– Слушала я однажды передачу по телевизору, не помню уж какую, - начала Дарья Сергеевна. – Ведущий произнес слова А. Чехова о том, что раньше «любили по-другому, жили по-другому».
– Да, конечно, жили по -другому. При царе Косаре или при царе Горохе? – рассмеявшись, поддержала её Марина Александровна, бывшая однокурсница.
– Я не имела в виду царское время. Да хоть возьми нашу-то молодость, разве мы могли такое себе позволить?
– Какое такое?
– Да после первого свидания привести парня домой в постель.
– А если любовь с первого взгляда? – резонно возразила Марина Александровна.
– Ну уж нет. Разве мы не любили? Разве мы не были романтиками? Была сдержанность в отношениях, стыдливость, чувство собственно достоинства, и наконец, берегли честь смолоду, - горячо запротестовала Дарья Сергеевна.
– Я всегда думала о том заявлении Вересаева, медика и замечательного писателя, что ранний секс вреден для здоровья женщин. Начинаются недомогания, привязываются болезни. И куда торопятся?
Марина Александровна раскатисто захохотала:
– Честь смолоду. Ха – ха – ха. А ты видно, забыла, как в параллельной группе училась Оксана П., которую все называли интердевочкой? Она так же, как и мы, окончила университет и поехала воспитывать детей по направлению в Усть – Илимскую школу. Помнишь?
– Помню. Это единичный случай. Очень редкий в наше время. И всё – таки мы берегли себя, для того, единственного, который станет мужем на всю жизнь.
– Ну и сберегла ты себя. Что, счастлива очень?! Видно не встретился тебе такой, который так захватил тебя, чтобы небо опрокинулось над головой, чтобы не могла ни пить, ни есть, ни дышать, а думать только о нём, хотеть только его. Желанный до самых кончиков пальцев. Вот тогда бы я посмотрела на тебя, – сказала Марина Александровна, отвернувшись к окну.
За окном лил уже третьи сутки дождь не переставая. Тонкими струйками плакали стекла, растекаясь на подоконники грязными лужицами, разводами. Небо, затянутое черно – серыми тучами, опустилось до земли. Земля, растрескавшаяся от длительного зноя, напивалась, трещины рубцевались, как глубокие раны на теле танкиста, обожжённого огненной лавиной.
«Да, затяжной дождь. Как осенью», – подумала Марина Александровна, а вслух сказала:
– Ты чем-то взволнована, подруга? Поделись, легче станет.
– Видишь ли, мы жизнь уже прожили. Зачем ворошить прошлое. Ничего уже не вернешь. Видно, судьба такая, - неуверенно произнесла Дарья Сергеевна.
– Да, судьба – судьбинушка. Только почему-то говорят, что судьбой надо управлять самому. Я верю в жизненные обстоятельства, в условия, наконец, но не было бы народной мудрости: «Бог – то, Бог, да и сам не будь плох». Хотя…
– Что хотя? Хочешь сказать, что управляет всем высшее существо – Бог. Посылы оттуда, сверху?
– Может, и так. Только уверена, что из космоса за нами наблюдают и руководят. Я иногда даже чувствую это. Человеку всегда хотелось узнать, что там в небе. Помнишь молодую поэтессу Татьяну Снежину? Грозно судьбе она заявила:
Тобою отныне правлю я,
Ты слышишь? Я не верю,
Что сможешь ты сломить меня,
Закрыв за плотной дверью.
И всё – таки судьба не ушла с её дороги. Казалось, счастье так близко, рукой подать, а она нелепо гибнет вместе с любимым. В юности мы делаем много ошибок – трудно верный путь избрать.
Дарья Сергеевна поддержала её:
– В былые времена родители направляли на верный путь своих детей. То были дети дворянских гнезд. И воспитание, и образование они получали в достойных учебных заведениях. Взять хотя бы институт благородных девиц. Каким только наукам не учили их! А главное – умению вести домашнее хозяйство и быть хорошей женой, верной своему мужу. И мужья для них готовились в военных училищах или за границей. Чехов – то прав.
– Да, да. Помню, как ты встречалась с курсантом военного училища. Без памяти влюблён был в тебя. Почему не ответила ему взаимностью? Что было не так? Многие завидовали тебе, - снова заговорила Марина Александровна, – может, жизнь прожила бы интересно, со вкусом. А так серость одна! Скукота!
– Глупая была. Встречались редко, но велась переписка. И представь себе: однажды он признался в любви в очередном письме. Но как? Рядом, с пожираемой морковью на кухне. Меня это шокировало. Говорить о любви после того, как он с ребятами наелся до отвала моркови? Моя романтическая натура не выдержала такой глупости. Я мечтала о красивом признании со цветами и музыкой. А тут безудержная проза жизни! Я ответила, что не люблю его.
– Как же так? Ты говорила, что он приезжал к тебе, – произнесла Марина Александровна.
– Приезжал. Только из этого снова ничего не вышло. Меня поражала его сдержанность, теперь – то я понимаю почему. Он был робким, неопытным мальчишкой. Его воспитанием занималась мать, простая женщина, рано оставленная его отцом. У кого он мог научиться? До встречи со мной он уже работал электриком в своем селе. Это я его сподвигла на поступление в военное училище – учиться без помощи матери на всём государственном. Он обрадовался этой идее и сразу воплотил её. Счастливая благодарность светилась в его глазах.
– Вот ты и пришла к главному: нужен опыт. Возможно, поэтому современная молодежь так легко и быстро сходится, - возразила Марина Александровна.
– «Ничто на земле не проходит бесследно». Иногда этот опыт только вредит. Резко пошатнулась нравственность. Это пугает. Раньше родить в девках считалось чуть ли не преступлением. Ребёнка, рожденного вне брака, в нашей деревне называли заугольником, а на девушку показывали пальцем – испорчена, мол, она. Был у нас такой случай. Как сейчас вижу сгорбившуюся фигуру молодой женщины, подвязанную платочком, и всегда с опущенной вниз головой. Старушка! Сыночка её все, кому не лень дразнили заугольником, даже по имени не называли. Ребенок – то в чём виноват? Я это усвоила очень рано. Поэтому, когда мой курсант приехал ко мне в гости, отправила его в гостиницу, хорошо понимая, что обидится. Вероятно, он это расценил нелюбовью к нему. Холодностью повеяло. Можно было его устроить в доме стариков, у которых я снимала комнату. Но страх перед сплетнями остановил меня.
– Эх, ты! У него, может, денег – то не было на гостиницу. Все тогда жили бедно. Проклятая нищета подавляла даже самое прекрасное чувство. Он же писал тебе, писал?
– Да, писал. Кажется, все было нормально. Я зачем-то попросила у него шариковую ручку. В этом городишке их не было, а очень хотелось иметь. Меня удивило и оскорбило его письмо, письмо – своего рода отказ. И вся душа моя запротестовала. «Ну уж нет, не нужен мне такой жадюга», - думала я. И написала ему, что выхожу за муж. Кто руководил мной тогда, не знаю. Бес ли, или сатана, или что другое, не знаю. Вот и поставила точку. А теперь я думаю, это была любовь, которой не было. Ничего не было. Одна фантазия любви, иллюзия, как любит повторять моя талантливая племянница в своих стихах. К тому же понимаю, что в каждом человеке есть уютные уголки для глупости, даже у умных. По мнению Г. В. Лонгфелло, «не нужно смотреть в прошлое с тоской, оно не вернется, а нужно мудро распорядиться настоящим». А может быть, судьба так распорядилась.
Подруги подошли к окну, всматриваясь в темную даль. Дождь умолк, лишь редкие капли его розовых слез падали на стекла, продолжая напоминать о жестоком властелине грусти. Почему же радости забываются быстро, а печали почти никогда? Что было упущено? Что было не так? Каждая из подруг думала о своем, заветном, подводя итоги прожитой жизни.
Дарья Сергеевна сказала:
– Не считаю, что прожила скучную жизнь. Много в ней было прекрасного. Рождение дочерей, например. Не скрою: очень хотела сына, но как-то не получилось. Материальные трудности были. Работать приходилось много, но я любила свою профессию и до конца предана ей. Не могу представить себя в другой роли. Были яркие счастливые моменты.
А любовь? Может, и прошла мимо меня, не снесла мне голову, как ураган, сотрясающий стены. Только, думаю, прошлым жить нельзя. Уважать свою жизнь, любить её.
Марина Александровна поддержала её:
– Жалеть себя не надо. Жалость – это своего рода болезнь, не надо её впускать в себя. Разрушит здоровье до конца, до смертного креста.
Дарья Сергеевна включила телевизор: пел Александр Градский. Его мощный голос потряс комнату: «как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя». Градский проживал песню свои сильным голосом, похожим на инструмент, поставленный нарядно и празднично, торжествующий и победоносный. А была ли вера – то? Градский пел, и песня его, знакомая с юности до боли, воскрешала прошлое, преследовала в душе сокровенное, так пронзительно больно было за ушедшую молодость. Становилось бесконечно жаль себя и тех, кто никогда не узнает волшебное чувство – любовь, смысл и радость существования.
Неужели моя боль слабее чьей–либо боли?