидать Серёгу Писа, а заодно отметить большой церковный праздник Ильин день в соседнем посёлке собралось видимо не видимо! Как говорится, явились и хромые, и слепые, и трезвенники, и язвенники и простые с блатными подтянулись. Оно и неудивительно, все давно наслышаны, что этот день надо отметить именно в этом месте хотя бы раз в жизни, чтобы потом на смертном одре не винить себя за бесцельно прожитые годы. «Винить за бесцельно прожитые годы», – так нам с Лёхой Пис говорил, когда подробно описывал в красках весь ритуал кутежа, на который мы с лёгкостью и сподобились.
Увидав уйму народа, мы просто обалдели от такого количества жаждущих покутить. Нам-то всё равно, мы с Лёхой в отпуске: приехали-уехали, а вот срывать сенокосные работы не на один день… Да кто на такое решиться, чтобы тебя потом обвинили во всех смертных грехах и не по одному разу?!
Ведь как хотелось. Святой церковный праздник пророка Ильи или как у нас произносят в одно слово: Ильиндень, приходится на второе августа. На Севере так, какой бы тёплой ни была в реке вода в этот день, на завтра она остывала, становилась на столько холодной, что только дети продолжали в ней купаться и то по инерции, а не от желания. Моржеваться же нам, сорокалетним мужикам, в ледяной воде третьего августа даже на спор уже не катит. Мистика какая-то с водой за ночь происходит. Поэтому Ильиндень отмечается с большим размахом – с летом прощаются и о зиме в девять месяцев не поминают. Короче, до дури надо начудить, чтобы до следующего лета было, что вспоминать. А как проходит на Руси прощание? Понятно как. Всё чинно и благородно: через костры прыгают, хороводы водят, парочками гуляют, венки из полевых цветов по реке пускают…
Вот если бы так прощались, сказка, а не жизнь была бы на Руси.
К тому же, необузданный размах празднованию Ильинденя и без того с испокон века широкому и разгульному придали неутомимые «голубые береты». Как оказалось, загадочной русской душе в этот день для полного счастья именно того и недоставало, как порвать пудовые оковы земного тяготения и рвануть ввысь, прямо в небо к летним облакам и самому Богу на престол в объятия. В этот день всякий, уважающий себя православный христианин, оказывается, служил в ВДВ или был десантником, и количество его официально подтверждённых прыжков с парашютом с каждым выпитым стаканом всё множится и множится, в геометрической прогрессии. А где в деревне с парашютом прыгать, чтобы официально доказать? Понятно где, с моста в речку на пузо или с высоченного берега со специально для этого дня сооружённой «нерукотворной» вышкой-нырялкой. Действительно, прыжки в воду на пузо очень похожи на парашютные. Такая же невесомость с замиранием внизу живота, а удар плашмя об воду, как рывок от раскрывшегося купола, напрочь сшибает эйфорию свободного полёта и возвращает в земную реальность. Так нежданно-негаданно, закрытие летнего купального сезона в религиозный праздник Ильиндень, как нельзя лучше, соединилось с Днём ВДВ.
Петрович сходу заявил, что он сейчас всё организует. И пока мы с Лёхой кумекали, как да на чём добраться, в окнах дома, подымая клубы пыли, замелькала грузовая машина ЗИЛ-157, именуемая «Семёрой», и остановилась возле калитки моего дома. Не успела дорожная пыль ещё машину обогнать, а мы в окно взглянуть, как Петрович уже стоял на пороге и командовал: «Всё готово! Поехали к Пису!»
Такая прыть в Петровиче просыпается всякий раз, когда он в кураже от «слегка под мухой». В нём что-то внутри закипает, и бурлящая жизнью энергия пружиной толкает его на подвиги, которые кондицией – под мухой – больше или кондицией меньше никогда не проявляются. Эта кондиция измеряется в опрокинутых стаканчиках, это понятно, но, проведя с Петровичем не один день и съев с ним, так сказать, не один пуд соли, я так и не смог нащупать прямую зависимость этой самой кондиции от количества стаканчиков, а, следовательно, и момент его попадания в режим кипучей энергии, когда ему всё по плечу и всё получается быстро и, главное, качественно. Поэтому грамотно устремлять такой талант в мою пользу не удавалось.
Закрытие купального сезона в Ильиндень, на которое мы собрались, должно было бурно пройти на реке Пинеге в шестидесяти километрах от Красной в родовом посёлке Писа: Осяткино. Там особенно органично сочетались пророк Илья, целомудренно воспарящий в колеснице на небо, и десантура, стремительно падающая с неба с посланием от Ильи мирного сосуществования: с разбитием бутылок о головы в кровь, крушением ненавистных киосков в хлам, с купанием в городских фонтанах вместе с парашютами и с непрекращающимся воплем: «За ВДВ!» – что и говорить, весело отмечают. Шестьдесят километров по дороге это час езды, а по асфальту и того меньше – раз плюнуть. А тут внедорожная целина архангельской губернии и слово «губерния» как раз отражает состояние и развитие дорог, то есть дорог тургеневской эпохи. По такой дороге можно день ехать и два и за неделю не доехать до конечной точки маршрута. Тем более что прошли дожди, а переправа в брод через две реки требует ювелирной работы. Чуть в сторону от брода и машину понесёт течением вниз прямо к синему Белому морю. Только ЗИЛ-157 для таких дорог и подходит: где раскачкой, где на первой пониженной, где на спущенных колёсах, где блокировкой, а где юзом протиснется сквозь таёжную гать. Хорошая машина, зазря «Семёрой» звать не станут.
Всё бы хорошо, но, исчезнув в одиночку, Петрович собрал и привёз в открытом кузове Семёры весь клан Коноплёвых с Романовыми и Силковых с Губиными, а также представителей и других родовых фамилий, алчущих приключений, причём, на нашу голову. Лёха сразу смекнул, что к чему и, отозвав меня в сторонку, предупредил, что если мы вывезем всю эту ораву на природу, нас – он показал на меня – в родной посёлок больше не пустят, а твой родовой дом вообще спалят…
Настало время описать Петровича. Если считать, что мужчины с сорока пяти лет вступают в зрелый возраст, то Петрович в свои сорок пять – это молодой мужчина, неумолимо стремящийся сразу в старость, минуя фазу зрелости. Если бы не постоянное «сопротивление» горячительным напиткам, то его рост был бы за метр девяносто два или больше и вес под восемьдесят пять килограмм. Но стаканчик барматухи натощак вместо завтрака натянул его кожу прямо на кости и стал пригибать к земле, прорисовывая на спине уже заметный горб старости. Впрочем, если вдруг случалось, что стаканчика не было, то начинался обратный процесс: Петрович, как дерево после засухи в сезон муссонов, оживал, распрямлялся и через неделю выглядел вполне приличным молодым человеком в трусах и шляпе. В трусах – потому что без них на посёлке нельзя, а в шляпе – потому что головной убор усиливал признаки присутствия волос на голове. У Петровича красивые руки. Красивые не в том смысле, что их фото можно разместить на глянцевых журналах в перстнях и кольцах с изумрудами – нет, красота в другом. Глядя на его руки, видишь, что они знали самую сложную и тяжёлую работу и от того-то и были красивы. Грубые мозолистые ладони, не видавшие маникюра закостеневшие ногти, вздутые рисунки вен и натянутые струной сухожилия свидетельствовали о не дюжей силе обладателя таких рук. Совсем не удивительно, что в одной из пьяных «конных» белых горячек, когда немцы брали его вполон, он голыми руками, без инструмента, вытаскивал ржавые гвозди из досок. Ещё помню, на школьном вечере он, не расстёгивая пиджака и верхней пуговицы рубашки, этими руками поднял пудовую гирю более ста раз. Прибрать бы его в хорошие женские руки и цены бы ему не было, но…
Я и сам понял, что тащить всех на пикник не резон: жёны за такую веселуху своих мужиков, точно, дом спалят. Надо что-то было предпринять. И мы с Лёхой ничего большего не придумали, как тихонько-тихонько огородами-огородами, где перебежками, а где и по-пластунски, не поднимая головы, скрылись от толпы на припрятанном, на всякий пожарный случай и случай отхода, мотоцикле Иж. Не знаю, как долго «заряженная» Семёра стояла под парами возле моего дома, но мы на ижаке полпути промчались на раз-два, как от погони. Перед нами вмиг открылась панорама двух сливающихся в одну рек, на другом берегу которой и должен встречать Пис, чтобы уже с эскортом проводить нас дальше к празднику. Только здесь, на Усть-Илише, мы перевели дух от кипучей энергии деятельного Петровича, отдышались и осмотрелись…
Эскорта на той стороне не было! Полпути пройдено и ничего? Всё зазДря?! Обозначая себя и свой приезд в условленном месте, мы целый час ором и воплями не давали местным медведям спокойно готовить берлоги на зиму и нагонять жир, всё кричали и кричали в тайгу. Кричали настолько сильно, что комаров звуковой волной отбрасывало на ту сторону реки. Всё тщетно – Пис во главе эскорта не появился. Даже не выговорить, что мы думали тогда и поняли о Писе и какими «литературными» словами поносили его. А как иначе? Ильиндень – всмятку, закончился не начавшись, парашюты – все порваны, целых нет и провиант до сих пор первозданен…
Мы осознали, что смысл дальнейшего ожидания бессмыслицей называется. Желания ехать домой ни с чем тоже никакого, а попросту, всё это не по-пацански. За реку перетащить мотоцикл, чтобы самостоятельно продолжить маршрут и взглянуть в бесстыжие глаза Писа, не на чем – Семёру же мы с собой не взяли, а лодки поблизости не оказалось. Тащить же вплавь на своём горбу мотоцикл с провиантом и не замочить только по молодости было неслабо, действительно, таскали, а тапереча уж куда нам. Хотя… Решили расположиться лагерем прямо на берегу, типа, нам и здесь хорошо. Проходящие мимо два таёжника, специально уехавшие в этот день из посёлка от пьянки, долго сопротивлялись, но, в конце концов, со словами: «А гори всё синим пламенем, сегодня Ильиндень!» – сдались натиску желания покутить и примкнули к нашим веселушкам. Забегая вперёд, скажу, что они ещё целую неделю кутили в посёлке на берегу возле конторы, когда их жёны считали, что они в тайге на заготовках…
Через некоторое время, когда уже мы порядком повеселились и душа востребовала полётов ввысь, из тайги появился знакомый силуэт. Им оказалась гармонь (!), ремни которой нежно обнимали вымотанного Петровича, прошагавшего с ней почти тридцать километров. Оказывается, никто, из находящихся в Семёре, от празднования праздника не отказался, и, как только собравшиеся поняли, что мы сбежали, как индейцы с воплями кинулись в погоню. Не знаю, что было бы с нами, летящим в спину томагавком путь преградили или отравленная стрела Чингачгука настигла, но, на наше счастье, у Семёры отвалился кардан, и большинство, сдавшись силе обстоятельств, вернулись в лоно семьи, а некоторые, как Петрович, спешились и всё-таки продолжили ралли. Трудно сказать, что ими двигало и на что они рассчитывали, протискиваясь сквозь тайгу, но наш коллектив пополнился радостными товарищами, светящимися от избытка чувств оттого, что дальше идти не надо, что дивное веселье будет здесь и под гармонь…
Трудно описывать пьянку, но могу сказать, что такое нашествие давно не посещало эти места, как в песне: «…давно не помнят здешние места…». Старые вековые ели и сосны участвовали и ещё помнили гулянки развитого социализма, устраиваемые по весне лесорубами-докерами на выгрузке, в годы застоя, когда по большой воде на баржах приходило снабжение всего Пинежского куста на целый год – за целый год и веселье веселилось по всей этой округе. А вот мелкая поросль ивняка и берёзки с осинками с любопытством поглядывали на пьющих, кто в чём купающихся «десантников», и ловили своими резными листочками с прожилками незнакомые бранные звуки и вслушивались в незатейливые переборы уставшей от пешей прогулки гармоники…
Когда от выпитого вода в реке вскипела и перестала освежать молодецкий ВДВешный пыл, вновь настала дилемма: куда податься для продолжения. Податься к Пису в Осяткино – рожи бить? или домой – сдавать товарищей жёнам под роспись? или забираться дальше в тайгу, на Вадюгу – в ближайшую деревню за провиантом?
К счастью, кто-то из нашей когорты всё-таки был слегка трезвый и он настоял на правильном решении, и все мы, как Наполеон от Москвы, тем же макаром, устремились обратно домой в Красную на перегруженных мотоциклах, по дороге подбирая тех, кто так и не дошёл до нашего взбаламушного пикника. Два таёжника, тоже отказались от даров природы в пользу магазинного и последовали за нами. Как и говорил, их неделю жёны не искали, полагая, что мужья в тайге. А когда неожиданно-случайно нашли их в песку грязными, голодными и обросшими, такая нежность и жалость приспела, что они поняли и простили им сразу всё и вся и за все годы. И неудивительно, что их семейная жизнь наладилась – оба с тех пор не пьют – а зачем? когда жёны тебя любят и понимают…
Не у всех так гладко получилось. Но как получилось, так и получилось. Пис, например, чтобы остаться настоящим пацаном, теперь нам с Лёхой Ильиндень с ВДВ должен сорганизовать и наконец-то показать, как у них в Осяткино весь посёлок гудит. Говорят, что в Осяткино праздник всегда «на ура и с трепетом в голосе». Может быть совсем и не так, Пис зальёт – не дорого возьмёт, но как проверишь. Мы, впрочем, также согласны еще раз и тайгу порадовать за счёт провинившегося и вновь на Усть-Илеше встретиться. Вот только, когда он нас на второе августа всех вместе соберёт? Не собрать. Пусть думает – это уже его головная боль…
О Петровиче: http://www.proza.ru/2018/07/25/1217
07.07.2009. 1500 … 28.07.2018. 1720
п. Красная … г. Ессентуки