Самого главного глазами не увидишь.
Антуан де Сент-Экзюпери
Конец учебного года – самое напряжённое время хоть в городской, хоть в сельской школах. В мае и вообще сплошные советские праздники: 1 мая, 5 мая, 9 мая, 19 мая, 25 мая. Совещание перед экзаменами. Уф, слава Богу, всё прошло без осложнений.
И вдруг на совещании объявляют:
– Десятый класс, поскольку экзаменов у них нет, отправляется на заготовку дров для школы. Родители предупреждены, дети в курсе. С ними едут завхоз, трудовик и Лина Сергеевна.
Школьный грузовичок протарахтел по ухабам, углубляясь в лес...
Это были незабываемые дни! Ночевали в палатках. Воду привозили в бочке из ближайшего озера. Еду варили в общем котле. До полуночи жгли костры. Пели до хрипоты. Рассказывали страшные истории.
Тяжелее, конечно, было мальчишкам. Пилили вручную, обычной пилой. Потом топорами обрубали ветки. Раздевались до пояса. Лина видела, как работал Михаил, бравируя силой. Мышцы буграми ходили под кожей.
Девочки оттаскивали ветки, варили еду на костре. Лина Сергеевна помогала им. Обедали наспех, но ужинали основательно. Парни приходили уставшие, лоснящиеся от пота, со следами комариных укусов. Девчонки поливали им на руки и спины, смазывали расчёсанные места зелёнкой или йодом.
Оля Зенькова всегда старалась быть рядом с Мишей. Он ей особого внимания не уделял, и это девушку злило. Лина не раз замечала на себе её изучающие взгляды.
Поужинав с завидным аппетитом, работяги вытирают миски кусочками хлеба, крошки по-крестьянски в рот отправляют и отваливаются на траву, лениво обмениваясь шуточками.
Тем временем опускается сиреневый вечер. Не чёрный, не синий – именно сиреневый! Городскую жительницу, Лину всегда поражало то, что здесь, в отличие от города, небо во много раз ближе к людям. Ближе, прекраснее, многоцветнее!
Вот и сейчас в его сиренево-синий фон тонкой кисточкой вписан узенький золотистый месяц. А выше, прямо над ним, – сияющая холодным блеском звезда-аристократка, очень большая и очень яркая. Всего вероятней, это Венера.
Всё громче, выискивая добычу, злобно пищат кровожадные комары. У палаток – смех, возня. У костра – тихий разговор, звуки гитары, песни.
Потрескивают ветки, платиновые каскады искр улетают вверх. Через полчаса небо уже тёмное, таинственно-глубокое. Трудовик Андреич разгоняет молодёжь: выспаться, набраться сил – завтра новый рабочий день.
Всю ночь над палатками шумит лес, и кажется, что кто-то подкрадывается. Становится тревожно, даже страшно. Но совершенно неожиданно приходит сон, склеивая веки. Спишь как убитый и не слышишь уже ни назойливого писка, ни таинственных шорохов…
Так прошло три дня. Лина Сергеевна несколько раз ловила на себе Мишины взгляды. Она вела себя ровно, одинаково со всеми мальчишками, никого не выделяя, восхищалась их силой и сноровкой. Да и, действительно, парнями нельзя было не залюбоваться. И Михаил работал в числе лучших.
После ужина ещё не стемнело. Люба вызвала Лину Сергеевну из палатки, поманив в глубь леса. Раздвигая нависшие ветки, шли недолго.
Тревожно вдали прокричала птица, хрустнула ветка звучно и где-то рядом. Лина вздрогнула, вцепившись в Любину руку:
– Ты хочешь меня до смерти напугать?
– Нет, нет, что вы!
Совсем близко – шорох. Высокая фигура кажется огромной. Люба исчезла бесшумно.
– Миша? – у Лины Сергеевны перехватило дыхание.
– Ну, я.
– Это ты велел позвать меня?
– Ну, я.
– Ты больше не сердишься?
– Я и не сердился.
Такое чувство у девушки, словно камень упал с сердца.
– Я рада, Миша.
Она взмахнула веткой, отгоняя комаров. Михаил горячей ладонью перехватил её руку. Дрогнувшим голосом - неожиданная просьба:
– Спросите меня о чём-нибудь.
Высвободив пальцы, Лина улыбается... Легко вдруг стало на душе, и не хотелось ни о чём рассуждать или думать. Просто быть рядом...
– О чём же спросить?
– О чём-нибудь.
– Л-ладно. Ну… в каком году погиб Пушкин?
– В 1837.
– Правильно, – удивлённо признаётся учительница, ощущая в душе одновременно и беспечность девчонки, и остатки учительской надменности. – Теперь ты, наверное, будешь спрашивать?
– Д-да.
– Спрашивай.
– Кого ты… – спохватившись, исправляется, – кого вы …-
И умолкает. Только дыханье прерывисто. Но, может, это всего лишь ветер...
– Что же ты замолчал?
– Ну, кого вы… любите? – выпаливает ожидаемо и...всё-таки неожиданно. Лина Сергеевна, сохраняя спокойствие, ожидаемо улыбается:
– Маму люблю.
Разочарованно насупившись, Михаил добавляет:
– И папу, конечно.
– Конечно. (А что он хотел, этот ребёнок?!)
– Теперь вы спрашивайте.
Лина догадывается, какого вопроса ждут от неё. Она понимает: не надо, нельзя играть! Но ей забавно испытывать его. Спрашивает с улыбкой:
– А ты… кого любишь?
В просветах шуршащей листвы, хихикая, подглядывают любопытные звёзды. От палаток доносятся аккорды гитары. Лунные блики и тени скользят по лицу.
– Вас, – он сказал тихо, но так отчётливо, что Лина растерялась.
Неужели она предполагала другой ответ? Зачем же тогда спрашивала? Заведомо предчувствуя ответ, играла, не подумав, что ставит себя в сложное и ложное положение?
И да, и нет. Девчонка! Ну, не смогла удержаться...
Душа рвала путы, чтобы погреться в лучах обожания. А сердце вдруг подсказало кадры любимого фильма, потрясающе трогательного, невыносимо трагического (они ведь никогда не будут вместе!). Совсем недавно его показали в клубе.
Лина скопировала интонацию Гуттиэре:
- Так это любовь с первого взгляда? – (Вспомнит ли Мишка ответ Ихтиандра?)
Он вспомнил. А может, и нет. Но с той же импульсивностью ответил:
- А разве бывает другая любовь? – и в голосе то же детское удивление.
Лина пытается скрыть растерянность назиданием:
– Бывает, увы, ещё как бывает!
– Я люблю вас, – он сказал это негромко, но упрямо и вызывающе. Наверное, он первый раз в жизни сказал эти слова. Лина Сергеевна подняла глаза. Перед ней стоял высокий, крепкий парень, но в душе - так она чувствовала - совсем ещё ребёнок.
Что ответить ему? Медлила. Набрав в грудь воздуха, она вдруг закашлялась до слёз и... рассмеялась. Над ним ли, над собой - не знаю.
Скорее всего, от растерянности. Ведь не со зла же? Неужели хотела причинить боль этому мальчику? Нет! Конечно, нет!
Справилась, ухватившись за берёзку: подавила и кашель, и смех. Но что ответить- не находила слов...
Метроном сердца беззвучно-громко отсчитывал секунды. За спиной жалобно проскрипело старое дерево. Высоко в кронах забормотал сердитый ветер, тревожно и непонятно… Миша молчал, наклонив упрямую голову.
– Миш, ты обиделся на меня?
– Обиделся.
– За что? – (Глупейший вопрос!)
Молчание в ответ. И взгляд в сторону.
...Эх, Ангелина, ну что ты хотела от этого мальчика? Чтобы он был умнее своего возраста? Боже, как бьётся сердце!
Вот спроси себя: «А как по-другому можно было поступить?» И рассудительный внутренний голос выдаст правильный ответ.
Эх, вот если бы рассудок ещё не просто советовал, но и ВСЕГДА руководил сердцем! Чаще случается наоборот…
Дать волю чувствам? Наверное, они оба ещё не были готовы к этому. Было томление, был магнит, но, дойдя до черты, оба боялись перешагнуть её... Возможно, кому-то это покажется странным, но... они были детьми ТОГО времени - и с этим ничего не поделаешь.
В мрачном молчании он выслушал уверения Лины, что всё в его жизни впереди, что будет у него ещё много девчонок. Буркнул:
– Не нужны мне ваши девчонки.
Чем снова вызвал улыбку.
Отвернувшись, молчал. Что бушевало в его груди?.. Лина осторожно дотронулась до плеча.
– Знаешь, – сказала она уже другим тоном, серьёзным и грустным. – Я в школе сидела за партой с одним мальчиком. И мне казалось, что очень люблю его. Очень! Сколько слёз пролила из-за него! А он любил красавицу из параллельного класса. И я жутко ревновала, страдала. А потом после школы разъехались. Зоя за другого замуж вышла, он на другой женился. Я… тут работаю. И уже даже не вспоминаю свои прежние страдания. А прошло, представь, всего четыре года. Кто скажет, что будет с нами ещё через несколько лет?
Он по-прежнему молчал.
– Тебе сколько лет, Миша?
Пожал плечами:
– Вы знаете.
– Шестнадцать?
- Семнадцать!
– А мне двадцать два. Старуха.
– Ба! Чо скажете!
– Это очень много, Миша.
Он ничего не ответил. В глубине души Лина, наверное, ждала, что будет переубеждать, спорить. Ей так хотелось этого!!
Но он, словно в ступоре, окаменел.
– Что же ты молчишь?
Лишь сочувственный шорох листьев, писк комаров да приглушённые голоса в лагере.
– Пора идти, Миша.
– Пора, – соглашается равнодушно. Или показалось, что равнодушно?
– Теперь не будешь провожать больше?
– Кого это?
– Лину Сергеевну.
– Ба, чо выдумали.
– Ну, может, и другого кого-нибудь ещё, я уж не знаю…
В душе Михаила вновь на мгновение вспыхивает свет: разве поймёшь её, когда шутит, а когда говорит правду? Или верить словам, или верить глазам? Он ещё не знает мудрых слов Экзюпери: «Зорко одно лишь сердце». Увы, люди чаще верят словам или глазам, а не сердцу.
Возвращались поодиночке. Долго не могли уснуть, перебирая в памяти каждое слово, интонацию, жест. Михаил по-детски вновь загорался надеждой.
Лина улыбалась: тёплое, незнакомое ранее чувство тревоги за этого мальчика родилось в душе.
Утром – привычный труд, будничные заботы, и лишь изредка встретятся два взгляда – и тут же разбегутся.
В последний вечер долго засиделись у костра, пока не спели все песни.
Миша был у ног Лины Сергеевны, с надеждой заглядывая в глаза. Это смущало. Казалось, все это видят. Она отворачивалась, под каким-то предлогом пересаживалась. Но Миша, ни на кого и ни на что не обращая внимания, снова оказывался рядом.
Отблески пламени румянили их лица, играли волшебными бликами в глазах – и он не мог не смотреть на неё. Забывал обо всех, обо всём, не отводил взгляда – и взлетало сердце, и падало, и снова взлетало вместе с золотыми искрами к светлым звёздам северного неба.
На следующее утро приехал директор, измерил рулеткой поленницы, подсчитал что-то в уме и на бумаге, похвалил за работу и разрешил возвращаться по домам.
Лина уехала раньше. Михаил был в лесу, когда машина, увозя полный кузов дров и учительницу в кабине, прощально прогудела, а потом долго тряслась по разбитой дороге, то забираясь в ямы, то подпрыгивая на ухабах.
Весь июнь Лина ещё присутствовала на экзаменах, писала отчёты, ходила с хозяйкой за ранней земляникой и c девчонками на танцы в клуб. А когда оставалась одна, вспоминала, как у клуба молодёжь играла в «ручеёк». И Миша всё время выбирал её. Она отворачивалась и смеялась. Он сердился: «Опять смеётесь?!» Тогда делала серьёзный вид и не смотрела на него. А он крепко сжимал её пальцы в своей сильной ладони, словно боялся, что вот сейчас она убежит, выскользнет, исчезнет…
Запись в дневнике: «Мишка, Миша, а ведь, честно говоря, без твоих отчаянных взглядов, мальчишеских сумасбродных выходок, без этого чувства, что тебя любят так сильно, так глупо и безнадёжно, без ощущения, что ты кому-то очень-очень нужна, что кому-то приносишь счастье (а если горе?) – без этого мне было бы здесь гораздо горше жить…
Конечно, мне было лестно – эх, тщеславие, тщеславие! Сколько раз хотела поговорить, поставить на место. А когда оказываемся вместе – куда-то высокомерие улетучивается, и я смотрю другими глазами, словно не учительница, а девчонка… Это, наверное, ужасно! И непонятно!
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/07/03/446