Рассказ
Заманила зеленая сеть
И окутала взоры туманом,
Ей осталось лететь и лететь
До конца над немым океаном.
Н. Гумилёв
Танюшка с матерью Олей жили в чудном доме, приютившемся между подножием и вершиной невысокой горы, почти над рекой, с некоторым трудом бегущей по камням к морю. От двухэтажного особняка по тропкам легко было спуститься и к реке, и в посёлок, и тайной, почти заросшей, дорогой вдоль замаскированного лесом склона выйти к длинному морскому пляжу, нелюдимому на этом ровном галечном участке, где сотни чаек проводили полжизни. Чайки во время шторма тоскливо над ним реяли, но отчаявшись и устав, сидели молчаливо или ступали по гальке тонкими пальцами.
Несмотря на узкий асфальтированный подъезд к дому, в школу в посёлок Танюшка шла вначале по тропке, а потом уже по асфальту. Рядом стояли дома пообтёрханнее, а чуть вдали – другие, ещё прекраснее их коричневого, заросшего плющом особняка. Дома в этих приморских джунглях могли разглядеть друг друга только зимой, сквозь стволы с их отростками замечая соседей на фоне серого или пятнистого от солнца пространства, искривлённого безлиственными росчерками ветвей.
В июне у Танюшки был день рождения, в гости ждали отца, он трудился в некоей организации в большом городе за тысячу километров от них. Шестнадцать лет Тане, отпуск Михаила – две недели. То ли жил отец с матерью, то ли – нет, женаты они или в разводе, Таня понять не могла, оба отвечали на этот вопрос уклончиво. Отец приезжал редко. Мама работала товароведом в довольно большом магазине на трассе, добиралась на работу на своей небольшой машине. Жили они небогато, приходилось экономить даже на еде, их дом выглядел шикарным только с фасада, на задворках можно было обнаружить недостроенный чулан, и дикий лес начинался там, где заканчивалась клумба. Особняк танины родители давно выставили на продажу, но продать никак не могли.
На первом этаже расположился большой холл с прихожей, ванной и камином, огромные его окна смотрели на реку или зелёные кусты в зависимости от времени года. Вверху стояли распашонкой две комнаты – комната дочери и спальня родителей. Зимой Ольга с Танюшей жили внизу, почти не поднимаясь на второй этаж, чтобы сэкономить на отоплении, и только если приезжали гости, расселялись иначе. Начиная с середины октября и по март приморский климат мог замести их снегом, залить дождём, насквозь продуть ветром, дни порою стояли такие, что выйти из дому, казалось, было невозможным, но они выходили, шли по своим делам, как всегда. И – радость! – непогода в этих местах обычно недолгая, прошёл дождь, растаял снег, и снова небо глубоко и беззаботно сияет, почти белое солнце счастливо блещет.
Гости приезжали редко, стараясь угадать с погодой. С наступлением апреля Танюшка в обнимку со своим маленьким обогревателем переезжала, наконец, к себе в комнату на второй этаж – к компьютеру, книгам, односпальной кушетке, большому столу, окну на две створки, откуда виднелся сосновый лес на диагональном склоне ближайшей горы. Примерно сорок пять градусов – думала она, выполняя задание по геометрии. Училась Таня хорошо, но не отлично, отвлекалась на мечты, интернет, просмотр телепрограмм, ей была поручена уборка дома, которую она умудрялась растянуть на всю неделю. Оля убирала только свою спальню, несложный ужин тоже нередко готовила Танюша. Таня бывала одна очень часто, много читала, особенно зимой, порою скучала, и мечтала она о взрослой жизни, весёлых компаниях, оживлённых улицах. Иногда, взяв собаку Ладу, девочка, зайдя в магазин за хлебом и какими-нибудь мелочами, приходила к близлежащей железнодорожной станции посмотреть – кто приехал, кто уехал, и, может быть, сказать кому-нибудь пару слов. В «Идиоте» Достоевского она читала о вокзалах с симфоническими оркестрами и местным обществом, съезжающимся к поездам: «В Павловском воксале* по будням, как известно и как все по крайней мере утверждают, публика собирается «избраннее», чем по воскресеньям и по праздникам, когда наезжают «всякие люди» из города.»
На их поселковой станции не было, разумеется, ни симфонического оркестра, ни собирающейся к нему публики, и всё же, и всё же.
Нынешним маем у девочек из танюшкиного класса появилась мода – приходить в школу с цветами в волосах. Цветы – лучшее украшение этих мест, тёплых и влажных, цвели они почти всегда: у окна, изгороди, на клумбе, вдоль стен. В конце мая тихо благоухали розы, белым обширным ароматом возвещали о себе магнолии, и бесконечное множество других растений виднелись повсеместно, радовали глаз, завораживали, завлекали всех, кого можно завлечь. Школьницы откликались на их молчаливый призыв. Гибкие плети алых роз с аккуратно обрезанными шипами вплетались в пряди, венки из нивяника, имитирующего ромашку, обрамляли лица – девочки, почти взрослые внешне, но дети в реальности были в них похожи на счастливых островитянок. Учителя, конечно, боролись с этими явлением разбросанных лепестков и далёкими от падежей и формул мыслями, но безмолвные нимфы лишь улыбались в ответ отстранёнными, мудрыми от истинного знания улыбками.
Таня поискала вокруг дома лианы в ярком цвету, но нашла только шиповник с быстро облетающими венчиками, да ягоды чёрного барбариса темно мерцали среди колючек на его листьях и ветвях. Тогда по пути в школу она сорвала на склоне горы гибкую ветку жимолости, вплела её, ароматную, бело-сиреневую, в светлые пышные волосы, тонкий запах распространился по классу, лишь она туда вошла, эффектно возвестив её прибытие. На уроке цветы, к сожалению, пришлось убрать, но Танюша весь день была в отличном настроении.
После полудня Таня, взяв Ладу, отправилась к морю.
Вдоль узкой дорожки цвела ежевика – вразброс розовым по густым ветвям, и уже замелькал белыми лепестками другой, летний её вид – коричневые стрелы стремились вверх, издали их можно спутать с мелким, тоже частым здесь шиповником, если бы не эта устремлённость. На фоне высокого, выкрашенного природой в жёлтый, испанского дрока Таня сделала селфи и отправила маме Оле с надписью: «Ушла на море».
На их любимом пляже, совсем пустом в межсезонье, её ждала подруга Аня с братом Жорой. Вдали на пляже поселковом отдыхали несколько человек. Погода была чудной, жара достигала градусов тридцати, и холодная вода манила окунуться. В сегодняшний полный штиль море оказалось редкостно чистым, можно было разглядеть до самого дна всё, что там двигалось и замирало, в толще воды колыхались бурые водоросли, зеленели луга, иногда мелькали крошечные рыбки. Жора, уже почти выпускник, солидно заметил: «Раньше здесь плавали огромные скаты, а теперь так, мелочь одна». Танюша, которой Жорик очень нравился, не упустила случая поддеть: «А ты откуда знаешь?» «Отец сказал». И сам подумал: «Какая она красивая! И плыла так плавно и свободно, как русалка, морские капли сверкали на совсем-совсем гладкой коже. Я и не знал, что такое бывает, даже голова кружится».
Распустив под лёгким ветерком мокрые волосы, девочки в своих экономных бикини лежали неподвижно, уложив лица на руки, почти уткнувшись в гальку. Лада носилась по берегу. Жора загорал по уже загорелому, поудобнее улёгшись на спину.
Хорошенько обсохнув, Танюша достала из сумки ягоды чёрного барбариса.
– Барбарис перезимовал, помнишь куст у нас во дворе? Взяла с собой.
Жора рассмеялся:
– Зачем?
– А вдруг ты захочешь положить себе в плов?
– Ты же говорила, что он ядовит.
– Мне так кажется. А папа без него плов вообще не ест. Когда он попадает ко мне в тарелку, у меня вяжет во рту и болит челюсть, и у мамы тоже. Ядовитый чёрный барбарис.
Жора со смехом стал декламировать:
– Ядовитый чёрный барбарис, ты – гроза девчонок и актрис. Вообще «ядовитый чёрный барбарис» звучит глупо, наивное словосочетание. Как будто «Нет лучше угощенья, чем Жорж Бормана печенье».
Девчонки рассмеялись.
Аня еле вымолвила сквозь хохот:
– Жорик собирает все изречения, где узреет своё имя. В каком старом сундуке ты откопал господина Бормана, кондитера? А фраза совсем не наивная, тебе кажется.
– Ане нравится такая речёвка, рад слышать. Я нашёл на чердаке давние журналы. – Дом их был старым, послевоенным. – Статьи о дореволюционной рекламе, и там некий одессит Жорж Борман предлагает печенье почтеннейшей публике.
– О брат, пусть знают все! Татьяна, замри, ляг удобнее. Жора сочиняет стихи! Он мне все уши прожужжал о созвучиях, и обо всём правильном и неправильном, что случается в стихосложении.
Танюша вдруг изумилась:
– А мне нравится созвучие, созвучие на славу, всем созвучиям созвучие! «Ядовитый чёрный барбарис». А продолжение примерно такое: "рытый бархат в серебристых кружевах", чем не стихотворная строфа, и пусть отдаёт галантерейным магазином, как сейчас же придумает Жора, чтобы меня позлить, но звучит не обыденно. Хотя бы не обыденно, не скучно! – Таня к концу тирады заинтересовалась уже проявившимся загаром на собственном теле. Сдвинувшаяся на плече бретелька обнаружила под собой светлую полоску. Помолчав от этого открытия, в следующую секунду она перевела взгляд на Жору и продолжила: – К тому же это правда, про яд… Вот когда напишешь что-нибудь стоящее, тогда будешь правила устанавливать, – и будто бы сердито кинула в него маленьким камешком.
Со стороны поселкового пляжа к ним двигалась странная фигура – заросший мужчина чуть ли не в отрепье. И был уже от них в двух шагах.
– Кто это? – Таня мало кого знала в посёлке.
Жора тихо, не глядя в сторону бродяги, ответил:
– Качбинов. Качбин, он недавно вышел из тюрьмы. Не смотрите в его сторону, сейчас прицепится – дай то, дай это.
Аня отвернула голову к морю:
– Брат со всеми знаком.
Заросший в отрепьях, хмуро их оглядев, продефилировал мимо. Качбин. Вот так имечко. Тоже созвучие.
Отец приехал вечером. Стоял на крыльце, ждал её.
– Папа!
И побежала к нему обниматься, во двор, мимо чёрного барбариса. Мать добралась с работы уже затемно, смотрели они с отцом друг на друга отчуждённо, Танюша расстроилась, как часто с нею случалось в последнее время. И, ночью, открыв окно и различая окрестные горы в безлунном свете – светило то ли яркое небо, то ли невидимое ей электричество, с ежесуточным потрясением глядя на сияние звёзд, в спальне родителей Таня ощущала только тишину.
Утром Михаил созвонился с друзьями, и они отправились на охоту, Ольга, пнув колёса, заметила, что придётся менять шины, и потряслась на своей машине на работу.
Завтра намечался последний учебный день, можно было больше не вспоминать об уроках. День рождения собирались отметить в ближайшие выходные, но сегодня рано об этом думать. После школы Таня посидела в социальных сетях, на ютубе, почитала, поскучала, сварила макароны и сделала к ним побольше соуса, чтобы и на ужин хватило сливочной массы, наверное, вечером к ужину будут грибы, Оля обещала. Таня села на крыльце, покормила собаку и стала играть с Ладой. Лада гонялась за бабочками, металась, пугая птиц, потом разленилась и легла подремать на солнце.
Небо ярко-голубое, праздничное, почти уже курортное, пока не палящее, а только согревающее, окаймлённое острыми вершинами кипарисов, кудрявыми куполами разнообразных лиственных, радовало взгляд. Любимая пора – начало лета.
Чуть позже, перед вечером, они с Аней собирались пойти за букетами к завтрашней линейке. Уже лёг предвечерний сумрак, и чёрный барбарис отпечатал расплывчатые тени своих острых листьев на дорожке у ворот. Покинув двор, Таня шла по лесной тропе, и едва не наступив на медянку, присмотревшись, поняла, что медянка мертва, убита острым камнем, лежавшим тут же. Кто-то чужой гулял по тропинке и убил эту неопасную змею, стало немного тревожно, но впечатление рассеялось, лишь только она вышла на весёлую асфальтовую дорожку, по которой можно было и пробежаться от избытка молодости, красоты и физических сил.
Цветы оказались кремово-белыми розами, Аня, уложив их в корзинку, ушла домой. Танюша со своей корзинкой в одной руке и бутылкой с разбрызгивателем воды для капризных душистых полубутонов в другой медленно побрела к вокзалу. Уже смеркалось. Михаил должен был приехать десятичасовой электричкой, и Таня решила подождать отца на перроне. До электрички оставалось пару часов.
Вышла вечерняя звезда Венера, а потом на вездесущем барбарисовом небе засверкали обе медведицы. У неё на глазах менялся безоблачный тёмный купол. Таня сидела на скамейке на дальнем перроне, мимо, распространяя свет, неслись куда-то зовущие поезда. Кто-то в мелькнувшем вагоне помахал ей рукой, Таня подняла лёгкую кисть и помахала в ответ. Оля написала ей в телефоне, что дома, готовит ужин.
Прошли железнодорожные рабочие, и окончательно всё стихло. До прибытия электрички оставалось примерно полчаса. Лада лежала у ног девочки, над ними развесил ветви высокий кедр. Корзинка с розами стояла справа от неё, бутылка с водой – слева.
Вдруг композиция нарушилась – бутылка с водой исчезла. Лада заволновалась, вскочила, и внезапно упала, Таня заметила летевший в собаку булыжник, но не успела приблизиться к собаке, как в неё тоже кто-то метнул огромный камень. Таня, вскрикнув, упала, к ней быстро подбежал бродяга и утащил в темноту.
Через сорок минут осквернённое тело с открытыми светлыми глазами обнаружили на рельсах Михаил с друзьями. Насильника и убийцу по имени Качбин задержали неподалёку.
Михаил уехал сразу после похорон. Ольга, у которой, прежняя, как теперь ей стало понятно, бывшая почти счастливой, жизнь прекратилась навсегда, попала в больницу, а потом она покинула посёлок, этот опасный приморский рай. Дом стоит брошенным, его судьба изменилась так же бесповоротно, как и судьба Ольги, стены его поблекли, двор зарос сорняком и лианами. Осенью напротив места, где нашли тело Танюши, Жорж с Аней посадили чёрный барбарис, светлокремовую розу и жимолость, белую с сиреневым.
Как она благоухает по весне, эта жимолость, изумляя прохожих!
28.07.2018
Елена Оронина