В конце июля, окутанный тугой пуповиной осени, лес встряхивал шевелюрой, чтобы пустить по ветру предательски сохнущую листву из своей кроны. Листья вафельно хрустели, царапали подоконники, ранили юных гусениц и вызывающе влажных важных слизней. Некоторым везло, удавалось спланировать на стеклянный стол реки или пруда. Вода сперва оживляла их. Листья ощущали себя вновь - молодыми, упругими. Но всё это было ненадолго. Как известно, чрезмерное усердие вредно во всём. От длительного нахождения в воде, листья делались рыхлыми и то, что ещё недавно казалось спасительным, губило их. Делало слишком тяжёлым и предательски тянуло на дно. Поначалу это даже казалось забавным - лежать на нежной постилке ила, любуясь собой в зеркало поверхности воды. Снизу вверх. Но, спустя несколько дней, то ли зеркало теряло чистоту, то ли листья свою привлекательность. Они скоро переставали следить за собой. Жёлто-коричневые юбки покрывались пятнами, улитки, выказывая несвойственное им проворство, растаскивали нарядные одежды на ветошь и... всё! От листов оставалась лишь жёсткая тёмная центральная прожилка, которая недолго хранила в памяти биение свежих древесных соков, но скоро уставала.
Та же листва, что падала навзничь к подножию дерева, неизменно скоро рассыпалась в труху под чьим-нибудь неспешным шагом. По тропинке, как по жизни. Или наоборот.
Неким жарким утром, в поисках тени, под один из таких листочков забрался бронзовик. Серьёзный на вид, сияющий зеленью, жук.
- Куда ты !? Зачем ты туда спрятался? Думаешь, там безопасно? Любой, кто наступит на этот листок, раздавит вас обоих!
Жук, в смущении, утёр правый ус, неспешно выбрался из-под листа и остановился подле.
Он жил тут, неподалёку. Жужжал с весны до осени по хозяйству, считая своим и дом в котором жили люди, и небольшой парк возле него. С осени он держал своё нехитрое имущество возле людей. Так было безопаснее. В виду того, что ключа от входной двери у него не было и быть не могло, то приходилось проникать внутрь с оказией ,- через приоткрытую хозяевами дверь, или через печную трубу. Как только в доме переставали топить печь.
К жуку в доме давно привыкли. Домашний кот сообщал людям об очередном визите насекомого. Неизменно вылавливал его, аккуратно переворачивал лапой на спину и, дожидаясь хозяев, довольно громко ругался на частого, но незваного гостя:
- А-а-а! Ты-ы-ы! Опя-я-я-ять!
- Ж-ж-жа-а-алко тебе-е-е, а-а-а-а?! - отвечал жук, даже не пытаясь подняться.
Хозяева прекращали ссору единым манером. Выносили бронзовика во двор и бережно или, подчас, небрежно, высаживали на ближайшую зелень.
Время от времени, когда солнце гоняло своих зайчиков по всевозможным блестящим поверхностям слишком прилежно, жук нырял в пруд и подолгу плавал, чтобы немного остыть. А продрогнув, начинал стонать на все лады, чтобы его отругали, выудили и отпустили на все четыре стороны. Бронзовик был одинок, кроме людей, надеяться ему было не на кого.
- Не то, что этим, полосатикам... - бухтел себе под нос жук, ибо заметил, как оса пытается обратить на себя внимание и с размаху бьётся плечом в окно. Осторожно, но настойчиво. Человек обернулся на стук и разглядел, что там, за стеклом, в глубокой, безбрежной луже тонет осва* в пожелтевшей от частых стирок тельняшке. Обежав дом, не давая себе времени на раздумья, человек зачерпнул горстью грязную воду вместе с осой. Дал воде стечь и перенёс насекомое на листок георгина. Рядом, чуть боком, потирая отбитое плечо о небритую щёку, летела та, другая оса, что подняла шум и позвала на помощь. Когда подруга оказалась в безопасности, она, всё ещё морщась от боли, поднялась чуть повыше в воздухе, чтобы заглянуть человеку в глаза, как бы запоминая его. И лишь после, сделав ущербный вираж, спланировала на георгин, утешать приятельницу.
- Везёт...- прогудел бронзовик завистливо.
Возвращаясь в дом, человек отыскал глазами жука, подмигнул ему и сказал:
- Не грусти! Зови, если что. Ну и в гости - милости просим. Дорогу ты знаешь. Все мы немного насекомые, не так ли?
- Так ли! Так ли!- вмешался в разговор кузнечик и выпорхнул от возбуждения из-под ноги человека прямо на середину пруда.
Лес, жук, осы, и человек рассмеялись в ответ искреннему порыву прямодушного прямокрылого. Но дружный сердечный смех был прерван влажным зевком лягушки. Та часами сидела на листе кувшинки в ожидании добычи, притворяясь лучшей его частью. Сморгнув сухопарыми ногами кузнечика, лягушка замерла в прежней, незаметной окружающим, позе. Мир от изумления перестал быть собой, но... Сердиться на лягушку? Это было б неразумно. Как неразумно было оказаться кузнечику посреди пруда глоток тому назад.
Каждому стоит находиться в предначертанном ему месте. Чтобы сделать лучше, чем оно было. Или, по-крайней мере, не испортить. И передать следующему. Тому, кто родится после и будет любить и оберегать простор, в котором появился на свет. С его первозданной чистотой, и вместе со всеми этими лягушками, кузнечиками и жуками, по спинам которых скачут солнечные зайчики. И никак их не изловить, не приручить. И не испугать ничем.
___________________
* - оса.