Последнее письмо
Здравствуй, неизвестный читатель! Если твои глаза пробегают сейчас по этим строкам, значит, нет меня больше на этом свете.
История, что я собираюсь поведать тебе, сколь страшна, столь печальна. Но я должен сделать так, чтобы ты её знал. У меня просто нет никакого другого выбора. Ты всё поймёшь позднее, уверяю тебя. Ты поймёшь, но едва ли сумеешь меня простить…
Сначала же, я расскажу тебе, о том, как и с чего началось это бедствие. Перескажу, как сумею, историю того несчастного юноши, что волею судеб вскрыл невольно жуткий ящик Пандоры, выпустив в подлунный мир то, чему никогда не следовало бы в нём появляться. История его, как и всякая другая история, которой, вероятно, не одна сотня лет, и которая передаётся, как по цепочке, от одного человека к другому, через многие поколения, всегда обрастает чем-то таким, что изначально не было ей присуще. Ведь каждый рассказчик добавляет в неё что-то своё – свой взгляд, свой запах, частицу своей души. А посему, уже никто и не скажет, что правда в ней, а что нет. Впрочем, сути нашей истории это, увы, ничуть не меняет, в чём и предстоит тебе убедиться, читатель.
Ах, зачем же он открыл эту проклятую книгу – сероглазый школяр с наивным детским лицом? Мог ли знать тогда студент-богослов Генрих Беккер, сколь многим невинным жертвам он подписал приговор?
Ещё совсем недавно жизнь казалась ему замечательной штукой. Весёлой и предсказуемой, полной счастливых надежд, которые (он-то знал это точно) просто не могут не сбыться. А как же иначе? Ведь господь его любит. У господа он на хорошем счету. И эта осень тому подтверждение. Как же прекрасна она в Гейдельберге!
В водах Неккара растворена глубокая небесная синь. Неторопливо плывёт она вместе с ними. С синью плывут по реке облака – утром розовые, повитые серебряной дымкой, к вечеру – густо-багряные, заволоченные туманными седоватыми прядями. Дрожит отражённое золото крон прибрежных деревьев. Всеми своими арками дрожит в воде Старый мост, дрожат громады окрестных холмов, что пригрели город на своих мохнатых ладонях. А воздух так прозрачен, так чист, словно не воздух это, а слеза юной девы.
С высоты, огромным печальным рыцарем, взирают на город руины гейдельбергского замка, ещё помнящие дым и копоть тридцатилетней войны. Руины взирают на ковёр черепичных крыш, что ласкает осеннее солнышко, на брусчатку умытых вчерашним дождём улочек – прямых и узких, на суету рыночной площади, на величавую церковь Святого Духа, возвышающуюся посереди площади, на её чернеющий остроконечный шпиль, пальцем пронзающий небо, там, где царствует бог, который так любит Генриха.
Отец Генриха – человек с говорящей фамилией Беккер (что по-немецки означает пекарь) хозяин пекарни. И не какой-то там завалящей пекарни, а самой, что ни на есть лучшей в городе. Хлеб испечённый у Хельмута Беккера поставляется в дома гейдельбергской знати. Дела идут как нельзя хорошо, и герр Беккер способен оплачивать сыну учёбу. Альма-матер Генриха – знаменитый университет Гейдельберга, и скоро быть Генриху бакалавром, а после магистром, а дальше, кто знает, может, и доктором богословия. Сын пекаря – уважаемый доктор! Разве это не то, что достойно и гордости, и восхищения?
Что же сделало эту осень особенной в жизни нашего Генриха? Что утвердило его в мыслях о том, что создатель, несомненно, расположен к нему? Очаровательное существо с золотыми кудряшками и большими голубыми глазами. Существо заполнившее всю душу его до краёв, до отказа, лишившее сна и покоя, отвлекшее от молитв и трактатов. Агнет. Дочь ткача. Фройляйн Мюллер.
Сколько раз, он провожал её молчаливым взглядом, под весёлый стук башмачков, когда она бежала по улице вниз, в лавку молочницы фрау Марты. Как стучало, как скакало галопом в груди его сердце, когда он украдкой шпионил за ней, поливающей у окна пёстрые звёздочки маргариток. Невыразимо долгие месяцы он не решался заговорить с нею, боясь быть отвергнутым. И всё же он сделал это.
О Агнет, Агнет! Бог услышал его молитвы. Она ответила на его чувства в самом начале этой благословенной осени. Ответила так же жарко и пламенно, как пылало его сердце. Дело уверенно шло к счастливой помолвке, пока, подобно грому среди ясного неба, не случилось того, что не должно было произойти.
В отличие от отца Генриха, родитель Агнет отнюдь не процветал. В большой семье Мюллеров концы с концами сводились непросто. Поначалу, сын зажиточного пекаря казался папаше Агнет весьма выгодной партией, но лишь до тех пор, пока в Гейдельберг сатана не привёл чудовище по фамилии Кёниг. Фон Кёниг. Барон фон Кёниг.
Этот старый обрюзгший вдовец, с поросячьими глазками и тошнотворным запахом изо рта, толстый, как боров, выращенный на убой, прибыл в Гейдельберг к доктору Нойманну, для лечения застарелой подагры. Говорили, что у старика скверный характер. Говорили, что у аристократа деспотический нрав. Говорили, что у вельможи душа чёрная, будто у чёрта. И всё это было правдой. Отчего же судьбе стало угодно, чтобы златокудрая красавица Агнет попалась ему на глаза?
Фон Кёниг посватался к Агнет. Это могло показаться немыслимым – дворянин сватается к простолюдинке, дочке ткача, если не брать в расчёт двух обстоятельств – прелести молодой невесты и уродства старого жениха. Генрих, он-то, хоть и парень не бедный, но ровня ли он дворянину, владельцу земель, по правую сторону Не;ккара? Вопрос за кого отдать дочь, был решён отцом Агнет скоро и однозначно. Наконец-то его семейство вырвется из нищеты!
Так эта осень и забрала у Генриха всё, что дала, и не было слов, что могли передать всю силу его отчаянья. Конечно, он умалял Агнет бежать из города, бежать далеко-далеко, бежать без оглядки. Пусть ждёт их впереди неизвестность, скитание и нужда. И пусть никогда не стать ему доктором богословия. Но зато они будут вместе – ведь любовь превыше всего! А она отвечала, рыдая, что не может противиться воли отца, что не вправе лишать надежды семью, а надежда эта нынче одна – её брак с омерзительным стариканом; и, коль так, видит бог, следует покориться горькой, как хина, судьбе…
Генриху оставалось единственное – молить господа о том, чтобы вернул ему Агнет, что и делал он неустанно и истово уже третью неделю. В этот промозглый ноябрьский вечер, после вечерни, он вышел из церкви Святого Духа на уже опустевшую, тёмную площадь. Моросил холодный тоскливый дождь. Сырой ветер срывал с головы капюшон, норовил забраться за ворот, продирал до костей, холодя и без того застывшую душу. Вдруг кто-то окликнул его:
– Эй, юноша!
Генрих обернулся, увидав чёрный силуэт за своею спиной.
– Вы меня зовёте? – спросил он, приближающего к нему из темноты человека.
– Тебя, школяр. Кого же ещё? – человек подошёл к Генриху почти вплотную. Был он коренаст и бородат, а лица его во мраке, покрывшем площадь, Генриху разглядеть не удалось.
– Шмидер, – представился человек. – Я астролог.
– Беккер, – ответил Генрих. – Студент богословского факультета.
– Слышал я, юноша, о чём ты господа просишь. Не первый раз вижу тебя на вечерне.
– М-м-м… – Генрих оторопел от бестактной прямоты собеседника, столь не свойственной немцам.
– Бог не помощник тебе в этом деле.
– Герр… Астролог, – Генрих старательно подбирал фразу в сослагательном наклонении, чтобы осадить, но при том не обидеть человека, который, судя по голосу, был намного старше его. – Не могли бы вы… я очень бы вас попросил, оставить мои переживания мне. То, о чём я беседую с господом, касается только меня.
– Конечно, конечно, – затряс бородой человек, что назвал себя Шмидером. – Только, юноша, я кое-что знаю о том, что может тебе помочь…
– Что же мне может помочь, если не бог? – спросил Генрих, почувствовав, что сердце его заходило чаще.
Человек воровато оглянулся по сторонам. Убедившись, что свидетелей не видать, он сунул руку себе за пазуху, и что-то достал оттуда.
– Это тебе поможет. Бери, – ещё раз оглянувшись, он протянул свёрток Генриху.
– Что это? – спросил тот, принимая свёрток.
– Книга. Великая книга.
– Какая книга? О чём она?
– Эйреней Филалет, – заговорщицким, сделавшимся тихим голосом, произнёс человек в чёрном, – знакомо ли тебе это имя?
– Не слыхал я такого имени, – ответил Генрих.
– Загадочный, гениальный алхимик, исчезнувший без следа. И никто не может сказать где и когда он умер. И умер ли вообще… Эта книга досталась мне от него.
– Время поисков философского камня осталось в прошлом, герр… – начал было Генрих, но, назвавший себя астрологом не дал ему договорить.
– Не смей судить ни о чём подобном, не открыв этой книги, молодой богослов! – человек в чёрном почти закричал. – Знал бы ты, – голос его снова стал тихим, – кто передал её Филалету… – Рукою он подманил Генриха к себе поближе, давая понять, что хочет сказать что-то ему на ухо.
Генрих подался вперёд, выставив навстречу астрологу свой орган слуха. Тот приблизил свои губы настолько, что волосы его усов щекотали кожу на ухе Генриха, и тихим шёпотом произнёс только два слова:
– Величайший Абрамели;н…
Это имя Генриху было знакомо. Абрамелин – легендарный и ужасающий чернокнижник, творивший, по преданиям, свои чёрные чудеса лет этак двести назад.
Назвавшийся Шмидером, отстранился, и сказал уже вслух:
– Фолиант, написанный его рукой ты держишь сейчас в руках.
«И чем же он сможет помочь мне?», – хотел было спросить юноша, но странный человек, поднял ладонь вверх, и ответил так, будто бы он мысленно прочитал этот вопрос.
– Об узнаешь сам, открыв эту книгу. – И добавил, – запомни, об этом трактате, кроме самого Абрамелина, знали лишь Филалет, да я. В книге заключена страшная тайна, и владеющий ей, в силах овладеть всем в этом мире.
– Если книга эта столь ценна и редка, если она несёт в себе знания, дающие столь великие силы, то почему вы её отдаёте мне, да ещё и бесплатно? – спросил человека ошарашенный Генрих.
– На то есть несколько причин, – ответил человек в чёрном. – Во-первых, ты в беде и нуждаешься в помощи. Во-вторых, чем-то ты мне приглянулся, школяр. Ну, а в-третьих, – астролог помедлил, – и это самое главное, – он сделал паузу снова, – всякая великая книга должна обрести своего хозяина. Хозяин же этой книги – отныне есть ты.
На этих словах таинственный благодетель проворным волчком развернулся, и не простившись, скорым шагом, почти что бегом, бросился прочь, оставляя поражённого Генриха, прижавшего свёрток к груди, посреди пустой площади. Тьма быстро съела силуэт человека, а пространство – звук удаляющихся шагов.
Вернувшись домой, Генрих зажёг свечу и развернул свой подарок, укутанный в ветхую холщовую ткань. Так и есть. Книга. Облупивший, изборождённый следами времени – трещинами переплёт. Конечно же, чёрный. Всё верно. Какого же ещё цвета должна быть книга, вышедшая из-под пера чернокнижника? На переплёте выцветшая тиснённая надпись, которая, вероятней всего, была когда-то кроваво-красной – «VOLO!»*.
Рука Генриха легла на шершавую кожу. Он уже собрался раскрыть эту книгу, но какая-то сила остановила его. Голос внутри его головы надсадно кричал, вопил во всё горло: «Не делай! Не делай этого!».
* Volo! – Я желаю! (лат.)
– Почему я не должен этого делать? – спросил Генрих у голоса.
– Всё что писано чернокнижником – от лукавого. Дьявол водит его рукой, – отвечал ему голос.
– Но я ведь только гляну, и ничего больше! – вступил в спор с голосом Генрих.
– Нет! Нет! – возразил голос, – этого будет достаточно, чтобы вступить с дьяволом в сговор. Потом уж не будет пути назад.
– Ты ошибаешься, – не согласился Генрих. – Я же учёный, и потому должен постигать не только божественное, но и его противоположность.
– Ты лжёшь себе! – отчаянно крикнул голос.
И Генрих сознался себе, что действительно лжёт. Что он готов продать душу хоть самому Люциферу, всего лишь за крохотный шанс вернуть Агнет. С этою мыслью, дрожащей рукой он откинул чернеющее покрытие книги…
Как и ожидалось, текст трактата составлен был на латинском. На первой странице, в преамбуле, Генрих прочёл:
Вот ты и открыл меня.
Приветствую тебя, самый счастливый и самый несчастный из людей! Приветствую тебя, мой господин и мой раб, мой палач и моя жертва. Это говорю с тобой я – Книга.
Я пришла к тебе не случайно. Я никогда не являюсь без причин. Коль ты читаешь меня, значит мой выбор пал на тебя. Но оплатишь ли ты мне той же монетой? Выберешь ли меня ты, как я тебя? Ты ещё волен закрыть меня, не прочтя. После оставить меня пылиться на полке, отдать кому-то другому, просто вышвырнуть меня вон, словно ненужный хлам. Ты волен даже сжечь меня в огне, развеяв мой пепел по ветру… Пока всё это ещё в твоей власти. Пока ты ещё имеешь свободу выбора. Но стоит тебе перелистнуть эту страницу, и ты навсегда потеряешь её. Подумай же хорошо. Подумай же очень тщательно о том, что следует делать дальше.
Прочитав меня, ты не постигнешь тайну жизни и смерти, не разгадаешь загадку любви, не познаешь Бога, не научишься ладить с Дьяволом. Нет! Ты всего лишь обретёшь дар. Дар, которым не обладал не один из живущих. И носителю этого дара станет подвластно всё.
Итак, каким будет твой выбор?
Генрих перевернул страницу. Далее следовало:
Книга исполнит любое твоё желание.
Поразмысли над этим – ЛЮБОЕ!
Хочешь ли стать ты царём царей? Хочешь – станешь. Желаешь ли сделаться богатейшим из смертных? Пожелай – будешь. Не хочешь быть смертным? Жаждешь бессмертия? И это возможно. Желай!
Любая воля будет исполнена. Только если не нарушать правила, если следовать им неукоснительно. Правила эти просты.
Правило первое. Читать книгу до;лжно последовательно. Никогда, ни при каких обстоятельствах, нельзя заглянуть вперёд, подглядеть, о чём же сказано в книге дальше.
Правило второе. В точности исполнять то, что будет предписано сделать.
Правило третье. Читать. Ибо осуществление желаний твоих зависит от внимательного прочтенья написанного.
Готов?
– Готов, – сказал Генрих, и, послюнявив палец, перелистнул эту страницу.
Книга состоит из трёх глав, – вещал текст. Каждая из глав – есть письмо, адресованное тебе, мой избранник. После прочтения каждого из них, ты изъявляешь желание. Прочтение одного письма – исполнение одного желания. Сначала прочтение – потом исполнение. Прочтение – условие исполнения.
Таким образом, у тебя три желания. Не одно – целых три. Это немало, но всё ж будь разумен. Неспешно и тщательно выбирай то, что следует пожелать. Помни: жизнь переменчива, и завтра тебе может, как воздух, понадобиться то, о чём ты и не помышляешь сегодня. Никому не дано знать, что ожидает его в конце.
Следующая страница начиналась с заглавия:
ПЕРВОЕ ПИСЬМО
Генрих оторвался от книги и протёр, уставшие от чтения при тусклом мерцании свечки глаза. Он не сомневался в том, что книга действительно древняя. Судя по состоянию страниц, переплёта, а ещё более по особенностям оборотов её языка (нынче латынь другая) – сей книге не менее двухсот лет. А вот принадлежит ли она перу Абрамелина – есть очень большой вопрос. Ведь никто никогда не видал воочию книг этого таинственного колдуна. Да и вообще, существовал ли он когда-либо на белом свете? Вероятней всего, данный трактат составлен неким неизвестным фанатиком чёрного оккультизма, свято верившим во все эти бредни, выдуманные им же самим. Несчастный безумец, возомнивший себя величайшим из магов. Так думал Генрих.
Но на стенах комнаты под мерцанье свечи трепещут странные тени, в ушах бьют молотки – это взбесивший пульс, а от раскрытой на столике книги будто веет чем-то – манящим, могучим, неведомым… Чья-то рука легла Генриху на плечо. Он вздрогнул и вскрикнул. Он обернулся.
Матушка. Она глядит на Генриха с тревогой и грустью.
– Ты не вышел к ужину, сынок, – её ладонь гладит его по волосам. – Третью неделю, ты почти ничего не ешь, почти не спишь. Ты стал похож на хворостину, на живого покойника.
– Всё хорошо, матушка. Всё хорошо. Не беспокойтесь за меня, ради бога.
– Это всё из-за соседской дочери, – она пристально поглядела в сыновьи глаза. – Я знаю. Сердце матери не обманешь.
– Всё хорошо, матушка. Всё хорошо…
– Мой милый мальчик, – она обняла его за голову и нежно прижала к себе. – Жизнь длинна. И в ней у тебя ещё будет любовь. Ты дай только срок. Не губи себя.
– Я справлюсь, матушка. Обещаю.
– Я принесу хлеба и молока. Поешь, умоляю тебя. Ради меня, покушай, сыночек.
Он так и не притронулся к принесённой матерью снеди. Он всё повторял, и в голос, и про себя: «я справлюсь, я справлюсь…», и остановивший взгляд его при этом не отрывался от разложенной перед ним книги. Наконец, будто бы очнувшись от оцепенения, он зажёг новую свечу, вытряхнул из подсвечника огарок старой, почти истлевшей, и рывком придвинул книгу к себе. Первая глава начиналась так:
Неведома одураченному человечеству истинная история сотворения мира…
Далее шли кощунственные утверждения о том, что не было ни Эдема, ни Адама и Евы, ни их грехопадения с последующим изгнанием из райских кущ. А также о том, что именуемое Отцом, Сыном и Святым Духом, вовсе не является тем, о чём толкуют святые писания…
Покончив со всей этой ересью, Генрих захлопнул книгу и произнёс: «Желаю: Агнет – моя!»
Этот день гейдельбергское светило врачевания герр Доктор Нойманн запомнит надолго. Как заведено, ровно в десять часов по полудню, он нанёс визит своему благородному пациенту, дабы поставить тому пиявки, наложить на подагрические суставы волшебную мазь, приготовленную по собственному рецепту, и лично положить в рот больному две причитающиеся ему пилюли. Хотя, здоровье этого немолодого, склонного к излишествам пациента, доктор и оценивал, как шаткое, всё же он был железно уверен, что жизни его подопечного ничего не угрожает, и не будет угрожать, по меньшей мере, лет этак десять. Порода у Кёнигов крепкая. Об этом герр Нойманн знал не понаслышке – ведь ему доводилось потчевать и дядюшку барона, и братьев его, и племянников…
Войдя в дом, снятый бароном на время лечения, доктор сразу почуял неладное. Собственно говоря, не почуять этого не сумел бы никто. Онемевшая прислуга казалась похожей на перепуганных зайцев. Доктора просили обождать в приёмной. Через некоторое время к нему вышел приказчик, бледный, словно бы у него была анемия.
– Герр Доктор… я просто не знаю… – сбивчиво начал он. – Господин барон за завтраком находился в бодрейшем расположении духа. Но, как только закончилась трапеза, господин мой вдруг покраснел. Он вмиг стал пунцовым, словно сваренный рак, прости меня господи! Он схватился за горло, он начал ловить ртом воздух, будто рыба на берегу. Он задыхался, спаси нас господь! И поверх красноты, по коже его пошли какие-то синие пятна… Очень синие… Почти чёрные, доктор. Потом он упал. Всё случилось так быстро… Я распорядился послать за вами, но вы… сами пришли. Боюсь, он не дышит, герр Доктор. Боюсь, он…
– Проводите меня к барону, – оборвал приказчика Нойманн.
Через четверть часа доктор констатировал смерть пациента от апоплексического удара.
Ничего более не угрожало счастью молодых. Вскорости состоялась помолвка. Свадьба же была назначена сразу же после Крещенья, как только истекут двенадцать рождественских дней.
Генрих завернул страшную чудотворную книгу в отрез дублёной кожи, чтобы хорошо защитить её от сырости, и упрятал в надёжный тайник, скрытый посереди руин гейдельбергского замка. Теперь-то он с трепетом уверовал, что книга и впрямь писана рукой чернокнижника, и не абы какого, а самого великого Абрамелина. Генрих зарёкся, что больше никогда не заглянет в неё, не прочтёт ни единой строчки, ведь как ни крути, связываясь с силами, пробуждаемыми ею, ты вступаешь в соприкосновение с самим сатаной. «Но ведь это было лишь раз, – оправдывал себя будущий богослов, – и, конечно же, с позволения господа. Ведь я столько молил его, и очевидно, что книга, пусть и нечистая, пришла ко мне от него, ибо сказано, что и лист не падает с дерева без воли Отца Небесного». А, между тем, время шло к Рождеству.
Снег не частый гость в тёплом, приветливом Гейдельберге, но эта зима выдалась наособицу. Развесистые пушистые хлопья сыпались с неба кряду целых три дня, покрыв крыши и мостовые пухлыми, как сдобная булка, перинами. Весёлая ребятня строила и с гомоном штурмовала снежные крепости, молодёжь забавлялась игрою в снежки, а люди постарше ворчали, с кряхтением орудуя неуклюжими деревянными лопатами. А после ударил невиданный для этих мест мороз, да такой, что даже Неккар подёрнулся сереющей коркой льда. Печи в домах топились так жарко, как не топились уже много и много лет.
Скорее всего, именно данное обстоятельство и явилось причиной беды. Шальная искра выскочила из пасти камина в гостиной Беккеров, и угодила прямо в разостланный на полу ковёр. Оставшаяся незамеченной и не загашенной, она дала начало пламени, ставшим роковым для обиталища семьи пекаря. Огонь распространился со скоростью урагана. С треском он целиком поглотил второй этаж дома, мансарду, взметнулся огромным красным петухом над крышей, уничтожил, расположенную внизу пекарню… Ничего не удалось спасти от него чете Беккеров – ни накопленных гульденов, ни драгоценностей, ни одной тёплой вещицы, ни единого одеяла... – всё кануло в адовом пекле. Вернувшись в тот день с занятий, Генрих нашёл вместо своего дома убогое пепелище.
Но самое страшное было в другом. Пекарни, этого источника безбедной жизни, больше не существовало. Всю предрождественскую неделю Беккер-старший, сбиваясь с ног, бегал по домам своих вельможных заказчиков, по домам тех, кому в течении без малого двадцати лет бесперебойно поставлял свой восхитительный, лучший в город хлеб, умоляя их дать ссуду на восстановление производства. И от всех до единого он получил отказ.
Семью погорельцев приютил один из наёмных работников герра Беккера, живущий бобылём в жалкой лачуге на окраине города. Вернувшись туда из университета Генрих застал родителей в глубокой тоске и отчаянии. Враз поседевший отец Генриха сказал только фразу, понурив голову: «теперь мы нищие голодранцы…», и погрузился в тяжкое, больное молчание.
Лишь только сейчас Генрих осознал весь ужас свалившегося несчастья. Придётся проститься с учёбой – оно требует немалой оплаты, и не стать Генриху ни доктором, ни магистром, ни бакалавром. Но это казалось ему недостойной внимания мелочью в сравнение с другой, настоящей бедою, неизбежно ждущей его очень скоро. Отец Агнет расторгнет помолвку. Он никогда не допустит, чтобы его дочь обвенчалась с нищенствующим оборванцем. Нет, конечно же, здесь Генрих перегибал палку. Оборванцем-то он не станет. По крайней мере, он грамотный человек, и сможет заработать себе на жизнь не тяжёлым и грязным трудом, а устроившись, скажем, писарем или же счетоводом. Но его жалования едва будет хватать, чтобы хоть как-то прожить вдвоём с Агнет. О помощи её семье не может идти и речи. Такого расклада, отец Агнет, человек, скорее боящийся бедности, нежели жадный, не мог допустить никогда. Значит, всё пошло прахом. Значит, опять всё пропало. Да. Всё кончено, если только…
В этот сочельник, когда внизу, в свете огней, в окружении рождественских ёлок, украшенных свечами, вафлями, бумажными цветами и красными яблоками, шумно веселился весь город, славя приход Спасителя, Генрих поднимался по тёмной, разбитой, вьющейся змеёй дороге наверх, к мрачным развалинам гейдельбергского замка.
Вооружённый одной лишь свечой, которую то и дело гасили порывы холодного ветра, врывающиеся внутрь через бойницы пустеющего каземата, он не без труда отыскал свой тайник. Выбрав, защищённое от ударов ветра место, в самом углу, он уселся прямо на каменный пол, поставив свечу на обломок стены. Содрогаясь всем телом, то ли от холода, то ли от подступающего к самому сердцу страха, он развернул свой смертоносный подарок.
В этот миг проклятый ветер завыл как сотня вервольфов. Генрих поёжился, осенил себя крестным знамением, и раскрыл книгу на том месте, где он закрыл её в прошлый раз.
ВТОРОЕ ПИСЬМО
Теперь, мой избранник, я расскажу тебе истинную историю сотворения мира. Внимай же!
Так начиналась вторая глава.
В ней говорилось, что мир создан, отнюдь не господом богом, а некими величественными существами, коих автор называл «двумя братьями». Имя старшего из них было – Белый, а младшего – Чёрный. Каждый из братьев хотел видеть вновь сотворённый мир по-своему, и ви;дения их различались диаметрально. Что для одного из них казалось прекрасным, другому представлялось уродливым. Что один из братьев считал достойным, то другой признавал омерзительным. Что для одного из них являлось добром, было лютым злом для другого. Братьям не удалось договориться друг с другом, на компромиссы никто из них не пошёл, и дело обернулось войной. Старший брат оказался сильнее, и одержав верх над младшим, заточил последнего в некой непостижимой для разума смертного темнице – неведомом, полностью отгороженном от всего земного бытия мире-пространстве. В этом-то заточении и пребывает Чёрный брат бесчисленное количество лет.
Завершив чтение главы, Генрих закрыл книгу и крикнул, срывающимся голосом в непроглядный мрак каземата: «Желаю: отец мой – богат!».
«Богат… богат… богат…», – ответили эхом невидимые стены замка.
На третий день в покосившуюся дверь лачуги, давшей приют погорельцам, постучали.
– Кого там черти несут? – сварливо спросил хозяин, напрочь позабывший о немецкой обходительности.
– Здесь ли находится герр Беккер? – поинтересовался из-за двери бодрый голос.
– Да какой я теперь герр? – отозвался отец Генриха. – Не герр я теперь, а босяк.
– Боюсь, что вы ошибаетесь, досточтимый герр Беккер! – с задором воскликнул, находящийся по ту сторону двери. – Отворите мне дверь, господин!
Отец Генриха открыл дверь, с недоверием разглядывая стоящего на пороге. Тот был одет в платье благородных покроев, лицом округл, а кожа рук его выхолена.
– С кем имею честь? – буркнул Беккер.
– Добрый день, герр Беккер! – расплылся в улыбке незваный гость. – Моя фамилия Хофманн. Я помощник нотариуса из Бремена.
– Что вам угодно? – спросил отец Генриха, помрачнев ещё больше.
– Мы уже пятый месяц разыскиваем вас, господин Беккер!
– Кто это мы?
– Я и нотариус Шульц.
– По какому вопросу? У меня есть перед кем-то долги?
– Напротив! На вас написано завещание. Ваше наследство никак не может отыскать вас.
– Какое ещё завещание? – погоревший пекарь недобро сощурился.
– Герр Петер Беккер. Ваш двоюродный дед. Он скончался в августе этого года.
С трудом вспомнил отец Генриха своего дальнего родственника – он видел-то его всего раза два, да и то, когда был мальчонкой. Как оказалось, этот мюнхенский бюргер несказанно разбогател на торговле пряностями и ростовщичестве, и прожив долгую жизнь отдал богу душу, не оставив потомства. Был он вдовым, а связей с роднёй чурался. Видать боялся, что потянется к нему вереница нахлебников с протянутою рукою. Когда же старик занемог по тяжёлому, то составил завещание, и вписал туда имя Хельмута Беккера – своего внучатого племянника из Гейдельберга. Кто знает, для чего он так поступил? Может быть, назло другим претендентам, давно поджидавшим его кончины.
Полученных денег хватило не только на то, чтобы заново отстроить сгоревшие дом и пекарню. Их хватило на то, чтобы поставить ещё несколько пекарен по городу, купить два десятка добрых лошадей и подводы для перевозки муки и доставки продукта заказчикам, купить дом сыну и будущей невестке, наполнить шкатулку фрау Беккер бриллиантами… И даже после всего этого их оставалось ещё столько, что герр Беккер просто не мог взять в толк, какое бы найти им применение.
Свадьбу Генриха и Агнет сыграли на десятый день после пасхи. Венчались молодые в храме Святого Духа. Новоявленная семья въехала в даренный ей большой, но уютный дом. А вокруг благоухала и пела весна. И были дни Генриха наполнены солнцем и белым шёлком цветущих яблонь, а ночи сладостью и страстью юной Агнет.
Благословенную книгу он перенес из тайника на руинах, в тайник оборудованный в своём новом доме, и молил господа только о том, чтобы в жизни его больше никогда не было повода снова открыть её.
В начале июня, на день Святой Троицы, молодая чета ужинала в заново отстроенном родительском доме Генриха. Был подан суп из спаржи и ривеля, после – праздничная индейка со шпиком, а на десерт – конечно же, яблочный штрудель. Его-то матушка Генриха не доверила готовить прислужничающей поварихе. Как всегда, волшебный свой штрудель делала мама сама. Ни у кого на свете и никогда не выйдет такого вкусного штруделя, какой получался у матушки! Уж Генрих знал это точно.
Велась неспешная беседа о милых пустяках под выдержанное бургундское, доставленное к бюргерскому столу из соседней Франции, в открытое окно веяло свежестью только что прошедшего дождика, слуги зажигали свечи в больших подсвечниках из чистого серебра. Матушка Генриха, подперев подбородок руками, неотрывно глядела на молодых, и было в её взгляде столько тепла, столько любви, столько нежности…
Генрих немного смутился:
– Матушка, что это вы так смотрите?
– Не могу нарадоваться на тебя, сынок. На тебя, и на жёнушку твою. Не могу налюбоваться вами. Какие же вы у меня ладные да красивые!
Едва матушка договорила эти слова, как лицо её исказила гримаса страдания. Внезапно начался приступ кашля – судорожного, надсадного. Глаза её увлажнились и выкатились, на лбу проступили капельки пота. Отец Генриха проворно поднялся со своего места и подошёл к супруге. Пощупал ладонью её лоб.
– Святый боже! – воскликнул герр Беккер, – Хелен! Ты вся горишь! Скорее в постель!
Вызванный на следующее утро доктор Нойманн, осмотрев пациентку, диагностировал простуду. Доктор прописал микстуру и горячие ванны с горчицей для ног, после чего получил свой гонорар и раскланялся, пообещав посещать больную каждый день до полного её выздоровления.
Прошла неделя, но, несмотря на все старания знаменитого врача, ожидаемого выздоровления не наступало. Напротив, больной становилось всё хуже и хуже. Черты её лица заострились, щёки впали, а кожа приобрела цвет цинковых белил. Жар не проходил. Она стремительно теряла вес, и спустя неделю выглядела так, будто месяц не брала в рот ни крошки. Приступы неудержимого кашля не только продолжались – к ним присоединился ещё один симптом. Грозный симптом. Мокрота с кровью. Доктор Нойманн только сокрушённо пожимал плечами…
Генрих навещал любимую матушку каждый день. Часами просиживал он у постели.
– Доктор, что с матушкой? – спросил он у Нойманна в один из дней. – Даже я вижу – не простуда это.
– Видите ли, молодой человек… – доктор замялся, – судя по симптоматике, я мог бы диагностировать у вашей матушки чахотку, но… это заболевание не развивается столь стремительно. Ведь совсем недавно фрау Хелен была абсолютно здорова…
– Так что же с нею, герр Доктор?
– Возможно, это какая-то крайне редкая, неизвестная мне форма чахоточной болезни. Но я не могу быть уверен.
– Что с ней будет? Каков ваш прогноз?
– Я делаю всё, что могу. На всё остальное – воля господня, – ответил врач.
Спустя несколько дней состояние больной стало критическим. Вторые сутки лежала она без чувств. Её пожелтевшее тело превратилось в обтянутой кожей скелет. Она больше не кашляла, на это уже не было сил. Только струйка крови стекала с уголка потрескавшихся губ, струйка, которую то и дело убирала с её щеки сиделка белоснежной салфеткой. Но при этом, на мертвенно-бледном лице её, на иссохших впалых щеках, играл необычно яркий румянец.
Пришедший доктор молча покачал головой.
– Герр Нойманн, ей лучше? – с надеждой спросил его Генрих.
Доктор молчал.
– Видите? У неё появился румянец! Дело пошло на поправку?
– Юноша, – произнёс доктор глухо, – к сожалению, этот румянец не признак выздоровления, а, скорее, наоборот…
– Сколько ей осталось, герр Доктор? – Генрих изо всех сил пытался сохранить самообладание.
– Боюсь, ваша матушка не переживёт нынешней ночи, господин Беккер… – последовал ответ.
Генрих спустился с чердака, прижимая обеими руками к груди заветный свёрток. Он зашёл в свой кабинет и запер за собою дверь на ключ.
ТРЕТЬЕ ПИСЬМО
Его предваряли слова:
Если ты читаешь это, мой избранник, значит, два твоих предыдущих желания уже исполнены. У тебя осталось третье и ПОСЛЕДНЕЕ. Потому, тысячу раз подумай, стоит ли тебе читать дальше, или же закрыть книгу до ещё более худших времён. Причём, я бы настоятельно порекомендовал второе. Решать тебе, избранный. Но если всё же решишь поступить первым способом, то помни о том, что был ты предупреждён.
После шли пространные философские рассуждения об относительности добра и зла, сводящиеся к тому, что умозаключения о том, что есть зло, а что есть добро, зависят только лишь от навязанных догм.
В заключение главы было сказано:
Понятия добра и зла, принятые в этом мире, и считающиеся в нём незыблемыми – суть произвол Белого Брата, узурпировавшего универсум. Никоим образом, оные не являют собой Высшей Истины. Знай же это, избранник!
Но на этом третье письмо, в отличие от двух первых, не оканчивалось. За ним следовал постскриптум:
P.S. Надеюсь, ты не забыл, мой избранник, о чём был предупреждён в начале сего письма, не забыл о том, что я не советовал тебе читать дальше. Но ты сделал иной выбор. Что ж, будь по-твоему!
Дважды книга помогла тебе. Поможет и в третий раз. Но всё имеет цену свою и плату. Настало время возвращать долги.
В преамбуле сообщалось, что в книге содержится три главы – три письма, адресованных только тебе. Теперь же сознаюсь: в моём сочинении наличествует ещё одна глава, ещё одно письмо – последнее. Прочтение его и будет твоей платой, мой жадный до желаний друг.
P.P.S. Прочесть последнее письмо ты должен в течении недели от того момента, как изъявишь своё последнее, третье желание. Ежели не сделаешь ты указанного, то всё ранее исполненное, уничтожится, а самого тебя ожидает скорая гибель.
В груди у Генриха похолодело, а руки охватила противная мелкая дрожь.
«Проклятый безумец! – воскликнул он мысленно, – разве не было тебе изначально известно, чем заканчивается якшанье с дьяволом?!»
Но перед внутренним взором его стоял образ любимой матушки, которая таяла, словно лучина, чьей жизни осталось всего лишь на несколько вздохов…
Генрих, сжав зубы, с яростью захлопнул коварную книгу, и простонал: «Желаю: матушка жива и здорова».
Наутро господин Нойманн явился в дом Беккеров с печальною миссией – засвидетельствовать смерть своей пациентки. Насколько же он был удивлён и обрадован, когда обнаружил её в сознании и улыбающейся. Фрау Беккер уже с аппетитом позавтракала наваристым куриным бульоном, и выведывала у сиделки все самые свежие новости.
На третий день больная встала на ноги, а к концу недели, к величайшему изумлению доктора, имела и вес, и вид, свойственные ей до начала болезни.
С тяжким, дурным предчувствием раскрыл Генрих окаянную книгу. Какую злую шутку сыграет с ним лукавый дьявол? Какую ещё плату запросит он?
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО
Поздравляю тебя с исполнением всех желаний, избранник!
Пробил твой час. Пришла пора узнать страшную тайну, сполна уплатить свой долг и стать зачинателем величайшей миссии, призванной восстановить истинную справедливость. Будь горд собою, ибо тебе уготована небывалая честь. Внимай же, первый из избранных!
Во тьме и хаосе невероятных глубин сокрыта безмерная сила. Она бы могла двигать миры, зажигать и гасить светила, повелевая вселенной, творя и разрушая всё сущее. Мощь миллионов солнц – лишь жалкая капля в сравнении с этим могуществом. Но оная сила молчит, пребывая в забвении и отдалении, бессчётное множество тысячелетий. Причины того – чары, наложенные на Врата Глубины, врата царства, где обитает сила.
Сила эта – есть Он. Тот, кто соткан из чёрного пламени. Тот, кто создан из бесконечности мирового эфира. Тот, кто вылеплен из вечности времени. Тот, кто является существом столь величественным и непостижимым, что любое его описание через сравнение будет невероятно грешить против истины.
Облик Его ввёл бы в гибельный ужас любого из сынов человеческих. А взгляда Его не выдержит ни один из живущих, с жизнью своею не распрощавшись. Чёрный, невероятно огромный, шагает Он сквозь пустоту на мускулистых, покрытых шерстью ногах. Переваливается с боку на бок его грузное, необъятное, словно гора, волосатое тело. На пальцах рук и ног Его острые когти – каждый размером в высокую башню. Сверкают ужасные когти во мраке холодным металлом. Рвут эти когти ткань пустоты под Его ногами, оставляя за собою шрамы прорех, везде где прошёл Он. И зияет сквозь эти прорехи бесконечная бездна. Голова Его напомнила бы смертному голову свирепого льва, только величиной своею, она превышает Большого сфинкса Египта. Рот же Его, усеянный частоколом острых клыков, громадных, как скалы, смертный сравнил бы либо с пастью дракона, либо с зевом Левиафана. Глас Его оглушительнее грохота тысяч лавин, громче взрыва сотни вулканов. О том, каковы Его очи ничего невозможно сказать, ибо несут они молниеносную гибель любому, попавшему под взор их. Таков он, неявленный властелин мира.
Но не вечны оковы! Не вечны чары, наложенные на Врата, и держащие Великое Существо в заточении. Наступит священная ночь, когда вырвется Он из глубин, и ступит на Землю полновластным хозяином. И Земля поменяет свой лик. Сделаются тогда небеса смоляными, а по рекам побежит ртуть вместо воды. Сгинет зверьё, птица и рыба. Останутся лишь крысы, гады, шершни да пауки. Деревья станут другими – скрюченными и ползучими, усеянными иглами с ядом. Гноем расползётся повсюду зловонная плесень.
Род человеческий будет истреблён на две трети. А тот, кто останется, позавидует мёртвым. Ибо приведёт Он с собою на Землю своё воинство, племя своё крылатое, когтистое и клыкастое. Жестокое своё племя. И станет сие племя отныне и навеки господствовать на Земле. Остаток же несчастных людей, станет рабами ему. Пришедшему из Глубины племени противна любовь, неведома жалость, и посему, мир будет полниться людскими воплями, стонами и зубовным скрежетом. Замри же сущее в ожидании Истинного Господина!
Имя Его – не Сатана, не Дьявол, не Люцифер, не Вельзевул, не Иблис. Не верь лживым святым писаниям, избранник! В них нет ни слова правды. В них нет и частицы знаний об Истинном Господине. Верь в то, что имя Его – великая тайна, и всякий узнавший её умрёт.
Теперь же, о избранный, я укажу, что надлежит тебе делать дальше. После того, как ты дочитаешь книгу до самого последнего слова – сожжёшь её. Затем составишь письмо, о содержании которого я сообщу тебе ниже. На письме ты не укажешь ни адреса получателя, ни адресата. Не волнуйся – письмо само найдёт того, кого нужно. Письмо отдашь почтовому гонцу. Накажешь ему, вручить письмо любому человеку, какому он пожелает. Гонец может воспротивиться столь странной просьбе. Так заплати ему щедро! И посули ещё большую награду, когда он вернётся назад с распиской о получении, от того человека, кому он письмо это передал. Таким образом, ты гарантируешь, что письмо твоё не будет утрачено, и кем-нибудь обязательно прочтено.
В послании своём ты волен написать, о чём тебе будет угодно. В частности, почему бы тебе не рассказать о себе и не поделиться историей об этой книге, о том, как она попала к тебе, как исполняла твои желания, а также о том, что ты узнал из неё?
Помимо произвольной части в содержании твоего письма должна наличествовать часть непреложная.
Необходимо обязать своего неизвестного адресата сделать то же самое, что и ты. А именно, твой адресат также должен написать и отправить письмо незнакомому человеку. Содержание этого письма тоже может быть произвольным, за исключеньем трёх пунктов.
Первое. Предупреждение. Любой прочитавший письмо погибнет. Но если письмо не будет отправлено, то всех близких и дорогих людей получившего, даже если они письма не читали, ждёт скорая смерть. И смерть эта будет жестокой и лютой. Если же письмо будет отправлено, то скорая смерть ожидает его самого, но жизнь близких окажется вне опасности.
Второе. Наставление. Адресат должен обязать нового получателя, поступить так же как он – написать письмо произвольного содержания, но с тремя обязательными к выполнению пунктами, другому неизвестному ему человеку. (Этим самым, будет обеспечена передача письма по цепочке, началом которой явишься ты, мой избранник).
Третье. Квинтэссенция. Главное требование: в письмо должно быть вписано СЛОВО. Великое СЛОВО. Слово, которым окончится эта книга. Это слово и призвана понести цепочка, которую ты породил.
Я верю, что ты не глуп, мой избранник, и уже постигнул, что обязательное предупреждение, которым ты должен сопроводить письмо, относится и к тебе самому. Ты стоишь перед выбором. Ты можешь дочитать до конца, узнать великое СЛОВО, отправить письмо и погибнуть, исполнив славную миссию. А можешь сейчас же захлопнуть книгу, можешь немедля предать книгу огню, не вызнав и похоронив на века великую страшную тайну. После чего, ты станешь беспомощно наблюдать, как мучительно, один за другим, умирают твои самые любимые люди.
Я был бы не справедлив к тебе, мой избранник, если б не объяснил смысла смертоносной цепи из писем. Цель её такова – подготовить Землю к грядущему приходу Истинного Господина. Для этого необходимо, чтобы кто-то в течении нескольких веков знал Его имя. Но в тоже самое время, до прихода Его, сие имя должно сохраняться в глубокой, гробовой тайне.
Вот мы и подошли к финалу, мой друг. Я рад, что ты остался со мной. Я горд, что в тебе не ошибся. Через мгновение проникнешь ты в тайну тайн. Через мгновение ты овладеешь СЛОВОМ.
Знай же, что имя грядущего хозяина мира, имя Истинного Господина, имя Чёрного Брата… Знай же, что имя Его – МОРОНГЛОРР.
* * *
Никогда не открывайте писем от неизвестных адресатов в электронной почте!
Моё проклятое любопытство заставило меня пренебречь этим правилом и совершить ошибку, ставшую роковой.
Открыв письмо, я узнал историю Генриха, узнал о смертоносной цепи, по которой передаётся это послание уже не одну сотню лет, узнал последнее зловещее СЛОВО.
Автор письма, пересказав историю Генриха, поведал и о себе. Поведал о том, что произошло с ним самим, после того, как он стал очередным получателем послания смерти.
Поведанное им было жутким. Сначала, он естественно не поверил тому, что это может быть правдой. Как и любой из нас, счёл содержание розыгрышем, и отправил письмо в корзину. Через неделю утонул его самый близкий друг. Спустя три дня после этого в кошмарной аварии погибли родители. Едва он похоронил их, как у его девушки обнаружилась тяжёлая форма рака…
Письмо было возвращено из корзины, и переслано на случайный Е-мэйл. Неведомый жребий выбрал меня.
Точно так же, как отнёсся по первости к письму предыдущий его получатель, точно так же, как, без сомнения, читатель, к письму отнесёшься ты сам, взглянул на него и я. Злая шутка талантливого фантазёра, рассчитанная на впечатлительных девочек. Ещё, помнится, я подумал тогда, что если по интернету гуляют так называемые «письма счастья», то почему какой-нибудь пакостный человек не может рассылать «письма беды»? Через пару минут после прочтения я и думать забыл об этом письме, переправив его в папку «спам».
Между тем, город наш будоражили страшные новости. Последние несколько месяцев в городе пропадали дети. Позже их маленькие тела находили в водосточных канавах, мусорных баках, канализационных люках и на заброшенных пустырях. Находили их сожжёнными, растерзанными, расчленёнными, со следами нечеловеческих надругательств… Как сообщали нам новости, полиция сбилась с ног, но чудовищный выродок оставался неуловим.
В тот распроклятый день, о котором мне бы хотелось забыть навсегда, мой старшенький, мой Аркашка, позвонил мне на сотовый.
– Папа! Географичка заболела. Нас отпускают домой! – звенел радостный голосок.
– Аркадий, дождись маму в холле, – строго приказал я.
– Ну, папа. Её придётся ждать целый час!
– Кому я сказал?! – повысил я голос, – ты хочешь попасться маньяку?
– Ну, папа! Ведь дом же всего в двух шагах, – заканючил Аркашка. – Как будто этот маньяк только и делает, что за мной охотится! Вон Сашка Никифоров домой сам пошёл, и Толик, и даже Светка Бородина. Я что, хуже девчонки, что ли?
– Если у них родители безмозглые, – я уже кричал, – и позволяют им в такое время ходить одним, то это не значит, что мы с мамой тебе тоже такое позволим!
– Ну и не позволяйте! – обиженно выпалил Аркашка и отключился.
…Тело нашли неделю спустя, в гнилой заводи на Белой реке. С трупика была снята кожа… Опознать тело с полностью содранной кожей. Ты можешь представить, каково это?! У нас оставалась надежда на генетическую экспертизу. Так хотелось обмануть кровоточащее сердце, которое упрямо шептало: «господи, это же он…». Бедное сердце шептало своё, а разум взрывался отчаянным воплем: «Нет! Нет! Нет!!!». Экспертиза подтвердила правоту сердца…
Мы с женой были раздавлены. Мы были просто похоронены заживо. А ведь я тогда и не вспомнил об этом письме. Ах, если бы вспомнил! Если я б тогда вспомнил!!!
Аня, моя супруга, уже третью неделю молчала. Она не пролила не слезинки, ни на похоронах, ни после. День за днём, если она не спала, то раскачивалась, сидя на стуле, уперев невидящий взгляд в некую точку на белой стене нашего зала. Но в это воскресное утро произошло чудо. «Сделай мне кофе», – тихо сказала она. И это были первые произнесённые ею слова, с того адского мига, когда судмедэксперт протянул нам бумагу, лишившую нас последних надежд.
– Анюта! – я обнял её за плечи, – А давай-ка мы с тобой выберемся куда-нибудь, а?
– В Лебяжий лог? – медленно, будто бы просыпаясь ото сна спросила она.
– Конечно, в Лебяжий лог, любимая! Я помогу тебе одеться.
На окраине нашего города раскинулась живописная роща. Берёзы вперемешку с рябинами, кое-где сосновые островки. Летом грибы и ягоды, зимою – прогулки на лыжах. Эта роща для нас с Анютой особая. Здесь, за надёжной завесой кустов, в густой васильковой траве мы впервые любили друг друга. Рощу пересекает широкий овраг, на дне которого когда-то плескалось крохотное озерцо. По весне и осенью на гладь его опускались передохнуть перелётные дикие лебеди. Потому и получило место это такое название – Лебяжий лог.
Я остановил машину там, где окончилась просека, упершись в сосновый валежник. Дальше мы шли пешком. Не сговариваясь, обогнули по лесу поляну. Обогнули, чтобы не бередить воспоминаний. На этой поляне мы устраивали семейные пикники – я, Анюта, маленькая Машутка, и покойный Аркашка…
Вскоре тропка вывела нас к самому логу, на край высокого и крутого обрыва. Чтобы спуститься вниз, надо было ещё идти вдоль оврага на север, примерно четверть часа. Мы остановились передохнуть. Прямо передо мной с ветки свисала пышная гроздь рябины. Я встал на цыпочки, потянулся всем телом, пытаясь добраться до соблазнительных крапинок. Не удалось. Я подпрыгнул, но промахнулся. Лишь на третьем прыжке гроздь оказалась в моей руке.
– На, Анют, угостись, – сказал я, оборачиваясь. И осёкся. Край обрыва был пуст.
В два прыжка я очутился у края и посмотрел вниз. То, что я увидал там, я не пожелал бы увидеть даже самому заклятому из своих врагов. На дне оврага, подпирая отвесный склон, стояло сухое дерево. Его мёртвые ветви торчали пиками вверх, напоминая острые иглы ощетинившегося гигантского дикобраза. И на этих самых ветвях, на этих алых от крови окаянных ветвях, пронзённая ими, как копьями, лежала моя жена, моя Аня. Она лежала на спине, между небом и землёй, нанизанная на ветви, словно на шампуры. Она лежала лицом вверх, и её огромные карие глаза были широко открыты. Она будто бы не замечала, не видела трёх узловатых штырей, проткнувших насквозь её тело, и теперь, словно бы росших у неё из живота и груди, тяня окровавленные обрубки ввысь, в безучастное осеннее небо.
– Аня! Держись! Я иду к тебе!!! – со всей мочи заорал я, и бросился вдоль по тропинке, моля бога, чтобы поскорее отыскалось такое место, где можно было бы спрыгнуть в овраг, не лишившись жизни.
Глупец. Какой же я глупец! Прежде, чем куда-то бежать, мне стоило набрать 101 и вызвать спасателей. Тогда, возможно, у меня был бы хоть мизерный шанс не допустить Аниной смерти, а так… Когда я оказался у дерева, то обнаружил, что тело жены пленено ветвями в пяти метрах над землёй. С проворством обезьяны я забрался наверх, ну и что с того?! У меня не было с собою пилы, а переломать эти ветви руками я оказался не в состоянии.
Анюта была ещё жива. Она последний раз взглянула на моё перекошенное бессильным отчаянием, заплаканное лицо и прошептала всего одно слово: «МОРОНГЛОРР…».
Великое зло, сеющее смерть и страдания шло с письмом сквозь столетия, меняя страны и континенты, меняя язык, меняя обороты и стиль, оставляя неизменной лишь свою чёрную суть. Теперь же оно настигло тебя, читатель.
У меня нет сомнений, что ты, как и всякий получивший его, поначалу не придашь ему никакого значения. Не придашь, до тех пор, пока…
Слава богу, я не очистил папку со спамом.
Когда это начнёт происходить и с тобой, читатель, ты проклянёшь меня. Что я могу сказать в своё оправдание?
Машенька. Моей доченьке всего лишь четыре года. И кроме неё у меня больше никого нет.
Возможно, ты сможешь понять меня, но не сможешь простить.
Убивает не само письмо. Убивает имя.
Имя это, теперь известно тебе, читатель.
Прости же меня. И прощай!
МОРОНГЛОРР МОРОНГЛОРР МОРОНГЛОРР