Шаги в тишине
Он внезапно остановился.
Его тень накрыла тень домов и сумрак неба, и только несколько звёзд стали немыми свидетелями его шагов. Этих шагов, разрывающих тишину вокруг, невидимых шагов в тени, которые бьют в самое сердце. Он крался на цыпочках, боясь даже выпустить струйку пара изо рта. Вдруг его насторожили шаги позади, медленные, неустанные, преследующие, как удары молота, как капли воды.
Он остановился. Шум повторялся и повторялся, снова звучал с нескончаемой монотонностью. Дороги, что ведут в город, полны теней, шума, шагов и гула. Он снова тронулся в путь
Он едва сдерживал рыдание от страха стыда за свою слабость. Неслышно ступая, молча, он окунулся с головой в сожаления о своей испорченной юности, ощутил тяжкий груз сомнений и угрызений совести.
Опьянение внезапно исчезло, когда он вышел в ночь, и на него обрушилось столько вины и столько подлой трусости. Двадцать лет он тень самого себя.
Неслышно шагая и прислушиваясь к ритмичным как ход часов шагам, которые невидимо преследовали его, он подумал, что это мог быть бродяга, не нашедший ночлега. Он прибавил шагу, стараясь идти быстрее, чем настигающий его шум.
Ему вдруг показалось, что это шаги не человека. Тот, кто преследовал его, не был из плоти и крови. Ему пришла идея, что эта ночь явилась отражением всей его жизни. Какой же была до сих пор его жизнь? Ночь, сплошная непрерывная ночь, с единственным лучиком света: ликом Мадонны на медальоне. И он шел без веры и надежды, сгибаясь под тяжестью своего сожаления. Он сам был как тень.
Да, он всегда чувствовал, был уверен в поражающей безопасности этой тени, всегда слышал эти невидимые шаги, мистическое присутствие, которое следовало по пятам. Где бы он ни был, всюду существовало это незримое присутствие вокруг его души, он не знал, как назвать это присутствие. Он всегда боялся назвать его просто Богом, лететь и бежать навстречу этой тайне, которая содержит в себе весь свет жизни.
Вот и сейчас он мог бы вернуться, встретиться с тенью, у которой возможно есть с собой ярко горящий фонарь, и вместе пройти этот путь. Но ему страшно, он бежит. Страшно показаться погрязшим в пороках. Также как, он всегда опасался предстать перед Богом, сейчас он боялся признать мистическое присутствие, которое опутало его душу, полную угрызениями совести, присутствие, которое позвало пойти вместе по дороге жизни. Но Бог продолжал молчать, быть может, потому, что хотел только дать себя почувствовать. Массимо всегда чувствовал сверхъестественное, даже когда распутство застилало его глаза липкой паутиной, но он никогда не мог разглядеть его. Глаза заволакивало гниение могильной нищеты, которое мешало открыть душу для созерцания бесконечности и любви Божьей. В жизни он оставался всего лишь нищим в своем склепе, или же вне склепа чувствовал присутствие провокатора.
Иисус может быть ждал, что он спросит о жизни, об устройстве мира.
Массимо всегда убегал, продолжал свой ночной путь, глухой к просьбам усталых шагов.
Ведь, чтобы бежать к свету, нужно обратиться в бегство от всего, что любишь.
Массимо услышал в ночи вибрацию слов, как будто единая толпа вместе молится. Монотонное сладкое пение просит, читая молитву.
Здесь в углу есть открытая дверь: дверь церкви. Кого ещё попросить ночью?
Церкви отрыты всю ночь. Дверь распахнута, может быть войти?
« Это безопасно, здесь меня не обидят».
Он в нерешительности остановился на пороге
Голоса усилились: он почувствовал, как запах ладана повеял в лицо.
Он собрался с духом и тихо-тихо вошёл, на цыпочках, как будто боялся быть замеченным.
В алтаре было светло как днём: там высоко, меж свечей и цветов в позолоченной нише его поразил безупречно чистый белый предмет. А у подножья алтаря, каменные лица набожных юношей: опечаленных, одухотворенных, смотрящих с надеждой, молящихся. Их руки протянуты к яслям, словно они пастухи возле хлева, где родился Иисус. А у подножья алтаря стоящие на коленях на скамье юноши, юноши такие же, как он и ещё более неподвижные, чем он в своём обожании.
Массимо смотрит на вылощенные тщательно отделанные руки статуи, повисшие как плети вдоль худого нарядно одетого тела. Смотрит сочувственно. Жалеет себя.
При входе в эту старую церковь, возникает чувство меланхолии, которое сжимает сердце. Ему хочется, чтобы его колени были настолько сильными, чтобы он смог преклониться перед этим хлебом, который и не хлеб вовсе, пасть на колени, как те набожные юноши, что так простерли свои руки, что дотянулись до хлеба, и так сосредоточили свой взгляд, что узрели Бога живого. Те, кто всегда чувствуют Его незримое присутствие, и, не видя Его, взывают к Нему, те, кто всегда следует с неустанной любовью в своей ночи.
Ну почему же он не смог принять его?
Он почувствовал, что было бы очень просто встать на колени и верить и просить: как те юноши, которые молились, в то время как он тащил в молчании свою тяжкую вину как огромный камень. Смиренные просьбы этих юношей преследовали и настойчиво спрашивали, почти что мучили, терзали его упрёками.
Просьбы всех верующих, жертвы всех мучеников, любви присутствующего Христа в мире и в его душе: все было в тех призывах.
И почему же он не прислушивался?
Почему затыкал уши и убегал?
Возможно, потому что камень его гробницы был слишком тяжелым, чтобы быть сдвинутым, и где найти силы, чтобы отречься от прошлого?
Годы мучений, и только сейчас понимание того, что ты ошибался, блуждания по далёким улицам только для того, чтобы услышать иные призывы и другие слова!
Для этих юношей не имеет значения, что было в прошлом.
Что можно вынести из прошлого?
Лишь то, что не может быть больше полезным. Сегодня жизнь не та, что вчера, мир не то, что вчера, и сердце ноет не так, как во вчерашнем дне: все утекает, как вода в реке.
Это так просто: верить и просить!
Массимо почувствовал, как его душа вибрирует от страсти в этот решающий час и его сердце готово.
Он становится на колени на нагом полу, но ему кажется, что он попирает коленями его отверженное и разрушенное прошлое.
Просьба вновь зацветает на его иссохших губах.
Завтра вновь расцветет его жизнь благодаря принесенному в жертву сердцу.
Джанни Родари - 6 сентября 1936 года