Обыкновенный солдат

Григорий Хайт
Вообще-то не награда нашла героя. Это я нашёл. Впрочем, и хвалитьсято особыми усилиями по поиску мне не пристало. Просто однажды зашёл к нам один мой приятель, и как-то в разговоре он сообщил, что есть такой интернет-сайт «Подвиг народа».

Там можно вбить данные человека и среди миллионов имён можно найти то, что тебя интересует. С недоверием подошёл я к компьютеру. В соответствующие поля ввёл фамилию-имя своего отца и среди нескольких однофамильцев действительно обнаружил его. Ошибки быть не могло. Дата, год, место рождения совпали. Совпали места боёв и места полученных ранений с тем, что я знал. Более того, в послужном списке обнаружилось то, что не знал сам отец.

Когда-то он говорил, что был представлен к ордену Красной Звезды. Но был ранен, переведён в другую часть, и в результате всё где-то затерялось. В найденных документах я с удивлением обнаружил, что отец также был награждён орденом Славы III степени, о чём он вообще не знал. Скорее всего, представления к орденам готовились в спешке, большими списками, и бойцов, представленных к наградам, даже не уведомили. Дома у нас было несколько медалей, которые отец никогда не надевал. Конечно, не считал это зазорным. Просто не хотел. И вспоминать, рассказывать о войне тоже не хотел. У меня такое чувство, что те люди, которые действительно прошли войну, действительно прошли сквозь это пекло, сквозь эти ужасы, похоронили не один десяток своих товарищей, не хотят даже мысленно возвращаться назад — туда, где одной кошмарной картиной стоят взрывы, кровь, грязь, слёзы, пожары.
У меня было несколько дядей, а также мужья моих тёток. Все фронтовики, все воевали в действующей армии. Жили мы в разных городах. Изредка встречались. То мы в гости к ним, то они в гости к нам. Сидели за столом. Мужчины слегка выпивали, о чём-то говорили. Я тоже сидел за столом. Держал ухо востро в надежде услышать какую-нибудь историю, интересные военные приключения. Но никогда за столом я не слышал историй из цикла «Бойцы вспоминают минувшие дни». Видимо, не только моему отцу, но и всем настоящим фронтовикам не хотелось вспоминать то, что было. Ибо вспоминать, а тем более похваляться тем, что товарищ слева был убит, товарищ справа смертельно ранен, а тебя лишь чуть-чуть зацепило, — это, видимо, западло.

Всё, что я знаю об отце, я узнавал изредка и случайно, когда мы вдвоем шли куда-нибудь и он, устав от надоедливых вопросов, что-то отвечал. Или когда я, указывая на шрам, прямо спрашивал, откуда это. Кое-что из того, что он рассказывал, я забыл, но кое-что врезалось в память. И теперь, соотнося мои воспоминания и найденные документы, я могу по памяти кое-что рассказать.

Начало войны мой отец, скорее всего, и не заметил, и не услышал. Он жил со своими родителями в городе Житомире. Тот самый Житомир, который первым упомянул Молотов в своей речи о начале Великой Отечественной войны. Но бомбы упали не в центре, а за городом. Бомбили военную часть и пороховой завод — достаточно далеко от места, где он жил. Глухие отдалённые взрывы можно было принять за грозу или за учения. Впрочем, утром следующего дня всё стало на свои места. Людской телеграф донёс правду о начале войны, а в полдень товарищ Молотов подтвердил это: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Но это будет потом. А пока решался вопрос, что делать. Решение было принято. Семья уезжает в эвакуацию, а сын Изя (мой отец) остаётся в городе — ждать повестки, охранять дом и вообще, как одинокий юноша — быстрый, сообразительный, мобильный — дождётся каких-то вестей. Непременно хороших, как тогда казалось. А потом сам сообразит, что делать.

Не знаю, какого числа, но отец проводил свою семью на вокзал, посадил в эшелон для эвакуируемых и отправился в военкомат. Оттуда его прогнали: сиди дома, жди повестки. Ещё несколько дней прошло в пустом ожидании. Информации никакой, правды тоже. Пустые слухи и невнятные отчёты по радио. И снова он решил идти в военкомат. Этот поход в военкомат поразил его и занозой остался в памяти. Настежь распахнутые окна и двери. Тысячи листов бумаги — бумажек, летающих по двору и пустым коридорам военкомата. Он стоял, ждал, авось, кто-нибудь появится, выйдет.
Потихоньку подтягивались ещё какие-то ребята — призывники, тоже не дождавшиеся повесток. Наконец появился какой-то старик — сторож. Что он сообщил, и так все знали из сарафанного радио. А после посоветовал: «Вы, ребятки, тут не оставайтесь. Идите-ка вы в Киев. Строем али как попадя. Но здесь вам делать нечего, ждать некого».
 
Отец вспоминает, что вышли из военкомата с два десятка человек. Поначалу шли вроде бы как строем, потом — как попало. Потом толпа растянулась. Потихоньку ребятки отставали, а потом и вовсе исчезали. К вечеру осталось несколько человек. Сто километров — расстояние от Житомира до Киева — прошли за три дня. Для здорового 17-летнего парня и вовсе незаметно и даже где-то приятно идти, когда понятна цель, когда знаешь, идти куда.
 
В Киеве расстался с вновь приобретёнными приятелями, и каждый пошёл своей дорогой. Транспорт в Киеве работал. На трамвае можно было доехать куда нужно. Отец тогда направился к сестре Фаине. Она тогда была замужем за офицером в достаточно высоком чине. Капитан или майор. Они должны были знать, наверное, слегка побольше, чем простой народ. Так уж казалось. Ну а пока дребезжащий трамвай доставил отца к его сестре Фаине. И удивительно — вовремя: они грузили свой нехитрый багаж и детей в грузовик. Муж-военный прислал грузовик и наказ, переданный шофёром: взять самое необходимое и уезжать немедленно. На какой-то станции формируется эшелон. Эвакуация!

Что было потом, вплоть до 1942 года, я не знаю, не помню. Он называл какие-то станции, какие-то даты, но всё это выпало из моей памяти. И я понимаю, что ничего интересного и приятного не было в этом великом перемещении народа. Холод, грязь, скученность, голод. Желание доехать до станции, чтобы что-то купить, приобрести, достать, раздобыть. Очереди, путаница, страх отстать от эшелона. И потому, когда оказываешься где-то в простой русской деревне, в комнатушке, которую не качает, когда кругом не лязгает, не грохочет, не завывают воздушные сирены, это уже счастье.

Это была первая эвакуация. Потом — снова переезд. Потом, видимо, где-то работал в ожидании призыва. Я не помнил название места, откуда был призван на фронт мой отец. Однако документы с сайта «Подвиг народа» дали ответ. Это был второй майский призыв от начала Великой Отечественной войны. Отцу исполнилось 18 лет плюс полная десятилетка. Из наградного листа, найденного на сайте: «В Красной Армии с мая м-ца 1942 г. Федоровский Р-он Кустанайской обл. Казахской ССР».

Отец был направлен на 6-месячные курсы младших командиров. Что делают на курсах? Учатся воевать. Теоретические занятия, практические занятия, стрельба на полигоне — обычный набор военной учёбы. Ну а по вечерам — ожидание вестей с фронтов, голос Левитана, льющийся из чёрной тарелки. Вначале так здорово: Красная Армия перешла в наступление на Харьковском направлении. Победа не за горами. Почти взят Харьков. Это сейчас мы знаем, что случилось: наступление на Харьков захлебнулось.
Из «Википедии»: «Из-за катастрофы под Харьковом стало возможным стремительное продвижение немцев на южном участке фронта на Воронеж и Ростов-на-Дону с последующим выходом к Волге и продвижением на Кавказ...». Всё то, что было преддверием Сталинградской битвы. Уничтоженные силы Красной Армии должны были быть восполнены, и потому в их командирской школе зачитан приказ. Все, кто отучился в школе три месяца, остаются на месте. Все, кто пробыл в школе меньше трёх месяцев, — на фронт рядовым. Так мой отец попал в Сталинград.

То, что я помню из того, что рассказал мой отец. Прибыли в Сталинград. Левый берег Волги. Переброска войск. Их стрелковый полк перебрасывается на другой берег по воде. Чем? Всем тем, что в состоянии плыть. Отец вспоминал. Их батальон грузится на три судёнышка и отплывает. Немцы заметили плывущие суда. Начался обстрел. Стреляют издалека. Снаряды летят навесом. Плюхаются в воду — дальше, ближе. Иногда совсем близко, обдавая водой сидящих, прижавшихся друг к другу солдат.

Читатель, поверьте, я не пишу художественное произведение с эпитетами и прилагательными. Не пересказываю стихи Твардовского: «Берег левый, берег правый». Я лишь пишу, что было, по памяти воспроизвожу рассказ моего отца.

Один из немецких снарядов попадает в соседнее судно. Одно из трёх. Взрыв, крики. Плывущие, тонущие тела. Раненые, пытающиеся выжить, выплыть. Спасать некому, спасать некого. Быстрее, быстрее из-под обстрела на правый берег. Треть батальона погибла, так и не вступив в бой. Но два оставшихся катера доплыли. Солдаты выпрыгивали из катеров, бежали по мелководью под защиту высокого берега. А дальше — перемахнуть через высокую кромку берега и бежать, идти, ползти, тащить оружие, мины — туда, где всё гремит, стреляет, полыхает огнём. Туда, где истерзанные полки ждут подкрепления.

Отец служил в миномётном расчёте. Тот случай, когда в атаку с криком «За Родину, за Сталина!» не ходят, в глаза противнику не смотрят, но зато отлично видят своих ребят. День за днём, сотня за сотней их подвозят с того берега и бросают в атаку, на верную смерть.

Я долго пытался вытащить из отца, сколько же времени он провёл в Сталинграде. Он отвечал, что не помнит. Мне казалось странным, что человек теряет счёт дням, не помнит такое эпическое сражение и себя в нём. Но сейчас, прочтя заумные книжки, я где-то понимаю. Травматический стресс. Впрочем, всё это — философия, загадки для психоаналитиков и психиатров.

В очередной раз их миномётный расчёт менял позиции, передислоцировался. Шли, точнее, перебегали поодиночке от одного укрытия к другому. Вдруг — взрыв рядом и последнее, что увидел отец, это падающую на него стену дома. Повезло в очередной раз: он упал, оказавшись в какой-то щели. А упавшая стена раскололась на кирпичи, ударившие и покалечившие левую руку и ещё засыпавшие его в этой щели. Стал выбираться, разгребая землю, кирпичи, свалившийся на него прочий мусор. Когда выбрался — никого из расчёта уже не было.

Подождал немного — в надежде, что кого-то увидит. Уж не своих ребят из расчёта, просто наших. Потом понял, что здесь уже никто не ходит и ходить не будет, ибо теперь это ничейная земля. Тихонько выбрался из этого проклятого места, вышел на дорогу и пошёл на восток. Шёл, впрочем, недолго. Услышал лишь команду: «Стоять!». Это был заградотряд, в задачу которого входило собирать раненых и расстреливать дезертиров. С одной стороны дороги сидели, лежали раненые бойцы. С другой стороны — такая же запылённая, вымазанная в грязи и крови группа солдат — все те, кого командир отряда определил в дезертиры. Каждого второго из них расстреляют. Остальных отправят в штрафбат.

«Ты кто? Дезертир? Ранен? Показывай!», — отец с трудом содрал гимнастёрку. Рука от плеча до локтя выглядела страшно: посиневшая от ушибов содранная кожа вперемешку с грязью и кровью. Командир отряда лишь присвистнул, матюгнулся и указал в сторону раненых бойцов. Из наградного листа: «Первый раз ранен 3 октября 1942 года в Сталинграде, в составе 895 стрелкового полка 193 стр. дивизии (лёгкое ранение)».

Так уж случилось, что все свои ранения отец получил в местах исторических сражений. Впрочем, сражения были названы историческими спустя много лет. А пока их полк перебрасывали в район города Курска. Теперь мы знаем, куда — на Курскую дугу. Район, место, что их поставили оборонять, не был особо укреплён: место плоское, с пригорками, всё как на ладони. Так что здесь особо не походишь, не разгуляешься. Немцы тут в атаку не пойдут. Поэтому в штабе полка решили прикрыть это место миномётными расчётами, полагая, что без танков и брони немцы туда не сунутся. А они сунулись.

Это был десятый день Курской битвы. Немецкое наступление выдыхалось, но продолжалось. Немцы не теряли надежду пробить оборону. И вот то, что ты видишь: немецкая пехота в нескольких километрах от тебя начинает атаку. Твой расчёт, миномёты слева и справа, посылают в их сторону мины. А они идут и идут на тебя. Точнее, не идут. Перемещаются — обученные, дисциплинированные немцы во весь рост, с криками «ура!» в атаку не ходят. Вжимаются в землю, перебегают от кочки к кочке, от ямки к ямке. Серо-зелёная немецкая лавина приближается к тебе.
Жерла минометов, выставленные изначально на максимальную дистанцию, подымаются все выше. И уже только по положению вздёрнутых в небо стволов можно определить, насколько близко подошли немцы. Вот осталось до них уже не больше полукилометра. Ещё чуть-чуть — и войдут немцы в мёртвую зону. Ближе, чем на 300 метров, миномёты не стреляют. А потом — лёгкий бросок немецких пехотинцев и всё. Рукопашная? Да их в десяток раз больше. Значит, конец.
 
И тут, словно в боевике о Великой Отечественной, неожиданно слышишь рокот моторов. Видишь своих солдат, высыпающихся из грузовиков. Видишь, как спешно отцепляют и разворачивают пушки. Солдаты с пулемётами занимают оборону, а артиллеристы начинают вести огонь по приближающимся немцам. Хотя уже не по приближающимся. По команде или без, но они побежали — согнувшись, словно спринтеры, не отстреливаясь, волоча за собой «Шмайсеры» и короткоствольные винтовки. Так и хочется крикнуть «ура». Ты продолжаешь стрелять и стрелять вслед бегущим. Но тут что-то ужалило в плечо.

Из наградного листа: «Второй раз ранен 15 июля 1943 г. под селом Тросна, в районе города Курска в составе 292 стрел. полка 121 Сталинградской ордена Ленина стрелковой дивизии (тяжёлое ранение)». Вылечили. По ранению не комиссовали. И вскоре — снова в строю, снова на фронте. На этот раз — в Белоруссии. Вскоре вступил в партию. Из наградного листа: «Кандидат в члены ВКП(б) с 1944 г октября (м-ца) N 7655788».

К этому времени вся территория СССР была очищена от немецких захватчиков. Отец вспоминает, что подошёл к нему военный комиссар или вызвали его к комиссару (точно не помню). Далее — просто, и без вступлений, комиссар объявил, что они посчитали, что рядовой Хаит Исаак Ильич достоин высокого звания коммуниста. Что отвечают в этих случаях? «Служу Советскому Союзу!». Никакой радости или негодования у отца не было. Принял он сию новость абсолютно безразлично: когда ты находишься в действующих войсках и не знаешь, что будет завтра, какая пуля будет твоей, увидишь ли ты завтрашний день или нет, то особенно не размышляешь о преимуществах бытия коммунистом. Поставил свою подпись где следует и забыл.

Последний раз отец был ранен в Польше в 1945 году. Тогда он уже служил в составе артиллерийско-миномётного полка. Уже был наводчиком большого 120-миллиметрового миномёта. Это подальше от передовой, чем 85-миллиметровые ротные минометы. Даже, можно сказать, продвинулся по службе: и машины — в вашем распоряжении, и таскать не надо за плечами тяжеленную минометную опорную плиту в полсотни кило весом. И вроде как далеко от немцев, и вроде как побезопаснее. Ан нет. Всё было как сотни раз до того дня.
 
Одну за другой досылали мины в ствол. Один за другим звучали выстрелы. И вдруг — разрыв неподалёку, и страшный удар по голове сбил с ног. Очнулся. По лицу струится кровь. Начал ощупывать себя. Руки, ноги целы. Но что это? Осколок немецкого снаряда пробил каску и застрял в ней, раздробив при этом кость в сантиметре над виском. Сие очень напоминает кадры из патриотического фильма, а сама каска похожа на музейный экспонат. Годы спустя я видел небольшой шрамик над левым виском отца.

Из наградного листа: «Третий раз ранен 1 февраля 1945 года в районе города Тарна (описка, правильное название Тарнов) в составе 136 гвардейского артиллерийско-минометного полка (лёгкое ранение)». По излечении больше в действующую армию отец не вернулся. Советский Союз собирался воевать и дальше, и после победы над Германией. Отца послали учиться на радиста: всё-таки 10 классов отличного образования. Встретил он День Победы в школе радистов. Там же — и разгром Японии, её капитуляцию и окончание Второй мировой войны в сентябре 1945 года. И вот, наконец, школу радистов закрыли, а их, курсантов, отпустили восвояси. В сентябре 1945 года отец вернулся обратно в свой город Житомир, который покинул он 4 года назад, в июле 1941-го.

На этом я хочу закончить. Можно было бы написать кое-что ещё: вспомнить даты гражданской жизни — достижения, обиды, победы, всё, что случилось потом. Но делать этого, писать мемуары я не буду. Ибо история эта — о войне и месте в ней одного человека, одной судьбы, одного рядового «Бессмертного полка». Хаит Исаак Ильич. 30 сентября 1923 — 22 августа 2004.