19
Зубов рождён, чтобы командовать. В характере это у него. Спеси в нём много. По спеси — генерал!. Это мизерная, а власть.
Больше жизни своей любят такие люди почёт, чтобы преклонялись перед ним, льстили им. Такой человек, коль не достиг власти, в семье измывается над женой. Крутая жена попалась, как у него, собаку завёл. Тешит скудную душонку, самолюбие, на командах, типа: Рекс ко мне!
Не только мысли двоякого рода, троякого, пятирякого рода сменяли друг друга у меня в в голове. Не по себе было окунуться в реальность мира, в жизнь вообще, где заслониться было нечем. И никакого удовольствия принимать участие в суете сует, тоже не было.
Мир вёл себя не по правилам. И у такого мира не могло быть правильного ангела, который правильней самого правильного.
Попал в точку. Торжество при мысли, что, кажется, убедил себя, что всё в порядке.
Мысль, правда, одна не исчезала, как часто говорится о том о сём, ничего всерьёз не имея в виду. Слова скользят мимо, слова сеют тревогу, слова застают врасплох, дурацкими намёками требуют, чтобы их считали глубокомысленными. Бабушка, наверное, об этом сказала, не помню когда: «Ничего вперёд не укладывай, всё у судьбы без тебя уложено».
Желание одно, найти способ, каким бы путём отгородиться от проблем. Для этого есть одно средство - чувствовать себя чужим среди всех. Некая бездушная машина перемалывает всё, чтобы сделать пригодными для непростого времени. И такая машина называется – мясорубка!
Недоговоренные слова всегда становятся притягательными. От них в горле пересыхает.
Мне показалось, что Елизавета Михайловна окинула меня равнодушным ироническим взглядом, как будто пристыдила за глупые мысли. Как-то странно сузила глаза.
Ангел, ангел, ангел…Первым побуждением, когда оказываешься посвящённым в нечто большее, чем то, на что рассчитывал, является желание скрыться. Нет, это то безразличное чувство, которое час назад возникло, а то, теперешнее, от которого перехватило дыхание. Это какое-то пьянящее головокружение, чуть ли не сладостное чувство, способное оторвать от земли.
Связь порвалась. Что-то ушло в прошлое. Внутри росла пустота. Обременять себя мыслями не хочется. Что в эту минуту произошло, об этом отчёт дам потом. Понятно, все всё знают, но когда откроется всё по-настоящему, то не придётся ли открещиваться от излишних знаний, не обольюсь ли слезами? Не хочу обобщать. И делить не хочу, и множить.
Сейчас бы уединиться с Елизаветой Михайловной, и трава не расти, перевернись весь мир, мне было бы всё равно.
Ангел чистой красоты – женщина. Выходит, довериться надо женщине.
В безоблачном небе потускнело солнце, почти серый мрак вот-вот упадёт на землю, в промеркнувшей дали зашевелились косматые тени. Стало тревожно на душе.
Всё как бы стихло. Боязливо всхрапнул Смирнов.
Морок у нас на стройплощадке. Обязательно что-то должно случиться.
- Дорого — да мило, дёшево — да гнило,- ни к селу, ни к городу проговорил кто-то.
Время какое-то особое. То чувствовал всё время привязь, не настоящую, из проволоки там или троса, а как бы эфемерную, которая в сто раз крепче, но со способностью со временем делаться тоньше, прозрачнее, легче, что ли.
Чувство такое, будто иду по болотным кочкам. Вот-вот провалюсь в трясину. Вот-вот предам кого-то, кто мне доверился. Никак мне своим чутьём не решить загадку охлаждающегося мира.
Парадокс в чём, меня сегодня разбудила резкая боль, показалось, что, просыпаясь, даже вскрикнул. Рывок, какое-то мгновение спустя, что-то из меня ушло. Привязь, что ли, оборвалась? Ощущение схожее с чувством, когда больной зуб тащат: сначала волна невыносимой боли, потом резкое облегчение. И я как бы самозабвенно погрузился в то, что создало новое переживание. И в кипении противоречий и переживаний надо было хоть отчасти навести порядок.
В стране нет порядка, а внутри меня порядок должен быть. Как бы не так. Что впереди, - не знаю, угадать не в силах. Удача и беззаботность, кажется, покинули навсегда. Притворство, которое ношу как маску, которое доставляло удовольствие, обернулось против меня.
Перескоки мысли порой удивительны. Оценку происходящего непонятно для чего делаю. Но ведь переоценки ценностей происходят в любое время. Что я хочу переоценить? Не ревную ведь? Когда ревнуешь, то ставишь себя на место того, к кому ревнуешь.
Хотя, лукаво такое утверждение. Я всё время надеюсь на что-то большее. Всё ведь в человеке заключено. Как бы переживаю момент, который требует предельной честности.
Если не можешь влюбиться, значит, не достоин любви. Не понять, что вошло в меня? Митингуем из-за отсутствия денег, а меня на любовь повернуло.
В чёрное время живу. Солнце над страной не восходит. Вернее, под тёмным пятном как бы другого солнца находимся. Чувствуют ли это люди рядом со мной? Чувствуют ли они нечто подобное…то, что я чувствую…что должно случиться.
Мир стал тёмным. Тьма наступила. Просвет не виден. Темнота не может связать разных людей, всех нас воедино. Связать не может, но укрыть кого-то от глаз для темноты не проблема. Часто слышу, что только вера может объединить людей, сделать их добрее. Мне ли о вере задумываться?
Вера! В каждую минуту своя вера. Даётся она или привносится? Свою веру приходится делить с кем-то ещё – с другим? В этом-то и состоит величие наличия тайны, что в ней участвуют двое. Хорошо, если двое.
Неизвестность хуже всего. Всё действует так, если б на голову что-то свалилось с неба. Неизвестность предполагает быть предельно откровенным. Она выворачивает, как выворачиваются карманы — наизнанку.
Губы никак не пропускают через себя слово «мы».
Странную минуту переживаю. Минуту воплощения покоя и надежды, всего того, в чём не было места страху и растерянности.
Ох, уж это пресловутое – мы! Сочетание не сочетаемых двух звуков, между которыми таинственная связь существует.
В своих рассуждениях загоняю себя в Микешево болото, откуда нет ходу назад. Под ногами пружинит, останавливаться нельзя. Начинаю топтаться на одном месте, как сразу проседает мох.
Не может такого быть, чтобы Господь только и думал, как бы насолить простому человеку.
Не к месту Господа вспомнил.
Думаю и произношу про себя слова медленно, как робот из мультфильмов, будто не слова произношу, а мешки на стеллажи укладываю. Ровненько, подтыкаю углы.
Кратковременные вспышки света, они только сгущают мрак. Бог знает, куда стремятся мысли, кто ими выстреливает, если разобраться, то об этом никто не знает. Мысль такая штука, она концентрирует знание одного направления, противостоит душе, которая смягчает устремлённость.
Случается минута счастливой доверчивости, именно на протяжении шестидесяти секунд вслед за скольжением секундной стрелки крепнет уверенность, что в мире существует порядок. Смешно так думать, если бы не было так грустно.
От забот можно избавиться, если стать выше их. Как такое проделать, - не знаю. Лучше всего послать гонца в магазин.
Постоянный шум. Вроде бы к нему привык, не замечаю, всё слилось в не имеющих определения звуках. Тем не менее, воздух безмолвен, земля молчит, а шум не умолкает ни на минутку.
Шум – это страх, а страх сопровождает человека всю жизнь. Правда, есть надежда обмануть кого-то. За надеждой обмануть следуют возможности, появляется желание уклониться от обвинений. Чтобы сохранить присутствие. А затем, его величество случай перемежающейся вины, овладевает полностью. И пространство начинает перемещаться. И снова возникает беспокойство, и снова мотив вины подступает. И каким ни будь законным положение, необходимость диктует своё.
Вчера как сегодня, сегодня как завтра — а дальше неизвестно. Необходимость неловкое слово. Оно отпускает натянутые вожжи внутри.
Жизнь – это, конечно, и круг. Меня, не спрашивая, поставили на него. Круг - это сон наяву, в котором я переживаю снова и снова каждый прожитый день. Пережитый день сцепляется с наступившим днём. Вроде, всё как бы целое, но что-то не так, всё норовит соскользнуть жизнь с круга. Центробежная сила отбрасывает в сторону неудачника. Скрутит и как какую-то мокрую тряпку отбросит в сторону.
Если всё не беспричинно, я согласен терпеть многое.
Нет, а как вот, если каждый из нас по отдельности не знает, что происходит в самом себе — как все мы можем сообща понять, что происходит в ком-то?
Сознаю и всё-таки ничего не делаю для того, чтобы предупредить последствия. Впереди разоблачение, падение в пропасть, потеря самого себя. Каждый ведь когда никогда предстанет перед судьёй судеб. Из-за этого я ищу способ быстрого разоблачения, оттягивая этим наслаждение унижения.
А как же раньше? Я ведь раньше думал, что все дни более или менее пригодны для жизни. Выходит, некоторые отрезки времени остаются как бы не прожитыми, непонятыми?
Открыл истину!.. Истина всегда где-то вне...
Что, в результате неудачник получает слёзы? Кто-то выплакивает их в одиночестве, у кого-то они запекутся внутри. Кто-то их наспех глотает, внутри соль отлагается. Соль колет глаза, комом горло купорит. Плеваться сухой горечью соли хочется.
О, кто бы затронул только, прикоснулся, перечить бы стал,- тут уж я покажу себя во всей красе.
Бить буду, что ли?
Так тень, сколько ни дубась её, она не вскрикнет.
Может, задравши хвост, после побоев, чья-то тень и пронесётся на край света, за которым ничего нет, а, может, что-то и есть, за тем краем. Не побывав там, не расскажу.
В голове приходится по отдельности держать и начало жизни, и середину, и предвидеть конец, скрытый шторой непознанного. А всё ведь это бессмысленное беспокойство. Стоит отдёрнуть штору, как возникнет ощущение света.
Свет – это подобие улыбки, это успокоение, успокоение заставляет шире раскрыть глаза. Слышу щелчок предохранительной защёлки. Наконец-то в моё узилище врывается свежий воздух. Глотать надо его, пока не перекрыли клапан.
Как-то моя жизнь и моё представление воедино не связываются, не умещаются во мне. Торчат концы. В трудную минуту на карту надо ставить всё. Не могу поставить на карту всё, так как не знаю, что это «всё» в себя вмещает.
Стою на месте, как бы прильнув к запотевшему от страха стеклу. Всё проплывает мимо: бытовки, три этажа недостроенного дома, башенный кран, машина. Хлопают створки ворот. Судьба играет на понижение.
Могу обещания выполнить, могу обещания нарушить. Но ведь это не означает, что я всё время проигрываю или меня обходят на поворотах, или худодырый я,- в карманах ничего не водится. Дырки стараюсь паутиной ниток затянуть. Паук я.
Паук постоянно ткёт свою бесконечную паутину. Вечный труженик паук понуждает обратить к себе все свои устремления.
Время притормозило. Удивительна смена ритма. Инстинкт во мне говорит или что-то, что относится к провидению? Неужели улавливаю неуловимую связь, глубоко запрятанную, настолько тайную, что до сих пор не осознал в полной мере связь её с тем, что происходит сейчас вокруг меня?
Подчас желания и принимаемые решения никак не связываются с упоительными и порой стыдными минутами, разве не стремился я быть одиноким, быть тем, кого никто не знает и не понимает?
Мели Емеля… придёт женщина и всё поставит на свои места.
Что-то там про круг думал. Так вот, я не принадлежу ни к какому кругу: ни к кругу взрослых, ни к кругу детей, ни к кругу особо отмеченных, ни к кругу изгоев. Это вовсе не пустяки, это принцип. Всматриваюсь во что-то перед собой, встряхнулся.
Всё вокруг непохоже на созданную моим воображением картину мира. Воображаемый мир,- к нему я испытываю прилив особой любви, готов его защищать, для него я могу найти тысячу слов. И своих, и заимствованных у кого-то. Жаль только, что следов воображаемого мира вокруг меня нет.
Реальность в сто раз хуже. Хотя, в каждом реальном мире таится ещё другой особый мир, в котором «мы» сплетаемся в странном единстве, неповторимом для тех, кого характеризуем как «они».
И «мы» и «они» идём в одном направлении, в какой-то момент оказываемся лицом к лицу, нет различия между нами. И одного роста мы, и смотрим прямо в глаза друг другу. Что вот останавливает, что заставляет пристальнее всмотреться, что рождает в теле такую слабость, точно тело, как свечка, начинает оплывать и таять?
Настроение надо оставлять дома.
Ощущение, что кто-то вонзил в меня кинжал и провернул остриё, каждая клеточка тела живёт своей болью, боль завладела всем существом. Само собой ощущение боли исчезает незаметно, одномоментно растворяется, может, кто-то, не заботясь о последствиях, отгребает моё себе и уносит? Хорошо, если на пользу, а если во вред? Подержит-подержит, да и выбросит за ненадобностью. А мне, того унесённого, как раз и хватать не будет.
Может, я тем унесённым расплатиться должен был? Накопил должок, а теперь…а нечего рассчитывать на подарки судьбы.
Важная минута упущена. Повеяло холодом. Вот когда по-настоящему почувствовал себя одиноким и беспомощным. Рвануться бы, оборвать все привязи, избавиться от жалости к самому себе. Конечно же, дурман только недоумение может вызвать. Дурман, когда никогда, рассеется. Заснуть бы. Хороший сон всегда лучше неопределённой действительности. Жаль, что не во сне живу.
День хмур, рассчитывать не на что.
То-то и оно! Начинать надо с того, что людей, которые всем довольны, немного. Которые что-то стоят, которые могут со мной поделиться, таких людей ещё меньше. Количественно, сто или тысяча, или десяток всего попадется их на пути,- это как считать, как смотреть, на что надеяться. Вот это и понуждает обратиться к себе. Всё-таки глупо возноситься над всеми.
Инстинктивно чувствую присутствие кого-то. Кто-то долгим пристальным взглядом смотрит.
Снова поймал на себе взгляд Елизаветы Михайловны. Снова она смерила меня. Снова этот оценивающий взгляд с головы до ног. Она всё время знает, что я сочувствую ей, она даже не утруждает себя притворством.
Притворство – тайна, которая связывает двоих. Трепет этой тайны рождает ощущение не только непобедимости, но и взрыва. Ни разу нижняя губа Елизаветы Михайловны даже случайно брезгливо не сложилась. А я всё никак не могу акклиматизироваться, хотя должен. Это же хорошо чувствовать себя своим среди всех. Ни малейшего желания вступить в спор.
Я бы сейчас пошёл домой. Краем глаза заметил, как Зубов посмотрел на меня. И Смирнов подтолкнул в плечо. Разбудить, наверное, хотят. Ощутил на лице волну тёплого воздуха.
Каждая минута начинена взрывчаткой. Что-то кем-то задумалось. Раз задумалось, то придётся брать и сглотать то, что возьму. Жаль, что мне не пятнадцать лет, жаль, что перестал ощущать собственную значительность и растерял способность вызывать восхищение. Мне бы как можно меньше внимания к себе привлекать.
Моё дело — наблюдать, дело кого-то — мочь. Не знает тот. Кто думает, что он что-то знает.
В глазах Елизаветы Михайловны блеснуло что-то непонятное мне, от чего лицо на миг стало серьёзным.
Охватило чувство, что Елизавета Михайловна одинока и беспомощна, что и я чужой среди всех. Какая сила отвращает, уводит в сторону? Чужд неведенью, что сам принял какое-то решение, о котором, заикнись, оно приведёт всех в ужас. Выскажи сейчас я слова сочувствия начальнице, да меня потом мужики с грязью смешают.
Что ни говори, а утро перешло в день, в котором я новой личностью себя чувствую. Буйно расцветает смятение. Попался в расставленные сети. Всё стало казаться ошибкой. Нечего выведывать правду, нечего сводить на нет то, что не поддаётся осмыслению.
Мир прекрасен. Сейчас время оптимистов. Таким как я должны откачать желчь. Если не откачивать, то ткнуть носом в изобилие всего в магазинах. Золотой век изобилия наступил.
Кто кому в смутное время нужен? Это только я хочу, чтобы все пришли в ужас относительно меня. Всех же, и меня в том числе, волнует, когда отдадут задолженность по зарплате.
Почувствовал мгновенное разочарование. Поразительно, в мыслях, нацеленных в даль, я больше похож на себя, чем когда с теми же мыслями разглядываю то, что происходит вблизи.
Сам я разный, как разно ощущение на противоположных сторонах перрона станции, два совершенно несхожих места-ощущения: с одной стороны я куда-то отъезжаю – одно наполнение меня, на другую сторону откуда-то прибываю – другим я переполнен, смотря по обстоятельствам. И прибывающую персону встречают с оркестром, и отъезжающему «Прощание славянки» гремит вслед.
Кто не имеет замков на сердце, тому несут всё подряд. Они разностью переполнены.
Так и все остальные люди – тоже разные. Тоже у них сторон не по одной.
Мысли отличаются той особенностью, что они приходят и мгновенно исчезают. А раз исчезают, значит, их и не было. А почему ощущение от них остаётся? Почему это ужасное самоистязание?
Просто надо всё делать вовремя. Вовремя отойти от окна, вовремя вставить слово, вовремя почувствовать приближающиеся перемены. Вовремя почувствовать, что ничего не произойдёт. Интуицию слушать надо.
Интерес к нашему спору падает. Уровень не тот. Перед начальником участка распинаться бесполезно. И она не свободна, и мы все в обязательствах.
Неужели мои глаза стали зрячими? Неужели я слышу голос, а не слова?
Недоумеваю от двойственности. Вроде бы мне доступна свобода, а вроде бы я как бы ею и пренебрегаю.
Душа моя всегда рвалась к свободе. По-настоящему свободен только бомж, у которого ни кола ни двора. Нашёл чему завидовать. А ведь, правда, все мы – бомжи, роемся в старье, в прошлом, в помойке прошлого.
Солнце облака распихало, вышло. Не спрашивая, оно проникает везде. Ослепительно оно. Оно пропитывает светом и согревает. В лучах его колеблются пылинки. Законы, по которым происходит колебания пылинок, сродни законам человеческого шатания. Вместе, порознь, вокруг чего-то. Сливаясь, сталкиваясь. Каждая пылинка, вокруг своего луча, каждый человек – согласно своему предписанию.
Остро и сладко пахло смолой от свежераспиленных досок на опалубку.
Минута лишена всякого смысла. Ни я, ни мужики, ни Елизавета Михайловна больше не реальные существа. Нет у минуты развития и продолжения. Она фальшивая. Она остановлена. Фальшь не входит ни в чьи планы. Минута была просто минутой, к которой каждый из нас стремился. Эта была минута, в которую дар угадывать то, в чём сам себе не признаёшься, наиболее проявляется.
От чьего лица из меня сыплются измышления? Можно сказать, что я прогрессивно мыслю? Мне лично наплевать, как назвать то, что во мне временами поднимается, мне бы с дороги не сверзиться.
Человеческая дорога длинная-длинная, и не прямая она. Дорога без конца петляет, и ухабов на ней полно, и перекрёстков, и ответвлений. И сквозь открытое напрогляд пространство она проходит, и в лесную темноту ныряет, в которой и не разглядеть, что там копошится в корнях деревьев, что за привидения сидят на ветках, что за шорохи, что за скрежет, что за плачи обочь дороги из зарослей доносятся.
Я не хочу сворачивать ни на какие ответвления. Не нужно мне боковых троп. К свету, к свету дорога должна вести. Если бы так. Какой свет в могиле?
Взгляд стал напряжённым. Выражение лица решительным и твёрдым.
Для чего человек приходит на свет? А, наверное, чтобы увидеть то, что ему предназначено. Увидеть и найти другого человека, для которого он рождён. Тот рождён для тебя, ты – для него. Для этого меряется дорога, для этого она спрямляется. Для этого светит солнце, для этого поют птицы.
Облака на небе, озёра и реки, цветы – всё для этого. Всё это бесценно. Всё даруется для воспоминания. Реальность не имеет цены. Не всякий признается в этом.
Беззаботность очень скоро тускнеет, чужеет, ненастоящей делается. Беззаботность человек получает из чужих рук, из вторых или третьих, не переживая настоящую страсть. Страсть без впечатлений беззаботности не может быть.
Пытаюсь что-то понять. Непонятое отодвигаю « на потом», в сторону. Пока руки не дошли, не дорос, нечего и серьёзность показывать. Как-то нечестно в толпе быть озабоченным своим. Своё высасывает всю энергию, которая в это непростое время должна подогревать только протест.
Слишком долго просидел, забившись в своей норе. Как бы скользнул во времени назад. Мужчине, чтобы чувствовать себя уверенным, пространство для манёвра нужно, в котором можно было бы развернуться.