Права на произведение заверены нотариально.
САМОГОНЩИКИ
Около обеда в правлении колхоза «Светлый путь» закончились подготовительные мероприятия комиссии по борьбе с самогоноварением. Задачей её было выявление самогонщиков, изъятие и уничтожение самогона и аппаратов его производства. Основанием работы комиссии в этот день стало письмо подброшенное в окно кабинета Кульбаева. Оно гласило:
«Ананимка. Сообщаю вам что колхозный сторож Кальянов Кузьма Петрович чуть не каждый день гоняет самогонку прямо у себя дома. И пьет потом его со своей женой. А жена его бабка Клава приваживает чужих мужиков и говорит моему Сидору, чтобы он меня бросил. Сил моих больше нет терпеть.»
-Что делать будем, члены комиссии,- спросил участковый, прочитав письмо,- это «Куколка» в три синхрофазатрона её прародителей, написала. Сидор только один у нас. Ей спьяну глюки привиделись.
-Я такой милисейский язык не понимать. Я русский понимать. Ты мине русским языкам гавори!– ответил ему Кульбаев,- мая председателя камиссии. А она ни панимать. Мая думать: нада отнимать аппарата, самагона.
-А ордер есть?- спросил участковый,- Это,- он указал на письмо ,- филькина грамота.
-А мы под видом пожарной проверки,- предложил щуплый пожарный инспектор Федя,- проверим, как они противопожарные мероприятия выполняют.
-А как жалобу накатает кто? Да судиться будет?- спросил Мишка «Шех», тоже член комиссии.
-Ищё адын ущоный. Ущоным сдеся ни места! Сдеся вам ни ущёный савет!
-Ну смотрите, Абай Юнусович, если что я был против,- заявил участковый.
-Нищива. Сама разберёмса. Виходи улица.
Члены комиссии вышли на подворный обход. Первым шёл Кульбаев. Пожарный инспектор Федя семенил рядом, заглядывая ему в глаза, и делился планами поиска самогонщиков, чтобы было чего доложить районному начальству. При этом его глубоко посаженные свиные глазки на измождённом желудочными болезнями лице светились собачьей преданностью начальству и одновременно ненавистью ко всем остальным. Дай сейчас Феде коня, шашку и приказ - он за неделю до Парижа доскачет и штурмом его возьмет, лишь бы сверху заметили. Следом шли двое: Мишка «Шех», освобожденный от работы как понятой, на случай составления протокола, да какая-то баба из района - для галочки, что мероприятие проведено. Замыкал строй стосорокакилограммовый, под два метра ростом, участковый уполномоченный Антоныч, фамилию и имя которого в деревне уже давно забыли. Антоныч и все. Он шёл по пыльной деревенской дороге в мокрой от пота, в вылинявшей форменной рубашке с капитанскими погонами, галифе и сапогах. Фуражку свою зажал под мышкой и носовым платком то вытирал бритую под ноль голову, то сонными движениями отгонял наглых мух, полчищами летавших по тридцатипятиградусной жаре. Из-за заборов на них недружелюбно поглядывали односельчане.
В этот жаркий июньский день, не ведая о том, какая беда движется в его сторону, дед Кузьма, сменившийся с караульной службы, гнал самогон. Растопил печь, натаскал воды и установил самогонный аппарат наисовременнейшей конструкции, который изготовил ему сын, работавший в городе директором Швейной фабрики. Аппарат был чудом техники. За два часа работы выдавал десять литров крепчайшёго самогона. И на привычный самогонный аппарат ничем с виду не похож. Так, железный прямоугольный ящик, сверху обклеенный какой-то несгораемой тканью коричневого цвета, да несколько закрытых специальными пробками такого же цвета отверстий. В них ввинчиваются патрубки со шлангами для подачи и отвода охлаждающей воды, да патрубки для залива браги и выхода готового продукта. Змеевик запрятан в самом корпусе. И всем этим управляет, как сказал сын, какая-то хитрая машина внутри аппарата - делает сразу двойную перегонку самогона и одновременно очищает его от вредных примесей. Так что на выходе самогон был почти без запаха. Сверху к аппарату искусно прикреплялось мягкое, как у пуфика, сиденье, и в обычное время он стоял на кухне у стола, и всяк приходивший в гости садился на него к столу, даже не подозревая, на чем сидит. Дед, при первом испытании умудрился перепутать все входы и выходы, едва не спалив дом. Лишь вовремя проснувшийся сын предотвратил рукотворный катаклизм. Но разобравшись в работе аппарата, дед так преуспел в этом подпольном ремесле, что стал серьезным конкурентом государству. Слава о качестве продукта катилась впереди него, и если у кого было торжество или другая нужда, то шли сюда. Денег за самогон он не брал, зато брал комбикорм и зерно, что в принципе в деревне приравнивалось к деньгам. Без хлеба скотину не вырастишь. И, как водится на Руси, жаба душила соседей, это и породило «выборочную проверку» домов сельчан.
Так вот, зарядил дед Кузьма самогонный аппарат, установил его на растопленную печь и с упоением стал наблюдать одним глазом, как целебная влага тоненьким ручейком стекает в эмалированное ведро, а другим посматривая в телевизор и ехидно подмаргивая вещавшему с трибуны Горбачёву. Свою бабку он с утра ещё отправил полоть картошку, чтобы не путалась под ногами да посматривала по сторонам. Каждые пятнадцать минут дед снимал пробу – нацеживал в малюсенькую коньячную рюмочку самогона и с одобрительным кряканьем выпивал, а остатки выливал в ложечку, поджигал и оценивающе смотрел на голубое пламя. Примерно к обеду, когда процесс перегонки уже закончился, дед был уже немного навеселе. Из выходной трубки потекла вонючая противная водичка, и он попробовав её в последний раз, с отвращением сплюнул и разобрал аппарат, открутив трубки и шланги. Слил оставшуюся брагу, размешал с холодной водой и вынес её свиньям в сарай. Загасил в печи огонь и только собрался разлить по бутылкам самогон, как в дом с перекошенным от страха лицом и криком влетела бабка Клава:
-Кузьма, пропали! Милиция!
Дед, с ведром самогона в руках, в панике заметался по избе, не зная, куда его деть. Было бы дело в городе, махнул содержимое в унитаз, и всех делов-то. А здесь унитаз в двадцати метрах от дома, да и тот имеет вид дыры в досках с углублением в земле. Положение казалось безвыходным. В отчаянии он выбежал в сени и повесил ведро на крюк, вбитый в потолочную балку посреди помещения. Забежал назад, схватил самогонный аппарат, поставил у стола и прикрыл какой-то бабкиной салфеткой. А шланги выбросил в форточку в огород. Сел на аппарат и думает: «Был бы трезвый, ни за что бы не управился, а тут на тебе». Все это время его жена стояла, прислонясь спиной к стене, прикрыв ладонью незакрывающийся рот и вращая выпученными глазами, не в силах произнести от охватившего ее страха и отчаяния ни слова. По действующему закону им грозил за самогоноварение реальный тюремный срок.
В это время члены комиссии, зашедшие во двор деда Кузьмы, увидели картину, заставившую их забыть на время о своих обязанностях. Посреди двора, надрываясь в бессильной злобе, маленький, толстый кобелёк, по прозвищу Пудик, стоя на передних лапах, за неимением задних, воевал с еще меньшим чёрным котёнком, который, нисколько его не боясь, пытался вцепиться коготками в собачью морду. Года два назад, деду Кузьме, привезли баллон с пропаном для газовой плиты и при разгрузке нечаянно уронили его собаке на задние лапы. С тех пор она без них и осталась. Долго болела. Убить пёсика никто не решился. Он же к всеобщему удивлению выучился ходить на двух передних лапах и службу нёс лучше своих четвероногих собратьев, став местной достопримечательностью. Теперь гостей званых и незваных Пудик встречал пронзительным лаем, стоя на передних лапах, задрав кверху голову и заднюю часть тела, таким образом сохраняя равновесие. Видимо, осознавая свою неполноценность, Пудик ещё больше озлобился на людей и признавал среди них одного только деда Кузьму. Даже бабка Клава, кормившая пёсика, побаивалась его. И вот теперь увидев много чужих людей, Пудик, оставив игру с котёнком, потешно передвигаясь, добежал до сеней, где, встав у двери мордой к пришедшим, а изуродованным задом упершись в косяк, с пеной у рта стал их оббрехивать.
-Эй, есть в доме кто живой? Принимай гостей! Да шавку заприте куда-нибудь, пока не сожрала нас с потрохами,- смеясь, прокричал в сторону двери участковый.
-Чего хотели, служивые?- проблеял оттуда дед, двери, однако не открывая.
-Открывай, Петрович,- усталым голосом отозвался участковый, наподдав при этом собаке под зад, которая обидевшись, вцепилась зубами в пыльный сапог, злобно рыча и подвывая. Дрыгая ногой с уцепившейся за неё собакой, Антоныч прыгал по заросшему травой двору, площадно матерясь. Так продолжалось минут пять. Наконец дед осторожно выглянул наружу и, обречённо вздохнув, поплёлся спасать не то Пудика, не то участкового, уже собравшегося порешить бедную псину. Схватив собаку за шкирку, он с трудом оторвал вконец озверевшую её от милицейского сапога и отнес в сарай, где и запер на засов.
-Чего же ты, Антоныч, сделал собаке такого, что она так взбесилась?- спросил дед Кузьма, боком пытаясь пройти в дом, причем без незваных гостей.
Участковый поймал его за пуговицу солдатского кителя и угрожающе проговорил:
-Ты, Петрович, давай гостей в дом веди, там и поговорим кто, кому, чего сделал,- и, подталкивая его в спину, прошел через сени в горницу. Следом гуськом прошла вся делегация, щурясь после яркого солнечного света. Антоныч сходу плюхнулся на старый, продавленный дерматиновый диван, около которого притулился не менее древний кухонный стол. Бабка Клава все в той же позе у печи, не спуская глаз с вошедших, затравленно поздоровалась. В комнате повисла напряженная тишина. Члены комиссии, понимая незаконность своих действий, дружно молчали, а хозяин усиленно размышлял, чем бы их таким отвлечь. Пожарный инспектор попереминался с ноги на ногу и молчком полез на печь. Дед на него налетел с нарочито громким возмущением:
-Ты чего там, милок, забыл?- сам забыв от страха, что на печи, кроме старых валенок да фуфайки, ничего нет.
-Как чего? На дворе сушь, а вы печь топите. Деревню спалить хотите?- вяло оправдывался тот, и перебирая находящиеся там вещи. Ничего не обнаружив, он слез назад. Заглянул в саму печь, зачем-то понюхал еще теплую золу, взяв щепотку в руку, наклонился раздвинул занавески в подпечье, туда заглянул и, считая свою миссию оконченной, с расстроенным видом уселся на самогонный аппарат, сиротливо стоявший у стола. Участковый инспектор посмотрел с плохо скрытой неприязнью на пожарного инспектора и с иронией спросил у деда Кузьмы:
-Так чего печи - то топите в такую жару?-
-Дык чего, я ведь не молодой, как вы. Сходил вот на речку, окунишек наловить, да видно, радикулит поймал. Бабка меня и лечит на печи.
-Ну-да, ну-да, то-то ты со своим радикулитом скакал по двору за собакой. Зараза, маленькая, а злая, как сто китайцев,- сказал Антоныч, все еще не пришедший в себя от потасовки.– Есть сведения, Петрович, что ты занимаешься самогоноварением. От тебя и сейчас разит этим зельем, как от пивной бочки.
-Да ты что, Антоныч, такое говоришь?- с еще большим возмущением завелся дед, а у самого душа ушла в пятки,- или мы тут совсем тёмные да газет не читаем? Знаем, что запрет, значит, на это дело вышел страшный. А выпил я водки, сын из города бутылку привез, так, чуток, для лечения. Чтобы эффект, значит, верней был. Сказал же, радикулит у меня. Вот на печке и греюсь. Да я и на улицу-то не хожу, так что дурной пример с меня если бабка моя только возьмет. И гадость эту я давно уж бросил употреблять,- для пущей убедительности добавил он.
-Расскажи кому другому,- улыбаясь, сказал участковый, видимо, стремясь разрядить царившее напряжение вокруг,- поведай ка нам лучше, как ты по пьяной лавочке едва не пустил с молотка наш сельмаг.
-Дык, чего,- обрадовался дед Кузьма тому, что можно увильнуть от скользкой темы и, немного помолчав, стал рассказывать, больше для приезжей бабы, чем для своих,- Кольке, сыну моему, значит, понадобился паспорт, в город учиться ехать. Сперва-то он здесь хотел остаться, трактористом. Уж как мы его только с матерью не отговаривали. Ни в какую. Ну, пристроил я его прицепщиком, вон к Ваське соседу на трактор. Да и попросил его проучить мальца немного, чтобы, значит, знал, как наш пот пахнет. Но, Васька, хреновый учитель оказался. Все жалел пацана, ему тогда всего шестнадцатый год был. Сам пашет всю ночь, а Колька в лесополосе дрыхнет. Вот тогда за учебу я сам взялся. Взял Кольку к себе на трактор прицепщиком. Он к тому времени уже неплохо за рычаги трактора дергал. Поехали в ночную смену. Сделал я три круга по полю и говорю ему: «Что-то с животом у меня плохо стало. Попаши, если сможешь, несколько кругов один, а я в кусты схожу. Да смотри, чтобы мы от других не отстали». Тот рад, такое дело отец доверил. Давай пахать. А я взял фуфайку, охапку сена и ушёл под деревья спать. Просыпаюсь, уже почти рассвело. Смотрю, пашет мой Колька. Трактор еле едет. Сам еле сидит. Пылища на лице чуть не сантиметр, да еще размазал ее вместе с потом. Одни зубы да глаза видно. Подошёл к трактору, говорю ему: «А ты чего ж меня не разбудил?», а он «Да я кричал, кричал, а тебя нет. Так вот до утра и пахал». А как домой приехали, так он в этот же день и умотал в город поступать в техникум. Поумнел, значит, всего за одну ночь. А там потребовали паспорт. Я в сельсовет, а мне говорят «У нас здесь рук не хватает, а ты сына в город. Не получит он документа. Хочет, пусть идет в колхоз работать, а хочет - пусть в магазин идет. Продавщица, мол, в декрет ушла». Я сдуру обрадовался. Все не такой каторжный труд, как в поле, да и магазин как свой будет. Заживем на широкую ногу. Колька в тот же день принял торговлю, а я в помошники к нему пошел. Как бы парень по молодости лет не опростоволосился. Торгуем, значит, день. Люди товар берут, деньги несут. На второй день показалось мне, что торговля наша как-то плохо идет. Я по темноте своей хозяином себя возомнил. Колька-то малай еще. А я дурак старый. Деревня ведь. Сосед приходит, просит - мол, дай, Кузьма Петрович, - уважительно так просит, - бутылку водки. А деньги я завтра отдам. А мне что, жалко, раз ко мне такое отношение? Бери, говорю, две. В тетрадку записали. Сосед одну бутылку здесь же распечатал и мне полный стакан наливает. Я выпил, сосед выпил. Домой одну бутылку унёс. И пошла торговля. Не поверите, через час очередь у магазина образовалась. По деревне пронеслась весть - Кузьма водку в кредит отпускает. Всем захотелось кредита. И все меня угощают как барина. Так мне это лестно было. Сначала я всех по фамилиям записывал, а потом опьянел, стал писать – «в красной рубахе взял пять бутылок водки, в пиджаке коричневом четыре». Потом ничего не помню. Проснулся дома на сеновале. Колька, наверное, привел. Вспомнил, что вчера было, мороз по коже прошёл. Посмотрел я в свою тетрадку и, чуть не заплакал - рубашки, пиджаки и сапоги – с кого деньги брать, одному богу известно. Встал, кое-как разбудил Кольку. Говорю ему: «Давай ка, сынок, отведем корову в колхоз, пока нас, продавцов, в тюрьму не посадили». А паспорт ему на следующий день выдали, наверное, чтобы поскорей уехал от греха».
Все присутствующие, хотя и знали эту историю в подробностях, дружно смеялись.
-Видишь, Петрович,- вытирая выступившие от смеха слезы, сказал участковый,- не такой уж ты у нас и сладкий, как поешь здесь. Тебя в кино снимать надо.
-Дык в кино таких старых, чай, не берут,- засомневался хитрый дед Кузьма.
-Сниматься или не сниматься это дело личное,- кое-как просмеявшись, ответил участковый,- а дело сейчас вот такое. Поступил сигнал, что вы с женой самогоноварением занимаетесь. Потому, мы решением антиалкогольной комиссии направлены на осмотр вашего дома. Найдем самогон – пеняйте на себя. Не посмотрю, что старые и хворые. Укатаю обоих,- грозно произнес он одним духом.– Ведите, показывайте «хоромы». А вы, члены комиссии, приступайте к работе. Осматриваем дом, пишем протокол и идем дальше. Ты, Фёдор, пиши протокол осмотра пожароопасного оборудования, то есть печи, а то Кальянов еще жаловаться вздумает.
Пожарный инспектор, достав из портфеля бланки осмотра помещений, сидя верхом на самогонном аппарате, стал чего-то в них писать. «Шех», пользовавшийся неоднократно дедовым самогонным кредитом, вышел в сени, потоптался там для порядка и, вернувшись назад, встал, подперев плечом дверной косяк. Участковый инспектор, достав носовой платок, вытер им толстое в потных потёках лицо, да так и остался сидеть на диване до самого конца осмотра. Кульбаев с «бабой из района» в сопровождении деда Кузьмы и бабки Клавы, вошли в жилую комнату размером пять на шесть метров, с неровными, выложенными из самана стенами и побеленными по деревенскому обычаю в голубоватые тона. Четыре небольших окна не давали достаточно света, но и не портили общего вида комнаты. Стол, несколько стульев, шифоньер, диван, две кровати за ситцевыми занавесками да телевизор на тумбочке – все старенькое, но содержащееся в порядке и чистоте «добро», что сумели нажить дед с бабкой за долгие годы совместной жизни. Кульбаев осмотрел пространство под кроватями, диваном, за тумбочкой. Не постеснялся даже в шифоньер под одежду залезть и, не найдя ничего, разочарованно встал посреди комнаты, размышляя, где бы еще посмотреть. В другое время дед вытолкал бы его взашей, но помня о «бомбе», висевшей в сенях под потолком, молчал как рыба об лёд. «Баба из района», самоустранившаяся от поисков самогона, рассматривала фотографию, стоявшую на столе. На ней был изображен улыбающийся молодой мужчина, лежащий на кровати в обнимку с мальчонкой лет четырех. Сама она замужем никогда не была, своих детей не имела и ей было в диковину, что мужчина может с теплотой относиться к ребенку.
-Сын что ли?- спросила она бабку Клаву.
-Да, лет шесть как женился, а это внучёк наш Павлик.
-Неужто сын так сильно внука вашего любит?- недоверчиво спросила «баба из района».
-Сам бы никогда про него такого не подумал. А поди ж ты, лежат как два голубка, воркуют,- ответил дед.
-Ты себя вспомни, Кузьма. С Колькой, с сыном, значит, когда тот маленький был, часами мог валяться в постели да байки свои травить. Все за «табачок» его дёргал да посмеивался. А сейчас повырастали - не до любви стало. Приедут в гости и не посидят по - человечески, не поговорят,- с огорчением сказала бабка.
-А что же ты, старая, хочешь, чтобы я и сейчас лежал да сорокапятилетнего мужика за табак дергал?- ответил дед, очень довольный своей остротой и выскочил на кухоньку, откуда донесся непонятный стук в стену. Оказывается, после последней его реплики участковый резко дернулся от смеха назад и ударился головой о стену. Так и застал он его, хохочущего, одной рукой держащегося за голову, а другой поддерживающей огромный, колыхающийся в разные стороны живот.
-Ну, Петрович, уморил так уморил,- вытирая выступившие слезы, еле вымолвил участковый.
«Шех» хохотал и хлопал себя по ляжкам, видимо, представляя описанную дедом картину. Остальные смущённо посмеивались над соленым юмором деда.
Так как больше искать было негде, члены комиссии подписали бумагу, составленную пожарным инспектором и по одному пошли к выходу. Последним шёл, утираясь платком, участковый. Проходя сени, он постучал пальцем по висящему под потолком ведру с самогоном и спросил тихонько у семенящего следом деда Кузьмы:
-Это что?
-Дык, это…, вода значит. Больно холодная, греется, значит,- еле вымолвил дед, поняв, что пропал.
-Дай-ка хлебну. Упрел, сил никаких нет,- заявил Антоныч и, прежде чем хозяин успел что-либо сообразить, снял с гвоздя пятисотграммовую кружку, зачерпнул ею из ведра самогона и поднес ко рту. Дед Кузьма поднял руку, хотел что-то сказать, но махнув ею, так и застыл с открытым ртом. Участковый же, сделав первый глоток, поперхнулся перваком и, уставившись на деда страшным взглядом, кружку ото рта, однако, не отнял. Огромный шар его лысой головы и вытаращенные как у рака глаза стали наливаться кровью. Полость рта, пищевод и желудок опалило, как огнем, и свело судорогой. По лицу потекли слезы, и сквозь них смутно просматривалось перепуганное лицо деда Кузьмы. Чуть придя в себя, Антоныч, как ни странно, продолжил пить. Пил он огромными глотками, пытаясь до минимума сократить процедуру. Кадык его стремительно двигался вверх и вниз, как живая помпа, всасывая в безразмерный живот все новые порции самогона. Одним духом осушив посудину, он крякнул и повесил кружку на прежнее место. Оба - и дед, и участковый - смотрели в глаза друг другу, медленно приходя в себя – один от пережитого шока в роли застигнутого врасплох преступника, второй от неожиданного принятия такого количества крепчайшего самогона.
-А скажи-ка, Петрович, ты не с лозой ли, случаем, искал место, где жила вот с этой водицей под землей находится? А то, может, и у меня во дворе найдем источник? - еле отдышавшись, спросил Антоныч у ничего уже не соображавшего хозяина. Ответом ему было гробовое молчание.
-Я к тебе вечерком загляну, покажешь мне лозу свою. Да бабке вели сварить чего. Разговор будет долгим, - пообещал участковый, продвигаясь к выходу.
В это время в дверной проем с улицы заглянул «Шех» и подозрительно посмотрел на присутствующих. Ноздри его подобно локаторам шевелились, улавливая свежий запах самогона. По его лицу было видно, что и он не прочь вкусить запретного плода.
-Ты чего хотел?- строго спросил участковый.
-Воды хотел напиться. Жарко же,- оправдывался тот, с надеждой глядя на деда, всё еще находящегося в ступоре.
-Воды говоришь?- усмехнулся Антоныч.- Вот, Михаил, ответь мне на вопрос: откуда взялись на белом свете вода, яйца, шестерни и лезгинка?- как-то загадочно спросил он.
Чувствуя подвох, «Шех» молчал и смотрел то на деда Кузьму, то на участкового, а тот, подняв кверху толстый волосатый палец, назидательно сказал:
-Яйца появились от курицы, шестерни придумал наш инженер, а лезгинку придумал тот, чьи яйца попали в эти самые шестерни. Услышал меня? Здесь происходят следственные действия, и, пока я добрый, бери свои эти ……. в горсть и танцуй отсюда.
-А вода причем?- только и спросил «Шех».
-А воды попьешь в другом доме. Там она и холоднее и приятнее на вкус, можешь мне на слово поверить,- с этими словами, подталкивая идущего впереди себя озадаченного мужика, вышел за порог, на прощанье сказав деду, что к вечеру обязательно зайдет.
Дед Кузьма, так и не убрав ведра, зашёл в дом, застав свою жену в той же позе у той же печи. Примостив зад на скрипучий диван, он со вздохом рассказал ей о происшествии в сенях. Та, узнав, что участковый придёт вечером, перекрестилась и со словами:
-Родимец, это он, гад, чего же задумал,- поспешила в сени прятать самогон.
Дед, поняв, что через минуту потеряет доступ к спиртному, двинул за ней. Бабка Клава уже сняла ведро с крюка и стояла в раздумье, куда определить содержимое. Дед, ни слова не говоря, сорвал с гвоздя все ту же безразмерную кружку и, сходу зацепив из ведра самогона, шмыгнул назад в избу, видимо, решив повторить подвиг участкового. Бабка поставив на пол ведро, ворвалась следом.
-Ты, старый пес, охренел, что ли, на тот свет захотел?
Дед уже на ходу начал опорожнять кружку. Ну и где-то на середине кухни с уже частью опорожненной посудины его вдруг резко повело в сторону дивана. Видимо, сказались экспериментальные пробы самогона за весь день, и шок от комиссии, и догнавший его подзатыльник бабки. Кружку, однако, он не выронил и даже не пролил ни капли, зажав её двумя руками. Бабка подошла, уже спокойно, показав кто в доме хозяин, отобрала её у деда, погрозила кулаком и вышла в сени, хлопнув дверью с такой силой, что отвалился кусок штукатурки. Когда минут через двадцать она вернулась назад, дед мирно спал на том же диване, подоткнув кулак под щеку, вымокшую от стекавшей из приоткрытого рта слюны. Посмотрев на эту умиротворяющую картину, бабка в сердцах плюнула и пошла к соседке, посплетничать.
Дед Кузьма, проснулся часов в десять вечера. Голова, как чугунный котёл с опилками, гудит с похмелья. Во рту словно стадо козлов переночевало. На дворе мычит недоенная корова. В сарае визжат некормленые свиньи, а по двору бродят, перекликаясь на разные голоса, голодная домашняя птица вперемежку с овцами. Встал дед кое-как с дивана, натянул на ноги высокие «татарские» галоши и, придерживаясь от слабости за стену, выволокся на улицу.
Солнце еще не село, но уже не было той умертвляющей духоты. Ругаясь про себя потихоньку, он набрал два ведра воды из колонки и отнес несчастной корове, которую та тотчас же выпила. Бросил птице прямо на землю зерна из амбара, отнёс, кряхтя, свиньям болтушку и решил, пока нет его бабки дома, поправить убитое похмельем здоровье. Пройдя весь тернистый путь поисков бабкиной заначки, а понимал он куда больше давешней комиссии в розысках спиртного, но так и не найдя ничего, дедок присел на косоногую лавку примерно одного с ним возраста и стал размышлять, оглядываясь по сторонам. Усадьба деда Кузьмы, по городским понятиям, имела огромные размеры. Метров пятьдесят в ширину и примерно сто пятьдесят в длину. На десяти сотках, у старенького саманного дома, с сиренью под окнами, располагался огород, где летом выращивались разные овощи. Метрах в пятнадцати от него – большой, покосившийся деревянный сарай, где ютилась домашняя скотина. Над ним возвышалась громадой односкатная, крытая уже не раз побывавшим в употреблении шифером крыша, перекрывавшая и сарай, и сеновал над ним и напоминавшая взлетную палубу авианосца . За сараем расположились деревенские удобства, именуемые в городе М и Ж, а здесь попросту уборная, за которой высилась не менее величественная, чем сам сарай, гора навоза, свозимая после уборки урожая на картофельное поле. Напротив дома стояли амбар, дровяной сарай и металлический гараж для мотоцикла. В самом конце двора стояла гордость стариков - баня - единственное относительно новое и привлекательное сооружение. Из новых брёвен, покрытая новым шифером, она стояла чужеродной красавицей посреди этого разрушающегося царства. Всю остальную площадь усадьбы занимало картофельное поле, урожай с которого осенью частью оставляли на еду, а остальное сдавали за деньги на спиртзавод. В самом конце картофельного поля, обнесённого символическим забором из жердей, проволоки и ещё чёрт знает чего, лишь бы беспризорная скотина не забредала, росла огромная ветла, а под ней землянка - омшаник, для зимнего хранения ульев с пчелами.
«С самогоном она в дом не входила», - размышлял дед.- «Чердак дома, сеновал, амбар и другие сараюшки я осмотрел. Омшаник? Туда и нести далеко, да и опасно. Ещё увидит кто. Нет, туда не понесет. «ЭТО» должно быть под рукой. Но на всякий случай пройдусь к омшанику. Не найду самогона, так там браги залейся»,- решил он и, поддернув свои солдатские штаны, поковылял в дальний конец огорода. Омшаник представлял собой землянку метра два с половиной глубиной, перекрытую сверху жердями, с набросанными на них кусками рубероида и заваленную сверху землей. С южной стороны от ветлы шла постепенно понижающаяся траншея с земляными ступенями, прикрытыми от разрушения старыми досками, ведущими в секретное подземелье. Оглянувшись, не видит ли кто, дед откинул ветви маскирующие вход, спустился вниз и, открыв дверцу, проник внутрь. Свет сюда почти не проникал, но он хозяину был без надобности. Вся мебель подземного «бункера», размером два на два метра, с земляными стенами, состояла из трех алюминиевых фляг, наполненных брагой. На зиму сюда убирались от мороза три улья с пчелами, стоящими сейчас посреди огорода. Меда дед качал немного, но себе и детям, живущим в городе, на зиму хватало. А летом, чтобы помещение не простаивало, выстаивал брагу для самогона.Дед открыл одну из фляг, попробовал на вкус – противная кисло-сладкая вода, ещё не выстоявшаяся и не годная к употреблению. В других то же самое. Плюнул и поплелся в сторону дома не солоно хлебавши. Остановившись у крыльца, он подобрал с земли палку и, опершись на неё, надолго задумался, не замечая, что за ним из-за калитки наблюдает участковый.
-Ты, Петрович, потерял что, никак, и найти не можешь?- наконец спросил он.
-Да вот хожу по хозяйству, но понимаешь, Антоныч, все из рук валится. С чего бы это?
-Я примерно догадываюсь с чего. Не с того ли, что бабка твоя в самое пекло пошла навоз согребать? Мы с комиссией аккурат от Василия выходили. Ты сходи за сарай, пошуруй там, глядишь, и лекарство от рук отыщется.
Дед чуть не вприпрыжку потрусил в указанном направлении, подхватив под мышку свою палку. Возле навозной кучи он остановился и, как гриф-стервятник, стал оглядывать её со всех сторон. Наконец, определив по еще не высохшим пятнам в некоторых местах, где примерно надо искать, палкой стал тыкать вглубь сантиметров на пятьдесят. Толстый участковый молча вытирал платком лицо и глядел на доморощенного сапера. Вдруг палка уперлась во что-то твердое. Дед замер, боясь прогнать удачу.
-А я что говорил,- улыбаясь сказал Антоныч,- тащи быстрее вилы, пока твоя бабка не вернулась от Василия.
Дед принёс инструмент и с осторожностью стал разгребать навоз. Скоро железо звякнуло о стекло. Встав на колени, он руками разгреб смесь соломы с коровьим пометом. Через минуту в его руках бултыхалась трехлитровая банка с самогоном, упакованная в полиэтиленовый пакет.
-Давай, Антоныч, заходи,- позвал дед участкового и первым пошел к дому, своей прытью удивляя гостя, скрылся в сенях и через мгновение появился на улице уже без банки.
Участковый, приподняв веревочное кольцо, заменявшее замок на калитке, и открыв её, вошел во двор.
-Ты, Петрович, яму-то в дерьме закопай. Бабка увидит, плохо тебе будет.
Дед быстрым шагом подошел к штакетнику, снял с него чистую банку, которую бабка повесила на солнце «выжариваться» и, набрав в неё насосом воды, упаковал её в тот же пакет. На глазах распираемого от смеха участкового засунул его на старое место, в кучу навоза, завалил и удовлетворённо крякнул, оглядев место преступления.
-Ну Петрович, ты в прошлой жизни точно шпионом был,- веселился участковый, находясь в хорошем расположении духа,- жене потом что скажешь?
-Дык, а чего говорить, кто прятал, тот потом пусть и отчитывается,- махнул рукой тот и, забрав вилы с палкой, поспешил к дому за участковым.
По дороге, оставив инструмент у сарая, он зашёл на огород, вымыл в поливочном баке руки и нарвал с грядки огурцов, и пучок зеленого лука на закуску. Дома сложив всё в дуршлаг, окатил водой и переложил овощи на большую, с голубым кантом, тарелку. В другую тарелку нарезал крупными ломтями хлеб домашней выпечки. Из холодильника достал вареных яиц и шматок мороженого, вкусно пахнущего чесноком и дымом копченого сала, поставил всё это на стол перед участковым, сидевшим на том же, что и днём, скрипучем диване.
Поставив два стакана, дед Кузьма прямо из банки наполнил их самогоном, примерно на две трети каждый.
-Ну, Антоныч, выручил ты меня сегодня, век не забуду. Давай-ка по этому, значит, поводу, выпьем,- сказал он, пододвинув один стакан участковому, а второй взяв себе.
-Давай, Петрович,- ответил тот и одним махом влил в себя огненное содержимое. Отрезав ножом от куска сала ленту сантиметра два толщиной и двадцать длиной, он положил ее на ломоть хлеба и стал с жадностью заедать этим бутербродом выпитый самогон, попутно жалуясь:
-Эх, Петрович. Весь день прошастали по деревне, по такому пеклу. Не нашли ничего, устали как собаки. Да и не жрамши. От такой жизни скоро одна шкура останется.- при этом он подмигнул хозяину.
-Да уж, Антоныч, шкура у тебя знатная. Ты закусывай давай,- юлил дед, наливая еще самогона в стаканы.
Участкового долго упрашивать не пришлось. Видно, правда проголодался. Он брал со стола всё, что попадало под руку и отправлял в свое бездонное чрево. Ел с таким заразительным удовольствием, что, глядя на него, самому хотелось съесть чего-нибудь. Чокнувшись, выпили ещё. Закурили. Антоныча потянуло на откровения. Он стал рассказывать о неправильной, на его взгляд, постановке работы в милиции. Дед Кузьма, которого «на старые дрожжи» уже после после первой затяжки повело, вперился глазами в собутыльника, пытаясь уловить суть рассказа, который уже какое-то время транслировался в пустоту.- …Понаехали эти не то староверы, не то сектанты. Мне за них втык за втыком. А я что сделаю. А с меня три шкуры, закрыть их. А на хрена мне в религию лезть. Вот ты пойми, так работать дальше, как мы работаем - нельзя, - вещал пьяным голосом участковый, перескакивая с одного на другое.
Дед потряс головой, как бы соглашаясь со сказанным ранее.
-Ты, Антоныч, давай по порядку и не так быстро. А то я начало упустил, значит,- стал он оправдываться.
-Ты, Петрович, главное, в штаны не упусти, бабка запорет. Налей-ка ещё щепотку, во рту пересохло. Да запить бы дал чего-нибудь. А тебе, наверное, уже хватит,- ответил участковый, видя что дед и себе наливает. Но тот только отмахнулся и, они не чокаясь выпили.
-Ладно слушай, для особо сообразительных и пьяных последний раз рассказываю.- закусывая яйцом с салом сказал Антоныч,- Беда ведь не в том, что мы мало раскрываем преступлений или их очень много совершается, а в том, что сама система учета нашей работы порочная.
Пьяный дед с сочувствием качал головой, а участкового прорвало:
-Вот, к примеру, взять тебя. Ты у нас самогонщик. Если я тебя не выявлю и не составлю протокол – значит, я плохо работаю и зря ем казённый хлеб. На то я и поставлен, чтобы тебя выявить.
-Ну ты же не выявишь, Антоныч?
-Это я к примеру сказал. Ну вот,- участковый налил себе ещё и выпил,- допустим, я тебя не выявил - мне как плохому работнику минус и выговор. Видишь, как всё плохо.
-Плохо, Антоныч, ох плохо,- ответил дед, сидя с полузакрытыми глазами.- Дык ты вылавливай меня.
-Ээээ, выловить тебя может быть ещё хуже, чем не выловить. Там в законе про нашу родную и легендарную чёрным по белому написано – органы правопорядка должны профелактуро…нее…профилактентовать…профура одним словом, блин, не выговорю. Видишь, как вредно пить самогон, потому мы с ним бороться должны. Короче, я тебя ещё до того, как ты задумал самогон варить, должен уже оприходовать в кутузку.
-Дык это ты нас всех оттуда и не должен выпускать тогда.
-И за то, что я заранее тебя туда не отправил, мне выговор. А раз не отправил… наливай.
-Постой, Антоныч - я что-то не понял? Тебя что же, по любому имеют?- пьяно спросил дед, наливая очередную порцию спиртного.
-А ты думал. Служба, она такая. Ты вон сидишь по ночам в своем правлении, с бабами иногда в баню зачем-то ходишь, и все тебе хрен по деревне и два по селу. А я по приказу живу. Эх, люблю я сало копчёное…с самогонкой… да и без сала…,- выпил и прикрыл глаза,- большому стакану и рот рад.
«Оно и видно – жрешь да пьёшь без меры»,- подумало угасающее сознание деда.
Проснулся Антоныч от ярко загоревшейся под потолком лампочки и причитаний бабки Клавы, вернувшейся домой с посиделок и заставшей на диване собственной избы громко храпящего участкового, раскинувшего руки и ноги, а на уголке дивана свернувшегося калачиком деда. На улице темень хоть глаз коли. На столе остатки закуски. Под столом банка с самогоном, опустошённая наполовину. Громко ругаясь на деда, бабка участкового как личность не задевала, помня дневной обход и его возможные последствия. Загремев подойником, сказала, что идёт доить коров и к её возвращению чтобы в доме никого не было. Однако вернувшись домой с молоком, бабка увидела сидящего на диване пьяного милиционера, видимо, только что выпившего очередную порцию самогона и пытавшегося закусить каким-то кривым красно – белым мослом. Пососав в очередной раз кость, он повертел её в руках и, протянув бабке, пьяно спросил:
-Что это?
Бабка взяв в руку мосол, вдруг зашлась в беззвучном смехе:
-Да ты сдурел, Антоныч,- только и смогла выговорить она,- ты же вставную челюсть моего Кузьмы грызёшь. Совсем допились, окаянные,- сказала она и бросила челюсть на стол.
Участковый долго смотрел на неё. Потом произнёс:
-То-то я смотрю она без мяса и безвкусная какая-то,- и немного подумав, добавил.- Пойду я пожалуй.
-Иди,иди, родной, а то всё тут у меня погрызешь,- всё ещё смеясь, выпроводила его бабка на улицу.
Дед Кузьма, не приходя в сознание, проспал на диване до утра.
Продолжение следует. Для тех кто не любит читать - можете прослушать в моем исполнении главы книги "Дед решала" в Ютубе. ОК. ВК. фейсбуке. Твиттере. просто набрав "Дед решала. Евгений Паньшин".
Если понравилась публикация не забывайте ПОДПИСАТЬСЯ и поставить ЛАЙК