просто помни меня.
Мы возьмемся за руки, опоясав собою планету всю
И подобно радуге после долгого ливня, разгоним тоску
И восторг миллионов лиц и здоровых, и слабых стариков и детей
Воспарит словно стая птиц, крепче руку сожми, чтобы вместе лететь.
«С братом за компанию», «4 позиции Бруно»
Никто не прикован к стандартам. Все предрассудки разбиваются о скалы. Свобода мыслей пестрит явлениями лентяев, бросающих веники. Мечты о том, что мечты — лохотрон, съедают тебя. Ты напоминаешь себе: «Подобные фокусы крутят у лица лишь бы подразнить». Какой ты умница. Считаешь вредным мечтать, считаешь прибыль боссов, ведь ты пешка. У руля ни в одном сне тебе не встать. Но день за днём, пробираясь в мозг, строгое отношение к миру и целому ряду вещей сбавляло обороты. Ты начал верить. Наивняк змеёй скользнул в твой разум, отравляя вместе с чушью из телека. Торчок с десятилетним стажем завязал, на бездельника вдруг свалилась куча денег. Чем ты хуже? В этом мире на всех чудес хватит! Однако не для лентяев выпадает сей шанс, а для энтузиастов, чьи помыслы не скованы условностями. Не нужно ждать знака, артист сойдёт со сцены, люди оставят зал. И тогда ты заберёшь свой главный приз, что не смыло море у скал предрассудков. Ты должен стать тем первым, кто донесёт весть через тернии — здесь чудес хватит всем.
***
— Ищи нас за гранью своего отчаяния.
Дилан сжал кулаки, судорожно проматывая бесцветное кино на фотоплёнке в участке. Пазл был давно собран. Доказательств, ничтожно мало улик до этого моменто море не клеились в аппликацию обоснованных обвинений. А теперь всё смешалось в доме Облонских. Некогда притормозившее ход своего разития дело о вооружённых нападениях и массовых саботажах сызнова как феникс восстало из пепла. Сыщик растирал свои дёсна в порох, когда цитаты любви голосами миллионов слились в унисон. Мир рушился на его глазах, назад пути нет.
А ведь всё начиналось так прозаично. Отхаркиваясь от прошедших будней, приходишь в местный гастроном за очередной порцией пива. Пачка синего и упаковка 4+2 — твой вечер удался. А вокруг эти люди, которые только вызывают приступ раздражения. Полностью одинокий и заёбанный повсеместным счастьем и радостью, искренне радуешься, что сборная проиграла — эти дебилы поймут меня хоть на секунду. Кто-то проиграл квартиру, кто-то жену, кто-то жизнь, лишь ты выиграл ещё один неудачный вечер.
Наличие спортивного костюма и семян было включено. Тайлер давно перестал общаться с теми, кто делил с ним кусок хлеба в квартире Вайолет. Сломался, не выдерживая по всем меркам скотской жизни. С чего-то вдруг захотелось мнимого спокойствия, вечера перед телевизором с банкой пива, скукоты. Ещё виднелись в глазах блики мира за окном, в далёком жирненьком детстве, где всё делалось и двигалось лишь для одного-единственного дитяти. Свет на нём клином сошёлся для родственников, мамочка с папочкой семейное дело — содержание постоялого двора — дражайшему спиногрызу завещать собирались. А он всё обломал разом, даже глазом не моргнул. Захотелось свободы, той самой, когда не зависишь ни от кого и ни от чего. Когда волен быть птицей в небесах небоскрёбов. В этой городской суете не успеешь и ахнуть, как останешься одинок и покинут всеми. Он жалел себя так часто, так много, что порою в себе здоровом частенько видел больного. Мнимого.
Душу вытравил июль, а август барабанил в дверь. Думал, что скоро всё пройдёт. Но без неё давно ****ец. Терпение и труд всё перетрут. Ему же его не хватило. Надоело попусту мучаться, ссориться, искать виноватых и костерить без конца обвиняемых.
Унылый ужин при свечах из окурков был нагло сорван играющим на нервах телефонным звонком. Высветившееся имя на дисплее вызвало приступ рвоты с примесью негодования. Ну вот опять. По старой заезженной схеме.
— Да? — пьяным лаем гаркнул в трубку Тайлер.
— Тащи свой зад на телестудию.
— С херов ли?
— Помощь твоя нужна.
Писклявый визг гудков оповестил об окончании вызова. Возможность выбора была вырвана из-под носа. Тайлер злобно рыкнул в пустоту и откинул затылок на изголовье дивана. Тоскливые бренные нити, потоки бессмысленных фраз... Что-то держало его в этом мире. А, может, всё-таки кто-то?
***
Чёрная месса опускалась на купола многоэтажек. По улицам вальсировали к своим квартирам по дощатому асфальту добропорядочные граждане. Щелчок — и небоскрёб, полный загнанных потребностями муравьёв, взлетел на воздух. На пенис натягивая зимнюю резину, движешься по прямой линии, а та не кончается. Ещё один винт, этот чушкан болен инурезом. Путаны в мехах, впереди ждёт Голгофа. У них есть компьютер, чужая квартира, под боком большой супермаркет. Иди-ка работай, ходи ровно под богом. Голосуй за единую партию, жри в забегаловке. В воздухе запах бензина с никотином и перегаром. Рвануло. И все разом отправились в ГУЛАГ. Прощай, молодость. Мне не стать космонавтом.
« — Рождение может стать причиной медленной и болезненной смерти. Государство сильно сознательностью масс. Оно сильно тогда, когда массы всё знают, обо всём могут судить и идут на всё сознательно. Как бороться с неравноправием в стране, где всё ещё жива американская мечта? Мы не твари дрожащие, а право имеющие. Покажите власти, на что вы способны. Покажите, что этот город не погребён под обломками собственных пуль, » — проговорил в микрофон Уилл.
Улыбка, судорожный звериный оскал исказил ровную гладь кожного покрова. Это была гордость какой-то вершиной, на достижение которой ушли весь пот и кровь.
— Зачем ты притащил меня сюда?! — взвизгнула Хэрриет, увидев связанного по рукам и ногам оператора. Непонятные речи Уилла, призывы к свержению власти, критика политики... Да кем он себя возомнил?! Богом всемогущим? Мессией? На его лике смешались сгустки молитвенного экстаза, что минеральными пигментами на яичном желтке писали икону воздаяния воскресшей юдоли.
— Мы не дешёвое пиво, — прошипел Уилл. — Мы дорогое вино. И цена нам — кровь отбросов из верхушки.
— Ты с ума сошёл! Что ты несёшь? Нас же посадят! — взревела девушка.
Тот показушно хмыкнул и отвернулся к окну.
— А раньше тебя это не так пугало.
Социопаты ходили по лезвию правосудия. Одинокие людишки штабелями внимали сим фразам названного полубога. Только тонкая нить соединяла теперь их. Вдруг почудилось, что легче было бы уснуть. Или станет ещё хуже. В любом случае — это лучше, чем провести время в страданиях. Позволить себе ошибиться — какая непозволительная роскошь. Особенно, если на кону жизни людей.
— Нам пора уходить отсюда. Сейчас приедет полиция и нас повяжут.
— Я всего лишь решил в последний раз явиться перед этим миром. Вместе с тобой.
Руки, мужская и женская, были обвязаны одной верёвкой на двоих. Пластик скрывал лица, вычурные наряды, бутафорские цветы. Они смотрели перед собой, видели разрушение, не прикрытое мишурой из телекамер. Так близко и так далеко одновременно. И страшно, и завораживает. В тот день, когда они ослепнут, это будет их последним образом. Последним и навсегда.
Но были бы мыши ловки — не дохли бы в мышеловках. Стальной голос за кадром, рухнувшая грудой бесполезных камней на землю громадина, длинные до повеления всех и всеми руки — спусковой крючок для загнанного правилами общества стада. И вот они уже несутся во всю, выкрикивают лозунги и ненавидят. Ненавидят систему, ставшую врагом естественного. Подобный режим неизбежно встретит свой крах в итоге. Атомная бомба замедленного действия в лице разгневанных хомячков. Это условный инстинкт и они безусловно ему повинуются.
Тайлер как будто попал в преисподнюю: кругом беспорядки, неистовые возгласы глушили рупоры стражей правопорядка, подожжённый коктейль Молотова уже летел в него. Еле успев увернуться, пред ним предстала та самая картина маслом, что так взбудоражила все слои общества — города не стало. Это место можно было называть как угодно, но не населённым пунктом. Скорее, пунктом, куда всем нам путь заказан. Адское пекло. В нём, вопреки горящему пламени посреди улиц, холодно и жутко. На телестудии тихо, ни единого скрипа. Не зги не видно во мгле несущих стен. Лишь у панорамного окна над самой крышей высотки сливались в одну конструкцию два силуэта. Они молча созерцали падение Третьего Рима. Всё исчезло в пустоту.
— А теперь убей её, — едва слышимый хрип во плоти из боли, но без тени сожаления.
Тайлер замер. Хэрриет замерла. Весь мир замер. А вот Уилл пронзил взглядом пуленепробиваемое стекло, ущемив права света спутника на вторжение в обойму пистолета.
— Не собираюсь, — отрезал третий лишний в этой комнате.
— Когда человек сознательно уничтожает себя, ты вряд ли можешь чем-то ему помочь, — проговорил Уилл, продолжая пялиться на соседнее здание. — Не так ли?
— Почему я должен убивать её? С чего ты решил, что имеешь право распоряжаться чьей-либо жизнью?
— А разве нет? Я только этим и занимаюсь. Даже сейчас, милый мой Тайлер, я позвал — ты явился. Всё как всегда.
— Ублюдок! — взревел Тайлер и подбежал к нему, чтобы выхватить из его рук застывшую на месте Хэрриет. Та приковала взгляд к выдающему непонятные звуки рту друга. Воспользовавшись её бездействием, Уилл отшвырнул тело в стекло, что стамым истуканом рухнуло на пол. На блондина сверху навалился шкаф из-за землетрясения, придавив его щекой к вощёному паркету. Он вылез из-под деревянной хламины и ударил Уилла в челюсть. Завязалась драка.
Тайлер схватил стул и кинул в Уилла, но тот оказался очень крепким орешком, он просто разнёс в щепки чёртов стул. Поняв, что следующей вещью, которая разлетится в щепки, будет его ****о, блондин выбежал из студии и принялся искать что-нибудь тяжелее деревяшки. Резкий удар исподтишка пришёлся прямо в спину. Стрельнуло так, будто позвоночник раскололся пополам. Тайлер кубарем слетел с лестницы. Уилл продолжал его бить, пока лежащий под ним парень не понял, что находится на волосок от смерти. На разгорячённую бледную кожу полилась бесцветная жидкость из стеклянной бутылки. Водка. Чиркнув зажигалкой, тенью нависший над распластавшимся куском мяса Уилл приготовился поджечь его заживо. Пальцы Тайлера потянулись к розетке с подключённой кофемашиной, чтобы уронить её на новоиспеченного врага. Рука дрогнула над проводом от веса упавшего на него парня. Позади Уилла стояла Хэрриет с железным штырём. Снизу вверх растерянные голубые глаза смотрели на неё, а потом, отдышавшись, Тайлер поднялся на ноги.
— Пойдём, — рванула на выход Хэрриет, держась за кончики мужских пальцев.
— А как же... он? — неуверенно спросил Тайлер.
— Чуть не убил тебя, — перебила его лепет девушка. — И меня. Всё ещё хочешь его спасти?
Мотнув головой, обладатель элегантных шортов любителя пивка, которого жена послала за хлебом и потеряла на трое суток, сделал шаг вперёд.
— Как же всё заебало-то, — почесал затылок блондин.
— Привыкай, — хмыкнула Хэрриет. Её голос понизился, речь словно огрубела. — С ним только так.
— Почему ты здесь? В больнице же с амнезией лежала.
— Как видишь — уже нет. Я помню. Всё помню. Просто какая-то моя часть, она отвергает эти воспоминания, блокирует их. Моё я теперь здесь только благодаря форс-мажорному удару о стекло.
Юные ревнивые ветры качали скелет будних дней. Круглые моргалы оквадратились, сомнение в адекватности всех персонажей этой тупой игры, чья нить ускользала из рук её участников, закрадывалось тихим сапом во вскипячённые головы. Среди этих домов они ненужные, в этих закоулках блуждали как чужие.
— Мими, впусти по былой нашей дружбе, — со звоном стучала Хэрриет как когда-то впервые. А время утекало.
— Да не крыса я, Мими, открой, — добавил Тайлер, когда его пытались шваброй вышибить за дверь.
Автономно ползут мимо уродов. Ну же, начинай, ной, ****ь. Сегодня опять будет пить и материться, иначе в уме не остаться. Не страшно быть, страшно казаться. Он казался тенью. Ну всё, гудбай май дарлинг.
— В стране воров жить по закону как минимум глупо, — с порога ошпарила его Джесс. — Не находишь?
— Послушай...
— Нет уж, ты меня послушай, — взметнула указательный палец в воздух блондинка. — Ты...
И вот оно, ненаглядное нытьё. Прорвало, небось?
— М-м-м, Джесс, ты жива? — войдя в комнату, проговорил Тайлер с трясущимися от страха руками. Надоело прокручивать несуществующий диалог у себя в голове.
— А тебя беспокоит? — огрызнулась Джессика и отвела взгляд в сторону.
— Да, более чем.
Тайлер ближе подошёл к иссохшей окончательно девушке. И что же смерть её никак брать не желала?
— Поздравляю тебя с днём плановой эвакуации из мамкиного убежища. Желаю не рипнуться в двадцать от цирроза печени.
— Я не от родителей, — виновато косился Тайлер то на неё, то в зеркало, старательно избегая собственного отражения. Он же был трусом.
— Мы — трупы, живущие в бетонных гробах затхлых хрущёвок, — процедила Джесс, улыбнувшись. — Ты слышишь, раздаются звуки за окнами? Это ад прикинулся городом. Второй смерти я не боюсь.
И правда, быть мёртвым — большое счастье.
Мёртвый не считает количество монет в кармане, не ослеплён ежедневной гнилью мира вечно голодных живых и совершенно точно не тратит время на нервозное ожидание комментариев под селфи в Инстаграме.
Плотские утехи действительно не интересуют того, чья кровь уже не циркулирует. Но мертвец может помнить любовь, может её хранить.
Ловушка — западня для живых, где любой поступится моралью ради выживания. Этот этап пройден — на кладбище всё давно решено и сакрально в своей непоколебимости. В некотором роде она счастлива.
Руки Джессики давно утратили способность чувствовать. Поэтому тепла Тайлера ей так и не удалось уловить. Труп всё-таки.
— Я безумно люблю тебя, — просипел Тайлер. — И я буду любить тебя даже когда буду засыпан землёй.
Джесс смотрела куда-то в одну точку. Взгляд пустой, безжизненный. Только ему казалось, что в этих суженных зрачках пляшут черти.
Они были здесь забытыми богом костями, людьми забытыми. Вороны клюют им глаза, чтобы обернуть их к иному миру. Спроси же их, что это за приют? Приют больной души тебе ответят.