Вспомнились розовые пионы… Стихотворение Мацуо Басё... Я всегда просыпалась рано – около шести, как только уходил на работу отец. Он не будил ни маму, ни меня, и сам готовил себе завтрак, осторожно, тихо. Я слышала, как отец почти беззвучно взбалтывает яйца для омлета, как шипит сковорода… Отец любил угощать меня сладким омлетом: с молоком, ягодами и мятой. Он уходил затемно, с первыми птицами, едва брезжил рассвет.
У нас во дворе был большой металлический бак с дождевой водой. Этой водой, которая за лето прогревалась на солнце, мы ополаскивали волосы после мытья. Мама заваривала в ведёрке листья грецкого ореха или крапивы, ромашку и шалфей. Тёплым настоем трав мы промывали свои расплетённые косы, затем лили из ковша пахнущую небом дождевую воду... Волосы становились пушистыми, с золотистой рыжинкой…
Однады утром я вышла во двор. На дорожке в саду, вымощенной битыми камнями, было написано белой краской: «Лёля! Я тебя люблю!» А в баке с дождевой водой плавала большая охапка розовых пионов. Наверное, ты обнёс соседский палисадник или городскую клумбу. Был конец мая. Близился последний звонок и выпускные экзамены. Мы с тобой не виделись две недели. Родители запретили мне видеться с тобой. Надо было зубрить экзаменационные билеты.
Телефон молчал. Улица вымерла. Рассвело. По-летнему горланили загородные петухи, и перелаивались местные собачонки. Наверное, ты приехал, как всегда, на велосипеде. Может быть, стучался в окно. Была ночь. Я крепко спала, утомившись физикой и математикой. Когда проснулась и высунула нос на улицу, ощутила аромат пионов, заполонивший весь двор!
Я написала в своём ежедневнике: ''розовые пионы...''. Легла на прохладный досчатый пол, на котором светились ярко-оранжевые полосы солнечного света, узкими лучами пробивающиеся сквозь щели затворённых ставень. Дальше ничего писать не хотелось. Я задумалась. Но думать мне надоело. У меня голова опухла от зубрёжки.
Взяла книжку с полки. Разумеется, не «Арифметику». И не Маяковского. И даже не любимого мною Лермонтова (''Мне грустно потому, что весело тебе…''). Я взяла Вальтера Скотта. Диккенс меня раздражал. Достоевский угнетал – у него мало света в душе. Пушкин же – нескончаемый солнечный свет (''Печаль моя светла…''). Но мне было не до Пушкина. И не до Вальтера Скотта. Особенно – его ''Гая Меннеринга''.., тем более – ''Айвенго''... До Вальтера Скотта проще было дотянутся рукой.
У нас во дворе, на углу – высокая акация. Она так ароматно, пряно цветёт! Белые гроздья её соцветий раскачиваются лёгким тёплым ветром. Когда я была маленькая, отец сделал скворечник. И каждую весну к нам прилетали скворцы, выводили птенцов. Мы забирались на чердак, и даже на крышу – и разглядывали поближе занятные картинки из птичьей жизни. Взрослые птицы кормили своих желторотиков червяками и насекомыми. Птенчики казались такими беззащитными, а через время их уже учили летать.
Вальтер Скотт – не по программе. Шекспир – высокопарен и пышен, особенно в переводах Пастернака. Пастернак – замечательный поэт. Но когда он переводит Шекспира, не видно самого Шекспира, - только Пастернака. Пастернак для меня тоже не по программе. Любила же я Мандельштама и Цветаеву, которых в школе почти не проходили. Есенин – такое же эстетическое и моральное насилие для меня, как и Маяковский.
Вальтер Скотт (хотя он мне сейчас ни к чему). И Розовые пионы. И Мацуо Басё:
Не страшны ей росы:
Глубоко пчела укрылась
В лепестках пиона.
Басё я знала наизусть. За книжкой тянутся не надо...
Весна 1995; лето 2018 гг.