Глава 6
Противники
Светловолосый встряхнул золотыми кудрями, поднял свой, налитый до самых краёв бокал, и, сделав добрый глоток, начал говорить, не докучая другу отговорками и предисловием.
– Драрар. Так зовут первого из них. Он из СС. Цвет одежд – чёрный. Имя второго – Нах. Этот из ВН. Комбинезон – бело-чёрный. Третий – Лю. Ориенталец. Одет в жёлтое.
– Лаконично, – отметил Алинек. – Следовательно, я могу предположить, что твой комбинезон – голубой, так?
– Да. Цвет одежды претендента должен соответствовать цвету-символу его конгломерата.
– Ну, я же говорил: как в спорте! – обрадовался Алинек.
– В древности люди ходили на войну друг против друга тоже под флагами своих зон, – ответил Сэл.
– Не будем упражняться в дефинициях, друг, – замахал руками брюнет, – ты расскажи лучше, в чём силён каждый из них, в чём он лучше или хуже тебя?
– Я считаю, что все они лучше, чем я.
– Почему?
– Нельзя недооценивать врага.
– А как же уверенность в своих силах? Вера в победу? Разве это не важно?
– Во тьму уверенность! Во тьму веру!
– Понял. И…
– За плечами каждого из них, Ал, тысячелетия ученичества и боёв. Каждый из них – непревзойдённый мастер фехтования и рукопашной. Все они сильны как медведи, отважны как львы, быстры как гепарды, выносливы как мустанги, хитры и мудры как змеи, коварны как гиены. Они гениальны во всём. Они – великие воины, и нет им равных. Но при этом, у каждого есть ещё нечто, присущее только ему. Это нечто, получается только у него одного. В исполнении других это умение выглядит лишь убогой немочью. Выдающееся уменье это, мы называем козырем. И у каждого он свой. Все мы имеем прозвища в этом походе, и прозвища наши отражают этот роковой и главный козырь.
Драрара зовём мы «Повелителем Гравитации». Этот малый способен поднять в воздух огромные камни, кусок скалы, да хоть стадо слонов! Придать поднятому огромную скорость, и с высоты со всей силы обрушить их на тебя. Точно также, в состоянии он лишать веса и своё собственное тело, а посему, может летать, парить, мчаться над землёй, подобно каю. Стало быть, полагаю я, дозволенные правилами верёвка с кошкой в его поклаже, за ненадобностью, отсутствуют.
Наха прозвали «Меняющим Формы». Этот способен обратиться в ужасного зубастого ящера высотою в стосаженный дом, а может в гигантского огнедышащего дракона. Может обратиться в орла, и таким образом, подобно Драрару, приобретает способность к полёту. Да во что угодно может обратиться он! Во льва, крысу, дерево… Но и это ещё не всё. Когда он трансформируется в нечто во много раз превышающее вес его тела, скажем, в того же динозавра, то окружающее Наха пространство промерзает насквозь. И всё жидкое в некоем радиусе вкруг него превращается в лёд. Если же в этом радиусе посчастливится оказаться твоему телу, состоящему, ты знаешь на сколько процентов из воды, то враз станет льдом и оно. Это происходит оттого, что в основе его умения лежит способность преобразовывать энергию в массу. Конечно, он может черпать эту энергию от солнца, но если есть желание кого-нибудь заморозить, или стоит ночь, или небо затянуто тучами, то он начинает тянуть её от всего, что его окружает. Потому и промерзают – и земля, и камни, и воздух вокруг. Когда же решает он превратиться из чего-то очень большого, скажем тысячетонного дракона, в нечто очень малое, допустим червя или полевую мышь, происходит обратное – масса перетекает в энергию. И тогда появляется пламенный смерч, струя раскалённой плазмы, которой Нах, даже обращённый в личинку, способен искусно управлять; ему не составит особого труда в секунду сделать из своего врага горстку пепла.
И наконец, Лю – «Проникающий Повсюду». Этот способен вселить своё сознание, разум и волю в любое живое существо, имеющее хотя бы зачатки мозга, будь то человек или зверь, слизень или птица. Причём, не в одну единственную особь, а во множество. Это может быть и стая саранчи, и отряд воинов. И на то время, пока Лю в них, их глаза – это его глаза, их руки – это его руки, их сила – его сила.
Улыбка скепсиса снова кривилась на устах Алинека.
– Ну, по поводу этого эсэсовца, мне ещё понятно. Для того чтобы летать и кидаться каменюками достаточно иметь антигравитационный чип. По размеру он, наверняка, меньше верёвки с кошкой. Так что, здесь ты прав – нет этой штуковины в его поклаже. Вместо неё там чип лежит!
– Это запрещено правилам, Ал… – возразил Сэлинджер, – но друг будто бы и не услышав этого, продолжал:
– А вот насчёт нейтралитетчика, хе-хе, – хохотнул Алинек, сверкнув своими безупречными жемчужными зубами, – для того чтобы творить те вещи, о которых ты мне сказывал, ну, скажем, превращаться в динозавра, промораживая всё вокруг, тут нужен преобразователь энергии, да не наручный, а весом этак в полцентнера. Тяжело будет с таким бегать между точками твоем Наху! Так что, либо слухи о его способностях сильно преувеличены, либо…
Лицо Сэлинджера вновь стало непроницаемым.
Алинек не стал заканчивать этой своей мысли, переключился на следующего.
– А ориенталец хорош… был бы, если всё это было правдой. Телепатически управлять оравами людей и стадами тараканов! Хо-хо! Хорошая идейка для примитивной фантастики. Но не более, мой друг, не более! Что мы имеем из пси-технологий? Микроскопическую штучку, вживлённую в нашу теменную кость, позволяющую нам общаться передавая и принимая мысли друг друга, и то, заметь, лишь в том случае, если мы того захотим. Всё. Не слышал я такого, чтобы где-нибудь было создано нечто, позволяющее управлять волей другого существа. Да и будь такое изобретено, то кто бы разрешил?.. Или для твоих ориентальцев законы не писаны?
– Лю не использует технологий, – всё с таким же отрешённым видом произнёс Сэлинджер.
– Ага! Сейчас ты скажешь: магию он использует, связь между сознанием и материей.
Сэлинджер кивнул, будто и не заметив насмешки друга.
– Ладно, тьма с ним, магию так магию, – продолжал посмеиваться Ал, – а теперь скажи мне, дружище, ну а каков твой козырь? Тоже какая-нибудь ориенталькая магия?
– Я умею замедлять время вокруг себя.
– Вот как? Очень интересно! Значит, ты у нас «властелин времени»? Или нет… Ты – «тянущий время за хвост?» – издевался Алинек.
– Меня прозвали «Играющим со Временем», – невозмутимо ответил Сэл.
– Хорошо, – сказал коротко стриженный, изобразив нарочитую серьёзность, – допустим так. А для чего тебе это нужно. Ну, в смысле, как это может помочь в бою?
– Видишь ли, когда время вокруг меня замедляется, то для наблюдателя я становлюсь очень быстрым. И напротив, все действия наблюдателя выглядят для меня очень медленными. Попросту говоря, он стоит напротив меня истуканом, и могу с ним сделать всё, что захочу.
– Недурно, недурно, – пощипал подборок Алинек, – А не покажешь ли мне тогда своё умение, друг?
– Могу, но после этого я буду чувствовать себя, э… неважно.
– Так я и думал! – торжествующе воскликнул брюнет. – Всегда, когда просишь показать кого-нибудь, то, что называется магией, слышишь лишь отговорки.
– А ты кого-то уже просил, Ал?
– Нет. Некого было попросить. Не встречал я их, магов этих. За 25000 лет своей жизни так ни одного и не встретил, ну, не считая тебя, конечно, – Алинек приподнял уголок губ, и зажмурил глаз.
– Я не маг, Ал.
– Невозможно показать то, чего не существует, друг мой.
– Хорошо, – выдохнул Сэлинджер тихо, но в глазах его при этом вдруг блеснула озорная искра. – А где твои антикварные очки от солнца, приятель? Алинек пошарил глазами по террасе.
– Ах, тьма! Похоже опять внизу, на пляже оставил. А почему ты решил меня спросить о них?
– Сколько бы тебе потребовалось времени, чтобы спуститься за ними и вернуться обратно?
– Ну… Минуты две на спуск, и, пожалуй, ещё четыре на обратный путь. Итого, шесть минут.
– Я бы обернулся за пять.
– Поздравляю, спортсмен. И?
– Засекай время, Ал. Ровно пять минут не трогай меня, и не пытайся со мной заговорить – всё равно будет бесполезно.
– Что ты задумал, Сэли?
– Просто сиди и смотри.
С этим словами Сэлинджер выпрямился, сидя на пуфе, и… исчез. Он будто бы растворился в воздухе! Через пару секунд появился снова на своём месте, также неожиданно материализовавшись из пустоты. А на столике, прямо перед брюнетом с отвисшей от удивления нижней челюстью, поблёскивали тёмными стёклами очки в оправе из натурального рога.
Сэлинджер сидел неподвижно, словно статуя. Алинеку казалось, что его друг где-то не здесь, что он явно отсутствует… похоже, он даже не дышит. Только веки его едва заметно смыкаются…
Через пять минут жизнь внезапно вернулась в это тело.
– Больше не забывай их на пляже, приятель! Прибой унесёт. – Как ни в чём ни бывало, сказал вышедший из оцепенения Сэлинджер, расплываясь широкой улыбкой.
– Хм… Ну, как? Не представляю… – бормотал сокрушительно сбитый с толку скептик, всё ещё разглядывая, пощупывая и потирая свои знаменитые очки, словно бы не веря, что они настоящие.
– Это и есть управление временем, брат, – Сэлинджер потрепал его по плечу.
– Где ты этому научился?
– На «диком» Ориентале, дружище.
– Но, как, тьма меня раздери, такое возможно?
– Пока мы тысячелетиями учились подчинять природу, они учились раскрывать сознание.
Алинек взял свой бокал, и залпом осушил его; тряхнул головой, помолчал, вновь тряхнул ею, и, потерев виски, наконец, заговорил:
– Нет, друг мой, не надейся. Убеждения так быстро не меняются. Но одного ты добился, старый ты хитрец. Ты доказал мне, что чего-то здесь я не знаю. Убей, но мне не понять, как ты провернул этот фокус.
– «Убей», для тебя лишь фигура речи, – рассмеялся Сэл.
– Я изучу этот вопрос, будь уверен.
– Сделай милость.
– Хорошо, но объясни хотя бы то, что с тобой происходило впоследствии. Что это была за немая сцена в твоём исполнении? Зачем она?
– Мы с тобой посчитали, сколько мне понадобится времени, чтобы добежать до пляжа и вернуться обратно, и у нас вышло пять минут. Верно? Есть одно маленькое «но», Ал. И состоит оно в том, что время обмануть невозможно. Сначала я замедлил его вкруг себя, сделав за пару секунд то, на что уходит не менее пяти минут, а затем оно ускорилось для меня, вернув свой должок. Когда я сидел напротив тебя, отдыхая, для меня прошло не больше двух секунд, ты же ожидал моего «воскрешения» как раз те пять минут, что я позаимствовал у него, для того, чтобы сбегать за твоими очками.
– Н-да… Вот оно как, оказывается. Но, по крайней мере, законы сохранения соблюдаются, значит, всё это не столь уж антинаучно, как могло казаться, – вновь заулыбался Алинек.
И они ещё долго беседовали и спорили о том и о сём. И когда второй кувшин нигорийского начал иссякать, и когда солнце стало клониться к закату, а дорожка на морской глади перестала быть золотой и сделалась оранжевою, и тени стали длиннее, оба почувствовали, что близится время их расставания.
– Когда намерен отбыть? – спросил друга Алинек.
– Завтра поутру.
– Ты уже сдал память?
– Да.
– Значит, если тебя убьют, то ты уже не вспомнишь, ни этого заката, ни вкуса этого, именно этого (он указал пальцем на кувшин) вина, ни нашего с тобой разговора…
– Но есть и хорошие новости, Ал. В этом случае я не вспомню и того, что уделал тебя в нынешнем споре! – Заулыбался Сэли.
– Только это и радует, – буркнул Алинек. – А я тебе не напомню, и не надейся! Кстати, Сэл, а каковы твои шансы заполучить этот шар?
– Один к ста.
– Один к ста?!
– Если бы в походе не участвовал Лю, они бы были – один к четырём.
– Но почему?..
– Во-первых, он – ориенталец. Во-вторых, он старше всех нас – ему более ста тысяч лет. В-третьих, все эти годы, не считая первых четырнадцати, он следует путём воина.
– И зная, что твои шансы таковы, ты всё-таки идёшь, безумец?
– Всё-таки я иду, Ал.
Друзья поднялись со своих мест, покинули террасу, и поднялись по дорожке, выложенной белыми и блестящими, словно морской жемчуг камнями, на плоскую площадку над домом, оставшимся внизу по склону холма. На гладко выстриженной траве лужайки, рядом друг с дружкой стояло два кая. Один, Алинека – розовый. Другой, принадлежащий Сэлу – лимонно-жёлтый. Закатное солнце играло оранжевыми бликами на их зеркальных, обтекаемых, дельфиньих телах, отлитых из тадзамасской стали.
Друзья остановились.
– Ты уже простился с матерью? – спросил Алинек.
– Нет. Ей не нужно этого знать.
– А с отцом?
– Он вроде тебя, Ал. Он не одобрит моих занятий. К чему лишние споры?
– А с Сельмой?
– Когда ты будешь на Верхнем Алионе, брат?
– Как всегда, через полгода, аккурат к тамошней зиме.
– Зайди к Сельме, прошу тебя. Передай, что с ней осталось лучшее, что у меня было. Скажи ей: я благодарен.
Ал молча кивнул головой.
– Спасибо, брат. И прощай, – сказал Сэлинджер.
– Прощай, брат. Удачи тебе. Я всё же буду надеяться, что случится так, что ты не забудешь нашего прощания.
– Я тоже буду. Но если случится по-другому, то когда-нибудь ты всё мне расскажешь.
– Конечно, но только не о том, как ты уделал меня, хитрец!
Они рассмеялись. Они оба не любили грустных прощаний.
Их ладони поднялись и соприкоснулись – жест встречи и расставания на СЖЗ. Обнялись. Не оглядываясь, Ал прошёл к каю, и растворился в его чреве, будто просочившись сквозь сверкающую обшивку. Кай бесшумно приподнялся над землёй и резко рванул с места, вмиг превратившись в горящую комету, что прочертила густую синеву вечернего неба, на котором уже забелели редкие ранние звёзды. Прочертила и исчезла. Алинек всегда так делал – предпочитал прыгать в гиперпространство чуть ли не из атмосферы…
Сэлинджер не всё раскрыл другу. Утаил он самое важное. Наблюдатели и исследователи, экстремальные туристы, а также прочие скучающие искатели приключений и сорви-головы, отправляясь в тёмные стороны Малого Круга, а тем паче в дикое и опасное Закружье, всегда сдавали свою память в хранилище. Через тысячу лет отсутствия путешественник обязан был сообщить Службе Сохранения Жизни своего конгломерата о том, что с ним всё в порядке, засвидетельствовав, тем самым, факт своего существования. Если же сообщения не поступало, то отсутствующему, для верности, давалось ещё тысячелетие. По истечении этого срока, отсутствующий признавался погибшим, и осуществлялась процедура оживления. Память, сданная в хранилище (а именно, информация, ранее снятая с нейронных мембран) активизировалась. Из оставленного, там же, в хранилище, генного материала (достаточно одной молекулы ДНК), создавался клон. На мембраны его девственно чистых мозговых клеток переносилась вся сданная в хранилище информация. Дело двадцати минут – и ты просыпаешься. Просыпаешься на том месте, когда сдавал память в хранилище. Остального ты не помнишь, потому-как всё оно уже умерло вместе с твоим тогдашним мозгом.
На этот раз, отправляясь на Ориентал, Сэлинджер своей памяти не сдавал… Более того, он извлёк из хранилища, всё то, что оставалось в нём. Файл его памяти отныне был пуст. Именно это и делало поход за алмазным трофеем битвой битв, испытанием испытаний.
Воины, идущие за Серебряным или Золотым шаром, также играют со смертью, но смерть эта, как бы и не смерть вовсе. Игрушечная она, бутафорская. Велением Учителей Ориентала вменено каждому искателю Серебряного и Золотого шара, сдать свою память перед походом.
С Алмазным же шаром всё по-иному. Всё очень серьёзно, как встарь. Твоя ячейка в хранилище должна стать пустой. И смерть твоя будет самой настоящей, такой о которой уж позабыли разумные Большого Круга – полной, окончательной, навсегда вырвавшей тебя из бытия.
Полностью роман опубликован по ссылке