«Я живу в чудесном городе земли на улице Свободы!
Во все края отсюда ходят корабли и во все концы взлетают самолёты».
Тараканы!/Улица Свободы
Шёл 98-й год, мне было 19 лет. В моём кассетном плейере играли «Тараканы!». Я направлялся в свой подвал – спать. В подвале тусовался не только я, там всегда было дофига разных чуханов, но впускали только панков и ещё нескольких рокеров, в отдельных случаях допускалось притащить с собой какую-нибудь клушу – продавщицу универсама, например, для дружеских «бутербродов» и прочего разврата с анархической деградацией.
Я в 18 свалил из дома, послав своих предков на большой и толстый ***, и после нескольких месяцев блужданий по помойкам, чужим обветшалым квартирам и заброшенным зданиям, нашёл свой подвал и со знакомыми панками, также не имеющими постоянного места проживания, мы попытались как-то облагородить это помещение для жилья. Я притащил с помойки, подключив друга – «Страуса» (он был высокий и с длинной шеей), зелёный поломанный диван, обитый какой-то тряпкой, изорванной и затёртой. Дивану все обрадовались и принялись его пинать своими ботинками на высокой шнуровке, диван не сломался окончательно и этим прошёл свой тест-драйв.
Остальные панки тоже отличились: кто-то притащил деревянный столик, весь изрисованный и расписанный фразами, типа: «Панки-хой!»; «В ****у правительство!»; «Ебашь ***ню!», какой-то местный поэт даже написал стих:
«Жру кислоту, люблю бухать
И тёлок круто нагибать.
Ну нахуя, бля, мне пахать?
На всех блевал, щас буду ссать!»
Столик поставили перед диваном, чтобы на нём можно было размещать бутылки и ноги. Панк по кликухе: «Электроник» умудрился притащить цветной сломанный телик и кое-как его отремонтировать и настроить, в подвале были какие-то провода и «Электроник» прихерачил питание телика к этим проводам, мы поймали MTV, пытаясь найти в эфире какие-нибудь клипы рок-групп. Иногда, переключались на новости на первом – орали и изо всех сил и пинали телик в порыве ненависти к системе. Таким макаром, телик прожил недолго. Вообще, через месяц проживания в подвале около десяти человек, если нас так можно было назвать, наше жилище превратилось в помойку – везде валялись шприцы от панков, сидящих на игле, воняло мочой, потом и травой. На полу были горы мусора, газет, одежды (так как складывать её некуда было) и часто, несколько обдолбанных панков.
Подвал находился в жопе мира, поэтому, никто нас не беспокоил, даже когда кто-нибудь приносил магнитофон и мы бесились в слэме, слушая: «ГрОб»; «Наив»; «КИШ» и «Пурген». Я, в отличие от многих торчков в нашей тусовке, не принимал всякой ***ни, только пил и, максимум, мог затянуться косяком. Из-за этой моей черты меня прозвали – «Анти-нарк», мне моя кликуха нравилась, хотя бы уже тем, что она не была – «Облёванный хер», как у моего знакомого рокера, который после концерта «Арии» еле припёрся в подвал, сел в углу, прислонившись к стене, и желая испражниться – перенапрягся и блеванул себе на гениталии, после чего мирно заснул.
В общем, в нашем подвале было дофига разных историй, людей, ситуаций, но в данный момент, я плёлся к заветному дивану, желая плюхнуться на него и отрубиться, слушая сквозь дрёму свою любимую группу.
«Опять весна, опять грачи
Опять ушла, опять дрочи».
Ульи/Опять весна
Проснулся я от того, что кто-то пытался снять с меня джинсы, я открыл глаза: «Чё за хрень?». Это была моя девушка с кличкой «Госпожа», как её звать, я не помнил, недели две с ней был знаком. Помнил только, как иногда она хлестала меня по заднице какой-то хернёй, напоминавшей разделочную доску, только сделанную из кожи, надеюсь, не человеческой. Ещё она любила – давать мне пощёчины, когда была сверху во время секса и, вообще, не зря её прозвали «Госпожой».
Я разозлился, что мне не давали спокойно поспать, пнул её, она упала с дивана с возгласом: «Ах ты – пидор!» Вдогонку, я схватил бутылку с пивом и кинул в неё. Бутылка прилетела в голову, не разбившись, но облив девушку выдохшимся пивом. Она рассвирепела, держась за свою голову одной рукой, залезла на меня и стала бить другой, целясь в лицо. Получая град женских слабых ударов, я привстал и двинул ей в челюсть, «Госпожа» опять свалилась с дивана, разразившись полным ненависти криком: «Ах ты, мудлан ****ный, убью тебя! Охуел совсем! ****ец, бля! Чмо сраное, я съёбываюсь от тебя, всё равно у тебя член мелкий и сам ты – пидор ещё тот!» - сказав свои проклятия, она гордо и немного пошатываясь, вышла из подвала.
Кто-то засунул в магнитофон кассету «Бригадного Подряда» и зазвучала песня – «Про это». Что было довольно символично, и я проваливался в сон, слушая актуальный припев: «Ты думал, что миром правит любовь. А это всего-лишь затёртое слово. СПИД не страшен, гандон приготовь, безопасный секс – раз-два и готово!»
«Госпожа» приходила ещё несколько раз в наш подвал. Она заваливала и стояла, выпучив на меня свои глазищи, видимо, ждала, что буду извиняться, только вот – хер ей! Часто, она была бухая и лезла ко мне с извинениями и причитаниями, что: «Она-тупая дура». «Хочешь» - говорила она с попытками придать голосу томную окраску – «Унизь меня, я готова быть твоей рабыней!» Я ржал в голос, вообще, мне вся эта ***та и наш с ней обмен ролями не нравились – я был непреклонен и весело слал её на ***. «Госпожа была слишком психованной для меня.
Как-то, она ввалилась в подвал, убитая алкогольными парами и прокуренная дешёвыми сигаретами. Я напрягся, ожидая очередной сцены, но она поплелась к сидящему в углу на табурете и пьющему пиво «Облёванному херу». Не трудно догадаться, что из-за его кликухи, «Херу» ничего не перепадало от баб. Но «Госпожа», видимо, совсем отчаялась, залезла к нему на колени и стала целовать взасос, кусая до крови его нижнюю губу и посматривая в перерывах между наигранной страстью на меня.
Мне было весело, и я сочувствовал «Облёванному херу» - он ещё не понимал всей тяжести своей трагедии. В общем, дошло до того, что эти двое стали ****ься на табурете, а я и ещё несколько панков, находившихся в это время в подвале, стали подбадривать «Ёбаря-террориста» - так после этого случая стали называть «Облёванного хера». Мы орали: «Давай, вжарь ей!»; «Еби суку!»; «Работай, шалава!»; «Облёванному херу наконец-то обломилось!».
После этой случки я не видел «Госпожу», кто-то из знакомых панков рассказывал, что она нашла себе богатого папика, который очень любил, когда его имеют страпоном в анус и на поводке выгуливают, чем успешно и занималась «Госпожа», получая от папика деньги и преклонение.
«Здесь, типа демократия, на самом деле – царство.
Я так люблю свою страну и ненавижу государство!»
Lumen/Государство
Весной и летом на улицах не только появлялись тёлки в мини-юбках, но и активизировались скины и гопари, которые нас не очень-то любили. У нас очень часто случались с ними стычки, и пара панков даже отошли в мир иной после драк и резни.
В одной из драк мне сломали нос и вырвали серьгу из уха, помог «Ебарь-террорист», меня уже пинали на земле, когда он подлетел и цепью стал стегать моих двух карателей. Потом, подключился «Страус» и они оба повыбивали зубы и поломали несколько костей скинам, пинавшим меня. Мы находились в большом замесе, и мне пришлось встать и поддержать своих друзей и знакомых панков, не обращая на кровоточащие нос и ухо.
Менты подолгу не вмешивались в наши потасовки и приезжали, когда уже большинство, участвующих в драках, валялись окровавленные на земле. Думали и надеялись, видимо, что перебьём друг друга. Увидев мигалки, мы сматывались – старались, конечно, утащить с собой наших раненных, но кого-то приходилось оставить. Чувствовалось, как будто на войне воюешь.
Скины и гопники часто поджидали нас у входа в здания, где проводились панк-концерты, поэтому, приходилось таскать на концерт с собой какое-нибудь оружие. Мне запомнился концерт КИШа, когда под песню: «Мёртвый анархист», в зал ворвались гопники с битами и начали бить ими всех без разбора, целясь в голову. Там я впервые пустил в ход свой нож с выкидным лезвием, пробираясь к выходу – первого гопника пырнул в живот, нужно было видеть его глаза, я лишь усмехнулся глядя на его удивлённо-испуганное выражение на лице.
Следующий был с битой и очень грамотно подбирал удары, чтобы более эффективно бить по паникующей толпе панков. Я подставил под его биту свою руку и почувствовал адскую боль, которая позволила вплеснуться в кровь ещё большему количеству адреналина, и я ударил его в шею ножом. Гопник выронил биту и схватился обеими руками за рану, у него сделалось такое же испуганное лицо, как у предыдущего имбецила, раненного мной.
Уже у входа стояла пара быков, которые изо всей силы лупили по выбегающим из здания. К тому времени, меня нашли мои друзья. И, не смотря на боль и практически не двигающуюся левую руку, я умудрился воткнуть нож в ногу одному из гопников на входе, прокрутив для верности. Второго гопника запинали друзья. Вывалившись из дверей, мы побежали к метро, но закоулками, зная, что гопники, хоть и тупые, но могут выставить своих бойцов на всём пути следования к метро.
На следующий день, в районном травм-пункте я встретил нескольких знакомых панков, которые тоже были на концерте КИШа. Врач с харей, осуждающей мой внешний вид и образ жизни, сообщил, что у меня перелом и мне кое-как заделали гипсом руку, которая превратилась в шедевр панковского искусства. Каждый человек в подвале считал своим долгом – нарисовать и написать на гипсе какую-нибудь ***ню.
Больше всего на руке у меня было нарисовано ***в и значков анархии, были названия групп, девушки писали пожелания о выздоровлении. Какой-то неизвестный поэт написал стих:
«Пишу, культю твою я напрягая.
Но я люблю тебя дружбан!
Житуха, брат, она такая:
Сломают руку, стукнут в жбан!»
Я сидел в подвале на своём обшарпанном диване с разрисованной рукой в гипсе, слушал строки: «Наш андеграунд спит спокойно. Наш андеграунд ровно дышит.» группы «Ульи» и думал о скором приходе осени, а значит, и депрессняка.
«Ты в косы вплетаешь хвосты бумажных змеев,
И звёзды встречаешь под кислотой диджеев».
Элизиум/СКА для кислотных девочек
Наступила осень, гипс сняли. Я сидел на диване и смотрел по телеку «Маски-шоу», иногда посмеиваясь тупым шуткам и подмечая, что многие персонажи в передаче похожи на панков. Тут, дверь в подвал открылась и вошла девушка, она была одета в вытянутый свитер, узкие джинсы с прикреплённой к ним цепочкой, затёртые кеды, а её ярко-рыжие волосы были завязаны лентой. Девушка была обдолбана.
Она смело прошла до столика перед диваном, залезла на него, при этом раскидав все бутылки и хрень, там стоявшую, ногами. Достав огрызок бумаги из кармана джинсов, она начала вдохновенно читать свои поэтические заметки:
«Скажи, чего боишься ты?
Познав всю боль людских ошибок,
Не веришь в искренность улыбок,
Не веришь в чистоту души…
Но скоро лето – пусть душа
Прорвёт стальные прутья клетки
И запоёт, качая ветки,
Как прежде – также хороша».
Я хотел спросить: «С какого хера – лето близко?», но девушка завалилась со столика на меня и на моём плече уже окончательно улетела в наркотический трип. Она была довольно миниатюрна, так что её падение не причинило мне никакого вреда, и я не стал возмущаться, а дал ей спокойно расслабиться.
Её прозвали «Аннабель». Из-за имени и прошлых занятий на курсах французской поэзии, с которых её выгнали за отсутствие дисциплины. Она не могла спокойно и тихо учиться, как остальные в группе, её переполняли эмоции, и «Аннабель» их привыкла проявлять.
Я удивлялся жизнерадостности и оптимизму, исходившим от неё. Осенью, да ещё в условиях: постоянного кипиша, одичалой гопоты, а также работяг с напряжёнными еблищами, большинство из нас чувствовали депресняк. Но «Аннабель» могла поднять настрой своими стихами и безвозмездным даром радости. Она с придыханием читала:
«Поверь в себя, поверь в мечту,
Поверь – есть те, кто будет рядом
Поддерживать, пусть, только взглядом,
Делить и грех и доброту».
И у нас на хмурых лицах проявлялись улыбки, и мы восхищались: «Охуенно!»; «Ты-талант!»; кто-то стебался: «Я хочу от тебя детей!» А я поднимал её на руки и аккуратно бросал на диван, где целовал в шею и губы. Мне было прикольно с «Аннабель», наверное, это чувство называют любовью. Она читала мне свои личные заметки, я тоже – делал ей приятно, только, другим способом, более физическим.
Но меня беспокоил один момент, иногда, в её глазах я мог заметить какую-то печаль и не понимал – из-за чего она. Но, тем не менее, всю осень мы трахались, бухали, веселились и приобщались к чему-то прекрасному, то есть, всему вышеперечисленному.
«Отвези меня, да на ту сторону, туда, где реальностью становятся сны.
Отвези меня, да на ту сторону, в царство зелени и весны».
Ышо?Ышо!/Не плачь подруга
С наступающей зимой «Аннабель» начала больше прежнего бухать и закидываться кислотой, сочиняя стихи не в тему, типа:
«А дни становятся теплей,
Сердца добром преображая.
Тебе всё это угрожает –
Ты носишь маски средь людей!»
Теперь, я не мог понять смысла в её «поэзии кислотных глюков и алкогольной интоксикации». Она часто сидела и подолгу смотрела в одну точку, потом вздрагивала, хватая первую попавшуюся под руку бутылку, и выпивала её. Я не спрашивал – что за ***ня творится. А она не спешила делиться своими проблемами.
Я чувствовал, как мы отдаляемся друг от друга. Начались скандалы, как будто, мы уже успели семью свою создать и спорим постоянно о не поднятом стульчаке унитаза или о сраных мужских вонючих носках, закинутых в угол комнаты. Темы споров были похожими на вышеперечисленные. «Аннабель» перестала сочинять и читать нам свои стихи. Я начал подозревать, что в её поведении виновата кислота и алкоголь, но ничего не делал: мы, панки – свободные люди!
В какой-то момент мы потеряли друг друга из вида, я пытался отвлечься от этой ситуации – проводя много времени со своими друзьями. «Ёбарь-террорист», ставший настоящим альфа-самцом после своего перепихона в подвале с моей бывшей, предлагал мне молодых панкушек, но я не мог изменять «Аннабель».
Получил известие о смерти своей девушки я под песню «Ышо?Ышо!», когда вокалист пел припев: «Но не выйдет она, потому что - мертва. В луже крови лежит она.», один, из зашедших в подвал знакомых, сказал: «Аннабель по-панковски свалила, повесилась на новогодней ёлке у торгового центра». Так сильно я ещё не напивался никогда! Месяц провёл в забытьи. Когда очнулся, начал узнавать причиняющие ещё больше боли подробности смерти «Аннабель».
У неё было множество проблем: с семьёй, с материальным положением, с психикой. Я всей этой фигнёй никогда не интересовался, но в ней накапливалось ощущение безысходности и своей бесполезности. В тот день, когда она решила свалить на хер из этого мира, она засунула в карман узких джинсов записку со своим последним стихом, взяла купленную в хоз. магазине бечёвку и направилась к ближайшему торговому центру, где была установлена к Новому году ёлка, круглосуточно мигавшая своими огнями.
Повешение происходило рано утром, торговый центр был закрыт – людей не было. Она умудрилась залезть на верхушку ели, ей помогло то, что она была довольно миниатюрная и очень ловкая. Там «Аннабель» обмотала себе шею верёвкой, надёжно привязала концы к крепкой ветке и спрыгнула вниз, её хрупкая шея сломалась – это немного облегчило мне переживания, значит, она не мучилась физически.
Она повесилась в таком месте, чтобы сотрудники центра, заходящие с чёрного входа, не смогли увидеть её тощее, болтающееся под стоны зимнего ветра тело, открывая центр. А вот первые посетители смогли эту композицию увидеть, и многих тут же стошнило, а детишки их начали неистово реветь.
В записке, извлечённой сотрудником правоохранительных органов из её кармана, было написано:
«Дежурных фраз поток густой.
И тот, увы, настолько редко,
Взвивается, как птица в клетке,
И наполняет пустотой.
Болезненно-молочный дым
На кухне медленно вдыхаешь,
И снова что-то вспоминаешь -
Все кажется таким живым...
Но, всё-равно, ты – умираешь!»
«Всё проходит, но только рок -
- В моём сердце навседа».
Louna/Мой рок-н-ролл
2000-е. Я сидел на нашем загаженном и разодранном диване в моём подвале, рядом сидела моя будущая жена. Она пинала своими мартинсами по столику перед нами, мы пили пиво и смотрели, как уносят все вещи и подобие мебели из нашего подвала, теперь переходящего какому-нибудь гопнику-олигарху, для открытия в нём ублюдочного магазина или забегаловки для алкашей.
Я вспоминал, как познакомился с «Журналисткой», так прозвали мою новую девушку за её любознательность и страсть – задавать постоянно вопросы и что-нибудь рассказывать. После смерти «Аннабель» на меня накатил дикий депрессняк, я существовал, как тупое животное. В своём постоянно угнетённом состоянии я всё-таки смог разглядеть симпатичную русоволосую девушку с голубыми глазами, которая что-то у меня спрашивала с огромным интересом.
Я не желал отвечать, да и вообще, иметь дело с девушками. Но она не перестала задавать вопросы, девушка проводила по несколько часов в день, пытаясь меня как-то растормошить. За месяц постоянного её присутствия рядом, я о ней узнал практически всё. И обнаружил, что «Аннабель» не так уже тяжело оставить в прошлом.
И вот, она уже сидит рядом со мной, мы вдвоём – последние жители подвала, готовые следовать друг за другом, куда ни придётся.
Я приподнялся и нацарапал на столике ножом: «Мы всегда будем панками - PUNK’S NOT DEAD!!!», затем поднял «Журналистку» на руки и вынес по загаженным ступеням вверх – к чему-то новому.