Светлой памяти моего отца Турчина В.И.
В городе Торопце в семье обедневшего столбового дворянина Турчина Ивана Тихоновича и Щекиной Александры Николаевны, из известного в городе старинного купеческого рода, родились и выросли в самом начале ХХ века четыре сына и две дочери.
Новый век – новые надежды. ХХ век – огромные потери и величайшие достижения. Он оказался для страны тяжелым, переломным. А как новый век распорядился судьбами рядовых, обычных людей?
Старший сын Николай родился в самом конце уходящего 19 века, в 1898г. Окончил торопецкое реальное училище, был участником гражданской войны, получил высшее образование, стал партийным работником, прожив 40 лет, новой советской властью, которой был глубоко предан, репрессирован, как «враг народа».
Второй сын Анатолий родился в один год с новым веком, в 1900 году, также получил высшее образование, стал известным инженером турбинщиком, был направлен партией для работы в Албанию. Прожил долгую жизнь в Ленинграде, в Пушкине. Умер в возрасте 91 года.
Третий сын Валентин родился в 1903г. Получил только начальное церковно-приходское образование. Всё, что было трагического со страной – было и с ним. Прожил 87 лет, умер в городе Вязьме Смоленской области.
Четвёртый сын Михаил родился в 1906 году, получил образование, жил и работал в Ленинграде, был секретарём цеховой партийной организации на заводе Электроток (Электросила). Погиб в самом начале войны, в 1942г, под Кингисеппом.
Дочь Лариса, которую в семье звали Люсей, родилась в 1908г, занималась педагогической деятельностью, партийной работой. Жила с мужем и детьми в Севастополе, умерла от рака в 1965г. в Ленинграде.
Младшая дочь Полина родилась в 1911г, получила педагогическое образование. Почти всю жизнь прожила в Ленинграде. Была учителем истории, её обожали ученики и даже, когда она вышла на пенсию, уже солидные дяденьки и тётеньки, её мальчики и девочки, не забывали, часто навещали. Умерла в 2004г в возрасте 92 лет в маленькой комнате коммунальной квартиры уже в Петербурге. На похороны проститься с ней пришли и её ученики разных выпусков.
Моим отцом был третий сын Валентин, о его судьбе рядового ХХ века, я, его младшая дочь, хочу рассказать своим потомкам. Рассказать, как она, судьба, его била и хранила, о нём, как о личности, о человеке. Совсем ещё маленьким мальчиком он повредил себе левый глаз. Когда началась 1-я Мировая война, ему только исполнилось 11 лет. К этому времени материальное положение семьи сильно ухудшилось, поддерживающие её деды, и бабки уже умерли. Старшие братья оканчивали реальное училище, его же в 12 лет отдали учеником к слесарю-жестянщику, он научился работать с железом. Жизнь в стране коренным образом изменилась: революция, гражданская война, комсомол. Старшие братья воевали в Гражданскую войну, учились в Ленинграде, а он остался в Торопце, кому-то нужно было помогать семье, поднимать сестёр. В 19-20 лет с ним произошёл трагический случай, перевернувший всю его жизнь. В Торопце, маленьком провинциальном городке Псковской губернии с большим количеством красивейших церквей, была ещё одна достопримечательность – озеро Соломеное. Большое и красивое озеро играло важную роль в жизни города. Оно являлось местом рыбалки и развлечения молодёжи, катания на лодках на вечерней зорьке парней с девушками. У отца совсем молодого человека была девушка, с которой он дружил, был влюблён. Из-за чего-то, как это бывает у молодых, они поссорились и разошлись, он ушёл домой, она осталась. На следующее утро её нашли у озера изнасилованной и убитой. В тот вечер многие их видели вместе. Все подозрения пали на него, да, видимо, убийцу особенно-то и не искали, во всём обвинили отца. Состоялся комсомольский показательный суд, его приговорили к 10 годам лишения свободы. Я узнала об этой трагической странице его жизни, будучи уже совсем взрослой от мамы, в семье эта тема никогда не упоминалась. Ни что и никогда не указывало на то, что он отсидел в тюрьме по уголовной статье. В поведении и поступках он всю жизнь был интеллигентным человеком, не терпел матерных выражений. Сам, никогда не ругался матом даже в гневе, хотя был довольно вспыльчив, особенно, если это касалось личного достоинства. Причём это у него было органичное состояние, а не напускное, показное. Отбыв срок, он приехал к старшему брату в Смоленск, где тот работал инструктором обкома партии. К этому времени брат развелся с женой, которая осталась в Ленинграде, и жил один. У брата была большая комната в коммунальной квартире. Соседками по коммуналке были две сестры Наталия и Ксения. Так отец познакомился с нашей мамой Генераловой Наталией Дорофеевной. Они поженились, у них родился первенец, сын Валерий, который заболел менингитом и умер в 1год и 3 месяца. Вскоре арестовали брата Николая, как почти весь состав Смоленского обкома партии, признав его секретаря Румянцева «врагом народа». В 1959 г. отец получил уведомление о том, что Турчин Николай Иванович реабилитирован из-за отсутствия состава преступления. Он послал запрос, надеясь, что брат жив. Ответили – посмертно. В 2010г, когда открылись многие дела репрессированных, мы узнали (отец до этого времени не дожил), что Николай Иванович был расстрелян ещё в 1938г. В 1938г. в Смоленске родилась моя старшая сестра Людмила. В 1939г. власти потребовали от отца в трёхдневный срок покинуть Смоленск без объяснения причин. Вероятно, это было связано с делом брата. А может быть с так называемым польским «катынским делом», так как Турчины происходили из польской шляхты, ещё в 17 веке, после окончательного воссоединения Смоленска с Россией, перешедшей на службу к русскому царю. Род служил верой и правдой новому отечеству почти 100 лет в Польском Смоленском полку. Турчины являлись мелкопоместными, хотя и столбовыми дворянами, богатыми никогда не были. Так или иначе, с большим трудом отцу удалось найти обмен смоленской квартиры с потерей жилплощади на вяземскую. В 1939 году семья перебралась в Вязьму, куда к сыну переехала пожилая мать, моя бабушка, которую я никогда не видела, к этому времени она уже 10 лет была вдовой. Здесь же в 1940 г. родилась моя вторая сестра Елена.
Когда началась Великая Отечественная война, отцу уже было 38 лет. Его мобилизовали в самом начале войны. Эвакуацию долго не разрешали. И только в конце сентября, взяв двоих детей, свекровь и самые необходимые вещи, мама села в поезд, идущий на восток. Приблизительно через два часа пути немецкий самолёт сбросил на поезд бомбы. Поезд остановился, некоторые вагоны горели, началась паника, давка. Мама на спину посадила старшую трёхлетнюю Люду, годовалую Лену прижала к груди, за руку схватила свекровь и кинулась вон из вагона. Эшелон остановился, рядом с полем, где была посеяна рожь, виднелись неубранные снопы. Все кинулись туда, а над ними летал самолёт и поливал свинцом, убегающих людей. Мама забросала свекровь снопами, под себя подгребла детей и замаскировалась, как могла. Свекровь со словами: «Дура, все глаза мне запорошила», – разбросала снопы и села, как гриб, в белом платочке. Мама: «Что ты делаешь, убьют ведь», – снова забросала её снопами. А та своё: «Где вещи, что бросила, иди, ищи, как мы без них!» Мама вспоминала: «Я, было, поползла к вагонам, но вижу – одна женщина упала, другая. Подумала, если меня убьют – то дети пропадут со старухой. Бог с ними вещами, лишь бы живыми остаться».
После того, как самолёт улетел, выжившие пассажиры, собрались и пошли пешком на восток. По дороге, идя через деревни, мама где-то потеряла бабушку, та остановилась передохнуть и как сквозь землю провалилась. Мама искала-искала, а её нигде не было. Боясь отстать от своих спутниц, она заспешила вместе со всеми вперёд. Немцы выбросили десант. Шли бои, наши бойцы прорывались из окружения. На машины с ранеными красноармейцы взяли и женщин с детьми. Проехав какое–то расстояние, машины остановились, впереди – немцы. Женщин с детьми высадили, чтобы не подвергать опасности, а красноармейцы и раненые бойцы, способные держать оружие, решили принять бой. Вечером, подойдя к одной из деревень, мама с соседкой Лизой попытались найти ночлег, но все избы были заняты нашими бойцами, стремящимися вырваться из окружения. В одном из домов, мама с детьми и соседка со своими детьми, нашли приют. В доме кроме хозяев был ещё один офицер. За ужином с самогоном офицер стал заигрывать с Лизой и расспрашивать почему, зачем и от кого они бегут. Лиза: «Да, это всё Наташа, она у нас активистка, коммунистка, говорит, что немцы придут и всем плохо будет». Самогон возымел действие, офицер расслабился, обнимаясь с Лизой, расстегнул верхние пуговицы мундира, и мама увидела под ним чёрную форму со знаками отличия. Заплетающимся языком он произнёс: «Ну, мы с этой красной шапочкой разберёмся (мама была, в красном берете) ». Мама очень испугалась, улучшив момент, когда на неё никто не обращал внимания, схватила детей и кинулась вон из избы. Первым делом, она разорвала свою кандидатскую карточку члена ВКП (б) и засунула обрывки под кучу навоза. Уйдя подальше от избы, она видела, что офицер, явно кого-то искал, вероятно, её. Нигде на ночлег не пускали, все дома переполнены. В одной избе, где были наши офицеры, она обратилась за помощью и рассказала им всё, что видела. Они её успокоили и сказали, чтобы ничего не боялась, и что они разберутся, и оставили в своей избе на ночёвку. Утром Лиза поведала ей о том, что офицер всё спрашивал, куда делась Наташа, искал тебя. И, что потом пришли другие офицеры, допросили его, затем вывели во двор и расстреляли. Офицер тот оказался переодетым немцем, шпионом. Мама с Лизой решили возвращаться домой в Вязьму. Ночуя в одной из деревень, на большой русской печке, старшие дети Лизы, нечаянно столкнули младшую дочку Лену в узкий простенок между печкой и стеной. С большим трудом мама за волосёнки достала её оттуда. Ночью в избу вошли немцы и расположились на ночлег. Лена плакала от боли и опрелостей, мама успокаивала её, зажимала рот, боясь немцев. Одного из немцев детский плач очень раздражал, он вскочил и на штык за одёжку подцепил Лену. Второй немец стал что-то ему говорить, по выражению его лица, мама поняла, что он пытался успокоить первого. Первый немец выбросил Лену за дверь на улицу. Мама кинулась за ней, оставив на печке трёхлетнюю Люду. Сентябрьские ночи холодные, согревая своим телом малышку, они дожили до утра. Рано утром немцы ушли. Возвращаясь, по дороге, в деревнях, мама у всех встречных спрашивала про свекровь. И в одной из деревень, у колодца, встретила женщину, которая сказала, что у них в деревне есть "приблудная" старушка, которая немцам читает библию. Бабушка очень обрадовалась этой спасительной встрече. Они вернулись домой и нашли свою квартиру разграбленной, почти всё растащили. С помощью соседки тёти Дуни удалось кое-что вернуть, в том числе огромную бабушкину перину и подушки. Попытка эвакуироваться не удалась. Кругом немцы. Надо как-то выживать.
Осенью 1941г. отец с отступающими войсками оказался под Ельней Смоленской области, где они попали в окружение. Связь с командованием была потеряна и оставшиеся красноармейцы выбирались кто, как мог. Отец с группой бойцов решили прорываться к своим. Попадались деревни совсем без жителей, пустые дома, переодевшись в штатское и взяв еды, шли дальше. В одной из деревень напоролись на немцев, но сошли за местных жителей. Немцы выгоняли всех из домов и кричали: «Партизанен, партизанен!» Оказывается, где-то убили немца. Они выстроили всех мужчин в шеренгу, в ней оказался и отец. Каждого десятого из этого строя – расстреляли. Я не помню, точно, отец в этом страшном счёте оказался толи первым, толи девятым, а ведь рядом стоял десятый и этим десятым мог стать и он. Уцелевших в этом строю присоединили к колонне военнопленных и погнали в лагерь. На ночь всех загнали в полуразрушенную церковь. Отец вспоминал, что тайком от группы к группе лежащих, израненных, измождённых людей продвигался врач и по мере возможности оказывал помощь. Отец с одним из военнопленных решили бежать по дороге в лагерь, так как понимали, что из лагеря уже не убежишь. В самом начале войны колонны пленных охранялись не так тщательно, конвоиров было меньше и ещё можно было пытаться бежать. В один из моментов, к вечеру, когда уже смеркалось, и шёл мелкий дождик, колонне дали возможность передохнуть. Отец с товарищем устроились у небольших кустиков, ниже была лощинка и овражек. В то короткое мгновение, когда конвоиры ослабили внимание из-за усилившегося дождя, и сошлись, чтобы прикурить, отец решил, что пора. Спрятавшись за чахлыми кустиками, вжавшись в землю, ползком они отползли в лощинку и овражек. Потом пустились бежать, бежали из последних сил. Погони не было, видно немцы не заметили потери и самое главное никто не выдал, хотя короткие выстрелы были слышны, наверное, пристреливали совсем ослабевших людей. Хорошо, что пленных конвоировали без собак. С напарником по несчастью они расстались, и каждый пошёл своим путём. Отец решил пробираться домой в Вязьму. Шёл лесом, не заходя в деревни, питаясь только ягодами, орехами и грибами.
Поздно ночью в окно на улице Урицкого осторожно постучали, мама ахнула и выбежала навстречу. В нашей квартире немцев на постое не было, так как болела бабушка, а немцы, как огня, боялись заразы. К счастью, и в доме на постоянном проживании немцев не оказалось, а только те, которые направлялись на фронт, потому, они часто менялись, одни уходили, другие приходили. Прибавления в одной из семей не было замечено. К тому же отец в свои неполные 40 лет выглядел стариком с отросшей бородой, сильно исхудавший. Началась полная лишений и опасностей жизнь в оккупации. Город находился в оккупации 17 месяцев. Как выжили? Мама ходила с тётей Дуней по деревням и выменивала вещи из тех, что остались на хлеб и картошку. Ели конину. Убитых коней, подмёрзших поздней осенью, пили ножовкой, кишки промывали, мясо перекручивали на мясорубке. Сестра, которой было, 1,5 года просила: «Дай, кисечки (кишечки)». Бабушка обшаривала все углы, надеясь найти завалявшуюся корочку хлеба. Когда вернулся отец из окружения, он стал из разбросанного повсюду железа изготавливать вёдра, корыта, печные трубы для «буржуек» (печек). Немного стало полегче, может поэтому и выжили. Мама на саночках возила по деревням его изделия и выменивала их на продукты. Работа жестянщика – это очень тяжелый труд, а для голодного, измождённого человека, тем более. Но выхода не было, он даже иногда делал из толстого железа печки – буржуйки. Однажды, немцы заставили перекрывать крышу комендатуры. Он плохо себя чувствовал, но отказаться нельзя было. С большим трудом он справился с этой работой, за что получил всего одну буханку хлеба. Отец старался не попадаться оккупантам на глаза, носил повязку на повреждённом глазу, не брился.
Мама была очень привлекательной женщиной, чтобы немцы не приставали, и она маскировалась под старуху. На соседней улице для своей кухни оккупанты устроили бойню, где забивали скот. Соседки ходили на эту бойню, чтобы что-то выпросить. Тем, кто был попривлекательней, они иногда давали: желудки, лёгкие, почки, кишки, Как-то пошла и мама, чтобы хоть что-нибудь принести для семьи. Увидев её, немец вырезал бараньи половые органы, заржал и набросил их ей на шею. Показал жестом – пошла вон! Обливаясь слезами с этим даром, она вернулась домой. Больше никогда на ту скотобойню не ходила. Уже после войны, в 50-х годах, когда мне было 8-10 лет, я слышала как вслед тёте Груше и тёте Моте кричали: «Немецкая подстилка!». Я поинтересовалась, за что их так обзывают. Мама не осуждала этих женщин, а мне сказала, что они спасали своих детей, девочек подростков. Я, конечно, не поняла, как они спасали их, но к этим тётенькам не поменяла своего хорошего отношения. А как-то зимой немец маму чуть не убил. Топить печку было нечем, и она решила, пока немцы не видят, в сумерках набрать из кучи угля. Пока она нагребала уголь в корзину, сзади подошёл немец да как даст палкой. У неё зазвенело в голове, она упала и потеряла сознание, Немец пнул её ногой, высыпал уголь и ушёл. Очнувшись и увидев, что немца нет, она снова нагребла уголь, дети замерзали.
Оккупанты устраивали в людных местах облавы. Забирали молодёжь, молодых мужчин и угоняли в Германию для принудительного рабского труда на военных заводах, в шахтах, для полевых работ в имениях крупных помещиков, для любого труда, который не надо оплачивать. Отцу удавалось уходить от облав, так как он старался избегать людных мест. Но иногда необходимо было ходить на местный рынок, чтобы продать или обменять свои изделия из жести на продукты. Как-то в начале лета 1942 года отец с соседом, таким же окруженцем, узнали, что немцы устроили большую облаву, гребут всех и даже ходят по домам, вот-вот придут к ним. Стали лихорадочно искать место, куда бы спрятаться, времени совсем не оставалось. Сосед побежал и спрятался на чердаке, в сене. А отцу мать сказала, чтобы ложился на кровать. Сверху на него положила большую бабушкину перину и на неё посадила детей Люду и Лену. Детям это показалось забавным, игрой, они стали смеяться и прыгать. Старшая четырёхлетняя: « Папка, папка!». Мама ей: «Молчи, а то немцы убьют папку!», - но она мало, что понимала в этой ситуации. В комнату вошли два немца и чех переводчик. Заглянули в шкаф для одежды, за занавеску, где стояла бабушкина кровать, под кровати. Немец стал показывать на детей и, вероятно, спрашивать, почему дети так себя ведут. Чех ему, что - то говорил, а потом, глядя, на маму перевёл: «Дети радуются приходу немецких солдат». По глазам этого чеха мама увидела, что он понял, о чём лепетали дети, но не выдал немцам. На этот раз всё обошлось: родительская перина, и молитва бабушки спасли его. Соседа на сеновале нашли, больше его никто уже не видел, после войны домой не вернулся. Выживать было очень тяжело, у младшей Лены рахит. А в августе 42 года от тяжёлой болезни, сердечной водянки умерла бабушка в возрасте 72лет. Свекровь недолюбливала невестку, считала её недостойной сына, называла её мужланкой, недалёкой. Перед смертью покаялась и сказала, что ни одна из её дочек так бы за ней не ухаживала. Мама каким-то чудом, чтобы облегчить страдания бабушки, через соседок, раздобыла пузырек с рыбьим жиром и смазывала водяные пузыри на её теле. Бабушка была очень религиозной, и потому похоронили её так, как она хотела, со священником. Как раз незадолго до её кончины, отцу удалось удачно продать в деревню печку-буржуйку с трубами. В доме появилась мука, напекли хлеба. Обратились к пожилому священнику, чтобы отпел покойную, но он отказался, так как совсем ослаб и боялся, что не дойдёт до кладбища. Нашли другого батюшку моложе, и тот за хлеб согласился. На кладбище явились оба. Отец дал хлеб и одному и другому. С большими трудностями и опасностями перенесли зиму 1942 -1943 годов.
Весной, в марте 1943 года наши войска освободили Вязьму. Перед отступлением захватчики заминировали все здания, отравили почти все колодцы, в реке плавали трупы. На западной окраине уцелели немногие деревянные дома. Какие-то из них факельщики не успели сжечь, а некоторые из них население успело спасти, потушить пламя. Захватчики отступали столь стремительно, что им уже было не до жителей, надо было спасать свою шкуру. Но нашу улицу Урицкого всё-таки успели сжечь. Вот, как об этом вспоминала мама: «Немцы налетели, стали выгонять людей на улицу, а дома обливать бензином. Немец забежал в нашу комнату схватил Люду с Леной и полуодетых детей выкинул на снег. Валентин, как увидел это, так хотел кинуться на немца с отвёрткой, которую держал в руках, что-то ею делал. Я успела раньше немца увидеть его порыв, повисла на нём. Очнись, что ты делаешь? Постреляют всех. Вот, какой горячий был!» Из вещей, которых и так почти не осталось, ничего не удалось спасти, кроме бабушкиной перины, да зеркала. Двухэтажный дом, жилище нескольких семей сожгли, как и другие дома на улице. Все суетились у своих пожитков, бывших домов. В конце улицы отец увидел построившихся автоматчиков, схватил детей, маму и со словами: «Скорей уйдём за дома, на луг, а то перед уходом постреляют всех». Обошлось, оккупанты бежали сломя голову, наши наступали им на пятки. Погорельцы, жители улицы отстояли у огня один большой лесхозовский деревянный барак, залили его водой, рассолом из-под огурцов, капусты, которые тогда солили в многоведёрных бочках. Потом в этом доме один на одном жила почти вся улица, пока не построили своё жильё, не разъехались кто куда.
Первые после освобождения годы были очень тяжёлые, голодные. Потихоньку обживалась и мама. Устроилась на работу в инкубатор оператором. Там выводили цыплят, гусят, утят, для возрождающихся колхозов и населения. Работникам инкубатора давали некондиционные яйца, так называемое кровяное кольцо. В таких яйцах по какой-то причине зародыш не развивался. Эти яйца помогли спастись от голода. К лету 44 года мама слепила своё гнездо. Инкубатор дал свою лошадку, чтобы вывезти брёвна, заготовленный мох. Ей выделили место для строительства дома и огорода, 15 соток. Старик сторож помог срубить избу, нашла печника, и он из валявшегося кругом кирпича сложил печку.
Отца сразу же, как пришли наши войска призвали на фронт. Почти всех, кто был в оккупации, отправляли в штрафные роты, считая их пособниками немцев. Так поступили и с соседом тоже окруженцем. Жена этого соседа говорила, что его убили в одном из тяжёлых боёв 43 года. Штрафники редко возвращались домой, и только сильно изувеченным в кровопролитных боях удавалось выжить, как тогда говорили «смыть позор кровью». Отцу и в этом повезло, он в штрафники не попал, а воевал в моторизованной колонне кавалерийского дивизиона. На машинах возили ящики со снарядами на передовую позицию, к месту боёв. Не один раз смерть заглядывала ему в глаза. Он о войне вспоминать не любил, но иногда фронтовики за праздничным столом вспоминали боевые эпизоды. Мы дети крутились рядом и невольно запоминали, как это было. Да, и для нас, послевоенных детей, война не была чем-то далёким, необычным. Она была в судьбах родных, соседей, развалинах, подрывах подростков на минах и снарядах. Мы играли в войну, и никто не хотел быть немцами, считалочки определяли, кто ими будет. Помню, как-то зашёл разговор среди взрослых людей, о предчувствиях смерти на войне. Отец рассказал один случай свидетелем, которого он был. « После боя, во время передышки приехала полевая кухня, привезли еду. Накладывали в один котелок на двоих, ели кашу по очереди. Вдруг один боец говорит другому: «оставь мне, я доем». А второй ему: «Почему это, моя очередь?» И услышал в ответ: «Меня завтра убьют, а положат в котелок на двоих, вот тогда ты съешь и мою долю». Назавтра ещё до боя шальная пуля убила того бойца». А потом отец рассказал о своём чудесном спасении, которому он неверующий человек не находил объяснения . «Перед началом наступления немцы бомбили наши позиции. Я спрятался от осколков под подбитый немецкий танк, а тут ещё и артиллерийский обстрел начался, огонь был такой страшный, что головы не поднять. Внезапно я почувствовал жуткое беспокойство, мне стало так лихо, до тошноты. Пришло чувство, что нужно немедленно покинуть это укрытие, а сил не было – двинуться с места. Вдруг передо мной возникло видение, женский образ и почему-то с лицом дочери. Оно меня манило, велело уйти. Превозмогая себя, усилием воли под шквальным огнём я оторвался от места и пополз от танка, свалился в ближайшую воронку. И в тот же миг в танк прямое попадание и его разворотило. Что это как не предчувствие?» Видимо провидение его хранило, спасая от смерти уже в который раз. Может быть потому, что предки были крепки верой и преданностью православию. Среди них были и священнослужители. Существует предание, что бабушка якобы была в родстве с патриархом Тихоном Беллавиным. Они жили в одном городе, на одной улице, были сверстниками, она лишь на год его моложе. Кто знает это ли заступничество или другое, но отца явно судьба хранила. С марта 1943 по май 1945 года он был всё время на передовой линии фронта. Был ранен в голову и ногу. Воевал на фронтах под командованием Конева, Жукова. Участвовал во взятии Берлина. Со своим 147гв.к.п. 15гв. м. див. Белорусского фронта овладели в марте 1945г. немецкими городами Бервальдом, Темпельбургом, Драмбургом, Шифенбальдом, Рюгенвальдом, Кёрлином, а также Штаргордом, Польцином. Эти названия городов Германии упоминаются, в объявленных благодарностях, сохранившихся поныне. К смерти на войне привыкают, и она уже так не страшит и не ужасает, как в мирное время. Но я вспоминаю, с какой горечью он говорил о двух эпизодах войны, врезавшихся в его память. Мальчишка лет 12 – 13, таких называли «сынами полка», так как они были сиротами и жили при воинской части, выбивал золотые коронки во рту у трупов, переходя от одного трупа к другому, и складывал в кисет. Он делал это так деловито, без тени брезгливости, как необходимую работу. И ещё. Для штурма Берлина была брошена огромная силища, воинская мощь: танки, орудия, машины, люди. Всё это двигалось вперёд, устремлено было туда – к концу войны. На этом пути виднелся, впечатавшийся в дорожное полотно силуэт человека. Помню, я у отца спрашиваю: «Как шкурка лягушки на дороге под колёсами машин?» Папа: «Нет, ещё хуже – только силуэт». Я: «Пап, это немец?» Отец: «А кто же его знает. Не человек. Тень. Война!» Почему из многих эпизодов войны отцу так запомнились и были тягостно - неприятны эти два? Отец не был сентиментальным, но был глубоко чувствующим суть происходящего человеком. Я думаю, ему было горько от понимания, что из этого мальчика в мирной жизни вряд ли будет хороший человек. Война искривила психику ребёнка, его понимание ценности человеческой жизни. А, абрис человека на дороге? Кем был тот человек, от которого не осталось даже праха? Немцем, русским, завоевателем, защитником? За что воевал, цели, смысл? Полное обезличивание, ничтожность отдельной личности перед военной мощью. Страшная суть войны, верещагинский «Апофеоз…», но там, хоть черепа остались, а здесь? И в тоже время противостояние зловещей сути войны, проявлением победы человеческого духа, глубинным пониманием справедливости, свойственным русским людям, защищающим свою землю, свой дом, свою семью. В моём, его дочери, восприятии отца, в нём это понимание было. Отец был рядовым участником этой грандиозной битвы за Берлин. Имел медаль «За взятие Берлина», но в самом Берлине не был, на рейхстаге не расписывался. Его и ещё двух бойцов, находящихся всё время на передовой линии огня, оставили в лесу с ящиками от снарядов, пообещав, что скоро за ними приедут и заберут. Но наступление было столь стремительным, что о них просто забыли, не приехали. Бросить ящики они не могли, так как их посчитали бы дезертирами, да и где искать свою часть? Приходилось скрываться от групп немцев, шнырявших в лесу, пока их не подобрала другая часть. Так он попал в комендантскую роту города Ораниенбурга.
По распоряжению коменданта города майора Шестерова (Его фамилия сохранилась в командировочном предписании) солдатская кухня готовила еду не только для себя, но и для голодного, напуганного немецкого населения, в основном женщин и детей. Немки приходили с кастрюльками за солдатской кашей. Было жалко детей, они были, как испуганные зверьки, прятавшиеся за юбками матерей. В целом отношение к местному населению было беззлобным и даже сочувственным. Но иногда были и другие позорные случаи. Об одном из них я узнала от мамы, когда я уже стала взрослой. О том, как отец из-за какого-то подонка, в этом самом Ораниенбурге, чуть не попал в штрафбат. Один из солдат комендантской части стал перед сослуживцами похабно похваляться об изнасиловании немецкой девочки подростка. Он оправдывал себя тем, что якобы мстил немцам за то, что они совершали на нашей территории. Отец, негодуя, взорвался, схватился за автомат и хотел этого подонка застрелить. Другие бойцы не дали ему этого совершить, и разоружили со словами: «Ты, что, за самосуд из-за этой мрази хочешь загреметь в штрафбат?»
А тем временем маме пришло от командира его прежней части извещение: «Ваш муж Турчин Валентин Иванович с боевого задания не вернулся». Это означало: пропал без вести. Мама вспоминала: «Объявили Победу, конец войны. Все радуются, а я обливаюсь слезами – дети остались без отца, как дальше жить?» Кроме того «без вести пропавший» это означало без пенсии по потере кормильца, без государственной поддержки.
До начала июня отец пробыл в распоряжении коменданта Ораниенбурга. Потом случайно встретил кого-то из своей прежней части и, узнав, где она располагается, попросил коменданта отпустить его в свою часть. Сохранилось командировочное предписание майора Шестерова. В нём говорится, что красноармеец Турчин В.И. и с ним красноармейцы Щукин Ф.П. и Фоменко В.Е. убывают в распоряжение своей части. Дата 6 июня 1945 г. Срок прибытия 10 июня 1945 г. Ещё до того, как их оставили в лесу, от своего командира он слышал, что внесен в списки награждённых для получения ордена «Отечественной войны». Прибыв в свою часть, он узнал, что списки на награждение (без него) составлены и отправлены по инстанции. Командир его вычеркнул из списка претендентов на награды, так как он с боевого задания не вернулся, а следовательно судьба его была неизвестна. Вот так, пробыв в самом пекле войны, он не получил заслуженного ордена. Чувствовалось, что ему было очень обидно и досадно. Из наград он имел: медаль «За боевые заслуги», Приказ подразделения №6 от 20.06.1944 издан 15гв.кд7гв.кк подвиг: Турчина Валентина Ивановича за смелость проявленную при доставке винтовочных патронов в боевые порядки частей дивизии. в один из рейсов Турчин приехал в момент контратаки противника. Презирая смерть под ураганным огнём противника на себе перетаскал ящики с патронами и сдал, на обратном пути подобрал тяжелораненого красноармейца и доставил в медсанэскадрон, медали «За взятие Берлина», «Освобождение Варшавы», «За Победу над Германией», юбилейный орден Отечественный войны 1 степени, в ознаменование 40-летия Победы от 11 марта 1985 г. Ему он особенно радовался, как будто получил тот «не полученный». Также у него ещё были юбилейные медали за 20-летие, 30-летие, 40-летие Победы в Великой Отечественной войне. Сохранился приказ о демобилизации от 31 июля 1945 года. Интересный документ, начинается обращением Боевому Товарищу ф.и.о., далее текст, который начинается: По решению 12 Сессии Верховного Совета Союза ССР Вы демобилизуетесь из Действующей Армии и возвращаетесь на Родину. Далее идёт довольно большой текст, в котором говорится о войне, выражается благодарность за освобождение Родины от немецко-фашистских захватчиков. Заканчивается текст, словами: Счастливого Вам пути товарищ. Подписи: Главнокомандующий Советскими оккупационными войсками в Германии Маршал Советского Союза Г. Жуков и Член Военного Совета Генерал-Лейтенант Телегин.
Вернулся отец в разрушенный до основания город Вязьму, где его ждала жена, перенесшая все тяготы войны и сохранившая детей. Вернулся живым, вот – главная награда! Жили очень бедно, работы никакой не было, на «кирпичи» и то брали по знакомству. Много лет спустя, вспоминая это выражение «на кирпичи», я вдруг осознала его подлинный смысл. То есть работать на разборке завалов, разрушенных зданий, ведь весь город был в руинах.
В 1948 году в семье добавился третий ребёнок, послевоенный – я, Турчина Надежда Валентиновна. Я младшая дочь, которая лет до 6 – 7 с гордостью заявляла, что папка меня из Германии в вещевом мешке привёз, чем вызывала всеобщее веселье, хотя не понимала почему, но не обижалась, мне это нравилось. С самого раннего детства слышала, что я помощница и опора родителям на старости, когда я родилась, маме было 42 года, а папе 45 лет.
Отец, кроме того, что умел работать с железом, был очень хорошим мастером по ремонту швейных машин. До отъезда из Смоленска, он работал механиком на швейной фабрике. Для того, чтобы прокормить семью отцу приходилось ездить по деревням с напарником и чинить швейные машинки. Его напарником был некий Афанасий, попросту Афоня, портной, шивший шапки, стёганые на вате жилетки, бурки (это такие из ваты и сукна стёганые сапоги, которые носили с резиновыми галошами). Он за что-то был выслан из Москвы, за 101 км. В ремонте машинок он мало что понимал, но зато мог уболтать потенциальных клиенток. Машинки ремонтировал отец, а заработок приходилось делить поровну. Как личность, Афоня обладал нелучшими человеческими качествами, как говорил отец «подленький человечек», но с этим приходилось мириться. Время было сложное послевоенное, криминальное, за копейку могли убить, потому одному без напарника никак нельзя было. Заработок был нелёгкий, пешком исхаживали большие расстояния. В таких поездках он отсутствовал неделю, иногда больше. Мама оставалась одна с детьми, порой совсем без денег. Да, и заработки у него были небольшие. Иногда из таких поездок он привозил поломанные, горелые головки швейных машинок. Такие машинки он реставрировал. Восстанавливал полностью от механизма до внешнего вида. Необходимые детали, чёрный лак по металлу, специальные переводные картинки покупались в Москве, куда приходилось ездить. Отец сам изготавливал подставки-колодочки для головок машин. Для подставок также нужны были специальный лак, морилка, наждачные шкурки, фурнитура. Помню, у отца было много разного инструмента. Здесь были: отвёртки, молоточки, тисочки, напильники, надфили, и много коробочек, мешочков, где хранились винтики, колёсики, челноки и всякая всячина. Восстанавливал он и ножные машинки. Одну из восстановленных ножных машинок отец в 1959 году подарил на свадьбу старшей дочери Людмиле. В городе Гродно старшая внучка Алла до сих пор ею, пользуется, говорит, что она и сейчас шьёт. С детских лет помню названия машинок Зингер, Подольская, Волга, Поповка (миниатюрная машинка). Восстановленные из лома машинки он сбывал на базаре (так тогда говорили). Послевоенная промышленность тогда ещё не наладила массовое производство бытовой техники, швейные машинки, если и продавались в магазинах, то ограниченно в больших городах, а спрос был. Труд по восстановлению машинки из лома был затратный, требующий времени и средств. На рынке, где продавал свои машинки, милиция и фининспекция считали таких мастеров спекулянтами и не давали их реализовывать, прогоняли, грозя штрафами и сроком. Потому продажа шла тайком «из-под полы», к тому же отец никогда не умел брать достойную плату за свой труд, не передались материнские купеческие гены. Заработки были нерегулярные, эпизодические. Семья жила очень бедно, едва сводили концы с концами, обновки покупались совсем редко.
У отца были проблемы с желудком, в 1952 году ему сделали операцию, удалили застарелую язву. Операцию делал очень хороший фронтовой хирург Белицкий Алексей Ефремович, она прошла успешно. Отходя от наркоза, отец услышал, как врач сказал кому-то: «Этому голубчику настоящий рачок вырезал». Отец потом говорил, что ему показалось как, будто Белицкий А.Е. и есть тот самый врач, который в 1941 году в полуразрушенной церкви оказывал помощь раненым пленным. Я у него спрашивала, почему он не поговорил об этом с доктором. На что он ответил мне, что вряд ли тот признался бы в том, что был в плену. Позже, когда обоих и отца и хирурга уже не было в живых, я читала воспоминания родных этого врача от Бога. Они упоминали о том, что он какое-то время был в плену, и что это отразилось на его карьере. Так что вполне возможно, что судьба свела их ещё в той церкви. Отец ездил на заработки по деревням где-то до середины 60-х годов. Он был уже пенсионером по возрасту, когда ему удалось устроиться на работу в «Металбытремонт» слесарем-ремонтником 4 разряда, взяли потому, что знали как хорошего мастера. Он ремонтировал всё: от зонтов, велосипедов, замков, до швейных, пишущих машинок, арифмометров. К этому времени в семье осталась только одна я, старшие сёстры уехали в Белоруссию в Гродно, где вышли замуж. Отец как хотел, дал нам высшее образование, хотя это было нелегко. Сам не сумевший его получить по жизненным обстоятельствам, воплотил свою мечту в детях. Папа, имея только начальное образование, в действительности был образованным человеком. Он имел философский склад ума. В то время информацию можно было получить только из книг, журналов, газет, радио, телевизор у нас появился в самом конце 60-х годов. Для отца главным источником знаний был журнал «Наука и жизнь», который он выписывал почти 30 лет с 1960 по 1989год, т.е. пока не случился инсульт. Относился он к своим журналам бережно, читал и перечитывал. В последние годы жизни уже совсем плохо видел, так к очкам добавлял лупу и продолжал читать. Мне не разрешал их никому давать, чтобы «не зачитали», как это было с одним из номеров. Его уже нет почти 30 лет, а я в память о нём храню их.
Отца всегда интересовала тема космоса, внеземных цивилизаций. Он очень радовался, когда Гагарин Ю. А. полетел в космос, как будто это его личная мечта осуществилась, гордился достижениями своей страны, её научным потенциалом. Ему было интересно и будущее развитие медицины, статьи о генетике, мышлении, долголетии. Говорил: «Вот бы дожить до 21 века, жизнь изменится неузнаваемо, медицина будет менять человеческие органы, как запчасти, люди будут жить 150 – 200лет.» Папа был человеком немногословным, не терпел похвальбы, якания – я,я,я! Хамского отношения ни с чьей стороны, обладал хорошим чувством юмора, с уважением относился к людям, но и к себе требовал уважения. Он был обычным тружеником, но его всегда в любой среде уважали, обращались к нему по имени-отчеству, что среди простых людей, где прошла его жизнь, было не принято. До глубокой старости сохранял осанку, выправку, быструю лёгкую походку, от предков, что ли передалось? Мне кажется, что о своём дворянском происхождении он не знал или постарался накрепко забыть, так как это на протяжении всей его жизни было не безопасно. О своём отце он говорил, что тот был «личным дворянином», то есть дворянство получил за многолетнюю, безупречную службу в торопецком казначействе. Но в 10-х годах нынешнего 21 века внучка его сестры Люси Платонова(Шишунова Лариса) нашла документальное подтверждение столбового дворянства рода Турчиных с середины 17 века.
Папа всю жизнь до 73 лет трудился, так как на жизнь самую скромную всегда не хватало средств, пенсия всегда была маленькой. Сначала, как инвалид 3-ий группы получал 27 рублей, затем она понемногу увеличивалась, и только незадолго до смерти ему дали 1 группу инвалидности и более менее приличную пенсию. Надо сказать, я не помню, чтобы он выражал какое-то недовольство властью, разве, что в определённых обстоятельствах на отдельных чиновников.
Умер рядовой Великой Отечественной войны, рядовой гражданин своей страны, рядовой минувшего 20 века, прожив 87 лет в своей постели, среди любящей семьи, в день святого покровителя Валентина, 7 мая, а хоронили 9 мая на день Победы. До последних дней он сохранял светлый и ясный ум. Мама умерла, пережив его почти на три года, на 87 году жизни, в 1993 году на Крещение.
Я буду считать свой долг перед памятью родителей выполненным, если их и мои потомки поймут, какую жизнь прожили их предки, и будут помнить и чтить их память.