Пальцы хватались за камни. Нортинда двигалась стремительно, четко, уверенно. Каждый жест, каждый шаг ее – четко выверен, отсчитан. Прочувствован. Сколько раз она уже взбиралась на эту скалу, сколько раз прокладывала один и тот же маршрут. Вверх. Первое время она стирала ладони в кровь, оступалась, едва срывалась. Каменная крошка летела вниз, и ее сердце вслед за ней. Было страшно, она плакала, обещала себе больше никогда не подниматься… А сейчас отболело. Опасная тропа стала настолько родной, что казалось, именно в этой шаткости и была опора.
Она не смотрела вниз. Если это сделать, можно начать много думать. Думать о том, что внизу красивее. Там пышная изумрудная листва, щекочущая трава, дикие цветы, обвивающие ступни будто ножные браслеты. Там Мать подаст теплый хлеб, а Отец нежно потреплет плечо. Объятия там нежнее и искреннее. Там настоящее. Там свет. Там тепло. А здесь лишь голый камень. Лезвия утеса. Холод. А еще Нортинда помнила, что внизу некуда сорваться. Что, оступившись на дороге, легко быть пойманным в объятия трав. А за падение на острые твердые камни придется дорого поплатиться. Поэтому она и смотрела только наверх. Чтобы не думать ни о чем, кроме дороги.
Последний рывок, последнее напряжение в этих тонких не по-девичьи сильных руках, последнее прикосновение к шершавым камням. И пещера. Холодная и грязная, неуютная и острая. Всем видом своим она отворачивала от себя. Смрад, пыль, остатки еды на полу. И лишь вид на город успокаивал успевшее уже заходиться сердце. Что тянуло Нортинду сюда – одному небу известно. Возможно, притаившаяся здесь жизнь.
Да, в глубине пещеры живет жизнь. Сквозь каменную завесу можно услышать слабый звук бьющегося сердца. Шаг. Чувствуешь дыхание. Еще шаг. Легкое тепло. Шаг. И ты можешь дотянуться. Шаг. Прижимаешься лбом к холодной чешуе.
Ничего не изменилось. Все ровно, как и вчера. Как и месяц назад. Год. А дальше… Сколько она уже взбирается на эту скалу? Его чешуя была все так же холодна и гладка. Крылья лениво сложены за спиной. Из носа едва заметной струей выходит пар, напоминая, кем он является.
Нортинда знала каждый свой дальнейший шаг. Как и Дракон. Сейчас она осторожно подойдет к нему ближе. Прижмется к нему всем телом в попытке заполучить хоть часть того огня, что горит внутри. Затем отступит чуть назад. Дракон лениво поднимет крыло как величайший знак признания. Самый большой, который он вообще может оказать человеку. Она мягко и ловко юркнет к нему под крыло. Он величественно укроет ее. Она будет слушать медленный и размеренный стук сильного сердца. И даже греться.
Она не друг ему. И уж точно не невеста. Она не помнит, когда впервые поднялась на эту скалу. Она не знает, как он вообще очутился здесь, ведь в этих краях не водятся драконы. Она не знала, когда он уйдет и уйдет ли вовсе. В сущности, она не знала ничего.
Но возможно, именно в этом незнании и была опора. Так же, как и в шаткости скалистой тропы. Что-то незримо давало ей силы здесь. Это ли слабое тепло. Эти ли крылья-покрывала. Это ли ощущение жизни посреди камня. А может, эта странная протянувшаяся между Нортиндой и Драконом нить паутинки которая не сулила ничего хорошего. Она не знала. Но спустившись со скалы, она всегда бегала стремительней. Увереннее оседлывала Ари. Крепче перевязывала раны. Смотрела в небеса глубже. Засыпала спокойнее.
Спокойствие. Да. Какое-то нелогичное, неправильное, по-своему уродливое. Но спокойствие. Здесь можно было освободить голову от мечущихся мыслей. Они царапают голову изнутри, заставляют отбрасывать в сторону хлеб, сковывают объятия. А здесь она под его крылом. А остров с его вечными заботами далеко внизу. И все это – почти защита. И все хорошо. И почти тепло.
Лишь одна вещь не давала ей покоя. Одна мысль предательски вырывала ее из этого мягкого омута неведения.
Почему. Он. Не. Летает.
Если бы кто-то снизу увидел его на горизонте, сразу бежал бы в панике. Или оцепенел от восхищения. Ведь Дракон был прекрасен. Ни одна древнейшая басня не способна описать словами величие этого зверя. Это был истинный потомок огня, воплощение силы и мощи. Будь его воля – сметал бы города, пил моря, рисовал узоры на небе, и они замирали бы под непоколебимостью его крыл. Скалы бы крошились под напором его огромного мускулистого тела, а когти-сабли разрывали любую тишину.
Его синяя металлическая чешуя, переходящая в серебряную на животе… Как ослепляюще блестела она на солнце… Нортинда всего пару раз видела Дракона вне своей пещеры в солнечный день. И в те редкие моменты, она заворожено наблюдала, как солнце рисовало на чешуе древние узоры, как свет целовал металл этой кожи и отскакивал в порывистом танце. Весь мир в те моменты кружился вокруг него одного, весь воздух существовал ради взмахов этих крыл, и солнце светило лишь для того, чтобы хоть не надолго встретиться с серебром его кольчуги. Нортинда слепла, плакала, но не могла оторваться. Он был прекрасен…
И глаза. Глаза – это то, что манило ее больше всего. Два огромных огненных шара с узкими вертикальными полосами угольно-черных зрачков. В этих глазах была сосредоточена его слабая жизнь. Именно в них где-то на самом дне еще горело что-то. Узоры в них менялись, внутренний огонь, еще помнящий свою вольность, водил в этих глазах хороводы, и затягивал к себе любого, кто осмелится на него взглянуть. Тяжелые веки под вечной усталостью постоянно норовили спрятать эти глаза. Но Нортинда имела здесь слабое право голоса. Порой она выбиралась из-под крыла и неуверенной походкой подбиралась к морде Дракона. Она стояла прямо напротив, ловя телом его горячее дыхание и редкие струи пара. Затем она подходила ближе и мягко опускала ладонь на его нос. Тогда Дракон недовольно и лениво поднимал тяжелые веки. Недовольно и лениво. Но все же поднимал. И она могла бы стоять так часами. Стоять и вглядываться в янтарь этих глаз. И пытаться прочитать в них –
Почему же. Он все-таки. Не. Летает.
И не дышит огнем. Почему это величественное создание прозябает здесь, среди собственных отходов, обросший холодным камнем, погрязший в темноте пещеры, забывший, как любит танцевать с ним солнечный свет.
Нортинда старалась не думать об этом. Но все же раз за разом эта мысль предательски прорывалась в ее сознание. И тогда то яростно, то тоскливо, то в страхе, Нортинда думала, как же так случилось в этом мире, что такое создание пропадает. Проигрывает свою жизнь. Умирает. Умирает, будучи живым. Она вылечила сотни животных. От крольчат до оленей, от птенчиков сиртов до огромных серебристых ваалхов. И она знала, как ценна жизнь. И что каждая из них – это дыхание леса, поселения, страны, острова. Мира. И каждая потерянная душа – это потерянный клочок этого мира. И глядя, как на ее глазах самое прекрасное и величественное существо из всех, кого она видела, обращается в статую, приросшую к грязному камню скалы, ей хотелось выть.
Но она знала, что она здесь не поможет. И никто не поможет. Было в нем что-то… потерянное безвозвратно. Нортинда чувствовала, не могла не чувствовать этот огонь внутри. Но он уже как будто был слишком глубоко. Так глубоко на дне, что его теперь не вытащить наружу. И крылья эти теперь не крылья – покрывала. В них не было силы. Они были легки и прозрачны. А мощь свою они будто оставили на входе в эту пещеру. Было во всей его фигуре что-то неуловимо жалкое. И ничего здесь уже не сделать.
Именно поэтому Нортринда старалась не думать об этом. Каким бы хорошим лекарем она ни была, она здесь не поможет. Не. По. Мо. Жет.
Она пролежала так несколько часов. Она лежала и просто наслаждалась неведением. Она лишь слушала ровное дыхание. Неспешно и лениво перебирала синюю чешую на боку. Гладила тонкие крылья. Жалась ближе, чтобы почувствовать удары сердца. И пела. И ей нравилось думать, что Дракон слушает ее песни. И по-своему наслаждается ими. Ей вообще нравилось думать, что она особенная. Нравилось чувство, что она единственное человеческое существо, у которого есть доступ сюда. Ее укрывает дракон. Ну надо же. Никто не поверит, если рассказать. Ну, разве что кроме старой-доброй Шаманки. Нортинда не хотела признаваться себе в этом, но венец исключительности, который Дракон, сам того не зная, водрузил ей на голову, был одной из причин ее долгого пути сюда. Натертые на ладонях мозоли от скалистого подъема – разве это цена за ощущение уникальности, которое она обретала здесь? Вот если бы еще достать этот огонь из глубины, наполнить им окаменевшее сердце, расправить эти одрябшие крылья… Тогда в эту пещеру Нортинде была бы выстлана алмазная тропа.
Уходя, она как обычно прижалась лбом к его шее на прощание. Он лениво приподнял веко, передавая сумраку ее хрупкое тело. Это был его последний взгляд. Это была их последняя встреча.
На следующее утро Нортинда как обычно проснулась в своей маленькой комнате. Встала, сладко потянувшись. Обмотала непослушные волосы вокруг рогов. Наточила ножик. Покормила своего верного оленя Ари. Вдохнула росу этого утра. Услышала запах свежеиспеченного хлеба. Легкой походкой последовала за этим запахом. По пути встретила Мать, с улыбкой несущую горячий хлеб в дом, за общий стол. Они сидели и болтали. Обсуждали хозяйство. Лес. Море. Надвигающиеся штормы. И будто между делом Мать сказала:
-Кстати, рыбаки передали, что на окраине острова обрушилась скала.
И обрушилось ее сердце. Не донеся кусок хлеба до рта, Нортинда бросилась наружу. Стремительно заскочив на Ари, она тут же ударила его острыми коленями в бока, заставив его от неожиданности отступить назад. И уже через секунду она знакомыми тропами летела сквозь плотную пелену листвы и тумана.
Холодное утро резало глаза, ветер до непривычности неприветливо колол нежную кожу, тонкие ветки били по телу, изумрудная листва казалась теперь болотной и пыльной. Но Нортинда этого будто не чувствовала. В голове все еще звучал голос Матери: «На окраине обрушилась скала». Может, это и не та скала вовсе. Может, все хорошо. Может, ничего не изменилось. Но единая мысль о том, что это может быть та самая скала с той самой пещерой и той самой жизнью внутри, заставляла сердце изнутри ломать ребра.
Всю дорогу Нортинда пыталась прогнать прочь мысли о том, что же будет, если случилось то, чего она так боится. Ее разум рисовал ужасные картины разрухи и крови. Огромных валунов, распластавшихся там, где раньше была пещера. Острых костей, торчащих из-под завалов. Слезы и боль. Она, еще не зная ничего, уже рисовала себе слезы и боль.
Подъезжая к знакомому берегу, она на секунду потерялась. И даже Ари замешкался. Главного ориентира при выходе из леса – высокой скалы – больше не было. В задумчивости Нортринда подъехала ближе. И не увидела ничего, кроме груды камней. Не было крови. Не было костей. И что важнее –
не было слез и боли.
Все это казалось таким естественным. Будто и не стояло здесь ничего. Будто лес всегда сразу переходил в скалистый берег. Она плавно спрыгнула с Ари и подошла ближе. Она вглядывалась в эти камни, будто пытаясь разглядеть что-то важное. Будто пытаясь достать из груди какое-то очень важное чувство. Которое должно бы быть. Но его нет.
К ней незаметно подошел старый рыбак.
-Да уж, грохоту наделала эта махина будь здоров! Я ночью аж подпрыгнул, думал, шторм что ли так бахнул? А потом глянул – и вот тебе! Когда такое было в последний раз, чтоб такая дурища такой камнепад дала? Считай, почти разрушилась. Вон, основание одно осталось.
-Кто-нибудь пострадал?
-Да нет, кто ж в этих краях водится. Поселения все далеко. До лесу не дошло это все, так бы зверушкам не поздоровилось.
Нортинда никогда не приходила больше к этим скалам. На этот берег. Она ушла отсюда так же незаметно и тихо, как пришла когда-то давно. И все это казалось сказочным сном о дальней стране. Той стране, где есть принцессы и драконы. И где один может спасти другого. Где прижавшись горячим телом к холодному сердцу, можно оживить его. И где в итоге они уходят вместе в закат. И живут долго и счастливо.
Но теперь сон оборвался. И это казалось таким естественным. Не было слез и горечи. Не было страданий и тоски. Закончилось то, чего быть не могло изначально. Скала рухнула внезапно и странно, но, тем не менее, Нортинде это казалось абсолютно логичным. В конце концов, так же внезапно и странно она там когда-то появилась.
Она ведь не друг ему. И уж точно не невеста.
Она оседлала Ари в тот день и спокойным шагом направилась к дому, доедать утренний хлеб. О Драконе она больше не думала.
И лишь иногда по ночам. Редкими лунными бессонницами и грозовыми штормами. Неспешными приливами и беззвездными вечерами. Ей снова думалось –
Почему же. Он все-таки. Не. Летал.