Он может многое. Понять, простить. Он может перевернуть вверх тормашками всю жизнь. Он может выдернуть из серых буден любого, любого прославить, сделать героем, может унизить и обесчестить, с пьедестала низвергнуть. В общем, кому как повезет.
Для многих он проходит незаметно, ничего не итожит, а просто обрывает историю, прекращает страдания и летит в бездну, сравнимый с щепкой украденной с берега течением реки. Течением размеренным, ритмичным, иногда полноводным, иногда почти обессиленным, но в любом случае, когда это течение достигает обрыва, за котором ничего нет кроме свободного падения, наша щепочка летит в никуда, и там пропадает.
Река вдруг неожиданно превращается в иную стихию, становится водопадом, который громко и безнадежно пытается о чем-то предупредить кого-то, оставшегося на берегу. Кого предупредить? Щепки? О чем предупредить? О том, что случилось или только ещё может случиться? А ведь случится-то там, может все что угодно! Но выдумывать заново что, и пересказывать всё, что придумано до меня просто неинтересно. Водопады – это для тех, кто остается. Последний день барьер не перейдет. А в противном случае не станет последним.
Сколько их уже было, сколько их еще случится. И каким будет последний день каждого из нас? Наедет он с равнодушием дорожной машины – катка на человека, как на помидор, не кстати перебегающий дорогу и-и-и… Чпок! Или он медленно до последней капли выдавит из заблудившегося червяка на асфальт надежду обмануть судьбу, ускользнуть, вывернуться, откупиться? Потом цену будем считать, но только не сейчас, дайте ещё минуту, ещё мгновение, но не сейчас.
А это уже и не сейчас, это после. Это уже не наше, не мое. Наш последний день становиться чьим-то опытом. Это уже их опыт.
Опыт моего последнего дня никогда не будет моим. Парадокс. Последний день никогда не обогащает того, кому он принадлежит. Опыт последнего дня может достаться кому угодно, но только не тому, не тем, для кого этот последний день действительно стал последним.
Как правило все наши последние дни приходуют в ЗАГСах в обмен на свидетельства подтверждающие факт их наступления; редкие случаи описывают и каталогизируют специалисты: врачи, адвокаты, историки, делая их достоянием словарей и справочников, иногда о последних днях пишут книги, иногда десятки книг, иногда они создают новые религии и эпохи. Очень редко. Но так тоже бывает.
А я могу для себя лишь мечтать, догадываться не могу, но хочу, чтобы опыт моего последнего дня унаследовали в первую очередь мои дети, как я наследую опыт своего отца, их деда.
Он уже неделю просидел в деревне у окна, поджидая, когда я приеду навестить его. Когда он сможет сообщить мне о желании пойти на рыбалку. Когда мы соберем снасти, загрузим их и лодку в багажник машины, и поедем на реку. Как там он, оттолкнувшись от берега наполненного знойным июльским стрекотанием и шелестом, медленно, стараясь не расплескать праздника, сядет на весла, и скомандует мне:
— Езжай к матери, огород полей!
— А ты? Когда за тобой приезжать?
— Вечером!
Вечером я нашел его в лодке, стоящей на якоре. На мой оклик он не обернулся. Солнечная рябь обегала по волнам его уставшую тень. Закат ещё только наливался алой спелостью, а последний день моего отца уже закончился, и духота июльского вечера сменилась отчаянным холодом, который я буду помнить всегда. Исправить ничего не смогу, но помнить буду.
Опыт последнего дня, как и сам последний день только тем и прекрасен, что назначив встречу, никогда никому не говорит о времени, о сроке…
Когда он придет, пожалуй, не так важно, главное всегда помнить о нем.
Просто помнить.
Помнить всегда, помнить даже если уверен в том, что он вообще никогда не случится.