Ада, или где сидит фазан
Однажды Ирма Г. проснулась, и увидела, что все вокруг как-то поблекло: занавески, пододеяльник, даже новый сиреневый телефон, все вокруг вдруг стало черно-белым, как снимки с фотопленки 65 единиц. И, главное, ничего такого, никаких душевных предпосылок, переживаний, взрывов, ночных кошмаров, понедельник как понедельник, ну разве что работа, нелюбимая, ждёт, дак это факт давно известный.. И вечером, предыдущего дня, Ирма Геннадьевна легла спать как обычно, в одиннадцать. Поставила время, проверила плитку, укрылась, и уснула, свернувшись клубком.
Будильник затарахтел в восемь, дребезжал, как старый трамвайный звонок, и Ирма Геннадьевна, отсмотрев очередной свой сон, как всегда яркий, затянувшийся и нелепый, потянулась за сигаретой и халатом, одновременно. Вот тут-то все и произошло! Зажигалка в Ирминых пальчиках замерла, а рука её, тонкая и смуглая, повисла в воздухе, как крыло цыплёнка, растерянно и удивленно: Её шёлковый халат, лёгкий, весь в диковинных птицах и знойных цветках, который укрывал её, согревал, кутал в мечты, лежал на стуле, уныло- черный, краски его потухли, а диковинные птицы сложили крылья.
Ирма моргнула, досчитала до трех, потерла глаза, по - детски, покрутив кулаками, как бинокль, но шелковый притворщик, свернувшись змеей, оставался черно- белым, и черные птицы с черными клювами, лежали и смотрели на Ирму черными глазами.
- Интересно... - Ирма щелкнула зажигалкой..
Кофе был хорош, Ирма вздохнула, прикрыв глаза, потянулась,("счас пройдёт"), улыбнулась даже, и подошла к окну. Хмурое октябрьское утро смотрело на неё большим черным транспарантом "Доброе утро , товарищи!", перетягивающим две мрачные хрущёвки, которые были серы в любую погоду, и в любое время года, а внизу кружились, обгоняли друг друга мокрые чёрные зонты, торопящиеся на работу, и привычно шёл на прогулку Викинг, соседская рыжая такса, тоже мокрая, непривычно чёрная, с серыми боками- яблоками.
- Доброе... - поздоровалась Ирма...
Она посмотрела на портрет, как бы ища поддержки, (он висел на стене, написанный отцом, ещё когда все жили вместе), где мама была нарисована с кувшином на плече, улыбающаяся, с румянцем цвета граната. Но румянец погас, а картина стала похожа на старую фотографию, пожухлую, провалявшуюся в чулане, чемодане, черт знает где..
Ирма почти побежала к столу, почти с корнем вырвала ящик- с подмятых листов смотрели на неё блеклые натюрморты, серые груши и яблоки, графин, чуть темнее, с плавными переходами в черный, бутылка, и пара одиноких пейзажей, где серая холодная волна подлизывает невысокий, белесый берег..
Ирма походила туда- сюда по комнате, движения её были четки и загадочны, одновременно, затем надела самое яркое, (ещё вчера), платье, с красными и жёлтыми, сходящимися и расходящимися, линиями, как-то особо строго нанесла тени двух оттенков, и даже добавила перламутр, намазав густо, напоказ, нарисовала стрелки, и посмотрелась в зеркало.
Это было похоже на черно- белое фото из журнала "Англия".
Или на фотографии Родченко.
"Ничего, просто краски не легли",- думала Ирма, глядя на, ходившие по подолу от быстрой ходьбы, геометрические полосы. Она не хотела приходить на работу раньше, немного поплутала, и зашла в контору вместе с последним сигналом радио.
- В Москве полдень. - сказало радио.
Как же она ненавидела её, свою контору, этих чаёвниц- разведёнок, вместе с таблицами, графиками, квартальными и полугодовыми...
А в Москве полдень, в Москве полдень... А что у нас? .. - думала Ирма..
- У нас сегодня ежевичное- сказала Симакина, сделав губки.
- "Губки, как пучок редиски"- подумала Ирма...
Уже пили "первый чай" в Ирминой конторе, и разливала, как всегда, Симакина, в своём красно- петушином наряде, который сегодня был, естественно, черный. Петухина, Вечная Вдова, в ортопедических чулках, поджав губки, и закатив глаза, резала хлеб. Пятнадцать лет, как Петухина осталась одна, и вершит свой суд над молодыми и счастливыми. Она считает, что её положение обязывает страдать всех, и Ирма чувствовала себя молодой и здоровой, и как- будто извинялась за это.
- Похоронное бюро - думает Ирма, оглядывая сотрудниц.
О, да, серо- черные тени склонились над бумагами.. И этот потусторонний шелест, то кричат, вопят, подгоняемые Вечной Вдовой, отчеты и документы.
Посмотрите на эти лица, на губы, изогнутые, застигнутые врасплох, возможно, они уже отвечают на звонки трепетных любовников, или дают советы по поводу новомодного "Муравейника", но только не цифры, только не циферки эти, никак не желающие сходиться, занимают их сейчас. И как Ирма выдерживает тут уже четыре года, в этом болоте, скуке, эти разговоры про подаренные, непременно, французские, духи, загадочные звонки, рецепты, рецептики, переписываемые с какой- то тайной страстью, даже сладострастием, и прячущиеся, в записнушках, как надушенное, тайное письмо...
- Ты сегодня яркая! - говорит обладательница мужа и молодого любовника Трельцова.. - И загадочно добавляет- " Я принесла"..
Ирма мучительно вспоминает, что принесла Трельцова, но не может вспомнить, и кивает -"Да.. Хорошо.."
Ирма еле дождалась конца рабочего дня, и размахивая сумкой, бежала черными, мокрыми переулками, срезая, оглядываясь по сторонам, добежав, наконец, до центральной улицы, и перебежав, нарушая все правила одновременно. Она бежала так быстро, что, казалось, за ней мчалась Доска Почёта- женщины в строгих костюмах, с причёсками, стоящими колом от лака, и мужчины в черных костюмах, с медалями на лацканах. Она слышит их бряцанье..
- "Гордость нашего города"- вот сама надпись преследует ее, сами буквы, черные, наперегонки, нарушая все правила алфавита- Ш Б М Н К...
- Ваше время "Два - тридцать".. - сказал почти детский голос в малюсеньком окошечке - Только не опаздывайте! А то талончик по-новой будете брать.. ".
- И вам не хворать! - Ирма спрятала крошечную картонку с цифрами в кармашек ..
- "Совсем детей понабрали"...
Ирмин мозг работал как- будто отдельно от неё, и фиксировал всякие, ненужные ей сейчас, мелочи.
****************************
"Со стороны окулиста нарушений нет" - потер руки доктор в белом халате. "Зрение- сто, хрусталик в порядке, дно в норме.. Хотя... Поищите там.. на дне.. - подмигнул он. Проверьтесь у психиатра, возможно, прошлые потрясения в эмоциональной сфере, такие случаи описаны...
- Иногда полезно покопаться в себе!.. - пошутил черно- белый доктор, и вышел, оставив Ирму одну...
Ирма шла, разметая носком ботинка намокшие листья, "Можно и покопаться", думала она, -"С чего начнём?", и вдруг остро почувствовала запах хачапури.. . Запах этот был такой яркий, что Ирма неопределенно махнула рукой, словно отгоняя его.. Как давно мама его не делала! А раньше часто... Ирма даже носила в школу. Только не могла запомнить название. Это когда приехали дедушка и бабушка, с Тбилиси, её, Ирму, жалеть.
Ирма хорошо помнит бабушкины влажные глаза и, и дедушкино - "Цх, Цх"...
Да, они приехали, и гладили Ирму по голове. Они тогда все собрались, все приехали и гладили. И папина бабушка тоже. Папина была такой тихой, с тонкими пальцами, и все повторяла -"Гена, одумайся, Гена, одумайся", повторяла, и повторяла, а потом перестала повторять.
Папина мама играла на виолончели, и Ирма всегда рассматривала её пальцы, тонкие, чуть увеличивающиеся к середине, где сгибались, они всегда подрагивали, и, как будто, нервничали, переживали больше, чем сама бабушка.
Иногда бабушка брала её на концерты, Ирма сидела нарядная, на специальном месте, и её никто не сгонял, только спрашивали -"Нина, это твоя грузинка?" - и трогали Ирму за ленточки.. А Ирма слушала музыку, и распределяла краски, для трубы она выбрала синий, для арфы бледно- розовый, а для бабушкиной виолончели- сиреневый...
Но потом у бабушки эти пальцы стали болеть, утолщаться, и она перестала играть. И сидела дома, а потом умерла..
И опять играла музыка, и трогали Ирму за бантики..
Она постучалась в старую, обитую красным, дверь.
- Привет - поздоровалась Ирма. Я к тебе. У меня травма.
Кристычева была закадычная, настоящая подруга, через пять минут они уже лежали на большом ковре, пили каберне, и снимали с полок родительские раритеты. Книги пахли кожей, и были тяжёлые, высокие, со старомодными рисованными картинками- голова в разрезе, мышца в разрезе, заяц, распятый и несчастный, и, наконец, глаз, хрусталик, преломленный луч..
- Не боись, найдём! - задрав вверх ноги, изучала очередной талмуд Кристычева. Она как- то очень быстро возила пальцем по страницам, и зачитывала.
- Во... слушай.. "Есть случаи.. потери.. колористических навыков... от эмоциональной травмы.. иногда проявляется много лет спустя .. - бормотала подруга...
- Все ясно. Хромотопсия! Одно на сто сорок пять тысяч! Ты избранная, Ирка! - она захлопнула книгу, и хлопок этот был похож на открываемое шампанское.- Кристычева расположилась на подоконнике с бокалом и сигаретой..
- За тебя, дура! - Да не бойся ты.. Подумаешь! Мой отец цветоаномал, и ничего, оперирует себе! Селезенку с печенкой не путает..- А вот с маманькой всю жизь сходятся, да расходятся, что позор в научном мире..- трещала она..
Ирма слушала. Самое противное, что в ее, Ирминых печёнках-селезенках засело, это когда позвонили домой, и попросили "Забрать "своего" Геннадия Владимировича"...
- Каждый спектакль это, ну вы поймите, каждый спектакль! - Ирма помнит этот голос.. - Ну вы уж как нибудь разберитесь!
Мама сжимала губы.
Ирма страдала.
Тогда дядя Толя разбирался, забирал папу у служебного входа..
Ирма разомлела. Как хорошо , что есть Кристычева- думала она где- то внутри себя.. Настоящая подруга..
А Кристычева не унималась.
- Будешь великой гризайльдисткой! ..- мечтала она за Ирму, выпуская в черное небо колечки дыма...- Одеваться будешь только в черно- белое.. Стиль! Пиросмани и Фрида в одном лице! - и она срывала цветок из горшка на подоконнике..
Ирма погрузилась в чуждый, но притягательный, немного страшный мир диагнозов, медицинских терминов и химических формул. Она удивлялась, и хотела видеть себя со стороны, одну на сто сорок пять тысяч, у кого не правильно сцепилась эта несчастная X- хромосома, и эта хромосома казалась ей хитрой, изворотливой стервой, похожей на Чупихину, с чулками "со швом", с небрежно накрашенной верхней губой, и дремала она в ней двадцать семь лет, и вот , выстрелила из за угла, из-подтишка, по самому больному, нежному, лишив её, дочь художника, возможности видеть.. Интересно, чего лишила эта хромосома остальных сто сорок четыре тысячи ? Так ли она нужна бухгалтеру? Или продавцу рыбы?
А отец? Если бы отец лишился её, может быть, и не было бы Ады, может быть, он и не заметил бы её пепельных волос, голубой чёлки..?
Ирму потрясла Испанская королева... Легенда гласит, что она спустилась в сад, и не увидела своих любимых роз, славившихся по всему королевству своими изысканными оттенками, которые она взращивала с любовью, которым читала стихи, которые спасали её от мук, страданий, после того, как её разъединили с её возлюбленным, не принадлежавшего к высшему сословию, и изгнанного со двора.
- "Не может, ни один король"- думала Ирма. - Но я-то при чем?..
- А ты знаешь, что теряя зрение, люди приобретают повышенную чувствительность других органов? Замещение, называется.. - Кристычева просто наливалась, раздувалась от всей этой истории.
- Ты будешь как волчица, Ирка! Самка.. Королева человеческих джунглей.. Ты будешь чувствовать измену за версту, даже помысел о ней, даже крошечную дерзкую мыслишку..! Уровень адреналина! Запах! - Подруга вскочила с подоконника, взвилась, и выкрутилась как штопор..
- Только запах! - декламировала она, открывая очередную бутылку, нарядившись в седой парик, и исполнявшая незнакомый доселе танец, наверное, волчицы..
К одиннадцати они напились и вылили на себя, в качестве эксперимента, полфлакона "Signature", принесенной Трельцовой..
Ночью Ирме снилась королева. Она бродила по серому замку, ей кланялись придворные, лизали руку молчаливые собаки, а дверях стояла Вечная Вдова, и трясла квартальными отчётами..
- Signature, signature! - кричала она.
**********
Утром Ирма натянула своё платье из линий, и там где жёлтая должна пересекаться с красной, увидела дырочку. "Прокурила .." - вяло подумала Ирма, и потрогала дырочку ногтем, потом расцарапала, проковыряла дырку, и заплакала.
Седой парик валялся на ковре.
АДА
Все началось , все покатилось вниз, с того, что папа увидел голубую чёлку..
Ещё вчера Ирма шла с ним за ручку, они искали "подольскую чёрную", чтобы "оттенить линию берега". Ирма обожала краски, запахи, мастерскую отца. Отец научил её отличать киноварь от кадмия, ультрамарин от кобальта.. Он показывал пальцем прожилки на осеннем листе и говорил, что осень - это пожилая, но очень красивая, дама. Он дотрагивался мягкой беличьей кисточкой, ("белочкой"), до Ирминой шеи.. Ирма съеживалась, было тепло и щекотно..
- Каждый охотник желает знать..- отец наматывал на кисточку фиолетовую акварель..
- Фазан! - радостно кричала Ирма.
Она прижималась лицом к его бедру, к старым брюкам, которые он носил только в мастерской, рассматривала серо- синие полоски, и тихонько целовала ..
- Подожди, подожди.. - говорил отец куда- то в воздух, - надо, чтобы легли краски..
И Ирма улыбалась, горячая от счастья, и ждала, ждала, когда улягутся краски.
Тогда вечером, дома, она нарисовала вторую радугу, и дула на мокрый лист, когда мама спросила:
- А разве бывает две радуги?
- Бывает! - уверенно ответила Ирма..
Но Голубая Челка завладела отцом. И глаза с-под чёлки, карие, они били током, и, наверное, ударили папу.
- Генка не такой...
- Вернется..
- Одумается..
- Пройдёт..
- Ты грузинка, должна прощать..
Все приходили и что-то говорили. Таращили глаза на Ирму, как- будто у неё выросли рога, садились на табурет в кухне.
Бабушки у подъездной лавочки гладили Ирму по голове, и давали конфеты.
Но у папы не проходило.. Портрет Ады в полный рост. "Серия дождей" с Адой... Ада в ливень, Ада в грозу, после дождичка в четверг..
Это была травма..
Хромотопоксия. Абсолютная цветовая слепота. Куриная. Цветки, маленькие, жёлтые, полевые. Целые жёлтые луга. Они ездили с отцом, она помнит.. Ирма представляла куриц, глупых и бессмысленных, на огромном желтом поле, как дерутся они из-за обыкновенного дождевого червя, ловко управляя, однако, слеповатыми глазами- бусинами, как захватывают червя вместе с мелкими камушками, смешно расставляя лапы- трилистники..
Может, и в самом деле, не нужны ей эти цвета.. В оттенках серого такое богатство, но не каждому дано их видеть. Как жемчуг. Любимый мамой.
Нитку серого, диковинного- привезла бабушка с гастролей из Чехословакии.. Папа любил их, говорил, что румянец мамин ещё ярче горит, и "скоро выпрыгнет со щёк"...
- Бывает же, пробежит такая шушера, Ада, по жизни, и руины за собой оставляет- не унимались болельщики..
- Ондатра.. - пожимал плечами дядя Толя.
Ирма забросила краски, или разводила их вместе, агрессивно, делала тюрю, серо-буро-малиновую, плакала, портила кисточки..
- Ты должна рисовать - сказала мама, и отдала её в художку.
***
Симакова резала черное яблоко. Раскладывала дольки на блюдце,
- А ей идёт черное..- язвила Ирма про себя, глядя на её, цвета "вырви глаз", костюм. От Симаковой пахло сладким, неимоверно сладким.. Раньше Ирма этого не замечала..
- Замещение?- думала Ирма...
***
Раз отец встретил её у Художки, и повёл в Детский Мир, где Ирма выбирала куклу. Кукла была в коробке, и одета в голубое платье, у неё были длинные ресницы и пепельные волосы..
- Эту! - Сразу сказал папа. И Ирма с радостью согласилась. Это была самая красивая кукла.
Она раздевала, одевала её, вязала розовый бант, сделала ей постельку.
Глаза её закрывались, Ирма смотрела скрозь опущенные ресницы на её карий глаз, долго, пока не наворачивалась слеза...
Утром, рассыпав пепельные волосы по плечам, удивлённая, немного заспанная, как принцесса, она по-принцесски принимала новый день, и Ирма осторожно поила её из детской посудки..
Ирма забежала в магазин. За окном остался дождь, и невеселая продавщица сделала ей мороженный коктейль, как тогда, перед школой.. Когда пошла в первый класс, и выпал зуб, и все были с гладиолусами, а отец подарил ей букет из осенних листьев. Ирма помнит, она в белом фартуке, и отец ставит её на забор, высокий, и улыбается, снизу.. Тогда Ирма тоже улыбнулась, показав дырку от зуба, и, замерев, прыгнула, ахнув, и её взяли папины руки, и потом этот коктейль, и она делала вид, что пьёт, но не пила, потому, что не хотела, чтобы кончался и коктейль, и вообще, весь этот день..
Ирма вспомнила танец волчицы, который устроила ей Кристычева, подумала, может, отца уже достаточно жизнь потрепала, и наказала, что он несчастлив, немолод, не очень удачлив, старый художник- волк.. Потерявший свою самку, и отбившийся от стаи.
Косой дождь бил по щеке, серые плащи прохожих надувались от ветра. Ирма смотрела на своё платье, на линии, которые пересекались, расходились, и снова соединялись.. Её родители не расходились сто раз, как у Кристычевой, не сходились, папа ушёл, только один раз..
Как- то Ирма пришла со школы, услышав ругань, они кричали, и даже мама- у неё сразу появлялся акцент, если она нервничала.. Ирма сидела в кухне, она громко сбросила ранец, но её не услышали, она видела сквозь щёлочку новый желтый пиджак на отце, он был отвратительный, (мама бы никогда такого не купила), и Ирма ждала, что отец зайдёт к ней, она даже двигала табурет, но он не зашёл, ушёл, хлопнув дверью в своём желтом пиджаке, и она пошла в комнату мамы, и разбила вазу, кувшин, который был на портрете..
*******************
Однажды она увидела Аду.
Ирма шла за ней, увидев после школы, шла по другой стороне улицы, и сердце стучало под пионерским галстуком, а концы его встали вертикально, потому что дышала Ирма, глубоко, а стук сердца уходил в уши, и стучали уши..
И Ирма смотрела, смотрела, даже сползли гольфы, натянутые как стрела, обычно, и Ирма их не поправляла, не подтягивала каждые три минуты, как в школе, на перемене.. Она смотрела на юбку, замшевую, короткую, из которой шли ноги, длинные и высокие, и были они как отдельно от туловища, и руки, тоже длинные, и поперёк всего этого сумка на длинном ремешке, с бахромой, и эта бахрома как- будто кичилась, гордилась, кричала - Посмотрите на меня!
И все это по- отдельности, руки, ноги, бахрома, соединяясь, образовывали какую-то гармонию, Ирма не могла объяснить это.. Но это нравилось отцу.
А сама Ада вдруг встряхивала копной своей пепельной, своей голубой чёлкой, и жалила глазами, карими, почти черными, в которые она забрала весь мир, втянула его в себя, и Ирму тоже.. Ада шла своими ногами по прямо осени, горели листья, и под ногами был пожар, а Ирма ревновала, по-женски, с болью, жадно рассматривала её глазами маленькой, полугрузинской женщины. Особенно впадинку между носом и верхней губой, она её просто ранила, Ирма чувствовала, что отец любит эту впадинку- она похожа на ребёнка.
Дома она рассматривала себя в зеркало, проводила пальцами по щеке, и старалась не смотреть маме в лицо, как будто совершила что-то стыдное..
- Ондатра! - говорил дядя Толя об Аде..
Он вообще так многих женщин называл- "Когда надо нырнёт, когда надо вынырнет"- объяснял он. Но Ирма не понимала его - мокрый зверёк, сидящий на палке возле речки, и ещё с некрасивыми крупными зубами, нет, это не то, не про НЕЕ. Ирма чувствовала, тут глубже.
Ирма посмотрела на себя в стеклянное, немытое окно, она далеко зашла, этот старый район города, где были склады, и мастерские. А ведь они были здесь с бабушкой, у отца, он тогда приболел, и лежал, укрывшись пледом, и Ирма сидела рядом на табуретке, пахло красками, и бабушка открыла форточку.
Они перемыли с бабушкой всю посуду, холодной водой, а отец говорил- "Мама, не надо, у тебя пальцы",- он улыбался, небритый, а потом попросил листок бумаги с карандашом, и быстро - быстро нарисовал Ирму..
Тогда бабушка вздохнула, помнит Ирма, но ничего не сказала..
Она хранит этот рисунок.
Когда последний раз она доставала его?- вспоминала Ирма..
Ирма шла по старой улочке, переступая через булыжники, через один, через два, зачем- то считала, поднимаясь вверх, в сторону церкви, где не была много лет, и сердце её, то колотилось, то успокаивалось, и она не поняла, когда, в какой момент, что уже подымается по крутой лестнице, такой знакомой, потёртой, зашарканной, по сырому плохо пахнущему коридору, где даже стены не изменились, и не стёрлись ступени, и открывает дверь.
- А фазан какой? Как павлин?
- Нет, он не такой яркий.. Яркость не есть красота..
Запах ацетона, растворителя, красок, знакомо ударил в нос.
- Но ведь хвост все равно красивый!
- Самая красивая у меня- ты!
Он стоял спиной, высокий, худой, рука привычно водила карандаш..
Ирма вдруг поняла, что сейчас в её жизни произойдёт что-то главное, то, чего она не понимала много лет, и вот сейчас, она, как будто вмиг повзрослевшая, обретёт мудрость, она станет старше, строже, но и нежнее, она вспомнила букет, осенний, из листьев, которые собирала с ними пожилая дама, с которым она шла в первый класс, она вдруг поняла, что сейчас, когда ноги привели её сюда, когда льёт дождь и надуваются плащи случайных прохожих, он думает о ней, и так же волнуется, скупо, сдержанно, внутри себя, как все мужчины, и сейчас она прижмёт его ладонь к своему непростившему , ещё совсем детскому сердечку, и какая- то мягкая волна накрыла её всю, и она шагнула, как в вату, как в детстве, ахнув, провалившись..
С бумаги, прикреплённой к мольберту простыми канцелярскими кнопками на неё смотрела Ада. Она совсем не изменилась, и была нежна как кукла из коробки. Глаза её смотрели изумлённо. И впадинка, нежная, как острый нож..
Ирма плачет и бабушка расчёсывает ей длинные, непослушные волосы, вплетает розовый бант..
В большой пустой комнате на табурете сидит дедушка:
- Цх, цх..
*****************************
Ирма встала, потянулась за зажигалкой и халатом, отпила кофе, и подошла к окну.
Рыжий Викинг смотрел снизу, и вилял хвостом.
Она помахала ему рукой и улыбнулась.
"Доброе утро, товарищи!" - краснела растяжка..
Ирма посмотрела на портрет, набрала номер:
- Мам, привет! - Подойди к окну..
Дождь кончился, яркая двойная радуга опоясала маленький город.
Радуга выгнулась дугой, нависла, и казалось, охраняла, небольшой, провинциальный городок, и всех его счастливых, и не очень, жителей.
************
- Чай? - подняла бровки Симакова, нарезая на дольки ярко- красное яблоко.
- Чай.. - ответила Ирма, приступая к квартальному отчету.