Помню, в глубоком детстве меня, учившегося тогда в средних классах школы, отправили в далёкую российскую деревню, к дальним родственникам. Никогда не быв в настоящей деревне, я жил в ожидании и радости, представляя, как буду ходить, подобно Пришвину и Бунину, по жёлтым просторам полей. Кому именно я приходился родственником – я не знал, живя то в одном доме, то в другом. В каждом новом месте жила, как правило, бабушка. Иногда – бабушка с дедушкой. Все радовались ребёнку, то есть мне, неподдельною радостью, и старались чем-нибудь накормить. В одном из домов жила корова – точнее, во дворе. Она давала молоко. Стоило только допить очередную поллитровую кружку, как в двери показывалась бабушка, – «Выпей ещё молочка!», – и протягивала такую же. Проскользнуть мимо и улизнуть было невозможно – бабушка ловила в прыжке, и заставляла пить молоко всё снова и снова, сама же, глядя на меня, улыбалась, и разводила ладонями от умиления. Корова же просовывала морду в окно, вытягивала шею и губы так, как, казалось бы, невозможно, и делала протяжное, – «Мууу!», – мне прямо в лицо. Я чувствовал на себе тяжёлое коровье дыхание. У другой бабушки во дворе жили кролики, в большой, тёмной, и ржавой клетке. Что именно дают кролики – я не знал, лишь видел, как иногда внутри, во тьме, раздавались резкие, сотрясавшие клетку удары, и за решёткой показывалась зверская кроличья рожа, силящаяся разорвать железные прутья когтистыми лапами. Так и путешествовал я от двора к двору, от бабушки к бабушке, в остальное же время ходил задумчиво по жёлтым полям, как Пушкин болдинской осенью.
Очередная бабушка в одном из домов поставила на стол большую кастрюлю борща, и скрипучим голосом позвала кушать. Я смотрел по чёрно-белому телевизору чемпионат мира по футболу.
– Бабушка, ну не мешай, – попросил я, – Дай мундиаль посмотреть.
– Мундиаль? Слово-то какое не русское. Футбол ты смотришь!
После задумалась, и радостно воскликнула, – «Мундель!».
– Почему «Мундель»?, – спросил я, – Вот такого слова точно нет.
– Как нет?, – удивилась бабушка, и поучительно, – Оно как раз есть. Муде. Футболисты бегают – мудями трясут.
Принесла, и поставила на стол полный таз вареников, от которых поднимался пар. Нет, так посмотреть чемпионат – было решительно невозможно. Как и постичь тонкости словообразования, которым не учили в школе.
В футбол здесь не играли. Досуг подростков заключался в том, что они собирались каждый вечер, как начинало темнеть, возле клуба, садясь на его ступеньки. Курили, пили горькую. Как набиралось человек двадцать – дрались стенка на стенку. И так каждый вечер. Драться я не любил, поэтому в деревенских забавах не участвовал. Лишь иногда ходил на рыбалку, сам. В городе, где я жил, до ближайшей реки надо было ехать час на электричке, которая уходила в шесть утра, а потом пилить два километра по степной дороге. И ловилось там за весь день всего-то жалких десять плотвичек. Здесь же – речка находилась совсем рядом, и рыба, огромная, по моим меркам, клевала как безумная. Даже плотва была размером с магазинного леща, и за два часа я налавливал такой полведра, гордо неся домой. Бабушка – я буду называть каждую бабушку этим собирательным словом – жарила больших рыбин, тех же, что поменьше, скармливала дворовым кошкам, кроликам, или корове.
Подружился я лишь с соседом, живущим за забором огорода – парнем своего же возраста. Как-то, встретившись через деревянную ограду, он сообщил мне новость. На дороге, проходящей по центру деревни, и самой широкой, два пацана разогнались на мотоциклах утром, врезались друг в друга, лоб в лоб – и погибли. С обсуждения этой странной новости и началось общение. Новый друг стал моим экскурсоводом по деревне – кажется, ему нравилось общаться с городским, он испытывал ко мне интерес. Он же и рассказал, что вечером к клубу мне лучше не ходить – сам же ходил драться стенка на стенку почти каждый день. Остальные же подростки в деревне, завидя днём нас двоих – просто и приветливо здоровались.
Мы сидели на берегу речки, на небольшом естественном пляже, и кидали в воду мелкие камни. Удочка лежала рядом, уже собранная. Я наловил полведра рыбин, и мне надоело. Друг же рыбу вообще не ловил – видимо потому, что жил тут всегда. Из-за поворота, образованного небольшой земляной возвышенностью, раздалось протяжное, – «Ме-е-е». На пляж по одной, и небольшими группами стали выходить козы. Я не знал, следует ли бояться коз, и насколько они опасны – но они были невероятно грязны. Слипшаяся, висящая шерсть неопределённого цвета. Козы разбрелись по другой оконечности пляжа, не обращая на них никакого внимания. То одна, то другая роняла вниз жидкие фекалии – на землю, на себя, и друг на друга. Между ними шёл человек в такой же грязной одежде, он зачем-то улыбался то одному животному, то другому, немного нагибаясь к козам то вправо, то влево. На штанах из мешковины висела странная деревянная конструкция.
– Пастух?, – спросил я у друга.
– Нет, дурак, – ответил тот.
– А что у него болтается спереди?
– Яйца. Разве непонятно? Дурак – деревянные яйца, – и засмеялся.
Из путаного рассказа, прерываемого удивлённым смехом о том, что я ничего не понимаю, стало ясно, что местный деревенский левша, мастер на все руки, который может починить и забор, и трактор – выточил из дерева огромный прибор, и зачем-то приклеил психически больному на штаны, в качестве подарка. Поселяне, все как один, отнеслись к странной инициативе с пониманием и одобрением, и только я, кажется, всё меньше уже понимал в деревенской жизни.
Обратно шли через жёлтые поля, как Пришвин с Паустовским. По просёлочной дороге, на которой лёгкий ветер поднимал вертящиеся завулончики пыли. Впереди показалось – видение.
Метрах в двух перед нами стояла, смотря на нас в упор, девочка шести лет. Одета она была странно – будто бы французская королева в изгнании. Круглая соломенная шляпа в цветах, с огромными полями. Короткое платье, яркое, как у цыганки. И чёрные взрослые чулки в крупную сетку, которая, кажется, считалась у взрослых неприличной.
– Кто это?, – выдавил я, от удивления показывая на видение пальцем, – Почему она так странно одета?
– Феклуша. Её Кузя ябал, – ответил друг голосом знающим и гордым.
Кузю мне показывали. Ему было лет восемь. Немногим младше меня, но уже курил сигареты без фильтра, и прикладывался со старшими к водке, сидя по вечерам с ними на ступеньках клуба. Те же отправляли его, как молодого, в магазин.
– Ну, хорошо, – осторожно спросил я, не повторяя слово, знакомое пока только в теории, – Но одеваться-то так зачем? Ведь она же не сама – её родители одевают, ей лет шесть.
– Родители, кто же ещё, – буркнул друг, – Потому что её Кузя ябал, – и замолчал, не желая дальше объяснять мне вещи ясные и очевидные.
Шли уже по деревне. Перед центральной улицей я остановился – с обоих сторон быстро надвигался страшный грохот. Два мотоцикла на скорости неслись друг на друга по пыльному центру дороги. «Бабах!», – машины и люди разлетелись по сторонам. Пацаны лежали в неестественных позах, будто бы обнявшись. Кажется, у одного из них из-под каски пролились в пыль мозги. Чуть поодаль валялись на земле мотоциклы – «Ява», и «Иж-Планета». Колесо одного из них продолжало крутиться. «Минус двое», – тихо сказал я.
Придя домой к одной из бабушек, я прошёл в дальнюю комнату, и лёг от усталости. «Молочка! Выпей молочка!», – семенила за мной старушка с крынкой, и встала над кроватью, как привидение. Поднявшись, я вышел во двор, по пути увернувшись от коровьей морды, сделавшей из окна протяжное, – «Мууу!», – мне в лицо. Темнело. Наступал вечер, в небе загорались одинокие тусклые звёзды. Одна из них будто бы покачнулась, и, ускоряясь, начала падать вниз. Всё ближе, ближе – и упала неподалёку, в жёлтых полях. Кажется, я даже слышал раздавшийся оттуда, приглушённый расстоянием, грохот. Заинтригованный, я пошёл поделиться увиденным с другом – если тот ещё не ушёл к клубу драться стенка на стенку.
Во времена космической гонки для Советского Союза было делом чести – выпустить что-либо быстрее американцев. Хоть на месяц, хоть на неделю – но быть первыми. Надо сказать, что космонавтам обоих стран тогда приходилось несладко. Первые капсулы, в которых они летали и приземлялись, представляли собой сферы диаметром метра полтора, так, что космонавт весь полёт сидел, скрючившись. После Гагарина, пробывшего на орбите недолго, советские учёные впервые запустили в космос человека, пробывшего там неделю в подобной капсуле, но прекратили эксперименты до того, как полёты стали комфортней – подобного издевательства не стоит даже звезда героя. Также американцы, обеспечивая удобства, изначально применяли управляемую посадку – пилотируемая капсула приземлялась точно в пункт назначения. Наша же посадка была тогда неуправляемой – обгоняя американцев, советские учёные считали подобные мелочи несущественными. Капсула приземлялась «где-то примерно там», с точностью в сто-двести километров, где её и искали военные. Один из космонавтов упал в тайге, и сидел в капсуле, скрючившись, и ходя под себя, трое суток, пока не был найден – но обычно, благодаря массовому использованию людей и техники, всё проходило быстрее. Управляемую же посадку советские конструкторы стали применять только лет через десять после американцев.
Утром мы с другом уже полчаса шли по просёлочной дороги, посреди жёлтых полей, как Толстой и Бунин. Увидев издалека толпу поселян, я понял – мы далеко не первые. Посреди возвышенности, врывшись в землю, лежала блестящая металлическая сфера, метра полтора в диаметре. Разложив на тряпке целый набор зубил и молотков, деревенский левша, мастер по деревянным яйцам, ковырял что-то в её закрытом люке. С другой стороны – восьмилетний Кузя пытался пальцами открутить какую-то гайку. Рядом, смотря на него снизу вверх, и засунув от задумчивости в рот указательный палец, была Феклуша в своём обычном наряде королевы в изгнании – по случаю ей густо намазали щёки свёклой. Чуть поодаль стояла, улыбаясь приветливо капсуле, бабушка с крынкой молока. Другая бабушка тоже была рядом – она держала кролика за уши. Животное, пытаясь освободиться, корчило зверские рожи, скалило зубы, и перебирало по воздуху всеми четырьмя лапами. Немного дальше стояли и все остальные – кажется, тут собралась почти вся деревня. За ними, на расстоянии, стоял дурак с козами, и улыбался собравшимся. Левша нажал на зубило, навалившись всем телом – люк откинулся, и открылся. Внутри показалось лицо человека в серо-серебристой одежде, с красными звёздами на петлицах – оно было небритое и усталое.
– Выпей молочка!, – проскрипела бабушка в открытый люк, подойдя к капсуле вплотную.
– Нельзя, – простонал космонавт, – Пищу пока нельзя, сначала врач осмотреть должен.
– Ишь ты какой прыткий!, – удивилась бабушка, – Ишь! Врач его посмотреть! А вот ты сначала молочка выпей!, – и, схватив космонавта через люк за горло, попыталась залить напиток ему в рот. Молоко потекло по скафандру.
Космонавт кое-как отбился, и захлопнул люк изнутри – лишь было слышно, как щёлкнул металлический замок. Тем не менее, вторая бабушка успела-таки закинуть в люк кролика. Животное, пролетев по дуге, и вопя в полёте, скрылось в глубине аппарата за долю секунды до того, как замок захлопнулся – лишь мелькнули в воздухе безумные, зверские глаза существа.
Поселяне обступили сферу кругом. «Эх! Ух!», – раскачивали они капсулу мерно и методично, – «Эх! Ух!». «Эгегей!», – и сфера покатилась с холма вниз, ускоряясь. Поселяне с криками радости бежали за нею. Лишь там, где она была, лежал в кровавой луже восьмилетний Кузя, хрипя в агонии – он каким-то образом не успел выбраться из-под тяжёлой сферы, и оказался на её пути.
«Эгегей!», – не помня себя от радости, раскатисто кричала толпа, несясь за металлическим шаром во весь опор. Капсула, набрав скорость, влетела в деревню, и понеслась по главной улице. Она снесла фасад дома культуры, где ранее каждый вечер дрались стенка на стенку. Пролетев через дворы насквозь, она разнесла клетку с кроликами – звери расползались, скрипя гнилыми зубами в завулончиках и смерчах дорожной пыли. Она помешала двум мотоциклистам столкнуться лбами, заставив их свернуть с дороги. Лишь корова из-за забора сделала протяжное «Муу!» вдаль уносящемуся шару. Сзади же с радостными криками, свистом и улюлюканьем бежала во весь опор толпа поселян. Капсула, пронесшись через всю деревню, вылетела на обрыв, и упала по дуге с него в реку.
Жители собрались на берегу. Кто-то мял шапку. Молча они смотрели, как волны уносят металлический шар, качающийся подобно поплавку в даль вечной реки.