Автор: Мерлин Маркелл
Редкое чувство подарили мне: будто бы я смотрю не в электронные страницы с буквами в столбик, а словно в чужую душу заглядываю — и в то же время, немножко, в свою собственную.
Немало времени ушло на погружение в сборник: взять такое творчество с наскока невозможно. Прочитать одно стихотворение, походить, обдумать, прожить — вернуться к следующему... Я бы сказал, что это поэзия с высоким порогом вхождения. Иному, быть может, покажется мудрствованием и нагромождением символов, но это будет в корне неверно.
Итак, я заглядываю в чужую душу — заглядываю опасливо, в страхе наследить грязными берцами на ковре девятнадцатого века и в надежде, что не переверну тончайшую хрустальную вазу в неуклюжем жесте приветствия. Ведь меня встречают словами: «Я — Рене Маори, бесплотное существо, состоящее из одних рефлексий, неуверенное в собственной реальности и реальности окружающего мира...» Я оглядываюсь, вдруг приветствуют не меня? И вправду не меня. Но мне тоже позволено взглянуть на то, что развернётся сегодня на сцене — как той приблудной душе, что влетела в окно.
— Кто ты? — спросил я, почти не дыша.
— Просто приблудная чья-то душа,
Просто влетела и просто смотрю...
— Что же, смотри. Ну а я покурю.
И пока я размышляю, почему сборник собственно называется «Андрогин», меня мерно уводит в мир образов «Водопад» — «тонкий роскошный поток переливчатых звуков и красок, словно загадочный ритм изысканных тканей Востока».
А затем, на контрасте со сказочным, фантазийным Водопадом, на сцену врывается Нечто. Оно «криком исходит отчаянным» — и грубо вытаскивает меня из грёз. Оно «мерит жизнь театральною ложею», отсылая нас к «Вся жизнь — театр!». Что ему ваши и даже божьи желания? Мы вынуждены играть на сцене.
Зал дрожит, рассыпается блёстками
И столпы содрогаются вечные,
А на сцене стоит и безмолствует
Безначальное, бесконечное.
И вот уже я не зритель, а один из актёров, иду «страной несбывшихся страстей в потоках бутафорской боли», встаю бок о бок с Арлекином, Коломбиной и Пьеро. Эти куклы, пусть и начинают первый акт с привычной печалью, грустным шёпотом и витьём венков, постепенно вплетают в свою игру сюреалистические нотки — «Быстро вертится безглазый На часах Пьеро с косою»... И я задумываюсь волей автора: что исторгает моя личная, как творца, кифара? Поток бессмысленных фраз или, всё же..?
Разочарование разливается по венам — «растерял я и веру, и радость свою». Палестинский крестоносец необычайно близок современнику со словами:
Воевал и молился я дюжину лет,
Но нигде не блеснул мне божественный свет,
Я искал утешенья, но слышал от всех -
Здесь Святая земля, а отчаянье — грех.
Эти слова ведь не только о религии. Они о смысле жизни, может быть, даже о смысле творчества. Но у рыцаря есть надежда — он встретится со своею любовью. Любовь проходит тонкой нитью через сборник, она подчас остаётся единственным светочем но любовь эта обыкновенно переживает разлуку, и оттого заключает бытие лирического героя в совершенный трагизм.
И возложить бы на алтарь всё, что есть, лишь бы вернуть её:
Готов отдать движенье тишины,
Идей и мыслей тонкую канву,
Надежду, что держала на плаву,
И творчество, и призрачные сны
За тусклый шелк, сиявший как янтарь,
За стилос, превратившийся в стилет,
За давний мой вопрос, за твой ответ,
За ночь и за пионовый фонарь.
Но поздно:
Любовь звала, кричала, что есть сил,
Ей было тесно в клетке золотой,
Слезами исходила и тоской...
Но я забыл о ней, совсем забыл.
В этом мире даже колыбельные пропитаны отчаянием и беспросветностью:
Не нужны мы Яхве, ни другому богу.
Не о нас усердным погребальным звоном
Тот звонарь взывает...
Сборник соткан из контрастов. От могильного холода и кричащего Нечто мы переходим к сладкому, жаркому Востоку, где цветут мандарины, а солнце золотит песок... О, это противоречивое странствие в поисках мирного крова, где можно спрятаться от мирской суеты! Когда я осознал эти контрасты, то разгадал и заглавие («Андрогин»).
Ведь кто такой, обобщённо, андрогин? Не мужчина и не женщина, и в то же время немного и то, и другое. А со второго взгляда, с третьего? Это самый точный символ дуализма, состояние, в котором и гармонично соединяются полюса, и прочувствована середина без этих полюсов. Инь, Ян, Дэн. Жара Востока, перетекающая через вечернюю прохладу в могильный холод и возвращающаяся обратно. Это крайняя экстраверсия крика всему миру со сцены и полное погружение внутрь себя, когда неслышен даже шёпот.
Возможно, в этом причина романтической неустроенности лирического героя. Его любовь постоянно затеряна либо в пространстве (как у крестоносца, отправленного на другой конец света), либо во времени («я забыл о ней»...). Почему так получается? Потому что андрогин самодостаточен. Он уже соединил в себе белое и чёрное, и нашёл баланс, а присутствие чужого человека этот баланс нарушит. Впрочем, это уже мои личные измышления.