В нц, в нг жил-руководил некоторый же Правитель. Как большинство правителей, желал он процветания и счастья подданным. А вот искренне или нет… Допустим, что искренне, потому что только тогда есть смысл продолжать сказку. Правда, дело ещё и в уме: ведь не дай бог, говорят в народе, когда дурак старается. Ну, допустим, Правитель дураком не был. Хотя и такие бывали. А было, что не дурак, так подлец, потому что все правители циники, и тут одно от другого далеко не стоит.
Итак, Правитель искренне желал счастья и благополучия подданным, но, как водится у правителей, толком не знал, как этого добиться. Не то чтобы совсем не знал, а, скажем так, сильно в себе сомневался. А для того чтобы правители поменьше в себе сомневались, у них, как водится, была немалая куча советников.
Вот почему для начала (надо же с чего-то начать) и созвал он своих думных бояр и мудрых дворян, да и поделился с ними своею затейкою. Нет, он, конечно, понимал, что думные бояре-спортсмены-боксёры и прочие ёры, дворяне-певцы-артисты и другие исты мало что соображают в народе и народных же нуждах, тем паче, как их, эти нужды, ликвидировать.
Так оно и вышло. Бояре да дворяне мигом ответствовали ему, что в стране всё идёт, как тому следует быть, да пожелали в том Правителю здравия и долголетия: мол, для нас ничего, кроме этого, не надобно.
– Я, конечно, – отвечал на то Правитель, – постараюсь подольше жить, да только мне огорчительно, почему у нас всё же не так, как мне хотелось бы, и почему есть в государстве нищие, и почему равно не для всех хорошо живётся.
– Что ты, государь! – вскричали советники. – Глянь-ка, ведь по всей Земле таково деется: люди по-всякому живут не у нас одних.
– А вот я хочу этот срам повывести, – строго ответил им Правитель. – Идите-ка, садитесь да обдумайте, да не спите, как на думских сборищах, а к вечеру дайте мне ответ.
Пошли те на своё сборище, да поевши и всё же поспавши, принялись думать и гадать, чем ответить Правителю. Ничего, конечно, не придумали. И не потому, что не хотели, а потому, что не умели. Правда, один дворянин, совсем уж из захудалых, предложил заглянуть поглубже в историю: как, мол, и чем люди наши жили прежде, только кто его, одного-то, слушать стал. Да и не знали бояре и дворяне свою историю, как равно и нужд народных. Думали, если что написано в школьных учебниках, так это правда и есть. Такие вот ныне у правителей советники. Других почему-то не приставили.
Так, больше евши и спавши, ввечеру принесли они Правителю требуемые выкладки, да не по мысли пришлись тому думские разводы, и прогнал он их в свои дома на полатях досыпать, сам же ещё пуще закручинился.
Чуток про себя покумекав, решил Правитель созвать газетчиков, журнальщиков и прочих ревнителей когда-то объявленной свободы слова. Правда, свободу эту большинство из них понимало, как свободу материть государство, чьё хлеб-мясо они сытно жрут, а заодно тот самый народ, за который так хотелось порадеть Правителю. Газожурнальщиков рассадили за ослепительно белые столы, уставленные овалом, и тут Правитель узрел, что за столами, в основном, восседали деятели, мягко говоря, одного круга. Спросив о других кругах, получил ответ, что тех не то чтобы не позвали, а они сами не пожелали прийти, что Правителя чуток покоробило. Но когда собравшиеся, слово в слово с боярами, уверили, что в стране всё хорошо и потому пожелали ему долголетия и пообещали максимальный рейтинг, он эти «другие круги» понял и за пренебрежение к народному делу как бы простил. Потому что они точно уж не предвещали, как всяческие предсказатели, что государство вот-вот воссияет и станет верховодить над другими странами, хотя те же не в меру разрекламированные оракулы почему-то не рассказывают, каким образом это произойдёт, не открывают, так сказать, механизма воссияния и верховодства.
Скоро сказка сказывается, да только не скоро дело делается. Ничтоже сумняшеся созвал Правитель самых крупных промышленников и якобы производителей. Крупнейшим из них был, пожалуй, неприлично толстомордый, с заплывшими глазками, добытчик якобы народных недр, которому, не без участия Правителя, был положен оклад в размере одного миллиона трёхсот тысяч рублей. Спросите, в год? В месяц? Ан, нет! В день! И это только оклад! Так что умножьте на пять. Ну и какое дело этому мурлу до благосостояния народа? В общем, посидели, уверили, что в стране всё хорошо и, конечно же, пожелали долголетия. Мол, и мы тогда процветать будем. А то кто ещё придёт…
Сунулся было Правитель к иерархам, да вовремя спохватился, потому что этим мнимым святым отцам тем более до лампочки какой-то там народ: им, кроме Христа, точно ничего не надо. Почему? Да потому что его именем они загребают столько, что куда там какому-то газовику или нефтянику. Самая настоящая корпорация-коррупция. Ведь Церковь, понимал он, – это не храм божий, а Организация. Оказией посоветовали Правителю поспрошать о народном благе у святых угодников, но он к месту вспомнил о том же Симеоне Столпнике, тридцать лет простоявшем на столпе и потому ставшем святым. А чем не жизнь? Работать не надо, бабы-дуры еду носят. А то какая и сама на столп вскарабкается…
Короче, народный доброхот для осуществления глобального плана пока ничего не достиг. А время-то летит, несмотря на всеобщие пожелания здравствовать. И край как нужно кого-то ещё поспрошать. А кого? И метнулся Правитель к простому люду, снизошёл, наконец, до тех, кому хотел счастия и блага. Были у него, несмотря на бережение советников, к обычному люду лазейки. А как же! Иначе какой ты в жопу правитель?
Несколько дней выслеживал он из окна кого-нибудь понароднее и усмотрел, наконец, садовника, что сад и клумбы обихоживал. Спустился, вроде воздухом подышать, да и подступил к тому с разговором.
– А скажи-ка, мил человек, как, по-твоему, народу жизнь облегчить-улучшить?
– А на кой, – садовник спрашивает, – народу жить лучше?
– Ну как же, – опешил Правитель, – ведь добрый государь должен печься о благе народном.
– Навроде бы и должен, – тот отвечает, – только мы, почитай, уже тысячу, как не более, лет хорошо не живём. Сначала стали рабами божьими, потом княжьими и царскими. да и ныне-то... Правда, по сказаниям, сравниваем, как много лет назад простые люди жили. Да и не было тогда простых людей.
– Как так не было простых, – дивится Правитель, – а какие же были?
– Ну, об этом тебе не со мной надобно толковать…
– И ты знаешь – с кем?
– Отчего ж не знать, знаю.
– Сведёшь меня с ним?
– Поспрошаю.
Тишком пришёл в домишко садовника человек, под боярина одетый, вопросил, какая нужда к нему:
– Сказали мне, – говорит, – ты о народе печёшься? А каков он, твой народ, ведаешь ли? А я тебе скажу. Наверху стяжатели, посерёдке, по большей части, – не понять что, внизу, также в большинстве, – быдло. Вот тебе твой народ. Такому ему ты блага хочешь? Верхам этим Родина там, благо людей да государства нипочём, всё ходом. Серёдка зомбирована пришлой верой, из-за которой, по сути, все нестроения, все горести народа нашего, прежде разумного. Чем обнесли его? Каким-то спасением! А от чего это спасение – невдомёк, мозгов не хватает осмыслить. Быдло – оно быдло и есть: пожрать, выпить, бабу огулять, кто ещё в состоянии. Сброд без чести, без совести.
А народ наш жил в Золотом веке, о коем прихвостни газетные не рассказывают, всего-то три и далее тысяч лет назад. Последние его проявления наблюдались в Сибири пятьсот-шестьсот лет тому, да все они уже в сказки превратились. Или не знаешь ничего о том?
– От стариков ещё в детстве что-то слышал…
– Эх ты, в детстве… Ты и поныне в детстве. Ничего ты поделать не сможешь. Ты ведь пешка в руках тех, кто на самом деле миром пока правит. Ты ещё мельче пешка, чем, скажем, какой-нибудь слесарь, плотник или пастух. Они хоть дело делают. На благо, кстати, народа. А ты и захотел бы, да не знаешь – как. Да и времени тебе не достанет, ибо если народ в дерьмо тысячу лет запихивали, то вылезать из него да отмываться надобно втрое дольше. К концу Велесова срока только и начнут толком выбираться.
А народ сам вылезет, сам! Помозгуй, государь, а позже, коли будет желание, помогу чем-нито. Сразу вываливать тебе древние Знания нельзя: головой не сдюжишь. А покуда прощай, управляй народом. Ежели ещё охота осталась…