Возвращение Назара Чагатаева к своему народу кажется неоправданно долгим. Он размечен пространственными рубежами, которые приходится не одолевать силой, а понимать их, уподобляться им и производить некие обмены и превращения - прошлое можно сопоставить с настоящим и обменять; обменять песок и ветер на растения, растения - на верблюда, верблюда - на старика. Путь из мира живых в царство мертвых (не-живущих) и должен быть переходом с уровня на уровень - иначе странник пройдет это пространство насквозь и никак его не изменит, или погибнет сам. Точно так же путь в тридевятое царство волшебной сказки требует целого ряда испытаний м небольших трансформаций в пути.
Теперь осталось уже недолго. Пока именно Назар идет к центру пустыни и встречает тех, кто становится ему важен - не пришло время для того, чтобы сердце пустыни вышло ему навстречу.
Народ джан сменил свое место и рассеялся. Из Сары-Камышской впадины он ушел в камыши устья Амударьи, и это произошло около десяти лет назад. Время и пространство маркированы достаточно точно - мы имеем дело с историческим фактом. Движение к устью реки - мотив древний, в мифологии народов Сибири он означает движение к смерти (так хоронят эвенкийских шаманов - отправляют вниз по реке). А. Платоновым этот мотив использовался с той же целью - погребения заживо - в повести "Котлован" на плоту отправили сразу всех кулаков. Это достаточно примитивный мотив: отправить с глаз долой, забыть, очень просто сразу всех уничтожить.
В повести "Джан" есть одна деталь, которая говорит о вынужденности этого перехода:
"Комары вначале разъедали людей так, что они раздирали себе кожу до костей, но спустя время кровь их привыкла к комариному яду и стала вырабатывать из себя противоядие, от которого
комары делались беспомощными и падали на землю. Поэтому комары теперь боялись людей и не приближались к ним вовсе".
Добровольно в такие места не уходят. Приспосабливаются люди к среде только биологически, и это грозный знак - они перестают что-либо делать, действуют их тела. Народ незаметно для себя перешел границу человеческого и животного способов выживания и стал мелко-неуязвимым.
Но важнее всего то, что народ перестал быть народом - даже просто толпой или стадом.
"Некоторые люди народа расселились отдельно, по одному человеку, чтобы не мучиться за другого, когда нечего есть, и чтобы не надо было плакать, когда умирают близкие. Но изредка люди жили семьями; в таком случае они не имели ничего, кроме любви друг к другу, потому что у них не было ни хорошей пищи, ни надежды на будущее, ни прочего счастья, развлекающего людей, и их сердце ослабело настолько, что могло содержать в себе лишь любовь и привязанность к мужу или жене, - самое беспомощное, бедное и вечное чувство".
Для джан имеют значение еда и смерть. Мы видим, что даже у Чагатаева, воспитанного в СССР, четкого эго нет. Тем более ничего подобного сильному эго нет у его соплеменников. Им важно не свое состояние, а привязанность к другому, страдания другого. Чтобы экономить силы и не страдать напрасно, многие из джан уходят в себя.
В этом отрывке мы видим все, что составляет суть очень примитивной, младенческой привязанности. Что для этого надо? Нужна пища, нужна надежда (она тут - не совсем чувство - скорее, способность к постоянному волевому усилию), какое-то будущее - но этого нет и не будет. Пища и надежда как-то связаны с любовью - и когда они есть, и когда их нет. Когда Андрей Платонов пишет о сердце, он имеет в виду душу, принявшую телесный облик, очень архаичный, телесный образ ядра психики. Сердце это слабое, ничего свыше одной-единственной связи оно удержать неспособно. Объектные отношения людей джан так примитивны, что не предполагают не только связи с группой, но даже простейшей триангуляции. Это типичные диадные отношения, какие бывают в самом раннем младенчестве (М. Балинт). Настоящих детско-родительских отношений здесь нет, они требуют слишком многого, ресурсов, ответственности и заботы. Поэтому джан формирует отношения привязанности (в очень архаичном виде, анаклитических отношений) между равными, одинаково нищими телом и душой. Муж и жена формируют отношения симбиоза, который состоит не столько в заботе друг о друге, сколько в телесном контакте и в том, что один становится для другого единственным объектом и благодаря этому может чувствовать, что пока существует. Счастье, надежда, пища и любовь оказываются в одном ряду - это "счастье" как имущество, как то самое "добро", в которое превратилось тело верблюда. Все это играет роль и внутренних объектов, и собственного тела людей джан - их внутренний мир ни в каких границах не нуждается. Их тела пусты и заполняются всем этим, как туловище мертвого верблюда, превращенное в "мешок с добром". Пищу можно съесть только один раз, и ее больше не будет. А секс можно практиковать снова и снова, не обязательно с одним и тем же человеком (и не обязательно даже с человеком) - и от этого ничего не изменится, но какая-то поддержка все-таки будет. Сексуальность в произведениях Платонова почти всегда такова - иногда и потенциально разрушительна, - отсюда недоуменное и недоверчивое отношение к ней.
Сам Назар Чагатаев, человек более благополучный физически и развитой, строит точно такие же диадные отношения, довольно мимолетные и очень функциональные. На каждом этапе пути его сопровождает определенный, единственный спутник. В пограничных областях Назар незаметно меняется, и нового спутника сменяет другой, соответствующий новому состоянию. Или вытесняет его - как Суфьян вытеснил верблюда. И при неумении поддерживать хоть минимальные отношения триады Назар должен спасти целый народ, который еще и живет в рассеянии! Эта задача кажется невозможной, но один выход все-таки есть: нужно сделать так, чтобы джан стали однородной массой и могли быть единственным объектом для своего спасителя. Посмотрим, этим ли способом воспользуется Назар - или будет взрослеть дальше. Взросление, чреватое конфликтами, распятостью между противоположностями, в таком нищем мире, наверное, нежелательно.
Интересно, что время, пока Назар блуждает вместе с Суфьяном, не теряет свойства быть исчисленным - они ищут людей двое суток и находят еще одну пару - старого слепца и его дочь.
"Суфьян и Чагатаев сперва блуждали двое суток в сумрачных камышах по сырой земле, прежде чем увидели один травяной шалаш. В нем жил слепец Молла Черкезов, его берегла и кормила дочь Айдым, девочка лет десяти. Молла узнал Суфьяна по голосу, но говорить им было не о чем. Они посидели один против другого на камышовой подстилке, попили чая, приготовленного из растертых и высушенных корней того же камыша, и попрощались".
Слепец и его дочь - очень стабильная и (для этого мира) эффективная система-диада. Эта пара так умеет существовать сама по себе, что нет необходимости выходить за ее пределы, незачем разговаривать о новостях. Слепота Черкезова не случайна, она позволяет жить только в своем теле, не выходить за его пределы. В очень конкретной ситуации снова реализуется миф - вроде того мифа об Илии и Саломее, который К. Г. Юнг описал в своей "Красной Книге". Старик слеп, но не создается впечатления, что дочь находится у него в плену, что он злоупотребляет ею. Напротив, Айдым - очень правильная, полезная девочка, полностью реализовавшая инверсию привязанности (она стала матерью для собственного отца) и потому для нового мира А. Платонова совершенно необходимая.
Но слепец хочет большего:
" - Есть у вас новости? - спросил Суфьян, прощаясь.
- Нет, жизнь идет одинаково, - ответил Черкезов. - Жена моя, милая Гюн, утонула в воде и умерла.
- Отчего утонула твоя достойная Гюн?
- Не стала жить. Возьми у меня девочку Айдым и приведи мне молодую ослицу, буду с ней жить по ночам, чтоб не было мыслей и бессонницы.
- Я беден, - сказал Суфьян, - ослицы у меня нету. Ты обменяй дочь на старуху. Живи со старухой: тебе все равно.
- Все равно, - согласился Молла Черкезов. - Но старухи скоро помирают, их не хватает человеку.
- Ты слыхал, к нам приехал Назар из Москвы; ему велели помочь нам прожить нашу жизнь хорошо.
- Четыре человека приезжали раньше Назара, - сообщил Черкезов. - Их искусали комары, и они уехали. Я слепой человек, мое дело - тьма, мне хорошо не будет.
- Тебе хорошо даже от ослицы и от старухи, - сказал здесь Чагатаев. - Твое счастье похоже на горе.
- С женой время идет незаметно, - ответил Молла Черкезов".
Мы видим, что в этом разговоре участвуют уже трое; это не триада, но границы пары уже нарушены. Молла кажется совершенно равнодушным - новостей нет, но, оказывается, утопилась его жена. Он говорит, избегая упоминать того, что она не хотела жить - не стала, и все. Говорит, словно о вещи, хотя Гюн он, видимо, любил и теперь горюет. Гюн - любимая вещь, и Айдым - тоже вещь, но не совсем его телу подходящая, он хочет обменять ее на более полезную, на ослицу. Видимо, он не хочет привязываться снова и горевать - старухи, мол, слишком быстро умирают. Черкезову важно забыться, не замечать времени. Этот диалог важен для того, чтобы определить отношение к сексу - он очень функционален, вроде лекарства. Значение секса и значение сна, вытесняющих мучительную дневную реальность, очевидно. В представлении Веркезова секс должен вытеснить еще и чувство, и горе; Назар подметил верно, что Молла делает так, что счастье и горе для него больше не различаются, он не доверяет возможности хорошего. Надеяться на хорошее вообще довольно травматично - оно может не наступить, испортиться: плохое надежнее. И, самое главное: хорошее требует от человека душевных ресурсов, чтобы он ожил, а это мучительно или даже убийственно. Молла приспособился и хочет приспособиться еще больше, ценою души. Он живет в камышах, спит на камышах, ест камыши. От крови джан замертво падают малярийные комары. А теперь слепец не хочет ни думать, ни горевать, ни замечать времени, хочет сожительствовать с ослицей - если он приспособится так, как хочет, то превратится в животное, и это его устроит. Молла хочет секса с ослицей, но не мастурбирует - видимо, собственное тело не воспринимается как источник жизни и наслаждения (герои Платонова получают "топливо" извне, а онанисты считаются вредными избалованными изгоями, растратчиками вроде Козлова в повести "Котлован"). Отношения диады в таком виде позволяют умирать небыстро и без особых мучений, но не жить и тем более не годятся для развития. Торг - ослица или старуха, молодая или старая - это предварительная перестройка диады так, чтобы она была наиболее удобна Черкизову.
А в это время Айдым варит суп:
"Девочка Айдым сидела на земле и, раздвинув ноги, растирала маленьким камнем на большом корневище камыша; она была здесь хозяйкой и приготовляла пищу. Кроме камыша, около девочки лежало несколько пучков болотной и пустынной травы и одна чистая кость осла или верблюда, выкопанная где-нибудь в дальних песках, - для приварка. Вымытый котел стоял между ног Айдым, она бросала в него время от времени то, что готовили ее руки, она собирала суп на обед. Девочка не интересовалась гостями; глаза ее были заняты своею мыслью, - вероятно, она жила тайной, самостоятельной мечтой и делала домашнюю работу почти без сознания, отвлеченная от всего окружающего своим сосредоточенным сердцем".
У джан нет самостоятельной материальной культуры - есть обычная везде каменная зернотерка, но котел сделан не здесь - это вещь из города. Судя по ингредиентам для супа, девочка может уходить далеко от дома, ее деятельность достаточно сложна. Забота не слишком ее утруждает, она готовит, почти не замечая этого. Ее замкнутость отличается от слепоты ее отца. Девочка не забылась, не потеряла чувства времени и себя, ее сердце сосредоточенно на чем-то внутреннем. Она похожа на ту черепаху, которой Чагатаев пообещал помощь. Видимо, ее отец серьезно собрался превратиться в животное, замкнуться в пределах тела и умирать; прогонять такую хозяйку - чистое безумие! Молла поступает сейчас точно так же, как мать Чагатаева когда-то, и не из великодушия - он озабочен собой (живет-то он в дефиците), и даже такая полезная девочка - обуза для него, потому что не все его потребности удовлетворяются. Хозяйство ведется, оно есть, и потому Молла его не замечает. А вот забвения нет, это заметно. Забыться поможет секс, а дочь этого сделать то ли не может, то ли сам Черкизов не хочет инцеста. В мире джан есть только один значимый другой, только одна значимая потребность - та, которая не удовлетворена сейчас, это Назару-спасителю следует иметь в виду.
"- Отпусти со мною твою дочь! - попросил Чагатаев у хозяина.
- Она еще не выросла, что ты будешь делать с ней? - сказал Молла Черкезов.
- Я приведу тебе старую, другую.
- Приводи скорее, - согласился Черкезов.
Чагатаев взял за руку Айдым, она глядела на него черными, ослепительно блестящими, как бы невидящими глазами, пугаясь и не понимая.
- Пойдем со мною, - сказал ей Чагатаев.
Айдым потерла руки о землю, чтобы они очистились, встала и пошла, оставив все свои дела на месте недоделанными, не оглянувшись ни на что, словно она прожила здесь одну минуту и не покидала сейчас живого отца".
Чагатаеву нужна девочка, чтобы для нее построить новый мир (она конкретна и сейчас тут, а Ксеня далеко, ее нет здесь и потому нет), чтобы о ней заботиться - глаза у нее такие же, как у черепахи, сверкающие, невидящие. Чтобы не оставаться в одиночестве - без материальных конкретных объектов Назар не существует, исчезает, он просто меняет один объект на другой, но всегда остается рядом с чем-то, потом - с кем-то. Айдым в этом на его похожа - она уходит, не завершив дел, просто потому, что этот период окончен и исчез - сам Назар так же закончил институт. Ни тревоги сепарации, ни радости освобождения. Это даже не состояние диффузной привязанности, когда ребенок-сирота или брошенный котенок следует за любым человеком и трогательно ведет себя. Были отношения симбиоза - нет собственного Я, нет полноценного отдельного объекта, а значит, нет и разлуки. Айдым вроде бы девочка-вещь, девочка-орудие. Суп она не доварила - значит, это не было целенаправленной деятельностью в привычном значении этого слова. Она ходила далеко, откапывала кость, собирала травы, мыла котел, но все это определялось не ее целью - она просто реагировала на какую-то необходимость. Сейчас потребовалось уйти, она и уйдет... Если нет целенаправленности, а есть реакции - следовательно, нет и полноценного чувства времени (есть только моменты настоящего, типа выражения Будды Гаутамы "Монахи, мир пылает", делается новый мир с каждым новым мигом). Нет ощущение непрерывности сознания во времени. Девочка теперь будет опираться на Чагатаева, заботясь о нем. Но зато есть сосредоточенное сердце, какое-то таинственное ядро внутри, которое мир рассеять не может.
Но с точки зрения мифа, который опять воплощается предельно конкретно и практично, это - хороший обмен. Когда объективно требовалась телесная опора, появился верблюд. Когда стали важны телесные потребности и прошлое, историческая память, верблюда вытеснил старик Суфьян. Назар Чагатаев оказался в сизигии Сенекс-Пуэр, в роли Юноши, следующего за мудрым Старцем. Это помогло увидеть смысл отношений Назара с матерью, со смертью, с народом джан - но с дистанции, как бы с горы его разума. Сейчас требуется конкретность, забота. И не для Моллы и Суфьяна нужно строить новый мир - они и к старому приспособились, научились ничего не хотеть и себя не расточать. А Айдым - ребенок, новый мир делается для нее. Она - идеальная дочь-мать, заботящийся ребенок с инвертированной привязанностью. Заботится о родителе, потому что он жизненно важен, а Назар в этом смысле лучше отца, какая-то надежда его ведет. Черноглазая девочка идеально воплощает аниму Назара, уже освобожденную от влияний комплекса мертвой матери и сильную, молодую и толковую часть его материнского комплекса. Но еще не определено, кем сам Назар станет для Айдым.
С Назаром всегда получается так, что сначала появляется новый объект, а потом исчезает старый. Сейчас тоже происходит именно это.
"- Суфьян, тебе ведь одинаково - идти со мной или нет? - обратился Чагатаев к старику.
- Одинаково, - ответил Суфьян.
Чагатаев велел ему остаться у слепого, чтобы помогать Черкезову кормиться и жить, пока он не вернется".
Все. Обмен Старца на Ребенка-Мать завершен. Всех это устраивает - а в таком мучительном мире очень важно поступать так, чтобы не причинить лишних мучений. Молле Черкизову нужно живое орудие, так пусть это будет Суфьян, с котором не о чем разговаривать - обоим все равно. У Моллы появилась надежда, что ему пришлют старуху в уплату за девочку, это тоже хорошо, хоть какое-то будущее. Айдым и Назар необходимы советскому будущему. Очень бережно Чагатаев действует во время обмена, все происходит само собою. Девочка нужна ему, но он приноравливается сначала к житейским интересам Черкизова, а потом и Суфьяна. Такая ненасильственная забота позволяет действительно что-то сделать для этих хрупких, исчезающих людей.
"Назар пошел с девочкой по узкому следу людей в камышовом лесу. Он хотел увидеть всех жителей этой заросшей страны, весь спрятавшийся сюда от бедствия народ. Про свою мать Гюльчатай он ни разу не спросил у Суфьяна, он надеялся неожиданно встретить ее живой и помнящей его, а про то, где остались лежать ее кости, он всегда успеет узнать".
Лес обычно символизирует бессознательное. Но здесь лес камышовый, трава выросла выше людей. Речь идет об их вегетативной жизни, о хрупкости и навязчивости жизненной силы этого народа, о его разрозненности и одинаковости. Предположение о том, что народ джан стал для Чагатаева объектом, подтверждается - он хочет видеть сразу весь народ. Он экономит душевные усилия и не хочет переживать утрату, поэтому и не спрашивал о матери. Его личная задача - возвращение к матери, воссоединение, должна произойти сама собою, словно бы чудом.
А что происходит с Айдым?
"Айдым шла покорно за Чагатаевым всю долгую дорогу. Камыши иногда кончались. Тогда Назар и девочка выходили на пустые песчаные и илистые наносы, на мелкие озера, обходили жесткие старческие кустарники и опять входили в камышовую гущу, где была тропинка. Айдым молчала; когда она уморилась, Чагатаев взял ее себе на плечи и понес, держа ее за колени, а она обхватила ему голову. Потом они отдыхали и пили воду из чистого песчаного водоема. Девочка смотрела на Чагатаева странным и обыкновенным человеческим взглядом, который он старался понять. Может быть, это означало: возьми меня к себе; может быть: не обмани и не замучай меня, я тебя люблю и боюсь. Или эта детская мысль в темных, сияющих глазах была недоумением: отчего здесь плохо, когда мне надо хорошо!..
Чагатаев посадил Айдым к себе на руки и перебрал ее волосы на голове. Она вскоре уснула у него на руках, доверчивая и жалкая, рожденная лишь для счастья и заботы".
Айдым, наверное, боится или тревожится. По положению своему она рабыня, даже для отца, потому и идет покорно. Кем бы ни был ее покупатель, нужно идти за ним, чтобы не погибнуть в зарослях. Мир теперь живой, растительный, молодой, и старческое в нем оба обходят. Старики здесь не живут и не умирают. Чагатаев хочет ее понять. В этом мире, да и во многих привычных для нас отношениях, куда важнее угадать, что происходит с другим, чем спрашивать и отвечать. Возможность понять ценнее - тебе не солгут, ты не солжешь, и отношения окажутся более близкими (двое будут сопричастны друг другу, ведь разговор не только сближает, но и отчуждает). То, как понимает Назар чувства девочки, сейчас называется шизоидной дилеммой, конфликтом потребности в привязанности и страха - "возьми меня к себе" комментариев не требует, а вот "не обмани и не замучай меня" означает "не вторгайся, будь осторожен, оставайся на месте". В положении вещи, рабыни, беззащитного ребенка рядом с незнакомцем это правильно. Айдым не по-советски, а изнутри сердца чувствует, как должно быть, что хорошо. Здесь плохо, и это "здесь" может быть связано и с состоянием всего народа джан, и с этим странствием в неопределенности.
"Наступил вечер. Идти дальше было темно. Чагатаев нарвал травы, сделал из нее теплую постель для защиты от ночного холода, переложил девочку в эту травяную мякоть и сам лег рядом, укрывая и согревая небольшого человека. Жизнь всегда возможна, и счастье доступно немедленно.
Чагатаев лежал без сна; если бы он уснул, Айдым раскрылась бы голым телом и окоченела. Большая черная ночь заполнила небо и землю - от подножья травы до конца мира. Ушло одно лишь солнце, но зато открылись все звезды и стал виден вскопанный, беспокойный Млечный Путь, как будто по нему недавно совершился чей-то безвозвратный поход".
Да, счастье возможно немедленно и всегда, если это точное следование ритму, общему для Земли и для человека. Если это удовлетворение потребности, которая мучает именно сейчас. В истории ухода народа джан в камыши было два важный компонента привязанности - пища (=тело, = имущество) и присутствие объекта. Сейчас появился третий, общий для того и другого - тепло. Несколько дней назад Назар согревался о верблюда, сейчас он сам согревает девочку и не спит. Отношения с домашними животными и между супругами джан очень похожи. Это, конечно, отношения привязанности, но в них принципиально не определяется, кто здесь мать и кто ребенок. Взрослое животное следует за человеком, как детеныш - но приходит время, и оно дает ему пищу, словно мать. Даже настоящую мать время от времени маленький ребенок должен оберегать и защищать, не то она умрет. Супруг - это и ресурс, своего рода эмоциональная пища, и родитель, и ребенок одновременно. С супругом возможности быть в симбиозе реализуются наиболее полным и приятным способом.
Назар воображает, что девочка совершенно беспомощна, что ради ее обогревания нужно не спать. Айдым прежде заботилась не только о себе, но и об отце, а дальше станет опекать целый народ. Сейчас Назар дает ей возможность регрессировать и восстановиться, зато сам становится необходимым и сильным. Ночью мир не исчезает, как исчез бы для Черкизова, если б была жена или ослица. Что страшно, что нужно и прекрасно - чтобы он исчезал или чтобы оставался и отдыхал от солнца? Что означает безвозвратный поход небесного странника - он пропал без вести или изменился необратимо в пути, ведь и то, и другое возможно. По Млечному Пути могли пройти всадники или стадо, там могли трудиться, почему он и стал беспокойным и вскопанным. Теперь у странствия Назара есть два измерения. Одно очень приземленное и плоское, без особой видимости - пески и камыши. Втрое - космическое. Но точки их соединения нет пока - разве что его обыкновение быть не одним человеком, а в паре.
К финалу этой главы складывается представление о человеке. Это тело. В нем есть сердце, орган-душа. Тело нуждается в тепле, для тепла есть пища и физический контакт (в идеальном случае секс). Одинокий человек не существует, а исчезает. Он - предельно открытая и очень нестабильная живая система. Тепло должно приходить (дариться) извне, и наиболее прочная гарантия близости - нужда одного и потребность заботиться другого. Эти партнеры равны и постоянно меняются местами, то дают, то берут. Те, кто имеет источник жизни внутри, таинственны - если они живут сердцем. Или горды, отвергают, если они каким-то образом сами получают тепло и привязанность. Нормальные отношения - это симбиоз, диада. В этой диаде реализуются сразу отношения партнеров и отношения матери и младенца, пищи и поедающего. Основная потребность - опираться на объект, одинокий не существует.
Вскользь упоминалось бедствие, от которого джан спрятались в камышах. То ли оно всем известно, то ли давно забыто? Кажется, это Революция и войны с басмачами.
Иллюстрация: Фрида Кало, "Корни"