Глубокое черное - 3
На следующий же день я сняла десять тысяч, и разбалившись, позвонила Веронике:
- Вероника, я получила наконец-то инвалидную пенсию и компенсацию, я хочу вернуть тебе десять тысяч, которые ты мне занимала, на билеты домой.
- Не-не-не, - сказала Ника, - я с твоих инвалидных денег ни копейки не возьму. Мы с тобой неплохо работаем, и ты отработаешь мне эти деньги сама. Слава богу, лето - не зима.
- Угу, - сказала я, и внутренне просветлела. Есть у Вероники два пейзажика лета. На ФБ. На одном - дети бегут через поле к лесу, по солнечной тропинке. На другом - девочка гуляет в еловом и березовом лесу с собачкой, а там свет и тень, свет и тень, и тропинка из светотени, я хочу еще. Я хочу тропинку, на которой тень. Какой бы триптих получился.
До обеда я отбила станек и изнывала. В обед позвонила Чернецкая и , как обычно, спросила, не нужно ли чего. Нужно, сказала я, вздохнув, десять больших по триста. Три тысячи крон (ну, не получилось "из своих", долги-то все равно отдавать, чтоб было, что продавать, это даже не долги, это оборот), так я пошлю детей, сказала Наташа, мигом домчат.
И вдруг, когда у меня вместо десяти тысяч ни с того, ни с сего, осталось семь, - жаба перестала меня душить. Можно сказать, что вообще слезла. Я решила, что вчера сидела на этих ста тысячах, как мышь на крупе, так могу хоть сегодня оторваться.
Я угостила Маришку пиццей на обед, а она меня вечером рюмочкой метаксы, и я прямиком отправилась в "Маркс Спенсер" на Вацлаваке, и купила Наташке платье-сарафан, она тут на днях увидела меня в новом платье и как-то уныло сказала "новое платье", тысячу четыреста девяносто девять крон, тут уж до бутылки французского "Мерло" в "ДельМарте" за сто девяносто девять рукой подать. То есть, две тысячи ушло на избавление от комплексов самого присутствия жабы.
Третьим в мысленном списке был Али.
В общем, третьим утром я пошла прямо в свой банк , и вместо двадцати пяти тысяч, которые хотела снять для Али, сняла двадцать. У них все сверкает, даже голова Кафки работы Давида Черного, исполненная на панно в серебре, окаймленного голубой подсветкой, и стоящего тут же, внизу, в оригинале, а конвертов фирменных нет. Ну и пришлось мне разбалиться, и достать бумагу, в которую я пакую картинки, и самой соорудить конверт, и вложить туда двадцать пять тысяч. И я тут же направилась к Али, и протянула ему конверт (он сидел на своем, тоже еще не разбаленном, станке):
- Али, мне, наконец, назначили инвалидную пенсию с этого месяца.
- Сколько? - спросил Али.
- 6.552 кроны, - сказала я, причем, двойку фыркнула.
- Поздравляю, - сказал Али.
- И еще компенсацию, - сказала я, протягивая конверт, - здесь двадцать пять тысяч, половина долга.
Али деньги взял и заглянул в конверт, и даже пальцами перетрогал деньги, похоже, он был очень растерян.
- Но, помнишь, я сказала тогда - половину здесь, а половину на том свете? Я думала тогда, что умру. А теперь дело пойдет быстрей, - и, о, ужас, я похлопала Али по коленке, боже, я надеюсь, что только погладила, и пошла. Устала и пошла.
- Спасибо, - крикнул Али мне в спину.
- Поверь мне, он и этого от тебя не ожидал, - вертелась дочь в моем подарке передо мной вечером, - я, пока к тебе шла, один мужик на автомобиле чуть ДТП не устроил, засмотрелся на платье, - скажешь ему, если спросит, еще лет через пять. Может, ты к тому времени какую-нибудь международную литературную премию получишь, за свои-то каторжные труды.