Путешествие на морское побережье. Это событие другого мира совпадает с другим, случившимся в нашем.
Скованы одной цепью..
Связаны одной целью…
«Наутилус Помпилиус»
***
За окном медленно разгоралась заря. С самого утра у меня было праздничное настроение, чего за год с лишним работы со мной никогда не случалось. Приходя в отдел, я сразу же настраивал себя на сосредоточенное размышление: как учил меня наш дорогой Карен Саркисович, « .. инженер обязан думать даже в постели!…». Доверчивость моя не впервой играла со мной злые шутки …Первое время я честно пытался следовать мудрым наущениям начальника: продолжалось это до тех пор, пока в один прекрасный августовский вечер мы не столкнулись на проходной с Толиком Дарьяловым, спешившим на автобус. Мельком глянув на меня, тот было двинулся дальше, но вдруг, присвистнув, остановился и удивленно покачал головой. Бесцеремонно ухватив меня за пуговицу рубашки , он несколько мгновений смотрел на меня и, наконец, сухо поинтересовался:
-- Ребенок всерьез решил побить лавры Сикорского и Эдисона, вместе взятых? А к психиатру не пора?: Худеть от работы неразумно, мой друг… Лучше от любви.
...Тут он хохотнул и добавил, сморщившись:
-- Бери пример с меня: вышел с работы и забыл! Все!
… А Карена не слушай, поверь доброму совету, -- тут он оглянулся и понизил голос , -- толковый инженер, но начисто лишен чувства меры – вот такие и прикончат планету в недалеком будущем… Взглянув на часы, он заторопился.
-- Извини, молодая жена ждет… И, сделав нервный и неопределенный жест рукой, торопливо зашагал по направлению к остановке.
***
Слова Анатолия пришлись как нельзя кстати. Упав на благодатную почву, они вскоре разбудили во мне несколько иное отношение к жизни вообще и к работе в частности… Давая роздых измученному мозгу, я стал работать ровнее и продуктивнее. Как раз тогда и возобновились мои занятия резьбой…
Вынырнув из воспоминаний, я вернулся ко вчерашнему вечеру, проведенному у Вышеславцевых: утренний уютный покой не был порождением этого визита… Не покидало четкое ощущение того, что сегодняшней ночью произошло нечто такое, что имело непосредственное отношение к моему безмятежному состоянию,. Я положил руки на стол и уставился на мутный диск солнца. Сумрачность небес навевала меланхолию: захотелось взяться за резец. В ящике стола лежала заготовка миниатюры, замысел которой вынашивался давно, несколько лет: индеец в пироге на озерной глади с веслом в руках: так я представлял себе одну из сцен романа Купера «Зверобой, или первая тропа войны». Поколебавшись немного, я вытащил из сумки резец и принялся за работу: Коляня и Толик уехали позавчера в командировку – испытания установки для производства гранулированных кормов в одном из совхозов области требовали их присутствия. В отделе оставались только женщины: Майя Леонидовна вычерчивала какой-то сложный узел, а Марина тихонько шелестела ватманами, принесенными вчера из архива. Карен был на планерке и я безбоязненно мог наслаждаться творческим процессом..
Время до полудня пролетело незаметно Я с удивлением поймал себя на том, что совсем не хочу курить. Обычно с начала дня приходилось вводить себя в деловой ритм с помощью двух-трех сигарет.. Только так неявное отвращение к жизни можно было трансформировать в будничное и кропотливое напряжение умственных сил, необходимое для рутинной работы чертежника -- работы, не требовавшей полета мысли… …Но сегодня заниматься этим было неохота: резьба подошла к тому этапу обрубовки, когда основные массы древесины уже сняты и начинают выявляться формы будущей скульптуры. Я поразился тому, как много можно успеть сделать за два коротких часа. Тут, без всякой, казалось бы, связи с происходящим, в памяти всплыла картинка, которую я видел во сне сегодняшней ночью: узкая байдара с тремя гребцами, мощными и слаженными движениями работающими веслами. Море было неспокойным: сильный ветер срывал с волн гребни, рассыпающиеся в воздухе мелкой пылью. Бронзовые лица алеутских охотников в конических деревянных шляпах сосредоточены и напряжены: корпус длинной, метров восьми, лодки, обтянутый темными шкурами, временами полностью исчезал под водой. В какой-то момент я даже отчетливо почуял влажный, терпко-йодистый запах морской травы и услышал заунывное пение чаек… …Озадаченный, я откинулся назад. Вот оно что! Сон, который теперь вспомнился, был очень реалистичным: так могло бы быть, как если бы меня поместили в машину времени и вернули в то время, когда мне было десять лет... Все было почти совершенно таким же, как было тогда -- в детстве, прошедшем на одном из красивейших архипелагов Тихого Океана. За исключением, конечно, мужчин-алеутов в байдаре : сейчас я и вправду чувствовал себя ребенком в полном смысле слова: бывают же такие дни в жизни каждого человека, когда, вынырнув из глубокого сна, не можешь понять, где ты находишься: осознание реальности возвращается к тебе не сразу и ты как будто впервые видишь окружающее.. Ни одна из вчерашних проблем не волновала меня сейчас так, чтобы я мог воспринимать ее всерьез: откуда-то я знал, что всю документацию успею подготовить качественно и в срок. Странно - новое чувство вырастало во мне: тяга к резцу стала непреодолимой и теперь конструкторская работа не казалась мне чем-то важным настолько, чтобы отдаваться ей целиком… Пряный запах тонкой березовой стружки, мягкое и переливчато- муаровое мерцание среза наполнили утро какой-то по особому полной прелестью… К тому же я взглянул на свою статуэтку по другому: конечно же, гурон с лесного озера Glimmerglase имел мало общего с алеутами в байдаре. но некоторое родство сцен было… Острота впечатлений вдохновляла, способствуя более полному вхождению в сюжет. Вдруг захотелось снова перечитать роман, окунувшись в неторопливое, полное прозрачной глубины течение времени, отстоявшего от нас на двести с лишком лет назад…
***
-- Эй, мечтатель! -- низкий вкрадчивый голос вывел меня из забытья. Иди к нам. Развлекать будешь.
… Серые глаза смеялись. Марина была сегодня в красно-серой клетчатой юбке и светло-желтой блузке: неплохой ансамбль, подобранный со вкусом. Если учесть стоимость заграничных шмоток, при-обретаемых у фарцовщиков за бешеные деньги, оставалось только гадать, откуда у скромного советского инженера такие доходы…
***
… Сгорбившись у чайного столика, я вздохнул. Майя Леонидовна неторопливо разливала чай по стаканам. Выражение лица матроны было торжественно – непроницаемым: аристократически тонкие черты на-помнили мне кого-то из балерин старой школы: бросив украдкой короткий взгляд на нее, я вдруг вспомнил вчерашнюю выходку Рауля, я едва не прыснул. Майя Леонидовна, что-то почуяв, взглянула на меня. Поспешив принять подобающую мину, я прикрыл рот рукой и закашлялся. Марина внимательно смотрела на меня, взвешивая что-то у себя в голове. Улыбка одной из мадонн: загадочность и ненаигранная женственность. Ну-ка, мужчины, объясните, как подобное обаяние удается некоторым представительницам слабого пола?
… Внешняя красота чаще всего оставляла меня равнодушным, а то, что я чувствовал в Марине, порой ставило меня в тупик: она совершенно искренне пыталась принимать участие в моей судьбе. Юношеский эгоизм не оставляет места состраданию или другим вещам, малоприменимым в обыденной жизни, и я принимал это как должное: вероятно, женское начало, дремлющее во многих мужских характерах, должно давать импульс к развитию истинно мужских качеств… Иначе как объяснить мое преклонение перед женщинами?
Вздохнув и устроившись поудобней на стуле, Марина медленно прихлебывала чай из блюдечка.
-- Ты какой-то не такой сегодня. … Обычно хмурый с утра, а тут цветешь, как майская роза…
… Блюдечко совершило неспешный полет на столешницу за новой порцией чая. Голос доносился до меня как будто издалека: не хотелось полностью вы-ходить из воспоминаний, в которых мне было так вольготно… Как наяву я созерцал картины детства:
морской берег, заваленный огромными валунами – передвигаться здесь можно было, только перепрыгивая с камня на камень;
скалы-непропуски фантастических, причудливых форм высотой с десятиэтажный дом, отвесные и неприступные: по местным легендам, двое смельчаков, пытавшихся взобраться на один из таких громадных утесов, разбились насмерть.. Орлов Камень, расположенный на юго-западной оконечности Острова, торчал этаким чертовым пальцем в сотне метров от высокого берега: добраться к его подножию можно было только в часы отлива: тогда сквозь зеленоватую морскую воду можно было видеть множество маленьких осьминожков, гнездившихся в укромных расщелинах между камнями…
песчаная лайда , мгновенно высыхающая светлым пятном вокруг ноги при каждом наступании, с накатывающимся на нее бесконечным,, как виток спирали, валом: волна рассыпается и обдает берег бешено пенящимися потоками воды, смывающим несметные полчища мелких рачков - бокоплавок..
Немолчный и заунывный чаячий крик, жалобный и заунывный, ввинчивающийся в сознание так, что его невозможно забыть даже спустя десятилетия…
Я молчал и блаженно улыбался. Марина тревожно подалась ко мне.
-- Мигель, что с тобой? Ты где витаешь?
-- Постой, -- тут она всплеснула руками.
-- Никак, влюбился? …Я покачал головой. Говорить не хотелось. Боясь расплескать радость, вытащил из вазочки печенье и окунул его в чай. Недовольно заворчал телефон, но тут же умолк. Видения растворились во вновь вернувшейся реальности. Неслышно двигались стрелки часов на стене; ленивые порывы ветра за окном крутили редкие струйки снега, стекавшего с крыши. Марина приоткрыла рот, как будто собираясь что-то сказать, но передумала и снова налила себе чаю: Видно, ей до смерти было любопытно, что со мной: она всегда рассказывала о своих семейных отношениях, не таясь и по всей видимости, ждала этого же от меня; обычно личные проблемы в отделе обсуждались так же непринужденно, как международная политика или новшества в техническом мире.. Моя замкнутость казалась ей странной. Ничем не отличаясь от сослуживцев в том, что касалось работы или быта, я, однако, чувствовал, что сон мой не входил в число тем, открытых сторон-нему взгляду, настолько содержание его было чуждо этому миру простых вещей и незамысловатых выводов. Я глубоко и прерывисто вздохнул: Марина была заинтригована не на шутку.
-- Выкладывай, -- потребовала она наконец.
-- Кто она?
Я оторопел.
-- Что -- кто?
…Вопрос прозвучал по идиотски. Я спохватился и сделал глоток. До меня дошло, что ее интересует. Медленно заливаясь краской, я молчал, не зная, что сказать. Майя Леонидовна недовольно посмотрела на соседку:
-- Ну что пристала к человеку? Засмущала парня совсем. Вишь, раскалился… Миш, не обращай вни-мания на нее. Сводня несчастная… Сама замуж выскочила удачно, так теперь не терпится других туда же. Ух!.. – стряхнув с юбки мельчайшие крошки, она неторопливо поднялась со стула и двинулась по направлению к выходу. Марина беспомощно оглянулась на нее.
-- Не обращай внимания. Сын у нее погиб в армии… Одна воспитывала. Муж их бросил, когда мальчику было три годика, а она души в нем не чаяла… Вырос, пошел служить, и погиб на учениях. Так нелепо все… Бедная, как она со всем этим справилась…
… Она сложила губы в узкую черту под подбородком, по старушечьи строго и жалобно одновременно.
-- Теперь ты понимаешь, почему она так. Господи, какая жизнь несправедливая – одним все, другим -- ничего!… Ладно, надо работать. Не хочешь говорить, не надо, -- она поднялась и подошла к кульману.
***
-- Слушай… А что ты думаешь о Кристине?
Голос из-за кульмана прозвучал приглушенно: так бывает в архиве, когда высоченные кипы документов на стеллажах полностью заслоняют от вас собеседника.
… До меня не сразу дошел смысл произнесенной фразы. Непроизвольно дернувшись, как от удара током, я встал. Подойдя к кульману и подняв линейки на уровень глаз, я задумался.
-- Кристина?
Вероятно, между вопросом Марины и моим ответом прошло немало времени.
-- Да, Кристина.
… Марина, похоже, наслаждалась моим замешатель-ством: выбравшись из-за кульмана, она подошла к моему креслу и уселась в него. Потом, наклонив голову, улыбнулась:
-- Вот такие наши мальчики.
Она подалась вперед и стукнула кончиками пальцев по моему запястью.
-- Застенчивые и беспомощные. Не бойся, не съем…
… Заметив, что я напрягся, она поспешила добавить:
-- Успокойся, никто тут не собирается тебя терроризировать. Миш, ты, конечно, одаренная личность, но, прости, не в состоянии заметить, что происходит чуть дальше твоего носа.
…Тут она рассмеялась:
-- Какой-то ты не такой, как все. Сверстники давно женаты, а ты? Так и будешь курить с Жанной на крыше? Упустишь свое счастье, ребенок.
Я озадаченно молчал. . Кристина Навроцкая, кра-савица-полька(настоящая шляхтянка с кости-крови ), инженер – математик из отдела перспективного планирования, работала двумя этажами ниже и видеть ее я мог только в обеденные часы в заводской столовой: более нигде мы с ней пересекаться не могли, разве что в заводском общежитии, где незамужние девушки жили на четвертом этаже по трое в комнате. Были там и семейные пары: но я никогда не поднимался туда.
…Карие глаза Кристины и темные волосы напоминали мне другую девушку, в которую я был влюблен несколькими годами ранее. Оленька Д. оказалась вовсе не такой романтической особой, какой мечтательные юноши рисуют милых возлюбленных в своих грезах: после ближайшего знакомства с ней я был сильно разочарован и с тех пор темные девичьи глаза ассоциировались у меня с не очень приятными картинами из прошлого…
..Маринины слова ввергли меня в смущение: теперь я начал понимать значение несмелых взглядов, направленных в мою сторону. Сладкое томление в груди вдруг отодвинуло окружающую обстановку куда-то далеко от меня и лицо Кристины с насмешливой улыбкой на полных губах встало перед глазами, как наяву. Мысль о том, что я могу кому-то нравиться, была для меня новой: к ней нужно было привыкнуть… Видимо, в этот момент я являл собой забавное зрелище: из блаженного столбняка меня вывел громкий возглас Толика, возникшего в дверном проеме с большой коробкой конфет в руках:
-- Милосердия! Светлые боги, о милосердии взываю к вам!
Половицы жалобно взвизгнули под грузными шагами.
Шумно протопав по направлению к чайному столу, Дарьялов плюхнул коробку на стол и включил кофеварку, предварительно приоткрыв крышку, чтобы убедиться, есть ли там вода. Марина что-то недовольно пробурчала и поднялась с кресла: тишина и покой были невозвратно нарушены. Я тоже был раздосадован: резьба моя, похоже, закончилась и приходилось настраиваться на рабочий лад. Неспешное праздничное очарование исчезло: будни вступали в свои права. В дверях появилась Майя Леонидовна. Оценив обстановку, она вздохнула:
-- Явились, соколики!.. А как же ваша машина? Неужто так быстро справились?
В двери бочком протиснулся Коляня. От него пахнуло холодом: терпкий запах уличной угольной гари пополам с морозной свежестью защекотал ноздри.
-- А мы быстрые, Майя Леонидовна.
Он застенчиво ухмыльнулся и, сняв полушубок, открыл дверь ниши, где мы вешали одежду:
-- Отладили процесс резки, да и назад. Там механик толковый, сам дальше справится…Что им там еще делать, зимой-то? Пускай маракуют… А у вас тут как дела? Сегодня морозно, однако… По прогнозу минус пятнадцать. Редко такое в ноябре-то...
-- Да уж, в городе такое редко, -- Майя Леонидовна достала из шкафчика печенье.
-- А в районе как? Тепло? -- шум закипающего чайника убаюкивал. Пользуясь моментом, я уютно устроился в кресле: слова Марины меня заинтриговали не на шутку и захотелось обдумать их сей-час же, не откладывая в долгий ящик…
Кристина… С этого момента что-то неуловимо изменилось во мне: или все-таки вокруг меня? Хотя, пожалуй, очень даже уловимо: повеяло очарованием женственности, неясным пока, но от этого не менее волнующим. До сих пор я редко задумывался об отношениях между полами; влюбчивость моя носила платонический характер, являя собой своеобразную смесь застенчивости и желания покрасоваться перед девочками: невинную игру эту, свойствен-ную в равной мере обоим полам с древнейших времен, я всегда воспринимал очень серьезно . Впрочем, вряд ли кто-то из нас в юности осознает, что игра эта – способ поиска существа, которое может стать твоим спутником на всю жизнь…
…Взгляды, которые Кристина украдкой дарила мне издали, разговаривая с подругами или с сослуживцами, теперь казались чарующими и полными тайны… Странно, что я так долго не обращал на них внимания… Мало того, в памяти вдруг всплыло все то, что произошло со мной в прошлом году, но потом как-то растворилось в повседневной рутине, заслоненное сначала работой, а теперь вот нежданно-негаданно случившейся дружбой с четой Вышеславцевых: Кристина привлекла мое внимание сразу же по приезде в Воскресенск. В тот день, сойдя с поезда и добравшись после недолгих расспросов к машиностроительному заводу имени Кирова, я получил разовый пропуск на территорию предприятия и, глазея на заводские корпуса, не торопясь шел к месту будущей службы, в заводское КБ; нужно было познакомиться со своим будущим начальником. Все прошло на удивление быстро. Мы представились друг другу: на этом дело и закончилось. Начальник конструкторского бюро Мартиросян куда-то торопился и, извинившись за то, что не может уделить достаточно времени молодому специалисту, снял трубку внутреннего телефона… Перемолвившись с кем-то парой слов вполголоса, он велел зайти в отдел кадров, где мне должны были выдать направление в заводское общежитие. Пройдя через чахлый заводской скверик к проходной, где помещался отдел кадров, я заметил стройную темноволосую девушку моего роста, стоявшую на бетонном крыльце. Было холодно и она зябко прятала руки в карманы кожаного плаща, болтая о чем-то с подружкой. Та была ниже ее на целую голову и довольно коренаста на вид… На меня они не обратили никакого внимания. Во всяком случае, мне так показалось в тот раз… Тогда я не заострялся на своих ощущениях, но теперь ясно припомнил, что она чем-то заинтересовала меня. То ли что-то родное проглянуло в этот момент в ее облике, то ли что-то еще… Я не смог бы внятно объяснить, в чем дело, но теперь, год спустя, сцена эта начала приобретать для меня совершенно неожиданный смысл… О судьбе и предопределении, я, конечно, в то время не мог иметь никаких понятий: все мои познания о мистике сводились к давнему разговору с дядькой Альбертом, который вскоре после того, как умерла от рака его мать, моя любимая бабушка Елена Николаевна, как-то обронил фразу:
-- Что-то такое «там» все-таки есть… Речь, насколько я помню, зашла о призраках и всем, что с ними связано. Мы с дядькой тогда были на поминках и вышли покурить на улицу, в теплый августовский вечер …
***
…Открытие, сделанное мной в эту секунду, когда я прокручивал в памяти недалекое прошлое, было необычным.. Захотелось спросить у Рауля, что такое судьба. В истоки желания я не вдавался, но чувствовал, что это нужно сделать…
***
Вернувшись в реальность, я обнаружил, что стою за кульманом, внимательно вглядываясь в сплетение линий чертежа; воровато оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто не заметил моего отсутствия в этом мире, я подобрался к чайному столику, в самый разгар оживленной беседы. Вытащив из коробки шоколадный трюфель, навострил уши. Речь шла о технологии производства японских шариковых ручек, которые мужчины привезли в качестве презен-та из района. Коляня, обладающий недюжинной наблюдательностью, расписал публике во всех деталях предполагаемый процесс штамповки и особенности технологической оснастки, применяемой азиатами в данном случае. Как я понял из разговора, партийное руководство района заключило с какой-то японской фирмой договор на поставки соевых бобов. Взамен хозяйство получало видеотехнику фирмы «Sony» и много других товаров, которые на черном рынке стоили бешеных денег. Все эти вещи распределялись по усмотрению начальства среди передовых работников совхоза . Темно –синие корпуса непривычной русскому глазу формы авторучек, что директор Кожевников подарил нашим ребятам, были украшены золотой надписью «Mitsubishi Sign Pen». Право, это совсем не походило на убожество, производимое советской промышленностью и стоящее тридцать пять копеек в киосках «Союзпечати»: Марина восхищенно крутила изделие в руках и вздыхала.
-- Запустить бы такое на нашем заводе, а? С руками бы рвали.
-- Она внимательно рассматривала узкий граненый дирижаблик .
…Не дадут ведь, никому не надо…
-- Да, Мариночка, -- Анатолий прищурился и шутовски развел руками:
-- Телепередачу «Это вы можете» не мешало бы дополнить фразой: « …но они не хочут»..
Мы расхохотались: дистанция между интеллекту-альными возможностями советского инженерного корпуса и убогим мышлением чиновников, распоряжающихся производством, была астрономической . Автомобили, производимые концернами «Мицуи» и « Мицубиси» , давали сто очков вперед унылым «Ладам» и «Волгам» не потому, что наши предприятия не хотели запустить в поточное производство модели подобного класса, а потому, что финансирование производства товаров народного потребления велось по остаточному принципу: бюджет ориентировался на оборонную промышленность, а другим, в частности автомобильной отрасли и сельскому хозяйству, доставались крохи, падающие со стола военных… Результатом подобного хозяйствования было, например, то, что зерноуборочные комбайны «Нива» работали до первой поломки ровно два часа и ни минутой больше, до того низким было качество стали, из которой изготавливались узлы сельскохозяйственных машин. .. Трудолюбивые японцы тем временем прилежно изучали новинки советской инженерной мысли, публикуемые в технических изданиях. Доходило до смешного: журналы «Юный техник» и « Моделист-конструктор» публиковали весьма плодотворные технические идеи, которые потом с успехом воплощали серьезные западные фирмы. А ведь принадлежали-то эти идеи школьникам и лишь в редких случаях студентам технических вузов…
-- В своем отечестве пророка нет, -- проскрипел усталый голос Карена, который уже минут десять стоял у входа в отдел и внимательно прислушивался к разговору.
-- Радуйтесь, молодежь, что хоть поговорить об этом можете… Лет пятнадцать назад за такое и срок влепить могли… … Он вздохнул и, помедлив пару секунд, шагнул по направлению к своему кабинету: половицы жалобно скрипнули, провожая руководство. Майя Леонидовна многозначительно подняла брови. Вероятно, это должно было означать раздумье: согласиться со словами начальника, которого она недолюбливала, или выказать некоторое неодобрение. Наконец, она пожала плечами и налила себе чаю в синюю чашечку с золотыми драконами. Проследив ее движение, и задумался. Узкие кисти с тонкими пальцами напомнили мою школьную учительницу музыки, Альбину Родионовну Шемет. Женщина нервная и экзальтированная, она ни капли не походила на Майю Леонидовну.. Но изящество движений и неторопливость были общей чертой для обеих. Помню, когда мне было лет двенадцать, Альбина внезапно закатила истерику, сидя за фортепиано (мы в паре с моей одноклассницей, Оленькой Соловьевой, разучивали довольно сложные музыкальные фразы из сольфеджио). Ни с того, ни с сего она вдруг решила, что я пялюсь на ее ноги, обтянутые прозрачными колготками. Может быть, это и называют склонностью к эксгибиционизму? Золотоволосая красавица Оленька созерцая сцену, фыркнула пару раз и закашлялась… Она иногда поддразнивала меня, в шутку признаваясь в любви и широко распахивая при этом голубые глаза… Хотя… кто знает: возможно, это не было игрой? Была она девочкой развитой, живой и непосредственной. То, что мы вместе учились в музыкальной школе, сближало нас чуть больше, чем это бывает в школе обычной, где дерганье за косички служит первым признаком мальчишечьей влюбленности, а уж желание нести портфель своей спутницы, будучи реализованным, тут же встречает град насмешек со стороны юных мужчин, щеголяющих своими цинизмом и искушенностью в вопросах пола…. Впрочем, сам я вряд ли испытывал к Ольге какие-то особые симпатии. Назовите это инфантильностью, или чем-то иным… но я думаю, тут дело было несколько в другом… Помнится, мой лучший ( как тогда казалось) друг Стефан Калугин гордился своим умением материться: запретные слова слетали с его уст непринужденно и со вкусом: несмотря на то, что он с наслаждением купался в этой грязи, свойственная мне склонность к идеализации не давала думать о нем плохо. Какой-то из романов про Анжелику, который читал его отец, руководитель нашего авиамодельного кружка и в который Стефан приглашал меня заглянуть, не вызвал у меня совершенно никакого интереса. Сфера моих пристрастий лежала исключительно в творческой области, и взрослая жизнь не занимала меня настолько, чтобы я мог всерьез интересоваться ею… А когда он на своем дне рождения походя обвинил меня в том, что я в одиночку слопал его торт, хотя я имел к этому ровно столько же отношения, как и все остальные приглашенные, я впервые задумался о цене мужской дружбы. Вероятно, вот это разочарование и дало один из начальных импульсов к началу путешествия внутрь себя… Моя непохожесть на остальных начала проявляться уже тогда; бегство от действительности становилось обычным образом существования, своеобразным экраном, защищающим от невыносимой порой людской грубости… А грубости в этом мире хватало: вспышки беспричинной, хуже, чем пьяной невоздержанности на язык по отношению ко мне, очень непосредственному мальчишке, со стороны внешне вполне респектабельных односельчан, глубоко ранили меня… Подобное рождало некую безысходность еще и потому, что я не только не мог разобраться в причинах подобной злобы, но и не мог найти ни в ком понимания и защиты от подобных нападений, не исключая и своих собственных родителей. Тогда я не мог знать, конечно, что виной тому была моя непохожесть на других, та отстраненность от осязаемого мира, которая с годами воздвигла непреодолимый барьер между остальными людьми и мной… Многие чуяли во мне чужака. Сосед Эдик, сын нашей математички и мой одноклассник, тщетно пытался вытащить меня в походы по тундре: неправдоподобно огромные и сочно-крепкие шляпы подосиновиков ласкали взор, но, увы, нисколько не побуждали к странствиям по зыбкой, почве, укрытой тонким растительным ковром из ягеля, шикши и кашкары … Меня привлекало море и уединение: гладкие валуны, плотно гнездящиеся на тридцатиметровой прибрежной полосе, отшлифованные прибоем, полностью исключали возможность нормального пешего хождения…. …Передвигаться там можно было, лишь прыгая с камня на камень и никак иначе. Морские звезды ярко-красными пятнами мерцали сквозь зеленоватую воду; грохот прибоя, перемешиваясь с криком глупышей , рождал неповторимый и немного пе-чальный коктейль чувств. Пожалуй, именно эта вот смесь, сама атмосфера необычного, висящая над Островом и действующая порой даже на грубые души промысловиков и сезонников, давали некий творческий импульс мечтательному юношескому сознанию. Я вечно носился с какими-то грандиозными проектами, наподобие постройки орнитоптера со сверхлегкими пластмассовыми крыльями или быстроходной яхты, пригодной для длительных морских путешествий… Мощная моторная яхта, под названием «Курьер», эскиз которой я вычерчивал по вечерам в глубокой тайне ото всех, была довольно вместительной, водоизмещением как минимум тонн восемьдесят, имела несколько комфортабельных кают и оборудованные по последнему слову техники гальюн и камбуз, расположенные в верхней части судна. Снаружи корпус был обтекаемым и практически не имел сколько-нибудь выступающих надстроек: управление яхтой осуществлялось с помощью радаров… Жизнь еще не остудила моего творческого пыла и грандиозные проекты, вероятно, были своего рода отдушиной во внешний мир, контакта с которым мы, мальчишки, были лишены: телевидения на Островах не было из-за удаленности ретранслятора, расположенного за добрых девятьсот морских миль отсюда… Конечно же, приходилось скрывать все это от родителей, которые терпеть не могли моего «прожектерства»…
***
Чаепитие закончилось и пора было приступать к должностным обязанностям. Я погрузился в вычерчивание подшипникового узла одного из редукторов складского крана-штабелера, когда легкий холодок в затылке заставил меня обернуться: Жанна стояла у меня за спиной и внимательно наблюдала за процессом. Склонив голову, она поморщилась.
-- Придется переделать.
Показав пальчиком на гнездо шарикоподшипника выходного вала, она чихнула.
-- Наши не смогут расточить с таким допуском. Делай свободную посадку… Все равно при такой нагрузке у тебя шарики будут лететь, как в трубу. А вообще, я бы поставила роликовый, он мощнее.. Пошли, -- она требовательно потянула меня за рукав. Я взглянул на нее снизу вверх. Утомленное лицо с темными кругами под глазами встревожило меня: неохотно оторвавшись от чертежа, я поднялся с кресла.
… Было пасмурно; шел мелкий сухой снег. Профиль Жанны с сигаретой, поднесенной к губам, на фоне темного неба, напомнил мне что-то неуловимо - знакомое. Я поежился. Точно такое же ощущение было вчера, когда мы с Раулем сидели на кухне и слушали одну из вещей «Pink Floid».
– Money! -- восклицание вырвалось непроизвольно.
… Жанна затянулась и уставилась на меня.
-- При чем тут деньги? – она наморщила лоб. Лицо было пепельно-серым и безжизненным. Сигарета дымилась в нервно подрагивающих пальцах; голубовато-серый столбик пепла хорошо сочетался с цветом глаз.
-- Да так… -- я махнул рукой и вздохнул. Жанна выглядела подавленной, но я даже не пытался понять причины ее дурного настроения: началось это, по всей видимости, еще вчера, когда мы сидели за сто-лом. Вспомнив вчерашнее приключение, я потрогал губу:
-- Мысли вслух..
Я мучительно пытался осознать ассоциацию. Ничего не приходило на ум и я спросил у Жанны:
-- А ты чего такая хмурая? С Раулем поссорились?
-- Да нет, -- она недоуменно подняла глаза.
– Просто устала. А твоя губа прошла, между про-чим…
…Она улыбнулась; лицо немного просветлело:
-- Не представляешь, сколько страху я натерпелась. Странно, что они убежали.
Я кивнул. То, что «хорек» с приятелем сбежали, было необъяснимо, но обсуждать это не хотелось. Мы молчали, бездумно наслаждаясь ленивым покоем: была еще только середина недели и мир застыл в неподвижности, которую сейчас не могли раскачать никакие житейские неурядицы… Я искоса наблюдал за Жанной: тоненькая струйка дыма от сигареты, зажатой в ее пальцах, таяла в морозном воздухе. Она оживилась; завитки иссиня-черных волос делали ее неотразимой. Вспомнилось лицо Кристины… Сладостная волна, поднявшаяся снизу, заставила меня покраснеть. Жанна внимательно взглянула на меня. Видимо, она порывалась что-то сказать, но, передумав, тряхнула волосами и снова затянулась. Я чувствовал себя неловко. То, что творилось со мной в последние недели, было непривычным. Сознание обособленности, испытанное ещё тогда, во время первого визита к Вышеславцевым, вдруг охватило меня с такой силой. что на фоне этой отрешенности мысли о Кристине казались не моими… Как будто мы вместе с Жанной находились снаружи огромного аквариума и все, что принадле-жало миру людей, я наблюдал со стороны, бесстрастно и холодным любопытством…. Я не замедлил доложить об этом Жанне, умолчав, естественно о Кристине. Подняв брови и, не сказав ни слова, она поморщилась и повернулась, чтобы идти вниз.
***
Вечерело. Закончив вычерчивать очередную де-таль, я откинулся в кресле и попытался расслабиться. Стоило закрыть глаза, как едва различимые, но вполне осязаемые внутренним зрением разноцветные волны струились и перемешивались друг с другом, создавая неприятное ощущение напряженности; я как будто находился в какой-то полупрозрачной обволакивающей сфере. Еле слышный шорох корабельного хронометра, висящего на стене, сливался с шорохом снежинок, сыплющихся в стекла; мучительное ощущение какой-то пустоты и неудовлетворенности грызло меня изнутри. Не зная, куда себя деть, я поднялся и вышел в коридор. В дальнем конце задумчивый Коляня созерцал заснеженное пространство за окном. Подойдя, я прикурил от его сигареты и спросил:
-- Николай Александрыч, как думаешь, есть прок от того, что мы здесь сидим? Что изменится оттого, что я нарисую сегодня пару деталей? Кому они нужны?
… Коляня посмотрел на меня исподлобья и вздохнул. Глаза лихорадочно блестели на темном, с синевой, пергаменте лица. Черные с проседью волосы оттенялись стального цвета глазами: внутреннюю силу, залюченную в этом человеке, я не смог бы объяснить никакими словами: страсть, снедавшая его, и пугала меня оттого, что я не знал ее природы и в то же время притягивала... Несмотря на свою внешнюю простоту, Коляня был мне непонятен. Ну, наверно, примерно так же, как знаки, начертанные в пустыне Наска: этой осенью у нас в отделе часто обсуждались мистические вещи и, очарованный древним знанием цивилизаций догонов и майя , я последовал модной традиции расписывать стены общежитских комнат… На южной стене было размечено нечто вроде фрески размером с просторное окно сельского дома: тщательно выписанное маслом изображение оконной рамы с распахнутыми створками по замыслу должно было служить порталом, ведущим в некую экзотическую местность. Сюжет был взят из июльского номера журнала «Знание-сила»: один из преподавателей МГУ, убивающий свободное время на абстрактно-живописные измышления, изобразил в своей картине желтую пустыню с ря-дами сфинксов, уходящими в бесконечность…
***
Подобно Карену, Коляня чувствовал себя неуютно в мире, лишенном привычных технических вещей и терминов. Или что-то более глубокое скрывалось за отсутствующим порой взглядом?
…Повернувшись к окну, он молча покачал головой и промычал что-то неопределенное. Потом, глянул мне в глаза и покачал головой :
-- Что сегодня с вами творится? Толян тут на мозги капает, теперь ты… Погода давит? Поменьше думай о смысле жизни... Был у меня знакомый хирург, тот тоже все хотел найти конечную цель. Спился, бедолага… Не забивал бы ты себе мозги философией, а? До добра не доведет… Ты и впрямь думаешь, что жизнь имеет какой-то смысл? Про войну слышал? Тогда о смысле не думали…
***
..Я растерялся.. Колянины слова щелчком выбросили меня из табачного облака в давнее: однажды, когда я учился в пятом классе, отец рассказал о недолгом периоде, когда подмосковный городок, в котором они обитали с его матерью ( моей бабушкой Евдокией), захватили фашистские войска, рвущиеся к Москве: было это достопамятной зимой 1941-го. Однако уже в феврале 1942 оккупантам пришлось спешно улепетывать… Солдаты вермахта были застигнуты ударом советских войск врасплох и многие из них драпали в одних подштанниках в тридцатиградусный мороз, не успев даже схватить оружие… Отцу тогда было всего пять лет.
***
Взрослые неохотно рассказывают о войне!
… Мы, с Маришкой, схватив момент, слушали отца, затаив дыхание. Двоюродная сестренка каждый год приезжала к нам на каникулы из Ленинграда. Я относился к ней со снисходительностью мужчины, изрядно умудренного жизнью, и в тоже время немного был влюблен в нее ….
Это зондеркоманды СС зверствовали, да и то только, когда партизаны сильно тревожили немецкие гарнизоны… В Петрищево расстреляли половину деревни за помощь партизанам…А у нас в городе стояли обычные части вермахта.. Такие же вояки, как и наша пехота: только форма -- другая… Знаете, ребятки, что было у них на пряжках написано ?
Марина, тоненькая девочка с волосами, стянутыми в два хвостика на затылке, раскрыла было рот, собираясь что-то возразить на слова, явно шедшие вразрез с курсом школьной истории. Но невозмутимое убеждение, сквозившее в словах отца, не требовало доказательств. Она поднесла сложенные кулачки к подбородку и с мольбой посмотрела на меня. Я смешался и, честное слово, чувствовал себя не в своей тарелке: большинство книг советских писателей о войне, как мне рассказал однажды отец, были далеки от правды... Но как объяснить это наивной девочке, жившей в городе, где все напоминало о блокаде? Мне такое в голову не могло прийти… Впрочем, когда тебе тринадцать, вряд ли можно всерьез задумываться о таких вещах: только испытав что-то на собственной шкуре, начинаешь понимать, что к чему… По словам отца, рядовые немцы часто были добры к русским детям: рыжеволосая красавица Евдокия Прохорова, прятавшаяся с детьми от угона в Германию в кирпичном подвальчике одного из полуразрушенных купеческих особняков на окраине, нарочно пачкала лицо и куталась в драную шаль, поверх ношенного-переношенного пальтеца, чтобы не бросаться в глаза… Муж Евдокии пропал без вести под Брянском в первые же месяцы боев: мать скрепя сердце отпускала маленького Владислава в город, крепко наказав ему не заговаривать с солдатами... Тот, однако, умудрялся получать весомый прибавок к скудному пропитанию, пристроившись в хвост очереди к немецкой полевой кухне: верзила-повар в застиранной полевой форме, смахивая сентиментальную слезу, наполнял трехлитровый бидончик огненноволосого «Ханса», как немцы называли мальчика, «шрапнелью», щедро сдобренной мясным концентратом... Выжить той зимой семье помогли, пожалуй, только эти скудные порции… Добродушно посмеиваясь, отец рассказал, как фрицы подарили ему на Рождество зеленый игрушечный танк с настоящими железными гусеницами. Двоюродная сестренка Ольга (Маринкина мать), бывшая немногим младше отца, крепко обиделась тогда, завидев подобный знак внимания со стороны солдат: ведь ей подарили лишь глупую раскрашенную куклу… Вспомнил я и мамины рассказы об эвакуации: отъезд в сытое, как представлялось, Зауралье, был до ужаса прозаичным и обыденным для того времени. Если, конечно, считать обыденностью бомбежку « Юнкерсами» состава с беженцами: служаки из «Люфтваффе», вероятно, наслаждались острыми ощущениями, опоражнивая бомбовые отсеки на вагоны, полные беззащитных людей.. А потом? Семья Фотеевых поселилась в одном из крестьянских домов и маленькие Элла с братиком Альбертом ползком пробирались под полом к погребу с вожделенной картошкой, запасенной на зиму хозяином дома… Страшно было: а ну, как поймают на месте преступления! Добыв пару картофелин, дети варили их в видавшей виды чугунной кастрюльке с закопченным донышком… Праздник для малышей, которых родители могли побаловать разве что изысканным «деликатесом» в виде картофельной кожуры, жаренной на скверном подсолнечном масле: очистки приносила из местной столовой мама Лена… Мама рассказывала об всем без боли, но повзрослев, я понимал, сколько пришлось им тогда пережить… Люди выживали, согреваемые только верой в то, что врага победят в ближайшие месяцы… Недоедание и репрессии режима тогда казались само собой разумеющимся явлением: жизнь была трудной, враги были везде, и на фронте и в тылу …Человеческая жизнь ценилась мало и все силы люди отдавали фронту…
***
Коляня смотрел сквозь меня с добродушно-рассеянной улыбкой; сигарета дотлевала в пальцах... Аккуратно прижав окурок к пепельнице, он поднес к глазам руку с волосатым запястьем, на котором красовался хромированный корпус «Командирских» часов. Прищурившись, хмуро пожевал губами, как будто собираясь прочитать нотацию, но заметив страдальческое выражение моего лица, передумал и рассмеялся:
-- Мигель, расслабься! Посмотри вокруг! Девчонки такие красивые, ждут любви. А ты тут… филозоф несчастный! Ладно я, старый хрен… Думаешь, никогда не задавался такими вопросами? Для бога тут ничего интересного нет, поверь… Жить надо, а не умничать! Жениться пора, вот что я тебе скажу…
Последнюю фразу Коляня произнес уже как бы между прочим, направляясь к дверям нашей группы. Растерявшись, я стоял, раскрыв рот. Комичное зрелище! Из столбняка меня вывел Толик, выглянув-ший из проема, ведущего на лестничную площадку:
-- Мыслитель! Домой собираешься? Или тут ночевать будешь ?
Коротко хохотнув, он побрел вслед за Коляней. Я вздохнул. Беспомощная враждебность к миру шевельнулась во мне: слова о боге не добавили мне уверенности в себе, а фраза о женитьбе опять вывела из равновесия. Неужели для того, чтобы жить нормально, нужно обязательно обзавестись семьей и детишками? Меня пугало то, что я наблюдал во-круг себя: любовь, которая описывалась в книгах, разительно отличалось от грубой реальности с ее пеленками и подгузниками. Из разговоров сослуживцев я знал, что семейная жизнь сводится именно к этому. Неужели мы родились для того, чтобы тянуть лямку и дома и на работе?
Тут я спохватился и поправил себя. А Вышеславцевы? Ведь Жанна любит мужа, это видно…. Было что-то в их отношениях, что смутно беспокоило меня, но я понимал, что делиться своими тайнами со мной никто не будет. И потом, мне у них нравилось: дело тут было даже не в том, что Рауль был человеком не от мира сего. Нет, как раз это я сознавал естественным: что греха таить, другие мне были совсем не близки, хотя приятны в общении и добродушны… На мгновение мне стало по настоящему больно и страшно. А если я ненормальный? Ни моя работа, ни знакомые не казались мне настоящими. Они жили какой-то своей, напряженной жизнью, но стоило мне заговорить с кем-нибудь из них о чем-то, что не касалось семьи, заработка или получения кооперативной квартиры, я тут же чувствовал, что в собеседнике гаснет всякий интерес к разговору. В таких случаях человек обычно извинялся и, сославшись на неотложные дела, спешил ретироваться. Как будто какая-то невидимая стена в такие моменты вставала между нами; я начинал чувствовать себя одиноким и брошенным… Нет, это не значит, конечно, что мне были безразличны житейские проблемы большинства. Тем не менее, я решительно не в состоянии был понять, почему люди уделяют столько внимания таким скучным и бессмысленным вещам. Рыбалка, цены на бензин, сплетни о том, какие платья может позволить себе кадровичка, зарплата которой была не больше, чем у обычного советского инженера… Марина с ее неуемным любопытством могла шушукаться об этом часами с Майей Леонидовной, которая, несмотря на некоторую чопорность, снисходительно относилась к болтовне соседки… Жанна была совсем не такая. А Кристина?…
Повернув ручку двери, я прошмыгнул на свое место и, опустившись в кресло, задумался. В отделе никого не осталось; только едва слышное тиканье хронометра оживляло мертвую тишину. Было две минуты шестого. Стряхнув с себя наваждение, я решительно поднялся и стал собираться домой. Хотелось есть и я вспомнил, что могу еще успеть в заводскую столовую. До закрытия оставалось сорок минут.
***
Промчавшись мимо застекленной будки вахтера, я с разгону проскочил вертушку и вылетел на улицу. Столкнувшись с тем, кто стоял на краю крыльца проходной, я понял, что это была женщина. Точнее, девушка. В этот момент мы уже оба под силой удара стремительно летели к краю крыльца по гладким и жутко скользким от мороза кафельным плитам. Совершенно машинально я ухватился за ее талию. В тот момент, когда мы оба оказались на самом краю, Кристина (это была она) -- взвизгнула. Я оттолкнул ее, в тот же момент повернувшись спиной вперед.. Сзади почему-то не оказалось ничего такого, на что можно было поставить ногу... Дальнейшее я вспоминал потом, как серию кадров, выхваченных из спортивного репортажа. Нога, соскользнувшая в пустоту, через долю мгновения все же нашла опору и, спружинив, самопроизвольно подбросила меня в воздух. Сделав замысловатый кульбит, я на какое-то время, как казалось, завис в воздухе, потом с размаху опустился на обледенелый асфальт, приложившись коленками, и в последний момент успев выставить ладони вперед: тротуар, качнувшись, прыгнул на меня; я подавил крик. Кристина нервно смеялась. Я удивился. Потом поднялся и, борясь с дурнотой, нахлынувшей вслед за падением, стоял и глупо ух-мыляясь, смотрел на нее.
***
-- Ты куда-то спешил? – спохватилась Кристина, когда мы прошли метров двести по тротуару, ведущему к общежитию. Я взглянул на ее лицо снизу. Слезинки на ресницах не могли ни замерзнуть, ни скатиться вниз: я вдруг обнаружил, что могу смотреть ей в глаза, не боясь того, что она истолкует это превратно. Ей нравилось мое внимание и она не собиралась этого скрывать.
-- Н-нет, что ты! – соврал я. –Просто хотел побыстрее взяться за кисти. Настроение какое-то сумасшедшее.
Тут я охнул. Коленки саднило так, что терпеть становилось невмоготу. Чертыхнувшись вполголоса, я тоскливо посмотрел на окна своей комнаты. Кристина тревожно заглянула мне в глаза.
--Миш. пошли к нам. … Она решительно подхватила меня под локоть и чуть не потащила за собой. Послушно переставляя ноги, я покорился судьбе.
Поднявшись на четвертый этаж, мы вошли в зашторенную комнату. Впервые за свою двадцатитрехлетнюю с лишним жизнь я
оказался в девичьем царстве и стоял растерянно -- с глупым видом, не зная, куда деть себя… Здесь слабо пахло какими-то духами и еще чем-то незнакомым. Это волновало. Я топтался возле дверей, пока Кристина возилась подле окна со шторами. Чуть их раздвинув, она обернулась и приложила палец к губам. Только сейчас я заметил на кровати, стоявшей справа от окна, фигуру, накрытую одеялом. Вконец смутившись, я попытался расшнуровать ботинки. После некоторых усилий это удалось и я подошел к столу, стоявшему справа от входа перед высоким трехпольным шкафом. По старой общежитской традиции шифоньер служил своеобразной границей, делившей комнату на жилую часть и прихожую. Осторожно устроившись на видавшем виды венском стуле, я потрогал колени. В комнате было темно: Кристина включила настенный светильничек, висящий над столом, подошла ко мне и, присев на корточки, осторожно закатала штанину. Я смотрел на макушку с каштановыми волосами. Сердце оглушительно колотилось от такой близости… Подавив искушение потрогать макушку пальцами, я молчал. Говорить, собственно, было не о чем : я бездумно наслаждался прикосно-вениями девичьих пальчиков, борясь с желанием наклониться и вдохнуть запах волос Кристины. Наконец та добралась до колена и недовольно по-морщилась. Зрелище в самом деле было не из приятных… Содранная кожа сочилась капельками сукровицы, что напомнило мне о велосипедном детстве с вечно разодранными коленками… Зажмурившись на несколько мгновений, я приоткрыл глаза и увидел, что она смотрит на меня. Я не выдержал и рассмеялся. Кристина фыркнула и, приложив палец к губам, показала глазами на кровать возле окна.
– Лерочку разбудишь!
Фигура на кровати зашевелилась и, буркнув что-то нечленораздельное, перевернулась на другой бок. Это была подружка Кристины, та самая, с которой я видел ее в прошлом году. Невысокая и коренастая, она была полной ее противоположностью…
– Дадите поспать сегодня или нет? Как сговорились с утра…
… Я сконфузился. Кристина тем временем встала и подошла к холодильнику, стоявшему напротив: достав оттуда пузырек с бесцветной жидкостью, она открыла его и, смочив кусочек ватки, осторожно обработала жидкостью ссадину. Процедура оказалась болезненной: жидкость пенилась и сильно обжигала ранку. Я зажмурился.
-- Перекись, – пояснила Кристина и достала бинт. Аккуратно наложив повязку и закрепив бинт, она спустила штанину. Со второй коленкой она справилась быстрее.
-- Талант у тебя… Это ж надо было так умудриться, сразу двумя коленками приложиться.
… Я молчал, блаженно улыбаясь. Присутствие Кристины действовало на меня умиротворяющее. Рядом с ней не хотелось ни о чем думать. Картина сна, случившегося прошлой ночью, мельком всплыла в сознании и тут же исчезла. Теперь я припомнил еще чье-то присутствие в том сне. Ощущение ускользало, но кто-то такой там был, я это теперь знал. И знал, чем-то непостижимым, что гнездилось внутри меня, что встречу того человека еще раз: когда и как это произойдет, не имело ровным счетом никакого значения… Сильно хотелось взяться за кисть: к тому же, пора было и честь знать…. Вспомнив все подробности недавнего столкновения, я снова смутился. Кристина вопросительно посмотрела мне в глаза и чуть приметно вздохнула. Я протянул руки к пальцам, завязывающим бинт…
…. Припомнилась новелла Акутагавы Рюноске, та самая, где он описывает свой интерес к психологии девушки, приехавшей отдыхать с матерью на взморье. Ни малейшего намека на эротичность, волнение, беспокойство. Вероятность того, что союз мужчины и женщины может приносить покой, поразила. Впервые я на мгновение задумался о духовной стороне брака. Скорее, это не было даже мыслью, но каким-то молчаливым знанием, на мгновением всплывшим из глубин естества. Тотчас же оно растворилась без следа в тишине девичьей комнаты, в этой обыденной реальности, ничего общего не имеющей с ветреным настроением соленого морского побережья Хоккайдо тридцатых годов двадцатого века, схваченным созерцательным умом гениального, но полусумасшедшего писателя… Темные, чуть раскосые глаза Кристины, однако, стали для меня в это мгновение полюсом, в котором сошлись воедино волшебным узлом впечатления от вчерашнего сна и сегодняшнего, закончившегося столь неожиданно, дня…
***
Надо думать, я был очарован. Выйдя из комнаты девушек, я едва не наткнулся на перила лестницы, ведущей вниз. Карие глаза Кристины стояли передо мной: голоса женщин, бряцающих посудой на кухне, доносились до меня, как через вязкую вату, заполнившую уши. Некоторое время спустя я обнаружил, что стою в задумчивости возле своей фрески и гляжу в пространство позади ряда сфинксов, уходящего к горизонту… Густые сумерки синели за окном. И вообще, вечер был каким-то необычно праздничным, наполненным чарующими красками: такое бывает только в преддверии Нового Года, когда завершены последние покупки и остается несколько шагов до твоего освещенного окна, где ждут друзья; звон хрусталя и взрывы смеха создают атмосферу эйфории и волшебства… Ощущение праздничного уюта было настолько необычным и всезаполняющим душу, что не хотелось больше ни о чем думать: вздохнув, я потянулся к кистям… Было 16 ноября 1988 года.