Теперь ошибкой считается искать неравенство среди равных. Большей ошибки, кажется, уже нельзя совершить.
В наше время относиться нужно одинаково ровно ко всем, что несомненно во много раз проще, а значит, подходит как нельзя более нам, одиноким островитянам посреди огромного (бесконечного) космоса.
Странно, что иные граждане никак не смирятся с этим и продолжают ненавидеть и любить. Как призраки, тени забытых предков, только живые, ходячие по городу люди — в них иногда узнаешь кого-то, но потом отмахиваешься: нет, точно не он.
Человек, так хорошо и давно знакомый, — антисемит? расист? гомофоб?
Где бы он успел это подхватить?
И вдруг это что-то заразное? Как кожная инфекция, например, почему нет? От пещерной этой заразы, что передаётся через ладан и палёное мясо, — бывает от этого имммунитет?
Впрочем, пока незаметны симптомы, пока голоса внутри не творят гимны о борьбе со злом, — всё ещё можно видеть новый старый мир таким, какой он есть — опасным, непонятным и — единственно доступным нам.
Вселенная отнюдь не супермаркет. Вселенная скорее провинциальный магазин.
Это поняли одни народы, другие — нет, но мой народ даже не слышит, когда ему говорят. Он не здесь.
В реальном мире моему народу стало нечем ни гордиться, ни детей накормить, поэтому он погружается постепенно в историю, на дне которой накопился толстый слой ила из реальных и воображаемых побед.
Тени прошлого бродят по территории, на которой давно уже живёт мой народ. А так как прошлое, в отличие от будущего, растёт с каждым днём, то и тёмного того люда всё прибавялется.
Темнота среди моего народа сгущается, и не видно уже соседа в метро. Бывает, что человек живёт, потом умирает, и только после этого его слышат, о нём узнают, его уважают.
Воскрешение пока не практикуется, но заставить мертвеца заговорить — это запросто. Нужно лишь прославлять мертвеца так, чтобы имя его звенело в каждой башке, словно дизель-молот для забивания свай. Чтобы лицо его в состоянии сложных щей висело по пути в школу и на работу, и сам он, на коне или на своих двоих, чтобы стоял над площадью и пальцем указывал путь.
И рано или поздно — мёртвый раскроет страшную тайну:
Мой народ — величайший в мире народ!
Выгодное отличие моего от других народов в том, что у нас есть миссия. У остальных рейтинги, показатели, социология, цифры — а у нас крепкие слова.
Слова кончаются, приходится их повторять, но это без разницы: миссия моего народа так глубока и печальна, что ни словами, ни цифрами её не записать.
Аршином, как говорят, не измерить.
Тот, кто попробует что-то мерить у нас, отправится в ад забвения: ни один школьник более не узнает, что жил, дескать, такой человек, разговаривал со своей бухгалтерской книгой, пока не сошёл с ума. Как бы и не было такого человека.
История не знает уменьшительно-ласкательных окончаний — и от кары моего народа никому не сбежать.
Но он справедлив, мой народ, и хотя и не признаёт ошибок, но всегда рад простить, кого нужно простить.
Прощу и я мой народ, как всегда прощал самого себя, совершая одну и ту же ошибку раз за разом. Всегда получая ещё один шанс, я никогда его не использовал, так что, при всё своём жизненном опыте, совершенно не умею жить.
Когда мне лучше побыть одному, отправляюсь к друзьям. Если друзья хотят меня видеть — остаюсь в одиночестве. Друзья делают то же самое.
Моя общественная активность состоит в том, чтобы кого-то в чём-нибудь обвинить и не без удовольствия смотреть, как обида переходит в злость, злость — в злобу, а вокруг меня собирается такой же, как я сам, активист.
Впрочем, то же можно делать и тихо, прямо за спиной или на большом расстоянии. Бедняга даже не будет знать, отчего так странно смотрят на него люди.
Но я не маньяк и не делаю этого ежедневно, с мыслью об этом не засыпаю по утрам. Просто посреди всего этого быта, жары, суеты — иногда так хочется отвести душу.
Так хочется отвести душу да на чужих щах!
Так что лучше не смотреть свысока, а заранее простить мне всё, что я вынужден буду сказать или сделать.